Троцкий - Троцкий. Мифы и личность

Вскоре Троцкий вернулся в СССР и снова стал жаловаться на лихорадящее состояние и повышенную температуру. Примерно через год (4 мая 1927 г.) лечащий врач Ф.А. Гетье признавался Седовой в том, что состояние здоровья Троцкого ставит его в тупик. Он отмечал, что «температура изредка поднимается до 37,0-37,1, но уже не ослабляет его; дело идет к лету, к теплу, и я очень надеюсь, что он скоро совершенно оправится. Любопытно, что охота с ее физическим утомлением, с пребыванием на довольно свежем воздухе, с сидением в шалаше и др. совершенно не отзывается вредно на нем».

Троцкий считал, что в ходе «утиной охоты» 1923 года он заразился малярией, которая время от времени возобновлялась, ставя в тупик медицинских светил. На самом деле охота, в ходе которой он подвергался и переохлаждению и сквознякам, но одновременно отвлекался от политических баталий, избавляла его от температуры и признаков простуды. Очевидно, что, находясь в Сухуми или Берлине, он выздоравливал по этим же причинам. Однако стоило Троцкому вернуться в Москву и вступить в политическую борьбу, как его болезненное состояние возобновлялось. Как и в предыдущих случаях болезнь Троцкого совпала с острой политической борьбой, которая началась в партии с середины 1926 года и велась до конца 1927 года. Как и прежде эта болезненная реакция организма совпадала с ситуацией, когда он терпел серьезные политические поражения. Тонкая нервная система Троцкого и его болезненный организм отчаянно сигнализировали его сознанию, что он в опасности. Однако, как и прежде, Троцкий пренебрегал этими предупреждениями и продолжал вовлекаться в опасную политическую игру.

Вернувшись из Берлина, Троцкий со всей энергией приступил к сплачиванию объединенного блока оппозиции. Это было нелегкой задачей. Многие троцкисты не доверяли зиновьевцам, а последние – троцкистам. Однако эти оппозиционеры, к которым присоединились и члены «рабочей оппозиции», решили объединить свои ряды. В своем письме, направленном в политбюро 6 июня 1926 года, Троцкий, под предлогом критики доклада Угланова, на расширенном пленуме Замоскворецкого райкома выдвинул ряд положений политической программы «объединенной оппозиции». Как и на V съезде партии в 1907 году, он предлагал в качестве альтернативы нынешним вождям создание нового «руководства на более высоком культурно-политическом уровне». Перемены в руководстве должны были быть осуществлены во имя демократии. Троцкий требовал изменения «партийного режима» с целью обеспечить «за пролетариатом надлежащего места» в хозяйстве и культурной жизни страны и осуществлять «курс на рабочую демократию и прежде всего внутрипартийную».

Борьба за демократию, как и в 1923 году, предполагала опору на лиц, занимавших видные посты в вооруженных силах. Большой резонанс в стране вызвало обнаружение в подмосковном лесу тайного собрания, которое проводил 6 июня 1926 года активный сторонник Зиновьева заместитель военного наркома М.М. Лашевич. Поступали сведения и о том, что Зиновьев использовал коминтерновский аппарат для подготовки и распространения материалов оппозиции.

Окончательное оформление объединенной оппозиции произошло перед июльским (1926 г.) пленумом ЦК, в адрес которого было направлено «заявление 13-ти», среди которых были Троцкий, Зиновьев, Каменев, Крупская, Пятаков, Лашевич, Муралов и другие. В заявлении подчеркивалась необходимость борьбы за демократию и против бюрократизма. Нет сомнений в том, что «заявление» содержало ряд обоснованных замечаний о наличии острых проблем в стране (отставание в развитии промышленности, рост безработицы и розничных цен и т. д.), справедливых выводов о невнимании правительства к нарастанию кризисных явлений в экономике, растущей бюрократизации в партии. Однако перечень авторов этого «заявления» свидетельствовал о том, что эти замечания были лозунгами, выдвинутыми в ходе борьбы за власть.

Пока Зиновьев и Каменев были в составе руководства партии, они воспринимали заявления 46 членов партии о неудачах экономической политики руководства как подрывные. Менее чем через три года они сами обвиняли руководство партии в том, что его экономическая политика «приближает страну к краху». Вероятно, предупреждения «заявления» имели основания, но, как и огульно отрицательная характеристика положения страны и политики правительства в «заявлении 46», так и критика, содержавшаяся в «заявлении 13» были преувеличенными, а предлагавшийся выход из этого положения казался сомнительным.

Зиновьев, Каменев, Лашевич и другие, которые еще два года назад клеймили Троцкого и его сторонников за нападки на «бюрократический партийный режим», теперь с готовностью подписались под фразами, которые, казалось, были дословно взяты из «заявления 46». Теперь Зиновьев и Каменев подписывали заявление, в котором говорилось: «Сейчас уже не может быть никакого сомнения в том, что основное ядро оппозиции 1923 года, как это выявила эволюция руководящей ныне фракции, правильно предупредило об опасностях сдвига с пролетарской линии и об устрашающем росте аппаратного режима».

Если три года назад Зиновьев и другие увидели в требовании сорока шести – созвать совещание партийных работников для пересмотра политики партии – попытку переворота, то теперь они выдвигали аналогичное требование – «общими силами восстановить в партии режим, который позволит разрешить все спорные вопросы в полном соответствии со всеми традициями партии, с чувством и мыслями пролетарского авангарда».

Когда на XII съезде троцкист В.В. Косиор объявлял о недостаточном использовании в государственной работе Троцкого и Шляпникова, он тем самым отстаивал право лидеров, вынесенных на волне Октябрьской революции к руководству страны, пребывать чуть ли не пожизненно у руля государственного управления. Теперь такие же требования выдвигали лидеры «объединенной оппозиции». Они заявляли о том, что у секретариата ЦК есть план «отсечь ряд работников, принимавших участие в руководящей работе при Ленине, и заменить их новыми элементами, которые могли бы составить надлежащую опору для руководящей роли тов. Сталина».

Пожалуй, наиболее существенным отличием «заявления 13» от «заявления 46» была персонализация критики и направление ее против Сталина. Наконец, после нескольких лет борьбы Троцкий признал в Сталине самого серьезного оппонента. Дейчер утверждал, что в этом его долго убеждали Зиновьев и Каменев. Считая, что главный удар следует направить против генерального секретаря, оба члена политбюро, возражавшие ранее против публикации ленинского «Письма к съезду», теперь изменили свою позицию. Поскольку вопросы борьбы Ленина с Троцким и профсоюзной дискуссии 1920—1921 годов, которые во многом определяли мотивы «Письма», перестали быть актуальными, Каменев и Зиновьев, оказавшись в блоке с Троцким, увидели большие возможности в использовании ленинских заметок для дискредитации Сталина. Мысли Ленина о роли Троцкого, о необходимости расширить численный состав ЦК и прочее воспринимались лишь как случайные замечания, а предложение о перемещении Сталина с поста генсека казалось стержнем «Письма», которое все чаще объявлялось «Завещанием». Теперь, когда роль генерального секретаря и его авторитет неизмеримо выросли по сравнению с зимой 1922/23 года, фраза Ленина о том, что Сталин сосредоточил в своих руках необъятную власть, выглядела роковым пророчеством. Авторы «заявления» подчеркивали: «Вместе с Лениным, который ясно и точно формулировал свою мысль в документе, известном под именем «Завещания», мы на основании опыта последних лет глубочайшим образом убеждены в том, что организационная политика Сталина и его группы грозит партии дальнейшим дроблением основных кадров, как и дальнейшими сдвигами с классовой линии».

Дискуссия на июльском пленуме 1926 года приобрела исключительно острый характер. В ответ на требование оппозиции Сталин огласил «Письмо к съезду» и еще три неизданных письма Ленина. В свою очередь, оппозиции было предъявлено обвинение в игре с «идеей двух партий», создании подпольных организаций в ряде городов страны. Резкой критике подверглась статья Я. Оссовского, опубликованная в журнале «Большевик», в которой он ставил вопрос о невозможности сохранения единства в ВКП(б). Дискуссия шла на таком высоком напряжении, что вскоре после одной из своих эмоционально насыщенных речей Ф.Э. Дзержинский умер от внезапного сердечного приступа.

По решению пленума Зиновьев был выведен из политбюро. Вскоре его освободили от поста главы Коминтерна. Лашевич был исключен из кандидатов в члены ЦК. До этого он был освобожден от обязанностей заместителя военного наркома. В результате оппозиция утратила контроль над Коминтерном и позиции в армейском руководстве. Парадоксальным образом, несмотря на эти перемещения, Троцкий остался членом политбюро. Создавалось впечатление, что в руководстве по-прежнему учитывали (как об этом сообщал Ворошилов в начале 1926 г.), что «Троцкому… сочувствуют… и не столько в партии, сколько вне ее».

Утомившись после почти трех месяцев внутрипартийной борьбы, Троцкий отправился на Северный Кавказ. 30 августа 1926 года он писал К. Радеку: «Я понемногу пишу, принимаю гостей, фотографируюсь с курортными товарищами и стреляю перепелов, чего и Вам желаю». «Курортные товарищи» были членами оппозиции, в чем и уличал Троцкого анонимный член партии, который в письме ему указал: «Лев Давыдович! Не находите ли вы не совсем тактичным ваше «хождение по массам» (по санаториям), в связи с последними событиями в Цека? Кажется, другие члены Политбюро этого не делают?»

Результатом этих хождений по санаториям и охоты на перепелов явилось усиление антисталинской направленности в тактике оппозиционеров. Если в «заявлении 13-ти» клеймился «Сталин и его группа», то в «обращении в ЦК» Зиновьева и Троцкого, направленном в августе, подчеркивалось, что «верхушка сталинской фракции» пожелала «обеспечить безусловный перевес Сталина над Томским, Рыковым и Бухариным». Для усиления эффективности интриганского замысла авторы письма утверждали: «Некоторые члены Политбюро, принадлежащие к большинству, говорили об этом плане с возмущением». Одновременно лидеры оппозиции решили обратиться к партийным массам.

На гектографах, стеклографах и пишущих машинках оппозиционеры размножали свои материалы. 1 октября 1926 года Троцкий, Зиновьев, Пятаков, Радек, Смилга, Сапронов и другие выступили с пропагандой своих взглядов на собрании ячейки московского завода «Авиаприбор». Однако резолюция собрания, принятая 78 голосами против 21, осудила оппозицию и потребовала от МК «принять решительные мероприятия по борьбе с оппозицией, не останавливаясь перед мерами организационного характера». Зиновьеву, который пытался выступить на ленинградском заводе «Красный путиловец», не дали завершить речь. С 1 по 8 октября в партийных ячейках Москвы и Ленинграда, на собраниях которых присутствовали 87 388 человек, за оппозиционеров проголосовали лишь 496 человек.

Попытки Троцкого использовать гипнотическую мощь своего красноречия проваливались. Дейчер писал: «Впервые за почти тридцать лет, впервые с тех пор, как он начал свою карьеру как революционный оратор, Троцкий обнаружил, что он стоит беспомощно перед толпой. Его самые неоспоримые аргументы, его гений убеждения, его мощный, звенящий металлом голос не помогали перед лицом возмущенного рева, который его встретил. Оскорбления, которым подверглись другие ораторы, были еще более грубыми. Ясно, что первое совместное обращение оппозиции к партийному мнению кончилось провалом».

Вероятно, Троцкий чувствовал, что его время прошло. Его последний шанс был упущен в 1923 году. Позже он уверял и себя, и других в том, что «осенью 1923 года у нас был грандиозный подъем в партии, параллельно с подъемом в Германской революции. А после поражения ее и у нас наступил отлив». Он утверждал, что оппозицию не поддержали рабочие потому, что они устали от революции. «Многосемейные, уставшие рабочие, разочарованные в революции, по инерции остающиеся в партии, пойдут они в оппозицию? Нет, не пойдут. Они скажут: режим, конечно, плохой, но пускай их делают, что хотят, я соваться не буду». Он утешал себя в том, что за Сталиным пошли лишь инертные, трусливые, шкурники, за оппозицией же следовали самые смелые. «Если же взять карьериста, как среднюю фигуру, то я спрашиваю: пойдет ли такой карьерист при нынешних условиях искать свою карьеру через оппозицию? Вы знаете: не пойдет… Я спрашиваю еще раз: обыватели, чиновники, шкурники пойдут в оппозицию? Нет, не пойдут».

В словах Троцкого была доля истины. Шкурники вряд ли присоединялись к оппозиции. Среди тех, кто спешил осудить Троцкого, было немало беспринципных карьеристов, которые охотно вступали в правящую партию. Между тем вряд ли стоило идеализировать и оппозиционеров, среди которых было немало амбициозных людей. Они не желали выпускать из рук рычаги управления и именно по этой причине поддержали Троцкого в 1920 году, в 1923 году, в 1926 году.

Рабочая аудитория, симпатии которой пытались заполучить лидеры оппозиции, могла откликнуться на разоблачение растущего бюрократизма и наступления на демократические начала в партии. Она была восприимчива к критике нэпа, который, в частности, привел к возрождению социального расслоения и отдалил надежды на социальное равенство. Однако она не могла не видеть, что нэп вывел страну из пучины краха. Заявление Сталина на XIV партсъезде о том, что сельское хозяйство страны в 1925—1926 годах достигнет 91 процента довоенного уровня, а промышленность– 93 процентов довоенной нормы, оправдывалось.

Объявив себя решительными сторонниками перемен, улучшающих жизнь людей, руководство партии во главе со Сталиным встало в авангарде мощной силы общественного развития, которая соединяла индустриальную и социальную революции. Именно поэтому люди, стоявшие впереди этой мощной силы, воспринимались творцами новой жизни, а их идеи, речи, заявления – предвестником грядущего мира счастья и равенства, который все в большей степени ассоциировался с понятиями «социализм» и «коммунизм». Задача построения социализма в одной стране, выдвинутая Сталиным в конце 1924 года, отвечала представлениям широких масс о лучшей жизни. Лозунг строительства социализма выражал желания тех, кто выступал за экономическую и политическую независимость Советской страны, против ее превращения в полуколонию.

На XIV съезде ВКП(б) Сталин объявил, что он «решительно отрицает политику превращения нашей страны в придаток мировой системы капитализма». Он требовал: «Мы должны приложить все силы к тому, чтобы сделать нашу страну страной экономически самостоятельной, независимой, базирующейся на внутреннем рынке, страной, которая послужит очагом для притягивания к себе всех других стран, понемногу отпадающих от капитализма и вливающихся в русло социалистического хозяйства». Этот курс находил патриотический отклик в советском народе и обеспечивал ему все возраставшую поддержку как в рядах партии, так и в рабочих массах.

В противовес популярному лозунгу «социализма в одной стране» Троцкий вновь вернулся к идее «Соединенных Штатов Европы». Он считал, что «лозунг «Соединенные Штаты Социалистической Европы» – это вполне своевременно». Троцкий решительно отвергал идею построения социализма в одной стране, так как полагал, что она исходит из неизменности экономических, социальных и политических условий в мире в течение «четверти столетия», периода, который, по мнению Троцкого, был необходим для построения социализма. Он считал наиболее вероятным вариантом развитие капитализма Европы «от затруднения к затруднению». Это должно было неизбежно замедлить развитие СССР, зависимого от импорта европейского оборудования. «Заявлять, что мы при такой перспективе все же построим «социализм в одной стране», – значит попросту заниматься словесной игрой». Троцкий объявлял фальшивым предположение о том, что «при прогрессивном упадке капитализма европейский пролетариат в течение десятилетий не сумеет овладеть властью и хозяйством. Другими словами, некритический оптимизм насчет «социализма в отдельной стране» вытекает из грубого пессимизма насчет европейской революции».

Схожие взгляды в отношении «социализма в одной стране» исповедовали и другие лидеры оппозиции. В своем выступлении на XIV съезде ВКП(б) Зиновьев заявил, что теория построения социализма в одной стране «отдает душком национальной ограниченности». Каменев же объявил, что эта теория представляет собой подмену «международной революционной перспективы… национально-реформистской перспективой».

Критики теории построения социализма в одной стране справедливо обратили внимание на те трудности, которые, как показали последующие события, породила ее реализация. Однако они принимали в расчет не столько реальные потенции советских людей, сколько преувеличенные возможности мировой революции. Их заявления обрекали трудящихся страны на пассивное ожидание помощи извне и сводили их деятельность к вспомогательной роли в мировой революции. Это во многом объясняло неуспех оппозиционной пропаганды в массах. Не случайно Сталин сделал критику идеи о невозможности построения социализма в одной стране основным направлением в борьбе с оппозицией.

«Поход в массы» еще не был завершен, когда лидеры оппозиции поняли его провал. 4 октября 1926 г. Троцкий и Зиновьев направили письмо в Политбюро с предложением о прекращении полемики. Через неделю Сталин произнес речь на заседании Политбюро, в которой он констатировал: «Не подлежит сомнению, что оппозиция потерпела жестокое поражение. Ясно также, что возмущение в рядах партии против оппозиции растет». Сталин ставил вопрос: «Можем ли мы сохранить лидеров оппозиции, как членов ЦК, или нет? В этом теперь главный вопрос». Условия, которые поставил Сталин вождям оппозиции, включали их безусловное подчинение решениям партийных органов, признание ошибочности и вреда работы оппозиции, разрыв с «рабочей оппозицией» и сторонниками Троцкого и Зиновьева в Коминтерне. В качестве уступок оппозиции Сталин согласился «смягчить тон» критики, признать их право отстаивать свои взгляды в партийной ячейке и изложить свои взгляды перед съездом партии в дискуссионном листке. Оппозиция приняла эти условия.

Однако публикация Максом Истменом в «Нью-Йорк Таймс» ленинского «Письма к съезду», подозрение, что это было сделано по совету Троцкого, публичное объявление Троцким Сталина «могильщиком революции» не способствовали смягчению тона в полемике. При этом наибольшую резкость в критике лидеров оппозиции на XV партконференции, открывшейся 26 октября 1926 года, проявлял Бухарин. Расчет оппозиции на раскол между Сталиным и другими членами политбюро провалился.

Состоявшийся накануне XV партконференции объединенный пленум ЦК и ЦКК ВКП(б) освободил Троцкого от обязанностей члена политбюро, а Каменева – от обязанностей кандидата в члены политбюро. Однако они, как и Зиновьев, остались членами ЦК. XV партконференция единогласно приняла резолюции, осуждавшие оппозицию. Впервые с начала революции Троцкий оказался за пределами высшего кабинета, вершившего судьбы партии и страны. Союз с Зиновьевым и Каменевым не принес ему политического успеха, но теперь у него не было пути назад. Судя по его заметкам, написанным зимой 1926 года, он не собирался складывать оружия и лишь выбирал удобное время, повод и методы для возобновления борьбы в новом, 1927 году.

Члены партии – троцкисты и зиновьевцы, имевшие многолетний опыт подпольной работы, в своей внутрипартийной борьбе теперь взяли на вооружение те методы, которые они широко использовали в подготовке первых русских революций. Уже с лета 1926 года троцкисты вместе с другими членами объединенной оппозиции организовывали тайные собрания. По словам И. Дейчера, «они собирались небольшими группами на кладбищах, в лесах, на окраинах городов и т. д.; они выставляли охрану и патрульных для защиты своих митингов». Слухи о возможном вооруженном выступлении троцкистов будоражили партию, что вынуждало порой студентов Москвы – сторонников партийного большинства, подниматься по тревоге и надевать форму отрядов ЧОНа (части особого назначения). Казалось, что страна находится на грани новой гражданской войны между сторонниками политбюро во главе со Сталиным и сторонниками оппозиции во главе с Троцким, Зиновьевым, Каменевым.

Позже, 16 ноября 1927 г., член ВКП(б) Кузовников сообщил на заседании президиума Свердловской окружной контрольной комиссии партии о том, что в 1926 году в стране была создана параллельная оппозиционная компартия, действовавшая в подполье. Эта партия организовала сбор партвзносов, создавала свои обкомы, райкомы, ячейки. Эта партия имела местные комитеты в Москве, Ленинграде, Одессе, Харькове, в городах Грузии, Урала, Сибири. Сам Кузовников возглавлял подпольный Уральский областной комитет «большевиков-ленинцев». Во время XV партконференции (26 октября – 3 ноября 1926 г.) оппозиционеры провели параллельную конференцию. В Москве, Ленинграде и Харькове были созданы подпольные типографии.

Организуя подпольную деятельность, подобную той, за которую он требовал исключения из партии Шляпникова и Мясникова, Троцкий не мог рассчитывать на то, что руководство ВКП(б) проявит по отношению к нему больше либерализма, чем он допускал в отношении вождей «рабочей оппозиции». Логика борьбы вела его к жесткой конфронтации с руководством ВКП(б), которое за годы пребывания у власти приобрело немалый опыт в подавлении открытого и тайного сопротивления.

КРАХ ВЕЛИКОГО КОМБИНАТОРА

Всю зиму Троцкий был занят подготовкой многочисленных заявлений, писем, аналитических разработок. Он вел активную переписку с лидерами оппозиционных групп. По мере того как Троцкий и другие лидеры оппозиции соединялись в широкие коалиции со своими бывшими противниками, прибегали к подпольной активности, все более очевидным становился беспринципный и авантюристичный характер их борьбы за власть. Троцкий, Каменев, Зиновьев и другие не могли и не собирались предложить стране иное общественное устройство или политическую организацию. Они не ставили под сомнение ни монопольное право партии на управление страной, ни командные методы управления внутри партии. Пробыв в высшем совете управления партии и страны, они показали, что могут управлять, главным образом опираясь на авторитарные методы. Теперь же, объявляя о своем намерении свергнуть «партийный режим», вожди оппозиции не подвергали критическому переосмыслению собственную деятельность на высших постах власти, не выдвигали действенной программы демократизации жизни в партии. Более того, их программные требования подвергали резким нападкам те сдвиги к мирной экономической и социальной жизни, которые произошли в стране в период нэпа.

Единственную альтернативу, которую реально могли предложить лидеры оппозиции, – это себя лично и своих сторонников в качестве руководящей элиты управления. Они старались убедить коммунистов в том, что Троцкий, Зиновьев, Каменев являются гораздо лучшими руководителями, чем Сталин, который становился основным объектом их нападок. В атаке на Сталина постоянно использовалась фраза из «Письма к съезду» Ленина, в которой шла речь о «грубости» Сталина. Оппозиция сознательно игнорировала то обстоятельство, что Ленин писал эти заметки, находясь в тяжелом физическом и моральном состоянии и под влиянием жалоб Крупской, которую Сталин справедливо отчитал за нарушение строгого контроля за здоровьем Ленина. Оппозиционеры умалчивали, что Ленин до конца своей активной жизни доверял Сталину и постоянно советовался с ним по всем вопросам государственной жизни. Они продолжали муссировать сочиненную ими же версию о том, что Ленин «готовил бомбу» против Сталина на XIII съезде партии и лишь его болезнь помешала ему уничтожить Сталина политически.

Между тем все, кто мог видеть руководителей партии не только на трибунах массовых собраний, а в работе, давно пришли к выводу, что Сталин заметно выигрывал по сравнению с лидерами оппозиции как государственный деятель.

С первых же дней Советской власти Сталин зарекомендовал себя как человек, способный к решению самых разнообразных и сложных вопросов государственной жизни. Отвечая троцкисту Преображенскому, выразившему недовольство тем, что Сталин руководит сразу двумя наркоматами (наркоматом по национальностям и наркоматом рабоче-крестьянской инспекции), Ленин заявлял: «Что мы можем сделать, чтобы разобраться со всеми туркестанскими, кавказскими и прочими вопросами? Мы их разрешаем, и нам нужно, чтобы у нас был человек, к которому любой из представителей нации мог пойти и подробно рассказать в чем дело. Где его разыскать? Я думаю, и Преображенский не мог бы назвать другой кандидатуры, кроме товарища Сталина… То же относительно Рабкрина. Дело гигантское. Но для того, чтобы уметь обращаться с проверкой, нужно чтобы во главе стоял человек с авторитетом, иначе мы погрязнем, потонем в мелких интригах».

В дальнейшем, пока лидеры оппозиции проводили время в пирушках и пропадали на охоте, занимались лечением на курортах или писали дилетантские статьи по вопросам искусства, Сталин занимался десятками сложных дел по государственному управлению. Его ответственное отношение к делу, дотошность в изучении любого вопроса, которым он занимался, служили примером для всех окружающих. Уже в конце своей долгой жизни его соратник Молотов вспоминал: «У Сталина была поразительная работоспособность… То, что ему нужно было, он досконально знал и следил… И смотрел не в одну сторону, а во все стороны… Сталин спросит: «Важный вопрос?» «Важный». Он тогда лезет до последней запятой». Сталину была глубоко чужда поверхностность ряда его коллег, которые вместо изучения вопроса полагались на избитые стереотипы, а вместо решений предлагали красивые лозунги.

Сталин выгодно отличался и от ряда своих коллег скромностью в быту. Даже такой недоброжелательный наблюдатель, как его бывший секретарь Бажанов, сбежавший за границу, писал: «У этого страстного политика нет других пороков. Он не любит ни денег, ни удовольствий, ни спорт, ни женщин. Женщины, кроме его жены, не существуют». Дейчер признавал, что Сталин и его семья «жили в небольшой квартире в доме, который был предназначен для прислуги в Кремле… Печать обыденности и даже аскетизма лежала на личной жизни генерального секретаря, и это обстоятельство производило благоприятное впечатление на партию, члены которой руководствовались пуританскими нравами и поэтому были озабочены первыми признаками коррупции и распущенности в Кремле».

Но для политического выбора партией Сталина в качестве ее руководителя решающее значение имели его действия в сложной обстановке внутрипартийной борьбы. И те, кто мог видеть Сталина на близком расстоянии, и рядовые члены партии могли убедиться в том, что Сталин делал все от себя зависящее, чтобы предотвратить раскол в партии и новую Гражданскую войну в стране. Члены партии были свидетелями того, как то Троцкий, то Зиновьев и Каменев, то все эти три руководителя вместе выступали против большинства в ЦК и на съезде, а Сталин делал все возможное, чтобы предотвратить раскол с помощью компромисса, или же действенными мерам подавить бунт, чреватый расколом.

Дейчер писал, что «в то время многим людям казалось, что, по сравнению с другими политическими лидерами, Сталин не обладал наибольшей нетерпимостью. Он был менее злобен в своих атаках на противников, по сравнению с другими триумвирами. В его речах всегда звучали нотки добродушного и немного бодряческого оптимизма, что отвечало преобладавшим благодушным настроениям. В политбюро, когда обсуждались важные политические вопросы, он никогда не навязывал коллегам свои взгляды… Для партийной аудитории он не казался человеком, имевшим личную корысть или затаившим личную обиду. Он казался преданным ленинцем, хранителем доктрины, который критиковал других исключительно во имя дела. Он производил такое впечатление даже в тех случаях, когда он говорил за закрытыми дверями политбюро».

Наконец, Сталин опирался на широкую поддержку в руководстве и среди рядовых членов партии потому, что он был инициатором тезиса о построении социализма в одной стране. Это положение предполагало быстрое развитие отечественной промышленности, создание новых городов, модернизацию деревни, не дожидаясь мировой революции. Стремление осуществить такое преобразование страны отвечало настроениям широких партийных и рабочих масс.

Необходимость укрепления экономики страны и ее оборонного потенциала вновь была продемонстрирована в 1927 году, когда международная обстановка обострилась и встал вопрос о возможности новой интервенции против СССР. Сигналом к разговорам о новой войне стала грозная нота английского министра иностранных дел О. Чемберлена в адрес СССР от 23 февраля 1927 года. В любом политическом выступлении этих дней звучала международная тема. Видимо, не случайно писатели И. Ильф и Е. Петров, описывая открытие трамвайной линии 1 мая 1927 года в Старгороде, изобразили, как председатель Старкомхоза Гаврилин в своем выступлении на митинге по случаю этого события сбился на рассказ о международном положении СССР и никак не мог остановиться, пока не высказал все, что он знал про Чемберлена, Муссолини и правящие круги Румынии.

Не удивительно, что 9 мая 1927 года Г.Е. Зиновьев, выступая в Колонном зале Дома союзов на собрании по случаю 15-летия «Правды», перешел на международную тематику. Однако его многочисленные слушатели (а речь Зиновьева транслировалась по радио) были удивлены острой критикой, с которой оратор обрушился на внешнюю политику СССР в Англии и деятельность Коминтерна в Китае. В отличие от Гаврилина, Зиновьев не случайно сбился на международную тематику.

Еще до выступления Зиновьева Троцкий, находившийся на отдыхе в Гаграх, направил в марте и апреле в политбюро целый ряд записок, в которых критиковалась тогдашняя политика СССР и Коминтерна в Англии и Китае. Аналогичная критика содержалась и в записках Зиновьева, направленных им в политбюро и президиум ЦКК в апреле 1927 года.

Грандиозная забастовка в сердце крупнейшей Британской империи и развитие революционного движения в Китае – самой многочисленной стране мира, являлись для Троцкого мощным аргументом в пользу скорого начала мировой революции. Происходившие события позволяли ему подчеркивать зависимость событий в СССР от мировых процессов.