Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Троцкий - Троцкий. Мифы и личность

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Емельянов Юрий Васильевич / Троцкий. Мифы и личность - Чтение (стр. 12)
Автор: Емельянов Юрий Васильевич
Жанр: Биографии и мемуары
Серия: Троцкий

 

 


Тут были группы, занятые философией и богословием, алхимией, теософией и даже попытками создать искусственного человека. Как и новички всемирной электронной паутины, масонские неофиты зачастую не могли разобраться в эзотерических тайнах и получали много вздорной или малоценной информации. В то же время, как и завсегдатаи «Интернета», опытные масоны овладевали искусством пользоваться глобальными связями и приучались общаться друг с другом на особом жаргоне, понятном лишь для них.

Однако, в отличие от «Интернета», доступ к информации внутри масонской организации дозировался в зависимости от степени посвященности того или иного масона в тайны своего ордена. Продвижение масонов по многоступенчатой иерархии определялось тайными руководителями этой организации. Кроме того, в отличие от «Интернета», принадлежность к масонству означала доступ не только к информации, но и к власти. По тонким, но прочным нитям всемирной масонской паутины, которые оставались невидимыми для посторонних, можно было быстро подняться вверх и даже стать причастным к решениям о смене власти и общественного устройства в целой стране.

Видимо, это обстоятельство было решающим определившим жгучий и устойчивый интерес Бронштейна к масонству. Стремившийся всегда первенствовать и подчинявший этому стремлению все свои жизненные помыслы, Бронштейн узнавал о существовании всемирного механизма прихода к власти. Став частью этой организации, он мог беспрепятственно идти по ступеням к высшей в мире власти.

Правда, вряд ли он догадывался в ту пору, что сложная и засекреченная масонская организация не позволяла многим ее членам понять, кто из них является послушной куклой в руках тайных правителей, а кто – кукловодом. В то же время, создавая иллюзию равноправия, масонство привлекало в свои ряды многих людей, искренно стремившихся к идеалам равенства, братства, свободы, просвещения.

Из литературы, которую тщательно штудировал Бронштейн, он узнавал, что в масонских ложах состояли ведущие писатели, композиторы, философы, ученые-естествоиспытатели, вельможи и крупные финансисты, священники различных культов, революционеры и короли. Успехи и неудачи, а порой и сама жизнь каждого из них зависели от решений, принимавшихся в тайных советах масонского ордена. «Пружина», которая приводила в движение назначения министров и отставки правительств, государственные перевороты и революции, находилась в масонской организации.

Описывая жизнь русских масонов в 30-40-х гг. XIX века, А.Ф. Писемский в своем романе «Масоны» рассказывал, что даже после разгрома лож «вольных каменщиков», учиненного Николаем I, орден оставался влиятельной организацией, от которой многое зависело в политической и государственной жизни России. Многие масоны продолжали сохранять влиятельное положение и верность дисциплине своей организации. Поэтому, когда герой романа Егор Егорыч Марфин, не занимавший какого-либо государственного поста, но являвшийся влиятельным лицом в ордене, решил отстранить от власти губернатора, последний был обречен. Письмо Марфина в столицу чиновнику в министерстве было равносильно приказу, который был выполнен. С еще большей легкостью милейший Егор Егорыч смещал почтмейстеров и прочих чиновников губернского или уездного масштаба, назначая на их место угодных ему людей. Если верить Писемскому, то такова была сила масонов в России даже, когда они были запрещены и преследовались правительством. В современных же странах Западной Европы пребывание в рядах масонства открывало возможности занять властное положение, что и объясняло тягу честолюбивых людей к этой организации. Троцкий справедливо писал, что «каменщики» «имеют в виду не строить новое здание, а лишь проникнуть в давно построенное здание парламента или министерства».

Очевидно, что, обсуждая со своими подельниками полученную им информацию, он сопоставлял ее с их опытом революционной работы. На фоне истории масонства их деятельность в Николаеве в течение нескольких месяцев выглядела безнадежно дилетантской. Умелое сокрытие тайн ордена «вольных каменщиков» контрастировало с беспомощными потугами на конспирацию «Южно-русского рабочего союза». Способность же масонов проникать в самые различные слои общества и постепенно влияя на развитие политической жизни, то поднимать выступления широких масс населения, то организовывать дворцовые перевороты, заставляла его критически оценить свою провинциальную организацию, объединившую лишь несколько десятков рабочих-сектантов под руководством недоучившихся студентов и оказавшуюся неспособной просуществовать более года. Ему теперь становилось особенно ясно, что, несмотря на наличие некоторых связей с другими революционными организациями, руководители «Южно-русского рабочего союза» действовали как кустари-одиночки. Изучение истории масонства показывало Бронштейну, что без хорошо налаженных связей с другими группировками революционеров, без строгого подчинения всех местных ячеек централизованной организации, нельзя рассчитывать на успех.

Постоянно высмеивая как марксистов, так и народников за «узость» их взглядов, Бронштейн мог противопоставить этому масонство, умевшее растворить идейные, политические и религиозные разногласия в туманной «общечеловеческой» риторике и сплотить своих членов на основе преданности «надпартийной» и «надрелигиозной» сверхорганизации. В такой организации нашлось бы место для человека, который долго колебался между бентамизмом и марксизмом.

Беспрестанно осуждая марксизм за его сухость, Бронштейн мог противопоставить пропаганде учения Маркса-Энгельса, основанного на критике современной экономической и социальной жизни, легенды и ритуалы масонства, которые захватывали воображение самых передовых людей последних столетий. Если революционеры превращали свои собрания в скучноватые научные диспуты, то масоны постоянно прибегали к театрализации своих сборищ, порой доводя себя до состояния крайней экзальтации. Вероятно, масонский стиль собраний был более близок Бронштейну, склонному к театрализации и экзальтированности даже в общении со своими товарищами по кружку Швиговского.

Можно утверждать, что в своей дальнейшей политической деятельности Бронштейн использовал многие выводы, к которым он не мог не прийти, сопоставляя опыт всемирного масонства и «Южно-русского рабочего союза». Вскоре он становится последовательным сторонником создания централизованной, тщательно законспирированной революционной организации, имевшей не только разветвленную сеть своих организаций в стране, но и обширные международные связи. Такой партией стала для него РСДРП, а затем РКП(б). Внутри этих партий он не раз осуждал «узость» тех или иных платформ или фракций, пытаясь играть роль «надфракционного лидера». Хотя ему пришлось мириться с господством в партии «сухой» марксистской теории и даже изображать из себя теоретика марксизма, Бронштейн вносил в свои работы много цветистых оборотов (за что его так осуждал Плеханов), а затем прославился как мастер театрализовать свои появления на трибуне и доводить партийные и массовые собрания до экзальтированного состояния.

Осознав важность управления эмоциями массовых собраний, Бронштейн, с детства стремившийся лидерствовать, нашел в истории масонства многочисленные примеры успехов, достигнутых теми, кто овладевал рычагами власти в политическом движении. Провал его попытки стать российским Лассалем в рядах «Южно-русский рабочий союз» наглядно показал ему безнадежность его амбиций, пока он остается на переферии политического движения. Уроки же, извлеченные из истории масонства, доказывали ему, что он перестанет быть пешкой в сложных политических играх, когда окажется в штабах, где принимаются главные решения. Не прошло и пяти лет после его ареста, как он добился того, что оказался в лондонской штаб-квартире РСДРП и стал рассматриваться как один из подающих надежды юных руководителей партии.

Знакомство с литературой о масонстве могло убедить Бронштейна в том, что успех революции может быть достигнут лишь после установления связей с масонской всемирной паутиной. Не исключено, что, постоянно рассказывая своим товарищам о невидимой, но мощной силе «вольных каменщиков», Бронштейн убеждал их в необходимости использовать не только уроки масонства, но и его связи для дела революции. Возможно, что он пришел к тому же выводу, к которому пришел известный революционер-анархист князь П.А. Кропоткин: «Масоны – это прежде всего всесветная политическая сила и вековая организация. И наше революционное движение очень много потеряет от того, если так или иначе не будет связано с масонством, имеющим свои нити и в России – и, конечно, в Петербурге – в самых разнообразных сферах». Комментируя это замечание Кропоткина, Бонч-Бруевич писал: «Он (Кропоткин) был прав по крайней мере в одном: что оппозиционная деятельность русских либералов имела непосредственную связь с масонами, через них проникала всюду и везде, в самые потаенные места самодержавного организма, везде имела свое влияние».

Активизации масонов в России в немалой степени способствовало заключение союза с Францией, в политической жизни которой «вольные каменщики» играли решающую роль. Как утверждал В.Ф. Иванов, «после франко-русского союза 1890 года «Великий Восток Франции» (масонский центр) становится лабораторией русского масонства. Русские политические эмигранты нашли гостеприимный приют главным образом в масонских ложах Парижа. В 90-х годах прошлого столетия при содействии «Великого Востока Франции» в Париже был организован специальный колледж, явившийся школой для подготовки будущих революционных деятелей. Многие из профессоров этого колледжа– М.М. Ковалевский, Трачевский, Амфитеатров, – а также и ученики их сделались масонами».

В эти годы многие деятели оппозиции, не только либеральной, но и революционной, вступали в масонские организации и к началу российских революций значительное число лидеров многих значительных политических партий оказались масонами. Позже депутат 4-й Государственной думы Л.А. Велихов сообщал, что он «вступил в так называемое масонское объединение, куда входили представители от левых прогрессистов (Ефремов), левых кадетов (Некрасов, Волков, Степанов), трудовиков (Керенский), с.-д. меньшевиков (Чхеидзе, Скобелев)». Тяга к масонству в эти годы была широко распространена среди политической интеллигенции России, в том числе и среди социал-демократов.

Не известно, насколько преуспел Бронштейн в пропаганде своих идей относительно масонства среди своих сокамерников и добивался ли он от них установления связей с масонами, но существует немало сведений о том, что Бронштейн стал в конечном счете членом масонской организации. Это утверждала такая исследовательница масонства, как Нина Берберова, ссылаясь на личное знакомство со списками масонов. В своей книге «Русская интеллигенция и масонство от Петра I до наших дней», В.Ф. Иванов перечислял Троцкого среди известных масонов России, таких как Керенский, Маклаков, Авксентьев. Валентин Пруссаков утверждал, что «Троцкий принял масонство в 1916 г., в период своего пребывания в США». Но поскольку речь идет о тайной организации, документальных свидельств вступления Бронштейна в орден «вольных каменщиков» нет. Есть сведения о том, что он постоянно поддерживал связи с масонским движением. Знаменательно, что выходец из семьи потомственных масонов, а затем верховный руководитель французского масонства Зеллер работал в секретариате Троцкого в период его эмиграции в 30-х гг. Об этом Зеллер писал в своих мемуарах.

Если Бронштейн рассчитывал на быстрое продвижение к вершинам власти с помощью всемирной масонской паутины, то он должен был учитывать и то, что вступление в ряды масонства было связано с принятием на себя немалых обязательств перед сообществом «вольных каменщиков». По приказам невидимых гроссмейстеров ордена рядового масона могли перебросить из одного конца планеты в другой, заставить его выполнять тяжелые поручения и в считанные минуты сменить свою политическую роль.

Нам неизвестно, стал ли масоном Бронштейн в тюрьме или нет, но очевидно, что изучение масонства показало ему не только несовершенство его прежних представлений о мире, но и собственные слабости. Один из принципов масонства, с которым он наверняка ознакомился, состоял в самосовершенствовании. «Масонство – это перевоспитание человека», – провозглашали масоны.

Суровые испытания в тюрьме и исследования масонства заставили Лейбу Бронштейна переосмыслить не только его идейные ориентиры, но и личные ценности. Лица, достигшие высоких ступеней посвящения, должны были не только полагаться на поддержку вышестоящих влиятельных особ, но и проявлять немалую требовательность к себе, отсекая от себя слабости, как куски неотесанного камня. Проявлением этой «огранки» стали перемены, происшедшие в характере Бронштейна после его выхода из тюрьмы.

И. Дейчер отмечал, что товарищам Бронштейна «настолько запомнилась теплота его дружбы на долгие годы, что позже» они «были поражены его беспощадностью в годы революции и гражданской войны». Скорее всего, взрывы добрых чувств к сокамерникам были лишь болезненной реакцией человека с расшатанной психикой. После завершения его пребывания в тюрьме ничего подобного в поведении Бронштейна не наблюдалось. Более того, после тюрьмы он стал подчеркнуто замкнутым и сдержанным в проявлении личных эмоций. Люди, которые видели Бронштейна в тюрьме, поражались той отчужденности, которую он стал проявлять в отношении своих бывших товарищей по заключению. Те, кто познакомился с Бронштейном-Троцким после заключения, отмечали его холодность и надменность, считая эти черты неотъемлемыми особенностями его натуры. Социал-демократ П.А. Гарви, встретивший Троцкого в Вене в 1912 году, писал, что тот внушал говорящим с ним «пафос дистанции», обладал «холодным блеском глаз за своим пенсне, холодным металлическим тембром голоса, холодной правильностью и отчетливостью речи». Й. Недава писал: «Многие мемуаристы отмечают безразличие Троцкого к друзьям, склонность отдаляться от них. Точнее было сказать, что у него не было друзей в обычном смысле этого слова (исключая Раковского и Иоффе, с которыми, впрочем, он тоже дружил недолго). Троцкий буквально излучал сознание своего превосходства; на его лице читали уверенность, что он не может тратить время на сентиментальную ерунду».

Свидетель бурных проявлений добросердечия и нежности Бронштейна в тюрьме, его друг со времен николаевского кружка, А.Г. Зив считал, что такое поведение было лишь временным явлением и приходил к твердому заключению, «что в душе Троцкого просто нет ни жестокости, ни человечности, вместо них – пустота. Душевное тепло к людям, не связанное с удовлетворением личных нужд, отсутствует в нем. Люди для него – просто особи, сотни, тысячи, сотни тысяч особей, способные питать его властолюбие. Троцкий нравственно слеп. Это врожденный физиологический недостаток, который англичане называют моральным помешательством. Душевный орган симпатии атрофировался у Троцкого в материнском чреве».

Вряд ли последнее замечание Г.П. Зива было справедливым. Нет сомнения в том, что неуживчивость Лейбы Бронштейна, во многом вызванная его болезненностью, могла постепенно исчезнуть по мере возмужания. Однако после тюрьмы он превратился в холодного и надменного человека, не скрывавшего своего отчужденного отношения к окружавшим его людям. Скорее всего, такая манера поведения была лишь внешним проявлением глубоких душевных перемен, происшедших с ним в заключении.

«Огранка» характера отразилась в выборе им псевдонима. Словно в древних посвящениях, когда после имитации нового рождения человеку давали новое имя, партийный псевдоним революционера навсегда связывал их с новой жизнью, а их подлинные фамилии нередко забывались. В одесской тюрьме Бронштейн встретил человека, под фамилией которого он стал в дальнейшем известен всему миру. Им был свирепый надзиратель Троцкий, гроза одесской тюрьмы, которого боялись не только заключенные, но даже тюремное начальство. Впоследствии обладателем фамилии тюремного надсмотрщика стал революционер.

В российской истории нет примеров того, чтобы деятель революции выбрал себе псевдоним подобным образом, хотя при выборе подпольных имен и кличек проявлялась немалая изобретательность. Для псевдонимов использовались собственные имена и географические названия (Ленин, Рязанов, Ярославский), названия материалов (Стеклов, Каменев, Сталин), орудий труда (Молотов), дней недели (Пятницкий) и даже птиц (Гусев), но никогда никому в голову не приходило выбрать себе фамилию того, кто олицетворял суровый тюремный режим.

Историк Н.А. Васецкий исходил из того, что выбор псевдонима Бронштейном отразил ироничный склад ума заключенного: «Как бы в отместку надзирателю за его диктаторские замашки Троцкий и взял его фамилию своим псевдонимом, чтобы доказать всем, что фамилия матерого защитника самодержавия может служить и другим целям – революции».

И. Недава предлагал в качестве одного из объяснений происхождения псевдонима Троцкого его стремление отречься от еврейского: «Нет никакого сомнения, что фамилия Бронштейн мешала Троцкому по меньшей мере в быту. Ни к чему она была и интернационалисту, отрицавшему национальность, – уже просто потому, что носила на себе печать национальности… Фамилия Троцкий звучит скорее на польский, чем на русский лад, контрастируя с распространенной русской фамилией Троицкий». В то же время ученый полагает, что «Бронштейну импонировала фамилия, которую он, конечно, мысленно производил от немецкого (и идишистского) слова «тротц», означающего «вопреки», «наперекор». Насколько такая интерпретация близка к истине, видно из другого его литературного псевдонима, который, в сущности, повторяет первый – Антид Ото». (Троцкий превратил итальянское слово «antidoto», означающее «противоядие», в подобие имени и фамилии.)

Сидевший вместе с Троцким в тюрьме Г.А. Зив выдвигал иное объяснение, считая, что «молодому Бронштейну исключительно импонировала представительная, авторитарная фигура надзирателя одесской тюрьмы». Для физически нездорового, неустойчивого в своих настроениях, навязчиво думающего о самоубийстве Бронштейна Троцкий олицетворял все, чего он был лишен, – физической силы, непоколебимой уверенности в своих действиях и положения, позволявшего ему беспрепятственно подчинять своей воле десятки заключенных. Ныне психология накопила немало данных о тех странных сломах, которые происходят в человеческом сознании под влиянием утраты свободы. Анализируя поведение людей, ставших жертвами участившихся во второй половине XX века похищений, психологи установили, что некоторые люди, оказавшись под давлением невыносимого душевного стресса, порой принимали сторону своих похитителей, начинали им подражать в поведении и даже помогать им. Такое поведение похищенных было описано на примере захвата заложников в Стокгольме, подобные случаи получили в психологии название «стокгольмского синдрома». Не исключено, что восхищение Бронштейна тюремщиком Троцким можно объяснить схожим явлением.

Не лишены основания и объяснения Недавы и Васецкого. Восхищение Троцким вряд ли дало возможность Бронштейну забыть, что тюремщик олицетворял все то, что он с детства ненавидел, – торжество грубой невежественной силы. Лейба Бронштейн, для которого до заключения самое сильное поражение и унижение было в ходе школьной истории с Бюрнандом, впервые осознал, что значит оказаться под пятой жестокой власти. Он, привыкший с детства к положению господского ребенка, оказался в более жалком положении, чем любой батрак в имении его отца. Он был грязен и покрыт паразитами, как те работники, которые вызывали у него брезгливую жалость. Даже когда Троцкий писал мемуары, он не мог забыть, какую брезгливость вызывал у тюремщиков, пробыв в одиночке несколько месяцев без смены белья и мыла. Он был лишен свободы, которой обладал любой, самый жалкий бедняк. Наконец, им помыкали те, кого он всю жизнь привык презирать за их невежество и дикость.

Он был буквально втоптан в грязь, несмотря на свою принадлежность к народу, считавший себя Богоизбранным, и к интеллигенции, считавшей себя «самой разумной» частью российского общества. Ценности древней культуры, установки, принятые в среде интеллигенции, потерпели крах в его глазах. Фамилия «Бронштейн» связывала его с предками, которых, как он заучил с детства, вечно преследовали грубые и невежественные люди. Отказываясь от фамилии своих предков, Бронштейн рвал с судьбой, обрекавшей его на покорное подчинение грубой силе. Он больше не хотел быть с теми, кто вечно проклинал своих давно умерших гонителей, но не мог защитить себя от ныне господствующих в обществе сил. Он не хотел быть среди тех, кого гнали, как баранов, в эмиграцию и за это позволяли прокричать проклятия в адрес России через просторы океанов и континентов.

Человек, который всю жизнь не мог простить школьным учителям наказание во втором классе, вряд ли был способен простить те тяжелые испытания и унижения, которые он перенес в тюрьме. Виновными в его муках он скорее всего считал строй, государство, всю страну. Для того чтобы впредь не стать жертвой подобных поражений и унижений, он должен был не только отречься от многого, что сделало его беспомощным, но и обрести качества, которыми обладали его победители. Для этого он должен был стать таким же сильным, жестоким и бесчувственным к страданиям других людей, как тюремный надзиратель Троцкий.

Очевидно, что решение о смене имени было результатом глубокой перековки характера и это было делом не одного дня. Превращение Бронштейна в Троцкого произошло через несколько лет после его пребывания в одесской тюрьме.

ОТ ТАЙГИ ДО БРИТАНСКИХ МОРЕЙ

Следствие по делу «Южно-русского рабочего союза», которое велось почти два года, наконец, завершилось. Приговор был вынесен без суда: четыре года сибирской ссылки. По дороге в Сибирь Л. Бронштейн пробыл полгода в Бутырской тюрьме Москвы. Здесь он впервые услышал о Ленине и прочитал его книгу «Развитие капитализма в России».

Здесь же, в Бутырской тюрьме, в конце 1899 года был заключен его брак с Александрой Соколовской. Церемонию провел иудейский раввин. Повествуя об этом важном событии в своей жизни в своих мемуарах, Троцкий был предельно сух: «Александра Львовна занимала одно из первых мест в Южно-русском рабочем союзе. Глубокая преданность социализму и полное отсутствие всего личного создали ей непререкаемый нравственный авторитет. Совместная работа тесно связала нас. Чтобы не быть поселенными врозь, мы обвенчались в московской пересыльной тюрьме». Как справедливо замечал Дейчер, если принять на веру это заявление, то можно подумать, что Бронштейн и Соколовская рассматривали свой брак как фиктивный.

Однако следует учитывать, что Троцкий писал свои мемуары после того, как он разошелся с Соколовской и был уже давно женат на другой женщине. Свидетели свадьбы и путешествия молодых к месту ссылки говорят, что Бронштейны вели себя так, как ведет себя обычно пара молодоженов. Оставив за собой тюрьмы с их суровыми надсмотрщиками, вроде Троцкого, и преодолев испытание долгого пути, молодые начинали свою совместную жизнь в исключительно трудных условиях.

Бронштейны поселились в заброшенном поселке золотоискателей Усть-Кут, который, по словам Троцкого, «знал раньше лучшие времена – с неистовым разгулом, грабежом и разбоем. Но в наше время село заглохло. Пьянство, впрочем, осталось. Хозяин и хозяйка нашей избы пили беспробудно. Жизнь темная, глухая, в далекой дали от мира. Тараканы наполняли ночью тревожным шорохом избу, ползали по столу, по кровати, по лицу. Приходилось время от времени выселяться на день-два и открывать настежь двери в 30-градусный мороз. Летом мучила мошкара. Она заела насмерть корову, заблудившуюся в лесу. Крестьяне носили на лицах сетки из конского волоса, смазанного дегтем. Весной и осенью село утопало в грязи». Даже тайга не радовала Бронштейна. Замечая, что «природа была прекрасна», он тут же оговаривался: «Но в те годы я был холоден к ней. Мне как бы жалко было тратить время и внимание на природу. Я жил меж лесов и рек, почти не замечая их».

Любой человек, проделавший долгий и трудный путь через Сибирь к месту своей ссылки, был бы склонен к мрачному восприятию и даже прекрасная природа оставила бы его равнодушным. За десять лет до того, как Бронштейны проделали нелегкий путь в ссылку, по этой же дороге пересек Сибирь по пути на Сахалин А.П. Чехов. В сибирских очерках писатель особо остановился на положении ссыльных: «По прибытии на место ссылки интеллигентные люди в первое время имеют растерянный, ошеломленный вид; они робки и словно забиты. Большинство из них бедно, малосильно, дурно образовано и не имеют за собою ничего, кроме почерка, часто никуда не годного. Одни из них начинают с того, что по частям распродают свои сорочки из голландского полотна, простыни, платки, и кончают тем, что через 2-3 года умирают в страшной нищете; …другие же мало-помалу пристраиваются к какому-то делу и становятся на ноги; они занимаются торговлей, адвокатурой, пишут в местных газетах, поступают в писцы и т. п. Заработок их редко превышает 30—35 руб. в месяц».

Лишившись свободы и испытывая материальные трудности, ссыльные оказывались в обстановке, способствовавшей моральной деградации. Чехов писал: «Местная интеллигенция, мыслящая и не мыслящая, от утра и до ночи пьет водку, пьет неизящно, грубо и глупо, не зная меры и не пьянея; после первых же двух фраз местный интеллигент непременно уж задает вам вопрос: «А не выпить ли нам водки?» И от скуки пьет с ним ссыльный, сначала морщится, потом привыкает и, в конце концов, конечно, спивается. Если говорить о пьянстве, то не ссыльные деморализуют население, а население ссыльных».

Эти наблюдения перекликались и с впечатлениями Троцкого, который писал: «Некоторые ссыльные растворялись в окружающей среде, особенно в городах. Другие спивались». Правда, в отличие от Чехова, Троцкий видел причиной душевного нездоровья среди ссыльных склоки, которые постоянно присутствовали в их коллективах: «Идейные разногласия, как всегда в местах принудительного скопления людей, осложнялись дрязгами. Личные, особенно романтические конфликты, принимали нередко характер драмы. На этой почве случались и самоубийства». Рассказав про один случай самоубийства среди его знакомых по ссылке, Троцкий замечал: «Во всех больших колониях ссылки были могилы самоубийц».

Однако Бронштейн не пал духом, не запил и не совершал попыток свести счеты с жизнью. Молодым супругам надо было теперь заботится и о дочери Зине, которая появилась на свет в конце 1900 года. В середине же 1902 года родилась другая дочь – Нина.

Вероятно, Бронштейнам помогал отец Лейбы (он оказывал денежную помощь сыну чуть ли не до революции 1917 г.), но глава молодой семьи старался найти самостоятельный заработок. Для этого Бронштейн добился перевода из Усть-Кута в другое селение на реке Илим, где он устроился конторщиком у местного богача. Однако бухгалтерский опыт Бронштейна, приобретенный им во время летних каникул в Яновке, был невелик. По словам Троцкого, он прослужил всего полтора месяца, так как однажды «записал фунт краски-медянки как пуд и послал в отдаленную лавку чудовищный счет. Моя репутация была подорвана, и я взял расчет. Мы снова вернулись в Усть-Кут».

Переезд зимой в 40-градусный сибирский мороз на расстояние 250 верст в санях был нелегким. На коленях у Бронштейна была 10-месячная Зина, которая «дышала через меховую трубу, сооруженную над ее головой. На каждой остановке мы с тревогой извлекали девочку из ее оболочек».

Вторично в Усть-Куте Бронштейны пробыли недолго, переехав вскоре в Верхоленск. Ни в Усть-Куте, ни в Верхоленске Бронштейн не пытался больше работать по найму. Однако к этому времени он избрал себе занятие, которое приносило семье некоторый доход. Находясь в Усть-Куте, он стал сотрудничать в иркутской газете «Восточное обозрение». Под псевдонимом «Антид Ото» он опубликовал несколько очерков о жизни сибирской деревни, а затем стал писать литературные обзоры. Учеба в школе и воспитание в доме Шпенцеров не прошли даром. Он писал «о русских классиках, об Ибсене, Гауптмане и Ницше, Мопассане и Эстонье, о Леониде Андрееве и Горьком». Бронштейн работал упорно, и, по его словам, он «просиживал ночи, черкая свои рукописи вкривь и вкось, в поисках нужной мысли или недостающего слова». Бронштейн «становился писателем». Качество статей удовлетворяло редакцию, и он не испытывал недостатка в заказах. К тому же, по его словам, «газета неожиданно для меня повысила мой гонорар с двух до четырех копеек за строку. Это было высшим выражением успеха».

Семейная жизнь, заботы о малых детях и упорный литературный труд не позволяли Бронштейну опуститься. Он продолжал заниматься и самообразованием, хотя изучение «Капитала» продвигалось медленно. Он вспоминал: «Я изучал Маркса, сгоняя тараканов с его страниц». Он утверждал, что еще до прибытия в Усть-Кут встал на марксистские позиции, замечая, что «ко времени ссылки марксизм окончательно стал для меня основой миросозерцания и методом мышления». В ссылке он пару раз поспорил со ссыльными народниками, критикуя их взгляды. Однако он по-прежнему не занимался изучением положения рабочего класса или опыта рабочего движения. Хотя им была написана пара очерков о сибирской деревне, но они не отличались глубиной социального анализа.

Распространяя расхожие представления о пореформенной деревне на сибирскую и иллюстрируя их своими впечатлениями от заброшенного поселка золотоискателей Усть-Кут, Бронштейн решительно заявлял: «Наша деревня экономически расхищается кулаками, физически всякими эпидемиями, наконец, с духовной стороны пребывает в какой-то концентрированной тьме». Несмотря на то что Чехов, в отличие от Бронштейна, был проездом в Сибири, он оставил более яркие зарисовки, позволяющие обратить внимание на отличие сибирской деревни от среднерусской.

Посетовав на скудость эстетического оформления сибирских деревень, Чехов восхитился трудолюбием сибиряков, которым прихопилось выполнять крестьянские обязанности в исключительно тяжелых климатических условиях. Отметил он и материальный достаток среднего крестьянина Сибири, чистоту и порядок в их избах: «Горница– это светлая, просторная комната, с обстановкой, о какой нашему курскому или московскому мужику можно только мечтать. Чистота удивительная: ни соринки, ни пятнышка. Стены белые, полы непременно деревянные, крашеные или покрытые цветными холщовыми постилками; два стола, диван, стулья, шкаф с посудой».


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42