- Мне не хотелось бы думать,- говорил доктор,- что порок этот распространился гораздо шире, чем мне представляется. Впрочем, если я не прав, то ничего удивительного! Возможно, кое-кто в этой комнате трепещет от тайно содеянного. Если это так, то у него есть один достойный выход, а именно: честно и открыто во всем признаться.
      На это приглашение никто не откликнулся.
      Школьники предпочли придерживаться выжидательной тактики.
      - В таком случае пусть это недостойное существо - ибо он не заслуживает другого слова - имя которого мне известно, выйдет вперед и публично признается в проступке и попросит прощения,- грохотал доктор, разошедшийся вовсю.
      Но скромное существо отказалось сделать такое признание в слабой надежде, что, может быть, доктор имеет в виду кого-то другого.
      - Тогда я сам назову его,- бушевал доктор.- Корнелиус Коггс, прошу встать.
      Коггс приподнялся со своего места, слабо прошептав:
      - Я, сэр? Нет, нет, это не я, сэр.
      - Да, да, это ты, и пусть твои товарищи окружат тебя подобающим презрением.
      Разумеется, все собравшиеся уставились на беднягу Коггса, изображая ту степень презрения, которой можно достичь при столь неожиданном уведомлении. Презрение, вообще, вещь весьма заразительная, когда исходит сверху.
      - Значит, Коггс,- молвил доктор гневно и медленно,- ты попытался обманно протащить заразу в мою школу, надеясь остаться безнаказанным? Ты льстил себя надеждой, что, коль я конфисковал запрещенную мерзость, на этом все и кончится? Ты жестоко обманулся. Запомни раз и навсегда: тебе не удастся отравлять себя и твоих товарищей недозволенными сладостями мерзкими мятными леденцами, скверными финиками и отвратительным рахат-лукумом. Я перекрою каналы распространения гадости, тайно внесенной в мои стены одним из учеников. Предателю воздается по заслугам.
      Дело было в том, что однажды кто-то из самых маленьких питомцев доктора Гримстона сильно расстроил желудок, объевшись сладостями, и доктор решил обезопасить себя на будущее от подобных инцидентов.
      Благодаря бесстрашию одного из ваших соучеников,- продолжал Гримстон,который хоть и в эксцентрической манере но, безусловно, из лучших побуждений раскрыл мои глаза на это зло, я смог справиться с ним в зародыше. Ричард Бультон, пользуюсь случаем, чтобы публично похвалить тебя за благородное поведение.
      Мистер Бультон так расстроился и рассердился, что утратил дар речи. Он было решил, что дорога к свободе открыта, а доктор устроил этот спектакль из-за дурацких мятных лепешек. Он подумал, что вообще зря упомянул об их существовании. Впрочем, он раскаивался в этом не в последний раз.
      Что же касается тебя, Коггс,- продолжал доктор,- внезапно вынув небольшую коричневую трость.- Я хочу преподнести тебе наглядный урок.
      Коггс глупо уставился на доктора и запротестовал, но после короткой и болезненной порки был отослан в спальню, куда и удалился, скуля, как побитый щенок.
      И последнее,- сказал доктор, уже совершенно успокоившись.- Я убежден, что вы вместе со мной содрогнулись при одной мысли об измене, которую я обнаружил. Я знаю, что вы ни за что на свете не согласились бы принять в ней участие.- По залу прокатился ропот солидарности с директором.Несомненно, вы готовы доказать это.- Снова гул.- Я представляю вам такую возможность. Пусть каждый из вас пройдет в кладовую, возьмет свой ящик для игрушек и откроет его в моем присутствии.
      От такого предложения у школьников вытянулись лица и отвисли челюсти, но, дабы скрыть смятение, они поспешили выйти из класса и через площадку для игр прошли в кладовую. Поль был в их числе. Ученики открывали свои ящики и с благоразумием, столь похвальным в их лета, решительно убирали из них все те излишества, что могли бы вызвать огорчение, а то и гнев их руководителя.
      Мистер Бультон отыскал соответствующий ключ и стал открывать ящик с инициалами Дика на крышке, не испытывая никаких дурных предчувствий, поскольку дал самые суровые распоряжения своей дочери насчет содержимого. Но не успел он поднять крышку, как отшатнулся в ужасе. Ящик был набит пирожными, карамелью, тянучками, баночками с джемом. Там была даже бутылочка имбирного вина. Этого с лихвой хватало, чтобы доносчика опозорить на всю школу.
      С лихорадочной поспешностью он принялся выбрасывать эти сокровища, но Типпинг оказался тут как тут.
      - Эй, ребята! - крикнул он.- А ну-ка сюда! Полюбуйтесь. Этот подлец наябедничал на старину Коггса за какие-то там мятные лепешки и чуть было не подвел нас всех под монастырь, а сам, оказывается, неплохо запасся. Тянучки, джем, винцо! А ну-ка, клади все обратно, юный притворщик!
      - Это вы про меня, сэр? - сердито осведомился Поль, не переносивший, когда его называли обманщиком.
      - Да, сэр, виноват, сэр,- издевался Типпинг.- Я взял на себя такую смелость, сэр.
      - Неслыханная наглость! - бушевал Поль.- Прошу не соваться в мои дела. Уму непостижимо, что за молодежь у нас растет!
      - Будешь класть обратно или пет? - нетерпеливо спросил Типпинг.
      - Нет. И прошу вас не судить о том, в чем вы не разбираетесь.
      Не хочешь, как хочешь,- сказал Типпинг.- Значит, придется нам самим заняться этим. - Бидлкомб, будь так добр, повали его на пол и посиди у него на голове, а я приведу в порядок его ящик.
      Его просьба была быстро и ловко исполнена. Бидлкомб подножкой свалил Поля на пол и крепко держал его, а Типпинг аккуратно положил лакомства обратно в ящик Поля, запер его и учтиво вернул ключ хозяину.
      - Ящик-то тяжелый,- заметил он,- а потому я помогу донести его тебе.И двинулся назад в школу.
      Поль тащился за ним полумертвый от страха, не способный вымолвить ни слова.
      - У Бультона больно тяжелей ящик,- пояснил Типпинг доктору, а тот, пришедший в хорошее расположение духа, одобрительно покивал головой, заметив, что хорошо, когда сильные помогают слабым.
      К тому времени все ящики уже стояли на столах. Доктор стал обходить их, делая чисто формальную проверку, словно таможенный инспектор, досматривающий багаж соотечественников. По мере того, как в очередном ящике не обнаруживалось ничего крамольного, он делался все снисходительнее.
      Надвигался черед Поля, и его сердце съежилось, как лопнувший воздушный шарик. Он нашарил в кармане ключ и думал, не выкинуть ли его потихоньку. Ужасно выступать в роли человека, который по доброй воле подносит спичку к бочонку с порохом, чтобы взорвать себя к чертям! Неужели - нет, об этом даже и помыслить было страшно - неужели он, уважаемый в Лондоне коммерсант, разделит участь этого жалкого обжоры Коггса!
      В этот момент к нему подошел доктор.
      - Что у тебя, друг мой, стряслось,- добродушно осведомился он.- Я уверен, у тебя-то уж все в порядке.
      Поль, совершенно пе разделявший этой уверенности, сделал вид, что ключ никак не поворачивается в замочной скважине.
      - Так-так? Ну-ка поскорей открывай! Что там у тебя? - вдруг подозрительно спросил доктор.- Дай, я сам это сделаю.
      Он взял у Поля ключ, отпер замок, поднял крышку и уставился на пирожные, конфеты и вино. Затем он драматически отступил на шаг.
      - Карамель? Вино? Банки с клубничным джемом? - удивленно перечислял он.- М-да, Бультон, это сюрприз! Стало быть, я согрел у себя на груди еще одну змею? Ползучую тварь, которая доносом пытается скрыть похожий проступок. Бультон, такого я от тебя не ожидал.
      - Клянусь, я этого не клал,- залепетал несчастный Поль.- Я в рот не беру ничего подобного. От них у меня мигом начинается подагра. Это просто смешно обвинять меня в этом. Я понятия не имел, что в ящике.
      - Почему же тогда ты никак не хотел его отпереть? - поинтересовался доктор. - Нет, любезнейший, ты хитер, но вина твоя очевидна. Шагом марш в спальню и жди меня.
      В горе и печали Поль двинулся наверх. Обмолвись он хоть словом, кто он такой на самом деле, глядишь, все встало бы на свои места. Но он не сказал ничего и самое ужасное, знал, что не скажет.
      "Меня сейчас выпорют,- думал он, и при мысли об этом ему стало престо дурно.- Но что же мне делать?"
      Он открыл дверь спальни. Коггс лежал на кровати в углу и скулил. Он посмотрел на Поля красными злобными глазами.
      - Что тебе здесь надо? - злобно спросил он.- Уходи! Убирайся!
      - Я бы рад, но не могу,- сказал он и смущенно добавил: - Меня... тоже сюда прислали.
      - Что?! - воскликнул Коггс и слез с кровати.- Ты хочешь сказать, что и тебе влетит?
      - У меня есть все основания опасаться, что мне и впрямь, как ты выразился, влетит,- сухо отозвался мистер Бультон.
      - Ура-а!- воскликнул Коггс.-Теперь мне все равно. Ну а теперь я отомщу за себя сам. Не страшно, если меня еще раз выпорют. Главное, ты попался. Ну что, будешь драться? Отвечай!
      - Я тебя не понимаю,- сказал Поль.- Не подходи! Прочь от меня, исчадье ада! - крикнул он, видя, что Коггс, доведен ный до исступления своими горестями, стал приближаться с враждебными намерениями.- Не сердись, друг мой! - крикнул он, хватая стул как щит.- Случилось недоразумение. Я не желал тебе зла. Мой юный друг, погоди!
      Юный друг между тем вцепился в стул, пытаясь вырвать его у Поля.
      - Сейчас я до тебя доберусь,- прошипел он и его горячее дыхание обдало Поля,- я начну тебя фискалить.
      - Убивают,- прошептал Поль, чувствуя, что у него уходят силы.- На помощь!
      Они медленно кружились вокруг стула, пристально глядя друг другу в глаза, словно гладиаторы, когда вдруг увидели неожиданную пустоту во взгляде противника. Обернувшись, он увидел в дверях грозную фигуру доктора Гримстона, и понял, что пропал.
      6. УЧЕНИЕ - СВЕТ
      - Что это? - выждав некоторое время на пороге спальни, осведомился доктор голосом, от которого у Поля кровь застыла в жилах.
      Мистер Бультон промолчал. Он продолжал держать перед собой стул, словно щит, в то время как Коггс застыл в центре комнаты, сгорбившись и беспомощно свесив руки.
      - Кто из вас готов объяснить, почему я застаю в спальне такую безобразную потасовку? Я послал вас сюда, чтобы вы могли обдумать ваше поведение.
      - Я был бы только рад сделать это, сэр,- заявил Поль, опустив сгул, ибо понял, что непосредственная угроза его жизни отступила.- Если бы этот кровожадный хулиган предоставил мне такую возможность. Я боюсь его, доктор Гримстон. Его надо связать. Я решительно отказываюсь оставаться с ним пае дине. Он опасен.
      - Это так, Коггс? Неужели у тебя хватает низости сводить счеты с юношей, нашедшим в себе мужество разоблачить твои
      хитрости - во имя твоего же собственного блага - с юношей, неспособным защитить себя.
      - Когда надо, он прекрасно может защитить себя,- сказал Коггс.- В прошлом семестре он поставил мне фонарь под глазом, сэр.
      - Уверяю вас,- как можно более убедительнее сказал Поль,- что за всю свою жизнь я не поставил никому ни одного фонаря. Я не драчун. Мои годы и положение в обществе - лучшее тому доказательство.
      - После каникул,- сказал доктор Гримстон,- ты вернулся с очень странной манерой изъясняться. В высшей степени странной. Пока ты не оставишь ее и не станешь вести себя как подобает в твоем возрасте, я буду вынужден считать, что ты просто проявляешь неуважение к старшим и даже бросаешь им открытый вызов.
      - Если позволите мне объясниться,- отвечал Поль,- я бы рискнул развеять такие ужасные предположения. Просто я пытаюсь напомнить о моих правах, доктор, о правах гражданина и домовладельца. Эта школа неподобающее место для меня. Я прошу вас освободить меня от обязанностей учащегося. Если бы вы услышали одну десятую часть...
      - Давай договоримся, Бультон,- перебил его доктор.- Такой тон тебе явно кажется очень остроумным, но учти, в какой-то момент шутка превращается в оскорбление. Пока я проявлял снисхождение ради твоего достойнейшего отца, который мечтает видеть в тебе образец. Но если ты будешь упорствовать и рассуждать о правах, то мне придется прибегнуть к моему праву- подвергнуть нарушителя дисциплины порке, каковое, кстати, я недавно на твоих глазах осуществил.
      - О! - только и сказал удрученный мистер Бультон.
      - Что же касается незаконных лакомств в твоем ящике,- продолжал доктор,- то тебя спасает, что ты сам принес этот ящик для моего обозрения, и я готов оставить это без последствий, если ты подтвердишь, что сласти были положены туда без твоего ведома.
      - Напротив,- отозвался Поль,- я дал строжайшие указания, чтобы там не было ничего подобного. Я решительно против того, чтобы кухня и кладовка в моем доме опустошались, а потом озорники-школьники объедались бы за мой счет две недели и страдали животами.
      Доктор слегка вздрогнул, услышав такую вроде бы вполне разумную, но не совсем естественную в устах школьника тираду. Но поскольку трудно было что-либо возразить против чувств, он решил оставить способ их выражения без коммента
      риев и, приговорив Коггса к двухдневному лишению свободы и переписыванию бесконечного количества немецких глаголов, велел парочке противников отправляться по своим классам.
      Поль кротко спустился по лестнице и оказался в классной комнате, где увидел во главе длинного стола мистера Блинк-хорна, а с ним десяток школьников.
      - Берн своего Ливия и латинскую хрестоматию,- кротко молвил Блинкхорн,- и садись.
      Это был высокий угловатый человек, с длинной шеей и всегда опущенной головой. У него были редкие жесткие каштановые волосы, простое лицо и близорукие карие глаза. Это был кроткий и совестливый человек, не позволявший себе делить учеников на любимчиков и постылых. Возможно, в глубине души он всех одинаково недолюбливал, хотя ни словом, ни поступком не показал этого.
      Поль взял книгу - первую попавшуюся, ибо он не мог отличить один учебник от другого,- и сел за дальний конец стола, негодуя про себя, что на старости лет ему приходится вновь заниматься учебой.
      "Во время обеда,- размышлял он,- я все-таки откроюсь им, но пока есть смысл помалкивать".
      Остальные ученики демонстративно отодвинулись от него, и когда мистер Блинкхорн этого не видел, приветствовали его мимикой и словами, смысл которых хоть и не был до конца понятен Полю, явно не имел ничего общего с одобрением.
      Любовь к дисциплине сочеталась у мистера Блинкхорна с понятиями честной игры, что воспрещало допекать школьника, которому и так не поздоровилось. И потому, видя трудное положение Бультона, он, по сути дела, освободил его от участия в работе класса.
      Тем самым мистер Бультон был избавлен от признания полного незнакомства с переводимым древним автором. Он сидел в отупении на жесткой скамье, нетерпеливо поглядывая на минутную стрелку, еле переползавшую с деления на деление на дурацком циферблате часов над камином, а рядом с ним ученик за учеником монотонно переводили, время от времени поправляемые учителем.
      Абсурдное существование, решительно ничего общего не имевшее с его обычными буднями! В этот самый час, всего сутки назад, мистер Бультон величественной поступью шествовал к омнибусу, который почтительно ожидал своего постоянного пассажира. Он забирался в него и выслушивал почтительные приветствия кондуктора и веселые своих попутчиков, видевших в нем человека, занимающего самое респектабельное положение в обществе.
      Сегодня же омнибус будет напрасно ожидать его на углу Вестборн-террас, и двинется в путь без него. Он же мается там, где его никто и не подумал бы искать - выполняет роль мальчика для порки при своем коварном сыне.
      Случалось ли человеку его уровня бывать в более нелепом положении?
      Если бы он держал этот чертов камень запертым в ящике стола подальше от пронырливого Дика, если бы он не читал ему мораль, если бы Боулер так долго не ходил за кебом и, наконец, если бы он не упал в обморок в самый решающий момент, господи, от каких ужасных приключений избавило бы его любое из этих вроде бы незначительных "если".
      Ну а теперь как ему выбраться из этого нелепого места? Хорошо, конечно, надеяться, чтобы доктор выслушал его, но что если тот, как Поль не без оснований опасался, наотрез откажется? Что если он выполнит свою страшную угрозу? Неужели придется ему, Полю, дожидаться новых каникул? А что если Дик решительно откажется принять его на каникулы, а именно так он и поступит! Ведь не настолько же Дик глуп, чтобы действовать иначе? Нет, надо возвращаться не мешкая - каждый лишний час, проведенный здесь, делает все более призрачными шансы на свободу.
      Время от времени мистер Бультон отвлекался от мрачных раздумий и смотрел на учеников. Мальчики, сидевшие ближе к мистеру Блинкхорну, проявляли известное усердие, а один из них, маленький, с самоуверенным лицом, выкрикивал всякий раз, когда кто-то из его товарищей не мог ответить на вопрос: "Я знаю, сэр, спросите меня". Он из кожи вон лез, дабы во всеуслышание заявить о своих познаниях.
      Ближе к Полю, однако, располагались ученики, менее расположенные к учению, что в первый день занятий выглядело вполне естественно. Один из них, длинноволосый и с безумным взором, извлек из кармана маленькую фарфоровую статуэтку, с помощью которой, а также ручки без пера стал разыгрывать кукольное представление на манер Джуди и Панча, к неописуемой радости соседей.
      Мистер Бультон попытался избежать всеобщего внимания, вознамерившись держаться в тени, но, к несчастью, его уныло-равнодушная физиономия была воспринята соседями как выражение упрека, а будучи в этом смысле людьми крайне чувствительными, они в отместку стали колотить его под столом ногами. Он несказанно обрадовался перерыву на обед, хотя и был настолько плох, что лишь самая изысканная кухня могла возбудить его аппетит.
      Но в столовой он с отвращением обнаружил, что ему нужно проглотить толстый кусок вареной баранины, отрезанный и выложенный на тарелку так давно, что вонючая подливка успела уже застыть и покрыться комками белого жира. В конце концов, преодолевая отвращение, он справился с этим блюдом, но после этого получил тарелку светло-коричневого пудинга на сале, политого липкой черной патокой.
      Эта обильная и полезная пища для растущих молодых организмов, однако, так разительно отличалась от привычного рациона мистера Бультона, что после этого обеда он отяжалел настолько, что и речи не могло быть об объяснении с доктором. Поэтому он медленно и печально прогуливался по гимнастической площадке в отведенные для проклятой "охоты" полчаса, пока наверху не появился доктор.
      Историки регистрируют отступления своих; персонажей от принципов не без огорчения, и мне тоже не без горечи приходится признать, что, поймав на себе взор доктора и желая завоевать его расположение, мистер Бультон ринулся в игру с таким пылом, что заслужил и одобрение и пожелание продолжать в том же духе.
      "Я порадовал его,- размышлял Поль.- Если мне удастся так продержаться до вечера, то я смело могу рассказать ему, в какую дурацкую историю угодил. В конце концов, чего мне бояться? Я не сделал ничего дурного. Такое может случиться с каждым!"
      Самое странное и неприятное, однако, состояло в том, что как бы удачно мы не убеждали себя насчет неопровержимости наших аргументов, они редко сохраняют свою действительность вне пределов сознания, их породившего. Когда мы оказываемся в неприятной ситуации, то обеспокоены столь же неразумно, как если бы никогда не убеждали себя, что все это пустяки.
      Самоуверенность мистера Бультона улетучилась, как только он снова оказался в классе. Мистер Тинклер объяснял какое-то алгебраическое правило, приводя в смятение тех, кто не занимался рисованием на грифельных досках.
      Хотя Поль и не занимался рисованием, его полное незнакомство с предметом не позволило ему расширить свои познания. Мистер Тинклер рисовал на доске какие-то кабаллистические знаки и стирал их с такой поспешностью, словно стыдился их. Поль решил подготовить себя к предстоящему объяснению, подсматривая исподтишка за доктором, который в другой половине класса штудировал с учащимися Ксенофонта. Он был в хорошем настроении и поэтому сопровождал поучения шутливыми отступлениями.
      Время от времени он прерывал ученика, разбиравшего предложение, и иллюстрировал слово или абзац анекдотом, или, оживляя перевод, подбрасывал весьма разговорный синоним. Он великодушно воздерживался от каверзных вопросов, и вообще источал добродушие, которое, впрочем, в любой момент могло перейти в нечто совсем иное. Мистеру Бультону подумалось, что это довольно жутковатая веселость, но, в конце концов, это все лучше, чем террор.
      Вдруг доктору подали на подносе голубой конверт. Он прочитал письмо, и на его чело набежала тень. Ученик продолжал переводить в той сбивчиво неуклюжей манере, каковая доселе вызывала лишь шутливое замечания и поправки. Теперь же на него обрушился град упреков, и он получил в наказание дополнительное задание, прежде чем успел смекнуть, что его ошибки перестали забавлять.
      Для учеников настали времена тяжких испытаний. Доктор утратил лучезарность, на небосводе появились грозовые тучи, задул ветер, и на море образования поднялось такое волнение, что утлым суденышком учеников пришлось туго. Доктор обозвал нерадивых переводчиков обманщиками и лентяями, и вскоре половина класса сидела, глотая слезы.
      Лишь немногие выдержали канонаду, сражаясь до конца, словно остатки старой гвардии. Побледнев, они отвечали дрожащими голосами на самые каверзные вопросы доктора о спряжении греческих глаголов, которые казались неправильными до абсурда.
      Поля вновь охватили самые дурные предчувствия. Если бы я оказался там, то меня бы давным-давно выгнали, а затем, глядишь, высекли. До чего же разозлили его эти юные болваны! Разве можно после этого объясняться с доктором? Я сижу на бочке с порохом. Как только меня спросят что-то из учебника, мне придет конец! Почему я не учился как следует, когда был в их возрасте, почему я лучше не распорядился возможностями?! Обидно будет, если мне достанется за то, что знаю меньше Дика. Доктор идет к нам. Все, моя песенка спета!
      Несмотря на потери, греческий класс сумел отбить неприятеля и теперь доктор двинулся туда, где, дрожа как осиновый лист, сидел Поль.
      Буря, однако, на время стихла, и доктор лишь спросил:
      - Кто из пас брал уроки танцев в прошлом семестре? Когда несколько учеников признались в этом, доктор продолжил:
      - Мистер Бердкин не смог дать последний урок до каникул и теперь намерен сделать это сегодня, благо будет по соседству. Поэтому отправляйтесь сейчас же к миссис Гримстон и смените обувь. Бультон, ты тоже учился танцам. Ступай с остальными.
      Мистер Бультон был застигнут врасплох этой неожиданной атакой и не сумел оказать сопротивления. Впрочем, тогда ему пришлось бы во всем признаться, а он не был уверен, что сейчас для этого подходящее время и место.
      Пусть те, кто готовы осудить его за нерешительность, подумают, в какой сложной ситуации он оказался, вынужденный наперекор всем доводам здравого смысла утверждать, что произошла ошибка, и он не свой собственный сын, но свой собственный отец.
      "Придется ехать,- думал он.- Я не буду танцевать, ибо не танцевал с юности. Но сейчас нельзя сердить доктора".
      И он поплелся вслед за остальными в гардероб, где на полках стояли белые коробки, а в них цилиндры, которые воспитанники надевали по воскресеньям. Полю выдали пару тесных лаковых туфель и лайковые перчатки.
      Урок танцев должен был состояться в -Обеденной зале, откуда еще не выветрился запах баранины. Поль обнаружил, что столы сдвинуты к стенам, так что центр был свободен.
      Там уже были Бидлкомб, Типпинг и кое-кто из младших учеников, весьма смущавшихся своих перчаток и сверкающих туфель и пытавшихся затушевать чувство неловкости пародией на учтивость.
      Сиггерс рассказывал о танцах, которые он посещал в Лондоне, а Типпинг, прислонившись к стене, мрачно внимал тому, что шептал ему на ухо Чонер.
      На лестнице зашуршали платья, и в зал вошли две худые девицы, выглядевшие в высшей степени чопорно, а с ними гувернантка в пенсне, похоже, призванном засвидетельствовать ее интеллект. Юные мисс Матлоу были сестрами одного из приходящих школьников и посещали уроки как подруги Дульси, которая вошла за ними, поблескивая глазками в предвкушении приятного времяпрепровождения.
      Юные мисс чопорно уселись на скамейку по обе стороны от гувернантки, и все трое уставились на мальчиков, которые, тотчас же залившись краской, стали расстегивать и застегивать перчатки, а также смущенно переминаться с ноги на ногу.
      Дульси быстро заприметила Поля, который, помня о предупреждении Теппинга, старался держаться в тени.
      Но она подбежала к нему, положила руку на плечо л, просительно заглянув ему в лицо, спросила:
      - Дик, ты не сердишься?
      Мистер Бультон и так уже порядком хлебнул горя и, не отличаясь особой мягкостью и в лучшие времена, теперь сердито стряхнул ее руку, сказав:
      - Я очень прошу не делать этого на людях. Вы меня ставите в неловкое положение!
      Дульси широко раскрыла свои серые глаза, покраснела и гордо вскинула кверху подбородок.
      - Когда-то ты ничего не имел против,- напомнила она.- Я думала, тебе будет приятно потанцевать со мной. Как в прошлом семестре. Но если тебе хочется быть противным, на здоровье. Можешь танцевать с Мэри Матлоу, хотя ты говорил, что она танцует, как циркуль, и я передам ей твои слова. Ты и сам танцор так себе. Ну что, будешь танцевать с Мэри?
      Поль топнул ногой.
      - Я танцую как уличный фонарь. Ты вполне симпатичная девочка, но почему бы тебе не оставить меня в покое.
      - Противный мальчишка,- тихо сказала Дульси, сверкнув глазками. Весь разговор, кстати, велся полушепотом.- Я больше никогда и слова тебе не скажу. И в твою сторону не посмотрю! Ты самый противный мальчишка в школе и самый уродливый!
      И она гордо отвернулась от Поля, хотя сторонний наблюдатель заметил бы, что, как только она это сделала, злые огоньки в ее глазах тотчас же потухли. Похоже, это не укрылось от внимания Типпинга, злобно косившегося на парочку из угла.
      За дверями послышались новые звуки - словно кто-то пальцем перебирал струны скрипки. Мальчики поспешно выстроились в две шеренги, а обе мисс, Матлоу и Дульси, приготовились сделать реверанс. В зал вошел маленький толстый человечек с бакенбардами-котлетками и белым лицом, на котором было написано убеждение, что манеры его обладателя - верх совершенства.
      Мальчики в шеренгах отвесили поклон, не сгибая спины, на что мистер Бердкин величественно склонил голову.
      - Добрый день, мадам. Ну что, юные леди, как поживаете? Чуть ниже реверанс, мисс Матлоу, ногу чуть назад! Прекрасно! Ногу приставить ближе. Отлично! Здравствуйте, джентльмены! Занимайте обычные позиции для наших разминочных упражнений. Итак шассе* (прим.: па в танцах и вольных гимнастических упражнениях. )по залу! Начинает Даммер! Руки слегка касаются плеч! Голову беззаботно забросить назад, осанка свободная, но не небрежная! Прошу!
      Приговаривая в такт, он заиграл на скрипке джигу, а Дам-мер возглавил кавалькаду, которая прыгала по залу с разной степенью скованности. Мистер Бультон скакал вместе со всеми, внутренне кипя от гнева и унижения. "Вот бы посмотрели на меня мои клерки",- вертелось у него в голове.
      Через несколько минут мистер Бердкин прекратил разминку и велел разбираться на пары для лансье.* (прим.:старинная форма кадрили.)
      - Бультон,- распорядился он,- будьте добры взять мисс Матлоу.
      - Благодарю,- отозвался Поль,- по... но я не танцую.
      - Чепуха, чепуха, вы из моих лучших учеников! Ни слова больше! Выбирайте себе партнершу.
      Полю ничего не оставалось делать. Ему придали в пару высокую угловатую девицу, а Дульси сердито насупилась, осадила Типпинга, когда тот робко попросил оказать ему честь станцевать с ней. Она сообщила, что намерена танцевать с Томом.
      Танец начался под аккомпанемент инструкций мистера Бердкина, восклицавшего: "Туловище вперед, отступить, поменяться местами! Балансе!* (прим.: танцевальное па.) Отлично, мисс Матлоу! Больше непринужденности, Чонер! Выше отрывайте ноги от пола. Но не так высоко. Последнюю фигуру еще раз. Плавно, плавно! Буль-тон, вы пропускаете!"
      Поля протащила через все это его партнерша, которая старательно дергалась под музыку, не произнося ни единого слова. Судя по всему, ей было строго-настрого приказано гувернанткой ни в коем случае не разговаривать с мальчиками.
      После танца парочки устроили променад по залу под звуки скрипки, игравшей нечто вроде похоронного марша. Мальчики, исполнявшие роль дам, двигались совсем не по-дамски, а ученик, которому в пару досталась младшая мисс Матлоу, шествовал, сгорая от смущения.
      "Пожалуй, Дику это все показалось бы смешным, случись ему увидеть меня, - размышлял Поль, двигаясь рука об руку с мисс Мэри Матлоу.- Господи, только бы в конце концов вышло по-моему! Сколько времени мне еще валять дурака под эту чертову скрипку?!"
      Но худшее ждало его впереди.
      Во время наступившей паузы мистер Бердкин провозгласил:
      - У меня такое подозрение, что вы позабыли хорнпайп. Может, Бультон докажет, что я ошибаюсь? Если я правильно помню, он танцевал этот танец на редкость точно. Прошу вас, сэр, окажите нам любезность, станцуйте соло.
      Это была последняя капля. Бультон не собирался пасть так низко. Кроме того, он не знал, как плясать хорнпайп. А потому он произнес:
      - Ни за что! С меня хватит этого... шутовства!
      - Это очень невежливая форма отказа, Бультон, невежливая и неприличная. Теперь я просто настаиваю, чтобы вы станцевали хорнпайп. Нехорошо устраивать сцену. Будьте джентльменом.
      - Говорят вам, не могу! - сердито пробормотал Поль.- Я никогда не делал ничего подобного. В мои годы для меня это просто смерть!
      - Нелравда, сэр. Итак, вы решительно не желаете танцевать ?
      - Нет,- отрезал Поль.- Не желаю, черт побери!
      Слово "черт" прозвучало так отчетливо, что на этот счет ни у кого не могло возникнуть никаких заблуждений. Гувернантка взвизгнула и призвала к себе своих воспитанниц. Дульси спрятала лицо в руках, а кое -кто из учеников захихикал.
      Мистер Бердкин порозовел.
      - После этих грязных слов, сэр, да еще в присутствии прекрасного пола, я отказываюсь иметь с вами дело. Прошу встать на эту скамейку. Джентльмены, выбирайте партнеров для шотландки!
      Мистер Бультон, никоим образом не огорченный от того, что его освободили от дурацких танцев, взобрался на скамейку, откуда угрюмо взирал на происходящее. Время от времени гувернантка испепеляла его взором, видя в нем демона порока, а ее воспитанницы, исподтишка косились на него с любопытством, к которому примешивалось восхищение. Дульси же упрямо не смотрела в его сторону.