29

Они отправились в обратный путь на заре в сопровождении Неутомимого Волка и отряда из десяти воинов. Хэзард не спешил, он хотел сделать обратное путешествие приятным и нетрудным, чтобы не рисковать здоровьем Венеции.

Приехав на рудник, они нашли хижину в том же виде, в котором ее и оставили, если не считать продуктов, принесенных Джимми. Шахту тоже явно никто не посещал. Неутомимый Волк и остальные индейцы обыскали все окрестности и сообщили, что опасности нет: они не нашли никаких следов пребывания посторонних. На закате Венеция и Хэзард попрощались с ними.

— Странно, но я чувствую себя так, как будто вернулась домой, — Венеция остановилась на пороге и оглядела крошечную хижину, где все пробуждало воспоминания.

— Это действительно наш первый общий дом, — Хэзард подошел к молодой женщине и обнял ее за талию. — Ты устала?

— Нет, я замечательно себя чувствую.

Хэзард удовлетворенно вздохнул и прижался щекой к ее щеке. Уже в который раз после того, как Венеция впервые вошла в его хижину на горе, он задавал себе один и тот же вопрос — как же он жил без нее все это время? И это навело его еще на одну мысль, которая не покидала его с тех пор, как Венеция сообщила ему, что ждет ребенка.

— Теперь, когда ты ждешь ребенка…

— Да? — Венеция вопросительно подняла брови, когда Хэзард оборвал себя на середине фразы. Ее встревожило серьезное выражение его лица.

— Теперь нам необходимо поскорее найти твоего отца, — очень серьезно сказал Хэзард. — Он должен узнать о ребенке, о том, что мы стали мужем и женой. — Хэзард не стал добавлять, что, если полковник погиб, об этом тоже нужно узнать как можно скорее.

— Я не сомневаюсь, что папа порадуется за меня, за нас, — улыбнулась Венеция. — Он всегда говорил мне: «Когда найдешь свою любовь, ты сразу поймешь это». Но до нашей встречи с тобой я не была уверена в его правоте. Как ты думаешь, не могли бы мы послать ему записку? Например, с Джимми…

— Я попробую выяснить, — ответил Хэзард, уверенный в том, что Джимми не знает, где находится полковник.

Было ясно: Уильям Брэддок больше не пользуется услугами своего проводника. Следовательно, если полковник Брэддок жив, его нужно искать либо в Виргиния-сити, либо в Даймонд-сити.

В тот же вечер, когда Хэзард и Венеция устраивались в хижине и обсуждали, как им разыскать полковника Брэддока, Миллисент и Янси тоже строили планы.

— Боюсь, нам придется подождать год, Янси, милый. Ты же знаешь, что этого требуют правила хорошего тона.

— Но я не могу ждать год! — нахмурился Янси. — Прошу тебя, не настаивай. Разве тебе не известно, как долго я искал женщину, похожую на тебя?

Его низкий голос звучал хрипло, потому что нож Хэзарда все-таки пробил ему шею. Янси Стрэхэн находился на грани между жизнью и смертью, когда нанятые им убийцы вернулись в Конфедерат-галч. То теряя сознание, то вновь приходя в себя, Янси услышал, что полковник мертв. «Он стал жертвой коварных индейцев», — со смехом добавили его приспешники. Эта новость придала Янси сил, он стал отчаянно бороться за жизнь и месяц спустя выздоровел. Тело полковника все это время находилось в местном похоронном бюро, ожидая отправки на Восток. Это должно было случиться сразу же, как только безутешная вдова найдет свою дочь.

Миллисент поправила оборку на платье и посмотрела на Стрэхэна сквозь полуопущенные ресницы, как ее учили в те далекие годы, когда она еще была дебютанткой в свете.

— Как это мило с твоей стороны! — прошептала она.

— Это всего лишь правда, дорогая, господь свидетель, — и Янси действительно не лгал: всю свою сознательную жизнь он искал богатую южанку, чтобы жениться на ней. — Мы могли бы пожениться сразу после похорон, если ты только позволишь похоронить полковника здесь. В Монтане никого не будет интересовать, сколько времени прошло после его смерти. Мы ведь все равно собирались переехать в Виргиния-сити.

— Будь благоразумным, дорогой. Утверждение завещания займет несколько месяцев, и все эти месяцы нам придется провести в Бостоне. А тамошнее общество съест живьем, если мы поторопимся со свадьбой.

Янси тяжело вздохнул — приходилось признать, что Миллисент права.

— Тебе известно, где его завещание? — поинтересовался он.

— Разумеется, оно у адвоката Уильяма, Кертиса Адамса.

— А ты знаешь, как поделена собственность и деньги? — Янси говорил без обиняков, и хрипота в его голосе стала чуть заметнее от возбуждения.

Миллисент пожала плечами.

— Я полагаю, что Уильям все разделил пополам между мной и Венецией.

«Что ж, этого следовало ожидать, — подумал Янси. — Неплохо было бы, конечно, избавиться и от этой беспокойной девицы…»

— Ты думаешь, без нее завещание никто не утвердит? — спросил он.

Миллисент многозначительно посмотрела на Янси.

— При сложившихся обстоятельствах, учитывая смерть Уильяма, мы будем выглядеть более респектабельно, если моя дочь вернется на Восточное побережье вместе с нами. Мать в трауре и опечаленная дочь в сопровождении «дальнего родственника» вызовут меньше сплетен, чем мы с тобой, вернувшиеся с телом моего мужа. И потом… Насколько я знаю, индейцы не пользуются последней моделью «винчестера». Могут пойти слухи, а присутствие Венеции убедит сомневающихся. Ну а после того, как утвердят завещание и мы распорядимся собственностью, Венеции вполне можно будет выделить скромное содержание и отправить ее в Европу.

— Мне кажется, ты все очень тщательно продумала, — заметил Янси, и его светлые глаза одобрительно сверкнули.

— Это все благодаря тебе, дорогой! Пока не появился ты, мне не на кого было опереться.

Миллисент была влюблена в Янси, но тем не менее их предполагаемый брак в основе своей являлся сугубо деловым предприятием. Их обоих больше всего привлекала перспектива стать миллионерами. Миллисент и Янси составляли очень подходящую пару страстных, но абсолютно бессовестных натур; они были обедневшими южанами, вознамерившимися завладеть большим состоянием.

— В таком случае, Миллисент, нам необходимо как можно быстрее вырвать твою любимую дочь из лап ее похитителя. Чем дольше мы ждем, чем позже попадем в Бостон и займемся делами о наследстве.

Миллисент смахнула пушинку с шелковой юбки и спокойно спросила:

— Ты уже собрал нужных людей?

— Они все здесь с тех пор, как доставили тело полковника.

— А эти двое уже вернулись?

— Мой дозорный сообщил мне, что полчаса назад в хижине зажегся свет.

— Наконец-то, — вздохнула Миллисент. Они с Янси ждали в Даймонд-сити больше недели, и она уже устала от убогих условий. — Только обещай мне, что твои люди будут осторожны. Моя репутация не выдержит еще и смерть дочери. Ты же понимаешь, — ровным голосом добавила она.

— Разумеется, Миллисент, я все понимаю. — До свадьбы Янси не собирался с ней спорить.

— Это займет много времени? — Миссис Брэддок уже мысленно отдавала приказания горничной собирать вещи и готовиться к скорому отъезду.

— Я думаю, мы сможем выехать завтра после полудня. Глаза Янси засверкали. Меньше чем через две недели, если ничего не случится, они приедут в Бостон! Он снова окажется среди богатых, которые избегали общаться с ним всю его жизнь, но очень скоро они узнают, кто богаче всех…

Стрэхэн соблюдал правила приличия, принятые в этом маленьком городке. Однако Миллисент его задержала:

— Ах да, еще одно, дорогой… Я не хочу знать никаких подробностей об этом индейце.

Миллисент пришлось уже однажды останавливать Янси — когда он принялся детально описывать смерть Уильяма. Это было так неприятно…

— Конечно, Миллисент. Я позабочусь о том, чтобы ты ничего не узнала.

На самом деле Янси было очень досадно, что она не захотела тогда слушать. Он гордился тем, как легко его люди сумели убить полковника Брэддока. Разумеется, этому способствовало и то, что полковник был на земле индейских племен, а нападения индейцев и грабежи стали делом привычным. Нед Гейтс говорил ему, что расправиться с полковником оказалось не сложнее, чем отнять у ребенка конфету. Они увидели Брэддока и его проводника из своего убежища на последнем высоком холме перед Виргиния-сити. Их мощные ружья уложили обоих, так как никто не ждал нападения так близко от города. Правда, индейцу удалось сбежать, хотя он и оставил за собой кровавый след, но Янси это не слишком беспокоило. Полковник мертв, а индеец ни при каких обстоятельствах не явится в город предъявлять обвинения.

Миллисент оценила послушание Янси. У нее стало легче на душе, когда она поняла, что ей не придется выслушивать все эти неприятные подробности насильственной смерти.

— Не забудь о записке, — напомнила она ему, жестом указывая на столик возле окна. Если кто-то станет расследовать это дело, пусть все считают, что Венеция добровольно оставила своего похитителя.

30

Небольшая армия Янси, состоявшая из негодяев и убийц, поднялась на гору утром, вскоре после того как Хэзард ушел на рудник. Все они были вооружены до зубов «кольтами» и «винчестерами» последней модели, а проводником им служил индеец из племени «черноногих», который считал Хэзарда своим смертельным врагом. Атаковать решили днем, когда Хэзард меньше всего ожидал нападения. При всей своей опытности он недооценил алчность белых людей, считая, что, даже если полковник мертв, никто не станет рисковать жизнью его дочери.

«Черноногий» первым добрался до хижины и заглушил испуганный крик Венеции, зажав ей рот ладонью. Он схватил ее очень крепко, и она сразу поняла, что вырываться бесполезно. А потом Венеция услышала выстрелы со стороны шахты — и Венеция потеряла сознание.

Прижавшись щекой к холодной скале в южной выработке, истекающий кровью Хэзард с ужасом смотрел на пятьдесят ярдов туннеля. Его левая рука была раздроблена ниже локтя, дышать было трудно от невыносимой боли, но он знал, что должен что-то придумать. Иначе — конец…

Хэзард потряс головой, и его сознание прояснилось. Кровь стекала с пальцев на каменный пол, а его захлестывала волна ярости и отчаяния. Теперь Хэзард не сомневался, что полковник мертв, а человек, которого он считал убитым в комнате Розы, остался жив. Хриплый голос Стрэхэна выкрикивал команды, и южный акцент слышался абсолютно отчетливо. Итак, полковник мертв, Венеция у них в руках, его ребенок у них в руках…

Внезапно Хэзард почувствовал запах пороха и понял: если люди Стрэхэна умеют обращаться со взрывчаткой, то его похоронят заживо. Он успел пристрелить троих, прежде чем плотный оружейный огонь загнал его обратно в шахту; среди нападавших не нашлось храбреца, который рискнул бы пойти за ним следом, но несколько десятков ружей держали выход из шахты под прицелом. Это значило, что выбраться можно единственным образом: пробившись на поверхность через потолок восточной выработки.

Хэзард заставил себя двигаться, хотя у него кружилась голова, к горлу подступила тошнота, а раздробленные кости отзывались на любое движение. Он должен был добраться до своих запасов инструментов и свечей, прежде чем взрыв наглухо закроет туннель, но боль заставляла его останавливаться и переводить дух после каждого шага.

Хэзард почти дошел до ящика со свечами, когда первый взрыв отбросил его к стене. Когда дым рассеялся, вход в шахту был уже наполовину завален. Хэзард попытался идти быстрее, понимая, что еще пара взрывов, и он окажется в полной темноте. Каждый шаг отдавался у него в голове мучительной болью. «Я должен думать о Венеции, — сказал себе Хэзард. — Я должен помочь ей». Однако стоило ему вслух произнести ее имя, его охватил приступ паники, и он мгновенно потерял способность рассуждать разумно. Он просто боялся за нее, и ее имя отзывалось отчаянным криком в его затуманенном болью мозгу.

Второй взрыв бросил его на пол, и Хэзарду потребовалось несколько минут, чтобы встать на колени. Он попытался ползти, но изувеченная рука наткнулась на камень, и судорога боли свела все тело. Он долго лежал, не в силах пошевелиться, пытаясь не думать о невыносимой боли, и наконец попытался встать. С него ручьями тек пот, тело ослабело, сейчас его поддерживала только сила воли. Дюйм за дюймом Хэзард все-таки поднялся по стене и выпрямился. Теперь он видел ящик со свечами всего в тридцати ярдах впереди. Нужно было успеть, пока следующий взрыв не закрыл вход совсем. «Не думай ни о чем, просто иди вперед, — скомандовал себе Хэзард. — Иди, иначе ты умрешь».

Когда прогремел третий взрыв, Хэзард рухнул, совершенно обессиленный, рядом с ящиком со свечами. Он чувствовал запах пыли, но ничего не видел. Он оказался в полной темноте, и его измученный мозг мгновенно отключился. Хэзард потерял сознание.

Когда Венеция очнулась, она сразу увидела мать. Ее лицо светилось торжеством, на губах играла злорадная улыбка. Венеция подумала, что так может смотреть только злейший враг.

— Ты?! — в устах Венеции это прозвучало как обвинение.

Миллисент ленивым безразличным жестом коснулась жемчуга на шее.

— Когда-нибудь, когда ты станешь старше и мудрее, ты поблагодаришь меня за это. Только глупые молоденькие девчонки совершают подобные ошибки — влюбляются не в тех, в кого надо.

— Он в тысячу раз лучше твоих бостонских знакомых, — резко ответила Венеция, ее глаза метали молнии.

Миллисент рассмеялась.

— Ты просто капризная девочка. Но надеюсь, когда вырастешь, ты все поймешь.

— Я не собираюсь с тобой спорить. Где папа? Я хочу видеть папу.

Миллисент не пошевелилась, но ее пальцы, ласкающие жемчуг на шее, замерли.

— Он умер, — абсолютно спокойно произнесла миссис Брэддок.

Эти слова оглушили Венецию; ей показалось, что ее ударили. У нее перехватило дыхание, а когда она заговорила снова, ее голос звучал еле слышно:

— Ты лжешь!..

Миллисент улыбнулась и пожала плечами.

— Его тело в похоронном бюро в Виргиния-Сити. Можешь посмотреть сама.

Венеции казалось, что она видит страшный сон.

— Ты его убила, — воскликнула она, плохо соображая, что говорит.

— Господи, ты и вправду невыносима. Разумеется, я его не убивала. Уильям так и не вернулся живым из своего безумного путешествия в горы, куда он отправился, чтобы спасти тебя. Вне всякого сомнения, его убил кто-то из этих дикарей, с одним из которых ты жила. Если тебе так хочется кого-нибудь обвинить, вини в этом себя. Янси говорил мне, что это ты настояла на том, чтобы отправиться в хижину этого дикаря. Так что я бы сказала, милочка, ты так же виновата в гибели своего отца, как и все остальные. Кстати, тебе понравилось спать с этим твоим индейцем?

— Не смей говорить ничего дурного о Хэзарде! Он прекрасный человек!

— Был, дорогая. Он мертв.

Венеция побледнела как полотно. Жестокая реальность обрушилась на нее. Она думала о Хэзарде как о живом, несмотря на то, что слышала выстрелы, видела головорезов, атаковавших шахту. Где-то в глубине сознания жила вера в то, что она скоро оставит эту комнату, эту ненавистную женщину и вернется в горы в хижину Хэзарда. И Венеция не желала расставаться со своей верой.

— Это неправда, — она говорила спокойно, хотя на самом деле была близка к истерике.

— Твой любовник мертв! — Миллисент больше не пыталась скрыть своего враждебного отношения к дочери. Ее слова сочились ядом, а в серых глазах горела ненависть.

— Нет, Хэзард жив! Он не может умереть! — чуть не плача, выкрикнула Венеция. — Я не верю тебе! — Сердце ее готово было разорваться от отчаяния и боли, руки стали холодными как лед.

— А я говорю, твой краснокожий дикарь мертв и похоронен в этой своей шахте под тоннами руды, — в голосе Миллисент слышалось торжество.

Венеция натянула на голову одеяло, пытаясь спрятаться от этого холодного голоса. Но это не помогло. Она слышала каждое слово, и каждое слово лишало ее желания жить. Хэзард погиб! Хэзард, ставший для нее смыслом жизни, мертв… Слезы текли по ее щекам, рыдания сотрясали хрупкое тело. И наконец она сдалась. Отупев от горя, Венеция подумала: «Я тоже умерла».

Прошло два дня, а Венеция почти не вставала с постели. У нее не осталось больше слез, но от этого боль утраты стала только сильнее. Хэзард жил в ее памяти, и воспоминания превращались в терзающую душу пытку.

К концу второго дня Венеция настолько ослабела телом и душой, что легко согласилась вернуться в Бостон. Она не разговаривала ни с матерью, ни с Янси; за ней ухаживала старая добрая Ханна, которую Миллисент привезла с собой. Именно Ханна напомнила ей о долге перед памятью отца.

— Конечно, я поеду, Ханна, — глубоко вздохнув, сказала Венеция. — Но как только папу похоронят, я вернусь обратно.

Она хотела, чтобы ее ребенок родился там же, где родился Хэзард, и считал Монтану своим домом. Венеция не стала говорить об этом Ханне, но верная служанка поняла ее тоску по любимому человеку. Бледная, вялая, Венеция казалась совсем маленькой на огромной резной кровати, но ее глаза яростно горели. И Ханна сразу вспомнила маленькую девочку в доме на Бикон-стрит. Даже ребенком Венеция всегда знала, чего хотела.

— Это хорошее место, и я верю, что вы сюда вернетесь. Но сейчас вам надо ехать домой.

Ханне очень хотелось бы, чтобы причина слез ее молодой хозяйки была такой же простой, как и раньше. Но она слишком давно и слишком хорошо знала Миллисент Брэддок, чтобы поверить в ее рассказ о случайном взрыве.

А Янси Стрэхэн сразу показался ей безжалостным бандитом, несмотря на его благородное происхождение.

Ханна не могла изменить того, что случилось. Она не могла вернуть своей девочке потерянную любовь. Но она могла дать Венеции то, что всегда давала, — свою любовь и утешение.

Хэзард уже третий день прорубал отверстие в потолке восточной выработки, но сделать ему удавалось совсем немного. Во всяком случае, от собственного плана он отставал. Слишком часто повторялись головокружения. Для другой израненной руки он сделал шину из досок от старого ящика из-под пороха и подвязал конструкцию ремнем от своих кожаных штанов. Процедура заняла у него полдня, потому что он то и дело терял сознание от боли. Его рука распухла и превращала каждое движение в пытку. Хэзард с тревогой наблюдал, как она меняет цвет от розового до красного, а потом до пурпурного. Он по опыту знал, что если концы пальцев посинеют, то руку он потеряет.

Когда Хэзарду удалось наконец приладить к руке шину, остаток дня он пролежал. Все его тело требовало передышки после такого страшного напряжения. Хэзард зажег свечу совсем ненадолго, когда проснулся, проверил цвет своей руки и снова погасил ее.

У него был не слишком ясный план спасения, который он продолжал обдумывать даже во время сна. В моменты пробуждения Хэзард снова и снова все просчитывал и проверял, принимая в расчет отсутствие воды и пищи. Ему требовался отдых. Его тело отказывалось ему повиноваться. Хэзард просто терял сознание и погружался в темноту. Но Хэзард знал, что ему все равно придется скоро начинать двигаться: без еды и только с той влагой, которая скапливалась на стенах подземелья, он долго не продержится. С каждым днем запас его сил будет уменьшаться. И все-таки Хэзард не сомневался — если есть выход, есть способ воссоединиться с Венецией и их еще не родившимся ребенком, то он найдет его. Или умрет, пока будет пытаться выбраться. Это было записано, в его кодексе воина. По подсчетам Хэзарда, восточная выработка в самом высоком своем месте отстояла от поверхности на восемь футов. Он прорыл два фута накануне, а потом ему пришлось пробиваться мимо скальной породы. Хэзард собирался продолжать рыть практически без отдыха, понимая, что сил у него становится все меньше. И, судя по темпам его продвижения вперед, трудно было сказать, кто сдастся первым — зеленые изверженные породы или он.

Только одно помогало ему преодолевать невыносимую боль, продолжать пробиваться сквозь породу, бороться с приступами головокружения, не думать о голоде и жажде. Мысли о Венеции и их ребенке давали Хэзарду силу жить.

Венеция уезжала из Даймонд-Сити, напоминая бледную тень. Она не плакала и не кричала, но по дороге на станцию отказывалась говорить с Янси или матерью. Ее рана была еще свежей, однако сквозь печаль уже пробивался гнев. Как только Венеция оказалась в железнодорожном вагоне, принадлежавшем отцу, она очень спокойно и очень тихо объявила Ханне:

— Им не удастся победить.

— Наконец-то я узнаю мою девочку! — Ханна протянула руку, чтобы погладить Венецию по голове. — Вы никогда не сдавались. И сейчас не позволите этому прощелыге, который ошивается в гостиной вашей матери, получить желанные денежки.

— Янси Стрэхэн ничего не получит, — спокойно сказала Венеция. — Мать, очевидно, не знает, но по завещанию все принадлежит мне.

На какое-то мгновение глаза Венеции стали безжизненными. Эти деньги так помогли бы Хэзарду… Но теперь слишком поздно… У нее на глазах показались слезы.

— То-то она удивится! — быстро заметила Ханна, пытаясь отвлечь Венецию от печальных мыслей.

— Но ведь все это теперь не имеет значения, верно? — Венеция снова была во власти своей тоски, мучительной печали, разрывавшей сердце.

У Ханны сердце кровью обливалось, когда она видела, как из ее всегда такой живой и веселой хозяйки уходят энергия и жизнь. Старая служанка не собиралась говорить об этом, не хотела вмешиваться в личную жизнь Венеции. Но когда слезы ручьем потекли по бледным щекам, она поняла, что Венеция не думает ни о чем, кроме своей утраты. И Ханна решилась:

— Мне кажется, это имеет значение для малыша. Венеция изумленно подняла на нее глаза.

— Вы же не захотите, чтобы эта парочка, — Ханна кивнула седой головой в сторону купе, которое занимала Миллисент, — отняла у вас ребенка, как только он родится? А они это сделают, дитя мое, если вы так и будете сидеть сложа руки!

— Откуда ты знаешь про ребенка? — прошептала Венеция.

— Какой глупый вопрос, детка. Ведь это я одеваю и раздеваю вас уже девятнадцать лет.

— А они знают? — Венеция выпрямилась, на бледных, ввалившихся щеках вспыхнул румянец.

— Пока не знают, но очень скоро они обо всем догадаются. Такое не скроешь. Конечно, вы можете лежать тут и плакать, а можете встать и сделать так, чтобы ваш ребенок родился с серебряной ложкой во рту, как ему и положено.

— Неужели ты думаешь, что они попытаются…

— Это так же верно, как то, что солнце встает каждый день. Для начала они скажут, что вы не замужем и потому не способны сами растить ребенка, а потом… Они еще много чего могут придумать, чтобы избавиться от вас.

— Но я могу назвать моим наследником любого! В конце концов, это же мои деньги.

— Вам придется побороться, чтобы все было так, как вы хотите.

Венеция посмотрела на Ханну, и в ее голубых глазах засверкал прежний огонь.

— В таком случае мне лучше одеться. — Она откинула одеяло в сторону и подошла к маленькому письменному столу из розового дерева, чувствуя, как к ней возвращается былая энергия. — Я думаю, что мне следует переписать мое завещание. Бумага здесь осталась? Так, вот она. Дай мне платье, ручку и приведи второго свидетеля, Ханна. Приведи Куки, ему можно доверять.

Та Венеция, что сошла с поезда в Бостоне, разительно отличалась от женщины, которая поднялась в вагон в Монтане. Миллисент и Янси могли бы это заметить, но они слишком увлеклись собственными планами. Они не обратили внимания на легкую, решительную походку молодой женщины, которая шла за ними по платформе вокзала.

Это была их первая ошибка в предстоящей битве.

31

Когда последняя свеча догорела, Хэзард прислонился к стене узкого туннеля, прорытого им, и впервые ему стало по-настоящему страшно. Он закрыл глаза и снова открыл их — ничего, никакой разницы. Непроглядная тьма окружала его со всех сторон. Ему потребовалось время, чтобы справиться с паникой; пришлось напомнить себе, что всего в футе над его головой свежий воздух, свет, зеленая трава, свобода. Он специально не давал воли своему воображению, чтобы избежать возможного разочарования. Но внутренний голос подсказывал ему, что до освобождения остается не больше десяти дюймов.

Рукоятка кайла заскользила в его ладонях, ставших вдруг влажными от страха и ожидания. Хэзард боялся, что ошибся в расчетах. Он уже пять дней ничего не ел, и теперь ему требовалось больше отдыхать, но при этом медлить было нельзя. Хэзард решил считать свои удары и отдыхать только после каждого тридцатого, однако придерживаться этого правила оказалось нелегко. Он стискивал зубы от боли, но продолжал работать, сознавая, что время стало его смертельным врагом, каким раньше был Янси Стрэхэн. И если Янси не удалось справиться с ним, то неумолимое время вполне могло в этом преуспеть…

У Хэзарда перехватило дух, когда он впервые почувствовал слабое дуновение свежего воздуха. Он решил, что у него снова начался бред, и затаил дыхание, надеясь, что галлюцинация пройдет прежде, чем у него появится напрасная надежда. Но тут он почувствовал новое дуновение, понял, что не ошибся, и очень тихо прошептал:

— Венеция…

Секунду спустя кайло снова взлетело, и Хэзард больше не останавливался. Он перестал считать, его тело и дух ожили от этого глотка свободы, глотка жизни, до которых оставалось всего несколько дюймов. Зеленые изверженные породы кончились, слой песка и дерна Хэзард преодолел довольно быстро. Оставалась еще проблема выбраться из прорытого им четырехфутового вертикального туннеля, но эти трудности не пугали Хэзарда. Он знал, что, если сорвется, попытается еще раз и будет пытаться до тех пор, пока не получится. Теперь, когда свобода была совсем рядом, он просто не мог позволить себе погибнуть.

Хэзард поднимался очень медленно, ощущая спиной влажную поверхность скалы, стараясь не задеть за стену раздробленную руку. «Не поскользнись», — говорил ему внутренний голос. «Еще два фута, — отсчитывал его мозг. — Не торопись».

Когда правая рука Хэзарда нащупала край штольни, ему показалось, что сердце сейчас выпрыгнет из груди. Последним, нечеловеческим усилием Хэзард подтянулся, выбрался на свободу и упал на бизонью траву. Легкий бриз остужал его покрытое потом тело. Положив ладонь здоровой руки на холодный дерн, Хэзард обратился к духам земли, благодаря их за свое освобождение. Потом он очень медленно, преодолевая боль, поднялся на ноги и начал спускаться к хижине.

Подойдя к своему жилищу, Хэзард остановился на пороге. Сорванная с петель дверь валялась на крыльце, все в хижине было изуродовано, разбито, искорежено. Наемники всегда так действуют — в них горит неудержимое желание крушить, ломать, убивать. Этого вандализма Хэзард никогда не мог понять. В хижине вообще не осталось ничего целого. Все, что невозможно было забрать с собой, люди Стрэхэна разбили. Даже тяжелая плита была сдвинута с места, и дымоход свисал с потолка, словно изувеченный сталактит.

Глубокая грусть охватила Хэзарда. В этой комнате они с Венецией пережили первые дни любви, а теперь она была распахнута навстречу ветрам, лунному свету и случайно забредшим животным…