ГЛАВА 23

Хмурые горы, перевал Хотонт.

12 мая 3019 года

— Вот он, ваш Итилиен. — Горец-тролль опустил к ногам тюк с поклажей и махнул рукою вперед, туда, где ниже по ущелью громоздились друг на дружку плотные клубы нежно-зеленого дыма — густое криволесье из низкорослого каменного дуба. — Нам теперь дальше ходу нет. Тропа тут, однако, набитая — не заплутаете. Где-то час погода упретесь в ручей, так перекат будет чуток пониже. Смотрится страшновато, но перейти, однако, можно... Тут главное дело — не дрейфь и наступай прямиком в буруны, в них-то как раз самый затишок и есть. Сейчас перепакуемся — и вперед.

— Спасибо, Матун. — Халаддин крепко пожал широченную, как лопата, ладонь проводника. И сложением, и повадкою тролль походил на медведя: добродушный и флегматичный сладкоежка, способный в мгновение ока обратиться в смертоносный боевой механизм, страшный не столько даже своей чудовищной силою, сколько проворством и хитростью. Нос картофелиной, растрепанный веник рыжей бороды и выражение лица крестьянина, у которого ярмарочный фокусник только что извлек из-за уха золотую монету, — все это скрывало до поры до времени превосходного воина, умелого и беспощадного. Глядя на него, Халаддин всегда вспоминал слышанную где-то фразу: лучшие на свете бойцы получаются из людей сугубо мирных и семейных — когда такой вот мужик, воротясь однажды вечером с работы, находит на месте своего дома пепелище с обугленными костями.

Он еще раз окинул взором нависающие над ними заснеженные громады Хмурых гор — даже Цэрлэгу никогда в жизни не провести их отряд по всем этим ледяным циркам, вертикальным стенкам с обомшелой «сыпухой» и необозримым стланникам из рододендрона.

— Вернешься на базу — не сочти за труд напомнить Ивару, чтобы в июле встречали нас на этом же месте.

— Не боись, паря: командир никогда ничего не забывает. Раз уговорено — весь конец июля будем тут как штык.

— Верно. Ну а не будет нас первого августа — выпейте на помин души.

Цэрлэга Матун на прощание хлопнул по плечу так, что тот едва устоял на ногах — «Бывай здоров, разведка!». С орокуэном они за эти дни скорешились не разлей вода. Тангорну же он, понятное дело, даже не кивнул: его б воля — так он бы этого гондорского хмыря... Ладно, командованию видней. Он партизанил в бригаде Ивара-Барабанщика с самого начала оккупации и хорошо знал, что возврата разведгруппы положено ждать на точке рандеву максимум три дня, а тут — неделя! Задание особой важности, понял? Так что и гондорский хмырь, надо думать, тут не просто для мебели...

«Да, — думал тем временем Халаддин, наблюдая за мерным — в такт шагам — покачиванием тюка на спине идущего впереди него барона, — теперь все зависит от Тангорна: сумеет ли тот в Итилиене прикрыть нас от своих — как мы в эти дни прикрывали его. Что он личный друг принца Фарамира — это прекрасно, спору нет, только до сего замечательного принца еще поди доберись... К тому же может статься, что и сам Фарамир этот по нынешнему своему статусу чистейшей воды декорация при Арагорновом правлении. А у барона весьма специфические отношения с Минас-Тиритскими властями — в Воссоединенном Королевстве его уже десять раз могли объявить вне закона... Одним словом, мы запросто можем повиснуть всею троицей — хоть на ближайшем суку (там, где повстречаемся с первым гондорским патрулем), хоть на стене Эмин-Арнена; и что забавно — в лесу барона вздернут за компанию с нами, а в форте — нас за компанию с ним. Да, великое дело — хорошая компания...»

Надо думать, что барона столь же мрачные мысли одолевали дней десять назад, когда они убедились: путь в Итилиен через Моргульское ущелье и Кирит-Унгольский перевал наглухо закрыт эльфийскими постами, а значит, придется искать помощи у партизан Хмурых гор. Самым страшным было бы нарваться на один из тех мелких отрядов, что не признавали над собою никакой власти и не помышляли ни о чем, кроме мести: тут не помогли бы никакие ссылки на «миссию», а уж с пленниками партизаны теперь расправлялись с не меньшей жестокостью, чем их враги... По счастью, Цэрлэг — следуя информации Шарья-Раны — сумел-таки найти в ущелье Шаратэг базу вполне дисциплинированного соединения, подчиняющегося единому руководству сил Сопротивления. Командовал отрядом кадровый военный — однорукий ветеран Северной армии лейтенант Ивар. Сам уроженец этих мест, он создал в ущелье совершенно неприступный укрепрайон: помимо всего прочего, Ивар наладил на своих наблюдательных постах замечательную систему звукового оповещения — за что и получил прозвище «Барабанщик».

Лейтенант бестрепетно взвесил на ладони предъявленное Халаддином кольцо назгула, кивнул и задал один-единственный вопрос — чем он может поспособствовать господину военлекарю в выполнении его спецзадания. Перебросить их разведгруппу в Итилиен? Нет вопроса. По его мнению, идти следует через перевал Хотонт — он в это время года считается непроходимым, так что с итилиенской стороны почти наверняка не охраняется. К сожалению, лучший из его проводников — Матун — сейчас на задании. Могут ли они обождать денька три-четыре? Тогда нет проблем: заодно пускай пока отъедятся и отоспятся — маршрут группе предстоит тот еще... И лишь когда им — всем троим — вернули отобранное на партизанском передовом посту оружие, Тангорн возвратил доктору взятый у того накануне яд из Элоаровой аптечки: обошлось.

В этой части страны Халаддину никогда раньше бывать не доводилось, и он с искренним интересом наблюдал за жизнью Шаратэгского ущелья. Горные тролли жили небогато, но держались с поистине княжеским достоинством; только вот гостеприимство их — на взгляд чужака — порою выходило за всякие разумные пределы и заставляло Халаддина испытывать острое чувство неловкости. Теперь по крайней мере ему стали понятны истоки той удивительной атмосферы, что царила в барад-дурском доме его университетского однокашника Кумая...

Тролли всегда селились большими дружными семьями, а поскольку на крутом склоне дом на три десятка персон можно строить одним-единственным способом — загоняя его в вертикаль, — жилища их являли собою толстостенные каменные башни высотою по двадцать — тридцать футов. Искусство каменной кладки, родившееся при возведении этих миниатюрных крепостей, сделало впоследствии выходцев из троллийских поселений ведущими градостроителями Мордора. Другим коньком троллей была металлургия. Сперва они открыли ковку железа, сделав тем самым оружие дешевым — а стало быть, общедоступным; дальше наступил черед железо-никелевых сплавов (большая часть тамошних железных руд относилась к числу естественно-легированных), и теперь мечи, висящие на поясе каждого здешнего мужчины, достигшего двенадцати лет, стали лучшими в Средиземье. Неудивительно, что тролли отродясь не знали над собою ничьей власти, кроме собственных старейшин: только полный псих может затеять штурм троллийской башни ради того, чтобы, уложив под ее стенами полдружины, забрать в качестве налога (или церковной десятины) десяток худосочных овец.

В Мордоре понимали это отлично, а потому лишь набирали здесь воинов — что немало льстило самолюбию горцев. Позднее, правда, когда основным их занятием стала добыча руды и выплавка металлов, товар этот обложили драконовскими налогами — но тем, похоже, все это была Божья роса: безразличие троллей к богатству и роскоши вошло в поговорку — так же, как их упрямство. Данное обстоятельство, кстати, породило известную в Средиземье легенду: будто бы те тролли, которых все знают, составляют лишь половину этого народа. Другая же его половина (в Закатных странах их ошибочно называют «гномами», путая с другим мифическим народом — подземными кузнецами), напротив, повернута на стяжательстве и всю жизнь проводит в тайных подземных галереях в поисках золота и самоцветов; они скаредны, сварливы, вероломны — ну, одним словом, во всем являют собою полную противоположность настоящим, надземным, троллям. Как бы то ни было, факт остается фактом: троллийская община действительно подарила Мордору множество выдающихся личностей, от военачальников и мастеров-оружейников до ученых и религиозных подвижников, но ни единого сколь-нибудь заметного представителя торгового сословия!..

Когда закатные союзники — в рамках «Окончательного решения мордорского вопроса» — успешно «зачистили» предгорья и принялись выкуривать троллей из их ущелий в Хмурых и Пепельных горах, они быстро уразумели, что сражаться с горцами — это тебе не коллекционировать отрезанные уши в Горгоратском оазисе... Троллийские поселки к тому времени сильно обезлюдели (множество мужчин полегли и в Эсгаротском походе, и на Пеленнорских полях), однако при войне в этих теснинах численность как таковая особой роли не играла: горцы всегда имели возможность встретить врага в самых узких местах, где десяток хороших бойцов могут часами сдерживать целую армию — пока установленные выше по склону катапульты методично размочаливают парализованную колонну. Трижды похоронив под рукотворными лавинами крупные отряды, вторгавшиеся в их долины, тролли перенесли боевые действия в предгорья — так что теперь в этих местах вастаки с эльфами по ночам не смели и носа высунуть из немногочисленных хорошо укрепленных пунктов. А в горные поселки, ставшие теперь партизанскими базами, постоянно стекался народ с равнин — раз так и так приходит конец, лучше уж его встретить с оружием в руках и не в одиночку.

ГЛАВА 24

Среди тех, кто объявился за эти недели в Шаратэге, встречались любопытнейшие персонажи. С одним из них — маэстро Хаддами — доктор познакомился в штабе Ивара, где маленький умбарец с пергаментным лицом и невыразимо грустными глазами трудился писарем, а время от времени дарил лейтенанту в высшей степени интересные идеи по части разведывательных операций. Маэстро был одним из крупнейших в стране мошенников и в момент падения Барад-Дура отбывал в тамошней тюрьме пятилетний срок за грандиозную аферу с авализованными банковскими векселями. Технических деталей ее Халаддин оценить не мог (поскольку в финансах не смыслил ни бельмеса), однако судя по тому, что одураченные негоцианты — главы трех старейших торговых домов столицы — приложили титанические усилия, дабы замять дело, не доводя его до суда и огласки, замысел и вправду был хорош. В разрушенном дотла городе перспективы на работу по специальности (сиречь — крупные финансовые махинации) были понятно какие, так что Хаддами извлек свое загодя прикопанное золотишко и подался на Юг — в надежде добраться до исторической родины, однако превратности судьбы, на кои столь щедро военное время, привели его вместо вожделенного Умбара к шаратэгским партизанам.

Маэстро был сущим кладезем разнообразнейших талантов, которые он, стосковавшись по общению с «интеллигентными людьми», с удовольствием демонстрировал Халаддину. Он, например, с немыслимой точностью имитировал почерки других людей — что, как легко догадаться, весьма ценно в его профессии. О нет, речь шла не о каком-то там примитивном воспроизведении чужой подписи, отнюдь! Ознакомившись с несколькими страничками, исписанными рукою доктора, Хаддами составил от его имени связный текст, при виде которого у Халаддина в первый момент закралась мысль: да я же небось сам это и написал — просто запамятовал, когда и где, а он нашел листок и теперь дурит мне голову...

Все оказалось проще — и одновременно сложнее. Выяснилось, что Хаддами — гениальный графолог, который по особенностям почерка и стиля составляет абсолютно точный психологический портрет пишущего, а затем фактически перевоплощается в него, так что тексты, которые он пишет от имени других людей, в некотором смысле аутентичны. А когда маэстро выложил доктору все, что узнал о его внутреннем мире, исходя из нескольких написанных строк, тот испытал замешательство, густо замешенное на страхе — это была настоящая магия, и магия недобрая. На миг у Халаддина возник даже дьявольский соблазн — показать маэстро какие-нибудь записи Тангорна, хотя он ясно понимал: это было бы куда большей низостью, чем просто сунуть нос в чужой личный дневник. Никто не вправе знать о другом больше, чем тот сам желает о себе сообщить, и дружба, и любовь умирают одновременно с правом человека на тайну.

Вот тогда-то его и посетила странная идея — дать Хаддами для экспертизы письмо Элоара, найденное среди вещей убитого эльфа. Содержание письма они с бароном разобрали по косточкам еще во время своего хоутийн-хотгорского сидения (надеялись найти в нем хоть какие-нибудь зацепки, как пробраться в Лориен), однако ничего полезного для себя так и не извлекли. И вот теперь Халаддин — сам не зная для чего — пожелал, пользуясь случаем, ознакомиться с психологическим портретом эльфа.

Результаты повергли его в полное изумление. Хаддами соткал из ломких завитков рунического письма образ человека в высшей степени благородного и симпатичного, может быть, излишне мечтательного и открытого до беззащитности. Халаддин возражал — графолог стоял на своем: он проанализировал и другие записи Элоара, его топографические и хозяйственные заметки — результат тот же, ошибка исключена.

— Значит, цена всем вашим измышлениям, маэстро, — ломаный грош! — вышел из себя Халаддин и поведал опешившему эксперту, что он сам застал в Тэшголе, не скупясь на медицинские подробности.

— Послушайте, доктор, — вымолвил после некоторого молчания как-то даже осунувшийся Хаддами, — и все-таки я настаиваю — там, в этом вашем Тэшголе, был не он...

— Что значит «не он»?! Может, и не он сам изнасиловал восьмилетнюю девочку перед тем, как перерезать ей горло, но это сделали те, кем он командовал!..

— Да нет же, Халаддин, я вовсе не об этом! Понимаете, это глубокое, немыслимо — для нас, людей, — глубокое раздвоение личности. Представьте себе, что вам пришлось — ну, так уж сложилось, — участвовать в чем-то подобном Тэшголу. У вас есть мать, которую вы нежно любите, а у эльфов иначе и быть не может: дети наперечет, каждый член социума поистине бесценен... Так вы, надо думать, сделаете все, чтобы избавить ее от знания об этом кошмаре, а при эльфийской проницательности тут не обойдешься враньем или примитивным умолчанием, вам надо и вправду перевоплотиться в иного человека. Две совершенно разные личности в одном существе — так сказать, «для внешнего и для внутреннего потребления»... Вы меня не понимаете?

— Признаться, не совсем... Раздвоение личности — это не по моей части.

Странно, но похоже, что именно этот разговор и натолкнул Халаддина на решение той самой, главной, задачи, над которой он бился, и решение это ужаснуло его своей примитивностью. Оно лежало прямо на поверхности, и ему теперь казалось, будто он все эти дни старательно отводил глаза в сторону, делая вид, что не замечает его... В тот вечер доктор добрался до башни, куда их определили на постой, затемно; хозяева уже легли, но очаг еще не погас, и он теперь сидел перед ним в полной неподвижности, глядя на оранжевую россыпь угольев остановившимся взглядом. Он даже не заметил, как рядом с ним появился барон.

— Послушайте, Халаддин, на вас лица нет. Может, выпьете?

— Да, пожалуй, не откажусь...

Местная водка обожгла рот и прокатилась тягучей судорогой вдоль хребта; он отер выступившие слезы и поискал глазами, куда бы сплюнуть сивушную слюну. Полегчать не полегчало, но какая-то отрешенность и вправду пришла. Тангорн тем временем сходил куда-то в темноту за вторым табуретом.

— Еще?..

— Нет, благодарю.

— Что-то случилось?..

— Случилось. Я нашел решение — как подкинуть эльфам наш подарочек.

— Ну и?..

— Ну и вот — размышляю на вечную тему: оправдывает ли цель средства...

— Гм... Бывает и так, а бывает и эдак — «по обстановке»...

— Вот именно; математик сказал бы: «Задача в общем виде нерешаема». И Единый — в своей неизреченной мудрости — вместо однозначной инструкции решил снабдить нас таким капризным и ненадежным прибором, как Совесть.

— И что же сейчас говорит ваша совесть, доктор? — Тангорн глядел на него с чуть насмешливым интересом.

— Совесть — вполне недвусмысленно — говорит: нельзя. А Долг отвечает: надо. Такие вот дела... Славно жить по рыцарскому девизу: «Делай, что должно — и будь что будет», — верно, барон? Особенно если тебе уже Доверительно шепнули на ушко — что именно должно...

— Боюсь, в этом выборе вам никто не помощник.

— А я и не нуждаюсь в чьей-то помощи. Более того, — он отвернулся и, зябко поежившись, протянул руки к остывающим угольям, — я хочу освободить вас от всех обязательств по участию в нашем походе. Если даже мы и победим — следуя моему плану, — это, поверьте, будет не та победа, которой можно гордиться.

— Вот как? — Лицо Тангорна окаменело, и взгляд его внезапно обрел тяжесть горного обвала. — Значит, ваш замысел таких достоинств, что участвовать в нем большее бесчестье, чем бросить в беде своего друга — ведь я до сих пор считал вас за такового? Я весьма ценю вашу заботу о чистоте моей совести, доктор, но, может, вы все же дозволите мне принять решение самому?

— Как угодно, — равнодушно пожал плечами Халаддин. — Можете сперва выслушать мои соображения — и отказаться потом. Это довольно сложная комбинация, и начать тут придется издалека... Как вы полагаете, барон, какие отношения связывают Арагорна с эльфами?

— Арагорна с эльфами? Вы имеете в виду — сейчас, после того как они усадили его на гондорский престол?

— Разумеется. Вы вроде говорили, будто неплохо знаете восходную мифологию: не помните ли, часом, историю про Цепь гномов?

— Признаться, запамятовал...

— Ну, как же... Весьма назидательная история. Когда-то давным-давно боги пытались усмирить Хахти — голодного демона Ада, могущего пожрать весь Мир. Дважды они сажали его на цепь, изготовленную божественным Кузнецом — сперва из стали, потом из мифрила, — и дважды Хахти рвал ее, как паутинку. Когда же у богов осталась последняя — третья — попытка, они унизились до того, что обратились за помощью к гномам. Те не подвели и изготовили по-настоящему несокрушимую цепь — из голоса рыб и звука кошачьих шагов...

— Голос рыб и звук кошачьих шагов?

— Ну да. Ни того, ни другого больше не существует именно потому, что все это — сколько его было в Мире — целиком пошло на ту самую цепь. Только, как мне сдается, на нее потратили и еще некоторые вещи, которых теперь в Мире тоже не сыскать; к примеру, благодарность владык — одна из таких вещей... А кстати: как, по-вашему, боги расплатились с теми гномами?

— Надо думать, ликвидировали их. А какие тут еще могут быть варианты?

— Именно так! Вернее сказать — собирались ликвидировать, но гномы были тоже не лыком шиты... Впрочем, это уже отдельная история. Так вот, возвращаясь к Арагорну и эльфам...

Рассказ его был долог и обстоятелен — он и сам проверял сейчас на прочность свои логические конструкции. Затем наступило молчание, нарушаемое лишь завыванием ветра за стенами башни.

— А вы страшный человек, Халаддин. Кто бы мог подумать... — задумчиво произнес Тангорн; он оглядел доктора с каким-то новым интересом и, пожалуй что, с уважением. — В работе, за которую мы взялись, всякого рода карамельные сопли неуместны, однако если нам и вправду суждено победить так, как вы задумали... Словом, не думаю, чтобы у меня когда-нибудь возникло желание вспоминать с вами эту историю за кубком доброго вина.

— Если нам суждено победить так, как я задумал, — эхом откликнулся Халаддин, — не думаю, чтобы у меня возникло желание видеть свое отражение в зеркале. (А про себя добавил: «И уж во всяком случае, я никогда не посмею взглянуть в глаза Соне».)

— Впрочем, — усмехнулся барон, — я позволю себе вернуть вас на грешную землю: эти разговоры удивительно напоминают скандальный дележ ненайденного сокровища. Вы еще сперва выиграйте этот бой, а уж потом предавайтесь душевным терзаниям... Пока что у нас появился свет в конце тоннеля — и не более того. Не думаю, чтобы наши шансы остаться в живых были выше, чем один к пяти, так что это по-своему честная игра.

— Наши шансы? Значит, вы все-таки остаетесь?

— Куда ж я денусь... Уж не думаете ли вы, что сумеете обойтись без меня? Как вы, к примеру, собрались общаться с Фарамиром? А ведь без его участия, пусть даже и пассивного, вся ваша комбинация окончится не начавшись. Ладно... Теперь вот что. Я полагаю, придуманную вами наживку следует забрасывать не где-нибудь, а именно в Умбаре; эту часть работы я возьму на себя — там вы с Цэрлэгом будете мне только обузой. Давайте ложиться, а детали я продумаю завтра.

Назавтра, однако, возникли дела иного рода: появился наконец долгожданный проводник, Матун, и они двинулись покорять Хотонт. Стояла вторая неделя мая, но перевал еще не открылся. Отряд трижды попадал под снежные заряды — их тогда спасли только спальные мешки из шкуры толсторога; как-то раз, проведя полтора суток в хижине-иглу, сооруженной Матуном из наскоро нарезанных кирпичей плотного фирна, они едва сумели потом прокопаться наружу. В воспоминаниях Халаддина весь этот маршрут слипся в какой-то вязкий тягучий кошмар. Кислородное голодание соткало вокруг него сплошную завесу из крохотных хрустальных колокольцев — после любого движения неодолимо хотелось опуститься в снег и блаженно вслушиваться в их убаюкивающий звон; похоже, не врут, что замерзнуть — самая лучшая смерть... Из этого полузабытья его вывел один лишь эпизод: когда примерно в полумиле от них, по другую сторону ущелья, появилась неведомо откуда огромная мохнатая фигура — не то обезьяна, не то вставший на задние лапы медведь; существо это двигалось вроде бы неуклюже, но невероятно быстро, и, не обратив на них внимания, бесследно растворилось в каменных россыпях на дне троговой долины. Вот тогда-то он впервые увидал напуганного тролля — никогда бы не подумал, что такое вообще возможно. «Кто это был, Матун?» Но тот только рукой махнул, будто отгоняя Нечистого: мол, пронесло, и ладно... Так что они-то теперь идут по торной тропке меж раскидистых итилиенских дубов, наслаждаясь пением птичек, а Матун тем временем возвращается в одиночку через все эти «живые» осыпи и фирновые поля.

...Вечером того же дня они вышли на поляну, где человек десять мужиков городили частокол вокруг пары недостроенных изб. При их появлении все они тут же похватали луки, а старший их серьезным голосом скомандовал: положить оружие на землю и подойти ближе — медленно и держа руки над головой. Тангорн, приблизившись, сообщил, что их отряд следует прямиком к принцу Фарамиру. Мужики переглянулись и полюбопытствовали, откуда тот свалился — с Луны или с печки. Барон между тем внимательно пригляделся к одному из строителей — тому, что сидел наверху сруба, оседлав стропило, — и наконец расхохотался от души:

— Так-так, сержант!.. Славно встречаешь своего командира...

— Ребята!! — завопил тот, едва не сверзившись со своей верхотуры. — Лопни мои глаза, если это не лейтенант Тангорн! Извиняйте, господин барон, не признали: видок у вас — того... Ну, теперь, почитай, все наши в сборе — так что мы этот ихний Белый отряд... — и в совершеннейшем восторге адресовал прячущемуся за лесами Эмин-Арнену смачный непристойный жест.

ГЛАВА 25

Итилиен, хутор Дроздиные выселки.

14 мая 3019 года

— ...Значит, так прямо и ляпнул на весь Эмин-Арнен: «Вольные стрелки из Дроздиных выселок»?

— А что мне еще оставалось — ждать, пока Вековечный Огонь смерзнется? И принца, и девушку выпускают из форта только в компании ребят из Белого отряда, а при них беседовать вроде как не с руки...

Фитилек масляной плошки, отставленной на край грубого дощатого стола, бросал неровные отсветы на лицо говорившего, по-цыгански смуглое и хищное — ни дать ни взять разбойник-маштанг с караванных троп заандуинского Юга; неудивительно, что в свое время этот человек чувствовал себя как рыба в воде и в кхандских караван-сараях среди бактрианьих погонщиков, контрабандистов и вшивых горластых дервишей, и в умбарских портовых кабаках самой что ни на есть сомнительной репутации. Много лет назад именно барон Грагер обучал впервые попавшего за Андуин «салагу» Тангорна и азам ремесла разведчика и — что, может быть, еще важнее — бесчисленным южным «примочкам», не вникнув в которые так и останешься чечако — вечным объектом приторно-ядовитых подначек любого южанина, от уличного мальчишки до царедворца.

Хозяин Дроздиных выселок вопросительно прикоснулся к кувшину с вином, но, наткнувшись на едва заметный отрицательный кивок Тангорна, согласно отодвинул его в сторонку: объятия и прочие эмоции по поводу встречи остались позади — теперь они работали.

— Быстро установили связь?

— Через девять дней — те должны бы уже забыть о том дурацком эпизоде. Девушка как-то раз поехала на охоту — это для нее дело обычное, — увидала на одной из дальних полянок пастушка со стадом и очень грамотно оторвалась от сопровождающих — минут на десять, не больше...

— Пастушок, значит... Не иначе как сунула ему золотую монету с запиской...

— Не угадал. Она вытащила ему занозу из пятки и рассказала, как однажды в детстве они на пару с братом защищали свой табун от степных волков... Слушай, а они там, на Севере, и вправду все делают своими руками?

— Да. У них даже принцы крови в детстве пасут коней, а принцессы работают при кухне. Так что пастушок?..

— Она просто попросила его о помощи — но так, чтобы об этом не узнал ни один человек на свете. И — вот тебе слово профессионала: случись чего, мальчишка дал бы изрезать себя на ломти, но не сказал бы ни слова... Короче говоря, он нашел хутор Дроздиные выселки и передал на словах, что в будущую пятницу в поселковом кабаке «Красный олень» капитан Берегонд будет ждать крепко подвыпившего человека, который хлопнет его по плечу и спросит — не он ли командовал мортондскими лучниками на Пеленнорских полях...

— Что-о-о?!! Берегонд??!

— Представь себе. Ну, мы-то тогда изумились не меньше твоего. Однако согласись — люди Арагорна, надо думать, выставили бы в качестве наживки кого-нибудь менее приметного. Так что принц все сделал верно...

— Да вы тут просто с ума посходили! — развел руками Тангорн. — Как можно хоть на грош верить человеку, который сперва убил своего государя, а теперь вот, по прошествии месяца, предает и новых своих хозяев?

— Ничего подобного. Во-первых, к гибели Денетора он не причастен — это выяснено совершенно точно...

— Это, простите, как выяснили — в кофейную гущу заглянули, что ли?

— Заглянули. Только не в кофейную гущу, а в палантир. Короче говоря, Фарамир ему теперь полностью доверяет — а принц, как тебе известно, неплохо разбирается в людях и лопоухой легковерностью не страдает...

Тангорн подался вперед и даже присвистнул от изумления:

— Постой, постой... Уж не хочешь ли ты сказать, что палантир Денетора находится в Эмин-Арнене?

— Ну да. Эти, в Минас-Тирите, решили, будто кристалл «заклинило», им-то всем из него являлся только призрак убиенного Короля; так что, когда Фарамир пожелал его забрать с собою — «на память», те были даже рады.

— Та-а-ак...

Барон невольно оглянулся на дверь в соседнюю комнату где сейчас устраивались на ночлег Халаддин с Цэрлэгом. Ситуация стремительно менялась; что-то им последнее время неприлично везет, мельком подумал он, — ох, не к добру это... Грагер, проследив за его взглядом, кивнул в сторону перегородки:

— Эта парочка... Они и впрямь ищут Фарамира?

— Да. Им вполне можно доверять — наши с ними интересы, по крайней мере сейчас, полностью совпадают.

— Ну-ну... Дипломатическая миссия?

— Вроде того. Прости, но я связан словом... Командир итилиенцев некоторое время что-то прикидывал в уме, а потом проворчал:

— Ладно, разбирайся с ними сам — мне и своей головной боли хватает. Запихну их пока что на самую дальнюю базу, на Выдряном ручье — чтоб под ногами не путались, — а там видно будет.

— Кстати, а почему ты изо всех твоих баз засветил именно Дроздиные выселки?

— Потому что сюда нельзя подобраться незаметно — мы в любом случае всегда успеем ускользнуть. Да и народу здесь всего ничего — скорее наблюдательный пункт, чем база.