Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Последний кольценосец

ModernLib.Net / Фэнтези / Еськов Кирилл Юрьевич / Последний кольценосец - Чтение (стр. 28)
Автор: Еськов Кирилл Юрьевич
Жанр: Фэнтези

 

 


— Да?! Ну так я кидаю свой шарик в кратер! Так что сваливай-ка на хрен — если успеешь... А сколько секунд в твоем распоряжении — прикинь сам, по формуле свободного падения: я всегда был слаб в устном счете...


Лейтенант тайной стражи Росомаха в эти самые минуты тоже оказался перед лицом весьма нелегкого выбора.

Он достиг уже речных террас Андуина и имел все шансы благополучно добраться до спасительного челнока, когда неотступно шедшие за ним по пятам эльфы загнали его в склоновый курум — крупнообломочную каменную осыпь, где так любят устраивать свое логово настоящие росомахи. Надеясь срезать угол, лейтенант двинулся прямиком по куруму, прыгая с камня на камень; при таком способе передвижения главное — не терять первоначального разгона и ни в коем случае не останавливаться: прыжок — отскок, прыжок — отскок, прыжок — отскок. Когда стоит сухая погода, это не так уж сложно, но сейчас, после многодневных дождей, накипные лишайники, заляпавшие каждый камень потеками черной и оранжевой краски, напитались водой и раскисли, и каждое такое пятно таило в себе смертельную опасность.

Росомаха не одолел еще и половины склона, когда понял, что сильно переоценил дистанцию, отделяющую его от преследователей: вокруг него начали падать стрелы. Стрелы эти приходили по очень крутой траектории, явно на самом пределе дальности, но лейтенант был слишком хорошо осведомлен о возможностях эльфов — лучших лучников Средиземья, — чтобы не бросить оценивающего взгляда через плечо. После очередного прыжка он спружинил левой ногой на покатой поверхности каменного «сундука», одновременно разворачивась влево, — и тут мокрый лишайник, сравнявшийся в скользкости с пресловутой дынной кожурой, вывернулся из-под его мордорского сапога (ох, чуяло сердце — не доведет до добра эта обувка на твердой подошве!), и Росомаху швырнуло направо, в узкую, сходящуюся на нет расселину. Он прочертил обламывающимися ногтями бессильные борозды по лишайниковым натекам на «сундучной крышке» — да разве тут удержишься... Мелькнула напоследок совсем уж дурацкая мысль: «Эх, отчего я не настоящая росомаха...» — а мгновение спустя хруст в правой щиколотке, намертво застрявшей в щели-капкане, отдался невыносимой болью в позвоночнике лейтенанта и погасил его сознание.

...Странно, но обморок его длился совсем недолго. Росомаха ухитрился распереться в щели, найдя положение, при котором вся нагрузка пришлась на левую, несломанную, ногу; теперь можно было, напрягшись, перевалить через голову освобожденный от лямок заплечный тюк. Пачка бумаг с дол-гулдурской документацией была снабжена зажигательным зарядом из «огневого желе» (умница Гризли — все предусмотрел), так что ему теперь оставалось лишь чиркнуть кремешком мордорской огневицы — герметичного фарфорового сосудика со светлой фракцией нафты. Лишь распустив затяжной шнур заплечного тюка и нащупав в кармане огневицу, он решил наконец осмотреться и запрокинулся назад (развернуться всем телом было совершенно невозможно) — как раз чтобы увидать будто бы медленно рушащиеся на него с бесцветного полуденного неба колоннообразные фигуры в серо-зеленых плащах. От настигающих эльфов его отделяли уже какие-то метры, и лейтенант безошибочно понял, что из двух оставшихся ему в этой жизни дел — запалить фитиль зажигательного заряда и разжевать спасительную зеленоватую пилюлю — ему отпущено времени лишь на одно, а уж на какое именно — офицеру «Феанора» надлежит сообразить и без подсказок... Так что последним впечатлением Росомахи, предваряющим отключивший его удар по голове, стал голубоватый нафтовый огонек, облизывающий чуть растрепанные нити вымоченного в селитре запального шнура.

Очнулся он уже на лесной прогалине, открывавшей обширный вид на долину Великой Реки. Руки связаны за спиной, мордорский мундир обратился в обгорелые лохмотья, вся левая сторона тела — сплошной ожог: хвала Ауле — сработала машинка. Он не сразу разглядел слева от себя — со стороны того глаза, что почти залеплен спекшейся сукровицей, — сидящего на корточках эльфа: тот с омерзением вытирает какой-то тряпицей горлышко своей фляги — похоже, только что вливал пленнику в рот эльфийское вино.

— Очухался? — мелодичным голосом поинтересовался эльф.

— Мордор и Око! — механически откликнулся Росомаха (экая досада — помирать в таком статусе, но так уж выпало...).

— Брось прикидываться, союзничек. — Перворожденный улыбался, а в глазах стояла такая ненависть, что щелевидные кошачьи зрачки его сошлись в ниточки. — Ты ведь расскажешь нам все про эти странные игры Его Величества Элессара Эльфинита, верно, зверушка? Между союзниками не должно быть секретов...

— Мордор... и... Око... — Голос лейтенанта звучал по-прежнему ровно, хотя лишь Манве ведомо — каких это стоило усилий: эльф как бы невзначай опустил ладонь на переломанную щиколотку пленника, и...

— Сэр Энголд, гляньте — что это?!!

Эльф обернулся на крик своих спутников и теперь оцепенело наблюдал, как за Андуином, там, где сейчас должен находиться Карас-Галадон, стремительно вырастает к самому небу нечто, напоминающее циклопический одуванчик — тонкая, сияющая нестерпимой белизной стрелка-цветонос, увенчанная прозрачно-алым шаровидным соцветием. Эру Всемогущий, если это и вправду в Галадоне, какого же оно размера?.. Да и какой после этого Галадон — там небось и пепла не осталось... И тут его отвлекли обратно — сдавленным воплем:

— Сэр Энголд, пленный!.. Что это с ним?!. Как ни стремительно он поворачивался обратно, все уже успело закончиться. Пленник был мертв, и для констатации смерти врач тут точно не требовался: на глазах у остолбенелых эльфов тот за какие-то секунды превратился в скелет, обтянутый кое-где остатками мумифицированной кожи. Коричневато-желтый череп с заполненными песком глазницами насмешливо скалил зубы из-под съежившихся почернелых губ, будто издеваясь над Энголдом: «Ну вот, а теперь спрашивай о чем угодно... Хочешь — искупай меня в напитке правды, авось поможет»...


А в Минас-Тиритском дворце Арагорн изумленно наблюдал за тем, как неуловимо преображается лицо сидящей напротив него Арвен. Вроде бы ничего и не менялось, но он чувствовал с абсолютной непреложностью — безвозвратно уходит, утекает, как чудесный утренний сон из памяти, нечто важное, может быть, даже самое главное... какая-то волшебная недоговоренность черт, которые стали теперь совершенно человеческими. И когда по прошествии нескольких мгновений эта метаморфоза завершилась, он вынес вердикт, подводящий окончательную черту под этим периодом его жизни: «Да, красивая женщина, что тут скажешь... Даже — очень красивая. И это все».

Никто из его подданных этого, разумеется, не видел, а если б и увидал — наверняка не придал бы значения. Зато они добросовестно отразили в летописях другое событие этого полудня, а именно: когда в Лориене разрушилось Зеркало, сдетонировали и все пять оставшихся в Средиземье палантиров, и тогда из волн Белфаласского залива, принимающего в себя воды Андуина, ударил в небо чудовищный гейзер чуть не в полмили вышиной. Гейзер этот породил сорокафутовую волну-цунами, которая начисто смыла несколько белфаласских рыбачьих деревушек вместе со всеми их обитателями; вряд ли, однако, хоть кому-нибудь пришло в голову, что эти несчастные тоже стали жертвами Войны Кольца.

Самое удивительное, что Его Величество Элессар Эльфинит, при всей его наблюдательности и проницательности, тоже никак не увязал между собою эти два события, пришедшиеся на полдень 1 августа 3019 года Третьей Эпохи и, в некотором смысле, ставшие финальной точкой в ее течении. Ну а уж после него никто и подавно не выстраивал такой логической цепочки — у них и возможности-то такой не было...


— Руку согни, живо! — скомандовал Халаддин, затягивая жгут на левом локтевом сгибе Цэрлэга. — Да тряпицу-то не отнимай, а то весь наружу вытечешь...

Кисть сержанта «разморозилась», едва лишь вулкан принял в свои недра палантир — так что кровища теперь хлестала, как ей и положено, когда человек начисто лишился пары пальцев. Иные, помимо жгута, способы остановки кровотечения не годились: кровоостанавливающие снадобья из эльфийской аптечки, в том числе и легендарный корень мандрагоры (способный, как утверждают, «законопатить» даже поврежденную сонную артерию), как вдруг обнаружилось, действовать перестали совершенно. Кто бы мог подумать, что это все тоже была магия...

— Слушай... Так выходит — мы победили?

— Да, черт побери! Если только это можно назвать победой...

— Я не понял, господин военлекарь... — Казалось, посеревшие от кровопотери губы не слушаются сержанта. — Как это понимать: «Если это можно назвать победой»?

«Не смей! — одернул себя Халаддин. — То решение было моим — и ничьим более; я не вправе даже самым краешком впутывать в него Цэрлэга. Он не должен даже подозревать о том, чему сейчас стал свидетелем и при этом невольною причиной — для его же собственного блага. И пускай лучше для него все это так и останется нашим с ним личным Дагор-Дагорадом: победным Дагор-Дагорадом...»

— Ну, я просто имел в виду... Понимаешь, в нашу с тобой победу все равно не поверит ни один человек в Средиземье, «Благодарность перед строем» нам никак не светит... И помяни мое слово — эльфы и люди с того берега Андуина найдут способ изобразить дело так, что победителями в этой истории выйдут все равно они.

— Да, — согласно кивнул орокуэн и на миг замер, будто бы прислушиваясь к медленно затихающему утробному ворчанию Огненной горы. — Наверняка так оно и будет. Но нам-то с вами до этого что за дело?

ЭПИЛОГ

— ...Что скажет История?

— История, сэр, налжет — как всегда.

Б. Шоу

Имей смелость мечтать и лгать.

Ф. Ницше

Наше повествование целиком основано на подробных (хотя и страдающих некоторой неполнотой) рассказах Цэрлэга, которые хранятся в его роду как устное предание. Следует особо подчеркнуть, что никакими подтверждающими их документами мы не располагаем. Халаддин, от коего следовало бы ожидать самых развернутых свидетельств, не оставил на сей предмет ни единой строчки; остальные непосредственные участники охоты за Зеркалом Галадриэль — Тангорн и Кумай — молчат по вполне понятной причине. Так что любой желающий может со спокойной совестью объявить все это бредом выжившего из ума орка, которому вздумалось на старости лет переиграть финал Войны Кольца; в конце концов, на то и придуманы мемуары — чтобы ветераны могли задним числом обратить все свои поражения в победы.

Тем же, кому эта история показалась если и не истинной, то хотя бы заслуживающей внимания версией, будут, вероятно, небезынтересны некоторые события, выходящие за ее временные рамки. Цэрлэг рассказывает, что он сопровождал Халаддина от Ородруина до Итилиена; доктор казался тяжко больным и за всю дорогу не произнес и десяти слов кряду На одном из привалов сержант заснул до того крепко, что пробудился лишь под вечер следующего дня, причем с сильнейшей тошнотой и головной болью. Вместо своего спутника он нашел рядом с собою мифриловую кольчугу, в которую было завернуто прощальное письмо. В нем Халаддин сообщал, что Средиземье теперь избавлено от эльфийской напасти и он как командующий операцией благодарит сержанта за отличную службу и награждает того драгоценными доспехами. Сам же доктор, к сожалению, «заплатил за победу такую цену, что более не видит себе места среди людей». Последние слова навели разведчика на самые мрачные мысли, которые, по счастью, не подтвердились: судя по следам, Халаддин просто добрался до Итилиенского тракта и ушел по нему куда-то на юг.

Любопытно, что несколько лет назад некий легкомысленный аспирант с кафедры истории средневековья Умбарского университета, явно некритически восприняв эту легенду, не поленился предпринять специальные разыскания в бухгалтерских книгах восточных монастырей, которые ведутся вот уже полтора тысячелетия с какой-то противоестественной дотошностью. И что бы вы думали — разрыл-таки, шельмец, прелюбопытнейшее совпадение: в январе 3020 года (по тогдашнему летоисчислению) в пещерный монастырь Гурван-Эрэн, что в горах северной Вендотении, и вправду поступил для служения инок, по виду — умбарец, принявший обет полного молчания и пожертвовавший монастырю... иноцерамовое кольцо. Отсюда аспирант делал «поспешный, легкомысленный и (я цитирую по протоколу заседания кафедры) совершенно антинаучный вывод об идентичности указанного инока с легендарным Халаддином». Ученый совет, понятное дело, вдул «охотнику за привидениями» так, что тот навсегда зарекся отвлекаться от утвержденной темы диссертации и с той поры прилежно обметает кисточкой глиняные черепки из кхандских мусорных куч периода VII династии.

Что же до реального Халаддина, то это имя можно найти в любом университетском курсе; правда, не по физиологии, которой тот посвятил свою жизнь, а по истории науки — как пример опасности слишком далеких рывков вперед. Дело в том, что его блестящие исследования по функционированию нервного волокна настолько опередили свое время, что выпали из общенаучного контекста и были благополучно забыты. Лишь три века спустя на его работы случайно наткнулись медики Итилиенской школы, искавшие древние рецепты противоядий. Тогда-то и стало ясно, что Халаддин более чем на сто лет опередил знаменитого Веспуно и не только экспериментально доказал электрическую природу аксонного возбуждения, но и предсказал существование нейромедиаторов и даже смоделировал механизм их работы. К сожалению, подобного рода «приоритеты» интересны лишь историкам — для реального же научного сообщества все это не имеет абсолютно никакого значения. В любом случае последние из известных работ Халаддина датированы 3016 годом Третьей Эпохи, и официальная точка зрения гласит, что он погиб во время Войны Кольца.

Вернемся, однако, к Цэрлэгу — благо его историчность сомнению не подлежит. Как известно, к зиме 3020 года оккупация Мордора окончилась — внезапно и необъяснимо, и там начала потихоньку налаживаться мирная жизнь. Городское население пострадало тогда очень сильно (собственно, мордорская цивилизация с той поры так и не оправилась), но кочевников эти напасти по большей части обошли стороной. Сержант всегда говаривал, что настоящий мужик, у которого руки растут не из задницы, а откуда положено, при любых раскладах будет кум королю, и вполне утвердил эту максиму всею своей жизнью. Возвратясь в родные места, он стал в конечном итоге основателем большого и могущественного клана, который и сохранил — благодаря распространенной среди кочевых народов устной традиции — рассказ о его странствиях.

К слову сказать, дальнейшая судьба другого сержанта, Ранкорна, почти в точности совпала с Цэрлэговой — с тою, понятно, поправкой, что хозяйствовал бывший рейнджер не на плато Хоутийн-Хотгор, а по другую сторону Хмурых гор, в долине Выдряного ручья. Отстроенный им хутор со странным названием «Лианика» лет через пять разросся в настоящий поселок, а когда его маленький сынишка во время рыбной ловли подобрал на галечной косе первый в Итилиене золотой самородок, соседи-хуторяне лишь плечами пожали: всем ведь известно — деньги завсегда липнут к деньгам... Доведись им с орокуэном повстречаться на склоне лет, они непременно перевели бы свои темнолесские дискуссии о сравнительных достоинствах темного пива и кумыса в практическую плоскость. Но — не довелось...

Мифриловую кольчугу Цэрлэг решил вернуть девушке Халаддина вместе с рассказом о подвиге своего исчезнувшего друга. Однако Кумай погиб, а самому разведчику не было известно о ней ничего, кроме имени «Соня» (весьма распространенного среди троллей) да смутных данных об ее участии в Сопротивлении, так что все его розыски оказались тщетны. Пришедший в отчаяние орокуэн — а обязательность кочевников в такого рода делах поистине беспредельна — счел себя и свой клан не владельцами, а лишь хранителями этой реликвии. Кончилось тем, что праправнук сержанта безвозмездно передал ее — вместе с прилагающейся к ней головной болью — в Нурнонский исторический музей, где ныне всякий может ее лицезреть вкупе с иными диковинками загадочной мордорской цивилизации. «Ага! — скажет на этом месте апологет легенды. — Ну уж кольчуга-то, которая есть въяве и вживе, для вас аргумент?» На это ему степенно возразят, что кольчуга — даже в рамках Цэрлэговой версии — ровным счетом ничего не доказывает, поскольку Халаддин разжился ею еще до того, как получил кольцо назгула. И будут совершенно правы!

Кстати, о мифриле. В музеях Арды таких кольчуг ныне имеется аж четыре штуки, но технология изготовления как была неизвестна, так и остается. Если хотите, чтобы приятель-металлург запустил в вас чем-нибудь тяжеленьким, задайте ему невинный вопрос об этом сплаве. Тыщу раз мерили: 86% серебра, 12% никеля, дальше хвост из 9 редких и рассеянных металлов — от ванадия до ниобия; одним словом, сосчитать могут — хоть до девятого знака после запятой, рентгеноструктурный анализ там, все такое — да ради Бога, а вот воспроизвести — хрен!.. Иные не без ехидства напоминают, что при изготовлении мифрила старые мастера якобы навсегда вкладывали в металл частичку своей души; ну а поскольку по нынешнему времени никаких душ нету, а есть одна только «объективная реальность, данная нам в ощущении», то настоящего мифрила вам, ребята, не видать как своих ушей — по определению.

Последний штурм этой проблемы предприняли пару лет назад ушлые ребята из Арнорского центра высоких технологий, получившие под это дело специальный грант от Ангмарской аэрокосмической корпорации. Кончилось все опять пшиком: представили заказчику двухмиллиметровой толщины пластину из некого вещества (86,12% серебра, 11,96% никеля и далее по списку) — якобы это и есть самый настоящий мифрил, а все остальное не более чем легенды; ну и, как водится, потребовали новых денег на изучение этого своего творения. Главарь ракетчиков не моргнувши глазом извлек из-под стола заряженный музейный арбалет, навел его на руководителя проекта и предложил тому прикрыться своей пластиною: выдержит — получишь требуемые деньги, нет — они тебе все равно ни к чему. Проект, ясное дело, накрылся медным тазом... Так ли оно было на самом деле — не поручусь (за что купил — за то продаю), однако лица, хорошо знающие шефа «Ангмар аэроспейс», утверждают, что шутка вполне в его вкусе — недаром он ведет свой род от знаменитого Короля-Чародея.

С иноцерамием, из которого якобы отливали кольца назгулов, все не в пример проще, и причина, по которой он почти никогда не попадает в руки людей, вполне очевидна. Содержание этого металла платиновой группы в коре Арды совершенно ничтожно — его кларк [4] составляет 4x10-8 (для сравнения: у золота — 5x10-7, у иридия — 1x10-7), но при этом он в отличие от других платиноидов не встречается в рассеянном виде — только крупные самородки; вероятность наткнуться на такую штуковину можете прикинуть сами, если не лень. Впрочем, не так давно на рудниках Кигвали, в Южном Хараде, в самом деле нашли самородок с фантастическим весом 87 унций; статейку в местной газете, повествующую об этом событии, так и назвали: «Находка века — шесть фунтов иноцерамия! Можно наделать колец на роту назгулов». Решительно никакими необычными свойствами (кроме плотности выше, чем у осмия) металл этот не обладает.

Впрочем, что это мы все о железяках да о железяках...

Элвис так никогда и не вышла замуж. Она чрезвычайно замкнуто жила в особняке на Яшмовой улице, посвятив себя воспитанию мальчика, родившегося у нее в положенный срок после описанных событий. Мальчик этот стал не кем иным, как командором Аменго — тем самым, чьи плавания принято считать за официальное начало эпохи Великих географических открытий. Командор оставил после себя кроки береговой линии нового континента, названного впоследствии его именем, замечательные (с чисто литературной точки зрения) записки о своих путешествиях, а также длинный шлейф из разбитых женских сердец — что, впрочем, не принесло ему счастья в семейной жизни. Помимо Великого западного материка (каковой долгое время всерьез полагали Заокраинным Западом, отыскивая в тамошних аборигенах черты легендарных эльфов), в списке открытий Аменго числится небольшой тропический архипелаг, который тот вполне заслуженно нарек Райским. Название это было впоследствии изъято Святой Церковью (тамошние девушки являли собою просто-таки живое воплощение гураний — каковыми живописует оных богомерзкая хакимианская ересь), однако два главных острова архипелага, удивительно напоминающие своей конфигурацией символ «инь-янь», все же сохранили за собою имена, данные им первооткрывателем, — Элвис и Тангорн.

На мой вкус, знаменитый мореплаватель увековечил память своих родителей так, что ничего лучшего не придумаешь. Однако история любви умбарской куртизанки и гондорского аристократа вот уже который век не дает покоя литераторам, которые по неведомой причине либо обращают ее героев в какие-то бестелесные романтические тени, либо, напротив, сводят все к довольно примитивной эротике. Не стала — увы! — исключением и последняя аменгианская киноверсия, «Шпион и блудница»: в гондорском прокате ей вполне справедливо влепили категорию «три креста», а в пуританском Ангмаре — вовсе запретили к показу. Художественные достоинства фильма довольно скромны, но зато он предельно полит-корректен: Элвис — чернокожая (тьфу, виноват! — харадо-аменгианка), отношения Тангорна с Грагером окрашены отчетливой голубизной; критики в один голос предрекали, что жюри кинофестиваля в Серебряных Гаванях, страхуясь от обвинений в «расизме», «сексизме» и прочих кошмарных «измах», увенчает ленту всеми мыслимыми призами — так оно и вышло. Впрочем, неподражаемая Гунун-Туа получила свой «Золотой эланор» за лучшую женскую роль вполне по делу.

Альмандина и Джакузи повесили во внутреннем дворе тюрьмы Ар-Хоран в одну из изнуряюще душных августовских ночей 3019 года; вместе с ними были казнены флаг-капитан Макариони и еще семеро морских офицеров, возглавлявших «Мятеж адмирала Карнеро». Именно так была названа постфактум операция «Сирокко», в ходе которой адмирал упреждающим ударом уничтожил прямо у причалов весь гондорский флот вторжения, а затем высадил десант и сжег дотла пеларгирские верфи. Попавший в безвыходное положение Арагорн принужден был — спасая лицо — подписать Дол-Амротский трактат. В соответствии с тем договором Умбар — таки да, признал себя «неотъемлемой частью Воссоединенного Королевства», но взамен выговорил для себя «на вечные времена» статус вольного города — просто Сенат его отныне официально именовался магистратом, а армия — гарнизоном; посол по особым поручениям Алькабир, который вел эти переговоры от имени Республики, добился даже особого пункта, запрещающего на ее территории деятельность тайной стражи Его Величества. Рейд же адмирала Карнеро был — к обоюдному удовольствию гондорского короля и умбарских сенаторов — признан обыкновенным пиратским набегом, а его участники — дезертирами и изменниками, забывшими о воинской присяге и офицерской чести.

Разумеется, в глазах народа сподвижники Карнеро (сам адмирал суда избежал — погиб в Пеларгирском сражении) выглядели героями, спасшими Родину от иноземного порабощения, однако — как ни крути — факт нарушения ими приказа был налицо... Генеральный прокурор республики Альмаран решил эту морально-этическую дилемму просто: «Говорите, „победителей не судят“?! Черта с два! Закон либо есть — и тогда он един для всех, либо его нету вовсе», а пафос его блестящей обвинительной речи (она приведена — хотя бы выдержками — в любом современном учебнике юриспруденции) исчерпывающе выражен ее заключительной, поистине исторической фразой: «Пусть рухнет мир, но свершится правосудие!» Впрочем, уж кто-кто, а казненные руководители умбарской секретной службы должны были бы знать, что в такого рода делах благодарность Родины почти всегда имеет довольно специфический привкус...

Соня так ничего и не узнала о миссии Халаддина (что, как мы уже поняли, стало для того предметом особой заботы) и до конца жизни пребывала в уверенности, что и он, и Кумай просто не вернулись с Пеленнорских полей. Однако время милосердно, и когда эти раны зарубцевались, она выполнила свое жизненное предназначение: стала любящей женой и замечательной матерью, составив счастье чрезвычайно достойного человека, имя которого — в рамках нашего повествования — абсолютно несущественно.

Венценосные особы, с моей точки зрения, представляют куда меньший интерес — ибо их судьба и без того известна всем и каждому. Для тех же, кто ленится протянуть руку к книжной полке или хотя бы освежить в памяти учебник по истории для шестого класса, напомним, что царствование Арагорна было одним из самых блистательных в истории Средиземья и служит одним из тех «опорных» событий, по которым проводят границу между Средневековьем («Третьей Эпохой») и Новым Временем. Не пытаясь снискать любовь гондорской аристократии (что было делом заведомо дохлым), этот узурпатор сделал абсолютно верную ставку на третье сословие, которое интересовалось не всякого рода фантомами вроде «династических прав», а процентом налоговых отчислений и безопасностью торговых путей. Поскольку с благородным дворянством у Его Величества так и так все горшки оказались побитыми вдребезги, это парадоксальным образом развязало ему руки в проведении аграрной реформы, радикально урезавшей права лендлордов в пользу свободных землепашцев. Все это и послужило основой для знаменитого гондорского «экономического чуда» и для последовавшей чуть погодя колониальной экспансии. Созданные же Арагорном (в противовес дворянской оппозиции) представительные органы власти в практически неизменном виде дожили до наших дней, доставив Воссоединенному Королевству вполне заслуженный титул «старейшей демократии Средиземья».

Общеизвестно, что король всемерно поспешествовал наукам, ремеслам и мореплаванию, продвигал на высшие государственные должности талантливых людей, не особо приглядываясь к их родословной, и пользовался среди народа вполне искренней любовью. Темным пятном на репутации Элессара Эльфинита смотрится самое начало его царствования, когда тайная стража (организация, что и говорить, жуткая) вынуждена была железной рукою ограждать престол от посягательств феодальной вольницы; впрочем, ныне большинство специалистов сходятся на том, что масштабы тогдашнего террора безмерно преувеличены дворянскими историографами... Жена Арагорна, красавица Арвен, которой легенда приписывает эльфийское происхождение, никакой роли в делах государственного управления не играла и лишь сообщала его двору некий загадочный блеск. Детей у них не было, так что династия Эльфинитов оборвалась на ее основателе, и престол Воссоединенного Королевства унаследовали князья Итилиенские — иными словами, все вернулось на круги своя.

Дать политэкономический анализ правления первых князей Итилиенских, Фарамира и Йовин, весьма затруднительно, ибо ни политики, ни экономики у них там, похоже, не было вовсе, а была одна сплошная романтическая баллада. К созданию пленительного образа «Феи итилиенских лесов» (не правда ли, странно: когда-то в Итилиене — этом индустриальном сердце Средиземья — росли леса...) приложили руку, наверное, все поэты и художники того времени — благо скромный двор Фарамира стал для них чем-то вроде Святилища Веры, и не совершить туда паломничества считалось просто неприличным. Но даже вводя поправку на неизбежную идеализацию прототипа, приходится признать: Йовин, судя по всему, и вправду была удивительно светлым человеком.

Благодаря этой братии мы располагаем ныне и несколькими портретами принца Фарамира; лучший из известных мне приведен в опубликованной недавно аннуминасским издательством «Башня Амон-Сул» монографии «Философский агностицизм и его ранние представители». Однако в любом случае ни одно из этих изображений не имеет ничего общего с тем латунным профилем, что украшает в качестве кокарды горчичные береты коммандос из лейб-гвардии Итилиенского парашютно-десантного полка. Кстати, именно к этому полку приписаны знаменитые «мангусты» — специальное антитеррористическое подразделение, бойцов которого могла днями лицезреть на экранах телевизоров вся Арда, когда те блестяще освободили в Минас-Тиритском аэропорту пассажиров вендотенийского лайнера, захваченного фанатиками-хананнитами из «Фронта освобождения Северного Мингада».

За все время своего итилиенского княжения Фарамир осуществил одну-единственную внешнеполитическую акцию, а именно: наложил разрешительную резолюцию на рапорт барона Грагера, в коем тот просил откомандировать его на юг, за реку Харнен, для осуществления разработанного им комплекса разведывательных и подрывных операций: «...По всем признакам, именно там, в Ближнем Хараде, будет в ближайшие годы решаться судьба Средиземья». Как ни странно, дальнейшая судьба Грагера Аранийского (которого иногда не без оснований величают «спасителем Западной цивилизации») по сию пору остается собранием малодостоверных преданий и анекдотов. Известен лишь конечный результат его трудов — грандиозное восстание кочевников-аранийцев против харадского владычества, которое в итоге и привело к обрушению — по принципу домино — всей зловещей Империи харадримов, благополучно распавшейся на кучу враждующих между собою племен. Никому не ведомо, каким образом этот авантюрист-интеллектуал завоевал свой непререкаемый авторитет среди свирепых дикарей харненских саванн. Святочная история о выкупленном им по случаю на кхандском невольничьем рынке сыне аранийского вождя смотрится абсолютно недостоверной; версия о том, что его путь к вершинам власти пролегал через ложе верховной жрицы Свантантры, остроумна и романтична, однако у людей, мало-мальски разбирающихся в реалиях Юга, может вызвать лишь улыбку... Даже о смерти барона ничего толком неизвестно: то ли погиб во время львиной охоты, то ли был по нелепой случайности убит, улаживая конфликт за летние водопои между двумя мелкими аранийскими кланами.

А вот судьба Йомера была настолько удивительна, что некоторые авторы по сию пору тщатся доказать, будто он личность не историческая, а легендарная. Вступив после мордорского похода на престол Роханской Марки, он с удивлением и глубочайшим неудовольствием открыл для себя, что сражаться — по крайней мере в обозримой части Средиземья — больше не с кем. Некоторое время прославленный воитель пытался развеяться турнирами, охотой и любовными похождениями, однако успеха не достиг и впал в полнейшую меланхолию. (Историческая правда требует признать, что на пиршествах любви сего chevalier sans pew et sans-ге-proche [5] отличало полное отсутствие вкуса при фантастическом аппетите — недаром эдорасские острословы предлагали своему монарху начертать на щите девиз: «На всех пригоден.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29