ГЛАВА 11

В апреле 1534 года в лондонском Тайберие, месте публичных казней, была повешена знаменитая прорицательница Елизавета Бартои, прозванная в народе «святой девой из Кента». Ее обвинили в довольно странном преступлении. Она осмелилась объявить миру, что Бог считает развод короля Генриха деянием отвратительным. Так и сказала королю прямо в глаза. С пророчествами «святой девы из Кента» никак нельзя было мириться, они приносили большой вред, поэтому ее вместе с теми, кто вероятнее всего подсказывал ей эти откровения, схватили, подвергли пыткам, а затем повесили.

Следует заметить, что Елизавета Бартон была личностью весьма загадочной. У нее, несомненно, был некий Божий дар, и очень жаль, что она связалась с авантюристами, которые в конце концов сделали из нее шарлатапку. И тем не менее ей верили многие достаточно образованные люди, которые при других обстоятельствах проявляли здоровый скептицизм. Не ясно каким образом, но ей удавалось убедить в своих пророчествах многие тысячи подданных Генриха, которым не нравились его поступки, а потом она высказала все самому королю. Она была одновременно и воплощением возврата к предкам, и предвестницей новых времен, когда вопросы веры и откровений снова начинали будоражить жизнь английского общества.

Известность «святой девы» началась после того, как она в семнадцать лет серьезно заболела. Лежа в полубессознательном состоянии, девушка впала в транс, и «ей явились видения рая, ада и чистилища. Бросив туда взгляд, она была способна распознать усопшие души». В этих видениях было сказано, что она должна посетить некую обитель Богородицы. Ее привезли туда и положили у подножия статуи Богородицы, и тут «лицо девы удивительным образом обезобразилось, язык высунулся, а глаза вдруг выпучились и вывалились на щеки, и вообще во всем ее облике наступило великое расстройство». Вокруг нее собралась большая толпа, и позднее очевидцы рассказывали, что в течение примерно трех часов откуда-то из области живота у «девы» исходил какой-то странный голос, «звучащий как будто из бочки, то с небесной приятностью, то с адским ужасом». Через некоторое время девушка пришла в себя, причем совершенно здоровой. Церковники тут же объявили исцеление Елизаветы .Бартоп чудесным, и по графству Кент в устной и письменной форме пошли гулять истории о чуде в обители Богородицы. Затем на Елизавету Бартон снизошло еще одно откровение, предписывающее удалиться в монастырь, поэтому вскоре после исцеления она дала монашеский обет в монастыре Святого Гроба Господня в Кентербери.

После удаления в монастырь к ней потянулись просители. Монахи приходили за советом и с просьбами, чтобы она молилась за их души. Призывала к себе «кентскую монахиню» и покровительствующая Екатерине и Марии Гертруда Блаунт, маркиза Эксетер. Она была накануне родов и проси-ла «святую деву» вымолить для нее у Господа милости, чтобы произвести на свет здорового ребенка. В монастырь Святого Гроба Господня приходили за советом также и церковники почти всех рангов. «Дева» время от времени изрекала пророчества — результат божественных откровений.

Так продолжалось восемь лет. Слава о прорицательнице Елизавете Бартон разнеслась по всей стране. У нее появился «духовный отец», Эдвард Бокинг, монах церкви Христа в Кентербери, который все ее откровения записывал в специальную книгу. Благодаря ей монастырь Святого Гроба Господня стал местом паломничества. Она могла ответить на самые животрепещущие вопросы, которые тогда волновали общество. Например, будет ли война или что делать с лютеранской ересью.

А с 1527 года «кентская монахиня» принялась выносить суждения по поводу королевского развода. Ее мнение по этому вопросу было однозначным. Она решительно не соглашалась с судьями и теологами, которые сомневались в законности брака короля с Екатериной. Елизавета Бартои осуждала также и нерешительность папы. Она считала, что, отвергая супругу, Геирих губит свою душу, а если женится на Анне Болейн, то не проживет и шести месяцев. «Дева» вещала, что он уже «унизил себя в глазах Бога и недостоин ступать на освященную землю» и что после заключения королем второго брака на Англию обрушатся неслыханные бедствия, от которых пострадает прежде всего он, а также многие подданные.

Монахиня объясняла, что теперь получает вести от ангела, который поручил ей предупредить короля о подстерегающей его опасности. Генрих несколько раз приказывал привести к нему Елизавету Бартои. Возможно, он действительно верил в силу ее пророчеств, но скорее всего выслушивал «святую деву» просто потому, что она была очень популярна. Впрочем, к Анне Генрих своего отношения не изменил, хотя «дева», видимо, произвела на него достаточно сильное впечатление. Он предложил сделать ее аббатисой и рассердился, когда она от этого отказалась. Еще больше король разгневался, услышав заверения «девы», что та всеми силами будет пытаться предотвратить его брак с Анной Болейн. Монахиня сказала, что, по мере .того как затягивается решение вопроса о разводе короля, ее сверхъестественные способности усиливаются, и хвалилась, что может слышать приватные разговоры короля и наблюдать, как с Анной общается дьявол и вдалбливает ей в голову мерзостные мысли. Люди верили, что она обладает способностью помешать кораблям покинуть гавань и освобождать души от чистилища. Ее послания от ангела настолько испугали архиепископа Кентерберийского, что тот вначале даже отказывался венчать Генриха с Анной.

Со временем Елизавету Бартон вовсю начали использовать противники развода. Можно предположить, что по крайней мере некоторые из ее «откровений» и «посланий» выходили из-под пера отца Бокинга. Он был ревностным сторонником Екатерины и вместе с монахами, францисканцами и картезианцами, осведомлял высоких придворных вельмож о пророчествах «девы». Ее откровения вдохновляли бывшую гувернантку Марии, Маргарет Поул, ее камергера, Джона Хасси, и его жену Анну, а также Гертруду Блаунт и всех остальных сторонников Екатерины и Марии. Томас Мор из осторожности не пожелал слушать пророчества «святой девы» о короле, но был «сильно обрадован» вестью, что несправедливость, учиненная по отношению к Екатерине, будет отмщена. Епископ Фишер, который в 1529 году на церковном Соборе отчаянно защищал Екатерину и продолжал оставаться последовательным противником развода, когда ему прочитали послания монахини, заплакал от радости и объявил, что они полностью заслуживают доверия.

В 1-533 году Анна стала не только законной женой Генриха, но и короновалась на английский престол, и потому деяния «святой девы из Кента» переходили теперь в разряд преступных. Терпеть их дальше было уже невозможно. Она провозглашала, что, женившись на Анне, Генрих утратил право-на власть в государстве. Людям следует понять, что в глазах Бога он королем больше не является, и потому его нужно свергнуть. Очень скоро он будет вынужден навсегда покинуть Англию и умрет в безвестности среди равнодушных чужеземцев. Монахиня утверждала, что предсказания эти верные, потому что, находясь в трансе, она увидела судьбу Генриха и место, уготованное для него в аду. Сомневающимся предлагалось прочесть копию послания, полученного «святой девой» с небес от самой Марии Магдалины. В оригинале эта бесценная реликвия была написана золотыми буквами.

Опасность подобных речей была очевидной. Анне предстояли роды, и потому Генрих счел нецелесообразным оставлять знаменитую монахиню на свободе. В июле Елизавета Бартон, отец Бокииг и многие другие из окружения «святой девы» были схвачены и подвергнуты пыткам. Все письменные свидетельства о жизни и предсказаниях «святой девы» были собраны и уничтожены. Под пытками она призналась, что чуть ли не все ее пророчества были мошенничеством, а спустя девять месяцев ее вместе с сообщниками повесили.

Елизавета Бартон представляла одно из направлений поднимающейся в пароде волны мистицизма, который должен был волновать Генриха больше, , чем пророчества «святой девы». В спокойные времена подобного рода верования оседают на «дно» народного сознания, но в период кризисов очень быстро поднимаются наружу. К оценке таких явлений, как «святая дева из Кепта», обычная логика неприменима. Вначале, по-видимому, у нее не было намерения вызывать в народе недовольство и подстрекать к бунту, но к концу жизни она провозгласила себя «устами Божьими», объявляющими его волю, и ее стали использовать другие. В самом появлении «святой девы из Кепта» и ее посланиях, исходящих из потустороннего мира, было что-то сверхъестественное и жуткое. Генрих, зная, что существует мир, на который его владычество не распространяется, старался забыть о том, что «святая дева из Кента» когда-то существовала, а вспомнив о ней, наверное, каждый раз вздрагивал.

В те времена она была самой знаменитой провидицей, но не единственной. В 1533 году о «нелюбезной» судьбе, ожидающей Генриха, начала пророчествовать при дворе жена бывшего королевского ювелира, Роберта Амадаса. Она утверждала, что двадцать лет назад у нее были видения, попять смысл которых удалось только сейчас. В пророчествах говорилось, что Генриха — его там называли «бородавкой» — «Бог проклял собственными устами». Он будет объявлен вне закона, и его королевство шотландцы разделят на четыре части. У госпожи Амадас имелся свиток с предсказаниями, где говорилось, что «на остров надвигается мор», что погибнут многие фавориты Генриха, что грядет великая «битва священников», в которой король будет уничтожен. Пророки и оракулы в те годы множились с невероятной быстротой. Живущий в усадьбе сэра Генри Уайатта ясновидец в течение всего 1533 года получал для королевы Анны срочные послания из потустороннего мира, которые передавал членам ее свиты. Те, кто прежде поддерживал идею развода, вдруг начали видеть вещие сны, в которых открывались их ошибки, иногда в ужасной форме. Казалось, что все силы невидимого мира объединились против короля и вещали через разного рода старцев, пророков, предсказателей-книжников и сны-пророчества.

Генрих, видимо, ощущал, что монахиня из Кента и все остальные знаменуют собой начало великого народного противостояния его правлению. В обществе нарастал протест против всего нового, что бросало вызов традициям и обычаям старины, и Генрих интуитивно начал все быстрее двигаться в направлении радикального разрыва с прошлым. Именно в то время, когда Елизавета Бартон и ее сообщники были преданы смерти в Тайберне, парламент подготовил законы, коренным образом меняющие в стране веру, а также положение монархии и церкви.

В 1527 году Генрих принял неожиданное решение развестись с Екатериной. Теперь, в 1534 году, он принял еще более судьбоносное решение — стать в своей стране главой церкви. Были изданы законы, согласно которым в Англии ликвидировалась власть папы, а также прекращалась автономия духовенства. Законники заявляли, что «римский епископ» узурпировал власть, которая в Англии по праву принадлежит королю как верховному и неограниченному правителю всех подданных — как мирян, так и церковников. Эта власть должна была быть восстановлена. Церкви отныне запрещалось без королевского позволения издавать законы или выносить судебные решения. Король сам теперь будет назначать епископов и аббатов, а также осуществлять надзор за монастырями. «Ложные претензии на власть» папы кончились раз и навсегда. Впредь его делами, кроме посвящения в духовный сан и совершения мессы, будет заниматься Генрих. Изменения эти потребовались, чтобы освободить английский народ от папского засилья. В послании парламента говорилось, что подобно Моисею Генрих должен вывести свой народ из векового рабства и что его «священной обязанностью» является защитить «свободу королевства».

Надев папскую мантию, Генрих стал в глазах своих подданных еще величественнее. Любой английский правитель начиная со средневековья занимал среднее положение между мирянином и священнослужителем. При коронации он становился «помазанником Божьим», наследовал способность исцелять наложением рук людей, страдающих золотухой, но сейчас Генрих вознесся до заоблачных вершин власти. Советники называли его «самым выдающимся из всех человеческих существ» и приписывали королю достоинства Соломона и Самсона. Его величие ослепляло. «Я не осмеливаюсь взглянуть в сторону короля, ибо он подобен солнцу», — писал Генриху один из придворных. Поскольку он правил Божьей милостью, то его воля была равна божественной, поэтому всем следовало подчиняться королю беспрекословно, независимо от того, что он приказывал. «Король в этом мире поставлен над законом, — объявил один из теоретиков королевской власти, — и потому может быть только правым, а отчет дает одному лишь Богу». Оставался один маленький шаг к сравнению короля земного с царем небесным, и этот шаг был уже сделан. Генриха называли «Сыном Человеческим», несущим в себе божественные черты. «Король, — писал епископ Гарди-нер, — представляет на земле образ Бога и заслуживает не меньшего почитания и покорности».

Никто не мог этого предвидеть. Подумать только, конфликт Генриха с папой Климептием по поводу развода привел к тому, что он сам стал папой в своем королевстве, возвысившись до богоподобное™! По облику своему он уже давно (примерно четверть века) годился для такой роли, и теперь это наконец свершилось. Последние четыре года Генрих правил совершенно единолично. Могущественнейший Вулси, когда-то возвышавшийся над всеми, кроме короля, на целую голову, умер в 1530 году в опале. Он так и не сумел добиться у папы разрешения на развод, и Генрих ему этого не простил. Всесильный кардинал Вулси отправился в изгнание, передав Генриху «большую печать», все свое богатство и великолепную резиденцию в Хэмптон-Корте[21].

Полностью своего величия Генрих пока еще не осознал — на это потребуются годы, — но уже преисполнился решимости расправиться со всеми противниками по очереди. И уж определенно не желал терпеть сопротивление двух, теперь уже чужих, женщин, которые его ужасно раздражали: бывшей жены и якобы внебрачной дочери.

На первой сессии парламента, созванного в 1534 году, был принят так называемый «Акт о наследовании», согласно которому определялось право на престол дочери Анны Бо-лейн. Мария была признана внебрачным ребенком короля и потому всех прав наследования лишалась. Таким образом, если Анне не суждено родить сына, то следующей правительницей должна была стать Елизавета. Еще тревожнее становилось при мысли, что если Генрих умрет, оставив наследника (или наследницу) в малолетнем возрасте, то регентшей королевства окажется Анна, и мало кто сомневался, что она немедленно отдаст приказ уничтожить Марию и ее мать.

Еще до созыве парламента условия жизни Марии претерпели быстрые и драматические изменения. В конце сентября 1533 года, всего через несколько недель после рождения Елизаветы, камергер Марии, Джон Хасси, передал своей госпоже приказ, что отныне ей запрещено величать себя принцессой. Она должна будет состоять в свите Елизаветы, и именовать ее принцессой строжайше запрещалось даже личным слугам. И вообще им было предписано «понимать разницу между Марией и ее сводной сестрой, принцессой Елизаветой».

Мария это извещение немедленно опротестовала как незаконное, потому что оно не было ей представлено в письменной форме лично королем или Советом, и написала в Совет письмо, заявив, что «ее совесть никоим образом не будет страдать оттого, что кого-то еще станут называть принцессой». Она подчинится королю и переедет в любую резиденцию, какую он пожелает, однако признать потерю титула принцессы не может, потому что это было бы бесчестьем, прежде всего для ее родителей, и, писала она, «решить этот вопрос может только моя матушка, а также святая церковь и папа, а кроме них, никто более». Папа наконец решил действовать. В своем указе, который он издал по случаю рождения ребенка Анны, папа объявлял брак Генриха с Анной не имеющим законной силы. Это установление официально закрепляло права Екатерины, хотя для того, чтобы внести в ее статус какие-то изменения, появилось слишком поздно. Климентий прекрасно понимал, что сейчас, когда Генрих все разрешил по-своему, этот указ никакого политического веса не имеет, а может лишь служить моральной поддержкой. Получив весть о появлении пэпского указа, Екатерина не удержалась от замечания, что не знает, кто больше виноват в ее бедах, Генрих, который затеял злодеяние с разводом, или Климентий, который столько лет не осмеливался высказаться по этому поводу.

В ответ на протест Марии последовало официальное письменное предписание покинуть апартаменты в Бьюдли, причем к ней обращались как к «леди Марии, дочери короля». Она сразу же написала отцу письмо, подписавшись «Ваша покорнейшая дочь, Мария, Принцесса», сделав вид, что считает такое обращение к ней в предписании простой ошибкой. «Меня это слегка изумило, — писала она, — но я верю, что Ваше Величество к этой ошибке совершенно не причастны… потому что сомневаюсь, чтобы Ваше Величество не считали меня своей законной дочерью, родившейся в законном браке».

Письмо, несомненно, было смелым, но оно так и осталось 6ез ответа. Вскоре Марию перевезли в небольшой отдаленный обветшавший особняк, который осенью был «открыт дождям и туманам», а дворец Быодли Генрих отдал в вечное пользование брату Анны, Джорджу Болейну.

И сразу же вслед за этим Марию навестила группа советников, тех самых, которые много раз посещали Екатерину. О том, как бывшая королева отражала их атаки, Марии было известно не только от посторонних, по и от самой Екатерины, и потому она знала, что нужно делать. Во-первых, па встречу с представителями короля она собрала всю свою свиту, которая в то время еще насчитывала сто шестьдесят человек, полагая, что в присутствии такого количества свидетелей они будут вынуждены взвешивать каждое свое слово и относиться к ней хотя бы с минимальным почтением. Мария знала, что отвечать на их доводы нужно спокойно, пункт за пунктом, изводить казуистикой, так, чтобы они выдохлись, и тогда «бесконечные угрозы и уговоры» посланцев короля окажутся бесполезными. Очень многому ее научил Шапюи, следивший за всем происходящим с великим вниманием и постоянно сообщавший о положении Екатерины и Марии императору Карлу V. Благодаря ему Мария знала, что удержать свой титул можно лишь, если вести себя предельно осторожно Малейшая оговорка, сделанная в присутствии свидетелей, позднее может быть использована против нее. Стоит всего лишь один раз создать прецедент и промолчать, когда не назвали принцессой, — и она немедленно лишится этого титула навсегда.

Шапюи составил для Марии конспект протеста в защиту статуса принцессы. Этот документ она должна была держать при себе постоянно, на случай если ее неожиданно поместят в тюрьму, начнут пытать, вынудят уйти в монастырь или против воли выдадут замуж. Посол считал, что Генрих в любое время может подвергнуть свою дочь одному из этих испытаний, поэтому, кроме письменного протеста, составил для нее несколько коротких словесных; она должна была их выучить наизусть и произнести перед любым представителем короля, который к ней явится. Эти протесты соединяли в себе и смирение, и вызов. Шапюи казалось, что Генрих к этому придраться не сможет. «Пусть будет так, если того желает король, — должна была говорить Мария, — я повинуюсь, но одновременно протестую, потому что это унижает мое достоинство принцессы» Отныне повторение этих протестов стало частью ее ежедневного ритуала, как и посещение мессы.

Шашои боялся, что Генрих начнет мстить или совершит какую-нибудь глупость, но тот просто решил подождать. Не удалось в сентябре, получится после. Но обязательно получится. Она все равно лишится всех титулов и званий, она все равно станет камеристкой Елизаветы в ее резиденции Хэт-филд. А там, без поддержки, ее бунтарский дух быстро будет сломлен, потому что почтение все будут оказывать только малолетней принцессе.

И вот 10 декабря к Марии с королевским приказом прибыл герцог Норфолк и объявил, чтобы она готовилась к переезду в резиденцию принцессы Уэльской Елизаветы. «Этот титул, — ответила Мария, — по праву принадлежит мне, и никому больше. Так что все сказанное вами, герцог, мне кажется странным и неуместным». Видя, что разговор принимает нежелательный оборот, Норфолк коротко бросил, что «не собирается здесь устраивать диспут, а лишь желает исполнить волю короля». Мария поняла, что пришло время вручить письменный протест, и сказала, что ей нужно отлучиться на полчаса.