К причалу все прибывали люди с улиц. Когда солнце поднялось выше и настал полдень, шум стрельбы усилился. На лице, шее и спине у меня выступил холодный пот. Я подумала: «Нет. Достаточно. Это уж слишком. Больше не хочу». Мне были видны только дым и пыль, висевшие в воздухе над вершиной холма. Со стороны моря, снизу, куда текла река, вздымался черный дым и бушевали пожары, и прошло много времени, прежде чем я подумала: «Это Западный холм».

И услышала резкий треск действующего лучевого импульсного генератора.

Я посмотрела вниз, на противоположный берег реки, опасаясь увидеть металлические паруса джат-рай .

— …и возвращайтесь обратно.

Это был голос Рурик, говорившей с темногривым мужчиной в римонской одежде. Когда он ушел, она присела на корточки рядом со мной. Я лежала опершись на стенку возле ступеней причала. Полуденное солнце, отражаясь от воды, ослепляло своим блеском. Один из находившихся рядом со мной ортеанцев — женщина с раненой рукой — что-то пробормотала шепотом, какой-то мужчина заворчал, взглянул на Рурик и сплюнул:

— Орландис!

Рурик не обратила на него внимания. Ее рука с длинными пальцами стала массировать культю плеча, и я увидела, что сорочка на Рурик была в грязи, брюки запылены, а на поясе висел СУЗ. На гладком прикладе не было логограммы Компании. Значит, поняла я, он попал к ней от хайек , а как при подобной неразберихе… разве это имеет значение?

— Нужно уходить, — тихо сказала она, — они поднимаются по реке от Западного холма. С'арант , переправляться рискованно, но оставаться здесь — тоже.

Ее глаза следили за римонцем, с которым она говорила. Я видела, как он надзирал за погрузкой носилок на небольшую лодку и кричал на аширен , из которых и состояла вся команда гребцов. Лодка поднималась и опускалась: начинался отлив, несший воду вниз, к устью. Рурик подняла голову, глядя на склон холма и на стоявшие выше нас дома телестре .

— Крайне необходимо вывезти всех.

— Что происходит?

Она молча покачала головой. Послышался гул, перекрывший грохот взрывов и вой СУЗ, и высоко над городом, исчезая на востоке, пролетел «челнок». Еще один взрыв, громкий и внезапный, потряс пристань, и я до крови прикусила губу. Рурик стояла и, прислушиваясь, смотрела на восток, но гул постепенно стих. Она села. Теперь я снова ощущала запах гари, забивающий запах моря и страх.

— О Мать-Солнце! — прошептала она. — Я велю им перегнать лодки обратно сюда. — Она бросила на меня быстрый взгляд и положила руку мне на плечо. — Не волнуйтесь, Кристи.

— Цитадель…

Она ничего не ответила, но из-за перепонок показались желтые глаза, лихорадочно блестевшие на темном лице. Рурик взглянула из-под темных бровей вверх, на город, и от внезапно хлынувшего адреналина у меня засбоил пульс, я ощутила ледяной холод. Ее пальцы сжимали мое плечо.

— Вы не спрашиваете, что задерживает сражение в порту и на реках.

Я не соображала от боли и пробормотала:

— Задерживает?

— Они сражаются против инопланетной технологии с арбалетами и харурами. В качестве отвлекающего маневра. — Ее губы шевельнулись, и это была, вероятно, улыбка, древняя и язвительная. Затем она снова превратилась в Рурик Орландис с осунувшимся от страданий лицом и сказала: — Кристи, и кто, как вы думаете? Т'Ан Командующий, гвардия, — какая-то горстка наемников. Они теперь там, внизу.

Она встала, окликнув ортеанцев, которые ввезли от выходившей к причалу улицы еще две нагруженные повозки, запряженные скурраи . Говорящие-с-землей в коричневых мантиях подбежали к раненым, а я от шума и боли попыталась заткнуть уши. Блейз . Меня охватило смятение; я по-детски подумала, что Т'Ан Командующий — это Блейз Медуэнин, за тем, что ему не вернуться оттуда и что я не верю в это! И, вздохнув, всхлипнула: да, он там; Боже…

— Вытащите его оттуда. Рурик, отправьте сообщение, вызовите его сюда!

— А как быть с остальными, которые здесь? Если мы не вывезем людей из города… — Она обернулась: — Грузите их на лодки! Для этого нет времени; несите их, если придется!

Мне больше ни до кого нет никакого дела: вызволить Блейза. А где Хал, может, вышел из города раньше? А Кассирур и Нелум, то есть…

Резкая боль и лихорадка пришли в некий баланс между собой, и я с абсолютной убежденностью подумала: «Это кошмар». И это проясняло сознание. От солнца у меня слезились глаза. Спиной я ощущала твердую стенку мола. Прислонившись к ней же, рядом сидели еще трое: светлогривая женщина с грубо перевязанной и кровоточащей рукой, молодой мужчина и мужчина постарше с шиной, наложенной на раздавленную и мокрую от крови руку. Вырывавшиеся у него стоны разрывали мне душу. Солнечный свет, белый и жесткий, дробился о поверхность реки, я дрожала от ветра, дувшего с воды. Я крепко обхватила себя руками, чувствуя жгучую боль в изрезанных ладонях.

Меня трясло при любом грохоте, при любом громком взрыве.

Дома телестре со стенами без окон, стоявшие на склоне холма, над пристанью, освещенные солнцем, выглядели тихими, светлыми, я напрягала глаза, пытаясь разглядеть фигурки людей на крышах… И ничего не видела. Долго еще это будет продолжаться? Солнце слепило меня. Впереди, там, где река делала изгиб, должен был находиться Западный холм. Теперь вниз, к кромке воды, оттуда скатывались клубы дыма, закрывая город в той стороне. Я перестала глазеть и взглянула на причал, где царила неразбериха и суетились люди: к борту небольшой лодки носили импровизированные носилки, один из Говорящих-с-землей взглянул на какого-то мужчину, лежавшего на причале, и покачал головой. Бегом — когда же она ушла? — вернулась Рурик с двумя мужчинами, показывая им на нашу группу. Они подбежали к светлогривой женщине, подняли ее и понесли к лодке.

— Смотрите. — Я указала на реку. Рурик присела на корточки рядом со мной, прикрыв перепонками глаза, и посмотрела вниз по течению реки на сверкающую на солнце воду. Я видела, как тряслась моя рука. Грязная, окровавленная. Затем темнокожая ортеанка резко втянула воздух, словно ее ударили.

— Вижу. — Она выпрямилась.

Яркий блеск света на металле… он повернулся на ветру и стал ясно виден: сверкающий металлическим парусом джат-рай , возникший из дыма, скрывавшего склон Западного холма. Напряженно глядя через сотню ярдов открытой воды, я заметила на его палубе фигуры в белых мантиях. Вздрогнула от грома взрывов, попыталась отпрянуть, подумав, что их еще не было с этой стороны города, схватилась руками за верх стенки, подтянулась, чтобы встать, перенесла свой вес на здоровую ногу.

Из дыма появился еще один корабль. Оба джат-рай ловили ветер, медленно поворачивались, поводя носами. На какую-то долю секунды у меня промелькнула мысль о том, что они уходят обратно, но тут паруса сменили положение, по палубам забегали фигуры, и оба корабля двинулись вверх по течению в нашу сторону.

— Уносите их в укрытие! — Рурик неистово мазнула рукой, обернулась, чтобы взглянуть на джат-рай , и снова повернулась к раненым, которыми был заполнен причал. На воде покачивалась небольшая лодка, которая внезапно отошла на ярд от ступеней причала и стала поднимать паруса; я увидела блеснувшую на солнце водяную пыль. Рурик шумно вдохнула воздух, снова закричала: — В укрытие, вернитесь! Спрячьтесь от них!

Ее голос потонул в громком грохоте.

Она резко обернулась, схватила мою руку, положила на свои худые плечи, сказала «Держитесь!», и почти понесла меня по причалу к укрытию — брошенным общественным домам. При каждом шаге и толчке мою ногу пронзала сильная боль; от слез все расплывалось в глазах, и здания с пологими крышами становились лишь ярким пятном, но я достаточно сильно, так, что Рурик вздрогнула, ухватилась за ее плечо, обхватила ее и пошла, а затем, когда шум усилился, заглушая все вокруг, бросилась, сильно хромая, почти бегом, вперед, испытывая безумную боль, и рухнула в тени. Рядом со мной упала и она. Я выглянула из дверного проема наружу, на причал, на реку, и увидела фюзеляж «челнока» F90, с гулом летевшего вниз по течению в каких-нибудь пятистах футах над поверхностью.

— …Мендес! — Но из-за грохота взрывов даже я не услышала себя; они повторялись один за другим.

Мы лежали на земляном полу у самого выхода из низкого строения. Теперь земля дрожала с таким вибрирующим грохотом, что тряслись стены, я подумала: наверно, пристань обрушилась в реку. Снизу, куда текла река, донесся глухой удар.

— Погодите. Не двигайтесь. — Рурик встала на колени, на ноги и, приложив свою единственную руку к глазам, пристально посмотрела на воду. Мгновение она стояла в проеме, потом выглянула наружу. Я видела, что оттуда, где находился причал, валил едкий дым, слышны были стоны и крики, мельком увидела ее, еще одного мужчину и Говорящего-с-землей, каждый из которых тащил носилки к домам телестре около пристани, служившим укрытием.

Словно в этом мире так было всегда, я подумала: «Кори ведет огонь по кораблям Пустынного Побережья». Я ухватилась за дверной косяк, с трудом поднялась на здоровую ногу и закашлялась от дыма, разъедавшего глаза. Мужчины и женщины в панике отползали от причала; те, кто не двигался, были слишком тяжело ранены. Я перевела дух и тут поняла: «Я слышу, как они кричат; обстрел прекратился».

Дым стал редеть, из черного становясь цвета сепии, а за тем золотистым. Солнце освещало причал, кирпичи и балки — я совсем не слышала этого взрыва; чего они этим добились? — дома телестре , по которому нанес удар джат-рай . Оставался еще один джат-рай . Его сносило течением реки ярдах в пятидесяти и начинало разворачивать.

Вдали по-прежнему гремели оглушительные взрывы, и там виднелись вспышки, походившие на зарницы. Я сползла на землю, оперлась спиной о косяк. Это произошло непроизвольно. Я хотела двигаться, хотела выйти к причалу несмотря на корабли и на обстрел, но меня охватила не боль, а такая слабость, будто у меня были перерезаны все сухожилия. Потом от боли потекли слезы, и я ничего не могла делать — лишь сидела, моргала и хрипло дышала. Жесткий дверной косяк вдавился мне в спину.

Спустя минуту на мои закрытые глаза упала тень:

— Разве вам недостает здравого смысла, чтобы находиться внутри?

Я открыла глаза, увидела блестящую на солнце воду, клубящийся дым и Рурик Орландис. Спотыкаясь, темнокожая ортеанка вошла в дверной проем. Быстро оглянулась через плечо, вздрогнула, когда воздух сотрясла серия взрывов, и опустилась на колени, плотно прижав руку к нижним ребрам. Из-под сорочки, разорванной на спине, видна была спутанная черная грива. Она подняла голову, и под кожей шевельнулись мышцы ее неземного лица.

— Кристи, ради Нее, войдите внутрь…

Мои руки подогнулись, когда я попыталась на них приподняться; я смогла только прислониться к внутреннему косяку двери. Мгновение ортеанка не двигалась, держась за ребра, а потом почти рухнула рядом со мной. Мигательные перепонки сползли с ее глаз, и вокруг желтых зрачков появились белые окружности белков.

— Ранены… вы ранены?

Она с изумлением осмотрелась внутри пустого общественного дома. Крошечный зал с белыми стенами, с креслами-кушетками и столами, перевернутыми при паническом бегстве, пыль и солнечный свет, проникавшие внутрь через окна-щели.

— Пожалуй, неплохо… побыть здесь. — Она потрясла головой, как бы желая прояснить ее. — О Мать-Солнце! Что-то ударило меня сюда… — Рука плотно обхватывала ребра.

— У вас кровотечение?

— Нет, думаю, ушиб. — Ее губы скривились. — Трудно дышать, вот и все.

Теперь боль и слабость слились воедино: снова казалось, что они уравновешивали друг друга. Одновременное ощущение ясности в голове и лихорадки. Я потерла руки о комбинезон, затем вытерла губы, почувствовав на них мелкий песок. С реки дул холодный ветер.

— Скверно, да? — Я встретилась с ее взглядом. Ты не можешь дышать, а это рана грудной стенки… И, глядя на это узкое лицо и мучения, я внезапно ощутила в себе хладнокровие и ясность в мыслях. — Довольно скверно — ломаные кости?

— Пожалуй. — Она передвинулась, садясь поближе ко мне, застонала от боли, потом зашлась в кашле, но с трудом подавила его.

Снаружи воздух задрожал от толчка; где-то раздался сильный треск. Кто-то закричал. Накатывался грохот, сотрясая стены крошечной комнаты. «Должно быть, „челнок“, идущий на малой высоте», — подумала я, но над причалом стлался черный дым, и я ничего не видела. А она сидела, опершись спиной на стену, эта женщина из чужого мира. Запрокинув назад голову и тяжело глотая воздух. Солнце едва заметно окрашивало в медно-красный цвет ее черную гриву, плечи, шестипалую руку, прижатую к сильно выгнутым ребрам. «Гуманоид — не земной человек, — спокойно подумала я, — но ребро может пронзить легкое, и это у всех одно и то же».

— Что там происходит?

Она с трудом сделала вдох, и в горле у нее захрипело.

— Не могу… говорить; понимаете. Я видела корабли с'аранти в воздухе над Западным холмом. Думаю, они стреляли. — Она посмотрела на меня и покачала головой. — Мы здесь приперты к стене.

Она придает ранению слишком большое значение. Я посмотрела вверх, за дверной проем, и снова увидела поднимавшиеся вверх клубы дыма, голубое небо за ними и что-то блеснувшее в нем, должно быть, еще один «челнок».

— Вы говорили… говорили, что они движутся в нашу сторону. Сюда с Западного холма, — сказала я.

Ее голова слабо шевельнулась: кивок согласия. Не открывая глаз, она проговорила:

— Час. Может, меньше. Потом они будут здесь.

И что тогда будет с нами… нет, не думать об этом. Я с удивлением представила себе, что еще несколько минут назад могла всерьез думать о том, как бы нам уйти (и куда?), но даже для того, чтобы сидеть и не кричать от боли, требовалось немало сил. Я подняла руку и смогла лишь провести ею по плечу Рурик.

— Мы можем…

Дыхание Рурик снова стало прерывистым, голова ее запрокинулась, жилистая шея напряглась от боли. Рука упала в сторону. Она резко нагнулась вперед и закашлялась. Резкий кашель прервался, перешел в булькающий звук, и она прижала руку к губам, затем отняла ее и выплюнула кровь, заполнившую рот.

— Боже мой, нет…

Свет от окна падал на Рурик сверху вниз. Это была темнокожая женщина с падавшей на лоб подстриженной гривой. Глубоко прорезавшие лицо морщины говорили о возрасте и муках, которые она терпела. Ее белая сорочка насквозь пропылилась. Шестипалая рука прижалась к каменному полу, оставив на нем темное пятно, а затем Рурик ухватилась за мою руку, сжав ее в приступе боли. Глаза ее открылись, и она потрясенно посмотрела на меня.

— Куда вас ударило? Покажите. — Я крепко держала ее руку в своей, и она, высвободив ее, приподняла сорочку с левой стороны в области нижних ребер. Тело в этом месте казалось чем-то мягким. Она опустила ткань.

— Не двигайтесь, не говорите. Не шевелитесь.

Сказанное мною потонуло в грохоте падающей стены. Что-то с треском ударило по плоской крыше прямо над нами. В дальней стене общественного дома возникла вспышка света: пробоина от лазерного луча. Я зажмурилась, в глазах поплыли пятна света.

В паузе между приступами удушья ортеанка сказала:

— Тетмет был прав. Он говорил, что я не должна была… покидать Башню. Прав. — И она скривилась, пытаясь улыбнуться.

— Не говорите, этим вы обостряете боль. Не шевелитесь.

Она кивнула и прислонилась головой к стене. Я наблюдала, как затрудненно, неровно вздымалась и опускалась при дыхании ее грудная клетка, силясь понять, что же нанесло ей такой удар, но потом подумала, что знание причины не поможет. Боже, не допусти, чтобы это было настолько плохо, пусть это не будет тем, на что походит!

Тянулись долгие минуты. От жажды и жары у меня пересохло во рту, и я сопротивлялась обмороку. Шум не ослабевал. Но в этом крошечном, слабо освещенном помещении мы, казалось, не замечали его. Рурик открыла глаза, слегка нахмурив брови. Что я могу сделать? Ничего, только не позволять ей двигаться. Если у нее проткнуто легкое; если это так, то врачи быстро с этим справятся…

От сотрясавших ее спазм она согнулась, и я, придвинувшись к ней на несколько дюймов, едва не теряя от боли сознание, стала придерживать ее за плечи. Она кашляла, откинув голову, а выступавшая кровь стекала по губам и шее, пропитывая сорочку.

— …Кристи?

Прошло около минуты, прежде чем я поняла, где я: по-прежнему сидела прислонившись к ней и к стене, а в небольшое помещение просачивался едкий дым, раздражавший глаза. Мои нога и бедро, казалось, были наполнены горящей жидкостью. Я вытерла пот с лица и не почувствовала его на своей руке.

— Кристи?

— Я здесь.

— Глупо, — сказала она. — Это… случилась такая глупость… ах!

— Не надо, — попросила я и ощутила слезы у себя на щеке. Проклятая слабость. Рурик задыхалась, судорожно втягивая воздух в легкие, и звук был такой, словно это что-то влажное, пенящееся. Я сумела положить руку на оба ее узких плеча, удерживая ее слева от себя. Ее тело отяжелело, горело в лихорадке, у нее снова начался сильный кашель.

— Не двигайтесь. О, Боже, почему вы не отправились с первой же лодкой? Это была самая большая глупость…

Разлетелось стекло, усыпав пол осколками. Я вздрогнула, а затем вскрикнула от возникшей при движении боли. Огонь либо переместился дальше, либо я уже плохо слышала; за одним громким взрывом последовала почти настоящая тишина.

Дым стал рассеиваться, и сквозь разбитое окно внутрь проник солнечный свет, нарисовавший на каменном полу вытянутый прямоугольник. Он падал перед Рурик, на ее вытянутые ноги. Я ухватилась за дверной косяк и подтянулась вперед, чтобы можно было смотреть через дверь, и Рурик тяжело повалилась на меня. Я отклонилась назад. Снова началась стрельба, теперь уже ближе.

Ее сотрясал кашель — сильные спазмы, вызывавшие кровохарканье. Я вытерла ей рот рукой.

И это твой Таткаэр, твой город… как ты могла оставить его? О Боже, почему ты не ушла из него?

Я осторожно положила ее голову себе на плечо. Ее тяжесть, давившая на мою неповрежденную ногу, казалась мертвой. Я взяла ее за плечи, слегка привлекла к себе. Своим плечом я ощущала жесткость ее гривы, видела, как сжалась ее рука, лежавшая на коленях, и как эти тонкие пальцы с когтеобразными ногтями впились в ладонь, чувствовала, как она пыталась сдерживать кашель, оставаться неподвижной. Это не может случиться, я не верю в то, что это может случиться вот так.

—  Не шевелитесь, — прошептала я. Ее кожа была горячей, учащенно бился пульс.

Теперь свет безжалостно выдавал ее возраст, демонстрировал кожу, туго обтягивавшую высокие скулы. Голова Рурик едва заметно дернулась. Она открыла глаза, и кожа вокруг них сморщилась, шевельнулись губы… Слабое эхо той улыбки, которую я когда-то видела в этом городе — восемь лет назад.

Я сказала:

— К нам придут. Не двигайтесь; вам нельзя причинять себе еще больший вред. Скоро за нами придут.

Тихо, так, что я едва услышала ее сквозь доносившийся снаружи грохот обстрела, она проговорила:

— Не имеет значения, говорю я или нет. Я хочу сказать кое-что. — Затем, исключительно на выдохе и с легкой тенью строгости, прибавила: — Я знаю… о ранениях в легкие.

— Я тоже.

Дувший с реки ветер нес теперь зловоние мертвых водорослей, гниющего мусора, кордита* note 1 и усиливал мою дрожь. На меня с невероятной четкостью нахлынуло все сразу: годы, проведенные вдали от Орте, все время между тем прошлым и настоящим… и все, что произошло со мной тогда здесь, в этом городе: как в Цитадели Далзиэлле Керис-Андрете послала меня, в телестре в обществе этой женщины, и долгие дни путешествия, в конце которого мы снова вернулись в ту комнату в Цитадели, откуда она отправилась в свое изгнание, а я — в свое. Сожаления бесполезны. И она теперь не амари Рурик Орландис, не Т'Ан Командующая и не Т'Ан Мелкати. Она — Рурик Чародей… ах, однако: как же могла она не прийти сюда?

— Отправьте меня обратно в Башню… — Она затаила дыхание.

— Они… смогут вас там вылечить?

— Отправьте меня туда в любом случае. — Она закашлялась, и ей стало так тяжело, что она нагнулась вперед, а я поддерживала ее. Изо рта пошла темная кровь, которую она выплевывала и продолжала кашлять, судорожно глотая воздух. Она снова прислонилась ко мне.

— Вы помните… в Цитадели? Когда вы пришли? — Было очевидно, что она имела в виду свое изгнание. — Я хотела… спросить. Хотела просить вас отправиться со мной. Не знаю, почему я этого не сделала.

«Восемь лет назад это была бы неправда, — подумала я, — но сейчас это так». И я сказала:

— Если бы вы попросили меня, то я бы отправилась с вами.

В ответ она улыбнулась, широко раскрыв желтые глаза, светившиеся в тени. Солнечный свет из окна падал на ее руку и ногу, снаружи усиливался вой парализаторов СУЗ. Шли минуты. Она судорожно ловила воздух.

Мои ступня, колено и бедро пульсировали, и боль не давала мне потерять сознание. Все в этом небольшом помещении выделялось со сверхъестественной резкостью: перевернутые столы, пыль на полу, битое стекло. Снаружи по причалу катилась волна пыли. Солнце пекло все сильнее. Шум не прекращался, и я уже не обращала на него внимания. Мне тридцать восемь, она еще старше; я поддерживаю ее здесь, в этой пустой комнате, и не могу передвигаться.

Спустя несколько минут ее снова стал душить кашель, и на этот раз приступ не прекращался. Я удерживала Рурик, пока она, вскрикивая от боли, тряслась в судорогах, и мои руки были мокры от ее крови. Ее тело, тяжелое и теплое, навалилась на меня, черная грива жестко касалась моей щеки, не отпускавшие ее спазмы так сотрясали меня, что пришлось закусить нижнюю губу, чтобы удержаться от крика.

Вскоре после полудня ее дыхание стало слабым, а затем хриплым. Она повалилась на меня, эта ортеанка с атласно-черной кожей и гривой, голова ее уткнулась мне в плечо, и вся моя одежда пропиталась ее кровью. Легкие, наполняясь, захлебывались, тонули в собственной крови; земной человек — это не то же самое, что гуманоид… однако иногда они похожи. Склонив голову, я смотрела на это узкое лицо.

Я держала ее в объятиях, пока она не остыла.