Белый какаду

Ее дыхание стало неровным, и к глазам подступили слезы.

– Могу ли я быть неосторожной после того, что здесь видела?!

У нее было бледное, утомленное лицо. Под глазами появились голубоватые круги. Я сказал:

– Послушайте! Давайте сейчас прервем этот разговор. Мы сможем закончить его завтра. Самое главное – сегодня на ночь заприте дверь на ключ и щеколду. А утром было бы неплохо взять из сейфа Ловсхайма ваши бумаги и поместить их в банк.

– Мистер Лорн уже дал мне такой совет, – устало сказала Сю, – хорошо, я сделаю это. Но Ловсхаймы...

Она не закончила фразы и сказала вместо этого:

– Теперь я пойду!

Мы оба проводили Сю. Лорн стоял у двери, пока я осматривал ее комнату. Конечно, никто там не прятался, ни в большом шкафу, ни за шторами, ни в ванной. Но я хотел иметь полную уверенность и ждал в коридоре, пока она не шепнула мне "спокойной ночи" и исчезла. Я услышал, как повернулся ключ и задвинулась щеколда.

Коридоры были безлюдны, и никто не мог нас видеть. Лорн куда-то ушел, а я снова направился к себе, в северное крыло. Везде была полутьма. Подойдя к лестнице, я взглянул вниз, и мне показалось, что я увидел в коридоре какую-то тень, которая быстро скрылась за углом. Я бесшумно подбежал к тому месту, где видел ее, но там уже никого не было.

– Вероятно, это был обман зрения, – сказал я себе и пришел, наконец, в свой холодный коридор с его ужасными сквозняками и окнами, выходившими во двор.

Ветер стал немного тише, и его порывы не были такими дикими, однако двор выглядел неприветливо – так же, как и маленькая железная лестница, спускавшаяся во мрак.

В смятении дня я снова забыл взять у Ловсхайма ключ и, мрачно насмехаясь над собой, вновь придвинул стол к двери. Я решил остаться в этой комнате, но она мне не нравилась. Мне также не нравилось заброшенное холодное крыло с его таинственными шорохами и тресками, и должен признаться, что мне совсем не понравилась эта промелькнувшая тень. Я чувствовал в ней какую-то реальную осязаемость. Плечо мое адски болело, и, приняв пилюлю, оставленную мне доктором, я, в конце концов, заснул.

Внезапно вздрогнув, я проснулся. Я видел дикий сон: мне снилась сутана отца Роберта с ее длинными черными фалдами, красные туфельки Сю и шум ветра. На самом деле ветер утих и наступила тишина, как и прежде нарушаемая непонятными шорохами. Вероятно, мыши снова подняли шум в щелях старых стен. Я прислушался. Ничего иного не было слышно. Но если блуждающий призрак разбудил меня мимолетным прикосновением или вздохом, то это был поистине живой призрак, так как я совершенно ясно чувствовал запах табачного дыма. Понюхав еще раз, я сел. Это не был призрак. Кто-то курил совсем близко от меня.

Глава 11

Было очень холодно, и догоравшие в камине угли слегка освещали комнату. Я огляделся, убедился, что в комнате никого нет и стол не сдвинут с места. Плечо мое сильно ныло, пока я натягивал халат. Я подошел к окну, поднял штору, отворил ставню и выглянул. Окно выходило на улицу. Ночь была темная, но около моста горел фонарь, и я довольно ясно видел эту узкую старую улицу. Поблизости не было ни души. Осторожно сдвинув стол, я открыл дверь. Никого не было в длинном полутемном коридоре. Напротив, из окна и двери холла, падал свет на прилежащий участок двора. Двое полицейских сидели на освещенном месте и спокойно играли в карты. Затем я разглядел еще одного полицейского, который размеренно шагал по улице около запертых чугунных ворот. Итак, были приняты все меры, чтобы не дать возможности никому из нас удрать. Полагаю, что это и было основной причиной такой бдительной охраны, но не желанием оказать нам защиту.

Никто не курил, но если бы и курил, то запах дыма не мог достичь моей комнаты. Я осторожно прошелся вдоль всего необитаемого и погруженного во мрак северного крыла. Нигде из-под двери не виднелось света, ни даже слабого проблеска из замочной скважины. Кругом все было тихо, если не считать скрипа окон и старых стен. Я даже осторожно приоткрыл двери соседних комнат. Из этих совершенно темных комнат мне пахнул в лицо холодный и затхлый воздух, который бывает в давно пустующих помещениях. А запах табачного дыма в них был настолько слаб, что я сомневался в том, был ли он вообще. Только по возвращении в свою комнату я снова ощутил сильный запах. Озадаченный, я закрыл дверь и включил свет.

Это не был запах моих сигарет, пахло более крепким сортом табака. Я вспомнил, что во время нашей непродолжительной вечерней беседы, никто вообще не курил. Удивленный, я тщательно осмотрел комнату и ванную. Конечно, я не обнаружил никаких следов недавнего пребывания кого-либо. Я принялся даже искать потайные ходы в стенах, сознавая всю нелепость и мелодраматизм этого. Но я понимал, что в те отдаленные времена, когда строился этот старый дом, потайные лестницы и скрытые двери были обычным и распространенным явлением, соответствующим условиям жизни той эпохи. Но я не нашел ничего. По сути дела, не было и подходящего места для чего-либо подобного, разве что за огромным шкафом. Но я не решался сдвинуть его с места, опасаясь разбудить всех обитателей отеля.

Запах стал слабее, может быть, я начал привыкать к нему. Я снова лег в постель. Лицо у меня горело, плечо отчаянно ныло, и я не мог выбрать положения, в котором боль не была бы такой острой.

Однако мне снова удалось забыться тяжелым сном. Запах табачного дыма – по существу, глупое и эфемерное явление – утром потеряло свою значительность, хотя я и сказал о нем Лорну.

Марианна, помрачневшая, с красными глазами, принесла мне поднос с завтраком и поспешно удалилась. Испытывая дикую боль, я натянул на себя рубашку и пиджак и, сделав жалкое подобие галстука, пошел вниз. Выйдя из комнаты, я снова встретил девушку. Она несла другой поднос, и я спросил ее, не поселился ли кто-нибудь по соседству со мной. Она покачала головой, точно не поняв моего вопроса, и пошла дальше. Бедное дитя, она перестала улыбаться. Я невольно спросил себя: каковы были ее взаимоотношения с маленьким Марселем?

В холле я застал Лорна. Вежливо, но без особого интереса он выслушал мой рассказ о табачном дыме. Конечно, при дневном свете история звучала глуповато. Лорн с равнодушным видом предположил, что где-нибудь поблизости курил полицейский, и обещал узнать это. Осведомившись о состоянии моего плеча, он сказал, что уходит в полицию для выяснения дел.

– Полиция трудится вовсю, – сказал он. – И если я применю правильную тактику, мне удастся узнать, какие у нее успехи и каковы дальнейшие планы. Наверняка есть на примете что-то определенное, иначе отель не охранялся бы так тщательно. На французскую полицию, мистер Сандин, не следует смотреть пренебрежительно, она работает хорошо.

– В таком случае, возможно, будет обнаружен настоящий убийца, а меня освободят от подозрений.

– Возможно, – уныло ответил Лорн, будто хотел сказать: "Думайте так, если это вас утешает!"

Я вышел следом за Лорном во двор. Там сидел отец Роберт и курил. Увидев меня, он поспешно загородился газетой и принялся прилежно читать. Неподалеку от него, на спинке стула, сидел Пусси. Я тоже сел на ближайший стул. С неприязнью я заметил, как голова полицейского появилась в проеме входной двери, оглядела меня, затем вновь спряталась. Я понял, что за мной внимательно следят.

Я с подозрением принюхался к табачному дыму священника, но он был не тот, что так необъяснимо вторгся ночью в мою комнату. Я погрузился в размышления, продолжая незаметно разглядывать загадочную фигуру отца Роберта. Почему же он так стремился обеспечить себе алиби?

Если бы он не сделал этого, у меня не было бы особых причин сомневаться в его добропорядочности. Вернее, никаких причин, за исключением уверенности, что тайный смысл этого ужасного дела кроется в глубине старого отеля, поэтому каждый его обитатель может быть на подозрении.

Но его старание обеспечить себе бесполезное алиби сразу настораживало.

– Это очень подозрительно, – говорил я себе, глядя на его длинные ноги, обутые в черные американские ботинки. Он объяснил происхождение ботинок, заметив как-то, что прожил два года в Америке. И его документы несомненно в порядке, так как полиция тщательно проверяла подлинность личности и прошлое каждого из нас и для него не сделала бы исключения.

Кроме того, мне сейчас показалась подозрительной его борода. Как правило, только миссионеры и русские священники носят бороды, а он, видимо, к ним не относился. Это была натуральная борода, и если считать, что он носит ее для маскировки, то отращивание бороды было длительным и утомительным процессом. Интересно, как выглядело бы лицо этого человека без жидкой рыжей бороды?

Пусси кричал, барахтался, затем, взмахнув крыльями, неуклюже слетел вниз со стула. Птица накануне была со мной, как раз перед тем, как вошел Марсель. Потом я не замечал никого, слушал Марселя, А позже началось смятение и волнение. Интересно, куда девался Пусси? Что он видел? Неужели нет никакой возможности выудить сведения, таящиеся в глубине его глаз, напоминавших пуговицы от туфель?! Глаз, глядевших так же всезнающе и загадочно, как у его хозяйки.

Однако он не мог говорить, его этому не обучали. Но было бы ошибкой утверждать, что он не мог передавать своих впечатлений и чувств. Порой он делал это очень красноречиво, и его способность выражать эмоции была просто чудесна.

На этот раз Пусси жалобно закричал, забрался к священнику на колени и принялся тщательно разглядывать его бороду. С разочарованным и презрительным видом он склонил набок голову, и это удивительным образом совпало с моими мыслями.

Внезапно послышался шелест газеты, и из-за нее появились гневные глаза и рыжая борода священника. Должно быть, я глядел на него в упор долгое время. Меня искренне забавляла циничная поза попугая. Отец Роберт прошипел:

– Ну что, вы насмотрелись на меня? Неужели это такое интересное занятие?

И это была правда, я действительно смотрел на него. Но я воспользовался случаем, который предоставляли его слова.

– Если хотите знать, я смотрел на попугая, – ответил я, – и думал о том, что рассказал мне Марсель.

Я смотрел прямо ему в глаза и заметил, как они внезапно стали неподвижными и злыми, как у кота. Лицо его, обрамленное жидкой огненной бородой, сразу помрачнело.

Вдруг он заговорил, причем его желто-серые глаза не дрогнули и их суровый взгляд не отрывался от меня.

– Марсель? А что он рассказал вам?

Я немного колебался, затем решил сказать ему.

– Он сказал мне правду о вашем алиби. Он сказал, что вы не были больны и он не находился с вами в вашей комнате.

Казалось, он был подготовлен к этому, так как тотчас холодно сказал:

– Ну и что же?

Я пожал плечами и тут же решил не повторять этого жеста, пока мое плечо не заживет.

– Ну и что же? – повторил я. Его глаза сохраняли спокойствие, но на мгновение в них вспыхнула искорка гнева. Было ясно, он рассердился на мой намек, что ему следует давать дальнейшие объяснения.

С минуту он молчал, но его темперамент не позволял ему долго скрывать обуревавшие его чувства. Сознавая, какая ярость крылась за его спокойным взором, я достал сигареты. С небрежным видом я протянул ему пачку и любезно сказал:

– Пожалуйста, возьмите сигарету!

– О, вы меня оскорбляете! – вскричал он. – Вы оскорбляете меня!

– Да что вы?! – мягко ответил я. – Едва ли можно считать оскорблением предложение сигареты! Осторожно, не наступите на птицу!

Он быстро посмотрел себе под ноги и отскочил в сторону, вовремя помешав Пусси перейти в лучший мир. Пусси снова закричал, тяжело взлетел на стул и поглядел на священника с таким видом, будто подтвердились его самые худшие подозрения в отношении этого человека. Наклоненная головка Пусси, казалось, намекала, что неплохо было бы поглубже заглянуть в его глаза.

Тем временем священник пробормотал:

– Черт бы побрал эту птицу! – что совсем не шло к его сану, затем с усилием овладел собой.

– Что с вами, отец Роберт? – укоризненно спросил я. Его высокая фигура стояла передо мной, ветер трепал полы его черной сутаны и угрожал его шляпе с черными полями. Несмотря на внешние аксессуары, он выглядел отнюдь не набожным. Но священники – тоже люди, и, возможно, таинственная болезнь, приведшая его в А..., сделала его раздражительным. Правда, слово "раздражительный" вряд ли подходило: этот человек кипел от ярости, но молчал.

– Отец Роберт! – сказал я вновь с мягким укором. – Слышать такие слова от святого отца! Могу я попросить у вас спички?

И тут его ярость прорвалась. Он угрожающе подступил ко мне, причем его длинные руки отнюдь не выглядели немощными.

– Я полагаю, вы сообщили полиции? – спросил он.

– Нет. Еще нет.

– Почему?

– Что почему?

Он вздохнул полной грудью и немного успокоился.

– Почему вы не сообщили этого полиции? – спросил он более спокойным тоном.

– Я не успел этого сделать, – ответил я, и в моих словах была доля правды. – Вчера мне пришлось объяснять им более важные обстоятельства. Но мой долг велит мне сказать об этом.

– Это не имеет значения, – сказал отец Роберт. – Алиби уже не играет ни малейшей роли.

– Никакой роли, – согласился я. – Но все же полиция мажет задать вопрос – почему человек потрудился сфабриковать себе фальшивое алиби?

Но отец Роберт, который вообще был легко уязвимым человеком, вдруг поразил меня.

– На этот вопрос легко ответить, – холодно сказал он. – В наше неустойчивое время, когда сама церковь подвергается нападкам со стороны ее служителя, было бы неумно оказаться замешанным в подобное дело.

Он сделал жест в сторону северного крыла.

– Я считал своим долгом держаться в стороне и быть совершенно непричастным к этому делу, мистер Сандин. И вы, как умный человек, должны это понять.

Затем, с оттенком торжества в тоне, он пожелал мне "счастливо оставаться" и с видом, полным достоинства, направился к отелю.

Однако Пусси помешал его достойному уходу. Он внезапно схватил его за край сутаны своим серым клювом, повис на ней и вопил, как дьявол, так что отцу Роберту пришлось силой освобождаться от него. Когда же он освобождался от цепкой птицы, Пусси, вероятно, ущипнул его. Отец Роберт яростно выругался и поднес палец ко рту. Выражение оскорбленного достоинства исчезло, и его уход на этот раз был поспешным и суетливым, что доставило мне небольшое удовольствие.

Сидя на спинке стула, Пусси бросил на меня дьявольски понимающий взгляд и весело взмахнул крыльями. Ему только недоставало ухмыльнуться. Я подумал о возможности у него врожденного отвращения к церковной одежде.

– Чем вы так обидели отца Роберта? – раздался за моей спиной голос Сю.

Она стояла передо мной сияющая, в ее глазах плясали огоньки смеха, и щеки были розовые. На ней был жакет из материала, похожего на твид, юбка серого цвета и ярко-красный берет, сдвинутый набок. Вокруг шеи было обмотано тоже что-то красное. Она выглядели божественно прекрасной.

– Ничем, – медленно ответил я.

Ее лицо стало серьезным.

– Что случилось? Чем я провинилась? – тихо спросила она.

– Вовсе ничем. Абсолютно ничего не случилось. Все о порядке...

Я осознал, что болтаю чушь, и оборвал фразу. В конце концов, не мог же я сказать девушке, что я не желаю, чтобы она выглядела такой обворожительной. Она по праву могла спросить меня: "А почему я не должна так выглядеть?" И мне оставалось только ответить: "На это нет ни малейшей причины. Мне это безразлично. Мне все равно..."

Я снова начинал заговариваться, к счастью, на этот раз не вслух.

– Мы просто побеседовали, – сказал я более членораздельно. – Священник объяснил мне причину, зачем ему понадобилось фальшивое алиби.

– О! – сказала она. Она выглядела озадаченной, и ее глаза больше не смеялись. Я рассказал ей о нашем разговоре, и она серьезно выслушала меня.

– Довольно веское объяснение, – сказала она, когда я кончил. – Я полагаю, что для полиции это тоже покажется достаточно резонным.

– Возможно, – согласился я. – Тем не менее, я считаю, что священник – не тот, за кого себя выдает.

Она побледнела, будто мои слова вдруг вернули ее в атмосферу того ужаса, который вселился в старый отель. Она бросила взгляд на северное крыло и сказала шепотом:

– Уж не думаете ли вы, что отец Роберт?.. Ах, нет, это невозможно! Я не могу поверить, что убийца все время находится здесь, среди нас! Это очень страшно. Это означало бы, что мы с вами очень наивны!

– Мне бы не хотелось пугать вас, но надо считаться и с такой возможностью. Помните об этом и зря не блуждайте по коридорам. Знали бы вы, как мне хочется, чтобы вы были сейчас далеко отсюда!

– Не очень-то любезно с вашей стороны не желать больше видеть меня, – сказала она и посмотрела мне в глаза.

– Очень жаль, что я принужден говорить вам такие вещи, но я серьезно отношусь ко всему, что здесь происходит.

Сю больше не улыбалась, стала очень задумчивой и, наконец, сказала:

– Не будем больше говорить об этом. Если бы даже я хотела, то все равно не смогла бы уехать отсюда.

– Очень жаль, если у вас создалось впечатление, что я хочу навязать свое мнение.

– Наоборот, я должна извиниться перед вами за то, что втянула вас в историю, которая касается только меня.

Она произнесла эти слова довольно холодно. Мне стало немного стыдно. Она была такой прекрасной, и я должен был радоваться, что мы наедине и можем без помех говорить. И вдруг я, как дурак, испортил этот прекрасный момент.

Вероятно, она поняла мои мысли и, подойдя ко мне, сказала:

– Не хмурьтесь так. Вы меня... вы были так добры ко мне...

Немного помедлив, она произнесла слова, которые меня обрадовали:

– Не беспокойтесь, я буду очень осторожна. Со мной ничего не случится. Но все-таки я не могу поверить, что убийца среди нас и живет в отеле.

– В этом старом, мрачном и таинственном отеле можно ожидать всего! – сказал я с отвращением.

– Не говорите так, прошу вас!

Она побледнела, и я пожалел, что говорил с ней в таком тоне. Я высказал то, о чем постоянно думал, не считаясь с тем, какое впечатление это произведет.

– Я не хочу, чтобы страх одолел меня, – сказала Сю. – Но я приму все меры, чтобы избежать опасности. Как ваше плечо? Лучше ли вам?

– Оно у меня больше не болит.

– Оно болит, но вы не признаетесь! Не люблю людей, которые притворяются, будто никогда не страдают. Надеюсь, вы не принадлежите к их числу, мистер Сандин?

– Нет. Но я, действительно, не ощущаю боли. У меня такое чувство, будто плечо контужено.

– А врач был?

– Нет еще. Но скажите мне, вы просили Ловсхайма отдать вам документы?

Мне было неприятно напоминать ей об этом, однако пришлось.

– Да, – ответила она, нахмурив брови.

– Он отдал их вам?

– Нет.

– Я так и ожидал. Чем мотивировал он свой отказ? Садитесь.

Мы с ней сели рядом. Пусси вскочил мне на колени, а затем поднялся на плечо. В эту минуту мне совсем не требовалось его общество, и я опустил его на пол.

Сю ответила мне пасмурным тоном:

– Он сказал, что потерял шифр от замка.

Теперь она ожидала, что я стану ворчать. Это было ясно по ее взгляду. И в этом она не ошиблась.

– Черт его возьми! Он мог бы открыть шкаф и не имея шифра перед глазами. А если он настолько глуп, ему следовало иметь два экземпляра шифра. И неужели он думает, что вы ему поверите?

– Он убежден, что я верю ему. Шкаф почти новый, я помню, когда его привезли. Открывается он довольно трудно, и я несколько раз видела, как Ловсхайм практиковался открывать его с шифром перед глазами.

Я не верил. Трудно было поверить такой неловкости Ловсхайма, когда дело касалось хранения денег.

– Что же теперь он собирается делать?

– Сказал, что вызовет представителя фирмы, у которой приобрел шкаф, если я очень спешу. Но если я могу переждать несколько дней, то постарается найти шифр.

– И вы, конечно, сказали ему, что не спешите и можете подождать, – сказал я серьезным тоном.

– Да, я решила, что так будет лучше, чем показать ему, что я обеспокоена.

– Во всяком случае, немедленно скажите об этом Лорну. Он представитель вашего брата, и у него есть полномочия. Хотя он утверждал, что легко сделать фальшивые документы, все же эти бумаги могут вам пригодиться для доказательства вашей личности.

– А вот и доктор, – вдруг сказала она. – Сейчас же покажите ему ваше плечо! Добрый день, доктор!

После осмотра, произведенного в моей комнате, доктор заявил, что доволен видом моей раны, и я сердечно поблагодарил его за заботу.

Я проводил доктора до выхода из отеля. Ловсхайм сидел за конторкой портье. Он поздоровался с врачом и стал спрашивать меня о новостях. Отвечая ему, я видел, как Сю разговаривает с доктором в дверях отеля.

– Доктор удовлетворен, мне гораздо лучше. Но скажите, Ловсхайм, откуда приехал этот священник?

– Священник? – повторил Ловсхайм. Его маленькие черные глазки заблестели от любопытства. За последние дни он сильно изменился. Он был бледен, вероятно, от недосыпания, взгляд его стал беспокойным, и казалось, будто он постоянно находится в состоянии выжидания.

Нагнувшись над книгой, он углубился в список постояльцев, точно их было очень много.

– Кажется, он приехал из Парижа, – сказал он, глядя в список. – Да, действительно так.

– И давно он здесь?

– Около трех недель. А почему вы меня спрашиваете?

Я не ответил ему. Я смотрел на маленькую брошюрку в красочной обложке, которую, заметил, когда Ловсхайм открыл книгу регистрации. Заметив мой взгляд, он поспешно закрыл брошюру книгой.

– Вот поглядите сами, – сказал он слащавым голосом. – Надеюсь, вы не сомневаетесь в священнике, мистер Сандин?

Я поблагодарил его и отошел. В этой брошюре я узнал расписание поездов. Меня поразило не то, что я увидел его на столе управляющего отелем, а заботливое старание Ловсхайма скрыть его от моего взгляда.

Меня вывел из размышлений резкий голос миссис Бинг. Она появилась, закутанная в большую шаль.

– Как ваше плечо? – взвизгнула она. – Идите сюда, может быть, в этом углу мы найдем хоть немного солнца. Что вы думаете об этих двух убийствах? Из-за них мы вынуждены томиться здесь, точно арестанты, пока это будет угодно полиции.

Я сел рядом с ней, и она, не переставая, говорила:

– Какая красивая девушка! А с кем она разговаривает? А! С врачом!.. Да, очень красивая девушка и необыкновенная.

– Необыкновенная? Чем же?

Она нахмурила свои лохматые брови и продолжала:

– Да, она действительно необыкновенная. Вы помните ту ночь, когда было первое преступление? Электричество внезапно погасло. Зачем она его выключила?

– Не понимаю, что вы хотите сказать?

– Я спрашиваю, зачем этой девушке нужно было выключить свет во всем отеле?

– Но послушайте, это же не она сделала! Миссис Бинг проворчала:

– Вы в этом уверены? А я вам говорю, что она это сделала. Я видела это своими глазами.

Глава 12

Казалось, из всех обитателей отеля одна миссис Бинг была зрительницей, а все мы были актерами. Что касается меня, я был встревожен вдвойне: и за себя, и за Сю. Лорн был хладнокровен, каким и должен быть профессиональный детектив. Ловсхайм чего-то боялся, и это было написано на его лице. Однако я чувствовал, что эти два убийства были для него событиями второстепенного значения. Священник как будто бесцельно проводил свое время и напоминал мне большой вопросительный знак. Я считал его очень подозрительным. Вряд ли он действительно был священником, старавшимся остаться не замешанным в преступления. Мадам Грета по-прежнему оставалась непроницаемой. Но, время от времени, ее зеленые глаза переставали самодовольно улыбаться и в них появлялось выражение страха, как у животного, попавшего в капкан. Маленькая горничная Марианна была очень печальна.

Как я сказал, миссис Бинг была единственным человеком, который мог оставаться в роли наблюдателя. Это чувствовалось по ее лицу, хотя оно и было бледное. Но она храбрилась и не хотела показать, что тяжело переживает происходившее. Она не слабее нас ощутила страх перед невидимой рукой, опускавшейся то на одну, то на другую жертву.

Как позже нам стало известно, в этом деле существовал отвратительный порядок и система. По мере необходимости препятствия устранялись одно за другим. И если кто-либо становился помехой, его ликвидировали. Это делалось молниеносно, безжалостно, без предупреждений и, как я теперь убедился, без малейших угрызений совести.

Это все было частью глубоко продуманной программы, ведущей к выполнению намеченной цели. В то время мы чувствовали это инстинктивно. Позже мы узнали об этом в реальности.

Слова миссис Бинг так взволновали меня, что на несколько мгновений я лишился дара речи.

– Но не могли ли вы ошибиться?

– Я не ошиблась, – твердо сказала она. – Я расскажу вам, как это было. Полиции я не сказала и не скажу, потому что эта девушка вызывает у меня симпатию. Но вот что произошло. Вам известно, где находится моя комната?

– Она на втором этаже, не так ли? Она кивнула головой.

– Это комната № 11, она расположена вблизи холла, в коридоре южного крыла. Вы проходите мимо нее каждый раз, когда идете к себе. Ну, так вот, почти напротив моей комнаты находится распределительный щит. Его можно не заметить, если не искать специально, так как с виду он похож на небольшой шкафчик. В ту ночь, когда на площадке был убит человек, я плохо спала. Ветер выл и шумел, а оконные рамы так стучали, что я не могла спокойно отдыхать. Во время непродолжительного затишья я услышала какой-то шум, и, казалось, он исходил из холла. Вы знаете, что здесь, в отеле, очень тихо и шум в холле около полуночи – необычное явление. Из любопытства я встала, подошла к двери и немного ее приоткрыла. В холле тускло горел свет, и эта девушка стояла у распределительного щита. Дверца шкафчика была открыта, и ее рука лежала на рубильнике, выключающем энергию во всем отеле. И в этот момент она потянула рубильник, и свет был выключен. Я снова легла в постель, но через полчаса полиция стащила меня с кровати из-за убийства.

– Но... вы уверены, что это мисс Телли? Может быть, это была мадам Ловсхайм?

– У меня хорошие глаза, мистер Сандин. Это была Сю Телли.

– Но свет был тусклый.

– Послушайте, – раздраженно сказала она. – Можете мне не верить, если хотите. Но я убеждена в этом.

Она поглядела на девушку, стоявшую у входа, затем снова взглянула на меня и презрительно сказала:

– Вы воображаете, что я могла бы спутать стриженые волосы такого цвета с огромной рыжей шевелюрой мадам Греты?

– Нет, я этого не думал. Однако я неуверенно спросил:

– Что на ней было надето?

– Какая-то черная накидка. Кроме того, она гораздо стройнее, чем мадам Ловсхайм, у нее изящная фигура. А это связано с происхождением. Кто угодно может иметь розовые щеки и красивые глаза, но, чтобы обладать изящной фигурой, нужно происхождение, – прибавила она хриплым голосом. – Кажется, сегодня опять будет плохой день: пасмурно и сильный ветер.

Она с недовольным видом отошла, так как Сю направилась к нам.

Перед ленчем Сю и я совершили небольшую прогулку. По предложению Сю, мы пытались забыть все ужасы, окружавшие нас в отеле, и она притворялась, будто не замечает двух фигур в голубых формах, следовавших за нами. Эта прогулка вдоль старых улиц, замощенных булыжником, и по мосту, откуда мы смотрели на мутную воду и холодное серое небо, была для нас необычной. Сю пела по-французски "На мосту Авиньона" и "Маленькое сердце моей подружки". У нее было чистое сопрано, которое нельзя всерьез назвать голосом, однако оно было веселое, мягкое и приятное для слуха.

Мы немного поболтали, и Сю спросила меня, чем я занимался и где бывал. Мы поговорили о мексиканских рабочих и их неизменной поговорке, что означала пустое обещание, вроде "завтра, завтра, только не сегодня", о цыплятах "гамбо" в Новом Орлеане и о пастбищах Техаса. Все это, казалось, осталось где-то далеко, в другом мире.

– Вы любите наш Запад, не правда ли? – спросила она. И я сказал, что люблю, но прибавил, что со временем он изменился.

Затем наш разговор перешел к храмам Бирмы, низким и сверкающим золотом, к холодным ночным ветрам пустыни и, наконец, к Москве. Она сказала:

– Какую необычную жизнь приходится вести инженеру. Она должна быть интересной и полной приключений.

– Сначала я тоже так думал. Но теперь я знаю, что в этой жизни много однообразия и трудностей. Даже перемены не всегда бывают приятны. И порой с тоской начинаешь мечтать о размеренной жизни, о круге знакомых и друзей, о своем доме. Инженеру не хватает этого, если ему не удается устроиться работать в крупных городах, а это довольно трудно. Я всегда работал в отдаленных краях с зачатками цивилизации. Только неженатому все это нипочем. Инженеру не следует жениться.

– А почему? – спросила Сю.

– Нельзя, если он будет странствовать и не сможет иметь своего дома. Для женщины это нелегкая жизнь. У нее нет ни дома, ни детей. А если у нее есть дети, их приходится отсылать куда-то далеко в школу. Приходится жить во всяких диких местах, в лагерях, палатках, отвратительных маленьких отелях, поэтому нет ни семьи, ни друзей, ни музыки, ни театров. Только мужественная женщина может приспособиться к примитивному образу жизни, Но такая жизнь истощит ее мужество.

– Но ведь с ней же муж! – сказала Сю.

– Нет, он не с ней. Он целый день занят работой, он поглощен ею. Женщина, имеющая духовные запросы, не может жить годами такой жизнью. Когда об этом говоришь, может быть, это звучит не так плохо, но на деле – это трагично. Нет, инженер не должен и помышлять о женитьбе!

– О! – произнесла Сю довольно холодным тоном, и мы пошли обратно к отелю. Больше мы не говорили, если не считать немногих вымученных шаблонных замечаний.