Говорил он, вкрадчиво посмеиваясь, и те, кого он называл по имени, тоже отвечали смехом, в котором, однако, не было особого веселья, и неловко ерзали на скамейках.
      После этого разговор угас и снова разгорелся, лишь когда появился Том Гримстон. Он вошел с весьма деловым видом и стал дружески обмениваться рукопожатиями.
      Том был пухлый светловолосый коротыш, не пользовав-шийся особым, расположением товарищей, и его первые слова были: "Ну что, ребята, сделали домашнее задание? Папа обещал оставить без прогулок тех, кто не выполнил. Я свое сделал". Если этим сообщением он пытался повысить общее настроение, то потерпел безусловную неудачу.
      Разумеется, домашнее задание на каникулы было сперва отложено, потом позабыто, а затем о нем вспомнили, когда было слишком поздно, и махнули рукой в самоуверенности, порожденной атмосферой родного очага.
      Пока все уныло молчали, Чонер заприметил в углу мистера Бультона и подошел к нему.
      - Оказывается, Дики Бультон просидел все это время тут и не подошел пожать мне руку. Ты со мной не разговариваешь?
      Поль пробормотал что-то нечленораздельное, чувствуя себя крайне неловко.
      - Что с ним? - спросил Чонер.- Никто не в курсе? Он, часом, не проглотил язык.
      - В поезде он у него был,- заметил Кокер.- Лучше бы он тогда его проглотил. У меня идея, ребята. Нет, вроде бы приехал Грим. Попозже я вам ее расскажу.
      На сей раз и впрямь прибыл доктор Гримстон, отчего Поль облегченно вздохнул. Доктор заглянул поздороваться с теми, кого сегодня не видел.
      С доктором приехали Бидлкоиб, Типпинг и все остальные. Вскоре прибыло и новое пополнение, в лице тех, кто приехал более поздним поездом. Последними появились два преподавателя, мистер Блинкхорн и мистер Тинклер. Комната наполнилась гулом голосов, но вскоре доктор позвонил в маленький звоночек и велел всем рассаживаться по местам к ужину.
      Это сообщение мистер Бультон встретил с удовлетворением. Он ослабел и телом и духом и, хотя отобедал сравнительно недавно, но полагал, что немного холодного мяса с пивом или что-то горячее придаст ему силы, необходимые для объяснения.
      Он был уверен в одном. Ни в коем случае он не должен оставаться на ночь в спальне с мстительными и драчливыми подростками. Удастся ему объяснить, кто он или нет, все равно он потребует себе отдельную спальню. Пока же он надеялся, что ужин поможет ему восстановить бодрость духа и уверенность в себе.
      Но трапеза, громко названная ужином, состояла из двух больших тарелок, на каждой из которых высилась гора кусков хлеба, тонко намазанных маслом. Кроме того каждому полагалось по стакану воды. Расстроенный Поль отказался от угощения скорее с непреклонностью, чем с учтивостью. Это не прошло незамеченным.
      - В прошлом семестре, Бультон,- строго заметил доктор Гримстон,- у нас были конфликты из-за твоей привередливости. Твой достойный отец сообщил мне о твоей склонности к чревоугодию за его обильным столом. Не заставляй меня снова читать нотации по этому поводу.
      Чувствуя необходимость поскорее исправиться в глазах доктора, мистер Бультон поспешно схватил два самых больших куска хлеба, но они оказались такими толстыми и плохо пропеченными, что он испытал немалые сложности, пытаясь прожевать и проглотить их, а поскольку он торопился, то единственной наградой стала для него реплика "ест, как свинья" из уст одного из подростков.
      "Надо поскорее бежать отсюда - уныло размышлял он.- Дика здесь явно недолюбливают. Господи, как же мне скверно! Ну почему я не могу отнестись к происходящему как... как к шутке? До чего же твердые здесь скамейки и как болит спина после этих тумаков!
      Наконец настало время отхода ко сну. Мальчики по одному проходили мимо доктора, который, пожимая им руки, желал спокойной ночи.
      Мистер Бультон пропустил вперед всех школьников, ибо .твердо вознамерился немедленно открыть глаза доктора на ошибку, им совершаемую. Но он невероятно нервничал. Дипломатичное, тщательно продуманное вступление, которое он сочинил, в самый нужный момент начисто вылетело у него из памяти. Мозг перестал работать, и Поль подошел к директору школы, сам не зная, что сейчас скажет.
      - Доктор Гримстон,- начал он,- прежде чем отправиться ко сну... я хотел бы... я желал бы...
      - Понимаю,- резко подхватил доктор.- Ты желал бы извиниться за странное поведение в поезде? Ну что ж, коль скоро ты затем нашел способ исправиться, извинение принято. Ни слова больше об этом!
      - Я не о том,- удрученно протянул Поль.- Я хотел объяснить...
      - Объяснить обращение с бутербродами? Если все дело в отсутствии аппетита, у меня нет вопросов, но я терпеть не могу...
      - Согласен,- перебил его Поль, немного придя в себя.- Я и сам терпеть не могу недоеденную пищу, но есть кое-что, о чем я хотел бы с вами поговорить...
      - Если это возмутительное поведение Кокера,- сказал доктор,- то я внимательно слушаю. Я займусь им завтра. Может быть, до тебя дошли сведения о подобном поведении кого-то еще из учеников? Неужели еще кто-то украдкой привез в школу сладости?
      - Господи, да нет же! - воскликнул Поль, теряя терпение.- Неужели вы думаете, что я рыскал по школе в поисках леденцов. Меня занимают проблемы поважней! И я наконец требую, чтобы меня выслушали! Есть семейные тайны, доктор Гримстон, которые могут быть поведаны лишь при соблюдении строжайшей секретности. Я вижу, один из ваших помощников что-то пишет там за столом. Не могли бы мы пойти туда, где нам никто не помешал бы. У вас есть кабинет?
      - Есть, - мрачно подтвердил доктор. - И розга тоже. Если угодно, я могу предъявить и то, и другое. Собственно, так и будет, если ты не перестанешь паясничать. Сейчас же ступай в спальню, пока я не наказал тебя. Все, никаких объяснений!
      И к удивлению тех, кто никогда не бывал в положении мистера Бультона, он покорно пошел. Он отдавал себе отчет, что идет на предательство по отношению к самому себе, совершает постыдное самоотречение. Он прекрасно понимал, что в этот критический момент жизненно важно проявить твердость. Но его храбрость растаяла без следа, и он послушно стал подниматься по деревянной лестнице в спальню.
      - Спокойной ночи, мистер Бультон,- сказала горничная, встретив его на лестнице.- Вы знаете нашу спальню. Вы в шестом номере с мистером Кокером, мистером Бидлкомбом и остальными.
      Поль взобрался на самый верх лестницы и с. мучительным чувством открыл дверь, на которой была выведена цифра 6.
      Это была большая пустая комната, обклеенная простыми обоями. Шторы на окнах были опущены. Обстановка состояла из сосновой стойки с тазиками для умывания и восьми небольших белых кроватей по стенам.
      По причине начала семестра был зажжен камин, и вокруг него скопились ученики, оживленно беседуя.
      - Вот он! Наверное, задержался, чтобы еще поябедничать! - закричали они наперебой, когда Поль вошел.- Ну, Бультон, что ты скажешь в свое оправдание?
      Мистер Бультон почувствовал себя совершенно беззащитным среди этих волчат. Он плохо знал, что такое мальчишки, и понятия не имел, как добиться у них авторитета. До сих пор он рассматривал их как печальную неизбежность, как существа, которые надо держать в ежовых рукавицах. Теперь же он только и мог недоуменно таращиться на них и тупо молчать.
      - Ему нечего сказать в свое оправдание,- подал голос Типпинг.- Что же будем с ним делать? Может, попробуем покачать его в одеяле? Если не подбрасывать слишком высоко или не уронить на пол, никакой беды с ним не приключится.
      - Нет, не надо качать его в одеяле,- вмешался Бидлкомб, и не успел Поль испытать к нему прилив благодарности, как тот продолжал: - Лучше попробуем постегать его полотенцами.
      - Прошу иметь в виду,- заговорил Поль, не без оснований сочтя, что это может оказаться весьма болезненным,- что я не позволю стегать себя полотенцами! В жизни никто со мной не обращался подобным образом. У меня и так хватает проблем, чтобы еще объясняться с вами, юные варвары!
      Поскольку в этой тираде подростки не услышали просьбы о помиловании, а скорее даже наоборот, они образовали кружок вокруг жертвы и стали охаживать Поля мокрыми полотенцами с таким дьявольским искусством, что острые концы обжигали, словно тонкие плети, и он вертелся, как волчок, изрыгая, как это ни прискорбно, жуткие проклятья.
      Когда мистер Бультвн дошел до полного исступления, Бидлкомб подал свой сладкий голосок:
      - Внимание, друзья, я слышу Грима. Пусть он разденется и ложится, а мы потом добавим ему тапочками.
      Когда в дверном проеме показалась крупная фигура директора, дети, быстро раздевшись, уже лежали под одеялами, Мис-стер Бультон тоже старался не мешкать, но это ему не удалось, и он получил выговор от доктора. Затем Гримстон прикрутил газовые светильники и стал обходить другие спальни. Когда же тяжкие звуки его шагов стихли, веселые обитатели спальни номер шесть стали лупить мистера, Буль тона тапочками, пока не выбились из сил, после чего дрожавшему от гнева и страха Полю было позволено залезть в холодную жесткую постель. Затем, после небольшого и довольно мрачного обмена репликами, школьники стали один за другим погружаться в сон. Тишина вскоре стала сменяться храпом, а Поль лежал без сна, слушал, как потрескивает, догорая, камин, и мрачно размышлял о том ужасном повороте судьбы, который так круто изменил его жизнь за последние несколько часов, и лихорадочно пытался придумать, что же сказать доктору, чтобы тот ему поверил.
      5. В ОПАЛЕ
      Наконец к мистеру Бультону пришел сон, а с ним и краткое забытье. Не успел сквозь ставни забрезжить серый рассвет, как мистер Бультон проснулся и сразу вспомнил свои беды.
      В комнате было жутко холодно, и он лежал в кровати, дрожа от холода и готовясь к новым испытаниям.
      Не спал только он. Время от времени на одной из кроватей кто-то начинал говорить во сне или смеяться, возможно, вспоминая что-то из клоунады, что смотрел в театре на каникулах.
      Один раз пробудился новичок Киффин, издал глубокий вздох и, тихо всхлипывая, снова заснул.
      Мистер Бультон не мог далее бездействовать. Он решил, что если встанет, то, возможно, его несчастья покажутся ему менее ужасными. Кроме того, он счел благоразумным завершить слов утренний туалет до того, как проснутся его новые товарищи.
      Осторожно, страшась даже мысли, что кто-то из них может проснуться и снова напасть на него с тапочками, он разбил тонкий ледок в одном из умывальных тазиков и, цепенея от холода, умыл лицо и руки. Он расчесал волосы в сделал пробор - занятие, по естественным причинам, давно сделавшееся для него излишним, а потому доставившее ему ныне немалые хлопоты. Затеи он тихо спустился по поскрипывающей лестнице, как раз когда дворецкий стал звонить в большой вокзальный колокол, Чтобы явь поскорее вытеснила сон из ушей школьников.
      В классной комнате позевывающая горничная только-только разжигала камин, из-за чего желтые клубы дыма наполнили помещение, вынудив ее приоткрыть окна, отчего температура, каковая и так была не высока, еще более понизилась.
      Некоторое время Поль стоял у камина, пытаясь унять озноб и собраться с духом. Если бы в этот момент вошел доктор Грим-стон, он бы бурно заявил протест насчет всего происходящего и потребовал бы свободу. Но доктор не вошел.
      Дверь, однако, отворилась, и в комнате появилась хорошенькая девочка в темном платье и белом передничке. У нее были большие серые глаза и каштановые волосы, спадавшие челкой на лоб и мягкими длинными прядями на плечи. У нее было чуть овальное, довольно серьезное лицо, хотя оно удивительно менялось, когда она улыбалась.
      Испустив радостный крик, девочка бросилась к мистеру Бультону:
      - Дик, дорогой! - крикнула она.- Я так рада! Я думала, ты приедешь вчера пораньше. Я бы дождалась тебя, но мама не разрешила...
      Кое-кто, возможно, был бы рад услышать такие слова, хотя бы и обращенные к нему по ошибке. Для учеников Крайтон-хауза школа была бы и вовсе несносной, если бы не присутствие Дульси Гримстон, избавлявшее ее от многих ужасов.
      Мистер Бультон, однако, как уже говорилось, терпеть не мог детей. Когда видишь их пустяковые ссоры и обиды, слышишь их вечные крики, а также платишь за их проказы, даже самые очаровательные создания могут показаться исчадиями ада. Мистер Бультон был порядком раздражен этим появлением, хотя постарался и виду не подать.
      - А! - сказал он снисходительно.- Ты, значит, дочка мистера Гримстона, так? Как поживаешь, милочка?
      Дульси остановилась и, сдвинув брови, удивленно посмотрела на него. Ее рот задрожал.
      - Почему ты так со мной разговариваешь? - спросила она.
      - Как же мне иначе разговаривать? - удивился Поль.
      - Раньше ты говорил иначе,- жалобно отвечала Дульси. Мне просто подумалось, что тебе будет приятно снова увидеть меня. Когда ты уезжал на каникулы, ты попросил меня поцеловать тебя. Я поцеловала и теперь понимаю, что напрасно. Ты подарил мне имбирный леденец, на котором свинцовым карандашом было написано мое имя, а я тебе - лепешку от кашля с моим. Это означало, что отныне мы возлюбленные. Но похоже, ты съел свой леденец.
      "Ужасно,- думал мистер Бультон.- Что мне ей сказать? Девочка явно принимает меня за этого негодяя Дика".
      - М-да,- сказал он вслух.- Ты еще слишком молода для таких глупостей. Тебе следует думать о куклах, вышивании, а не о возлюбленных.
      - Что ты говоришь! - вознегодовала Дульси.- Ты знаешь, что я не маленькая и я уже не играю в куклы - разве что изредка. Дик, почему ты такой злой? Ты изменил мнение обо мне?
      - Я изменил облик,- сказал Поль.- Но это не важно. Ты не поймешь. А. теперь беги и поиграй, как подобает хорошей девочке!
      - Я все поняла,- сказала Дульси.- Ты был на какой-то вечеринке и там встретил противную девчонку! И она тебе понравилась больше, чем я.
      - Это абсурд! - сказал мистер Бультон.- Сущая чепуха. Зачем ты плачешь? Это просто глупо! Ты ошиблась. Я вовсе не Дик, которого ты знала.
      - Еще бы! - всхлипывая, проговорила Дульси.- Но, Дик, ты снова станешь таким, как прежде? Обещай!
      И к ужасу и тревоге Поля, она обняла его за шею и, уткнувшись в плечо, горько заплакала.
      - Господи! - возопил он,-Что это! Не надо! Отпусти меня! Кто-то идет. Если это твой папа, мне конец!
      Но было поздно. Поверх ее головки он увидел Типпинга, который вошел в комнату и грозно уставился на них. Дульси тоже увидела его, отскочила к окну, кое-как вытерла слезы и затем, пробормотав "доброе утро", прошмыгнула в дверь, оставив Поля один на один с разъяренным Типпингом. После долгой неловкой паузы тот сказал:
      - Что ты ей наговорил? Почему она плачет?
      - А тебе что за дело? - отвечал Поль, стараясь говорить твердым голосом.
      - А то, что Дульси мне уже давно нравится, но она мне не сказала еще ни одного теплого слова. Я все не мог взять в толк, почему бы это, Ну а теперь все ясно. Значит, ты мне встал поперек дороги, да? Я слышал, как она называла тебя милым Диком.
      - Не будьте ослом, сэр!- сердито буркнул Поль.
      - А ты мне не груби! - молвил Типпинг, двинувшись вперед с явным намерением сначала пихнуть противника как следует, а затем и отколошматить.- Заруби себе на носу: я не потерплю, чтобы Дульси кружил голову какой-то щенок. Она заслуживает кавалера получше. И если я еще застану тебя в ее обществе, если ты будешь говорить с ней, как сегодня, и если она отдаст тебе предпочтение перед другими ребятами, я Отлуплю тебя так, как тебе и не снилось. Так что берегись!
      Тут в комнату вошли другие школьники и расположились возле огня. Поль отошел от сердитого Типпинга к окну и стал смотреть на голые деревья и промерзшую дорогу.
      "Я должен рассказать доктору все, как есть,- размышлял он.- Но стоит мне открыть рот, он начинает угрожать мне поркой. Если я останусь здесь, ко мне будет приставать с разговорами девчонка, а этот рыжий малый станет меня лупить. Только бы мне удалось поговорить с доктором после завтрака!"
      Не без удовлетворения Поль припомнил, что дополнительно платил за "мясо на завтрак" к счету за содержание Дика,- его теперешний молодой и растущий организм настоятельно требовал пищи.
      В восемь вошел доктор и, возвестив о завтраке, первым двинулся в так называемый Обеденный зал. Последний вовсе не заслуживал столь громкого названия,- длинная узкая комната на первом этаже, гд" были краны и печи, наводила на подозрения насчет того, что ранее здесь помещалась черная кухня.
      Доктор уселся за стол, соединявший два ряда параллельно поставленных стелов, на которых были тарелки с бутербродами и белые чашки с блюдцами, а миссис Гримстон, Дульси и Том сели на противоположном конце, там, где выселись два отвратительных оловянных кофейника.
      Когда мистер Бультон сел за стол, он испытывал такой голод, какого не знавал уже многие годы. Но он с отвращением увидел на тарелке, вопреки всем своим надеждам, не пару сваренных вкрутую яиц, не аппетитно поджаренную колбасу с румяной корочкой, не омлет и даже не кусок домашнего бекона, но пару холодных обезглавленных сардин в лужице зеленоватого масла.
      Мистер Бультон терпеть не мог эту рыбу, к тому же ее питательные и вкусовые свойства никак не способствовали повышению настроения, необходимого для объяснений.
      Он, однако, заставил себя проглотить сардины, запив жутким безвкусным кофе. Эта трапеза так разительно отличалась от обильных, отменно приготовленных завтраков, к которым он привык за многие годы, что ему сделалось очень нехорошо.
      Во время еды школьникам запрещалось разговаривать. Время от времени доктор отрывался от тарелки с почками на поджаренном хлебе, вызывавшими завистливые взоры школьников, чтебы сказать что-го жене на другом конце стола, но в основном завтрак шел под аккомпанемент звяканья чашек и блюдец, а также жеванья воспитанников.
      Затем, когда тарелки очистились и дети, насытившись, стали вяло переглядываться, появился младший учитель, мистер Тинклер. Недавно он закончил маленький а малоизвестный колледж в Кембридже, где лишь на два места оказался от конца к нежеланной деревянной ложки*. (прим.: Деревянная ложка присуждается студенту в Кембридже, занявшему последнее место на выпускном экамене по математике.)
      Это не помешало доктору Гримстону сообщить во всеуслышание, что его ассистент - выпускник Кембриджа, допущенный к экзамену по математике для особо преуспевающих. Это был невзрачного вида человечек, похоже, не очень радовавшийся подобной рекламе.
      - Мистер Тинклер,- произнес доктор не предвещавшим ничего хорошего голосом,- если бы у иеня была привычка делать замечания преподавателям перед всей школой чего, к счастью, я никогда не делал,- то я бы сказал, что поздно встающий учитель подает плохой пример учащимся и не успевает сделать все намеченное на день.
      Мистер Тинклер пробормотал что-то нечленораздельное, сел е пристыженным выражением и набросился на хлеб с маслом с деловитостью, каковая, похоже, скрывала его смущение.
      Вскоре доктор взглянул на часы и сказал:
      - Ну а теперь, дети, у вас есть полчаса, чтобы поиграть в охоту порезвитесь. Потом я сделаю объявление. Не вставайте, мистер Тинклер, если вы еще не позавтракали!
      Мистер Тинклер, однако, предпочел завершить трапезу, нежели продолжать ее под надзором своего начальника. Поэтому, пробормотав, что он отлично поел,- что никак не соответствовало действительности,- он двинулся за учениками. Они пошли одевать ботинки, чтобы потом двинуться на гимнастическую площадку.
      Перспектива игры в охоту не вызвала у питомцев доктора Гримстона того энтузиазма, какой вполне можно было бы ожидать от детей, получивших разрешение немного порезвиться. Но игра в охоту, более известная под названием "лагерь пленных", не была у них в чести, поскольку отличалась монотонностью и не требовала большого искусства. Кроме того, был у нее еще один недостаток, оказавшийся бы фатальным и для более волнующего развлечения: игра эта носила обязательный характер. В футбол и крикет играли в неучебное время, для чего доктор арендовал площадку неподалеку от школы. На школьной же площадке разрешалось играть в охоту и только - это, по мнению доктора, давало необходимую разрядку и уберегало школьников от неприятностей. И если кто-то по своеволию затевал что-то непредусмотренное, это развлечение быстро приходилось сворачивать по приказу начальства, каковой выполнялся неукоснительно.
      Благие намерения доктора, короче, заставили учеников невзлюбить игру, которая игралась по нескольку часов в день неделю за неделей и навсегда утратила свою свежесть и привлекательность.
      Утро выдалось солнечное и морозное. Земля промерзла за ночь, покрылась инеем и поскрипывала под ногами. Воздух освежал и бодрил, а голые черные ветви деревьев рельефно выступали на голубом утреннем небе.
      В такую погоду хорошо кататься на конька! по темно-зеленому льду или отправиться в долгую прогулку в какой-нибудь городок, где проводится ярмарка. Но сейчас это солнце, эта свежесть никакой радости не вызывали: слишком печальным был контраст между обещанием безграничной свободы и унылой необходимостью учебы и зубрежки.
      Поэтому ученики вяло разгуливали по площадке, а потом собрались в ее дальнем конце, где была прочерчена глубокая борозда, отмечавшая границу "лагеря". Никто и не собирался начинать игру. Дети сбились в кучки и тихо судачили, притоптывая ногами, чтобы согреться. Постепенно к ним присоединились и приходящие ученики. Кто-то бестактно выказал радость, что наконец-то начинаются занятия и можно будет развеять скуку - заявление, решительно не сочетавшееся с общей атмосферой уныния, охватившего обитателей интерната.
      Если мистер Тинклер, вскоре подошедший к своим воспитанникам, не очень Отличился за завтраком, то теперь он решил вовсю наверстывать упущенное. Своим лихим мужским разговором он вызвал явное уважение младших учеников.
      - Недостаток жизни в этом месте,- рассуждал он с великолепным презрением в голосе,- состоит в том, что человек не может выкурить утреннюю трубку. Я так к этому привык, что этого страшно не хватает. Конечно, прояви я настойчивость, Тримстон не Стал бы возражать, но когда вокруг столько малышей, это было бы неважным примером...
      Зрелище и впрямь было бы неважное, если бы мистер Тин-клер позволил себе что-то крепче самой слабенькой сигаретки. Он был курильщик, у которого любовь к табаку сочеталась со страхом перед пагубными последствиями курения. К счастью, сейчас он мог не опасаться, что об этом узнают окружающие, и потому не видел смысла признаваться в своих слабостях.
      - Кстати о курении,- продолжал он с мягкой усмешкой, словно воскрешая в памяти нечто дьявольски порочное, - я не рассказывал вам, друзья, о переплете, в который чуть не угодил в университете? У них есть дурацкое правило, запрещающее курить на улицах. Правда, мы не больно-то обращали на это внимание. Так вот, как-то вечером, в десятом часу, шли мы по улице и курили - я, а также Бошер и Пиблз, оба известные забияки, и большие мои приятели. И вдруг откуда не возьмись нам навстречу проктор* (прим.:в Кембридже и Оксфорде инспектор, надзирающий за дисциплиной.) и два его бульдога - я имею в виду не собак, а двух крепких парней, помогающих проктору. Бошер сказал: "Бежим!" и они с Пиблзом дали деру. Ребята не трусы, просто немного растерялись. Я же пошел дальше как ни в чем не бывало, попыхивая сигарой. Проктор буквально полез на стенку. "Что вы хотите этим сказать, сэр?- спрашивает он меня, побледнев от ярости. Он славился своей настырностью и непреклонностью, потому-то его и сделали проктором. - Почему вы нарушаете правила университета?" - "Вечер сегодня прекрасный",- отвечаю ему я, решив, что спокойствие - лучшее оружие. "Вы хотите меня оскорбить?" - спрашивает он. "Ни в коем разе, старина,отвечаю.- Не желаете ли сигару?" Тут его терпение лопнуло, и он подозвал бульдогов. "Заберите его! - истошно завопил он.- Я добьюсь его отчисления!" "Сначала я отчислю вас",- говорю я на это :и легонько его так толкаю - я не хотел ничего плохого, но если бы видели, как он полетел вверх тормашками! Потом я отправил туда же бульдога, чтобы наш проктор не скучал, а его напарник не стал дожидаться своей очереди и почтительно посторонился, пропускал меня. Я докурил, сигару и закончил прогулку.
      - Проктор сильно ушибся? - почтительно осведомился кто-то из малышей.
      - Больше перепугался,- весело отозвался мистер Тинклер.- но так или иначе, после того случая, он подал в отставку - это оказалось слишком сильным потрясением. Над ним по этому поводу сильно подшучивали, но никто не догадался, что в этом был замешан я.
      Подобные героические легенды, напоминавшие поэмы Гомера, должны были, по мысли Тинклера, внушать учащимся уважение. На самом деле он и впрямь однажды повстречался с проктором вечером, но их взаимоотношения носили самый мирный характер и он напрасно наговорил на себя, изображая раз-бойника и сорвиголову. И хотя на следующий день состоялась финансовая операция, в ходе которой одна сторона уплатила другой шесть шиллингов восемь пенсов, нроктор н бульдоги продолжали исполнять свои обязанности, а мистер Тинклер, и всегда-то испытывавший благоговение перед ними, стал относиться к ним прямо-таки с трепетом. На этом шатком фундаменте он впоследствии и воздвиг причудливое здание вымысла, и порой сам начинал верить, что в свое время был жутким повесой, что было, признаться, далеко от истины.
      Возможно он продолжал бы в том же духе, очерняя себя немилосердно и внушая зависть и восхищение малышам, если бы в этот момент на лестнице, ведущей к площадке, не показался доктор Гримстон, отчего мистер Тинклер загорелся живейшим интересом к игре, каковая, в свою очередь, как по волшебству сделалась куда более интенсивной.
      Но доктор некоторое время хмуро оглядывал своих питомцев, а потом внезапно крикнул: "Все в школу!"
      Гримстон произносил эту фразу на разные лады. Иногда он делал ото с интонациями человека, вынужденного напомнить, что делу время, а потехе, увы, только час, иногда добродушно наблюдал за невинными забавами школьников и лишь потом призывал их заняться учебой, давая понять, что он делает это отнюдь не по жестокосердию, но как человек, сам подчиняющийся закону. Иногда же он появлялся внезапно и резким голосом отдавал команду прекратить игру. В такие моменты школьники знали, что нависла беда.
      Похоже, так обстояло дело и сейчас, и как очередную дурную примету они отметили появление мистера Блинкхорна, который, обменявшись репликами с мистером Тинклером, удалился вместе с последним.
      - Он отправил их погулять,- сообщил Сигерс, собаку съевший на дурных предзнаменованиях.- Значит, будет скандал.
      Скандалы, хоть случавшиеся в Крайтоне часто, а потому вроде бы выработавшие у школьников защитные рефлексы, тем не менее переносились ими трудно. Доктор Гримстон был вспыльчив и не умел сдерживать себя в минуты гнева. Он болезненно воспринимал даже те малейшие нарушения дисциплины, которые другие на его месте сочли бы сущими пустяками, и если бы обнаруживал нарушение, то не знал покоя до тех пор, пока не устанавливал точное числа нарушителей и степень их вины.
      В таких случаях он собирал учащихся в зале и обращался к ним с длинной речью, постепенно доводя себя до такой степени негодования, что несчастные слушатели готовы были от ужаса провалиться сквозь землю. Бывало, нарушители приходили к скоропалительному выводу, что запираться бессмысленно и их уже вывели на чистую воду, после чего они сознавались в преступлениях, о которых доктор понятия не имел. Похожим образом в рыбацкий невод попадают рыбы всех размеров и пород или тяжелый артиллерийский обстрел в морских сражениях заставляет всплывать тела ранее утонувших моряков.
      Поль, разумеется, обо всем и не догадывался. По обыкновению, он держался в сторонке, собираясь с силами, чтобы сделать признание при первом же удобном случае. Он двинулся вслед за остальными и, поднимаясь по лестнице, задался вопросом, не засадят ли его за зубрежку.
      Мальчики проходили в классную комнату в угрюмом молчании и усаживались за парты и столы. Доктор уже был там. Он стоял, опершись одной рукой на кафедру, и глядел на них с таким грозным видом, что от его взгляда и мертвой тишины многим стало решительно не по себе.
      Доктор начал речь. Он сообщил, что теперь, когда все снова собрались здесь, он сделал открытие, касающееся одного из учеников, которое хоть и удивило и оторчило его, но тем не менее должно быть доведено до всеобщего сведения.
      Мистер Бультон не верил своим ушам. Его тайна разгадана, негодный трюк Дика будет предан гласности, а пострадавшему принесут извинения. Возможно, со стороны доктора не совсем тактично заявлять об этом во всеуслышание, но хорошо все, что хорошо кончается, и он, Поль, вполне готов закрыть на это глаза.
      Поэтому он устроился поудобнее, откинувшись на спинку, скрестив ноги и показывая всем своим видом, что он наперед знает, о чем будет речь.
      - С тех пор как я посвятил себя воспитанию юношества,- говорил доктор,- я всегда заботился о том, чтобы мои ученики получали обильное питание, чтобы у них не было повода тайком добывать разнообразные лакомства. Я всегда присутствовал при их трапезах, я отечески следил за их играми...
      Тут он сделал паузу и так отечески посмотрел на учеников в первых рядах, что те не знали, куда деться от смущения.
      "Он отклоняется от сути",- озадаченно отметил про себя Поль.
      - Я сделал это в убеждении, что простая, здоровая и обиль ная пища за моим столом окажется достаточно сытной для юных организмов, чтобы не возникало соблазна в сладостях разного рода. Таковые раз и навсегда запрещены в моей школе и все школьники это прекрасно знают. И тем не менее что я вижу! - тут постепенно Гримстон стал ослаблять контроль за своими эмоциями, все больше и больше поддаваясь праведному гневу.- Находятся натуры столь низкие, столь неспособные ценить доброту, столь лишенные даже намека на честь и совесть, что они готовы бросить вызов разумным предосторожностям, введенным ради их же блага. Сейчас я не стану называть их по именам, пусть лучше они заглянут себе в сердца и осознают свою вину.
      При этих словах каждый ученик в отдельности, смекнув, к чему клонит наставник, попытался принять вид искренней невинности, как правило неудачно.