ГЛАВА 6

Вполне вероятно, что именно в тот период, когда Мария была помолвлена с Карлом V, Генрих решил серьезно обдумать вопрос о правах ее будущего супруга на английский престол. Он собрал своих главных законников во главе со Стивеном Гардинером, епископом Винчестерским и герольдмейстером ордена Подвязки, и предложил им для начала определить: «может ли мужчина, пользуясь пожизненным правом вдовца на имущество жены, по закону получить титул или другие почести?»

По этому вопросу сомнений никаких не возникло. Согласно английским законам, когда женщина выходит замуж, то к супругу переходит не только ее имущество (кроме приданого), но также титулы и доходы. Этот феодальный закон, поддержанный каноническими установлениями церкви, вошел в силу в XII веке, и при решении вопросов наследования, когда отсутствовал наследник мужского пола, в Англии им по-прежнему руководствовались. Однако с монархами прежде подобных проблем не возникало, поэтому на следующий вопрос Генриха законники должны были ответить, не располагая прецедентами. Он спросил: «Если корона должна будет перейти по наследству к Марии, получит ли ее супруг звания и титулы короля Англии?» Тут главные законники страны вынесли следующий вердикт: поскольку в феодальном законе насчет королей ничего не сказано, то супруг Марии не может претендовать на титулы короля; она, если пожелает, может даровать ему любые звания и титулы, в том числе и королевские.

Ясно, что, вынося эти вопросы на обсуждение в официальном порядке, Генрих, во-первых, не допускал и мысли, что Мария будет править страной, так как через несколько лет она станет замужней женщиной и, значит, реальным правителем будет ее супруг. Мария призвана лишь династически связать Генриха со своим внуком. Королю и в голову не приходило как-то подготовить Марию к управлению государством. Ее образование, впрочем, достаточно широкое, было направлено исключительно на то, чтобы она могла успешно управлять собой, а не другими.

А во-вторых, это означало, что Генрих уже практически смирился с тем, что скорее всего Мария останется его единственной законной наследницей. К 1525 году стало совершенно ясно — Екатерина больше не сможет иметь детей. Ей исполнилось сорок лет, и она все еще пользовалась благосклонностью Генриха. Порой он был с ней довольно нежен, по не более того. Очень сомнительно, чтобы они к тому времени делили брачное ложе. Место королевской любовницы, принадлежавшее прежде Бесси Блаунт, теперь заняла Мария Кэри, старшая дочь Томаса Болейна, дворянина из свиты Генриха. Болейн служил при короле довольно давно, всегда добросовестно выполняя различные обязанности, от держателя балдахина па крестинах Марии до посланника при французском дворе. За что и был удостоен чести: Генрих сделал его Дочь своей любовницей, хотя она и являлась замужней дамой. Мария Кэри была услужливой и доброй женщиной, правда, довольно бесцветной и потому никакого следа в памяти современников не оставила. Она не была такой красоткой, как Бесси, а также ни образованной, ни умной. Ей ничего не нужно было скрывать от мужа, который все знал с самого начала и не меньше жены суетился, чтобы угодить королю.

От супруги у короля дети больше не появятся — значит, их народят ему любовницы. Подтверждением тому служило Дальнейшее выдвижение единственного сына Генриха, Генри Фитцроя. Фитцрой был красивым и способным мальчиком, белокурым, как его родители. Было очевидно (хотя Генрих никогда не говорил такого вслух), что его готовят в наследники, если со временем это будет соответствовать планам короля. В шесть лет Фитцроя посвятили в рыцари Подвязки, а позднее в длинной утомительной церемонии, при которой его память подверглась серьезному испытанию, ему был присвоен и титул графа Ноттингема, а также герцога Ричмонда и Сомерсета. Эти титулы традиционно предназначались для наследника престола. Генрих VII, до того, как стать королем, носил титул герцога Ричмонда, который потом передал Генриху VIII перед восшествием того на престол. Титул герцога Сомерсета имели только легитимные наследники Джона Гонта, герцога Ланкастера. Графство Ноттингем принадлежало Ричарду, герцогу Йоркскому, младшему сыну Эдуарда IV. Более знаменательным был тот факт, что эти титулы возвышали Фитцроя над любым самым знатным вельможей при дворе, даже над принцессой Марией. Но тут Екатерина, которая редко пыталась обсуждать действия Генриха, запротестовала. «Разве может быть так, чтобы ваш отпрыск-бастард возвысился над дочерью королевы?» В ярости Генрих отослал из числа придворных трех испанских фрейлин Екатерины, к которым она чаще всего обращалась за советом. Королева была обижена и оскорблена, но промолчала.

Окружение Фитцроя, его свита и образование были такими, каким и надлежало быть у принца. Как и Мария, он имел маленький трон с балдахином из золотой парчи, отороченной красным шелком. Он учился ездить верхом на резвом пони и обращаться с луком, а на шестое лето в одном из королевских охотничьих парков убил своего первого оленя. Учитель Фитцроя, Ричард Крок, преподавал ему греческий и латынь, а также помогал писать короткие письма, которыми тот заваливал своего отца. Грамотностью мальчика Крок очень гордился Достаточно сказать, что тот в восемь лет уже самостоятельно переводил Цезаря. Его старания объяснялись частично и тем, что Генрих обещал Фитцрою полные рыцарские доспехи, копию своих, когда тот одолеет часть «Записок о Галльской войне» Юлия Цезаря. С девяти лет мальчик часто откладывал занятия, чтобы поохотиться или поупражняться с копьем. Крок писал Генриху тревожные письма, жалуясь, что свита Фитцроя отвлекает мальчика от книг и насмехается над его учителем, что они транжирят королевские деньги на дорогую пищу и вино. В конце концов Генрих приказал перевезти фитцроя ближе ко двору.

Конечно, Генрих пока был сравнительно молод, здоров и полон сил, поэтому вопрос о наследовании если и обсуждался, то исключительно в теоретическом плане. В любом случае предполагалось, что это случится еще очень не скоро. Но едва королю перевалило за тридцать, как произошли два инцидента, которые напомнили ему и его напуганным придворным, что он не бессмертен и что любой несчастный случай совершенно неожиданно может сделать наследование престола самой животрепещущей проблемой в стране.

Весной 1524 года Генрих принял участие в турнире, устроенном с целью испытать его новое изобретение — доспехи, «сделанные по собственному фасону короля», которые сильно отличались от доспехов для турнирных поединков, использовавшихся в Англии. Какие там были введены новшества, об этом упоминаний не сохранилось. Известно только, что шлем у Генриха был обычной конструкции, потому что, когда он перед началом поединка занимал позицию в конце площадки для турниров, его внимание было обращено на что угодно, но только не на голову. Его противником был Чарльз Брэндон, и все слышали замечание Брэндона, когда тот брал свое копье и двигал коня на позицию в противоположном конце арены, что он не видит короля. Если на шлеме рыцаря забрало поднято, то видеть он может только то, что расположено непосредственно перед ним. А Генрих по невнимательности (своей или слуг) забрало своего шлема не поднял. Это заметили только тогда, когда два противника направили своих коней навстречу друг другу.

Увидев, что королю угрожает опасность («его лицо было совершенно открытым»), зрители начали кричать, но Генрих и Брэндон продолжали скакать. Копье Брэндона ударило в шлем короля, причем в самое слабое место, пластинку у лба, — ее никогда не делали достаточно прочной, потому что все равно она прикрывалась нижним забралом. После удара копье сломалось, и множество острых деревянных щепок обрушилось на незащищенное лицо короля. Если бы копье угодило чуть ниже или даже небольшая щепочка попала в глаз, он был бы наверняка мгновенно убит. Это просто чудо, что король избежал смерти. Слуги были в ужасе, Брэндон бледен как мел, а Генрих снял забитый щепками смятый шлем и заверил потрясенных приближенных, что не ранен и что «ему некого винить, кроме себя». Чтобы успокоить собравшихся, он быстро прошелся по площадке, приказал оруженосцам «собрать все обломки», а затем снова сел в седло и провел еще шесть поединков (на сей раз без инцидентов), «дабы все могли убедиться, что он не пострадал».

Другой случай был менее живописным, но в равной степени опасным. Генрих был на соколиной охоте, и ему нужно было пересечь ров, полный воды. Король попытался перепрыгнуть, используя шест, но тот под тяжестью его веса сломался, и он упал в грязный поток, причем головой вниз. К счастью, рядом оказался один из слуг, Эдмунд Муди, который прыгнул в воду и помог Генриху выбраться на поверхность. Хронист написал, что без помощи Муди король бы определенно захлебнулся.

Эти столкновения со смертью произошли с интервалом в месяц и, должно быть, убедили Генриха в том, как все в этом мире ненадежно. И скорее всего именно после этого он решил возвысить свою дочь. В тот же год, когда Генри Фитцрою были дарованы его титулы, Марию официально провозгласили принцессой Уэльской. Она оказалась первой девочкой, имеющей такой титул. В раннем детстве Генриха, когда его брат, Артур, был принцем Уэльским, его отец, Генрих VII, послал Артура в Ладлоу, район на границе с Уэльсом, для чего замок Ладлоу отремонтировали и расширили под резиденцию принца. Теперь туда собирались отправить Марию вместе с «достойными и рассудительными советниками», чтобы возглавить двор королевского наместника. Это должно было призвать независимый Уэльс подчиняться власти английских законов.

В двадцатые годы XVI века Уэльс для англичан был чем-то неведомым и враждебным. Там жили чужаки, непохожие на них во всех отношениях. Их язык был непонятным, обычаи варварскими, а порядок, который установили там вожди-правители, передающийся из поколения в поколение, казался англичанам хаосом. Самая высокая преступность в Англии была на границе с Уэльсом. В одном из официальных донесений говорилось, что в пограничной области совершаются «многочисленные разбои, убийства, кражи, нарушения прав владений, бунты, мятежи и подкуп; при судебных разбирательствах имеет место поддержка одной из тяжущихся сторон в корыстных целях, а также всякого рода волнения и много других дурных проявлений, в то время как местное население упорно отказывается принять правление из Лондона как панацею от всех этих болезней».

В те времена Уэльс еще не был частью Англии, а только зависимой территорией. Валлийцы, жители Уэльса, считали англичан завоевателями и ненавидели их, полагая, что те вмешиваются в их жизнь, даже не делая попыток ее понять. Обстановка была напряженная, и по этой причине свита Марии и ее Совет на всякий случай расположились прямо у английской границы. Совет был призван образовать в приграничной области двор принцессы; судьи привезли с собой в Уэльс огромный сундук с тремя замками, наполненный книгами записей о землевладении и другими документами. Их миссия состояла в том, чтобы проверить поместья, расположенные в приграничной полосе, в соответствии с этими записями и связать каждого владельца договором по закону, а также священнослужителей и всех прочих, чтобы подтвердить условия землевладения, установленные еще Генрихом VII.

Поскольку Уэльс изобиловал местами, не подлежащими королевской юрисдикции, судьям следовало пристально рассмотреть каждый из таких анклавов и аннулировать привилегии, которые нельзя было подтвердить королевским предписанием или грамотой. Такие места были раем для грабителей, убийц и всех остальных, кто ставил себя вне закона. Всем им надлежало обязательно предстать перед судом, и их следовало либо осудить, либо помиловать. «Среди имущества Совета была железная клетка для содержания узников», — отмечается в записях тех лет. Народ, живущий в горах Уэльса, в течение столетий сопротивлялся английскому владычеству, и судьи надеялись привнести в этот непокорный регион некоторый порядок и уважение к английским законам. Их охраняла только сравнительно небольшая стража и два канонира с пушками, незначительным количеством ядер и прочих запасов. Еще в их распоряжении имелся склад доспехов далеко на юге, в Кардиффе, по в Ладлоу толку от этих доспехов не было никакого. В общем, это было довольно рискованное предприятие. Когда Совет только начал разворачивать свою работу, к его членам обратился с речью архидиакон графства Шропшир. Он заявил, что рад приветствовать эту миссию, потому что в последний раз судей в Уэльс присылали много лет назад. «И да поможет вам Бог, — закончил он, — потому что жить здесь опасно».

Принцесса выехала в Ладлоу в конце лета 1525 года. Для перевозки вещей потребовалось несколько десятков повозок, которые взяли в Бьюдли, Торибери и окрестных поместьях. Ее собственные вещи, мебель, перины и гардероб, а также гардеробы и личные вещи ее фрейлин и членов Совета составляли лишь небольшую часть груза. Много места, например, занимали ткани. В Уэльс везли около шестнадцати сотен ярдов парчи и менее дорогой материи на пошив ливрей (все цветов принцессы, то есть голубые и зеленые), а также десятки ярдов брюссельских тканей для скатертей, полотенец и салфеток. Все это вместе с черным бархатом для платьев фрейлин и ткани для облачения священников было набито в сундуки и погружено на повозки. Еще там были принадлежности для часовни: высокие канделябры, тяжелые массивные книги в золотых переплетах и резные подставки под них, подушки для преклонения коленей и молитвенные скамейки, а также три алтаря для часовни и четвертый, который должны были установить в спальне Марии.

Перед тем как Мария с кортежем отправилась в путешествие, в Ладлоу начался ремонт. Главный управляющий двора принцессы, Ричард Сиднор, нанял бригаду уэльских рабочих, чтобы перестроить апартаменты для графини Солсбери, а также большую гостиную. Требовалось подремонтировать платяные шкафы, кроме того, были приглашены и мастера по замкам, чтобы изготовить ключи для калитки в больших воротах. В лес неподалеку от замка послали бригаду дровосеков, плотники восстанавливали стенные панели, ремонтировали сломанные лестницы и половицы.

Мария не спеша двигалась на север. Она остановилась в Ковентри, торжественно въехав в город, где в ее честь была воздвигнута передвижная сцепа для приветствий. Когда она покидала город, ей подарили головной платок и еще подарков на сто марок. По пути в Ладлоу была сделана еще одна остановка, в Торнбери, изысканном дворце, который был главной резиденцией герцога Бакингема до его казни четыре года назад, когда он поплатился за государственное преступление. Во дворце Торнбери были готические окна и стены с башенками. Марии там очень понравилось, но вскоре снова начали грузить повозки — для последнего переезда в Ладлоу.

На ближайшие полтора года домом Марии стал «красивый, расположенный в центре прекрасного парка, на самой вершине холма» замок Ладлоу, к западу от города Бьюдли. Она приехала сюда в девятилетнем возрасте и отпраздновала здесь свои десятый и одиннадцатый дни рождения. В Ладлоу Мария почувствовала себя совсем по-другому. Она была здесь полномочной представительницей дома Тюдоров и, несмотря на то что являлась на самом деле номинальной фигурой, видимо, была преисполнена гордости. Гуляя по большим галереям или восседая на пиршествах в Ладлоу, она, возможно, размышляла о том, что Генри Фитцрой теперь имеет титулы герцога Ричмонда и Сомерсета и что существуют люди, которые ставят под сомнение право женщины на престол. Мария уже основательно подросла, чтобы осознать свое положение: она понимала, что хотя отец и считает ее сокровищем, но все равно хотел бы, чтобы она родилась мальчиком. Она понимала также, что, сделав ее принцессой Уэльской, он нарушил известные правила и признал дочь своей наследницей. Мария сидела в зале приемов замка Ладлоу, окруженная стражниками и церемониймейстерами, одетыми в ее ливреи, она теперь обладала властью издавать предписания от имени короля, и то, что он, кажется, признал наследником и Фитцроя, теперь ее волновало гораздо меньше.

Двор Марии в Уэльсе повторял в миниатюре королевский. Главными лицами ее свиты были: лорд Феррерс — дворецкий, лорд Дадли — камергер, который потом забудет о своей преданности принцессе Марии и попытается не допустить ее восшествия на престол, Филип Калтроп — вице-камергер, чья жена была одной из фрейлин Марии, Ральф Игертон — казначей, Джайлс Гревил — управляющий, чей родственник, Томас Гре-вил, был гофмаршалом, и Питер Барнел — раздающий милостыню. Все они были членами Совета и управляли обширным штатом низших чинов и массой слуг. Работами по хозяйству занимались три придворных церемониймейстера, шесть придворных кавалеров, два мажордома для апартаментов и один Для зала, герольд, помощник герольда и два придворных пристава с дюжиной чиновников, а также многочисленный персонал конюшен, винного погреба и кухни.

Леди-воспитательница, графиня Солсбери, командовала четырнадцатью фрейлинами, включая Екатерину Монтегю, Элизабет и Констанцию Поул (они были ее племянницами) и Екатерину Грей. Все фрейлины были замужем, и им было наказано одеваться в спокойные черные платья. Девиц среди придворных не было, чтобы не искушать мужчин и не возмущать благопристойность принцессы. Ко двору были также присланы: Баттс, лекарь Генриха, которого он отдал Марии на время ее пребывания в Уэльсе, а кроме того, его помощник и аптекарь, школьный учитель принцессы, Ричард Фезерстоун, водонос, землекоп, музыкант по имени Клодьен и Томас, «ухаживающий за пони принцессы». Всего в ее окружении насчитывалось триста четыре человека, и вскоре обнаружилось, что основная польза от двора принцессы, обосновавшегося в приграничной области, состоит не в установлении порядка, а в обеспечении местного населения работой. В списке слуг, работавших в апартаментах, на конюшнях и на кухне, много уэльских фамилий, а на каждого человека, служившего при дворе, были еще несколько, которые получали прибыль от продажи поставщикам двора принцессы быков, коров, овец и яиц.

Кроме задачи творить правосудие, у двора принцессы имелись и церемониальные функции. В зале приемов был установлен трон. Сами приемы постоянно обслуживали по крайней мере двадцать церемониймейстеров, придворных и конюхов. Мария принимала просителей и местных чиновников; засвидетельствовать почтение принцессе прибывали заезжие аристократы. После приезда в Ладлоу жизнь Марии сильно изменилась. Теперь эта жизнь шла в соответствии с заведенной рутиной, связанной с обязанностями наместницы короля. Ее часто отрывали от занятий с Фезерстоуном или от полуденной верховой прогулки, чтобы в парадных покоях принимать благоговеющих местных землевладельцев, которые никогда прежде не находились в обществе особ королевской крови. Постепенно она к этому привыкла — быть вежливой и любезной с визитерами, с достоинством представлять отца, играя роль королевы, которой, возможно, ей когда-нибудь суждено будет стать. Мария приехала в Уэльс беззаботной девятилетней девочкой, а покинула его в одиннадцать лет осознающей свой долг дочерью короля. Управлению скорее всего она здесь не научилась, зато осознала, что личная иобщественная жизнь — это совершенно разные вещи, что то, кем она является вообще, и то, кем она становится, появляясь в зале приемов, — не одно и то же. Теперь она хорошо поняла, чем отличается от остальных людей, осознала, что у нее особое положение, дарованное происхождением. Мария никогда уже не станет снова милым ребенком, отныне она будет ожидать такого обращения, какого заслуживает наследница английского престола.

Письменные свидетельства о жизни Марии в Ладлоу, сохранившиеся до нашего времени, об этой трансформации ее личности могут дать только отрывочные сведения. Вот она через председателя своего Совета, епископа Эксетера, посылает благодарность Вулси за то, что он занимается ее делами (какими, не указано), пока она пребывает в Уэльсе. По крайней мере раз в месяц она с помощью леди-воспитательницы выступает перед Советом и отчитывается в своих успехах в учебе. Ее постоянно одолевают просители и придворные интриганы. В Уэльсе было много замков, лесов и парков, за всем этим следовало присматривать. Лесничие, смотрители замков и парков назначались королем, и всегда было много желающих занять теплое местечко.

По одному вопросу Мария вообще имела право отдавать собственные распоряжения. Генрих повелел, чтобы она имела . «власть в любом лесу и парке по своему желанию убивать оленей или одаривать этим правом любого» в пределах территории, находящейся под юрисдикцией ее Совета. За время ее пребывания в должности наместницы короля один раз эта власть была поставлена под сомнение. Мария позволила убить оленя, кролика или другое животное в Шотвик-парке своему секретарю, Джону Расселу. Смотрителем парка Шотвик был камердинер королевских покоев, Уильям Брертон, а его делами в Честере занимался его родственник, Рандолф Брертон. И вот этот Рандолф, получив грамоту принцессы, вначале не хотел дать возможность Расселу заниматься охотой. Он собирался запросить разрешение Уильяма, но потом передумал, справедливо решив, что если он не примет грамоту принцессы, то может «последовать неудовольствие». По-видимому, Рассел в тот день поохотился в Шотвик-парке на славу.

Шли месяцы, а Совет испытывал определенные трудности с выполнением своей миссии в приграничной области. Дело в том, что Совет рассматривал дела как апелляционная инстанция, после решения местных «управителей и чиновников», и его дискредитировали противоречивые приказы королевских судей Англии. Лорд Феррерс писал, например, епископу Эксетерскому, что истцов и ответчиков вызывали в суд из Кармартена и Кардигана прямо в Вестминстер, в об-ход Совета.

Хуже было другое. В ответ на эти вызовы из Вестминстера уэльские графства отказались платить налоги. «В этих графствах заявили, — писал Феррерс, — что они не станут платить даже четыре пенса ни на приближающееся Сретенье, ни после… а скорее уйдут в леса». Было ясно, что власть англичан в Уэльсе держится на волоске. Феррерс считал ситуацию «самой серьезной» за все время, что он «знаком с Уэльсом». Опасность широкомасштабного бунта в конце концов сократила продолжительность миссии Совета и положила конец первому опыту Марии по вкушению плодов власти. Преступность как процветала, так и продолжала процветать, даже на заднем дворе Совета. Всего в нескольких милях от Ладлоу, в городе Быодли, жители отказались выдать суду убийцу. Этот злодей убил родителей жены и должен был предстать перед судом Северного Уэльса, а жители Быодли объявили, что город имеет привилегию давать убежище всем преступникам. После чего начался спор по поводу правомерности такой привилегии.

Все это привело к тому, что в начале 1527 года двор в Ладлоу прекратил свое существование. Снова нагрузили повозки и двинулись на юг, в Лондон. Оставляя эти гористые места, прекрасные, но враждебные, Мария, наверное, не очень сожалела. Придворные и члены Совета в последнее время были раздражены, постоянно жалуясь, что соскучились по дому, семьям и веселью двора Генриха. Кроме всего прочего, у Марии была весьма важная причина покинуть Уэльс — недавно закончились переговоры о ее новой помолвке.

Генрих заметно поостыл в своей любви к Карлу V, сердечности в их отношениях поубавилось. Теперь на повестке дня стоял союз с Францией, переговоры о котором завершались. Руку Марии можно было предложить либо самому Франциску I, который к этому времени уже овдовел, либо одному из его сыновей. Заключение союза должны были праздновать в Гринвиче несколько недель подряд, а Мария теперь уже достаточно подросла, чтобы принять участие в маскараде и других празднествах. Ее ждали новые наряды, обувь и украшения. Нужно было примерить маскарадные костюмы и выучиться новым танцам. Так что дел было много. Полтора года Мария провела в замке на холме, где правила по-королевски. Теперь ей предстояло попробовать свои силы, чтобы блистать при дворе.

ГЛАВА 7

В начале 1527 года — к моменту возвращения Марии из Уэльса — король Генрих находился в полном расцвете сил. Ему уже минуло тридцать шесть, но выглядел он на десять лет моложе. «Таких красивых и элегантных мужчин мне прежде видеть не доводилось, — написал после встречи с ним один из иностранных гостей. — Сложение у короля великолепное, лицо — кровь с молоком, белокурый, высокий и статный, подвижный и любезный во всех своих движениях и жестах». Генрих правил Англией уже почти двадцать лет и все еще сохранил какой-то чуть ли не мальчишеский задор и молодость души. За все его правление, которому было суждено стать по-настоящему долгим, Генрих всего лишь два раза подвергся более или менее серьезному риску для жизни, и уже тогда в Англии можно было заметить два основных преимущества долгого правления — стабильность и поступательное развитие.

Как никогда прежде власть в стране была сосредоточена в руках одного человека. И этим человеком был всемогущий король, Генрих VIII. А править ему помогал всемогущий первый министр, Вулси. Сама личность короля становилась все помпезнее и великолепнее. Дипломаты, сановники и просители состязались друг с другом в описании его величия, называя короля «выдающимся светочем благородства» и сравнивая его с солнцем и звездами. Один из королевских придворных, Клемент Ормстон, ведающий во дворце канделябрами и «освещением танцев и пиров», был уверен, что сверхъестественной силой обладает не только сам король, но и его печать, с помощью которой можно изменить ход событий. Правда, при дворе никто его разглагольствования всерьез не принимал. Вскоре после возвращения Марии Генрих повелел, чтобы вместо традиционного «Ваша Светлость» к нему обращались «Ваше Величество».

Его величие признавали во всех европейских дворах, откуда нескончаемым потоком шли сердечные приветствия и подарки. Замечательных лошадей в конюшни Генриха прислал маркиз Мантуа, а Франциск I направил в Англию корабль, нагруженный кабанами, чтобы их разводили для стола короля. Канцлер Польши, Кристофер Шидлович, подарил ему крупного кречета редкой породы и четырех птенцов сокола, выведенных в Данциге, а еще от одного правителя был привезен в подарок ручной леопард. Король Дании, Кристиан II, прислал на службу Генриху своего советника, Георга Менке-вица, знаменитого авантюриста и воина.

Но позволить себе затеять войну Генрих уже не мог, потому что она требовала больших денег; их можно было добыть, побуждая дворян и церковников делать «дружеские полюбовные пожертвования», которые и без того уже были непомерными, и их дальнейшее увеличение могло привести к бунтам и смуте. Генрих предпочитал разыгрывать бутафорские войны на передвижных сценах, где выступал в главной роли, сражаясь как верхом на коне, так и в рукопашном бою. Он продолжал заниматься конструированием оружия. Однажды для турнира с рыцарями маркиза Эксетера король и его свита надели новые доспехи «странной формы, которых никто прежде не видел». «Тогда сражение длилось до тех пор, пока не сломали почти три сотни копий», — отмечает современник.

Генрих был настоящей звездой первой величины, и чем бы ни занимался, неизменно притягивал к себе всеобщее вниманиe. Сходился ли король с противниками в турнирном по-единке, ехал ли верхом или просто гулял по саду, дворец каждый раз пустел, а толпа придворных и гостей неотступно следовала за ним по пятам, приветствуя каждое его движение. Днем он блистал в разного рода атлетических занятиях, вечерами — на танцах. Генрих был очень искусным и неутомимым танцором. Он обучил своих придворных сложным и замысловатым па гальярда. Мария теперь была достаточно большой, чтобы участвовать в танцах, и время от времени, к восторгу всего двора, Генрих брал ее себе в партнерши. Па принцессы были не такими широкими, как у отца, однако не менее ловкими. Это была красивая пара, к тому же они были очень похожи — и цветом волос, и чертами лица. В своих трактатах Вивес предостерегал Марию от безумия танцев, которые осуждали также все отцы церкви. «Разве это пристойно — в полночь без устали трястись в танце?» — неодобрительно вопрошал он. Но в то время, очевидно, для принцессы эти предупреждения мало что значили, а Екатерина, теперь уже почти всегда находящаяся на празднествах на заднем плане, когда видела Генриха и Марию вместе, забывала свои тревоги по поводу ухудшающихся отношений с королем и просто была счастлива.

А уж когда прибыли французские послы для завершения переговоров о помолвке, танцев во дворце, надо полагать, было предостаточно. Помолвка с Карлом V была расторгнута незадолго до отъезда Марии в Уэльс, и с тех пор в течение почти двух лет Вулси предпринимал попытки найти для принцессы жениха во Франции. Франциск I был свободен, но он обещал жениться на любимой сестре Карла V, Элеоноре, тридцатилетней вдове короля Португалии. Сам Франциск отдавал предпочтение Марии, осведомленный о ее красоте и добродетелях, и признавался представителям Вулси, что «у него по отношению к принцессе очень серьезные намерения, как к никакой другой женщине». В сравнении с Элеонорой Мария «перевешивала в свою сторону на много унций», но она пока еще была ребенком, хотя портрет принцессы, который прислал Генрих (вместе со своим), ему понравился. Франциск не то-ропился говорить «да» ни Марии, ни Элеоноре. Он писал Марии любезные письма, называя ее «благородной и славной ринцессой», и заверял в своей преданности, как «добрый брат, кузен и союзник», но в действительности был далек от того, чтобы претендовать на ее руку. Франциск I был настолько унижен императором, что пока не мог распоряжаться собственной судьбой. По его словам, он бы охотно женился на ком угодно, даже на муле Карла V, лишь бы это означало возвращение достоинства.