Орте (№2) - Древний свет

Как мне объяснить ему, что я делаю и почему? Я не смогу вынести его взгляда… Никогда более не хотела бы тебя видеть, но мне хочется знать, что ты жив!

И какой-то язвительный внутренний голос, принадлежавший мне — никому иному — заметил:«Ты разузнаешь это со временем, ведь у Башни есть свои агенты и методы. Ты узнаешь в следующие месяцы, кто жив, а кто погиб: про всех».

А к тому времени, возможно, это перестанет меня волновать.

С площадки меня окликнул чей-то голос, и я медленно и неуклюже двинулась обратно, к трапу «челнока» F90, и поднялась на борт.

Вторые сумерки сгущались в ночь над степью Мелкати. Я шла от «челнока» к Дому-источнику Ашиэл, чувствуя холодный ночной ветер, и остановилась на склоне холма, что бы взглянуть вниз, на восток. Земля потемнела. Лучше не видеть некоторых вещей. Офицер Миротворческих сил, суетливо шедший рядом, повернулся ко мне в нетерпеливом ожидании, и я, потерев бедро в верхней части регенерационного чехла, вынула таблетку из поясной сумки. Жуя горькое болеутоляющее средство, я взялась за свою палку и заковыляла по внутреннему двору. В куполообразном здании было светло и шумно, и, войдя, я увидела почему: между группами раненых, лежавших на теплой земле, ходили Говорящие-с-землей и подавали в качестве снотворного сок атайле , а при прохождении с'арант и они не обращали на них внимания, словно те не существовали. Возле низкой стены всхлипывал ребенок. «Они станут нас ненавидеть больше за раненых, чем за убитых; смерть для них меньшее наказание, — подумала я, а затем с иронией спросила себя: — А когда мы стали для них врагом?» Я не узнала одно молодое, спокойное лицо, пока не прошла мимо него, а затем вспомнила пристань в Свободном порту и корабли с продовольствием в Раквири… Пеллин Асше Кадарет, все угрозы которого теперь смолкли вместе с ним.

— Командор, Представитель здесь.

Из входа в Дом-источник на освещенный факелами внутренний двор вышла Корасон Мендес. Мерцающий желтый свет падал на ее помятую форму, на гладкие, коротко подстриженные седые волосы, и я увидела СУЗ-IV в кобуре у нее на поясе и коммуникатор в руке, вдруг показавшейся мне тонкой; на ее пальцах в пятнах от хлоазмы отсутствовали серебряные кольца.

— В «челноке» больше никого? — резким тоном спросила она.

— Никого, командор, — торопливо ответил молодой офицер.

— Не хочу, чтобы ЭВВ-репортеры путешествовали на кораблях Службы; они мне здесь не нужны… Входите, Линн.

Хромая следом за нею, я успела быстро взглянуть на ее лицо. У нее был рассеянный, почти затуманенный взгляд, он резко контрастировал с ее речью. Зрачки голубых глаз сузились буквально до величины острия булавки. Она закрыла глаза, плотно сжала веки и небрежно отпустила молодого офицера.

— Рада видеть, что вы молодцом, Линн.

Такой переход от высокого к комическому заставил меня остановиться в округлой внутренней комнате и оглянуться на Кори. Болело бедро и онемела нога, и мое самообладание было на пределе:

— И это все, что вы можете сказать?

— Я не хочу слышать весь этот вздор.

Она прошла мимо меня, направляясь во внутренние помещения. Через закругленную арку входа они казались заброшенными, и я удивилась, но потом увидела там вооруженных офицеров Миротворческих сил. В Доме-источнике… Но теперь есть вещи и похуже.

— Я увижу Калил бел-Риоч и потом уйду, — сказала я.

— Я подумала… она угрожает нам Технологией Народа Колдунов, и в этом, конечно, нет ничего особенного, но следует учитывать любую возможность. Кажется, ей многое об этом известно. Одному Богу ведомо, сколько оружия доставила им нелегальным путем Ишида; мне ли еще беспокоиться насчет внеземной технологии…

Корасон Мендес помолчала. Колыхалось пламя настенного факела, и ее тень двигалась по кирпичной кладке. Ветер доносил запах множества людей, собравшихся в тесных помещениях: мускуса и пота, грязи и рвоты. Я ощутила во рту какой-то металлический привкус страданий. Кори все еще стояла, словно к чему-то прислушивалась. Затем сказала как о чем-то почти несущественном:

— Сражение все еще продолжается. Будут проводиться операции по зачистке.

«Не с тобой, — подумала я. — Кого-нибудь, замешанного в это дело, дома отдадут на растерзание, потому что „ПанОкеания“ будет стараться хорошо выглядеть, а значит, потребуются и злодеи для пригвождения к позорному столбу — ты и я, поскольку тоже находилась здесь, но и это не мое дело; в известном смысле то, что я делаю, — это малодушие».

Когда я шла следом за Мендес в следующую комнату, внезапно нахлынуло воспоминание — я подумала о Домах-источниках и о том, что я однажды сказала: быть отмеченным Ею означает не привилегию, а ответственность. Это не совсем малодушие; я намерена отправиться туда, куда меня призывает чувство долга. И если в Башне найдутся другие, более подходящие ученики, я вернусь на Землю и возьму на себя эту ответственность там.

Но я думаю, что больше не покину Орте.

— Посмотрите, не удастся ли вам что-нибудь вытянуть из этой женщины, — Кори Мендес посторонилась от дверного проема, пропуская меня внутрь. — У меня… нет времени.

Когда она ушла, я поняла: она сдалась. Ненадолго у меня возникло и снова исчезло легкое чувство печали. Мне было очень хорошо известно, что когда минует шок, ей понадобится оправдать то, что здесь случилось, что мы сделали, — так, чтобы верить самой.

Я ступила через арку под главный купол Дома-источника и, не зная, каким образом подумала или почувствовала это, осознала: «Опасность», а затем: «Может, Мендес права, и не о чем беспокоиться?» Внезапный страх сковал меня изнутри: это не кончится до тех пор, пока не закончится. И это все еще не закончилось.

При входе один из офицеров Миротворческих сил забрал у меня мой СУЗ-IV. Под ногами был твердый каменный пол, и металлическая подпорка, которой я пользовалась как костылем, слегка скользила на нем. Я частично переместила свой вес на заключенную в футляр ногу и от пронзившей все бедро боли с шумом втянула воздух. Сделала несколько спотыкающихся шагов по полу внутреннего купола и присела на приподнятый край устья Источника.

Помещение заполнял свет. Через отверстие в вершине купола светили звезды, и под грузом свечей из воска бекамилов стоял закапанный им железный подсвечник, от которого исходил такой знакомый сладковатый запах. Больше в помещении ничего не было. Желтый свет и движущиеся тени. «Ни столов, ни кресел, — подумала я. — Кори может не знать или не придавать значения тому, что это за место, но почему Хранитель Источника позволил ей использовать его для содержания пленника? Источник Богини, оскверненный Народом Колдунов Харантиша в его святая святых… Тут я увидела ее и поняла…

— Кетриал-шамазшан'тай , — сказала ортеанка, идя по неровному кирпичному полу. В одной руке она несла металлический кувшин и что-то жевала. Взглянув вверх, я увидела, что она проглотила, вытерла губы и поставила кувшин на край Источника рядом со мной.

Невысокая, ростом не более пяти футов, и тонкая… свет свечей и звезд падал на ее светлую зернистую кожу, которая при этом почти сияла, грива походила на белое пламя, метавшееся вокруг узкого лица. С минуту я молча сидела, глядя на нее снизу вверх, понимая, что эта женщина, босая, в грязной желто-бурой мантии мешаби , с цепочкой, окрашенной ярью-медянкой, на шее, в пятнах сажи, с кровоточащей ногой, несмотря ни на что — Золотая, наследница Сантендор'лин-сандру, который был Повелителем Фениксом и Последним Повелителем… И я протянула руку к своей палке, чтобы попытаться встать. Боль беспощадно пронзила меня, когда я попробовала подняться, и прояснила мое сознание.

«Она всего лишь ортеанка, женщина из города Кель Харантиш. Вот и все», — подумала я, снова садясь и вытягивая вперед ногу, пытаясь уменьшить боль. — Кетриал-шамазшан'тай Калил.

«Никогда нельзя недооценивать харизматического безумия… Но она сейчас пленница. И более того: Башня вложила в мое сознание воспоминания… И если она солжет, то я это пойму, — подумала я, — и пойму, когда она скажет правду, если только скажет».

Молодая ортеанка поставила грязную, сильно изогнутую ступню на край Источника. Звездный свет падал в его устье, отражаясь от черной воды, блестевшей всего в нескольких дюймах от края. В Домах-источниках нет запаха застойной воды, не знаю почему. Она смотрела вниз, на сверкающую черноту, и ее профиль был резким, нелюдским. Белая грива тянулась вдоль спины, нависала на высокие скулы. Ортеанка подняла голову, внимательно взглянув на меня солнечно-желтыми глазами, с которых исчезли мигательные перепонки.

Почему она, а не ты?..

—  Значит, вы все-таки живы, — весело заметила ортеанка. Чувствуя себя как дома, она уселась на край горловины Источника, положила ноги на камень и зачерпнула рукой воду Источника, чтобы смыть кровь со своих порезов, добавив при этом: — Я хочу поговорить с вами. Эти с'арант и здесь — глупцы.

Меня охватило отвращение. Я могла бы перечислить, что она натворила за минувшие несколько месяцев, но что толку? Я сказала:

— Вы ничего не значите, Калил. Вы можете это понять? Вы ничего не значите; я здесь на несколько минут; если хотите что-нибудь сказать, говорите. Но вам нечего сказать, не так ли?

Сильно и дымно горели, потрескивая в тишине, свечи из воска бекамилов . Светлый оштукатуренный потолок над ними почернел от копоти. Молодая женщина из Харантиша наклонилась вперед, положив руки на поднятое колено, так близко от меня, что я почувствовала исходивший от ее кожи запах мускуса. Она улыбнулась.

— Нет, я много значу, шан'тай Кристи. Я всегда вам это говорила. Вам бы хотелось, чтобы никто в моем городе не хотел этого, кроме меня самой… ладно, неважно; люди из моего рода по-прежнему есть там… — тонкая шестипалая рука указала на дверь и лежавшую за нею землю… — в холмах или на джатах и джат-рай … Скажу вам правду: что бы я ни делала там, то же самое сделала бы сотня людей из Харантиша. А так я вообще ничего не значу.

Слушая ее, я почти верила, что она здесь по собственному желанию. Что охрана Миротворческих сил за аркой входа не нужна. Что все обстоит так же, как в том зале из хирузета в Кель Харантише, во время аудиенции у Повелительницы-в-Изгнании… «Какой фарс» , — подумала я с усмешкой и отвращением.

И эти люди намеревались захватить Таткаэр! А еще эта Калил бел-Риоч угрожала бы оружием, которого у нее нет, угрожала бы превратить Сто Тысяч в то, что уже представляют собой Эланзиир и Сияющая Равнина: в бесплодную кристаллическую пустыню…

— Что же вы хотите сказать?

Вместо ответа она убрала руки с коленей, поставила ногу на пол и стала счищать пятна грязи на своей мантии мешаби . Небольшие когтеобразные ногти на ее пальцах были в зазубринах и цеплялись за ткань, а кожа шестипалых рук блестела, как золотой песок. Она быстро вскинула голову, словно ее испугал какой-то звук.

Пожалуй … на мгновение от осознания у меня перехватило дыхание. Это бледное ястребиное лицо моложе, чем у той, но сходство глубже и не ограничивается глазами: это лицо с высокими скулами так напоминает… Рурик, не ты ли говорила мне однажды: «Я думаю, моя мать с Пустынного Побережья, родом из Кель Харантиша» . «А значит, это может быть, — подумала я. — Совпадение или какое-то дальнее кровное родство?»

— Ах, однако, теперь это не имеет для тебя значения.

Калил бел-Риоч сказала:

— Что вы сделали с моим Патри Шанатару, шан'тай !

— Сделали с… — Я сдержала веселье и подумала: «Что же мы с ним сделали? Ах, да, это вопрос. Он сейчас, возможно, на полпути в Касабаарде и Башню…» — и тут же оборвала эту мысль; я по-прежнему не могу вспоминать о том, что мы с Рурик говорили и делали до этого дня.

— Шан'тай Патри оказался очень полезен и предоставил нам кое-какую информацию. — И, дав ей вспомнить об этом, я подумала и повторила: — Чего вы хотите?

— Я не ошибалась, — сказала ортеанка.

Она легко встала. Когда я взглянула вверх, у меня закружилась голова: зал накренился. «Изнеможение… мне некогда терять здесь время попусту, — подумала я. — „Челнок“…»

Свечи горели ровно, затем язычки пламени наклонились; сквозь отверстие в потолке, где блестели гроздья звезд, подул ночной ветер. Ее вытянутая тень плясала на светлой, закругленной стене. Она стояла на пальцах израненных ног, держа равновесие, словно могла побежать. От рваной мантии пахло пеплом и сажей. А когда Калил повернулась, чтобы взглянуть вниз, где сидела я, в очертаниях ее головы, плеча и ноги чувствовались воплощенные грация и сила, и свет падал на ее колыхавшуюся белую гриву.

Она сказала:

— Я не ошибалась. У вас вид того, кто из Башни… Шан'тай Кристи… вы бывали там и учились, хорошо учились? Когда-то я думала, что отправлюсь в Касабаарде. То, что я знаю, я знаю не от них. Шан'тай Кристи, вы многое узнали… узнали ли вы и о том, что такое Эланзиир? — Ее губы скривились, мигательные перепонки поползли вниз, прикрывая глаза.

— Узнала от пришельцев из другого мира, которые побывали в Махерве и на каналах, — резко ответила я, взялась обеими руками за металлический костыль и поднялась, не нагружая правую ногу.

Когда боль несколько утихла, я продолжила:

— Я не знаю, что вы делаете. Меня не волнует, насколько серьезно ваши люди считают, что в вас кровь Золотых, я даже не уверена в том, что это означает. Вы угрожаете тем, чего нет у вас, нет у ваших людей, не было ни у кого в этом мире тысячи лет… Теперь это не имеет вещественного воплощения. Если я узнаю кое-что из этого, то велю Кори удостовериться в том, испытываете ли вы страдание из-за смерти Молли. Этой девочки…

Я вижу ее мысленным взглядом. Не женщину в форме «ПанОкеании», а нечто иное, что я обнаружила среди ее учетных документов в Компании — старый видеокуб. Стоящая на солнце босая аборигенка в стареньком ситцевом платье. Где-то на ее родине посреди Тихого океана. Вот Молли Рэйчел, и это все, что от нее осталось.

— Ее? Это не я, виноват мой Патри. Он любит приврать, — сказала молодая харантийка, но ее глаза избегали моего взгляда.

«Я хочу причинить тебе страдание … если бы меня не сбивали с толку изнеможение и боль, — подумала я, — я нашла бы что сказать, я нанесла бы тебе такой удар, что тебя охватило бы волнение. Знаю, это булавочный укол в сравнении с тем, что сейчас происходит в этом мире, и меня это не тревожит. Но есть и другие, которые делают то, что делала ты…» Моя ярость таяла с осознанием того, что, очень возможно, любой из Харантиша поступал бы так же, как она.

Калил бел-Риоч, повернувшись, отошла от меня. Остановилась с противоположной стороны горловины Источника. Свечи отражались в черной воде. Ее отражение светилось, оно было зеркально-четким: светлая грива, кожа цвета золотого песка и это ястребиное лицо с широко открытыми желтыми глазами…

— Они превратили это в религию, — задумчиво проговорила она, глядя на воду Источника. — Мы дали им и ее. Когда мы создали их из животных, то вложили в них память… Шан'тай Кристи, что вы узнали в Башне?

Смотреть вниз, в эту темную воду — значит ощущать вечность минувших времен, пронесшихся тысячелетий; мои глаза слепли от темноты. Я забыла (или предпочла забыть) что прошлое во мне не мертво. Эта память жива. Меня охватила дрожь, руки крепко вцепились в палку; от лекарств и лихорадки у меня кружилась голова. Я оглядела стены Дома-источника, светлую штукатурку и неровный кирпичный пол.

— Я узнала, что истинным может стать только то, что сделано из целесообразности.

— И так может быть? — Она улыбнулась, покачала головой, опустила руку, чтобы погрузить ее в воду Источника, снова выпрямилась и сунула пальцы в рот. Это чрезвычайно простое движение внезапно оживило воспоминания и о Золотой Империи, и об ушедших мертвых, и об этой полукровке из Харантиша с лицом Сантендор'лин-сандру.

Я смогла лишь сказать: «Почему?» Кровь не подчиняет себе; прошлое — не настоящее, не так ли?

Она стояла совершенно неподвижно. На руках чернели пятна сажи. Мантия была в грязи. Она стояла, и ее грива цвета белого огня вбирала в себя цвет пламени свечей и света звезд. Ее глаза встретились с моими, и я заметила усталость, страх, и только тогда поразилась тому, как за нею охотились, как брали в плен эту молодую ортеанку, которая сейчас смотрит и видит меня… не Представителя, не С'арант , а меня.

— Это верно, я хотела заполучить Сто Тысяч для своего народа, — сказала она, — и очень сильно хотела одной определенной вещи — быть Повелительницей. Но эта потребность, это желание нельзя бы было утолить теперь, даже обладай я всем этим. Потребность в таких вещах каким-то образом пробуждает истинное желание, истинную потребность, которая есть лишь тень или воспоминание.

Вода Источника покрылась рябью от холодного ночного ветра. Мягкий голос Калил продолжал:

— Я хочу… чего-то такого, что у меня было или что я видела или слышала очень давно. И если вы спросите, чего я желаю, то я этого не знаю. Иногда мне что-то чудилось в том, как падают свет, туман и тень… Они напоминают мне, знаю, как, что когда-то очень давно я была лишена наследства; мы… были лишены наследства, ограблены, отправлены в изгнание и всегда будем стремиться возместить утраченное, и нет ничего, что могло бы противостоять этому желанию.

Заколыхалось ли пламя свечей, слабее ли стал свет звезд? Я чувствовала боль, лихорадку и слепоту, хотела закричать, зная, что снаружи охрана. Но купол тонул в густой тени.У тебя есть причины бояться. У всех нас есть причины бояться!

Воспоминания Башни мои, и я контролирую их. Вот сейчас, когда она идет ко мне, протягивает руку с длинными пальцами, чтобы коснуться моей щеки, я чувствую, что значит навязанная сознанию память: вспоминаю, как восемь лет назад в Башне я ощутила боль, которая, продлись она дольше мгновения, стала бы невыносимой агонией. Но здесь не Башня…

высокие стены, тонущие в густой тени

…желтые глаза Калил бел-Риоч и видение:

Золотые зажгли костры в тайных местах города, и бросают туда останки и хлеб, и говорят над ними слова, которых нельзя было бы говорить, и охотно ходят туда, где — рано или поздно — их возьмет рассвет этого древнего сияния. Теперь в холодном воздухе до меня доходят тонкий и острый запах дыма и трупное зловоние с бойни в нижнем городе…

— Слушайте слово Сантендор'лин-сандру! Слушайте слово Золотой Империи. В сердце этого города, в Архонисе у Шести Озер — ночное празднество!

Голос Повелителя, его единокровный брат, стоит рядом с его троном. Слова его тонут в оглушительном реве множества голосов; это последнее празднество города, последнее празднество Империи и последнее, что будет помнить о нас эта земля и мы о ней.

— Слушайте слово Сантендор'лин-сандру Золотых! Он создал во тьме свет, который никогда не гаснет. Он внедрил во все живое этого мира мор, язву и болезнь для всего, что смертно. Начинается последний ритуал!

На безбрежном полу из хирузета мы издаем громкие возгласы. Наши мантии серого, пепельного и черного цветов, и я замерла, передвигаясь вместе с моими Золотыми собратьями… Они ходят на сильно выгнутых ступнях, их белые, как пламя, гривы светятся в темном воздухе электрическим светом. Наши лица в эту ночь скрыты под фантастическими масками, раскрашенными в голубой, золотой и серебряный цвета. Маски и мантии отражаются в зеркально-черном хирузетовом полу.

Звучит ночная музыка, единственная, какая будет у нас, — это наши голоса, звучащие в победной песне: вот один голос, вот еще один, сливающийся с ним, резкий, немелодичный — эхо их отражается от гигантских галерей. Мы поем вместе о том, кто они такие — Золотые из Архониса. Здесь, в эту вечную ночь, у меня нет имени. Я одна. И приходит тьма.

Наши руки взлетают вверх, разбрасывая в ночном воздухе горсти светящейся пыли. Пыли, которая кружится как в водовороте, разносится ветром и пламенеет цветами застывшей молнии. Руки подняты, разжаты ладони с длинными пальцами: свет брошен в воздух, он отражается в золотых глазах, падает на резко очерченные высокие скулы, летит, оседая на спутанные гривы…

Один в черной с серебром мантии ведет нас, в согнутой руке он покачивает, словно убаюкивая, шар и неровный посох. Он подходит туда, где мы стоим, берет холодной рукой чью-то руку, ведет нас на танец — и нет иного выбора, лишь присоединиться к этому танцу — и вот возникает цепочка. Он вел всякого из нас: Золотых и рабов, великих властителей Народа Колдунов, сравнявшихся теперь с расой, созданной из животных, всех, ставших равными в Танце, который начисто лишает гордости, амбиций…

Я слышу наши голоса, слабо возносящиеся во тьму. Хирузет под моими ногами холоден: из его вещества дышит время, холодом вечности обращая воздух во тьму. Ко мне тянется тонкая рука, и я беру ее и двигаюсь в ритме ритуала.

— …Довольно!

Стоя среди колонн, я смотрю в ночь, в город. Стены уходят ввысь, в бесконечную тьму, окутывающую карниз и остроконечную башенку, балкон и террасу. А на улицах, подобных каньонам между дворцами и мавзолеями, продолжаются маскарад и празднество…

— Прекратить!

Танцующие потрясенно застывают на месте. Сантендор'лин-сандру смотрит вниз со своего высокого трона и видит хрупкую фигуру одного из расы рабов. Это одна из наших ошибок — ребенок, оставшийся ребенком, несмотря на совершеннолетие: раса животных называет их аширенин. Каждый год появляется некоторое их количество, и век их недолог.

Ке поднимает голову, глядя прикрытыми перепонками глазами на Повелителя Сантендор'лин-сандру, восседающего на троне. Кожа кир яркого цвета жженой земли, у кир золотая грива, стекающая вдоль позвоночника, перехваченная лентой на лбу, и энергичное лицо.

— О, не говорил ли я…

Звучит мягкий, бесполый голос кир, говорящий нараспев.

— …не говорил ли я, что придет время, как было до вас с Древнейшей Империей…

Мы медленно собираемся вокруг него. Ке стоит босиком на хирузетовом полу, не обращая внимания на наблюдающих за ним; глаза кир устремлены лишь на Сантендор'лин-сандру.

— …что придет время, и вы исчезнете с лица земли!

Ке смеется. В гриву кир вплетены небольшие цветки, и ке отбрасывает ее назад морщинистыми руками, огрубевшими за долгие годы труда. Где-то далеко вверху, на галереях, под мрачными сводами, звучит флейта.

Сантендор'лин-сандру встает. Мантия из металлосетчатой ткани тянется за ним, ее воротник обрамляет перекошенное ястребиное лицо с жестко сжатыми губами и золотыми, как солнце, глазами. Позади него полосы тусклого света.

Он устало говорит:

— Возьмите его и убейте.

— Нет, ты, которого называли Повелителем!

А он продолжает:

— Почему же нет? Вы Наши, Мы создали вас, вывели вас из тех тварей, что обитают в топях и промышляют ночной охотой, чтобы вы были Нашими слугами…

— Как вас самих вывели другие. — Ке улыбается, стоя в одиночестве с высоко поднятой головой. — Повелитель Золотых, мы все были созданы, и что это значит для вас или для меня?

В руках у нас, столпившихся вокруг кир, ножи, но ке не обращает на них внимания. И кажется маленьким и грязным рядом со светлым великолепием Сантендор'лин-сандру, с его чистотой и золотом.

Нежнейшим голосом Сантендор'лин-сандру спрашивает:

— Какое у вас есть утешение для Нас, исчезающих теперь с этой земли?

Аширенин отвечает:

— Никакого.

В залах воцаряется тишина, столь глубокая, что чувствуется, как она давит: это тишина на дне моря.

Аширенин смотрит на повелителя ясными глазами.

— У меня нет для вас утешения, Последний Повелитель. Вы сами лишили себя всякого утешения. Если оно и есть, то для нас. Оно обретено в темных городах нами, тварями, расой рабов, последователями света, который не умирает… света, который возвращается рассвет за рассветом и уходит с каждым закатом лишь для того, чтобы снова вернуться.

У нас есть утешение в Ее лике, который творит жизнь на земле и ускоряет смерть, чтобы снова была жизнь. Наше утешение в этом уходе и возвращении прочного мира, в том, что мы будем снова являться в него и ходить по земле, в том, что мы знаем Ее… Мы встречаемся и расстаемся, снова встречаемся и не забываем.

И Повелитель говорит язвительно и забавляясь:

— Мы позволили вам верить в это. Когда Мы создавали вас, Мы вложили в вас, в вашу плоть память, и потому вы помните жизни ваших матерей, матерей ваших матерей, но никогда не воспринимаете это как нечто большее. Мы позволяем питать ваши иллюзии, маленькое животное, но Мы смеемся над этой верой, поскольку знаем, откуда она взялась.

Они отражаются в хирузете, в глубинах ночи, эти белая и золотая тени, они кажутся карликами рядом с колоннами и тоном-катафалком, но наши взоры направлены на них, на эти две яркие фигуры.

Аширенин стоит среди светящейся пыли, лежащей возле ног кир, в темном воздухе над кир висят сферические огни:

— Об этом будут вспоминать, забывать и снова вспоминать в грядущие века… Слушайте меня, Сантендор'лин-сандру! Мы можем прийти к радости через зло. Мы можем прийти к истине через ложь. Разве не могла Она использовать вас так же, как и вы нас? Если все же вы создали нас такими, какие мы есть, то Она сделала все так, как есть.

— О, слушайте меня, вы, те, кто в городе, вы, которые во мраке! Слушайте меня!

Теперь аширенин поворачивается лицом к нам, к десяткам тысяч тех, кто смотрит на кир, а ке стоит с вплетенными в гриву цветами, в рваной и запачканной землей тунике. Глаза кир чисты как родниковая вода.

— Слушайте меня, — говорит ке, — я был отмечен Ею в тайных местах земли, пил из Источников Ее мудрости и вижу, знаю, что за нашу любовь к Ней мы получаем лишь одну награду: нести бремя Ее сохранения, и это бремя нельзя сложить. Вы выпустили смерть в этот мир, но она опустошит не все. Я вижу, я знаю…

Это последние слова аширенина. Наши тела устремляются вперед и бросаются на кир, мы кричим, когда ке падает, а затем слышно лишь, как хрустят ломаемые кости и рвется сдираемая с них плоть… На хирузете не остается ничего, что напоминало бы о нем, кроме пятна и разбрызганной крови.

А Сантендор'лин-сандру смотрит на это сверху вниз и произносит:

— Пусть Танец начнется снова!

Звезды движутся в своем ритуальном танце, и земля вращается навстречу рассвету.

Его прерывает боль.

Я почувствовала, как металлический костыль скользит по неровному полу, затем моя загипсованная нога выскользнула из-под меня, и я упала набок, ничего не ощущая… Но боль, охватившая весь мой бок и бедро! Стараясь изо всех сил, я подтянула под себя одну ногу, ощутив, что мои руки содраны от соприкосновения с полом. А затем меня схватили за плечи, и кровь застыла в моих жилах: я увидела свет свечей, метавшийся по стенам и мерцавший на поверхности Источника, увидела, как рядом с его низкой стенкой опустилась на колени та, с лицом дитя Сантендор'лин-сандру.

Я открыла рот, чтобы закричать, но она тихим голосом сказала на том языке, на котором всегда говорили только представители имперской линии крови:

Теперь помолчи.

Мой голос иссяк у меня в горле.

Подо мной был причиняющий боль кирпичный пол. Ее лицо, приблизившееся к моему, сияло каким-то светом, который, казалось, исходил из-под кожи. Сантендор'лин-сандру. Золотая Зилкезра. И я видела ее глазами…

Я недоверчиво подумала: «Это не память Башни; как она смогла?..» И вспомнила совместное видение возле Кель Харантиша.

— Это празднество нашего города, — сказала она, — это последняя ночь. Этот древний свет опустится на нас через час. Вы видели этот великий город, видели падение Золотой Империи.

Ее желтые глаза, не прикрытые перепонками, были чисты, как вода, они непонятным образом очаровывали или мгновение удерживали меня вне Времени. Мучила пульсирующая боль, во рту было сухо, и я одновременно видела: Калил бел-Риоч из какого-то захолустного поселения в пустыне и Калил бел-Риоч — последнюю представительницу древней расы, Золотого Народа Колдунов.

А почему мне нельзя ей отвечать? Рурик оставила мне наследство прошлого, Башни; теперь я могу ей отвечать.

— Нет… — Речь дается мне с трудом, но я заставляю себя говорить. — Пусть это истинное воспоминание — какое значение оно имеет сейчас? Мир не погиб с исчезновением Империи.

У меня есть память тех двоих, что были Чародеем. Под направленными на меня внимательными глазами я говорю, наконец, об этом с полным знанием. Я существую как бы на двух уровнях: в земном теле, в грязи и терзаемая болью, устав от печали, которая однажды станет лишь памятью кого-то другого, и в сознании, которое видит на лице Калил память Золотых о прошлом…

— Секрет утрачен, — сказала я, — и вы не сможете его возродить. Если не смогла я за все свои жизни в Башне, то и вы за горсточку ваших лет не рассчитываете открыть эту тайную суть успешнее, чем это удалось Рашиду Акиде. У вас нет этого оружия, чтобы угрожать нам, Калил бел-Риоч. И неважно, что вы ясно помните это через три тысячи лет.

Она сказала:

— Вы думаете, Мы не знаем, что вы делаете, на что надеетесь?

Ее тонкие руки вцепились в ткань моего комбинезона, и зазубренные когтеобразные ногти оцарапали меня. От нее исходил кислый запах грязи, медный пояс оставил на мантии зеленую полосу. И все же это было на ястребином золотом лице, в этих светящихся глазах.

— «Вы можете даже задержать его на время, там, на юге, с вашей Башней и воспоминаниями, которые идут от сознания, но не от крови… — Калил говорила не своими словами. — Но вы не сможете сдерживать его вечно. Мы можем ждать тысячелетия, которые суть лишь мгновения. Время придет».

Теперь она стояла, и я больше не могла смотреть на ее лицо; то был собственный голос Калил, продолжавший: