Белый какаду

Он показал глазами на труп.

– Подождите, – сказал я. – Что это за комната напротив, наискось отсюда? Какой ее номер? Та, с открытыми ставнями.

Его глаза были затуманены какой-то мыслью, и в то же время в них проявилось некоторое беспокойство, связанное с моим вопросом.

– Вы имеете в виду ту комнату напротив? Какой ее номер?! Тридцать четвертый или тридцать пятый, не помню точно. Почему это вас интересует?

Значит, это не комната № 19!

– Она никем не занята?

– Нет! – без малейшего колебания ответил он.

– Я только что видел лицо в этом окне.

– Нет, нет, вы ошиблись. Там никого нет. Он облизнул губы и добавил:

– Если только кто-либо не вошел туда случайно, по ошибке. Может быть, мадам Бинг или кто-нибудь из прислуги.

– Там несомненно было сейчас чье-то лицо, Ловсхайм.

Мне показалось, что он почувствовал некоторое облегчение от намека на то, что я не узнал этого лица. Я сказал несколько слов священнику, который ответил, не повернув головы. Ловсхайм вышел. В коридоре он встретил маленького слугу, остановился, чтобы переброситься с ним парой слов, затем исчез за углом, а слуга поспешил к нам.

Очевидно, слуге уже было кое-что известно об убийстве, потому что он поглядел внимательно на мертвеца, перекрестился, но не задал ни одного вопроса, хотя его светлые глаза горели от возбуждения, и он бросал нервные взгляды на окружающие нас тени.

Он сказал, задыхаясь, что мадам вызвала его и велела оставаться с нами, пока мсье будет помогать ей.

Я подумал, что, наверно, Ловсхайм ушел, чтобы строить козни вместе с женой. Интересно было, какие каверзы замышляли они во мраке комнат этого старого отеля, по которым гулял ветер. Возможно, они изобретали средства и методы, чтобы отвратить от себя опасность. Меня не устраивало стоять здесь в бесплодном ожидании в то время, как полиция должна была быть уже в пути и самым вероятным кандидатом на арест был, несомненно, я. И все-таки я почти ничего не мог сделать, чтобы воспрепятствовать этому. Впрочем, я мог пойти и взглянуть на площадку, на которой я споткнулся об мертвое тело, и стоило бы еще раз осмотреть этот подозрительный двор.

Войдя в свою комнату, я набросил на плечи пальто и вынул из чемодана карманный фонарик. Маленький слуга с тревогой следил за мной, и, выходя, я сказал ему.

– Я хочу осмотреть двор. Вернусь через минуту.

Мои слова, казалось, мало успокоили его, но, конечно, он ничего не возразил на них. Священник быстро и монотонно бормотал слова, которые я принимал за молитву, и не обернулся, когда я открыл дверь на площадку. Ветер резко подул, вздымая складки его сутаны, шевеля волосы на голове слуги и распахивая пальто на мертвеце, возвращая ему на мгновение гротескное сходство с живым существом.

Заметив блестящие глаза слуги, следившего за мной, я закрыл дверь, вышел и зажег карманный фонарик. Он образовал мелькающий круг тусклого света на каменном полу площадки.

Нигде не было видно следов борьбы, но я и не ожидал их найти. Не было и следов грязных ног, так как все вокруг было сухо и подметено холодным ветром. Я не увидел ни окурков, ни пуговиц от пальто. Ничего, кроме маленького темного пятна в том месте, где лежал труп.

Наклонившись над истертыми плитами, я смотрел во все стороны, поворачивая свой фонарик, и, наконец, нашел маленький кусочек красного цвета из материала, похожего на твердую резину или воск. По величине он был примерно с двухфранковую монету и имел форму неправильного полукруга. Его назначение было мне непонятно. Я опустил его в карман лишь по той причине, что это был единственный предмет, найденный мной на площадке, если не считать темного пятна на каменной плите и сухого пожелтевшего листа. Именно в этот момент ветер внезапно стих, все кругом погрузилось в мертвую тишину, и я услышал громкие шаги внизу на лестнице. Действительно, это были шаги, и я могу смело заявить, что, если бы ветер не прекратился именно в эту минуту, меня теперь не было бы в живых. Но услышав шаги, я отодвинулся в сторону, чтобы поглядеть через перила на поворот лестницы. В этот момент раздалось два револьверных выстрела, фонарь выпал у меня из руки и покатился куда-то вниз. Со страшным шумом вновь налетел порыв ветра, и все огни в отеле внезапно погасли.

Моя рука дрожала, но я не был ранен.

Ветер бешено дул мне в уши, но нигде больше не было пляшущих теней, так как все погрузилось во мрак. Сам отель казался огромной черной глыбой, выступавшей на фоне окружающей его тьмы, а двор был подобен глубокому колодцу, темному и таинственному.

Света не было даже в коридоре, где священник читал молитву над мертвецом. Не было слышно никаких звуков, кроме завывания ветра. Держась за перила, я побежал вниз по лестнице. Это было совсем неблагоразумно с моей стороны, это было величайшей глупостью. У меня не было оружия, место было темное, точно погреб, и я не знал его расположения. Я сделал это в каком-то безотчетном порыве.

На лестнице я никого не встретил. На последних ступеньках я сжал предмет, скользнувший по моей руке, но обнаружил, что это был густой куст. Я зашел за него и стал ждать, когда стихнет очередной порыв ветра. Был сильный шум, и я напрягал слух, стараясь различить сквозь бушевание ветра какой-либо другой звук, шаги или движение, но ничего не слышал. Однако порывы ветра не прекращались, и я стал осторожно пробираться к стене двора.

Если в меня стрелял Ловсхайм – а я считал это возможным, – он, вероятно, либо последует за мной, чтобы завершить дело, либо поспешит войти в отель. Конечно, он не пойдет туда по винтовой лестнице и коридору, где находятся слуга и священник. Если я осторожно пройду вдоль стены мимо больших чугунных ворот и входной двери, а затем заверну за угол, то могу поймать его у двери в холл.

К этому времени я немного успокоился, и мои движения стали более размеренными и осторожными, но я жалел, что у меня нет никакого оружия. Однако Ловсхайм был жирный и неуклюжий. Если бы мне удалось напасть на него раньше, чем он успеет пустить в ход свой револьвер...

Я вновь задел что-то рукой, но на этот раз я был уверен, что это не куст. Это был чей-то рукав из грубой материи, и я ясно ощутил чью-то руку. Я отступил немного набросился на невидимого субъекта. Мне удалось лишь схватить край пальто, который тотчас выскользнул из моих рук. Потеряв равновесие, я упал на каменную плиту двора. В тот же момент раздались три выстрела, затем, словно эхо, прозвучали удары о стену.

Я был рад, что лежу на земле, в этом положении я чувствовал себя в сравнительной безопасности. Я выждал еще минуту. Кругом царил мрак, и больше ничего не было слышно.

Где сейчас мой противник? Подкарауливает ли он меня? Мне стало ясно, что я поступил как дурак, напав на вооруженного человека, не имея при себе никакого оружия.

Если у входа зажгут свет, мой силуэт будет ясно виден, и тотчас я окажусь прекрасной мишенью. Поэтому я решил убраться отсюда как можно скорее. Поспешно встав, я сделал несколько больших шагов, использовав момент, когда ветер дул изо всей силы.

Я слышал выстрелы слева от себя. Это доказывало, что мой противник стоял вблизи двери холла. Мне не оставалось ничего другого, как выбрать какое-нибудь укрытие и ждать там дальнейшего развития событий.

Я примостился у стены в том месте, где росли густые кусты, и стал выжидать. Однако, простояв несколько минут, я почувствовал, что с меня хватит всего этого, и осторожно двинулся к дверям холла. Насколько мне было известно, имелось два пути, которыми можно войти в отель, – железные ступени, ведущие в северное крыло здания, и двери холла. Поскольку атаковавший меня не осмелится воспользоваться первой возможностью, ему остается эта, вторая.

Я ничего не слышал, никого не встретил, но, когда я достиг стеклянных дверей, неожиданно зажегся свет. Наступил момент, когда мой противник должен был напасть на меня, если только он не скрылся. Я заметил, что ворота были заперты на висячий замок, значит, туда пройти он не мог.

Взбешенный тем, что дал себя так легко победить, я открыл двери холла. Хозяйка сидела за конторкой портье. Она поглядела на меня своими зелеными глазами, а ее попугай издал пронзительный крик.

– Ваш муж прошел через эту дверь, – сказал я. – Где он теперь?

– Никто не проходил через эту дверь, – ответила она хриплым голосом и принялась унимать попугая, продолжавшего кричать. Я вышел во двор, резко хлопнув дверью. Когда я подошел к лестнице, мне пришла на ум мысль собрать осколки моего карманного фонаря, чтобы я мог показать их полиции в качестве доказательства. Я поспешно поднялся по железным ступеням и когда открыл дверь в коридор, слуга так на меня поглядел, что по этому взгляду я сразу понял, насколько он рад вновь видеть меня рядом с собой.

Интересно, слышал ли он револьверные выстрелы? Но он ни словом не обмолвился об этом. Возможно, по-прежнему бушевавшая буря приглушала все звуки со двора. Я пришел к заключению, что револьвер был малого калибра и, возможно, его короткие резкие звуки небыли слышны.

Священник куда-то исчез, а слуга, казалось, был чем-то испуган, и около него стояла Сю. Она отчужденно глядела на меня, и, когда я вошел, из ее уст вырвалось только "ах!". Она тоже имела испуганный вид.

Носок ее красной туфли почти касался трупа, и создалось впечатление, что до моего прихода она его разглядывала.

Я спросил слугу, где отец Роберт, и он ответил, что не знает, так как священник ушел сразу после меня. Я спросил его:

– Значит, вы один оставались здесь?

– Да.

Я поверил ему, так как, отвечая мне, он задрожал.

Значит, священник и слуга были порознь, пока я находился во дворе. Я задал себе вопрос – мог ли один из них пробежать через все коридоры, лестницу и через холл и попасть во двор раньше меня и начать стрельбу. После краткого размышления я совершенно исключил возможность этого. Между тем, нужно было выяснить, кто стрелял в меня: священник, слуга или Ловсхайм.

Я решил, что последний из них.

– Да, сэр, – продолжал слуга. – Я все время был один, пока не пришла мисс Телли.

– А почему внезапно погас свет?

Он пожал плечами и развел руками.

– Понятия не имею, мне самому было страшно в темноте одному. Мне чудилось, будто мертвец двигается.

В ответ на эти слова Сю вздрогнула и сказала, порывисто дыша:

– Несомненно, это был ветер.

Мне хотелось на минуту удалить слугу, и я сказал ему:

– Будьте любезны, принесите дрова в мою комнату. Огонь почти угас, а сейчас придет полиция и будет нас допрашивать.

По выражению его лица я видел, что он понял мое желание остаться наедине с девушкой. Когда он ушел, я повернулся к Сю.

– Вы знаете этого человека?

– Нет, – ответила она, немного отпрянув назад.

– Не пугайтесь. Я хочу помочь вам. Скажите мне откровенно, вы когда-нибудь видели его?

Она нагнулась и стала внимательно разглядывать труп. Вопреки моему ожиданию, это нисколько не взволновало ее. Затем она подняла голову и сказала тихим и серьезным: голосом фразу, которую я часто потом вспоминал:

– Насколько я помню, я никогда не видела этого человека.

– Это не тот тип, который хотел вас похитить?

Этот вопрос, казалось, поколебал ее уверенность.

– Как же я могла бы его узнать? Ведь я в темноте не видела, как он выглядел.

Она была смертельно бледна, и на лице ее был страх.

– Почему вы вышли из моей комнаты, не дождавшись меня?

– Я испугалась. Когда вы ушли, меня охватил панический ужас. Я вышла вслед за вами, надеясь застать вас еще в коридоре. Но когда я подошла к своей двери, то заметила, что ключ находится в замочной скважине. Я задала себе вопрос, почему я вам сказала, что ключ висит на доске у портье.

Мне не понравилось, что она таким образом пыталась объяснить мне выдумку насчет ключа, хотя я не спрашивал ее об этом. Ее слова звучали фальшиво.

Сознавая это, я не хотел смотреть на нее, так как знал, что стоит мне сделать это, как я тотчас же поверю ей. Однако обстоятельства вынуждали меня быть осторожным.

– Я не могла ждать вас в комнате, – повторила она.

– А сколько времени вы меня дожидались?

– Не больше минуты или двух.

– За это время мог ли я уже успеть дойти до холла?

– Ах, нет, – ответила она. – Я ушла гораздо раньше. – А затем, после минутного размышления, добавила: – По правде говоря, когда на меня нападает страх, я всегда начинаю считать. Так и на этот раз: я хотела сосчитать до ста, затем повторить это два или три раза, пока вы не возвратитесь. Но только я успела закончить первую сотню, как меня обуял страх. Я бросилась бежать со всех ног.

Задыхаясь, она замолчала, но тотчас продолжала более уверенным тоном:

– Я прекрасно понимаю, что глупо так пугаться.

Мне хотелось ей верить, но я не мог. Весь этот рассказ о страхе и о счете звучал чистым вымыслом. Кроме того, я отлично помнил, что видел ее тень, промелькнувшую по коридору, а промежуток времени между моим уходом к ее побегом был больше, чем она говорила.

Я хотел задать ей еще много вопросов, но наши взгляды встретились. И я не мог произнести ни слова. Все мои сомнения мгновенно рассеялись. Я взял ее за руку, и мне стало стыдно, что я могу усомниться в ее искренности. Мы молча стояли, и в это время до нас со двора донеслись голоса.

Полицейские в темно-голубых формах шныряя взад и вперед, создавая впечатление, что их гораздо больше, чем было в действительности. Теперь они поднимались по лестнице в сопровождении Ловсхайма и его жены.

Сю Телли и я ушли в комнату. Несколькими минутами позже весь отель был заполнен полицейскими. Осмотр трупа длился очень недолго, и вскоре Ловсхайм и двое полицейских вошли в мою комнату, в которой было теплее и светлее. Начался разговор, и я оказался в незавидном положении, так как знал всего несколько французских слов. Мадам Грета на это рассчитывала и использовала в своих целях мое незнание языка. И я это понял, хотя не знал, о чем она говорила.

В этот вечер полицейские задали мне немного вопросов. Они лишь расспросили меня, как я нашел труп и каково было его положение. Вопросы мне задавал очень молодой офицер, худой, с живыми глазами и ловкими движениями. Он очень медленно говорил по-английски, но грамматически вполне правильно строил предложения. Мои ответы он переводил комиссару полиции, старику с седыми усами.

В начале допроса зеленые глаза Греты выражали удовлетворение человека, который много знает. Однако их выражение совершенно изменилось, когда я начал рассказывать полицейским, как в меня кто-то стрелял во дворе.

Она была так взволнована, что Ловсхайм, который до этого предоставлял право говорить своей жене, теперь ввязался в разговор.

– Но вы ошибаетесь, мистер Сандин, – воскликнул он. – Вас ввел в заблуждение ветер. Во дворе никого не могло быть. Когда приехала полиция, ворота все еще были заперты. В отеле никого нет, кроме отца Роберта, Марселя, – он указал на слугу, который пришел с дровами и теперь разжигал камин. – Марселя и меня!

– Черт возьми! Неужели я не смогу распознать, когда в меня стреляют?!

Я вынул из кармана фонарик и показал им, как он был поломан.

– Ветер не мог бы сделать этого. Не более четверти часа назад во дворе был кто-то. У этого человека был револьвер, и он дважды выстрелил в меня на лестнице, тогда-то он и угодил в фонарик, и позже – три раза во дворе.

Я услышал, как Сю Телли слегка вскрикнула. Казалось, мои слова произвели впечатление и на молодого полицейского.

– Если ворота были еще заперты до нашего прихода, то он должен быть где-то здесь, в отеле.

Я все еще полагал, что стрелял Ловсхайм, но неплохо было бы как следует обыскать весь дом.

Молодой офицер повернулся к комиссару, последовал оживленный разговор на французском. Комиссар поспешно дал какой-то приказ, и один человек быстро ушел в заднюю часть здания, а мадам Грета наградила меня очень неприятным взглядом своих зеленых глаз.

– Где отец Роберт? – спросила она Марселя.

– Он ушел, мадам. В то время, когда мсье был внизу. Я оставался один с... с ним.

– Он ушел?

Ее узкие брови сдвинулись, а глаза стали настороженными. Очевидно, поведение священника и мое упрямство раздражали ее. Я ожидал, что из чувства мести она немедленно расскажет историю с кинжалом. Однако она, быстро говоря по-французски (насколько я уловил), рассказала лишь, как она немедленно послала за священником, чтобы он прочитал молитву над умершим.

Последовав ее примеру, Ловсхайм тоже пустился в длинный рассказ, и мы с Сю были временно забыты. Она стояла совсем близко, и я спросил ее вполголоса:

– Что они говорят?

Она с удивлением поглядела на меня.

– А! Вы не понимаете их! Ловсхайм говорит, что не знает этого человека и никогда его раньше не видел.

Она говорила очень тихо, но отчетливо, и я различал каждое ее слово в потоке французской речи, часто переходящей в восклицания и выкрики. Были моменты, когда бородатый офицер, мадам Грета и Ловсхайм принимались одновременно что-то визгливо выкрикивать, пересыпая свою речь марсельским жаргоном.

– ...Ловсхайм утверждает, что человек был убит не в отеле, а подброшен сюда, чтобы отвести подозрение от убийцы. Они обсуждают эту возможность. Но молодого офицера беспокоите вы и ваш фонарь. Он говорит, что убийца должен находиться здесь, в отеле. Ловсхайм утверждает, – она, казалось, была возмущена, этим, – что вы, вероятно, испугались ветра и уронили его. Он говорит, что никто не смог бы войти в отель. Комиссар – тот, который постарше, говорит, что, если вы сказали правду, они найдут преступника.

– Что они говорят о кинжале?

Она сразу не ответила. Было странно: вначале я чувствовал ее дружеское расположение, а теперь она отвернулась. Она не смотрела на меня, а наблюдала за возбужденными собеседниками. Волосы мадам Ловсхайм имели красный оттенок в резком свете хрустальной люстры. Две голубые офицерские каски заслоняли от меня коридор и лежащего там мертвеца. Лицо Ловсхайма было мрачно и лоснилось от пота, он жестикулировал жирными руками, на которых блестели драгоценные камни. Маленький Марсель следил за происходящим своими живыми глазами, не сознавая, что его лысина обнажилась, а темные жидкие волосы были в беспорядке. Ветер все еще завывал, но казался теперь более отдаленным и приглушенным, как будто бурные эмоции обитателей этого старого отеля одержали, наконец, верх над яростью ночной бури.

– Они ничего не говорили о кинжале, – настороженно сказала Сю, не сводя глаз с мадам Греты, точно желая убедиться, что та не слышит ее. В этот момент молодой офицер обратился ко мне. Он очень вежливо спросил:

– Не будете ли вы любезны, мсье, ответить мне на вопрос, почему вы так поздно ночью оказались в холле отеля?

Почему я там был? Как я мог объяснить это, не упоминая о Сю Телли? Внезапно я вспомнил: она говорила, что хотела запереться в моей комнате, дожидаясь моего возвращения, но ключа в замке не нашла. Не осмелившись взглянуть на дверь, чтобы убедиться в этом, я ответил:

– Я отправился в холл за ключом. В моем замке не оказалось ключа.

Молодой офицер поднял брови, но перевел мой ответ комиссару. Я не прибавил больше ни слова, хотя жаждал сказать многое: иногда объяснения бывают опаснее, чем молчание.

– Мсье предпочитает, чтобы ночью дверь была заперта? – спросил молодой офицер.

– Ну конечно, – ответил я.

Они недоверчиво поглядели на меня.

– Может быть, у мсье есть враги?

– Нет. Но так принято в Америке.

Это разрядило обстановку. Существует невысказанное мнение, что от американца можно ожидать всего.

После этой короткой разрядки все четверо снова принялись что-то горячо обсуждать. Сю сказала мне почти шепотом:

– Они обсуждают, как было совершено убийство, и собираются еще раз посмотреть на труп.

Она казалась испуганной.

– Не пройдет ли мсье сюда? – вежливо спросил молодой офицер. – Будьте добры, взгляните на убитого.

Я вышел с ними в коридор. Ловсхайм отступил, давая мне пройти, и я заметил встревоженный взгляд мадам Греты.

– Подойдите ближе, мсье, – сказал молодой офицер.

По его знаку все отошли, и свет падал на убитого.

– Теперь скажите, мсье, когда вы обнаружили тело, все ли было в точно таком положении? Ничего не изменилось? В его карманах было пусто? Паспорта не было? Было ли какое-либо оружие?

Глава 5

Оружия не было. Исчез кинжал, к которому я так старательно избегал прикасаться, боясь оставить на нем отпечатки пальцев. Я заставил мадам Грету бросить его на грудь убитого. Но к тому времени, когда прибыла полиция, очевидно, его уже там не было. Был ли он на месте, когда я вернулся со двора? Я помню, что лишь мельком взглянул на труп. Кто же мог взять его? Священник? Марсель? Сю Телли? Не потому ли она так неохотно говорила со мной на эту тему? А если так, то, возможно, испуганная девушка схватила кинжал, всадила в грудь своему преследователю и знала теперь его мрачное значение как важной улики? Мысль, конечно, была отвратительной, но от нее трудно было избавиться. И она, несомненно, оказала влияние на то, что произошло дальше.

Я выпрямился.

– Конечно, оружие было, – сказал я. – Это был маленький стальной кинжал. Его рукоятка торчала из раны. Ловсхайм вытащил его, чтобы посмотреть, и мы убедились, что это была маленькая шпага, служившая украшением для часов, стоящих на камине. Но кто-то взял ее.

– От часов, которые находятся в вашей комнате? – воскликнул молодой офицер, еще не переводя моих слов комиссару.

– Да.

– И вы ничего об этом не знали?

– Когда я выходил во двор, он лежал на груди убитого, а теперь его там нет.

Он повернулся и стал говорить со своим начальником по-французски, остальные же с волнением прислушивались.

– Кто оставался у трупа во время вашего отсутствия?

– Слуга и священник.

– Где священник? Вмешалась мадам.

– Вероятно, он в своей комнате. Ваши люди найдут его там.

Молодой офицер повернулся к Марселю. Он задал ему несколько беглых вопросов и затем снова обратился ко мне.

– Слуга говорит, что он ничего об этом не знает, он не видел, кто взял кинжал. Он не знал, что его нет на месте. Но он говорит, что свет не горел примерно десять минут.

– Это правда.

Неожиданно Сю сказала:

– Она там! Шпага опять находится на часах!

Все сразу стали туда смотреть. Я бросил на нее взгляд. Это был очень беглый взгляд, но я понял. Я сразу понял, что оказался прав! Она сама вымыла этот кинжал и вернула его на прежнее место, а когда не оставалось другого выхода, – привлекла к нему внимание.

Она нерешительно посмотрела на меня, и я поспешно отвернулся, чтобы не встретить ее взгляда. В этот момент над моим ухом раздался звон, и я посмотрел на часы. Маленький бронзовый солдат снова держал в руке свою стальную шпагу, которая, обагрившись кровью, получила, наконец, боевое крещение. Лицо мадам Греты не выражало никаких чувств, лицо Ловсхайма оставалось лоснящейся маской, а глаза Марселя горели. Опять полилась французская речь, и я напряг слух в поиске знакомых слов.

Вскоре молодой офицер вновь обратился ко мне:

– Мсье должен остаться здесь, чтобы быть в распоряжении полиции. Будет проводиться следствие.

Комиссар знал это слово по-английски, и оно нравилось ему. Он подхватил его и повторил зловещим тоном:

– Ха! Следствие! Да, мсье! Да, мсье, следствие!

Его взгляд, обращенный на меня, не предвещал ничего хорошего.

– Вы понимаете? – добавил он по-французски. – Дознание.

Я кратко ответил, что понял. В конечном счете они не собирались запереть меня в тюрьму на основании одного подозрения. А это, насколько мне известно, было в правилах французской полиции.

Молодой офицер взял шпагу из руки солдата и старательно завернул ее в носовой платок. В это время в коридоре послышался шум. Он усиливался, Марсель и молодой офицер пошли к дверям, чтобы узнать, в чем дело. Затем они посторонились и пропустили в комнату нескольких полицейских, маленькую темноволосую горничную, горько плачущую, отца Роберта и, наконец, груду шалей. Поверх них торчал какой-то предмет, который я принял за кочан подгнившей капусты. Я спросил:

– Бог мой, неужели вы хотите провести судебное следствие здесь, в моей спальне? Разве во Франции человек лишен права на уединение? Сначала у моей двери происходит убийство, затем покушение на мою жизнь, а теперь...

– Tc-c – сказала Сю Телли. – Не ожесточайте их. Голоса и возня заглушали ее шепот.

– Они настроены к вам благожелательно из-за того, что вы рассказали о кинжале. Правда, один из них думает, что это просто хитрый ход с вашей стороны с целью вызвать должный эффект. Но они все еще сомневаются. Вам следует быть осторожнее. Я знаю Францию лучше вас.

– ...подняли меня с кровати и поволокли по холодным коридорам. Я требую объяснения этим странным действиям. Мадам, что это значит?

Груда шалей оказалась миссис Бинг, а кочан капусты был огромным кружевным чепцом, надвинутым почти до ее густых черных бровей. Ее нос имел еще более воинственный вид, чем всегда, голос перекрывал голоса остальных, и она явно находилась в настроении, не допускавшем ни малейших вольностей. Маленькая темноволосая горничная давилась от рыданий. Отец Роберт, с его высокой фигурой в черной сутане и ярко-рыжей бородой, казался необычным представителем своего сана. Миссис Бинг кричала:

– В ночной одежде подняли меня с постели! Что делают здесь эти люди?

Я задал себе вопрос, неужели она имеет привычку спать, закутавшись в пять или шесть шерстяных шалей, и решил, что это возможно. А мадам Грета резко сказала:

– Это полиция, мадам!

Молодой офицер подошел к ней и, взяв ее под руку, повернул лицом к коридору. Непонятным образом она не заметила трупа, который все еще лежал там. Возможно, кочаноподобный чепец заслонил от нее это зрелище. Однако теперь труп был хорошо освещен и она его увидела.

Зрелище, действительно, было неприятное. Даже мне было не по себе, когда я смотрел на труп и удивлялся, почему до сих пор его не убрали. Но на миссис Бинг оно произвело потрясающий эффект. Мне не было видно ее лица. Я видел только, как ее шали опрокинулись назад, причем речь ее внезапно прервалась, точно ей заткнули рот. Затем она издала отчаянный вопль и повернулась. Своими одетыми во фланель руками она крепко обхватила шею комиссара и упала на его грудь.

Я злорадствовал. У меня появилось идиотское желание пристально посмотреть комиссару в глаза и сказать: "Ха! Будет следствие, дознание!"

Комиссар побагровел, его брови шевелились, одной рукой он коснулся шали с видом человека, дотронувшегося до горячей плиты, другой он бессильно размахивал. Глаза его в ярости метали молнии поверх колыхавшегося кочана. Молодой офицер тоже покраснел, но отнюдь не от злости. Рядом я отчетливо слышал хихиканье Марселя. Однако, когда я оглянулся, лицо его застыло в серьезной мине.

– Вам лучше уложить ее, – сказала Сю.

– Только не на мою постель, – вмешался я.

Сю подошла к шалям. Молодой офицер, едва сдерживающийся, чтобы не прыснуть от смеха, помог своему начальнику освободиться от объятий миссис Бинг. Общими усилиями кое-как удалось вывести ее в коридор, причем молодому офицеру ситуация показалась куда менее забавной, когда рука во фланели обвилась вокруг его шеи. Мадам Ловсхайм и Сю поддерживали ее сзади, маленькая горничная побежала за горячей водой, а миссис Бинг по временам издавала слабые стоны.

Комиссар вытер лоб платком. Теперь он выглядел уже не гак напыщенно, и я мысленно благодарил миссис Бинг, так как комиссар внезапно решил поскорее закончить это предварительное дознание. Он задал священнику ряд коротких вопросов, и отец Роберт без запинки ответил на них, к явному удовлетворению всех присутствующих. Откуда-то появился человек небольшого роста, в штатском (очевидно, врач). Он бегло осмотрел тело. Затем труп унесли, и раньше, чем я успел опомниться и поверить в свою удачу, все стали уходить. Правда, комиссар уже из коридора обернулся и, посмотрев на меня угрожающе, сказал: "Следствие! Дознание!" Однако это был пустяк по сравнению с тем, что я мог ожидать. Потом, к моему удивлению, коридор опустел. Внизу во дворе виднелось несколько фигур в касках, свет горел в холле и нескольких занавешенных окнах, но моя комната и коридор были пусты.

Вздохнув с облегчением, я обнаружил в своей комнате Марселя, который, помешав дрова в камине, поднялся с колен.

– Я пойду теперь, – сказал он. – Мсье ничего не желает?

– Ничего, Марсель, только уснуть и спокойно провести остаток ночи. Но скажи, кто взял кинжал с груди мертвеца и вложил его в часы?

Его блестящие черные глаза скрывали многое, в этом я был уверен.

– Я не знаю, мсье, – ответил он любезнейшим тоном. Но дойдя до двери, он обернулся и серьезно посмотрел на меня.

– Мсье, – медленно сказал он, – отважный, но очень глупый человек.

С этим ласковым замечанием он оставил меня одного.

– Наконец-то один! – утомленно подумал я. Я надеялся, что уже никто больше не помешает мне, и хотел запереть свою дверь. Однако Сю оказалась права: не было ни ключа, ни задвижки. Поглядев на опустевшую руку бронзового солдата, я пожалел, что не смогу запереться. Вплотную к двери я пододвинул стол, надеясь, что проснусь от шума, если кто-либо попытается войти.

Затем я лег в постель. Смутно помню, как подумал, что утро уже почти наступило, и посмотрел на часы. Убедившись, что минуло только три, я удивился, но не надеялся заснуть. Я ожидал, что ужасные, невероятные события этой ночи будут безумно витать в моем сознании, оживляя тысячи мелочей. Мне казалось, что я буду до утра обдумывать линию своего поведения и искать выход из своего сложного положения. Но от усталости я быстро заснул.