— Вообще-то Жору не я пристрелил, — ответил Краб, — а другой отморозок его убил из обреза…

— Знаю я все, с этим парнем из банды Жоры Костромского уже побеседовали кому следует, — кивнул с хитрой улыбкой хозяин, садясь на диван, — и он нам рассказал, что давно с Жорой расстаться собирался, потому что тот стал безобразничать по-черному да на подельников своих давить. Но все повода якобы не было деру дать. А застрелил он Жору Костромского случайно. В тебя целился.

— Я знаю, — кивнул Краб.

Арсений Львович хлопнул начальника охраны по спине, типа, иди прогуляйся, жестом предложил Крабу присесть, а потом спросил, хитро прищурив глаза:

— Так ты говоришь, что в поезде тебя студенты обокрали? На лоха ты вроде не похож, как тебя могли студенты провести?

— И на старуху бывает проруха, — ответил Краб, — особенно если человек в отпуск едет с холодного Севера. У него настроение радужное, все попутчики кажутся душками, с которыми и выпить, и поговорить не грех. А ты что, намекаешь, что я засланный казачок?

— Не без этого, — развел руками в стороны Арсений Львович, — посуди сам — ты ни с того ни с сего нарисовался, охрану нашу побил, а теперь вот и банду Жоры Костромского оприходовал.

— По уму, за то, что я для вас сделал, можно было бы мне прямо сейчас выдать денег на обратный билет до Североморска и не пудрить мозги, — угрюмо ответил Краб, — я бы сел в поезд и уехал отсюда, да и у вас бы лишних вопросов относительно моей личности не возникало. Не получился у меня отпуск — что поделаешь, поеду домой, за грибами похожу, на рыбалку съезжу.

— Слушай, а что ты вообще делаешь на Севере? — подобрел Львович. — Много тебе там платят в твоем подразделении?

— На жизнь хватает, — хмуро ответил Краб, — голодать не приходится. Я Родине служу не за деньги, а потому что призвание у меня такое. И иначе я жить не смогу. Так как насчет премии за то, что я Жору Костромского прищучил, чтобы я мог домой вернуться?

Но Арсений Львович не торопился на этот вопрос отвечать. У него явно было какое-то предложение для Краба, только он не спешил его делать, все еще взвешивая свое решение и обдумывая — не проколоться бы. Но, видимо, за разговором Краб ему пришелся по душе, поэтому он сказал:

— Знаешь, у меня освободилось недавно вакантное место моего личного телохранителя. И подходящей кандидатуры я все никак не найду. Не хочешь попробовать на меня поработать? Зарплата хорошая, квартиру однокомнатную для проживания я предоставлю, автомобиль «БМВ» будет в твоем личном распоряжении.

— С каких щедрот это мне сразу же и такое сладкое место? — поинтересовался Краб.

— Дело не в тебе даже, а в ситуации, которая вокруг меня сложилась, — ответил Львович, — ты мужик смелый, оружием и приемами владеешь, потому не буду тебе врать и скажу — твоего предшественника застрелили. Целились в меня, а попали в него и сразу насмерть, наповал. Так что место-то не шибко сладкое, поопаснее будет, чем на войне. Но зато я и плачу очень хорошо.

— Бизнес, я слышал, у вас не слишком легальный, — сказал Краб, — контрафактная продукция.

— После торговли наркотиками, оружием и проституции по рентабельности мой бизнес стоит на четвертом месте, — с гордостью ответил Львович, — с той лишь разницей, что за первые два карают очень сурово, за третий так себе, а за мой не карают вовсе. Подумаешь, уничтожат партию контрафактных дисков, склад или завод закроют, а меня оштрафуют — прибыль-то у меня тысяча процентов! Я в другом месте продолжу работать.

— Получается, что те, кто производят все, что ты у них воруешь, копируешь и продаешь, остаются без прибыли, — сказал Краб.

— У нас в России иначе денег не заработаешь, все воруют, — ответил Львович. — Вон олигархи нефть и газ у народа украли, оставили народ голодным, без штанов и без работы, и ничего — совесть их не мучит. А наше дело и вовсе благородное, я считаю. Артисты эти, режиссеры, певцы и так на лимузинах разъезжают, строят себе терема за границей, не обеднеют, если с нами поделятся! Мы же их продукцию народу, который олигархи обокрали, продаем по дешевым ценам. Благое дело делаем. Так что насчет моего предложения?

— Так ведь у меня паспорт украли и права, я теперь бомж, — сказал Краб.

— Ничего страшного, — махнул рукой Львович, — завтра сделаем тебе новый паспорт и новые права на любое имя, какое пожелаешь. И считай, тебе повезло сегодня, ты получил очень выгодное предложение.

Краб больше не лез с расспросами относительно его деятельности и своей точкой зрения насчет «пиратства» к Львовичу. Он и так чуть не навредил себе, когда стал заступаться за артистов, у которых «пираты» воровали их деньги, — этого в конторе Арсения Львовича не любили. Еще Краб понял, что принял его в свою контору Львович ненадолго — пока Краба не убьют, как его предшественника. Оказалось, что в данный момент идет серьезная война за передел сфер влияния на российском рынке «пиратской» продукции между различными производителями. Слишком уж «сладким» был этот бизнес — правду говорил Арсений Львович в разговоре с Крабом на складе — рентабельность сумасшедшая, а наказания в отличие от торговли оружием, наркотиками или проститутками практически никакого.

С уверенностью говорил Львович, что с «пиратами» в России еще долго не покончат: ведь такая стая чиновников и депутатов самых разных собраний со всего этого кормится, что для того, чтобы «пиратство» в России искоренить, надо всех губернаторов на всех местах в России поменять и всех больших милицейских шишек с их мест ссадить. А этого в таких масштабах никто никогда сделать не позволит, потому что мафия воровская за последние десять лет окрепла и проникла уже во все властные структуры. За своих людей любому голову оторвет.

— Ну вот подумай, — рассуждал Арсений Львович, когда Краб вез его на новеньком «БМВ» на какую-то деловую встречу, — вот на Камчатке наши же браконьеры краба дальневосточного вылавливают и нагло везут прямо в Японию и там выгружают, получают наличкой бабло, государству, само собой, фигу с маслом, и никто с этим справиться не может. А почему не может? Да потому что те, кто должны этого краба охранять, его же и воруют. Я не про рядовых погранцов говорю, которые сами люди подневольные, а про тех чиновников, которые сидят в высоких креслах и с этого дела имеют свой процент. И никто им не указ — ни президент, ни менты. А по-моему, проблема решается проще простого, и был бы я президентом России, я бы так и сделал. Надо просто поставить у берегов Японии нашу подводную лодку да потопить пару браконьерских кораблей вместе с экипажем, чтобы неповадно было. И поверишь — завтра ни одна сука в Японию больше краба не повезет. А то был я во Владивостоке, краба не купить, все браконьеры в Японию увезли!

— Тебе бы в политику податься, Львович, — сказал Краб, — мог бы карьеру сделать.

— В политику лезть — надо такой первый взнос сделать, чтобы тебя к кормушке пустили, сколько я еще не заработал, — ответил он. — Вот заработаю, тогда и буду над этим вопросом думать. А ты не отвлекайся, мы сейчас с тобой едем к нашему конкуренту — одному проныре по кличке Рома Валидол. Мы вместе с ним этот бизнес начинали еще когда переписывали записи с бобинных магнитофонов и грампластинок. Друзьями были, держали один киоск звукозаписи на двоих, но потом тесно стало в одном ларьке, разбежались. А теперь вот и в Москве двоим тесно стало. Я так полагаю, это он на меня покушение устроил, когда моего прежнего телохранителя киллер застрелил. Но доказательств нет, иначе я бы его за яйца подвесил. Так что будь начеку, Петро Петрович.

Арсений Львович не случайно назвал Краба «Петром Петровичем», хотя с рождения его звали Алексеем Никитовичем. Когда с помощью всемогущего «пиратского» предводителя Крабу без особого труда и задержек в каком-то туристическом агентстве сделали новый паспорт, то он сказал, что он мичман Петр Петрович Карабузов. Тот самый, что в отпуск в Вологду поехал за день до того, как сам Краб вылетел в Москву. Так что надумай Арсений Львович проверить информацию — ему сообщат, что Карабузов убыл из части. Правда, Карабузов соответствовал своей фамилии — был мелким, толстым и крикливым, но Краб надеялся добраться до истины и до мифического Магнита раньше, чем подлог откроется и Львович узнает, что на самом деле Краб — отец той самой знаменитой певицы Татьяны, альбом которой он бессовестно распространяет в Москве. Пока из уст Арсения Львовича Краб ничего о Магните не слышал, а самому лезть с вопросами было преждевременно — все-таки он второй день всего работал на этого хозяина.

Они прибыли в какой-то ресторанчик недалеко от МКАД — район жилой, спальный, народ в основном рабочий, все в это время трудятся в Центре, поэтому в ресторане было безлюдно. Арсений Львович направился к столу, за которым в компании еще двух мужиков сидел сильно располневший и высокий мужчина с лицом, похожим на переспелую грушу, как и догадался Краб, тот самый Рома Валидол, о котором говорил ему новый работодатель. Рома Валидол заметил, что к нему приближается Львович, но ничем не выразил никаких эмоций — было видно, что он считает себя на высоте положения, чего нельзя было сказать о новом шефе Краба. Тот, видно было, трусил и еще до начала беседы уже сдался, ноги подогнул в коленях, отчего еще больше стал похож на клоуна, только на такого, который в первый раз в жизни выходил на цирковую арену. Краб шел за ним и остановился у стола, когда остановился его шеф.

— Вот, это Петр Петрович, мой коллега, — представил Краба присутствующим Арсений Львович, и куда только девалась его суетливая деловитость, — мы вместе работаем.

— Да мне насрать на тебя и на твоего коллегу, — невежливо, но спокойно произнес Рома Валидол, — ты лучше скажи, когда ты мне склады освободишь? Или мне с пацанами приехать, повыкидывать на улицу твое барахло и поджечь?

— Не, Рома, че сжигать, — вмешался в разговор один из сидящих, похожий на постаревшего и сильно пьющего актера Леонардо Ди Каприо, — себе возьмем его барахло. Все равно он нам должен, тянет с переездом уже вторую неделю.

— Секи, я добрый-добрый, — сказал Рома Валидол, — но моя доброта имеет свои пределы. Если должен мне — должен отдать в срок, или потом пеняй на себя.

— Знаешь что, ты! — вдруг попробовал взъерепениться Львович. — Надо еще разобраться, чьи это склады, мне сдается, что ты с бумагами намухлевал и с тем товаром, который к нам из Китая пришел. И может оказаться, что не я тебе должен, а ты мне!!!

— Что-о? — груша Ромы Валидола превратилась в огурец — вытянулась и побледнела. — Бунт на корабле? Вот как ты заговорил!

И он вылил целый поток грязных ругательств на голову стиснувшего зубы Арсения Львовича. В этом потоке брани несдержанный Рома Валидол помянул и маму конкурента, с которой он якобы вступал в очень близкие отношения, и самого Арсения Львовича, которому в резкой форме предлагал заняться с ним несвойственными настоящему мужчине сексуальными действиями. Стоящий чуть в отдалении от стола Краб, который нанялся вообще-то защищать шефа от любых посягательств, в том числе и оскорбляющих моральное достоинство его нового работодателя, выглянул из-за плеча замершего Арсения Львовича и прервал Рому Валидола одной простой фразой:

— Эй ты, грузный мужчина, ты за словами-то следи, ты же не со своими друзьями-онанистами разговариваешь.

Вообще-то Краб оскорбительных слов старался не употреблять ни при каких обстоятельствах, но, во-первых, он играл роль мичмана хозчасти Карабузова, который все слова связывал матами и не мыслил себе иного языка, а во-вторых, он должен был как-то проявить себя, чтобы заставить кредиторов своего шефа доложить о его существовании еще выше по вертикали. А как это можно сделать иначе, если не зацепить обидным словом? Даже реклама должна раздражать, чтобы запомниться. Лицо Ромы Валидола после слов Краба превратилось в лежалый помидор — пошло пятнами и покраснело. Его никто никогда не называл грузным мужчиной. Да и друзья его — пропитый Ди Каприо и второй мрачный усатый дядя с челюстью, похожей на жернов деревенской мельницы, — подняли головы и с негодующим удивлением посмотрели на Краба.

— Что ты сказал, козел? — переспросил усатый. — Ты кто вообще такой?

Арсений Львович поспешил отступить назад. Видимо, грубая сила его пугала, поэтому он поспешил представить своим «партнерам» Краба.

— Это тот самый морпех, который Жору Костромского с корешами завалил.

Вероятно, этим он хотел остановить назревающую конфликтную ситуацию, объяснить, кто есть кто, и попытаться уладить все мирно, но сам же невольно только подбросил в нее дров — Рома Валидол и его спутники подумали, что он их хочет запугать, оттого рассвирепели еще больше. Но Краб заметил, что и желание кинуться в драку у них быстро исчезло, — слышали, небось, про то, как Краб руками и ногами машет, не захотелось получать по мордасам. И хотя за словечко «козел» в адрес Краба следовало бы сделать из «груши» повидло по тюремным законам, но Краб давно уже жил по другим законам и все-таки находился на службе у Львовича, поэтому что следовало делать, решал не он, а его начальник, который, похоже, сильно перетрусил.

— Мне плевать, кто он такой, — завопил пропитой Ди Каприо, — он меня онанистом назвал, и ты его сюда притащил, Львович, ты перед Гомункулом и ответишь за это! Ты, блин, не хочешь по-нормальному с долгами рассчитаться, думаешь, этот профан за тебя впишется? Я тебе говорю, после этой твоей выходки, я к Гомункулу выхожу, пусть он разбирается с тобой!

— Но, мужики, погорячились, и хватит, — снова попытался уладить ситуацию Львович, — давайте говорить спокойно, и Гомункул тут ни при чем. Он просто нас всех «крышует», его делов в этом разговоре нет. Мы сами разберемся!

— Ты че, ты кто такой? — наступал на Краба усатый. — Ты морпех сраный, у которого в поезде шмотки украли? Только тронь меня, и ты вообще домой не вернешься, говно! Да я тебя поимею и весь твой Северный флот, как захочу, понял? Ты знаешь, кто я вообще такой?

Очевидно, бросаться словами вошло у этих людей в привычку, а вот ответственности за это нести они не привыкли. Кроме того, вся эта троица была неплохо осведомлена о путях его появления в Москве. По крайней мере, о тех, которые он для себя выдумал как легенду. Легенда эта говорила о нем как о существе беззащитном — ни тебе связей где надо, ни денег даже, чтобы уехать обратно домой. Так что усатый решил: можно кидаться любыми словами, потому что вряд ли морпех рискнет врезать ему по усам. Не за себя обиделся Краб, а за весь Северный флот, который этот делец собирался поиметь.

Краб не стал бить его по усам, а короткой комбинацией ударов кулаками по корпусу остановил прущего на него как танк усатого, и тот с отшибленными внутренностями, согнувшись пополам, воткнулся головой в паркетный пол ресторана. Рома Валидол и Ди Каприо моментально заткнулись и повернули головы в сторону стонущего от боли на полу усатого.

— Ну кто еще хочет «комиссарского тела»? — спросил Краб. — Моего и всего Северного флота?

Никто не хотел — и Рома Валидол, и Ди Каприо отступили назад и прижались к стене. Охранник ресторана вмешиваться в происходящее не спешил, сделал вид, что ему сильно захотелось в туалет, и ушел. Официанты следили за происходящим из-за занавески двери, ведущей на кухню. Арсений Львович захлопал глазами, но терять достоинство после короткой, но убедительной победы было уже нельзя, поэтому он повернулся к Роме и сказал ему:

— Ты это, правда, и сам следи за своим языком и друзьям своим посоветуй. А то говоришь неизвестно что. При чем тут Северный флот?

Он повернулся на каблуках и быстро пошел к выходу из ресторана. Краб догнал его, они сели в машину и выехали на дорогу. Краб думал о том, что, возможно, он и неправильно сделал, врезав этому усатому, но ведь он в телохранителях никогда не ходил, а инструкции, как поступать в каком случае, ему Арсений Львович не выдал. Вот он и поступил так, как ему чутье подсказывало.

— Нет, ладно, все нормально, — успокаивал сам себя Львович, — а чего я хотел, я же того самого и хотел, чтобы этих уродов проучить. Они же меня раздавить хотят, выдавить с рынка. А потом между собой все поделить. А Гомункул — что Гомункул, ему главное, чтобы прибыль шла в его карман да разборок было бы поменьше. Ему что трое дела делают, что четверо — все равно, вот они и борзеют, поперли на меня, как каток, втроем. И что же теперь делать, а, Петро Петрович, если я кругом из-за их подставы не прав?

— А что, правда должен много? — поинтересовался Краб.

— Подстава это, чистой воды подстава, — ответил Львович, — Рома Валидол меня просто захотел выдавить из этого бизнеса и сделал мне хитрую подставу, а я на нее купился. Вот правду говорят, не делай делов с друзьями, «бабки» — они всегда людей ссорят. Ему стало казаться, что я лучше его живу, он скооперировался с этими двумя болванами и сделал хитрое кидалово, в результате которого я им половину своего бизнеса должен. А потом, когда я совсем ослабею, им меня раздавить будет — раз плюнуть.

— А этот Гомункул, который вас всех «крышует», он что, разбираться не будет? — поинтересовался Краб. — Это же его бандитская обязанность — разбираться, кто прав, кто не прав.

— Подумай сам, я один, а их трое, — ответил Львович, — зачем ему ссориться с тремя, даже если они не правы? Легче меня раздавить. Да и по бумагам они так хитро все провели, что я кругом теперь должен. Я просто хотел с ними сегодня все обсудить, а вышла драка. Что я вообще наделал? Теперь ведь точно Гомункул своих головорезов пришлет, чтобы они с тобой разобрались. Ты же авторитетного человека ударил. Слушай, давай я тебе денег дам и ты уедешь? Нет, вообще-то пока тебе уезжать нельзя. Но ты не бойся, я попробую тебя выгородить перед бойцами Гомункула. Меня их бригадир Веня очень уважает.

Краб заметил, как ловко переложил Львович со своих узких плеч груз ответственности за случившееся на Краба. Как будто Краб сам пришел в этот ресторан и сам драку с усатым затеял. Крабу вообще до Ромы Валидола дела никакого не было. А Арсений Львович-то оказался хитрец, к нему в общей бане спиной лучше не поворачиваться. Сначала хотел Краба сплавить на родину, а потом подумал, что, если он уедет, тогда ему самому придется ответ держать перед Гомункулом, и решил вид сделать, будто ему судьба Краба интересна, что он якобы за него заступится. Но на самом деле-то решил Краба в жертву принести. Все-таки какой-то этот Львович бестолковый и двуличный. Недаром, наверное, эта троица из ресторана решила его сжить со свету. Гомункула и его бригадира Веню с молодцами, вооруженными бейсбольными битами, Краб не боялся. Он понимал, что он, как и задумывал, все глубже влезает в структуру «пиратского» бизнеса. И Рома Валидол, и даже Гомункул — это все отнюдь не вершина пирамиды.

— Пришлет твой Гомункул головорезов, — спокойно произнес Краб, — встретим, поговорим. Я юлить не буду, скажу все, как было.

— Скажешь, что я не говорил тебе усатого бить? — заглянул ему в глаза Львович. — Что ты сам, а?

— Нет проблем, — ответил Краб. Остановку по имени «Арсений Львович» Краб уже проехал.