Последний кольценосец

Стоило ему приоткрыть глаза, как человек в балахоне убрал склянку от его лица и, не произнеся ни слова, отошел куда-то прочь: спине было жестко и неудобно, и через пару секунд он сообразил, что его перенесли к самым дверям особняка и усадили, прислонив к ступенькам крыльца. Вокруг деловито и абсолютно бесшумно сновали «балахонники»; те, что угодили как раз в обширное пятно лунного света, волокли характерной формы тюк, из которого торчали наружу мягкие сапоги. Где-то за плечом Тангорна тихо переговаривались двое — у одного был тягучий выговор уроженца Полуострова; барон, не поворачивая головы, напряг слух.

— ...Одни трупы. На одного накинули сеть, но он успел отравиться.

— М-да... Мягко говоря — досадно. Как же это вы?..

— Парни попались — круче некуда. У нас у самих двое убитых и еще двое покалеченных — такого на моей памяти не случалось...

— Кто?..

— Джанго и Ритва.

— Ч-черт... Представите рапорт. И через пять минут — чтоб никаких следов.

— Слушаюсь.

Прошелестели по траве приближающиеся шаги, и перед Тангорном возник высокий худощавый человек, одетый в отличие от прочих в обычную гражданскую одежду; лицо его, впрочем, тоже скрывал капюшон.

— Как самочувствие, барон?

— Благодарю вас, бывало и хуже. Чему обязан?..

— Вас пытались захватить люди из спецкоманды Арагорна — надо полагать, для допроса с последующей ликвидацией. Мы этому воспрепятствовали, но на вашу благодарность, по понятной причине, не слишком рассчитываем.

— Ага! Меня, значит, использовали как приманку. — Произнеся слово «приманка», барон отчего-то вдруг издевательски расхохотался, но тут же осекся, зажмурившись от боли в затылке. — Ваша служба — ДСД?

— Мне неизвестна такая аббревиатура, да и не в аббревиатурах дело. У меня для вас скверная новость, барон: завтра вам будет официально предъявлено обвинение в убийстве.

— Сотрудников гондорской резидентуры?

— Если бы!.. Гражданина Умбарской республики Альгали, коего вы отравили нынче вечером в «Зеленой макрели».

— Ясно... А почему обвинение предъявят только завтра?

— Потому что моя служба по ряду причин не заинтересована в ваших откровениях на следствии и суде. Вы располагаете временем до завтрашнего полудня, чтобы навсегда исчезнуть из Умбара. Но если вы все же замешкаетесь и очутитесь в тюрьме, то не обессудьте — нам придется обеспечить ваше молчание иным способом... Завтра утром по Чевелгарскому тракту уходит караван достопочтенного Кантаридиса, а в нем отыщется пара свободных бактрианов; пограничная стража на Перешейке получит розыскные ориентировки с должным запозданием. Вам все ясно, барон?

— Все, кроме одного. Самым простым решением было бы ликвидировать меня — прямо сейчас. Что вас удерживает?..

— Профессиональная солидарность, — усмехнулся человек в капюшоне. — И потом — мне просто нравятся ваши такато.

Сад к тому времени уже опустел: «балахонники» один за другим беззвучно растаяли в ночной тьме, которая до того их породила. Человек в капюшоне двинулся следом за своими людьми, но, перед тем как навсегда исчезнуть в лунной тени меж олеандровыми кустами, вдруг обернулся и проронил:

— Да, барон, и еще один бесплатный совет. Пока не покинете Умбар — «ходите опасно». Я вел вас сегодня весь день, от Длинной дамбы, и меня не оставляет ощущение, что вы уже вычерпали отпущенный вам запас удачи — до самого донышка. Такие вещи чувствуешь сразу... Я не шучу, поверьте.

Что ж, похоже, его запас удачи и впрямь исчерпан. Хотя это как поглядеть: он проиграл сегодня вчистую, всем, кому только можно — и эльфам, и людям Арагорна, и ДСД, — но при этом ухитрился остаться в живых... Нет неправда: не он остался, а его оставили в живых, это разные вещи... А может, все это ему померещилось? Сад пуст, и спросить не у кого — разве что у цикад... Он поднялся на ноги и понял, что уж удар-то по голове ему точно не приснился: в черепе с шумом плескалась боль пополам с тошнотой, заполняя его где-то до уровня кончиков ушей. Сунув руку за пазуху в поисках ключа, он наткнулся на теплый металл мифриловой кольчуги: надел ее еще в банке, страхуясь перед встречей с Эландаром... Да, нечего сказать — здорово она ему помогла...

Едва лишь он попал ключом в скважину, как дверь распахнулась и перед ним предстал заспанный дворецкий — огромный флегматичный харадрим Унква, из-за плеча которого выглядывала перепуганная Тина. Отстранив слуг, он вошел в дом; навстречу ему уже сбегала по лестнице Элвис, на ходу запахивающая халат.

— Боже, что с тобой? Ты ранен?

— Никак нет — просто слегка выпимши. — Тут его и вправду качнуло так, что пришлось опереться о стену. — Проходил вот мимо... дай-ка, думаю, загляну по старой памяти.

— Врун... — Она всхлипнула, и руки ее, выскальзывая из широких рукавов, обвились вокруг его шеи. — Господи, до чего ж ты мне надоел!

...Они лежали рядом, чуть касаясь друг друга, и ладонь его медленно скользила от ее плеча до изгиба бедра — легонько-легонько, будто бы опасаясь стереть облившее их тела лунное серебро.

— Эли!.. — наконец решился он, и та, как-то сразу почувствовав, что сейчас будет произнесено, медленно села, обхватив колени и уронив на них голову. Слова застряли в горле; он прикоснулся к ее руке и ощутил, как она отодвинулась — вроде бы совсем чуть-чуть, но на преодоление этого «чуть-чуть» ему теперь понадобится вся оставшаяся жизнь, и не факт, что хватит. Это, впрочем, было в ней всегда: она в принципе неспособна устраивать сцены, но зато умеет так промолчать, что потом неделю чувствуешь себя распоследней скотиной... каковой скотиной ты на самом деле и являешься. «У нее ж тут до меня вырисовывалась какая-то серьезная матримониальная перспектива, а она ведь уже не девочка — под тридцать... Сволочь вы, господин барон, ежели по-простому, равнодушная эгоистичная сволочь».

— Ваша секретная служба любезно дала мне время до завтрашнего полудня, чтобы я навсегда убрался из Умбара, — дальше меня просто убьют. Я под колпаком, и мне уже не вырваться. Такие дела, Эли... — Тут ему вдруг подумалось: вот, наверное, как раз с такими интонациями и сообщают любовнице: «В ближайшее время встречаться не выйдет — а то моя, похоже, что-то пронюхала», и у него едва не свело скулы от отвращения к себе.

— Ты как будто оправдываешься, Тан. Зачем? Я ведь понимаю — это просто судьба... А за меня не волнуйся, — она подняла голову, и вдруг тихонько рассмеялась, — в этот раз я оказалась предусмотрительнее, чем в прошлый.

— О чем ты?

— Да так — о своем о девичьем...

Элвис встала, набрасывая халат, и было в этом движении нечто настолько окончательное, у него невольно вырвалось:

— Ты куда?

— Собрать тебя в дорогу, куда ж еще? — чуть удивленно обернулась та. — Видишь, мне так и не стать дамой из общества, прости... недостает тонкости чуйств. Надо было устроить истерику или хоть для вида позаламывать руки, верно?

Слишком многое потерял он нынче единым махом: и цель, к которой шел все эти месяцы, и веру в себя, и страну, ставшую для него — может, и против воли, — второй родиной, а теперь вот теряет Элвис... И тогда, понимая уже, что все кончено, он отчаянно ринулся вперед — будто ныряя с пирса в безнадежной попытке догнать вплавь отваливший от пристани корабль.

— Послушай, Эли... Я в самом деле не могу остаться в Умбаре, но ты... Что бы ты ответила, если б я предложил тебе уехать со мною в Итилиен и стать там баронессой Тангорн?

— Я ответила бы, — в голосе ее была одна лишь смертельная усталость, — что ты, к сожалению, всю жизнь слишком любил сослагательное наклонение. А женщины — такова уж их природа — предпочитают повелительное... Извини.

— А если сменить наклонение? — Он изо всех сил пытался улыбнуться. — В повелительном это будет звучать так: выходи за меня замуж! Так лучше?

— Так? — Она замерла, закрыв глаза и стиснув руки на груди, будто вправду к чему-то прислушиваясь. — А знаешь — действительно гораздо лучше! Ну-ка повтори...

И он повторил. Сперва опустившись перед ней на колени, а потом подхватив ее на руки и кружась в медленном танце по всей комнате. Вот тут-то с ней и в самом деле приключилась легкая истерика, с хохотом и рыданиями навзрыд... Когда же они наконец опять оказались в постели, она первым делом приложила палец к его губам, а потом, взяв его ладонь в свои, осторожно прижала ее к своему животу и тихонько прошептала: «Тс-с-с! Смотри не напугай его!»

— Так у тебя... у нас... — только и смог вымолвить он.

— Ну да! Я ж сказала, что в этот раз была предусмотрительнее, чем тогда, четыре года назад. Что бы там дальше ни случилось, у меня останется он... Понимаешь, — она с тихим смехом прижалась к Тангорну и нежно потерлась щекой о его плечо, — я отчего-то точно знаю: это будет мальчишка — вылитый ты.

Некоторое время он лежал в молчании, тщетно пытаясь навести порядок в голове: слишком уж много всего и сразу. «Прежняя жизнь авантюриста Тангорна окончена — с этим все ясно, но, может, тихая семейная идиллия с Элвис — это и есть тот самый ее конец, который подразумевали Высшие Силы? Или наоборот — мне просто платят отступного за то, чтобы я бросил Халаддина? Но ведь я так и так бессилен уже что-либо сделать для него, моя умбарская миссия провалена необратимо... Ой ли? А если бы тебе сейчас предложили переиграть партию и отдать жизнь в обмен за победу над Эландаром? Не знаю... еще полчаса назад отдал бы не раздумывая, а сейчас — не знаю... Наверное, нашел бы благовидный предлог отвертеться — если совсем честно. Да, ловко меня стреножили... Пропади оно все пропадом, — обреченно подумал он, — нет у меня больше сил решать эти загадки, ставя себя на место Высших Сил. И пусть все идет как идет...»

— Послушай, — он оставил наконец попытки собрать в кучу разбегающиеся мысли: на поверхность все равно неуклонно вылезали всякие пустяки, — а ты не будешь скучать там, в Эмин-Арнене? Это ведь, если по-честному, такое захолустье...

— Знаешь, я тут в нашей столице мира за свои двадцать восемь годков навеселилась под завязку — хватит на три оставшихся жизни. Не бери в голову... И вообще, господин барон, — тут она обольстительнейшим образом изогнулась, закинув руки за голову, — не пора ли вам приступить к исполнению своих супружеских обязанностей?

— Всенепременнейше, дорогая баронесса!..

ГЛАВА 54

В рассветном саду пел вивино; птаха устроилась на ветке каштана прямо напротив распахнутого окна их спальни, и печальные мелодичные трели поначалу казались Тангорну нитями, вытащенными из ткани его собственного сна. Он осторожно, чтобы не потревожить спящую Элвис, выскользнул из постели и подкрался к окошку. Крохотный певец запрокинул головку так, что желтые перышки на шее встопорщились пенным жабо, и щедрыми горстями рассыпал по округе переливы великолепного финального росчерка; потом он с деланным смущением отвернулся в полупрофиль и выжидательно глянул на барона: «Ну как тебе? Понравилось?» «Спасибо, малыш! Я ведь знаю: вивино — лесная птица, она терпеть не может город... Ты прилетел специально, попрощаться со мной?» «Ну вот еще!» — насмешливо мигнул тот и упорхнул в глубь сада; да, вивино был истинным умбарцем, и нордическая сентиментальность была ему явно чужда.

Быстро и едва слышно прошлепали по полу босые ступни, и теплая со сна Элвис прильнула к нему сзади, скользнув губами по лопаткам и позвоночнику.

— Что ты там увидал?

— Там пел вивино. Настоящий вивино — в городе, представляешь?

— А-а... Это мой вивино. Он живет тут уже почти месяц.

— Поня-атно, — протянул Тангорн, ощутив — вот ведь смешно! — нечто вроде укола ревности. — А я-то уж решил, будто он прилетел сюда ради меня...

— Слушай... а может, он и в самом деле не мой, а твой? Ведь он появился у меня в саду одновременно с тобой... Да, точно — в первых числах!

— Что ж, в любом случае это лучший прощальный привет Умбара, какого можно пожелать... Ты глянь-ка, Эли, а вон еще один прощальный приветик! — вдруг расхохотался он, указав на мрачного заспанного полицейского, занявшего позицию на противоположной стороне Яшмовой улицы рядом с ювелирной лавкой Чакти-Вари. — Секретная служба тактичным покашливанием напоминает мне, чтобы до отъезда я «ходил опасно»... Ну ладно: насчет отъезда — ты как, не передумала? Может, двинешься позже, уладив здешние дела?

— Нет уж, — отрезала она, — я с тобой! В том караване два свободных бактриана — ну чем не перст судьбы? А дела... С ними все равно придется разбираться моему юристу, тут работы не на одну неделю. Наверное, лучше будет все обратить в золото — ценные бумаги у вас там, на Севере, кажется, не в ходу?

— Там про такое никто и не слыхивал, — кивнул он, с улыбкой наблюдая за одевающейся Элвис. — Ну и парочку мы с тобою являем, подруга, — просто классика: промотавшийся в дым аристократишка, все достояние которого — меч да траченный молью титул, женится на деньгах преуспевающей вдовушки из мещанского сословия...

— ...Каковая вдовушка начинала некогда свою карьеру торгуя направо и налево собственным телом, — в тон ему продолжила Элвис. — С какой стороны ни глянь — совершеннейший мезальянс... Не история, а золотая жила для кумушек из обоих сословий.

— Это точно... — Ему, похоже, пришла в голову внезапная мысль, и сейчас он что-то прикидывал про себя. — Послушай, я вдруг подумал... До полудня бездна времени. А что, если мы поженимся прямо сейчас? По ритуалу любой из умбарских религий — на твой выбор.

— Да, милый, конечно... А по какому ритуалу — мне тоже все равно... Давай по аританскому, благо их храм в двух шагах отсюда.

— Да что с тобой, Эли? Ты вовсе не рада?

— Нет-нет, что ты!.. Просто вдруг накатило предчувствие, очень скверное... как раз когда ты заговорил о женитьбе.

— Чепуха, — твердо отвечал он. — Одеваемся, и вперед; аритане — так аритане. Кстати... твой камень, если я не путаю, сапфир?

— Да, а что такое?

— Пока ты прихорашиваешься, я как раз успею прогуляться через улицу до лавки достопочтенного Чакти-Вари — на предмет свадебного подарка. Время, конечно, неурочное, но за такие деньги, — он подкинул на ладони мешочек с остатками Шарья-Раниного золота, — старикан выпорхнет из постели как вспугнутый фазан...

И тут он осекся, увидав лицо Элвис: та стремительно бледнела, а глаза ее из васильковых сделались черными — один зрачок.

— Нет!!! Тан, милый, не ходи, умоляю тебя!!

— Да что с тобой, маленькая? Это... это опять твои предчувствия? — Она быстро закивала в ответ, не в силах вымолвить ни слова. — Пойми, мне ничто не угрожает — я вышел из игры и просто никому больше не нужен...

— Хорошо, — она уже овладела собою, — пойдем. Но только вместе, ладно? Я буду готова через пять минут. Ты обещаешь, что не станешь выходить из дому без меня?

— Да, мамочка!

— Вот и умничка!

Элвис чмокнула его в щеку и выскользнула в коридор; слышно было, как она отдает какие-то распоряжения недовольно ворчащей Тине. «Браво, господин барон, — мрачно подумал он, — дожили... любимая женщина поведет вас за ручку, обеспечивая вашу безопасность — сами-то вы даже на это уже не способны... Ты и так вышел из игры битым (что никак не способствует самоуважению), но если ты сейчас и впрямь послушно дождешься Элвис, то просто потеряешь право называться мужчиной... Ну а если предчувствие ее не обманывает — тем хуже для них. И пускай цена ему как шпиону пятак в базарный день, но уж третьим-то мечом Гондора он от этого быть не перестал... У него есть Снотворное и мифриловая кольчуга — рискните, ребята! И пусть ваши головы станут моим утешительным призом — настроение как раз подходящее... Тьфу ты! — Он едва не расхохотался. — Кажется, я начинаю всерьез относиться к женским предчувствиям». Окинул взором пустой сад (из окна второго этажа он просматривался как на ладони), совершенно безлюдную Яшмовую улицу с дээсдэшником в полицейской форме... В лавке Чакти-Вари — сторожевые кобры... И что с того?.. «Черт, — успел подумать он, перекидывая ноги через подоконник, — клумбу бы не помять, а то Эли мне за свои левкои голову оторвет...»

...Элвис была уже почти готова, когда уловила краешком глаза движение в саду. С остановившимся сердцем она дернулась к окну и узрела на дорожке Тангорна: тот послал ей воздушный поцелуй, а затем направился к садовой калитке. Шепотом адресовав своему благоверному парочку выражений, более приличествующих ее портовой юности, нежели нынешнему статусу, Элвис с некоторым облегчением убедилась, что барон при оружии и, судя по его походке, явно не склонен разевать варежку навстречу красотам летнего утра. Он настороженно миновал калитку, пересек улицу, обменявшись парою фраз с полицейским, и протянул руку к бронзовому дверному молотку на входе в ювелирную лавку...

— Та-а-а-а-а-ан!!! — прорезал тишину отчаянный крик.

Поздно.

Полицейский вскинул руку ко рту — ив тот же миг барон, судорожно хватаясь за горло, осел на мостовую.

Когда она выбежала на улицу, «полицейского» уже и след простыл, а Тангорн доживал последние секунды. Отравленная колючка, выпущенная из улшитана — маленькой духовой трубки дальнехарадских пигмеев, — вонзилась ему в шею, на палец выше ворота мифриловой кольчуги: извлечь из ножен Снотворное «третий меч Гондора» так и не успел... Барон стиснул до синяков руки пытающейся приподнять его Элвис и с хрипом выдохнул: «Фарамиру... Передай... Сделать...»: силился выговорить что-то еще (на самом-то деле заготовленная им фраза была — «Фарамиру передай — сделать не вышло»), но не хватило воздуха в легких: алкалоиды анчара, составляющие основу пигмейского яда, вызывают паралич дыхательной мускулатуры... Ни выполнить свою миссию, ни хотя бы дать знать товарищам о ее провале барон так и не сумел; с этой мыслью и умер.

...С соседнего чердака наблюдал за этой сценой через затянутую паутиной отдушину человек по кличке Перевозчик — чистильщик из организации Эландара. Он в недоумении опустил свой арбалет, тщетно пытаясь сообразить — кто же это его так ловко опередил?.. ДСД? Для Приморской, 12, слишком уж чисто сработано... А если все это лишь очередная уловка барона?.. Может, для верности все-таки всадить в него стрелу?..

...Мангуст к тому времени успел уже избавиться от полицейской формы и, вновь став вполне законно аккредитованным при МИДе послом Его Величества султана Сагула V Благочестивого — могущественного властителя несуществующих в природе Флориссантских островов, — без лишней суеты поспешал к порту: там его ждала зафрахтованная загодя фелюга «Трепанг». Поединок двух лейтенантов закончился тем, чем и должен был закончиться, ибо профессионал отличается от любителя еще и тем, что играет не до забитого им красивого гола и не до своего «психологического кризиса», а до шестидесятой секунды последней минуты матча. К слову заметить, означенная шестидесятая секунда наступила для Мангуста как раз в порту, где ему довелось еще раз продемонстрировать свой высокий профессионализм. Вряд ли он и сам сумел бы сформулировать, что именно не понравилось ему в поведении экипажа «Трепанга», но только он полуобернулся — якобы с каким-то вопросом — к шкиперу, ступившему на сходни следом за ним, ребром ладони перерубил тому гортань и спрыгнул в жирно-ржавую, подернутую мертвыми радужными разводами воду между пирсом и корабельным бортом. Это-то и дало ему пару секунд форы — как раз чтоб извлечь из-за обшлага и закинуть в рот маленькую зеленоватую пилюлю, так что в руки оперативников Джакузи попал лишь еще один (четвертый по счету за нынешние сутки) неопознанный труп: спецкоманда из «Феанора» сыграла с умбарской секретной службой вничью — по нулям.

...А Тангорн умер на руках окаменевшей от горя Элвис так и не узнав самого главного: именно его гибель от руки людей из тайной стражи станет последним доводом, разрешившим колебания Эландара, и в тот же день Тангорнов пакет не ведомыми никому из людей путями отправится на север, в Лориен. Не узнал он и того, что Элвис разобрала его предсмертный захлебывающийся шепот как законченную фразу: «Фарамиру передай — сделано!» — и выполнит все как должно... А Некто неустанно ткущий из неприметных глазу случайностей и вполне очевидных человеческих слабостей роскошный гобелен, который мы и называем Историей, тотчас же выкинул из памяти этот эпизод: гамбит — он и есть гамбит, отдали фигуру — получили игру, и дело с концом...

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ВЫКУП ЗА ТЕНЬ

Снова и снова все то же

твердит он до поздней тьмы:

"Не заключайте мировой с Медведем,

что ходит как мы!"

Р. Киплинг

ГЛАВА 55

Темнолесье, близ крепости Дол-Гулдур.

5 нюня 3019 года

— Следок-то свежий. Совсем... — пробормотал себе под нос Ранкорн: он припал на колено и, не оборачиваясь, сделал знак рукою шедшему ярдах в пятнадцати позади Халаддину — давай-ка с тропинки. Двигавшийся замыкающим Цэрлэг обогнал послушно попятившегося на обочину доктора, и теперь сержанты на пару священнодействовали вокруг небольшой глинистой водомоины, обмениваясь негромкими замечаниями на всеобщем. Халаддиново мнение следопытов, понятное дело, не интересовало вовсе; да что там Халаддин — даже голос орокуэна в том совещании значил не слишком много: у разведчиков уже устоялась своя собственная табель о рангах. Вчерашние враги — итилиенский рейнджер и командир разведвзвода кирит-унгольских егерей — держались друг с дружкою подчеркнуто уважительно (так могли бы общаться, к примеру, мастер-златокузнец с мастером-оружейником), но пустыня есть пустыня, а лес есть лес — оба профессионала превосходно сознавали границы своих епархий. Рейнджер-то провел в лесах всю сознательную жизнь.

...В ту пору он был прям спиною, ходил широко расправя плечи — правое еще не вытарчивало выше левого, — а лицо его не обезображивал скверно сросшийся багровый шрам; он был красив, смел и удачлив, а форменный бутылочно-зеленый камзол королевского лесника сидел на нем как влитой — в общем, смерть девкам... Мужики из окрестных деревень его недолюбливали, и он находил это вполне естественным: ясно, что виллану хорош лишь тот лесник, что «входит в положение», Ранкорн же к своим служебным обязанностям относился с присущим молодости ригоризмом. Будучи человеком короля, он мог поплевывать на местных лендлордов и сразу же поставил на место их челядь — те при его предшественнике взяли за правило наведываться в королевский лес как в собственную кладовую. Всем была памятна и история с забредшей в их края шайкой Эгги-Пустельги — он разделался с этими ребятами в одиночку, не дожидаясь, пока люди шерифа соизволят оторвать свои задницы от лавок трактира «Трехпинтовая кружка». Словом, к молодому леснику относились в округе с опасливым почтением, но без особой симпатии; а впрочем, что ему было до тех симпатий? Он с детства привык быть сам по себе и общался не столько со сверстниками, сколько с Лесом; Лес был для него всем — и товарищем по играм, и собеседником, и наставником, а со временем сделался самым настоящим Домом. Болтали даже, будто в жилах его есть кровь восов — лешаков из зловещей Друаданской пущи, ну да мало ли чего болтают по затерянным в лесной глуши деревушкам промозглыми осенними вечерами, когда лишь огонек лучины не дает вылезти из темных углов затаившейся там древней чертовщине...

В довершение всего Ранкорн — к крайней досаде всех окрестных девушек на выданье — вовсе перестал появляться на поселковых игрищах, а взамен того зачастил в полуразвалившуюся сторожку на окраине Друадана: там с некоторых пор поселилась пришедшая откуда-то с дальнего севера, чуть не из Ангмара, старуха травница со своею внучкой по имени Лианика. Чем уж эта веснушчатая замухрышка сумела взять такого видного парня — одному Манве ведомо; многие полагали, что не обошлось тут без колдовства: бабка-то точно владела всяческими заговорами и умела исцелять травами и наложением рук — с того и жила. Про Лианику же было известно, что та общается со всеми зверями и птицами на их языке и умеет, к примеру, заставить горностая сидеть столбиком у себя на ладони вместе с беспечно умывающей мордочку полевой мышью. Впрочем, слух этот, возможно, возник просто оттого, что людей — в отличие от лесной живности — она дичилась и всячески избегала; сперва думали даже — может, вовсе немая? «Ничего, ничего, — обиженно вздергивали подбородок местные красавицы, если кто в их присутствии поминал о странном выборе королевского лесника, — глядишь, сойдутся породой...»

А что — по всему видать и вправду сошлись бы. Только не привелось... Потому что однажды вечером девушка повстречалась на лесной тропинке с развеселой компанией молодого сеньора, который выехал поохотиться и, по обыкновению, «чуток улучшить породу своих вилланов»; эти его забавы давно уже вызывали неудовольствие даже у иных соседей-лендлордов — «Право же, сударь, ваша наклонность трахать все, что движется и дышит...». Дело было обыкновеннейшее, по серьезному-то счету яйца выеденного не стоящее. Ну кто бы мог подумать, что эта дура потом возьмет, да и утопится... Убыло от нее, что ли? Не, братцы, верно люди говорят — все они там, на северах, чокнутые...

Хоронил Лианику один Ранкорн — старуха не пережила смерти внучки и на третий день угасла, так и не выйдя из беспамятства. Соседи пришли на кладбище главным образом полюбопытствовать — положит ли лесник на свежий могильный холмик стрелу с черным оперением, давая клятву мести? Но нет — не рискнул... Оно и верно — плетью обуха не перешибешь. Мало ли что он «человек короля» — король далеко, а лендлордова дружина (восемнадцать головорезов, по которым веревка плачет) — вот она, рядышком. А с другой стороны — конечно, жидковат в коленках оказался парень, заметно жиже, чем мнилось по первости... Эту, последнюю, точку зрения высказывали в основном те из поселковых, кто намедни побился сдуру об заклад (один к двум, а то и к трем), ставя на то, что Ранкорн объявит-таки о намерении мстить, — и теперь вот кисло выкладывал проигранные денежки на липкий от пива стол в «Трехпинтовой кружке».

Молодой сеньор, однако, так не думал: во всем, что не касалось его сдвига по части розового мясца, он был на диво осмотрителен. Лесник никак не производил на него впечатления человека, который оставит эту историю без последствий либо (что, в сущности, то же самое) примется обивать пороги суда и строчить челобитные. Эта шустрая пейзаночка, коию он мимоходом облагодетельствовал на лесной опушке, невзирая на некоторые ее возражения (черт, укушенный палец ноет по сию пору)... Откровенно говоря — знать бы загодя, что на нее всерьез положил глаз такой парень, как Ранкорн, так он просто проехал бы себе мимо... тем более и девка-то оказалась — тьфу, глядеть не на что... Ну да чего теперь говорить — сделанного не воротишь. Сопоставив собственные впечатления с мнением командира дружины, лендлорд уверился: отсутствием черной стрелы обольщаться не стоит, сие означает лишь, что Ранкорн не любитель театральных жестов и ему плевать на пересуды зевак. Серьезный человек — а значит, и отношения к себе требует серьезного... Той же ночью стоящий на отшибе дом лесника запылал со всех четырех концов. Входная дверь оказалась подпертой бревном, а когда багрово подсвеченное изнутри чердачное оконце закрыла тень вознамерившегося выбраться наружу человека, снизу, из темноты, полетели стрелы; больше уже никто вырваться из пылающего сруба не пытался.

Сгоревший заживо королевский лесник — это тебе не вшивый виллан, по собственной дурости угодивший под копыта господской охоты, тут концы в воду не очень-то упрячешь. Хотя...

— Вся округа, сэр, полагает, что это браконьеры. Покойный — царство ему небесное — держал их в черном теле, вот они ему и отомстили. Скверная история... Еще вина? — Эти слова молодой сеньор адресовал прибывшему из Харлонда судебному приставу, который — так уж случилось — остановился под его гостеприимным кровом.

— Да-да, благодарю вас! Чудный кларет, давненько не доводилось пробовать подобного, — степенно кивнул пристав — рыхлый сонный старикашка с венчиком серебристых волос вокруг розовой, как деревенское сало, лысины. Он долго любовался на пламя камина сквозь вино, налитое в тонкий стеклянный бокал умбарской работы, а потом поднял на хозяина свои выцветшие голубые глазки, оказавшиеся вдруг вовсе не сонными, а пронзительно льдистыми. — Кстати, та утопленница... Она была из ваших крепостных?

— Какая утопленница?

— Слушайте, неужто они у вас топятся регулярно — через два дня на третий?

— Ах, эта... Нет, она откуда-то с севера. А что, это имеет значение?

— Может статься, что имеет. А может, и нет. — Пристав вновь поднял бокал на уровень глаз и раздумчиво произнес: — Ваше поместье, сударь, радует глаз своей обустроенностью — пример для подражания всем окрестным землевладельцам. По моим прикидкам, не менее двух с половиной сотен марок годичной ренты — не так ли?

— Сто пятьдесят, — не моргнув глазом соврал лендлорд и облегченно перевел дух: хвала Эру — разговор, кажется, перешел в практическую плоскость. — Да к тому же едва ли не половина уходит в налоги... А тут еще закладные...

Что ж, браконьеры так браконьеры. Соответствующую кандидатуру подобрали быстро; провисев должное время на дыбе с жаровнею под пятками, парень сделал все положенные признания и был чин-чином посажен на кол — в назидание прочим холопам. Пристав убыл в город, нежно прижимая к правому боку свой кожаный кошель, отяжелевший разом на сто восемьдесят серебряных марок... Ну что, все? Черта с два — все!..

Лендлорда с самого начала тревожило то, что никаких костей на месте сгоревшего Ранкорнова дома так и не обнаружили. Командир дружины, который лично руководил той ночной акцией, успокаивал хозяина: сруб большой, пол не земляной, а дощатый, полыхало больше часа — труп наверняка сгорел дотла, такое случается сплошь и рядом. Молодой сеньор, однако, будучи — как уже говорено — человеком не по годам осмотрительным, послал своих людей еще разок обшарить пепелище... Тут-то и подтвердились наихудшие его опасения. Оказалось, осмотрительность не чужда была и леснику, в жизни которого хватало всяческих сюрпризов: из погреба у него вел наружу подземный лаз длиною тридцать ярдов, на полу которого обнаружились недавние пятна крови — одна из ночных стрел попала в цель.

— Искать! — распорядился молодой сеньор — негромко, но таким тоном, что выстроенные по тревоге дружинники (парни оторви и выбрось) разом покрылись гусиной кожей. — Либо он, либо мы — назад хода нету. Он пока что, хвала Оромэ, отлеживается где-то в лесу. Если уйдет — я покойник, но вы — все! — умрете раньше меня, эт-то я вам обещаю...