Первые сообщения об успехах революционных сил несколько успокоили Троцкого. Он вспоминал: «Можно отойти от телефона. Я сажусь на диван. Напряжение нервов ослабевает. Именно поэтому ударяет в голову глухая волна усталости. «Дайте папиросу!» – говорю Каменеву… Я затягиваюсь раза два и едва мысленно успеваю сказать себе: «Этого еще недостаточно», как теряю сознание». Хотя Троцкий это отрицал, Дейчер утверждает, что с ним случился обычный для него эпилептический приступ.

Очевидно, как это было у него с детских лет, психологический стресс, под которым он находился в эти дни, спровоцировал обычную для него острую реакцию нервной системы. В последующие годы стрессы все чаще вызывали у Троцкого болезненные реакции организма и затяжные недуги, с трудом поддававшиеся лечению.

На сей раз Троцкий довольно быстро пришел в себя. Красногвардейские части и войска революционного гарнизона столицы продолжали занимать стратегически важные объекты в городе. Многочисленные воспоминания очевидцев и участников октябрьских событий свидетельствуют о том, что легкость, с которой большевистские силы овладели столицей, объяснялась не только их организованностью, но и отсутствием серьезного сопротивления со стороны правительственных войск. Противник большевиков Б. Соколов писал: «Как это подтверждали многие военные специалисты, реальная боевая величина петроградского гарнизона была ничтожна, и одного-двух полков, вполне преданных и боеспособных, было бы достаточно, чтобы держать в своем повиновении весь гарнизон». Однако таких полков не нашлось в октябре 1917 года, и Соколов признавал: «Огромное большинство полков и военных частей было совершенно деморализовано, и воинская дисциплина в них отсутствовала. Офицерство, после Корниловского дела взятое под особое подозрение солдатскими массами, было настроено пассивно-оппозиционно и к свергнутому Временному правительству, и к демократии, и к Учредительному собранию. В полках все партийные организации, кроме большевистских, распались, и условия отнюдь не благоприятствовали организации новых».

Не было серьезного сопротивления и со стороны населения столицы. Хотя рабочие окраины были за большевиков, Соколов, видимо, был прав, утверждая, что «петроградский обыватель», то есть представитель средних городских слоев, «был настроен резко противобольшевистски». Однако эти настроения перевешивали «недовольство Временным правительством, недовольство из-за его левизны и слабохарактерности…, страх перед большевизмом, и над всем этим – пассивность, чуть ли не возведенная в принцип: «Нам, мол, надоела политика, пусть другие борются с большевиками». «Посмотрим, мол, как они справятся с большевиками». «Мы, мол, что… Наша хата с краю!»

Значительная часть противников большевиков надеялась на давно ожидавшееся выступление контрреволюционных сил, которое должно было покончить и с большевиками, и со всеми левыми. В воспоминаниях некоего Ан-ского, находившегося в эти дни в Москве, утверждалось, что в его антибольшевистском окружении «почти все остались при своем старом оптимизме: большевистская власть, мол, не сумеет долго удержаться». При этом враги большевиков сами не желали принимать активного участия в борьбе. Эти настроения определили и отступление правительственных сил в Петрограде, а затем провал попытки Керенского войти в Петроград с помощью казачьего корпуса Краснова и пассивное отношение подавляющей части населения столицы к разгону Учредительного собрания.

Хотя утром 25 октября 1917 года Временное правительство еще продолжало заседать в Зимнем дворце, Военно-революционный комитет опубликовал обращение «К гражданам России!», написанное Лениным. В нем говорилось: «Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона. Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, это дело обеспечено. Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!»

В 2 часа 35 минут дня 25 октября в Смольном открылось экстренное заседание Петроградского Совета. Свое выступление на этом заседании Ленин открыл словами: «Товарищи! Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики совершилась».

К этому времени Троцкий полностью оправился после приступа. 25 октября Джон Рид увидел Троцкого, полного энергии, на заседании Петроградского Совета, когда тот объявлял, что «Временного правительства больше не существует» и что «на фронт уже отправлены телеграммы, извещающие о победе восстания». На реплику: «Вы предрешаете волю Всероссийского съезда Советов», Троцкий, по словам Рида, «холодно» заявил: «Воля Всероссийского съезда Советов предрешена огромным фактом восстания петроградских рабочих и солдат».

В отличие от их противников большевики проявляли решительность в подавлении малейших попыток к сопротивлению. Оправдывая необходимость суровой политики жестокостью противника («В Москве, например, произошло много таких случаев, где проявлялась юнкерами жестокость, расстрел пленных солдат и пр.»), Ленин требовал ответных мер: «И мы должны применить силу, арестовать директоров банков и пр… В Париже гильотинировали, а мы лишь лишим продовольственных карточек тех, кто не получает их от профессиональных союзов. Этим мы исполним свой долг… Когда нам говорят… что власти нет, тогда необходимо арестовывать – и мы будем. И пускай нам на это будут говорить ужасы о диктатуре пролетариата. Вот викжелевцев арестовать – это я понимаю. Пускай вопят об арестах. Тверской делегат на Съезде Советов сказал: «всех их арестуйте», – вот это я понимаю; вот он имеет понимание того, что такое диктатура пролетариата».

Ленин констатировал, что перед восстанием некоторые ведущие большевики выступили против него, а после победы отказывались работать в правительстве, ссылаясь на необходимость создания широкой коалиции с другими социалистическими партиями, Троцкий выступил в его поддержку, осудив курс на сотрудничество с эсерами и меньшевиками: «Троцкий давно сказал, что объединение невозможно. Троцкий это понял, и с тех пор не было лучшего большевика».

Ленин видел в Троцком человека, который готов был поддержать жесткие репрессии правительства против оппозиции. В первые дни Октября Троцкий заявлял: «Мелкобуржуазная масса ищет силы, которой она должна подчиняться. Кто не понимает этого – тот не понимает ничего в мире, еще меньше – в государственном аппарате». Он требовал всемерно использовать вооруженное насилие: «Нельзя, говорят, сидеть на штыках. Но и без штыков нельзя. Нам нужен штык там, чтобы сидеть здесь»… Против нас насилие вооруженное. А чем повалить? Тоже насилием».

Выступая в Петроградском Совете, Троцкий заявлял: «Требование прекратить репрессии во время Гражданской войны равносильно требованию, чтобы мы прекратили Гражданскую войну… Наши враги не предложили нам мира». Исходя из этого, Троцкий отстаивал действия по установлению строгого контроля над печатью, меры по запрещению партии кадетов.

В борьбе с контрреволюцией Троцкий провозгласил необходимость придерживаться принципа заложничества. После взятия в плен нескольких солдат контрреволюционных сил он объяснял Петроградскому Совету: «Пленные, которых мы взяли, – это наши заложники. Если наши враги будут брать наших пленных, пусть знают, что мы обменяем каждого рабочего и крестьянина на пять военных кадетов… Мы знаем, как помещики и капиталисты относились к нашим восставшим солдатам, рабочим и крестьянам, сколько крови они пролили, сколько жизней они уничтожили». В своих выступлениях в эти дни Троцкий постоянно напоминал, что контрреволюция должна заплатить в пятикратном размере за жертвы революционеров. Выступая в ЦИК с призывом беспощадно подавлять мятежи юнкеров, Троцкий заявлял: «Когда кровь уже пролита, есть только один путь – беспощадная борьба». И хотя он продолжал далее: «Мы никого не казнили и не собираемся этого делать», тут же провозгласил: «За каждого убитого революционера мы убьем пять контрреволюционеров».

Через несколько месяцев Троцкий продемонстрировал, что он способен воплощать свои угрозы в действия. Сторонник Троцкого Д.Б. Рязанов, выступая на VII съезде РКП(б), резко осудил приказ Троцкого, подписанный им, как председателем Петросовета, в начале марта 1918 года, о расстреле шестерых петроградских студентов, у которых при обыске были найдены воззвания и прокламации с призывами к свержению Советской власти. «Те, кто знает, что проделывается именем Советской власти, и кто покрывается именем самой революционной в мире партии – большевиков, – говорил Рязанов, – те, кто знает ту гнусную вещь, которая совершилась два дня назад, когда были расстреляны шесть ни в чем не повинных людей на основании безумного приказа о немедленном расстреле, подписанного Троцким, те поймут, во что превращаются действия именем пролетарской партии». Однако это выступление не вызвало поддержки со стороны других делегатов съезда.

Видимо, учитывая способность Троцкого к беспощадным действиям, Ленин предложил ему в новом Советском правительстве пост народного комиссара внутренних дел. Этот пост шел вторым в перечне наркомов после поста председателя Совнаркома, занятого Лениным. По словам Троцкого, «Ленин требовал, чтобы я стал во главе внутренних дел: борьба с контрреволюцией сейчас главная задача. Я возражал и, в числе других доводов, выдвинул национальный момент: стоит ли, мол, давать в руки врагам такое дополнительное оружие, как мое еврейство? Ленин был почти возмущен: «У нас великая международная революция, – какое значение могут иметь такие пустяки?» На эту тему возникло у нас полушутливое препирательство». В конечном счете Троцкий «завоевал на свою сторону Свердлова и еще кое-кого из членов ЦК. Ленин остался в меньшинстве. Он пожимал плечами, вздыхал, покачивал укоризненно головой и утешил себя только тем, что бороться с контрреволюцией будем все равно, не считаясь с ведомствами».

Троцкий верно оценил значение «национального момента». Хотя в составе первого советского правительства (его состав был опубликован в газете «Рабочий и Солдат» от 27 октября 1917 г.) он был единственным евреем, молва утверждала, что почти все правительство состоит из евреев. Эта версия оказалась живучей и в книге Дикого «Евреи в России и СССР» (которая до сих пор постоянно переиздается), утверждается, что в первом советском правительстве из 22 его членов русских было трое, один был грузином, один был армянин, а евреев – 17. В подтверждение точности этих сведений А. Дикий приводил перечень членов Советского правительства, утверждая, что он был «сравнен со списками, содержащимися в книге «Правители России», изданной в 1962 году в Ирландии, на которой стоит разрешение печатать католического епископа Ватерфордского и Лисморенского Иеремии». Подлинный список первого состава Совнаркома с указанием национальностей наркомов совершенно не подтверждает вывод Дикого и епископа Иеремии:

Председатель Совета – Владимир Ульянов (Ленин) – (русский).

Народный комиссар по внутренним делам – А.И. Рыков – (русский).

Земледелия – В.П. Милютин – (русский).

По делам военным и морским – комитет в составе: В.А. Овсеенко (Антонов), Н.В. Крыленко и П.Е. Дыбенко – (все русские).

По делам торговли и промышленности – В.П. Ногин – (русский).

Народного просвещения – А.В. Луначарский – (русский).

Финансов– И.И. Скворцов (Степанов)– (русский).

По делам иностранных дел – Л.Д. Бронштейн (Троцкий) – (еврей).

Юстиции – Г.И. Опоков (Ломов) – (русский).

По делам продовольствия – И.А. Теодорович – (поляк).

Почт и телеграфа– Н.П. Авилов – (русский).

Председатель по делам национальностей – И.В. Джугашвили (Сталин) – (грузин).

Различные оценки численности евреев в Советском правительстве объясняются тем, что в список Дикого и ирландского епископа Иеремии не были включены многие русские, занимавшие посты наркомов (Скворцов-Степанов, Опоков-Ломов, Милютин и другие). Зато в состав Советского правительства были произвольно введены лица еврейской национальности, никогда не занимавшие постов наркомов. При этом указаны должности, которые никогда не существовали в составе Совнаркома. Так, в этом списке числились: «Президент Высшего Экономического Совета – Лурье (Ларин) – еврей. Комиссар по восстановлению – Шлихтер – еврей. Комиссар Государственного контроля – Ландер – еврей. Комиссар государственных работ – Кауфман – еврей. Комиссар общественных работ – Шмит – еврей. Комиссар общественных снабжений – Е. Лилина (Книгисен) – еврейка. Комиссар вероисповеданий – Шпицберг – еврей. Комиссар общественной гигиены – Анвельт – еврей. Комиссар финансов – Гуковский – еврей. Комиссар печати – Коген (Володарский) – еврей. Комиссар по делам о выборах – Радомысльский (Урицкий) – еврей. Комиссар Юстиции – Штейнберг – еврей. Комиссар по эвакуации – Фенигштейн – еврей. Его помощники – Равич и Заславский – евреи». В состав Совнаркома был введен и «Народный комиссар – Апфельбаум (Зиновьев) – еврей», хотя Зиновьев никогда в этом органе власти не работал, а народных комиссаров без портфелей не существовало.

Аналогичным способом Диким был преобразован и состав ЦК большевистской партии в первый год революции. Его численность была сокращена им до 12 человек (вместо 21 члена и 8 кандидатов, избранных в августе 1917 года, и 15 членов и 8 кандидатов, избранных в марте 1918 года). Из состава ЦК Дикий произвольно вывел Артема (Сергеева), Берзина, Бубнова, Дзержинского, Коллонтай, Крестинского, Милютина, Муралова, Ногина, Рыкова, Смилгу, Сталина, Стасову и других, но зато включил в ЦК без всяких на то оснований Лурье, Володарского, Смидовича, Стеклова (Нахамкеса) и других. С помощью таких нехитрых манипуляций автор утверждал, что из 12 членов ЦК лишь трое были русскими, а 9 – евреями.

Однако и без подобных фальсификаций в стране многие верили в засилье евреев в руководстве Советов и в рядах большевистской партии. Если даже присутствие одного еврея в правительстве позволяло досужей молве утверждать, что правительство почти поголовно состоит из евреев, то неудивительно, что вскоре за рубежом распространились сведения о том, что Россия управляется исключительно евреями. Это утверждение подкреплялось и другими сведениями. В различных книгах (например, в сравнительно недавно изданной работе Дэвида Дюка «Еврейский вопрос глазами американца») приведены ссылки на некоего Роберта Уилтона, корреспондента лондонской «Тайме», который в 1918 году сообщал, что Россия управляется «384 комиссарами. Из них 2 негра, 13 русских, 15 китайцев, 22 армянина и более 300 евреев. Из последнего числа 264 были выходцами из США с момента падения Правительства Российской Империи». Не раз использовались и сведения методистского священника А. Саймонса, находившегося до 1919 года в Петрограде, о том, что советский «правительственный аппарат состоял из 16 русских и 371 еврея, причем 265 из этого числа прибыли из Нью-Йорка». Коммерческий атташе при посольстве США в Петрограде, пробывший там с июня 1916 по сентябрь 1918 года, свидетельствовал в комиссии конгресса, что две трети большевиков составляют русские евреи. Лондонская «Тайме» в номере от 5 марта 1919 года сообщала, что 75% большевиков– это русские евреи.

На самом деле доля евреев в большевистской партии была значительно ниже – не более 5% от общего числа партийцев. Существенно преувеличивалась и доля евреев в центральной администрации страны. Хотя с первых же дней Октябрьской революции на различных постах советской администрации в центре находились сотни лиц еврейской национальности, совершенно не соответствует действительности столь незначительное число русских на постах в центральной власти. Из сведений же Уилтона, Саймонса и других следует, что из 380 высших советских начальников русских было 13—16, то есть около 0,3-0,4%. На самом деле в первом составе Советского правительства русские составляли 78,5%. В составе ЦК большевистской партии из 29 членов и кандидатов в члены русских было 16 человек, то есть 55%. Помимо этих высших правительственных и партийных органов русские занимали тысячи различных постов в центральной и местной администрации новой Советской власти.

За счет чего же рождались сведения о поголовном господстве евреев в новой советской администрации? Впечатление о «еврейском засилье» в правительстве России сложилось потому, что евреи, которые до Февральской революции занимали сравнительно скромное место в государственном аппарате страны, после свержения самодержавия стали занимать различные управленческие должности в различных органах власти.

Й. Недава писал: «Две революции 1917 года радикальным образом изменили положение русского еврейства. Черты оседлости и процентной нормы не стало, евреи хлынули в столицы, в высшие учебные заведения. Для тех, кто выбрал ассимиляцию, сложились условия, каких, быть может, никогда и нигде не открывалось евреям за всю историю их расселения в Европе». Вследствие этого, как отмечалось в «Еврейской энциклопедии» наблюдалось «резкое усиление политической активности еврейства, заметное даже на фоне бурного общественного подъема, охватившего Россию после февраля 1917».

В активную общественную жизнь стали вовлекаться до сих пор самые аполитичные евреи. С доброжелательной иронией советский поэт Уткин так описал политизацию героя его поэмы кишеневского портного Мотэле Блоха:

В течение 1917 года во главе многих органов городского самоуправления России встали евреи. Солженицын отмечает: «Эсер О. Минор… возглавил городскую думу в Москве, член центрального комитета Бунда А. Вайнштейн (Рахмиэль) – в Минске, меньшевик И. Полонский– в Екатеринославе, бундовец Д. Чертков– в Саратове…

Г. Шрейдер стал городским головой в Петрограде, А. Гинзбург-Наумов – товарищем городского головы в Киеве». Очевидно, что все они были избраны при поддержке населения, в том числе и русского.

Однако по мере быстрого роста раздражения населения общим кризисом, углублявшимся на протяжении 1917 года, объектом недовольства стало новое революционное начальство. К тому же в 1917 году, как и в 1905 году, обострились межнациональные отношения. Солженицын имел основания писать о том, что «к моменту Февральской революции никакого «народного антисемитизма» во внутренней России не было, он был только в черте оседлости… Но за несколько первых месяцев после Февраля раздражение против евреев вспыхнуло именно в народе – и покатилось по России широко, накопляясь от месяца к месяцу… Увлекшись вольным разгоном первых месяцев Февральской революции, многие еврейские ораторы не сумели увидеть, не замечали, что на их частое мельтешение на трибунах и митингах начинали смотреть недоуменно и косо».

Раздражение против евреев усилилось по мере нарастания продовольственных трудностей. В газетах 1917 года, которые цитировал в своей книге Солженицын, говорилось: «Если вам… хочется послушать черносотенную агитацию… идите постоять в очереди… Среди того услышите: «в чередах евреев не видать совсем, им ни к чему, у них хлеба вдоволь припрятано». И с другого конца очереди: «катится легенда о евреях, припрятавших хлеб».

О том, что проблема обострившегося антисемитизма серьезно волновала Троцкого, свидетельствовала его статья «Погромная агитация», опубликованная за три недели до Октябрьского восстания, в которой он писал: «По всей стране, включая наш Петербург, ведется погромная агитация. В очередях, в чайных, в трамваях – повсюду слышны разговоры о необходимости бить жидов, социалистов, советских». Троцкий утверждал, что бороться против этой агитации словами бесполезно, а необходимо бороться против банкиров и спекулянтов, завоевать доверие к партии со стороны пролетариата и бедноты.

Троцкий исходил из того, что антибуржуазный характер Октябрьской революции неизбежно докажет несостоятельность представлений о том, что новая власть на стороне тех евреев, которые «прячут хлеб». К тому же, как справедливо отмечает Солженицын, «большевизм не был сильным течением среди евреев». Доля евреев в руководстве ряда влиятельных политических партий России (прежде всего, среди эсеров) была выше, чем среди большевиков. Наибольшей популярностью среди евреев в это время пользовались сионистские партии. Этому способствовала опубликованная 2 ноября 1918 года декларация министра иностранных дел Бальфура о создании на территории Палестины «национального очага для еврейского народа». Как отмечал Солженицын, на выборах в Учредительное собрание «более 80% еврейского населения России проголосовало за сионистские партии», глубоко чуждые и большевизму, и России.

Однако многие из этих людей, глубоко чуждых идеям большевизма, вскоре после Октябрьской революции пошли на российскую государственную службу к новой власти в те дни, когда государственные чиновники России объявили забастовку. Солженицын приводит слова Ленина, сказанные им по этому поводу: «Большую службу революции сослужил тот факт, что из-за войны значительное количество еврейской средней интеллигенции оказалось в русских городах. Они сорвали тот генеральный саботаж, с которым мы встретились сразу после Октябрьской революции и который был нам крайне опасен. Еврейские элементы, хотя далеко не все, саботировали этот саботаж и этим выручили революцию в трудный момент». Комментируя эти слова Ленина, Солженицын не без основания замечал: «Тут были и беспартийные, вовсе не революционные, до сих пор как будто аполитичные. У многих это мог быть не идейный, а простой жизненный расчет, – но явление было массовое».

Быстрота превращения выходцев из буржуазии и интеллигенции и сторонников сионизма в работников советского аппарата скорее всего свидетельствовала не о глубине и искренности этой метаморфозы, а лишь о внешней мимикрии. Разумеется, не только евреи были теми представителями буржуазной и интеллигентской среды, которые пришли на службу к большевикам. На русских и лиц других национальностей приходилась значительная, а то и преобладающая доля служащих. «Саботаж чиновников», о котором писал Ленин, постепенно кончился, и уже в 1922 году он писал, что в государственном аппарате – засилье дореволюционных чиновников и этот аппарат «лишь чуть-чуть подмазан советским миром».

Противоречие между внутренним неприятием многих идей большевизма и своей деятельностью стало у работников государственного аппарата, которые пошли служить к большевикам лишь по «жизненному расчету», источником многих проблем как для советского государства, так и для этих лиц. Выходцам из буржуазных и интеллигентских семей было трудно наладить понимание со своими коллегами рабоче-крестьянского происхождения. Они были чужды их народной культуре и часто не скрывали этого. Они не принимали и многих идей правящей партии, которые были рождены требованиями широких народных масс. Это противоречие усугублялось по мере того, как, откликаясь на потребности наиболее динамичных слоев населения, страна приступила к созданию высокоразвитой державы под лозунгом «построения социализма в одной стране» и, предав забвению лозунг мировой революции, отдала приоритет решению национальных задач по сравнению с международными.

В последующем кого-то из них отстраняли от государственного управления как «ненадежных попутчиков», случайно примкнувших к революции. Другие приспосабливались к непривычному для них социальному, этнокультурному и политическому окружению и внешне проявляли рвение в исполнение государственных обязанностей, но внутренне не принимали господствующих в стране взглядов. Этим, во многом, объяснялось их формальное, бездумное и бездушное отношение к государственной работе.

Наконец, даже те, кто искренне поверил в идеи большевизма и был готов самоотверженно работать на революцию, зачастую «обрастал» кругом сослуживцев из своих друзей и родственников, которые далеко не всегда разделяли большевистские воззрения. Солженицын привел высказывание Г.А. Ландау: «Евреи приблизились к власти и заняли различные государственные «высоты»… Заняв слой – они уже чисто бытовым образом потащили за собой своих родных, знакомых, друзей детства, подруг молодости… Совершенно естественный процесс предоставления должностей людям, которых знаешь, которым доверяешь, которым покровительствуешь, наконец, которые надоедают и обступают, пользуясь знакомством, родством и связями, необычайно умножил число евреев в советском аппарате». От себя Солженицын заметил: «Не говорим уже, сколько родни понаехало к жене Зиновьева Лилиной, и о легендарно-щедрой раздаче Зиновьевым постов «своим». После того, как отец Троцкого выбрался из Одессы, сын устроил его на должность служащего в одном из советских наркоматов.

Прилив евреев из буржуазных и интеллигентских слоев на низшие и средние посты советской администрации сопровождался прогрессирующим повышением доли лиц еврейской национальности различного социального происхождения на более высокой ступени администрации. Среди населения доля евреев составляла около 4%, а среди членов партии около 5%, доля делегатов еврейской национальности на первых съездах партии после революции составляла 15—18%, а в составе ЦК– 24%. В составе политбюро, избранного 10 октября 1917 года, из 7 членов 4 были евреями (Троцкий, Зиновьев, Каменев, Сокольников). В бюро ЦК, созданном в ноябре 1917 года из четырех человек (Ленин, Троцкий, Свердлов, Сталин), евреи (Троцкий и Свердлов) составляли половину состава.

По словам Недавы, лозунг «евреи изобрели коммунизм» – «лозунг белогвардейцев и крестьянских атаманов – казался правдой благодаря Троцкому, …да еще двум десяткам ярких и деятельных евреев во главе нового режима… Евреи… были заметны как раз потому, что прежде их никогда не было в России вблизи кормила власти… И, конечно, заметнее всех из них наверху был Троцкий; по замечанию историка И. Чериковера, «он перевешивал все».

Отмечая, что из «ведущих деятелей революционного движения и первых лет советской власти… примерно в 250 человек… на выходцев из евреев приходится более 16 процентов», Недава констатировал: «Таким образом, количество евреев в руководстве строителей нового мира если и не подтверждает мысль о том, что Октябрьская революция – часть еврейского заговора против России и человечества, то, пожалуй, однозначно и не противоречит ему; 16 процентов руководителей, делегированных менее чем 4 процентами населения, – тут есть о чем задуматься».

И все же значительный прилив евреев на государственные должности и занятие ими ряда высших постов в советском государстве не означал, что все евреи России безоговорочно поддержали новую власть, по своей сути глубоко враждебную буржуазии и буржуазным отношениям. Й. Недава отмечал, что большинство евреев «тяготело к традициям, куда входил и привычный экономический уклад. Это большинство представляло собою городских мелких… собственников, которые в революцию потеряли все. Вместе с разорением экономическим новый режим принес и ломку старых культурных и благотворительных учреждений, что тоже для многих было и бедой, и варварством. Так сложилось двоякое отношение евреев к Советской власти: одни ее горячо приветствовали, другие проклинали».

Многие евреи выражали недовольство новой властью, даже если ее возглавляли евреи. Правда, они ставили в вину начальникам-евреям не их национальность, а их некомпетентность. Когда герой поэмы Уткина бывший портной Мотэле Блох стал комиссаром, он стал объектом суровых нареканий среди местечкового населения:

Но если для многих евреев главным аргументом против новой власти было то, что ее возглавляет «какой-то портной», то для многих неевреев объяснение того, что не выдавали сахара, сводилось к еврейской национальности комиссара. Те, кто был настроен против Октябрьской революции, воспринимал новую власть отчужденно, а поэтому, встречая фамилии евреев на видных постах нового Советского государства, видя евреев на трибунах большевистских митингов, говорили об «инородческом» характере Советского строя, называя его «еврейским». А. Солженицын привел типичную шутку того времени: «чай Высоцкого, сахар Бродского, власть Троцкого». Таким образом, несмотря на ярко выраженный антибуржуазный характер революции, один из вождей Октября Троцкий воспринимался частью русского населения, как и два известных еврея-капиталиста.

То обстоятельство, что уже к концу 1917 года Троцкий стал олицетворением Советской власти, ярко демонстрировало те перемены, которые произошли с ним в течение этого года. За год двух грандиозных революций, радикальным образом изменивших Россию, Троцкий превратился из жителя Нью-Йорка и гражданина США в одного из ведущих руководителей России. За еще меньший срок он превратился из заклятого врага большевизма, против которого он 14 лет вел борьбу, в одного из виднейших руководителей большевистской партии. Его готовность проявить непоколебимую твердость в осуществлении Октябрьского восстания и подавлении врагов большевистской партии на фоне колебаний среди наиболее близких коллег Ленина (особенно Каменева и Зиновьева) позволило Троцкому быстро занять второе место по значимости среди руководителей РСДРП(б). Те, кто в США обеспечивал Троцкому быстрый приезд в Россию, могли испытывать полное удовлетворение.