Мария кровавая

Похороны состоялись спустя более чем две педели. За это время были пошиты новые траурные одеяния. Медленным шагом похоронная процессия двинулась к аббатству Солтри. Непосредственно за катафалком следовала «главная скорбящая», Элеонора, племянница Екатерины, дочь Марии Тюдор и Чарльза Брэндона, с шестнадцатью придворными дамами и пятнадцатью камеристками Екатерины. В аббатстве гроб был оставлен на ночь еще в одной «светлой часовне». На следующий день к процессии присоединились сорок восемь нищих в черных рубищах с капюшонами и большими факелами в руках. Катафалк направился к месту погребения Екатерины, бенедиктинскому аббатству Питерборо. Здесь, окруженная тысячами свечей и флагами всех правящих домов, с которыми она состояла в родстве — Испании, Арагона, Сицилии, Португалии и «Священной Римской империи», — а также гербами Ланкастеров и белым орнаментированным щитом принца Артура, Екатерина нашла свой последний приют. На нескольких вымпелах был изображен ее символ, плод граната, а вокруг на стенах крупными золотыми буквами был начертан ее девиз «Humble et loyale»[24].

Прославить ее смирение и преданность Генрих еще мог позволить, по не последовательность в убеждениях, которые Екатерина сохраняла всю жизнь. На ее погребальной мессе было сказано много плохого о папе и о том, что брак Екатерины с Генрихом был незаконный, а епископу, который вел службу, предписали солгать, что на смертном одре Екатерина наконец призналась, что никогда не была законной королевой Англии. Воля короля была исполнена, но в это мало кто поверил. Скорбящие по пей знали, что это неправда, и шестьсот нищенок, которым были розданы черные одеяния, чтобы те оплакивали Екатерину, тайком в своих молитвах именовали ее не принцессой, а королевой Екатериной, даже когда гроб был поставлен на нижнюю ступеньку высокого алтаря, то есть место, недостойное ее положения.

Мария сочла организацию похорон бесчестьем и посоветовала Шашои не принимать в них участия. Кроме гофмейстера Гилфорда, большого врага Анны, все остальные придворные благоразумно от присутствия на похоронах воздержались. Генрих, кажется, вообще не высказался по этому поводу. Разве что пожаловался насчет стоимости мемориала, который был воздвигнут в честь Екатерины в соборе Святого Павла. Меньше всего его сейчас волновали похороны бывшей жены, потому что все мысли были заняты тем, как избавиться от ее преемницы. Анна его опять разочаровала — у нее случился выкидыш, причем в день похорон Екатерины. Повитухи, которые осмотрели крошечный плод, сказали, что то был мальчик. Получив такую весть, Генрих «сильно опечалился» и был довольно груб со своей страдающей женой. Выкидыш подтвердил давно распространявшиеся слухи, что после рождения Елизаветы Анна не сможет больше выносить пи одного ребенка.

Пытаясь оправдать несчастье, Анна говорила, что потеряла ребенка из-за сильных переживаний о короле. Дело в том, что несколькими днями ранее во время рыцарского поединка в Гринвиче Генрих неудачно упал вместе со своим большим боевым конем. Когда конь со всадником внезапно рухнул на землю, присутствующим показалось, что король мертв. Но через несколько минут конюхи определили, что он дышит. Генрих не приходил в сознание больше двух часов, а когда наконец открыл глаза, увидел рядом е собой священников, з-за спин которых виднелись испуганные лица придворных.

Анне о случившемся сообщили только после того, как король окончательно пришел в себя, но она настаивала, что сразу же после этого у нее случился выкидыш, и воспользовалась случаем обвинить Норфолка, что тот сказал ей о происшедшем «слишком неожиданно». Впрочем, своим камеристкам она говорила иначе.

«Не надо плакать, — произнесла она спокойным тоном, — это к лучшему. Теперь я смогу поскорее зачать другое дитя». А затем, помолчав, добавила, что поскольку первая жена короля умерла, то следующий ее ребенок будет определенно законным.

По-видимому, Анна полагала, что у нее есть какие-то основания на это надеяться, однако Генрих думал совсем иначе. Он неожиданно понял, что все это, включая и выкидыш, результат действия злых сил. Гертруда Блаунт рассказала Шапюи о разговоре короля с одним из его доверенных приближенных, в котором Генрих «в большом откровении, как если бы это была исповедь», сообщил о своем открытии. Он наконец понял, что женился на Анне против воли, то есть она соблазнила его с помощью бесовской силы. А сыновья не рождаются, потому что на этом браке лежит проклятие, и потому он должен быть признан недействительным. Генрих признался, что в глубине души уже считает себя вправе взять другую жену.

Все, включая и Анну, знали, кого он имеет в виду. Бледная, застенчивая Джейн Сеймур была прямой противоположностью Анне во всех отношениях. Генрих уже много месяцев оказывал ей всяческие знаки внимания и дарил «очень богатые подарки». В жалком усилии вернуть привязанность супруга Анна сказала, что «ее сердце разрывается, когда она видит, что король любит другую», но это не подействовало. В последнее время король с ней почти не разговаривал, а большую часть времени проводил в апартаментах дворца Эдуарда Сеймура, где встречался с Джейн в присутствии ее брата, как того требовал этикет.

Выкидыш, случившийся у Анны, а затем немилость к ней короля огорчили многих ее приверженцев, но, наверное, больше всего леди Шелтон. Та сразу же сообразила, что если Мария узнает о положении Анны, то сразу же выйдет из-под контроля, и послала свою дочь вместе с племянницей разузнать у кого-нибудь, кто пользуется доверием Марии — возможно, у Гертруды Блаунт, — что дочери короля конкретно известно о ситуации при дворе. Если она слышала о потере ребенка, это очень плохо, но «остального лучше бы ей вообще не знать». К этому времени отношения леди Шелтон и Марии слегка изменились частично благодаря щедрым взяткам Шапюи. Теперь тетка Анны позволяла его слугам видеть Марию, когда они захотят, даже без специального разрешения, скрепленного подписью короля. Появились и другие признаки того, что ее ледяная суровость немного оттаяла. Своим положением при дворе леди Шелтон была обязана Анне, но если время Анны миновало, ей понадобится другой покровитель. Шли разговоры, что Мария может быть восстановлена чуть ли не в прежнем положении и что король может даже пожелать наказать тех, кто в прошлом плохо с ней обращался. И леди Шелтон изо всех сил пыталась теперь предохранить себя от возможных неприятностей.

Через Шапюи Марии также было известно о разговорах по поводу «расширения ее свиты и возвышения положения». Ей даже показалось, что отношение отца стало почти доброжелательным. Он послал ей сто крон, чтобы она могла сделать пожертвования, и возвратил золотой крест Екатерины, убедив себя, что он не имеет никакой ценности, кроме исторической, потому что, по слухам, в нем находились частицы подлинного распятия Христа. Но у Марии не было желания ждать изменения судьбы в лучшую сторону, которое могло в будущем наступить. Как и Шапюи, она боялась, «что под медом прячется жало скорпиона», и после смерти Екатерины ее стремление сбежать только усилилось. Посланник императора времени даром не терял — у пего уже был готов план, чтобы доставить Марию в целости и сохранности на побережье. В тот период, когда прорабатывались детали этого плана, ей пришлось неожиданно переехать в Хансдон, в графстве Хартфордшир, и весь проект пришлось создавать заново.

С точки зрения побега Хансдон был очень неудобным местом. До Грейвсенда, откуда Мария должна была отправиться во Фландрию, было сорок миль, которые следовало преодолеть верхом. Это требовало нескольких смен лошадей, а следовательно, большего количества людей, участвующих в побеге. Кроме того, маршрут проходил через несколько крупных деревень, где местная стража могла проявить бдительность. Даже если Марию станут охранять менее строго, чем прежде, все равно риск разоблачения чрезвычайно велик. Добравшись до реки, возможно, придется ждать прилива, а это еще сутки. Мария считала, что если подсыплет снотворное зелье в питье фрейлинам, то сможет свободно выйти из дома, но нужно быть осторожной у окна леди Шелтои. Лишь бы добраться до сада, а там уже нетрудно открыть ворота — или сломать, если понадобится, — за которыми ее будут ждать всадники.

Шапюи счел проект слишком рискованным и рекомендовал подождать до Пасхи. Вполне вероятно, что после праздников Марию перевезут в какое-нибудь другое место. Кроме того, ожидалось, что в апреле король уедет из Лондона, а это увеличивало шансы на успех. Шапюи убеждал Марию продолжать свое полузатворничество, находясь в трауре, а если начнут появляться королевские посланцы, умолять их оставить ее с миром, чтобы она могла тихо скорбеть. Если те начнут донимать, он предлагал ей сообщить им, что после достижения полного совершеннолетия она намеревается удалиться в монастырь. По расчетам посла, это заявление должно было их слегка ошеломить, поэтому на какое-то время ее могут оставить в покое, и, значит, появится возможность к весне основательно подготовиться к побегу.

* * *

Правление королевы Анны трагически завершилось как раз в то время, когда был окончательно разработан новый план побега. Весь апрель Генрих активно искал способы избавиться от надоевшей жены, надеясь, что его законники отыщут какое-нибудь скрытое обстоятельство, которое было не учтено при заключении брака, или неправильное соблюдение обряда. В общем, он хотел, чтобы они нашли любую зацепку, которая позволила бы считать этот брак недействительным. Придворные сразу же почуяли перемену в настроении короля и мигом переметнулись от Болейнов к Сеймурам, а про Болей-нов начали рассказывать такое, что те вообще перестали с кем-либо общаться. Знаменательным было также и то, что Генрих в конце апреля не пожаловал Джорджу Болейну членство в ордене Подвязки. Быть рыцарем ордена Подвязки — большая честь, которую оказывали очень немногим, и нового рыцаря избирали только тогда, когда умирал один из старых членов. Место освободилось после смерти почтенного престарелого лорда Абергавеина, и Анна сильно желала, чтобы был избран ее брат. Однако Генрих отдал его своему главному оруженосцу, Николасу Кэрыо, который в последнее время открыто и демонстративно поносил Болейнов и был в дружеских отношениях с Джейн Сеймур.

Примерно в это же время Кэрыо и некоторые другие приближенные короля послали весточку Марии, в которой советовали ей укрепиться духом и уверяли, что скоро всем Болейнам «добавят в вино воды» и они познают унижение. Джеффри Поул, младший сын графини Солсбери и страстный противник Анны и ее родственников, повсюду говорил, что Генрих просил епископа Лондона найти какие-нибудь основания, которые позволили бы ему отказаться от жены. То, что Анну обязательно «распрягут» — так жестоко выражались придворные — и ее место займет «другая кобыла», это сомнений уже ни у кого не вызывало. Не ясно было только, когда это случится.

Начиная с января Анна чувствовала себя хуже некуда. Кругом ходили сплетни насчет Генриха и Джейн. Король давно уже, не стесняясь жены, демонстративно встречался с новой возлюбленной. Королеве пришлось терпеть презрительные усмешки и глумление тех, над которыми она так долго и с таким удовольствием насмехалась. Теперь же они смеялись ей прямо в лицо. В последнее время Анна часто вспоминала давнишнее пророчество, согласно которому английская королева должна быть похоронена заживо. Когда у нее только начинался роман с Генрихом, она решила, что королева эта Екатерина, но теперь с ужасом понимала, что речь в этом пророчестве, видимо, шла о ней самой. В начале 1536 года в ее спальне внезапно вспыхнул пожар, она тогда жутко перепугалась. Потом все ждала, когда же наконец Генрих избавится от Екатерины, но известие о смерти соперницы спокойствия Анне не принесло. Живя в постоянном страхе за свою жизнь, она пришла к убеждению, что между ее смертью и смертью Екатерины существует какая-то мистическая связь. Поэтому, услышав, что бывшая королева наконец отошла в мир иной, Анна начала думать о своем конце.

Формальных зацепок, ставящих иод сомнение законность °рака, Генриху найти так и не удалось. Тогда он решил избавиться от Анны другим способом, обвинив ее в совершении государственного преступления. Например, супружеская не-верность королевы — чем не преступление. Король приказал Кромвелю, Норфолку и еще нескольким приближенным расследовать, что собой представляет, как теперь бы выразились, «моральный облик королевы», и те постарались на славу. Они обнаружили такое, что убедило в вине Анны двадцать шесть пэров, которые 15 мая анонимно выступили против нее на суде. Оказывается, у королевы было полно любовных связей, и по крайней мере с одним из своих любовников она замышляла убийство короля. Анне предъявили конкретные обвинения в том, что она изменила Генриху с тремя придворными (Генри Норрисом, Фраисисом Уэстопом и Уильямом Брир-тоном), а также с музыкантом по имени Марк Смитоп; что она совершила инцест со своим братом Джорджем, а с Норрисом они обменялись клятвами пожениться после смерти Генриха. Обвинители сочли это убедительным доказательством заговора с целью погубить короля. Далее следовали менее тяжкие обвинения. Например, обнаружилось, что Анна и Норрис обменялись поздравлениями якобы после успешного отравления Екатерины; обнаружилось также, что она давала деньги Уэстону (в чем призналась); что смеялась над нарядами Генриха и им самим; что вместе со своим братом издевалась над балладами, сочиненными королем; и «различными способами показывала, что король ей надоел и она его больше не любит».

Самым удивительным было, что Анне и ее «сообщникам» совершенно серьезно инкриминировались деяния, которые уже давно являлись достоянием ходивших при дворе сплетен. Например, Джорджа Болейиа обвиняли в том, что он «распространял слухи, которые ставили под сомнение вопрос, является ли король отцом дочери его сестры». Иными словами, брата Анны обвиняли в том, что он будто бы говорил, что та прижила Елизавету не от Генриха, а от кого-то другого. Это обвинение было странным хотя бы потому, что, согласно следующим пунктам обвинительного заключения, отцом Елизаветы должен был являться именно сам Джордж Болейн. На суде Джорджу предложили подтвердить или опровергнуть тот факт, что Анна в разговоре со своей невесткой называла Генриха «импотентом, не имеющим ни энергии, ни силы[25]». Несмотря на настойчивые протесты, это обвинение было зачитано вслух, к большому смущению присутствующих. Кстати, это вполне могло быть правдой. Когда Анна выходила из себя, она могла заявить и не такое.

На следующий день все посольства отправили на континент депеши, в которых со всеми подробностями описывалось это судебное разбирательство.

В конце концов к этому делу приплели даже служителей церкви. Шапюи записал, что на судебном заседании упоминались несколько протестантских епископов, которые якобы учили Анну, что если муж не в состоянии удовлетворить женщину, то «их вера совсем не против того, чтобы она искала помощи в другом месте, даже у родственников». Это уже вообще ни в какие ворота не лезло и лишь доказывало, насколько Генриху не терпелось дискредитировать бывшую возлюбленную.

И судьи его не разочаровали. Несмотря на то что Анна с братом искусно защищались — последний произвел такое хорошее впечатление, что многие присутствующие ставили на его оправдание десять к одному, — их осудили вместе с четырьмя другими любовниками Анны, которых допрашивали отдельно. Анну приговорили к обезглавливанию. Она стала первой английской королевой, приговоренной к смертной казни по обвинению в предательстве. В качестве последней милости бывшая королева просила, чтобы голову ей отсекли одним ударом меча, как это делали французские палачи.

Вот такой судебный фарс устроил над Анной стареющий король, где в качестве доказательств приводились грязные перешептывания придворных. И все из-за того, что боялся умереть, не оставив законного наследника. При этом зачем-то потребовалось обсуждать интимные подробности его семейной жизни, которые иные правители предпочли бы держать при себе. В связи с этим участь, постигшая Анну Болейп, в определенной степени опечалила даже ее заклятых врагов. Они были сердиты на короля, что он устроил такой грязный спектакль только для того, чтобы избавиться от надоевшей жены.

Анна пробыла в Тауэре две с половиной недели, и все это время Генрих предавался беспечным весенним развлечениям. Он каждый вечер устраивал званые пиры, много танцевал с красивыми женщинами, еще больше пил, до тех пор пока едва мог стоять на ногах, а затем под пронзительный аккомпанемент свирелей, барабанов и непристойных песен отправлялся Во Дворец. К месту стоянки у Гринвича королевская барка с королем и его приближенными прибывала уже за полночь. Обычно он сидел на корме и орал песни вместе с хором, причем громче остальных.

«Наконец-то я избавился от этой старой тощей кобылы!» — радостно говорил он своим спутникам, повторяя снова и снова, что Анна изменяла ему с сотней мужчин, не меньше, и удерживала его чарами и колдовством.

Анне Болейн отрубили голову в Зеленой башне Тауэра в пятницу 19 мая в восемь утра. Для этого с континента был вызван палач, владеющий мечом. Первое время, находясь в заключении, она шутила, что станет известной потомкам как Безголовая Королева, по по мере приближения казни все чаще вспоминала Марию. Шашои сообщал, что она искренне раскаивалась в том, что прежде плохо с ней обращалась и замышляла ее смерть[26]. Сестра Карла V, Мария Венгерская, считала, что, когда Генриху надоест третья жена, он тоже может приказать ее казнить. «Мне кажется, что это может войти у него в привычку, — писала она. — И тогда ни одна из его жен не будет чувствовать себя спокойно. Так как я сама женского пола, стану молиться вместе с остальными, чтобы Господь отвратил от нас подобную участь».

Вскоре монахи сообщили о чуде, что произошло у главного престола храма в Питерборо. Свечи у могилы Екатерины Арагонской зажигались и гасли сами собой. Об этом сообщили королю, и, чтобы засвидетельствовать это удивительное явление, в храм прибыли тридцать придворных. Генрих счел, что таким способом первая жена одобряет его расправу со второй.

ГЛАВА 16

Тогда лишь исцелится скорбь моя,

Когда смогу, рыдая и моля,

Припасть к стопам владыки-короля!

Как мне вернуть привет его очей?

Как рассказать о верности моей?

Есть в мире для меня закон единый —

В любви и страхе чтить в нем господина.

Смерть Анны Болейн положила конец девятилетнему периоду неопределенности, постоянного напряжения и тоски. Анна возникла на самом счастливом этапе жизни Марии, когда принцесса Уэльская стала невестой французского принца и блистала на празднествах отца. Затем последовали известные события: у короля появилась новая возлюбленная, он пожелал развестись и все остальное, — и Мария с матерью попали в опалу. Флирт короля закончился международным скандалом. Вначале на принцессу Уэльскую вообще никто не обращал внимания, а затем ее лишили права наследования престола и определили в свиту Елизаветы. В восемнадцать лет она превратилась в незаконнорожденную Дочь короля, ее разлучили с матерью и заставили жить в унизительном подчинении у сводной сестры, еще совсем ребенка, которая стала вместо нее принцессой. Анна Болейн пробыла королевой три года, и большую часть этого времени Мария провела в ожидании смерти. Ее обещали умертвить приставленные королем надзиратели, жестокая королева и, наконец, сам бессердечный отец. Становясь старше, Мария все острее переживала гонения. В конце концов все смешалось в омерзительный, постоянно разрастающийся ком, именуемый просто и коротко: несчастье. И вот неожиданно власть Анны кончилась, почти так же внезапно, как и началась. Зло временно отступило, но вред, причиненный им, остался.

Три личности, формировавшие характер Марии в период взросления, без преувеличения можно назвать выдающимися. Ее отец — незаурядный правитель, обладающий абсолютной, близкой к божественной, властью, мать — человек необыкновенной личной отваги и одновременно святая мученица, сравнимая по праведности с первыми христианками. И наконец, женщина, разрушившая жизнь Марии, Великая шлюха (как ее часто называли) — одна их тех презренных особ, которых сама преисподняя посылает, чтобы возмущать согласие, сеять раздор и ненависть[27]. Разлад в семье короля вскоре превратился в общенациональную проблему, в результате чего вся религиозная жизнь Англии оказалась подвергнутой коренному и болезненному изменению. В стране был создан иной, немыслимый до сих пор тип христианства — без папы.

Жизнь Марии зависела от результата взаимодействия этих трех ключевых фигур. Отсюда и проистекает ее способность осознавать свое существование по-иному. Она довольно рано начала видеть во всем происходящем некий высший смысл и пыталась его постигнуть. Марии казалось, что если ей суждено выжить среди всего этого хаоса, то наверняка для какой-то значительной цели. В месяцы, последовавшие за казнью Анны Болейн, она пыталась определить эту цель — понять, каким образом ее личная судьба связана с будущим страны.

При дворе (и вообще во всей столице) в первые дни после смерти Анны царило веселье. «Мне даже трудно передать огромную радость, охватившую жителей этого города по поводу падения королевы», — писал в эти дни Шашои. Король появлялся исключительно в белом, будто стремясь опровергнуть малейший намек на траур. Он твердо решил жениться на Джейн Сеймур и поселил невесту во временной резиденции, расположенной в миле от дворца, где ее обслуживали королевские слуги и повара. Над праздничными нарядами день и ночь трудились королевские швеи и вышивальщицы. Джейн Сеймур примеряла свадебное платье, когда к ней явился Франсис Брайан с доброй вестью: Анны больше нет.

Шашои отмечал, что весной 1536 года радостное возбуждение людей было также связано и с надеждой на восстановление в правах Марии. Ее популярность за три года господства Анны не ослабла. Лишь немногие из селян видели Марию ребенком, но из любимой всеми принцессы Уэльской в народном воображении она превратилась в гонимую и покинутую сироту, заслуживающую не только любви, но и сострадания. Самым главным наследством, полученным Марией от Екатерины, была народная любовь.

Где бы Мария ни содержалась все эти годы полузаточения, неизменно при ее появлении собирались небольшие толпы селян. Люди старались разглядеть ее в окне паланкина или бросить взгляд, когда она по открытой террасе направлялась на мессу. Теперь же они просто жаждали ее увидеть и громко обсуждали, когда наконец дочь короля снова станет принцессой Уэльской. Графиню Солсбери, бывшую гувернантку Марии, возвратили ко двору, и все восприняли это как добрый знак. Чтобы посмотреть на Марию, у дворцовых ворот собралась огромная толпа, так что к горожанам был вынужден выйти сам Генрих. Он объяснил, что Мария во дворец еще не переехала, но это скоро случится. Присутствие у дворца такого большого количества народа напомнило Генриху, каким мощным политическим символом стала его дочь, и заставило испытать раздражение. Члены Тайного совета начали деликатно напоминать королю, что с Марией надо что-то решать.

Через три дня после того, как Анну заточили в Тауэр, Марию перевели в более почетную резиденцию. Причем она явилась туда в сопровождении придворных из свиты Елизаветы. Чтобы поздравить ее с возвращением королевской милости, сюда явились десятки доброжелателей, среди которых были придворные, служившие прежде в ее свите или свите Екатерины. Они немедленно предложили свои услуги. Марии очень хотелось иметь рядом старых друзей. Многие были Дороги ей с детства, другие помогали перенести тяжелые времена опалы, но, следуя совету Шашои, она никого из них к себе на службу не взяла, решив дождаться одобрения Генриха. На короля сейчас со всех сторон давили. Советовали приблизить ее ко двору, дать большую свиту и восстановить право на наследование престола, поэтому нужно было проявлять осторожность, чтобы его не раздражать.

Шапюи периодически обходил королевских советников одного за другим, втолковывая каждому дипломатические и внутриполитические выгоды возвращения Марии ко двору, и с помощью своих контактов за пределами Лондона пытался оказать давление на членов парламента, который должен был собраться в начале июня. Наиболее рьяно на полном восстановлении Марии в правах в королевском Совете настаивали маркиз Эксетер и казначей Фитцуильям. Да что там говорить, Марию защищала даже его невеста, самый близкий королю человек.

Джейн Сеймур уже многие месяцы убеждала Генриха помириться с Марией. Она считала, что королю следует проявить по отношению к своей дочери обыкновенную человечность, а также исходить из политической целесообразности. Восстановление нормальных отношений короля с дочерью поможет разрешить некоторые возникшие в последнее время в стране конфликты. Генрих, который все время смотрел не назад, а вперед, говорил Джейн, «что она, должно быть, сошла с ума, если говорит о таких вещах», и что ей лучше бы думать о будущем своих еще не рожденных детей. Но та настаивала, что, пока Марию не возвратят на ее прежнее место рядом с отцом, народ не успокоится и что без этого стране всегда будут угрожать «разруха и разорение».

Искренность и энтузиазм новой возлюбленной тронули сердце короля, который к тому времени уже решил возвратить Марию. С учетом ее популярности у него просто не было иного выхода, кроме как вернуть ей некоторые почести, хотя вопрос о ее месте в династической линии — если таковое вообще существует — следовало отложить до созыва парламента, который должен отредактировать «Акт о наследовании». В конце мая Марию с почестями приняли при дворе. В ее честь были устроены празднества, а в качестве дополнительной милости дочери короля была пожалована большая часть драгоценностей Анны. Некоторые из украшений, несомненно, прежде принадлежали Екатерине, потому что Анна забрала себе почти все ее диадемы и цепочки. Справедливость как будто была восстановлена, и украшения матери в конце концов перешли к Марии, но Шапюи она сказала, что никоим образом не собирается мстить и надеется, что вершимый над Анной суд найдет веские основания для развода, но не по причине обид и несчастий, которые Анна принесла ее матери и ей самой, а ради «чести короля и облегчения его совести». В разговоре с послом она заметила, что «охотно простила и забыла» прошлое и что у нее ни к кому нет ненависти. Используя любимое выражение Екатерины, она сказала, что ей «абсолютно безразлично», будут ли у Генриха и Джейн сыновья, чьи права на наследование престола окажутся прочнее, чем ее. Больше всего Марию сейчас заботило — и это, безусловно, так, — чтобы король принял ее без всяких оговорок, просто как свою любимую дочь.

Появление Марии при дворе незадолго до королевской свадьбы было только первым шагом к признанию. Она просила Кромвеля, к которому адресовалась теперь как к «одному из лучших-друзей», помочь вернуть в полной мере благожелательность Генриха. «Пока была жива эта женщина, — признавалась Мария, — со мной никто не осмеливался даже разговаривать». Но теперь Анна ушла, и Мария рассчитывала на посредничество Кромвеля, умоляя его похлопотать за нее перед королем и заверяя, что подчинится отцу настолько, насколько позволит совесть. Вскоре стало очевидным, что короля сможет удовлетворить только самая смиренная покорность, поскольку прежде дочь своим несгибаемым сопротивлением доставляла ему большое расстройство. Мария и Екатерина были единственными, кто пытался противостоять его власти, которую он еще десятилетие назад расширил до немыслимых размеров. По мнению Генриха, теперь дочь должна была многое загладить и искупить. В обмен на вернувшуюся благожелательность короля Мария должна будет подчиниться его воле — полностью и безоговорочно.

Однако в данный момент отношения с Марией отошли у короля на задний план, потому что он снова стал женихом. Через одиннадцать дней после казни Анны Генрих женился на Джейн Сеймур. Венчание прошло в лондонском Йорк-Плейсе, после чего последовал короткий медовый месяц в загородной резиденции. Джейн была провозглашена королевой без официальной коронации. В этот день король и королева проследовали от Гринвича до Вестминстера в королевской барке в сопровождении гвардии и нескольких малых кораблей. Когда они проплывали мимо стоявших на якоре военных судов, матросы выкрикивали радостные приветствия, а береговая артиллерия салютовала торжественными залпами. У Рэдклиффа процессия замедлила движение, чтобы восхититься представлением, которое устроил в честь королевской четы посол императора «Священной Римской империи». На берегу был разбит большой шатер с гербами империи. Ветер колыхал великолепные флаги, а по бокам располагалось сорок пушек. У входа в шатер стоял Шапюи в ослепительном одеянии из пурпурного атласа, в окружении дворян в бархатных плащах. По его сигналу от берега отчалили две шлюпки средних размеров: одна с трубачами, а другая — с музыкантами, играющими на свирелях и цитрах, — которые последовали за королевской баркой к Тауэру, а сорок пушек произвели в честь короля и новой королевы торжественный салют.

Император приветствовал возвышение Сеймуров в надежде, что Генрих теперь смягчит свою религиозную политику, поэтому Шапюи постарался сразу же установить с Джейн доверительные отношения. Через два дня после ее возвращения в Вестминстер он гостил у короля. После мессы Генрих провел посла в апартаменты королевы, и Шапюи удалось недолго с ней побеседовать. Он поздравил Джейн с замужеством и заметил, что возвращение Марии — это одно из самых знаменательных изменений, происшедших при дворе в последнее время, которое «весьма приятно людям».

«Без тягостных мук, сопровождающих рождение ребенка, — сказал он, — в лице Марии вы приобрели дочь, которая принесет вам радости не меньше, чем собственные дети, которых у вас с королем, несомненно, будет много».

Джейн, в свою очередь, заверила Шапюи, что будет делать все возможное, чтобы между супругом и ее приемной дочерью царил мир. А у супруга в это время на уме были лишь одни развлечения. Как в старые добрые времена, он был готов проводить с Джейн и ее свитой хоть двадцать четыре часа в сутки, непрерывно танцуя и забавляясь с придворными, удостоившимися чести присутствовать на королевском пиру.