Корона Звезд (№1) - Королевский дракон

— Конечно, мы не хотим войны, — глубоко вздохнула Антония. — Конечно же, мы желаем мира, достойные маркграф Виллам и герцогиня Лютгарда. Все, живущие в Круге Единства, желают мира, ибо не его ли заповедали нам Господь с Владычицей? Но разве может госпожа Сабела оставить Генриху то, что по праву принадлежит ей самой?

— Она не…

— Она родила ребенка. Вот Таллия, перед вами. А у Генриха есть только честное слово женщины-язычницы. Можно ли доверять слову народа Аои? Не сказано ли, что они, эльфы, произошли от падших ангелов?

— Вообще-то, — прервала свое молчание Лютгарда, — как написано в «Диалогах о Судьбе» и как учит нас блаженный Дайсан, эльфы…

— Я не буду обсуждать здесь церковные вопросы. — Антония сделала резкий жест правой рукой.

Какое-то время все молчали. Лютгарда побледнела. Она явно была встревожена и хотела что-то еще сказать, но Виллам остановил ее.

— Откуда нам знать, что наследник Генриха — истинный? — продолжала Антония. — Откуда нам знать, что Санглант его сын? Сабела была первой, кого король Арнульф назначил наследником. Сабела, не Генрих. И только женщина, давшая ребенку жизнь, может твердо знать, что тот действительно рожден ею. Мужчина же может заблуждаться в отцовстве, ибо даже если он заточит свою женщину в темницу и лишит ее общества других мужчин, существа, лишенные плоти и крови, могут найти свой путь в ее чрево…

— Вы утверждаете, — уже сильнее гневался Виллам, — что Генрих солгал о Сангланте и своем Странствии наследника?

— Я ничего не утверждаю о Генрихе. Говорю только, что он может заблуждаться и что мы не можем быть уверенными в его праве. Разве вы, достойный маркграф, не знаете, что церковь всегда предпочитала наследование по мужской линии? Древние даррийцы практиковали усыновление и могли принять в свой дом любого ребенка, но церковь утвердила свои правила наследования триста лет назад, на соборе в Нисибии. Многие из нас хотят вовсе запретить преемственность по мужской линии. — Антония говорила со все возрастающим жаром. Она всегда умела представить себя правой, но никогда Алан не видел ее такой воодушевленной. — Если Генрих продолжит править, кто станет властителем после него? Дети Софии из Аретузы? Не проникнут ли тогда в наше королевство пороки Востока? Известно ли тебе, маркграф, что новая ересь, пустившая у нас корни, берет свое начало в землях, подвластных аретузийским императорам? Кем будут наши властители — настоящими вендийцами или изнеженными выродками из Аретузы?

— Они будут детьми Генриха, — твердо отвечал Виллам. — И они будут сильными королями, что бы вы ни говорили, госпожа Антония.

— Бойтесь аретузийцев, дары приносящих, — загадочно ответила та. — Женись Генрих на доброй вендийской дворянке, я не была бы столь тверда. Но он не сделал этого. Обе женщины, от которых он имел детей, не вендийской крови, а одна из них и вовсе не человек. — Лицо епископа окончательно потеряло выражение доброй бабушки, заботящейся о многочисленных внуках. Добродушие сменилось холодной и тяжелой маской. — Я не могу верить такому человеку. И его отпрыскам тоже. Санглант! Его любимчик! Бастард, нелюдь и, скорее всего, вовсе не сын короля, ибо слово его распутной матушки стоит немногого. И Генрих дает себя одурачить, потому что любит ребенка, и об этом знают все в землях Вендара! Достойно ли это короля? Может ли такой король быть твердым? Сабела же, как диктует ей долг, замужем за человеком благородных вендийских кровей. Генриху недостаточно того, чем он обладает, не так ли? Он хочет стать императором в Дарре. Хочет стать новым Тайлефером. Хорошо! Но пусть сначала он наведет порядок в собственных землях, прежде чем претендовать на другие. Пусть встретит женщину из собственного народа, прежде чем сходиться со случайными распутными девками!

Лицо Антонии горело гневом. Лютгарда дернулась, будто хотела шагнуть к епископу и силой заставить ее замолчать, но Виллам удержал ее:

— Я выслушал достаточно оскорблений. Говорить больше не о чем. Пусть кровь, пролитая сегодня, падет на вашу голову, госпожа Антония. Пусть во всех хрониках будет отныне записано, что принцесса Сабела отвергла великодушие короля и предпочла оказаться лицом к лицу с его яростью.

Маркграф вскочил на лошадь и направился в сторону войск. Лютгарда продолжала стоять. Наконец жестко молвила, глядя прямо в лицо Антонии:

— Ты словно колодец со сладкой водой, отравленной ядом гуивра. — Затем она повернулась и последовала за Вилламом, сопровождаемая «орлицами».

Младшая из них обернулась. У нее были светлые волосы, самые светлые, какие Алан когда-либо видел, если не считать волос пленного вождя эйка. Ее голубые глаза встретились с глазами юноши, и какое-то время они смотрели друг на друга, скорее с любопытством, чем с враждой.

— Ханна! — окликнула ее другая «орлица». Девушка оторвала взгляд от Алана, глянула на собак и последовала за товарищем.

— Это все правда, ваше преосвященство? — спросила Таллия.

— Что правда? — Антония вновь приняла свой обычный спокойный вид. — Поехали, дитя мое, надо вернуться к нашим солдатам. Битва скоро начнется.

— То, что вы говорили. О Генрихе.

— Конечно, правда. Зачем мне говорить то, что правдой не является?

Таллия промолчала. Она позволила Гериберту отвести мула. Когда они вернулись в расположение войск, Виллиброд взял у Алана поводья мула Антонии. Таллию увели к обозу, где те, кто не мог сражаться, в безопасности ожидали исхода битвы. Оттуда же везли задрапированную рогожей повозку, ту, в которой был заключен гуивр.

— «Драконов» не видно? — спросила Сабела.

— Нет. И вряд ли прячутся, ведь они всегда в авангарде.

— Хоть Санглант и сын шлюхи, — мрачно проговорила Сабела, — но он известен своей храбростью. А что другие?

— Не вижу никого.

— Никого из детей Генриха?

— Никого.

— Жаль. Я надеялась, что изловлю хоть одного. Мне бы пригодились такие заложники.

Ответ Антонии были тихим и мягким. Только Алан и, может быть, Гериберт слышали его:

— Они лучше послужат вам, если будут мертвы.

Прибыл гонец, сообщивший, что люди Родульфа готовы.

— Отправляйтесь в тыл, ваше преосвященство, — обратилась Сабела к своей соратнице. — Вас я потерять не могу.

Герцогиня надела шлем и затянула ремешок. Позади нее в руках солдата развевалось знамя Арконии: на золотом фоне зеленый силуэт гуивра распростер крылья над красной башней.

— Что с нашими гостями? — с улыбкой взглянула Антония на Агиуса и Констанцию.

— Возьмите их с собой. Они слишком ценны, чтобы рисковать их жизнью в бою.

Епископ кивнула, и стражники увели пленников.

— Следуйте за мной, — позвала она своих приближенных.

Алан колебался.

— Пойдем, дитя мое, — поманила Антония и его. — Тоже будешь сопровождать меня.

Сабела заметила его колебания.

— Ведь это один из людей Лавастина. Пусть займет место в его отряде.

— Но…

— Делайте, как я сказала, — торопливо оборвала Сабела.

Антония задержалась, и лицо ее застыло. Но неожиданно, словно солнце, выглянувшее из-за туч, вновь озарилось привычной улыбкой:

— Как пожелаете, госпожа.

Очевидно, епископ могла подчинить своей воле графа Лавастина, но не дочь короля Арнульфа. Сабела не была ее марионеткой.

С уходом Антонии никто больше не обращал внимания на Алана. Один из солдат толкнул его, вынуждая отправиться на свое место, но, взглянув на рычавших собак, замолчал и совершил круговое знамение, будто увидел нечто ужасное. Юноша поспешил убраться в задние ряды войска.

Собственно под знаменем Сабелы собралось около сотни хорошо вооруженных конников и двести пеших. Всего же, по словам Гериберта, войско насчитывало человек шестьсот. У Генриха людей было больше, и он располагал достаточным числом тяжелой конницы, составлявшей костяк любого войска. Пеших «львов» было немного — всего одна центурия. Большая же их часть осталась у восточной границы, сдерживая набеги куманов и прочих варваров.

Алан вслушивался в звуки, издаваемые войском. Люди переминались с ноги на ногу в ожидании сражения. Ряды войска Генриха неподвижно стояли на холме. Видно было красное знамя, развевавшееся на фоне голубого неба и редких облаков, но головы солдат Сабелы, иногда в шлемах, но преимущественно в плотных кожаных шапках, заслоняли обзор.

Вот как, оказывается, начинаются битвы… Был ли во всем этом некий замысел, или обе стороны ждали, когда у кого-то из полководцев иссякнет терпение и он пошлет их в атаку или отступит? Люди стояли, опираясь на копья и приставив к ногам щиты. Большинство было вооружено именно так, немногие из простолюдинов могли позволить себе меч.

Вдоль боевых рядов совершилось движение, и небо вдруг потемнело от стрел. Большинство стрел не долетело до ратников мятежной принцессы, но некоторые все же поразили цель. Раздались крики и стоны. Лучники Сабелы послали ответный град стрел. Им приходилось целиться вверх, но залп оказался на удивление удачным.

Словно рябь пробежала вдоль рядов королевского войска, когда на него посыпался смертоносный дождь. Линия солдат дрогнула. Пешие расступились, и через образовавшиеся проходы понеслась легкая кавалерия, вооруженная дротиками. Всадники вырвались вперед, метнули дротики и возвратились обратно.

Алан решительно побежал вдоль задних рядов и наконец увидел спину Лавастина и темные шкуры его собак.

Со стороны солдат, окружавших арконийское знамя, послышался громкий крик. Отряд пехоты вышел вперед, волоча повозку с клеткой.

— За Генриха! — раздавался клич противника.

Алан пробился к Лавастину. Граф не замечал юношу, поглощенный ходом разгоравшейся битвы. Слева двадцать его стрелков бежали навстречу легкой пехоте врага. Группа всадников отделилась от саонийцев и исчезла в лесу.

Лавастин обернулся к капитану:

— Послать отряд за ними.

Новый взрыв ликования слышен был в королевском войске. Генрих выехал на несколько шагов вперед и поднял вверх тяжелое копье.

— Священное копье святой Перпетуи, — прошептал Лавастин. К кому он обращался, Алан так и не понял.

Святая Перпетуя… Повелительница Битв. Он коснулся розы, спрятанной на груди. У короля было священное копье, древняя и чрезвычайно почитаемая реликвия. Не Повелительница ли Битв явилась ему, простому купеческому сыну, во время того урагана в Осне? Не Повелительница ли Битв так изменила его судьбу? Алан представить не мог, зачем и с какой целью привела его сюда судьба. Сюда, в этот самый день и час. Войска Генриха спускались вниз по склону холма, набирая скорость и готовясь сломить строй ратников Сабелы. Первыми врага должны были встретить воины, тащившие повозку с клеткой, из которой доносились стук и рычание. Капитан Сабелы взмахнул белым флагом, приказывая своим идти навстречу.

Лавастин поднял руку. Два войска, громыхая оружием и доспехами, двигались навстречу друг другу.

За спинами солдат видны были только знамена, флаги и беспорядочное движение на холме. Алан понял, когда встретились между собой передние ряды. Внезапно раздался жуткий шум: вопли и стоны умирающих, лязг мечей, треск копий, ударявших о деревянные щиты.

Алан подумал о предостережениях Родульфа и ответе на них Сабелы: «В этот раз сил Генриху не хватит». «Почему она так уверена в победе над превосходящими силами короля?»

Он не видел, развалилась ли клетка сама, или ее открыли солдаты. Только догадался о случившемся, потому что в самой гуще сражения раздался страшный вопль ужаса, от которого замерло сердце. В первый момент он не мог даже вздохнуть, пока Ярость не потянула его за полу, выводя из оцепенения.

На склоне, среди хаоса, людей и лошадей, мечущихся в беспорядке, идущих вперед или, наоборот, в панике бегущих, он увидел неясную тень, взмывшую в небо, словно призрак огромной птицы, вырвавшейся на волю. Но… лишь для того, чтобы вновь опуститься на землю, ибо массивная цепь, прикованная к ноге существа, удерживала его на земле. Раздался яростный вопль, и огромные крылья распростерлись над полем, сметая всадников и лошадей. С клекотом, напоминавшим орлиный, но стократ страшнее и громче, гуивр открыл единственный глаз, и те, кто видел его, кто встречался с чудовищем взглядом, замирали, не способные двинуться. Все, кроме солдат принцессы Сабелы, носивших амулеты, которые заботливо раздала госпожа Антония за день до битвы.

Началась бойня.

3

Король Генрих был из тех людей, которые никогда ничего не отпускали на волю случая. Твердый прагматик напоминал Ханне мать, госпожу Бирту, и редко давал свободу собственным чувствам. И все же главным в нем Ханна считала то, о чем сказала как-то Хатуи: «Он добрый господин, наш король, и я горда тем, что служу ему». Независимая Ханна готова была служить немногим. Но Генрих быстро завоевал ее верность и уважение, и она сочла, что перед ней прирожденный властитель. Именно он являлся истинным сердцем государства, а не какой-нибудь город, замок или храм.

Сейчас, сидя верхом на лошади и выжидая, пока Виллам докладывал королю о неудавшихся переговорах, Ханна беспокоилась. Она обычно была спокойна, но в последние недели, после того как они с Хатуи оставили Лиат в Генте, тревожилась постоянно. Ханна дала себе слово, что будет защищать подругу, и чувствовала вину, не сдержав обещания.

Особенной вины, конечно, не было. Но глядя вниз с холма на рать Сабелы, Ханна не могла думать ни о чем, кроме нарушенного слова. Принцесса тоже нарушила обещание, данное королю. «Я похожа на нее», — подумала Ханна. Она вздохнула, сердясь на себя, — бессмысленные терзания. Не она была эйкийским вождем, осадившим Гент. Не она приказала эйкийцам напасть на пятерых «орлов». Она упала с лошади, повредив ногу, но ведь и это не ее вина — она еще не стала опытным наездником. И не она, а Сабела не дает королю напрямик двинуться к Генту. Ханна сделала все, что могла, и теперь должна жить дальше.

Это Лиат всегда беспокоилась — всегда и без особенного к тому повода, мучаясь из-за того, что сделала что-то не так, как следовало. Но все иногда ошибаются, все совершают неверные поступки. Так устроен мир — хотя диакониса Фортензия и сказала бы, что только равнодушный ко всему язычник может рассуждать, как Ханна.

Она, конечно, верила в Господа и Владычицу, в святой Круг Единства. Но их существование не означало, что древние духи ушли из мира. Они лишь попрятались. А потому Ханна и ее родные возлагали цветы к подножию священных деревьев и венки к южным склонам скал, когда приходила весна. Древние духи… А тот юноша, который держал поводья епископского мула и смотрел на нее пристально… Он выглядел обреченно. И эти собаки! Они не такими уродливые, как были у народа Эйка, но казались не менее опасными. И все же они следовали за ним, как послушные щенки. В этом мире много необычных вещей, если только ты можешь их видеть!

— Младшая «орлица»…

Ханна повернула голову — король говорит о ней.

— … Будет при принцессе Сапиентии. Она знает, что делать. Мы отобьем Констанцию до того, как Сабела отступит и попытается использовать ее как заложницу.

За Генрихом стояла центурия «львов». Ханна увидела среди них Карла, он не замечал ее. Готовые к сражению воины смотрели вниз, на стан врага. Генрих и Виллам закончили разговор. Хатуи отправилась с известием к обозу, где была Теофану. Генрих, как всегда осторожный, оставил обоз около укреплений Касселя.

Ханна отправилась в указанном направлении, в сторону леса. Генрих выбрал для сражения это поле из-за удобного рельефа местности. Предполагая, что обоз Сабелы будет поблизости от войска, он отобрал восемьдесят всадников и поставил Сапиентию во главе отряда под присмотром, разумеется, опытного капитана. Прячась за деревьями, они должны были обойти правый фланг войска принцессы и, ударив прямо по обозу, освободить Констанцию.

«Или спровоцировать ее гибель», — подумала Ханна, предполагая, что Генрих скорее предпочтет видеть сестру мертвой, чем заложницей. Все-таки пока Констанция оставалась в руках принцессы, она была оружием, направленным против короля. Так, во всяком случае, объяснила бы все это Хатуи. Но Хатуи выросла среди жестоких нравов Приграничья, где шла постоянная война. Там, говорила она, люди убивали своих детей, чтобы те не попали в лапы куманам.

Сапиентия напоминала борзую, которую удерживает крепкий поводок. Она нетерпеливо стремилась вперед. При ее маленьком росте вообще удивительно было, что Генрих выпустил ее на поле боя.

Всякий взрослый обязан был сражаться, если враг нападал на твой город. Но женщины, которых Владычица благословила рожать детей, нечасто вступали в воинские ряды, кроме тех, кто посвящал свою жизнь святым Андреа или Перпетуе и отвращал сердца от замужества и воспитания детей, как сделала Хатуи.

Для женщины благородных кровей уклонение от битвы не было делом постыдным, для этого были муж и братья. В ее обязанности входило управление землями, воспитание детей и продолжение рода.

Но Сапиентия рвалась в бой, рвалась командовать собственным отрядом, и Генрих позволил, потому что, как думала Ханна, хотел доказать, что никто не может стать монархом, если не сумеет повести за собой в сражение герцогов и их воинов.

— Когда мы выступаем? — настаивала Сапиентия. Пожилой капитан с трудом удерживал принцессу.

Со стороны поля раздались крики: «За Генриха!» Это было сигналом. Сапиентия подняла руку, призывая следовать за ней, и тронулась с места, осторожно объезжая деревья. Ханна крепче сжала копье. Она ехала позади, ибо никто не требовал от «орлицы» участия в бою. И все же девушка волновалась. Она вглядывалась в глубь леса, вздрагивая при каждом подозрительном движении. К счастью, всадники, ехавшие рядом, были полностью поглощены тем, что их ожидало, и не замечали ее беспокойства. Должно быть, они и сами боялись, но она сомневалась в этом. Генрих доверил Сапиентии опытных воинов, служивших долгое время на восточной границе. Если все пройдет удачно, они обойдут правый фланг принцессы и, возможно, не дадут Сабеле отступить.

Шум за деревьями неожиданно усилился. «Началось», — шепнул один из солдат своему соседу. Они ехали дальше, отклонившись правее. И тут жуткий, пронзительный визг перекрыл гул сражения.

— Что это? — испуганно спросил кто-то. Возглавлявшие отряд перешли на галоп. Они увидели наконец свою цель. В руках всадников развевались знамена, отливая золотым и красным. Ханна заметила впереди повозки, стоявшие попарно и служившие укрытием для обозных. Странно, Сабела оставила для охраны очень мало людей. Несколько стрел пропели в воздухе.

Сапиентия и ее воины с громким криком атаковали противника, но схватка длилась недолго и вскоре затихла. Ханна осмотрелась. За десять дней, предшествовавших встрече с войском Сабелы, Хатуи многое успела вбить в ее голову: «Ты — глаза и уши короля. Ты должна смотреть и запоминать все, что происходит. Ты не должна геройствовать. Сохрани свою жизнь, чтобы сохранить ценные сведения».

Здесь геройствовать было бессмысленно. Солдаты Сапиентии легко захватили обоз и, собрав пленников вместе, принялись их допрашивать о судьбе епископа Констанции. Из-за леса, на противоположной стороне за обозом, раздались крики. Ханна подъехала ближе, чтобы понять, в чем дело. Там, за деревьями, показались какие-то воины. Капитан Сапиентии взял двадцать всадников и направился в их сторону. В эту минуту кто-то схватил лошадь Ханны за поводья и сильно потянул. Она вздрогнула и опустила копье. Рядом стоял… священник. У него было суровое и усталое лицо, губа кровоточила.

— Дай мне свою лошадь! — потребовал он.

Он не был простым служителем церкви. За двадцать дней, проведенных при дворе, она научилась распознавать светские манеры. И все же теперь колебалась, ведь он был одет, как самый простой священник.

— Владычица, даруй мне терпение! — громко проговорил он. — «Орлица»! Слезай с лошади и дай ее мне!

— Зачем? — спросила она. — Вы в обозе Сабелы…

— Я ее пленник, а не слуга.

— Откуда мне знать…

Из-за леса вновь раздался пронзительный вой, а затем отдаленный шум голосов, смесь криков триумфа и воплей ужаса. Священник в гневе с силой сдернул Ханну с лошади. Девушка упала и больно ударилась. Животное заржало, но человек крепко держал поводья, и пока Ханна пыталась подняться, он оседлал лошадь, сильно ударил ее пятками и с развевающейся рясой поскакал в сторону сражения.

Ханна наконец встала на ноги. В лесу встретились два отряда и смешались друг с другом. За деревьями можно было разглядеть флаг с красным саонийским драконом. «Друзья», — подумала она, и в этот момент нахлынула волна криков.

— Приближаются всадники Лавастина! Развернуться! Всем развернуться и встретить их!

Владычица наша! Ведь еще Вулфер говорил, что пеший «орел» — мертвый «орел». Священник с ее лошадью был далеко. Не выпуская из рук копья, Ханна забралась под повозку.

4

Вот, оказывается, для чего все было затеяно. Смысл происходящего открылся Алану со всей очевидностью. Слышались крики солдат, испуганных, бегущих или, наоборот, с новой силой взявшихся за оружие, как это произошло с мятежным войском.

Королевские ратники, врасплох застигнутые гуивром, теперь напоминали стадо животных, визжащих от ужаса в ожидании мясника, который начал резать их глотки. Это была не та битва, которую благословляет Господь, когда правый призывает Его рассудить спор Мечом Справедливости. Это была самая настоящая резня.

Алан знал, что эта война была делом безбожным. Гуивр в ярости вопил, пытаясь освободиться, бешено взмахивая крылами. Первые ряды конницы Сабелы поднимались на холм, несколько замедлив движение, горы тел убитых солдат Генриха и их лошадей преграждали путь. На правом фланге сражение шло с переменным успехом, но вот и знамя Фесса закачалось, войска отступали.

Половина «львов» быстро двинулась навстречу врагу, остальные замерли в ожидании. Позади на коне возвышался неподвижный Генрих. Чего он ждал? Или его тоже настиг парализующий взгляд гуивра?

Конные противостояли солдатам Лавастина, усиливали натиск, пытаясь сломить сопротивление, прорвавшись к центру, оказать помощь королю. Алан рванулся вперед, прокладывая себе путь сквозь задние ряды лучников и копьеметателей, отступивших назад после первых выстрелов. Ярость и Тоска рвались к сестрам и братьям, черным псам, оставшимся при Лавастине.

Алан нашел наконец графа, следившего за ходом сражения. Осмелев, юноша схватил его за стремя и потянул на себя. Лавастин уставился на него сверху вниз. Судя по всему, он даже не узнавал, кто стоит перед ним. Что ж, отчаянные времена требуют отчаянных действий. Алан взмолился Владычице, прося Ее послать ему силы, и… рванул графа за левую руку и полу кольчуги. Не ожидая этого, граф не удержался в седле, упал, ударившись, и остался лежать на земле.

Юноша почувствовал между лопаток острие копья. Он обернулся и увидел сержанта Фелла.

— Вы же меня знаете, сержант! — закричал он неистово. — Вы знаете, что граф последнее время ведет себя странно. Это все неправильно! Мы не должны здесь быть!

Фелл колебался. Капитан Лавастина, увидев своего господина поверженным, приблизился, но тут все графские собаки окружили юношу, рыча и не давая никому подойти.

— Прошу, Владычица, помоги мне, — выдохнул Алан. И приложил лепестки своей розы к бледным губам графа.

Шум битвы не утихал. Но здесь он был в безопасности, окруженный рычащей стеной верных ему и свирепых зверей. Тоска лизнул Лавастина в лицо, и тот открыл глаза. Граф заморгал и провел рукой по шлему, убеждаясь, что он у него на голове, и медленно поднялся. Собаки расступились, пропуская сержанта Фелла.

— Что происходит? — заговорил Лавастин, видя жуткий хаос вокруг себя и своих солдат, теснивших саонийское знамя. Воины из Фесса стремительно отступали. В центре флаг Сабелы почти приблизился к «львиному» значку и королевскому знамени. Гуивр вновь завыл. Символ «львов» дрогнул и исчез в гуще боя. Генрих, окруженный теперь только личной стражей, не двигался с места.

Собаки графа и сгрудившиеся люди пропустили наконец капитана. Фелл подвел Лавастину лошадь, крепко держа ее за поводья и не давая подняться на дыбы. Присутствие гуивра волновало лошадей, и они вздрагивали от любого резкого движения.

— Мы сражаемся вместе с Сабелой против короля Генриха, — сказал капитан.

— Этому не бывать! — вскричал граф. — Солдаты, приказываю вам покинуть поле боя!

Приказ распространился по рядам войска, словно пламя, охватившее сухое дерево. Граф вскочил в седло и принялся выравнивать боевой порядок, останавливая дерущихся. Саонийцы поняли, что происходит, и позволили ему отступить.

Но центр королевской рати был сломлен. Сабела пробивалась сквозь строй «львов», а Генрих все еще оставался неподвижен. Когда воины Лавастина покинули поле, Алан остался один, глядя, как саонийцы разворачивают свою конницу, чтобы оказать помощь королю. Он смотрел, как рвется на цепи гуивр, сотрясая окрестности безумным клекотом, смотрел, как замедлили ход саонийские всадники, увидев его глаз. Смотрел, как половина солдат Сабелы повернула в сторону новой угрозы.

Несколько стрел и копий, брошенных фессийцами, прорезали воздух и, ударившись о чешуйчатую шкуру чудовища, бессильно упали на землю. Пространство вокруг него оставалось свободным — люди принцессы, хотя и защищенные от страшного глаза, старались обходить гуивра стороной.

Солдаты Генриха один за другим падали под ударами врага или отступали к вершине холма — к своему королю.

Алан выпустил розу из дрожавших пальцев. Он не мог на это смотреть. Не мог верить в какие-то права принцессы Сабелы. Он знал, что ее победа неправильна и несправедлива. Солдаты Генриха не могли сражаться, не могли вступить в честную схватку лицом к лицу с врагом.

Он бежал через поле, спотыкаясь о мертвых, перепрыгивая через раненых или тех, кто притворялся раненым ради спасения. Он бежал к гуивру, замедлив бег для того только, чтобы схватить меч убитого графа, лица которого не рассмотрел.

Но другой человек оказался около гуивра раньше. Он выскочил из седла и оттолкнул лошадь от себя, и та в ужасе метнулась в сторону.

Священник. Алан видел теперь, что это брат Агиус, одновременно понимая, что опоздал. Агиус без страха приблизился к чудовищу. Зверь издал гневный вопль, остановился и прыгнул. Голодный и измученный страданиями своего гниющего тела, гуивр принял пищу, что шла к нему в руки. Агиус исчез, скрытый тяжелыми крыльями. Чудовище склонило голову, собираясь приступить к трапезе.

Остатки рати Генриха и сам король пришли в себя. С криками ярости, почти доведенные до безумия тем, что только что увидели и не могли предотвратить, они ринулись на воинов Сабелы, потерявших строй во время преследования беззащитного врага. Солдаты из Аварии и Фесса перегруппировались и построились в одну линию. Саонийские войска усилили наступление на дрогнувший центр Сабелы.

Алан бежал к гуивру. Кто-то из людей принцессы попытался преградить ему путь, но юноша не обратил на него внимания, предоставив собакам расправиться с несчастным.

Да и кто мог остановить его? Вблизи гуивр казался огромным, высотой в два человеческих роста. Чешуя блестела на солнце, и он насыщался с жадностью существа, которому давно было отказано в пище. Алан приблизился к нему, примеряясь, куда бы ударить, но не осмелился. Чудовище не обращало на него внимания. Он услышал хруст костей и — о Владычица! — ужасающий крик, перешедший в сдавленный стон и вдруг затихший.

Юноша обежал вокруг зверя. Черви падали с его гноящегося единственного глаза и расползались по земле. С этой стороны гуивр не мог его видеть. К тому же он был слишком занят своей трапезой.

Алан поднял меч, когда услышал предостерегающий крик за спиной: ветер донес до него имена лорда Родульфа и короля Генриха, повторяемые солдатами. Он с силой вонзил меч в шею чудовища. Оно громко взвыло, оглушив его, и оторвало свою огромную и уродливую голову от того, что оставалось от Агиуса. Обернувшись, животное забило о землю широченными крыльями. Крыльями, которые оканчивались когтистыми лапами.

Гуивр попытался ударить Алана и, не видя врага, промахнулся. Зашатался, истомленный болезнью и голодом, и с трудом сохранил равновесие. Алан отскочил в сторону и поднял меч. Нога его во что-то уперлась, и юноша опустился на одно колено. И оглянулся на гуивра.

В поисках мякоти чудовище разорвало Агиусу живот, обнажив внутренности. Глаза священника были открыты, и он смотрел прямо на Алана. Гуивр громко вскрикнул, и его тень накрыла и Алана, и умиравшего Агиуса.

Но, как сказано в преданиях, любое чудовище имеет слабину. Алан, не раздумывая, вонзил меч в мягкое брюхо зверя. Кровь хлынула фонтаном, облив его огненным потоком. Он выпустил рукоять меча и отскочил в сторону. Схватил Агиуса и оттащил его от бившегося в агонии гуивра. Гуивр рухнул на землю, сбив с ног Алана и задев священника. В конвульсиях гигантское тело наконец затихло.

Агиус прошептал какое-то слово, затем еще одно. Алан, с дрожащими руками, плача, склонился над ним. Ярость принялась облизывать его лицо, он попытался отогнать ее, но не сумел и только ниже склонился над Агиусом.

— Освободи белую лань, — прошептал умирающий. — Владычица, пусть жертва сия сделает меня достойным подвига Твоего Сына.

Его глаза закатились, и он, как и гуивр, вздрогнув, испустил дух.

Тоска подтолкнул Алана. Пес что-то держал в зубах. Ярость облизала глаза юноши, очистив их от крови чудовища, и Алан увидел солнечный свет и то, что происходит на поле: знамя Сабелы удалялось. С гибелью гуивра, их символа и защиты, люди принцессы растерялись и в панике бежали.

Что-то кольнуло Алана в щеку. Он посмотрел на Тоску и увидел, что тот держит в пасти розу, принесенную с другого конца поля. Ее лепестки потемнели, став кроваво-красными, как кровь Агиуса.

Алан закрыл лицо руками и зарыдал.

XIV. ГРЯДУЩАЯ ВЛАСТЬ

1

Росвита не любила ждать. Неопределенность всегда тяготила ее и мешала думать. Сейчас во дворце, построенном лет восемьдесят назад одним из герцогов Фесса, она мерила шагами зал пиршеств, то входя внутрь, то выходя в распахнутые тяжелые двери, за которыми виднелась панорама города Касселя, раскинувшегося вокруг дворцового холма. Перемычкой дворцовым воротам служила огромная серая с голубым отливом каменная плита. Когда Росвита присмотрелась, то увидела на плите полустертый временем орнамент.