Вместо него отвечал Лавастин:

— В церкви при Лавас-Холдинге тщательно фиксируются все дни рождения и смерти. Но есть и более весомое доказательство.

Тут граф тихонько свистнул. Собаки, до этого неподвижно сидевшие за его спиной, кинулись в разные стороны, и даже Генрих в испуге отпрянул назад. Юноша вскочил с колен и негромко окрикнул животных. Те повиновались незамедлительно и вернулись, послушно застыв у его ног.

— Как твое имя, дитя?

— Меня зовут Алан, ваше величество. — Он говорил без запинок, но речь его была грубовата, выдавая низкое воспитание.

— Все сказанное — правда?

Алан почтительно склонил голову.

— Граф Лавастин признал меня своим сыном.

— Что ты сам знаешь о своем рождении?

— Я рожден в Лавас-Холдинге незамужней женщиной, умершей спустя три дня после родов. Меня вырастили в купеческой семье и по достижении совершеннолетия обещали церкви. Но… — Тут он вкратце изложил историю об эйкийском набеге. — Так я оказался на службе в Лавасе.

— И спас мне жизнь, — вмешался Лавастин, нетерпеливо постукивая ногой, пока длился рассказ, — освободив меня от наложенного заклятия. Брат Агиус, служивший в Лавас-Холдинге, не раз намекал мне на возможное происхождение юноши, но я не решался поверить этому.

Констанция подняла голову. Генрих, поняв вдруг что-то, оживился.

— Так это юноша, который убил гуивра! О случившемся много говорят, но нам так и не удавалось найти спасителя королевства. Подойди, дитя, поцелуй мне руку. — Алан оглянулся на отца и опустился на колени, принимая оказанную честь. — Сделанное не останется без награды, — милостиво сказал король. Он явно обрел уверенность после того, как разобрался с мятежной сестрой.

Росвита почувствовала, что Генрих сейчас совершит то, последствия чего будут преследовать его многие и многие годы спустя. Она шагнула вперед, пытаясь привлечь внимание монарха. Но было поздно.

— Властью, коей Господь и Владычица облекли меня, как законного короля Вендара и Варре, и в соответствии с законом, изданным во времена великого Тайлефера, я даю тебе, Лавастин, граф Лаваса, право назвать этого человека твоим наследником, хотя он и рожден вне закона.

Все знали, что значит сказанное. Король торжествовал. Он окончательно сделал свой выбор, и теперь оставалось только наблюдать. Сапиентия подскочила со своего места так быстро, что стул с грохотом опрокинулся. Она попыталась что-то сказать, но замолкла и выбежала из зала. Эккехард тяжело дышал. Теофану выразительно приподняла брови, готовясь к тому, что услышит дальше.

— Генрих! — зашептала Констанция так тихо, что только сидящие рядом могли слышать. — Ты понимаешь, что делаешь?

— Понимаю, — так же тихо отвечал король. — То, что следовало сделать давно. Санглант единственный, кому можно доверить трон, после того, как душа моя вознесется в Покои Света.

Констанция, словно увидев дурное знамение, сжала висевший на груди Круг. Генрих повысил голос:

— Никто и ничто да не осмелится противостоять моему решению!

Но двери зала распахнулись вновь.

— «Орлы»! Пропустите к королю «орлов»!

Два уставших человека почти бегом вошли в зал. Совсем еще юная и очень смуглая девушка. И старый Вулфер, давно лишенный права появляться при дворе короля. Теперь он ступал твердо, словно забыл о запрете или твердо решил пренебречь им. Лицо девушки выражало тоску и безнадежность, Вулфер был угрюм. Позади себя Росвита услышала шепот двух «орлиц». Хатуи удержала младшую подругу:

— Оставайся на месте. Нам следует ждать.

— На ней «орлиный» значок. Ты же знаешь, что это значит! — Девушка чуть не заплакала.

— Владычица наша! Посмотри только на их лица! — проговорила Хатуи и замолкла.

— Почему ты здесь, Вулфер? Тебе запрещено появляться перед нами.

— Мы прибыли из Гента, ваше величество. И привезли скорбные вести. Люди народа эйка взяли город штурмом. «Драконы» уничтожены — все до единого. Принц Санглант в их числе.

— Господи… — выдохнул Генрих, хватаясь за грудь. И не произнес больше ни слова.

Росвита, понимая, что должна что-то сделать, подбежала к нему. Ей казалось, что кто-то руководит ее движениями. Они вместе с Хатуи подняли почти бесчувственного Генриха и под руки вывели из зала в часовню, бывшую при дворце.

Там прямо в золотой одежде он распростерся на каменном полу перед алтарем. Корона и скипетр, выпавшие из рук, со звоном покатились в разные стороны. Откуда-то несчастный вытащил заскорузлый от крови и ветхий от времени клочок ткани и прижал его к губам. Он не мог плакать — хотя король должен был слезами выказывать подданным свое горе от бед, павших на них. Боль была так глубока, что на слезы не хватило сил.

— Сердце… Мне вырвали сердце…

Хатуи рыдала, глядя на него. Росвита преклонила колени перед алтарем и начала молитву за упокой павших.

Зал опустел. Какие-то знатные герцоги, лиц которых она не запомнила, расспрашивали Лиат и Вулфера о судьбе Гента. Потом, напоив Лиат медом, отправили ее в маленькую часовню.

Вулфер с ней не пошел, она видела, как его, не пустив к королю, отослали куда-то еще. Красивая женщина в епископском облачении подвела девушку к Генриху, сидевшему на скамье в своем обычном платье. Его поддерживал какой-то клирик, а слуга отирал лицо влажной тканью. В руке король сжимал маленькую тряпицу. Лиат опустилась на колени.

— Рассказывай, — без предисловий потребовал он.

Она чуть не стала молить его смилостивиться и не заставлять воскрешать в памяти эти страшные дни. Но сдержалась, ведь «орел» — не большее, чем лишняя пара королевских глаз, и его долг рассказывать своему хозяину обо всем. Не совсем обо всем, впрочем. О некотором она умолчит: о лице Сангланта, блеске его глаз и стальных нотках в голосе, когда он говорил ей: «Никаких браков!» О чувстве, нахлынувшем, когда она коснулась его щеки. Этим нельзя делиться ни с кем. Никто, даже сам принц, будь он жив, не может знать о ее любви.

Рассказывать о некоторых вещах — то же самое, что переживать их вновь. Но выбора не было. Окружающие смотрели на нее, выжидая. Среди толпы придворных стояла Хатуи, и взгляд ее, как всегда, придавал мужества. Лиат немного откашлялась и начала свой рассказ.

Говорить было тяжело. И еще тяжелее было говорить перед лицом короля, смотревшего с ненавистью, ибо кого еще ему было ненавидеть? Обвинять его за это Лиат не могла. Она и сама ненавидела себя за то, что осталась в живых после того, как погибло столько людей. Рассказав самое страшное — то, что увидела сквозь огонь, она ждала, когда начнутся подробные вопросы. Не уведут ли ее отсюда в цепях, как волшебницу?

— Пойдем со мной. — Епископ поманила Лиат из часовни. Они остановились в закрытом саду, где цвели розы и лилии. — Ты ученица Вулфера?

— Я? Нет… Не знаю. Я недавно среди «орлов», с последнего дня Марианы.

— И уже носишь значок?

Лиат провела рукой по лицу, вытирая нахлынувшие вдруг слезы.

— То, что ты можешь видеть сквозь огонь, — заговорила женщина, стараясь придать речи больше мягкости, — нормально для «орлов». Не бойся, детка. Не всякая магия запрещена церковью. Только та, что приносит зло.

Девушка отважилась и подняла лицо. Епископ была довольно молода. Митра и облачение удивительно шли ее бледному и тонкому лицу.

— Вы Констанция! Епископ Отуна! — воскликнула Лиат, вспомнив рассказы отца о королевской родословной.

— Да. А теперь еще и герцогиня Арконии. — Она произнесла это с грустной иронией. — Где же тебя учили?

— Меня обучал отец. — Лиат горько сожалела, что рядом нет Вулфера. У нее не было сил уклоняться от расспросов о своем прошлом, тем более задаваемых такой знатной персоной. — Простите, ваше преосвященство. Я очень устала. Мы ехали быстро и… — Она с трудом сдержала рыдания.

— … и ты потеряла кого-то близкого, — закончила за нее епископ, и в лице ее Лиат увидела искреннее сочувствие. — Клирик отведет тебя туда, где отдыхают «орлы».

Девушке указали маленькую комнатушку над стойлами. Сквозь окно проникал свет угасавшего дня, и Лиат впервые смогла почувствовать себя свободной. Она кинулась на постель, всхлипнула, резко вскочила и стала ходить туда-сюда.

Внизу разговаривали между собой конюхи. Но она была одна, совершенно одна. Впервые за все эти месяцы, впервые с тех пор, как Хью начал учить ее языку Аретузы.

Лиат осторожно достала из сумы «Книгу тайн» и открыла ее посредине, там, где страницы были сделаны из древнего и хрупкого папируса и текст написан на непонятном языке, снабженный лишь пояснениями на аретузийском. Но их она разбирала с трудом, немного сосредоточилась и, напрягая память, поняла, что сможет все-таки сложить буквы в слова.

На самом верху страницы, над текстом было написано одно-единственное аретузийское слово: krypte. «Спрячь это», — прошептала Лиат перевод, ощутив резкую боль в груди. Она приложила руку к губам, успокаивая себя, и стала разглядывать текст. Буквы были совершенно непонятными, напоминая причудливые завитки джиннских знаков. Что это за язык?

Под первой строкой чья-то незнакомая рука по-аретузийски сделала перевод, но только первого предложения. С трудом, часто останавливаясь и вслушиваясь в доносившийся снизу разговор, она стала читать.

«Polloi epekheiresan anataxafthai diegesink peri ton peplerophoremenon en hemin teraton, edoxe kamoi parekolouthekoti anothen posin akribos, kratista Theophile, kina epignos peri hon katekhetes logon ten asphaleian ».

Темнело, и если бы не острые глаза, она не смогла бы читать дальше.

— «Много людей… — прошептала она знакомое первое слово, пропустила несколько следующих, пока не дошла до известного ей, и тут дыхание у нее перехватило. — … о чудесных знамениях, что являются нам. Кажется мне справедливым… — Здесь следовали слова, смысл которых был непонятен. — … Все, что нисходит с небес… тебе, дабы написать об этом… — Лиат закрыла глаза. Волнение охватило ее с такой силой, что, казалось, подобно эйкийскому псу из ночного кошмара, способно было разорвать на части. — Теофил. — Мужское имя… — Дабы мог ты знать о сих словесах… — Каких? Не шла ли речь о заклинаниях? — … коим научен ты был по слову, изреченному…» — Дальше было непонятно.

Руки дрожали. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. «Все, что нисходит с небес». Внизу снова послышались голоса. Это явно не были конюхи. Она быстро захлопнула книгу и только успела спрятать ее, как дверь отворилась и вошли Вулфер с Хатуи. А за ними Ханна. Все горести и вся скорбь, все эти долгие месяцы одиночества, тоски и надежды сейчас напомнили о себе с особенной силой. Лиат бросилась подруге на грудь, и обе зарыдали, обливаясь слезами облегчения, слезами избавления от долгих дней напряжения и страха.

— Помолимся за упокой души Манфреда. — На суровом лице Вулфера тоже были слезы. Все опустились на колени.

После старик обратился к Ханне:

— Ты получишь значок Манфреда. Хоть ты не видела его смерти, он был твоим товарищем. В любом случае ты дважды заслужила эту честь. Придется немного подождать, пока изготовят новый.

Ханна держала за руки Лиат и Хатуи и молча кивнула.

— Да будет так, — сказал Вулфер.

— Мне нужно к королю, — поднялась со своего места Хатуи.

— Уже поздно, и все мы устали. Отдохнем, — обратился старый «орел» к оставшимся девушкам.

Кровать, которую отвели Лиат и Ханне, была самой роскошной и удобной со времен… со времен Хью. Только теперь опасность ей не грозила. Она прислонила к стене свой верный меч. Коснулась руками древесины лука, «Пронзателя сердец», и поставила его туда же. Положила под голову сумку, в которой к «Книге тайн» прибавилось золотое перо. Можно надеяться, успокоила она себя, что непонятный текст рано или поздно будет разгадан.

Как и все последние ночи, засыпать было страшно, но усталость сломила сопротивление. Ханна легла рядом и обвила ее руками.

— Я боялась, что ты погибла. Лиат, я так рада видеть тебя!

Лиат поцеловала подругу в щеку и вытерла слезы. На сегодня все дела были сделаны, оставалось лишь молиться, чтобы завтра день был понятнее прошедших. Предстояло много узнать о себе, о книге, обо всем, что отец скрывал от нее.

Krypte. «Спрячь это». «Не доверяй никому». В ней росла благодарность отцу за то, что он всю жизнь защищал и оберегал ее, и только теперь она понимала, какой трудной была эта жизнь. Лиат заснула и впервые за много дней не видела страшных снов.

Генрих не желал покидать часовню. Наконец слугам удалось уговорить его лечь в постель, которую приготовили для него здесь же. Он лежал молчаливый и неподвижный. Не потому что спал, просто не было сил встать, помолиться или произнести хоть слово.

Привели детей. Теофану держала за руку дрожавшего Эккехарда. Ни единой слезинки не было на ее лице. Сапиентия же громко всхлипывала. Росвита помнила, что в детстве она боготворила старшего брата, ходила за ним, словно щенок, и постоянно надоедала ему. Но Санглант никогда не сердился на нее. Судя по всему, она скорбела о брате, несмотря на черную зависть, возникшую, когда выяснилось, что старшей из законных детей отец предпочитает бастарда. Скорбела искренне, лицемерие не свойственно было Сапиентии.

Маркграфиня Джудит появилась в дверях, сказала несколько слов слуге, и ее впустили. Она подошла к Росвите и зашептала на ухо:

— Новости из Касселя. Гельмуту Вилламу лучше, судя по всему, он выживет. — На короля Джудит смотрела с любопытством и легким сочувствием.

Услышав шепот, Генрих нашел в себе силы приподняться. От горя его лицо постарело лет на десять.

— Вы говорите о Вилламе? Что нового?

— Он будет жить, — твердым голосом произнесла Росвита. Король нуждался в добрых вестях.

Сапиентия разрыдалась в голос. Генрих закрыл глаза. Затем поднял руку, приложив злосчастную тряпицу к лицу. И прошептал имя: «Алия…» Это придало ему сил.

— Хочу, чтобы он ушел! Прочь с глаз моих! Пусть отправляется на юг, сопровождать в Дарр Антонию!

— О ком вы, ваше величество?

— О Вулфере! Здесь пусть остается «орлица», прибывшая с ним, — та, что тоже видела это… Где Хатуи?

Она вышла из тени, в которой пряталась до этого?

— Да, ваше величество.

— Останешься здесь.

— Слушаюсь.

— Время пришло, — продолжал он. — Сапиентия!

Принцесса вздрогнула, опустилась на колени перед его ложем и склонила голову. Генрих протянул было руку, но так и не коснулся ее волос.

— Завтра утром ты отправляешься в Странствие наследника!

Она попыталась заговорить, но король повернулся к ней спиной.

— Уходи! — Голос был приглушен тряпицей, которую он приложил к губам.

Росвита шагнула к Сапиентии, торопясь вывести ее, чтобы та не сделала ничего лишнего, но Джудит опередила ее.

— Позвольте мне, — сказала маркграфиня. — Я присмотрю, чтобы она подготовилась к путешествию.

— Благодарю вас, — шепнула в ответ Росвита.

Маркграфиня Ольсатии и Австры увела будущую наследницу. Генрих не двигался. Он сделал все, что необходимо. То, что надо было сделать много месяцев назад. Но не этого хотелось Росвите, хотелось сказать ему сейчас, что Санглант был смелым и достойным человеком. Но становиться королем не должен был.

Теофану вопросительно смотрела на Росвиту. Она покачала головой. Живым детям следовало уйти, не напоминая королю о мертвом. Слегка кивнув, Теофану вышла, ведя следом Эккехарда.

Генрих безмолвствовал, не отвечая слугам, предлагавшим ему вина и отиравшим его лицо. Он окаменел. Всю долгую темную ночь Росвита и «орлица» провели рядом с ним.

Не спалось и Алану на непривычно мягкой новой постели. Собаки тихо посапывали во сне, и Лавастин храпел им в унисон. Может, причиной бессонницы была не только кровать. Юноша привык, что все домочадцы спят в одной общей комнате, так было и в конюшнях в Лавас-Холдинге, и в доме тетушки Белы.

Уже, впрочем, не тетушки. Он поднялся со своего ложа. Тоска проснулся, заскулил и, найдя в темноте его руку, стал старательно вылизывать ее.

Наследник Лавастина! В самых смелых мечтах Алан не мог и представить ничего подобного. Он понял, что сегодня не заснет, поднялся, натянул рубаху и неслышно вышел из комнаты, сопровождаемый Тоской. Спавший у двери слуга встрепенулся:

— Могу ли я сопровождать господина?

Быстро же поменялось их отношение к нему! Ничего удивительного. Он наследник Лавастина, и права его подтверждены словами самого короля. Лет десять спустя судьбы всех этих людей будут в его власти. Поэтому теперь его будут сопровождать всюду.

— Есть здесь какая-нибудь часовня? Мне нужно помолиться.

К нему быстро привели клирика, проводившего его куда следовало. В часовне коленопреклоненная девушка полами платья старательно отмывала каменный пол перед алтарем, на котором стоял золотой ковчег с реликвиями.

Он понял, кто перед ним, за секунду до того, как она повернулась к нему, напоминая мышь застигнутую в кладовой за поеданием сыра.

— Госпожа! — начал он, ошеломленный тем, что видит принцессу за подобным занятием. Руки ее покраснели от непривычной работы.

Дрожа, Таллия смотрела на него большими и молящими глазами.

— Прошу, не прогоняй меня отсюда. Позволь облегчить душу пред Владычицей хотя бы таким жалким трудом…

— Но вы ведь не хотите испортить такое чудесное платье? — Алан представить не мог, что сказала бы тетя Бела, увидев, что шелк такого качества используется для мытья полов, пусть даже в освященном месте.

— Земные богатства — ничтожный прах перед лицом Покоев Света. Так учил брат Агиус.

— Вы слышали его проповеди?

— А ты разве не слышал? — смущенно спросила она. Стоя на коленях, Таллия ближе подвинулась к нему и с мольбой сжала руки Алана в своих дрожащих ладонях. — Ты ведь был с ним. Он распознал, кто ты, раньше всех. Разве это не знак его избранности Владычицей? Разве не проповедовал он Истинное Слово о жертве и прославлении блаженного Дайсана?

— Это ересь. — Юноша оглянулся по сторонам. Они были одни, если не считать присутствия Тоски — оно исключало возможность попытки войти сюда посторонним.

— Нет! — Бледное лицо Таллии оживилось при воспоминании об Агиусе. — Ты должен понять это. Ведь ты слышал его. Ты должен знать, что это истина.

Ему неловко было видеть, что принцесса, на шее которой по-прежнему висит золотое ожерелье королевского рода, стоит перед ним на коленях и говорит еретические речи в епископском дворце.

— Вам нужно подняться, госпожа. — Алан попытался поднять девушку и поставить на ноги, но та была сильнее, чем казалось. Юноша почувствовал тепло ее рук и, вглядываясь в лицо, сам не понимал еще, что в нем видит.

— Я буду молить короля дозволить мне уйти в церковь…

«Или выйти за меня замуж». Он был так удивлен собственной мысли, что выпустил ее ладони и уселся на стоявшую рядом скамейку. Ведь он сам теперь один из графов! И вполне может думать о браке!

— … и тогда, став диаконисой, — шептала она, — я смогу нести людям Слово, которому научилась у брата Агиуса. Если меня обвинят в ереси, что ж, стану мученицей и поднимусь в Покои Света, где святые живут в славе и силе Владычицы и Ее Сына.

Алан внутренне смеялся, нет, не над девушкой, конечно. Нелегкий и странный путь привел его сюда, в ночную часовню. «Служи мне», — сказала Повелительница Битв и подарила ему в знак покровительства кроваво-красную неувядающую розу. Он служил ей, как мог. Отправился на войну. Разрушил заклятие, тяготевшее над Лавастином, убил чудовище, пусть и благодаря самопожертвованию Агиуса. Он старался делать только то, что считал правильным, хотя это получалось не всегда. Не смог спасти Лэклинга, но спас дикаря-эйкийца. Чья жизнь стоила дороже? Судить не ему.

Юноша понимал теперь, что превращение купеческого сына в наследника могущественного графа есть не что иное, как знак присутствия божественной мудрости, направляющей его жизнь.

— Поднимись, Таллия. Негоже тебе стоять на коленях. Сядь рядом, прошу тебя. — Он подал девушке руку и помог подняться. После недолгого колебания она села на скамью рядом с ним. Потом посмотрела в сторону входа и вздрогнула.

— Что-то не так?

— Эта собака…

— Я не позволю ей причинить тебе вред. Тоска, подойди!

Зверь повиновался, и тут же в дверном проеме появился слуга, которому он не давал войти. Таллия вздрогнула, когда огромный пес подошел к ней почти вплотную, но Алан приказал Тоске сесть и положил ее руку ему на загривок.

— Видишь? Он, как любая живая душа, желает, чтобы его касались с любовью, а не со страхом и ненавистью.

— Ты мудро говоришь, — проговорила Таллия, но тут же отдернула руку.

Юноша горько усмехнулся.

— Я только повторяю то, чему учил меня… — Он хотел сказать «отец», но купец Генрих больше не был его отцом. — Чему научили меня другие.

В дверях послышалось стремительное движение. Слуга куда-то исчез, и вместо него в проеме появилась Ярость, а за ним и граф Лавастин. Таллия отпрянула, но Ярость не обратила на нее внимания и уселась прямо на ступни Алана, не давая двинуться.

Лавастин провел рукой по своим растрепавшимся волосам и сонным взглядом уставился на Алана.

— Что все это значит?

— Я… господин…

— Ну же! Отвечай!

— Мне не спалось. И я пришел сюда… — Он боялся, как бы не рассердить графа, выражение лица которого было ему непонятно.

Лавастин приостановился и кивнул Таллии:

— Простите, принцесса. — Затем повернулся к слуге. — Отведи госпожу в ее покои!

Выхода не было, дочь Сабелы повиновалась. Уходя, она посмотрела на Алана. Не то с мольбой, не то с благодарностью…

— Она сейчас в немилости, — проговорил граф, спокойно усаживаясь на место, где только что сидела принцесса. — А ее матушка — тем более. Генрих, должно быть, захочет сплавить ее подальше. Выдать замуж, если представится случай. Что ж, примесь королевской крови не вредила еще ни одному знатному роду. — Он еще несколько мгновений неподвижно смотрел на алтарь, явно не интересуясь великолепной отделкой ковчега с реликвиями. Затем встряхнулся, словно желая во всеоружии встретить новый день. — Пойдем, мальчик. Уже почти рассвело, ты не заметил?

И правда, не заметил. Только теперь Алан увидел, что сквозь витражи пробивался солнечный свет.

— Я страшно испугался, проснувшись и увидев твое ложе пустым. Мне показалось вдруг, что все это — эйкийский вождь, мятеж, война и ты, мой сын, — все это было во сне. — Лавастин поднялся и позвал слуг. — Идем отсюда, Алан. Генрих простил нас, и нам нечего больше делать в этом мрачном дворце и отягощать его скорбь. Не стоит напоминать королю, что я нашел то, что потерял он сам.

Граф обнял его.

— Пойдем, сынок , — сказал он, тоном подчеркивая новый для них смысл этого слова.

— Куда мы отправляемся? — спросил Алан.

Цветы в дворцовом саду раскрывались навстречу солнцу. В отдалении слышалось пение — то начиналась служба за упокой душ павших.

Лавастин скупо улыбнулся:

— Мы едем домой.