— …единственный способ, какой я вижу, чтобы удержать флот вторжения от выхода в море. — Когда я вошла в хвостовой отсек, Молли умолкла, взглянув поверх от стола, за которым она и офицер Миротворческих сил заканчивали свой ужин. — А-а, Линн. Думаю, вы не знакомы с командором.

— Мендес. Командор Мендес, это наш специальный советник, Линн де Лайл Кристи.

— Привет, Линн.

— Привет, Кори. — Мне доставило небольшое удовольствие одержать верх над Молли Рэйчел. — Должно быть, прошло лет шесть?

— Пожалуй. — Женщина задумчиво кивнула. Командор Корасон Мендес: высокая, стройная женщина с белыми, как вата, волосами; ее годы перевалили теперь за первую половину шестого десятка. Выглядела она по-прежнему: то же худое лицо с крючковатым носом, седые гладкие волосы, подстриженные на уровне плеч. На ней был черный комбинезон с логограммой Миротворческих сил.

— Дуг знает, что вы находитесь на этой планете? — спросила я.

— Дуг? Не Дуг ли Клиффорд?

Я объяснила Молли:

— Кори несколько лет назад оказывала содействие Службе в качестве военного советника, как раз в то время, когда в ней работали мы с Дугом.

— Ах да. Думаю, посол сейчас в Таткаэре. — Молли была в замешательстве. — Я говорила командору Мендес, что единственный способ, какой я вижу, чтобы удержать флот вторжения от выхода в море, — это привлечь внимание семей-хайек к программе «ТиП». Как только они увидят, что могут делать опреснительные установки и метод гидропоники… однако убеждать их придется до следующего урожая, а у нас нет столько времени. Дождливый сезон продлится лишь две или три недели. Потом будет нечем остановить корабли, плывущие через Внутреннее море.

Тихоокеанка сидела по одну сторону стола, Кори Мендес — по другую. Я опустилась на сиденье рядом с Кори, не желая, чтобы кто-то из них увидел, что у меня дрожали руки. Женщина постарше улыбнулась. У нее было одно из тех темнокожих ястребиных лиц, какие часто можно встретить в старых англо-аргентинских семьях, и в этот момент я заметила на нем выражение презрения к тихоокеанцам, нередкое среди англо-аргентинцев, и к коммерческой деятельности Компании, нередкое среди людей из корпуса полиции.

— Что насчет другой стороны в конфликте? — спросила она.

— Это разумная точка зрения. Молли, если мне можно присутствовать, то, я думаю, это будет полезно. — Тут я подумала: «В этом есть какая-то ирония. То, что я сейчас делаю, приведет меня туда, куда я хотела отправиться, без отречения, которое это повлекло бы за собой». Незаметно для других я просунула палец в поясную сумку и нажала на микрорекордер клавишу стирания. Суеверный порыв.

— Думаю, у меня есть промежуточное решение, — сказала я. — Как упомянула Кори, в конфликте есть две стороны. Нам следовало бы поговорить с северным континентом. Не с ортеанцами из телестре — вот почему провалились переговоры в Касабаарде, — а с Хранителями Источника и Говорящими-с-землей. Они единственные люди, которые могли бы позволить немного поделиться землей на северном континенте с ортеанцами Побережья…

— Передел земли? — с недоверием спросила Молли. — Линн, система телестре известна вам лучше, чем кому бы то ни было; они никогда…

— Нет, не делиться землей телестре , я согласна с вами. Но есть земля к северу от Внутреннего моря, которая не занята телестре . — Я сделала паузу. — Конечно, потому, что это дикая местность, но даже необжитая земля там — это рай в сравнении с занятием сельским хозяйством на Побережье.

Кори Мендес кивнула.

— Вы могли бы то, что собираетесь делать там, сделать хорошо известным здесь. Если вы сможете получить наполовину положительный результат, то это может задержать вторжение или заметно помешать ему; так или иначе, легче сдерживать и контролировать.

Молли Рэйчел недовольно зашевелилась. Аргентинка поймала мой взгляд с улыбкой, которая не коснулась ее губ. «Да, — подумала я, — мне тоже жаль девчонку. Технически она превосходит нас обеих, будучи представителем Компании… но возраст и опыт дают нам несправедливое преимущество. И, зная способность Молли быстро восстанавливать физические и душевные силы, чтобы добиться того, чего я хочу, мне было бы лучше перехитрить ее, когда она потеряла душевное равновесие».

— Компании нужно в любом случае знать, что происходит в Ста Тысячах. — Я повернулась к Мендес. — Кори, ваши люди уже совершили посадку?

Она погладила кольца на своих костистых пальцах.

— Я прилетела заранее. Как наблюдатель. Я старомодна, мне нравится самой видеть обстоятельства, а не посылать младших офицеров.

— Тогда, если у Молли нет возражений, вы могли бы провести наблюдения в Таткаэре… я называю Таткаэр, потому что будет затруднительно посадить «челнок» на материке, а у этого города иной статус. Мы можем отправиться за море, сделать остановку на Одиноком острове быстрее, чем вернуться на орбитальную станцию.

Сделать все, чтобы устранить здесь возможность военных действий.

Молли Рэйчел посмотрела на нас. Ее длинные пальцы сжались в кулак, затем снова разжались. Пока я напряженно смотрела на нее, она вышла через коммуникатор на связь с Дэвидом Осакой, с Прамилой в Касабаарде и — после некоторых затруднений — с самим Клиффордом в Таткаэре.

— Да, — наконец сказала она. — Такширие движется обратно в Таткаэр. Как только они там устроятся, используйте это поселение как базу. Возьмите автономный усилитель для коммуникатора. Я хочу получать сообщения каждые восемь часов. И хочу результатов. Климат здесь непредсказуем, сезон дождей может не наступить или закончиться раньше, чем мы ожидаем… так свидетельствует профиль распределения метеохарактеристик. Командор Мендес, я надеюсь, что к тому времени здесь будут ваши военные корабли.

Зазвенел коммуникатор. Она ответила, а затем сказала:

— Это вас, Линн.

Прорывался голос Дэвида Осаки.

— Здесь один из туземцев, спрашивает вас. Патри Шанатару. Говорит, что речь идет о встрече с вами… которую устроила та женщина, бел-Риоч, внутри города. Что мне ему сказать?

Я нажала клавишу фиксации и вопросительно посмотрела на Молли.

— Это нога, просунутая в дверь, — с восторгом сказала она. — Даже если из этой встречи ничего не выйдет, она создаст прецедент. И я не думаю, Линн, что вам нужно чересчур беспокоиться насчет вашей личной безопасности — половина Компании находится у порога Кель Харантиша.

— Хорошо, хорошо, я принимаю сообщение. — И Дэвиду: — Скажите ему, что я буду там через десять минут.

Молли одобрительно кивнула. Я не могу так запросто уклониться от этой встречи, даже если она позволит Компании вернуться в город, и, кроме того, нужно еще что-нибудь сделать, пока мы готовимся отправиться в Таткаэр…

А это все рационалистические объяснения. Я должна снова увидеть Калил бел-Риоч. Чтобы спросить ее, как она может говорить на языке, разговор на котором я слышала только в видении, в северной земле. Спросить, откуда она знает забытый язык. И спросить: как может быть, что я тоже его знаю?

Кори Мендес сказала:

— Как продвигаются исследования? Не встретятся ли здесь мои люди с чем-то большим, нежели примитивное оружие… с какого-либо рода неизвестной техникой?

Молли Рэйчел покачала головой.

— Это полностью использованный мир. У туземцев нет ресурсов, чтобы восстановить жизнеспособность техники Золотых, если бы даже знания о ней и сохранились. Я знаю, что Линн сомневается в возможности восстановления этой техники, даже с использованием земной технологии. С вашей точки зрения, я полагаю, об этом не стоит беспокоиться.

— Значит, вы не верите слухам?

Молли изумленно посмотрела на нее.

— Слухи?

— Я на несколько часов останавливалась на орбитальной станции, — сказала Кори Мендес. — Иной раз стоит послушать путаную болтовню. Подтверждения еще нет, но до меня дошли слухи, что сейчас здесь торгуют чем-то еще, кроме сельскохозяйственной техники. Что в некоторых морских портах Побережья в руках ортеанцев внезапно появляются акустические парализаторы, СУЗ-IV, небольшие пистолеты. Что на Каррике V существует черный рынок торговли оружием.

— Нет. — Молли решительно помотала головой. — На планету не поступает ничего, что не было бы проверено моими людьми на орбитальной станции. Если здесь и есть небольшое количество техники с Земли, то это та, которая иногда попадала сюда нелегальным путем за последние десять лет.

Меня сбивало с толку опасение: мысль о ждущем Патри. И Калил бел-Риоч. А потом я подумала: «Нет, даже она не могла бы похитить служащего Компании при таком положении дел…»

— Я вернусь через час или два, — сказала я. И вышла из «челнока» туда, где темную ночь пронизывали цепочки сияющих огней, наспех раскинутых над площадкой, где велись земляные работы для системы гидропоники, пошла мимо гула работающих насосов для перекачки морской воды и грохота измельчаемой горной породы. Под ногами была неровная земля. Вдоль северного горизонта лязгал и гремел гром. Я остановилась и взглянула вверх. Всю южную сторону неба заслоняла сплошная тьма Кель Харантиша. Я видела вырисовывавшиеся на фоне света Звезд Сердца канаты и подвесные платформы, необходимые, чтобы войти в город.

Меня ждал Дэвид и с ним Патри Шанатару. Я шла, чтобы встретиться с ними.

В городе Патри проводил меня к помещениям, занимаемым этой обитательницей Харантиша. Он источал подобострастие, стоя в стороне и пропуская меня вниз по ступеням внутрь находившегося на крыше строения, а потом, когда я дошла до комнат внизу, улыбнулся и сделал вид, будто стушевался.

— А теперь уходи .

Женщина стояла спиной к узкому окну. Патри протестуя, протянул вперед руки с пухлыми пальцами:

— Но, Калил…

— Послушаешь еще раз то, о чем я говорю, и это станет последним, что ты услышишь.

Она улыбнулась. То была угроза: вульгарная, грубая. Темнокожий толстяк поклонился, его глаза скользнули по моему лицу. Я поймала этот взгляд, в котором присутствовал не только страх, но и недоуменная обида.

Калил подождала, пока он поднимется по ступеням и за ним захлопнется опускная дверь, что вела на крышу. Потом сказала:

— Подойдите сюда, Кристи.

Я прошла к ней по покрытому лаком полу из древесины дел'ри . Все: пол, стены и потолок — были обшиты панелями из светлой древесины. В этой культуре камня и металла древесина свидетельствовала о состоятельности. В керамических чашах находились масляные светильники, и их свет тускло освещал ковры из волокон дел'ри и арку окна. Под моими ботинками на полированном полу поскрипывал мелкий песок, когда я подошла, встала рядом с белогривой женщиной и посмотрела в окно. Из темной бездны подул теплый ветер. Непостижимо далеко внизу я увидела яркий свет на строительной площадке ТиП.

— Я думала об истине. — Она снова улыбнулась. В ее голосе было нечто гипнотическое и в то же время забавное и независимое.

Двойственный образ: она всего лишь маленькая женщина из Харантиша в белой мантии мешаби . Ростом не выше моего плеча, тонкая, босая. И — она Золотая. Я подумала: «Глядя на тебя, я вижу другое лицо, атласную черную кожу и гриву, но такие же желтые глаза Народа Колдунов».

— Величайшая, но часто возглашаемая ложь, — сказала Калил, — что истина проста и что ее легко постичь. Но истина с ее скрытыми внутренними действиями и внешними масками сложна, а понять ее сложно или невозможно, и большинство людей в мире обречено умереть, так никогда и не познав самой малой ее доли.

Она мягко подошла к низкому металлическому столику с решетчатой поверхностью, села, скрестив ноги, и стала наливать в бокалы арниак . Я лишь изумленно смотрела на нее. Как бы следуя какой-то мысли, она добавила:

— У меня нет права на имя бел-Риоч. Я присвоила его. Это приносит мне пользу.

Наверное, у меня был смущенный вид. Она рассмеялась, коротко и приглушенно. Словно в некоем воспоминании о прошлом или видении я села рядом с нею на коврик из дел'ри. Арниак имел горьковатый привкус. Применяемый на Побережье яд руэссе не обладает запахом для ортеанцев, но для органов чувств землянина он очевиден. Здесь нет его вкуса… разве я ожидаю этого? Это удивило меня. Я не знала, чего ожидать.

— Вы снова стали Голосом Повелителя?

Она ухмыльнулась. Вблизи черты ее лица были не столь правильными: уголок ее левого глаза был слегка опущен.

— У меня нет в том необходимости. Не говорили ли вы мне, Кристи, что я окутываю себя покровом мистической непогрешимости? А если люди не верят полностью, то, по крайней мере, не выражают и недоверия; а у меня есть собственные «Голоса», чтобы держаться в курсе.

Я подумала: «Если дело дойдет до претензий на непогрешимость, то в этом ты не знаток. Это звучало едко. То, о чем ты хочешь знать, это Башня. Что же такого я могу сказать тебе о Чародее Рурик, что она пожелала бы сделать известным за пределами Башни?»

В унисон с моей мыслью Калил спросила:

— Кристи, всегда говорили, что в Башне только один Чародей на протяжении всех лет; это просто что-то такое, чему нас хотят заставить верить, или это верно?

— Скажите: зачем вам нужно это знать?

Она держала бокал с арниак ом в своих белых руках, кожа которых тускло мерцала, как золотоносный песок. Поверхность темно-красной жидкости мелко дрожала. Когда она взглянула вверх, ее желтые глаза были ясными.

— Всю мою жизнь у меня были видения. Только Чародей мог бы сказать мне, истинные ли это воспоминания о прошлом… если Чародей — это то, что утверждает Башня.

— Разве это имеет значение? — возразила я. — Послушайте. То, что вы слышите, это работающие экскаваторы Компании. Техника Земли здесь, на Орте. Что значит прошлое в сравнении с этим?

Она откинула нависшую на лицо белую гриву, наблюдая за мной.

Вступая в спор и не желая проявить неосторожность, я сказала:

— А что на самом деле значит Башня? Мы не можем сказать, являются ли их знания бессмертной памятью или только архивами, и как бы то ни было, у нас все-таки нет способа узнать, верна ли эта память. Три тысячи лет — длительное время. Воспоминания искажаются, а архивы гниют…

Калил, тщательно обдумывая мысль, чтобы понять, насколько она подходит, сказала:

— Может ли быть так, что ничего иного там нет? Великая Башня — не более чем коллекция поедаемых насекомыми пергаментов, а ее шпионы и агенты не менее подвержены ошибкам, чем те, что из Харантиша… И это то, во что я сейчас могу верить?

Обсуждай это, как можешь. «Пергаменты» — это применявшаяся Золотыми техника записи и хранения информации, но и она приходит в то же самое состояние. В мерцающем свете светильника я вдруг ощутила, что устала лукавить. Меня поражало, какую горечь я испытывала по отношению к старику, старому Чародею. Ко всем этим рассказам о сохраняемых в памяти жизнях. И я верила в это. Так много сожалений о стольких годах.

Харантийка сказала циничным тоном:

— Для моего города разница невелика. Все равно Сто Тысяч ненавидели бы нас за то, что они помнят об Империи, даже и без Башни, рассказывающей Домам-источникам о том, какие мы зловредные. — Тут в голосе Калил послышалась горечь. — Если бы прошлое не висело над нами как занесенный меч… что же, тогда бы мы не сидели взаперти в городе с откидными дверцами посреди пустыни. Они называют нас «золотыми метисами». В этой северной земле нас боятся. И Побережье тоже боится нас. Кристи, у меня были видения, в которых они предстают вовсе не такими невинными. Они заявляют, что были расой рабов для Золотых, происшедшей от аборигенов, обитавших в Топях… однако среди них были и такие, которые не являлись рабами и создавали Империю рука об руку с Золотым Народом Колдунов.

— Никто не безгрешен, — сказала я, услышав от нее «У меня были видения». И не смогла удержаться от вопроса: — Откуда вы знаете этот язык, шан'тай Калил?

— Возможно, на нем все еще говорят в моем городе. Возможно, я научилась ему в Башне. Возможно…

Пресекая провокацию, я сказала:

— У нас нигде нет информации об этом. Я смотрела. Ничего за десять лет в этом мире; если бы такое стало известно, то, думаю, мы где-нибудь услышали бы об этом. Что касается Башни… — Намереваясь объяснить, я сказала: — Всегда есть Чародей. Всегда есть другие, которые могли бы принять роль и продолжить ее, помня наизусть. Однако, что касается одного и того же Чародея в течение тысячелетий…

Я осеклась, пожалев о том миге, когда эти слова сорвались у меня с языка. Ей сказал об этом мой тон, если не что иное. Разве я сказала этому законченному харантишскому политику что-нибудь, кроме правды о ее традиционном противнике? Это было неосторожно. Возможно, более чем неосторожно… Но сейчас традиции не имеют никакого значения. Что значит соперничество между Кель Харантишем и Башней в Касабаарде, когда Побережье нападает на Сто Тысяч, а Земля доставляет сюда свою технику и войска? И не станет ли положение Рурик более безопасным, если они будут знать, что она лишь одна из многих, а не всеведущий авторитет? Не станет ли? Еще немного, и я смогу убедить себя в том, что нашла хорошие оправдания для одной глупой оговорки…

Я могла подумать только:«Теперь я в долгу перед нею: перед Рурик и перед Орте».

Арниак остыл, и Калил наклонилась вперед, чтобы подрегулировать спиртовку, на которой он подогревался. Эти стены заглушают звуки. Из других комнат-ячеек, находившихся внизу и со всех сторон, нельзя было ничего услышать. Калил бел-Риоч снова села.

— Хорошо, — сказала она, — тогда нет никого, кто оценил бы истинность моих видений Империи… кроме меня самой.

Я невнятно возразила. Она не слушала. Взгляд глаз этого холодного золотого лица был таков, что я подумала: «Это для нее поворотный пункт, но как же так? Почему? Какой же она только что сделала выбор? Могла ли я остановить ее?»

Калил почти шепотом добавила:

— И мне нечего опасаться ее.

Ничего не опасаться… и ничего не добиться. Если это не внедрено в мою память Башней, тогда откуда этот Раквири вызвал то видение? И если Молли тоже испытала это на себе, то не было ли видение вызвано для нас извне? Не знаю. О, вы можете сказать, что устраивая путаницу в моем мозгу, Чародей использовал информацию из Архивов Башни…

Это очень разумное объяснение тому, почему я не могу в это поверить ?

Я сидела обливаясь потом, с пересохшим горлом.

Калил, все еще с каким-то новым выражением осторожности на лице, на мгновение повернула голову в сторону окна, глядя на пропеченный жарой темный ландшафт, на горькое бесплодное море.

— Видела ли я Золотых? — В моем голосе появилась хрипота. — А вы? Я не знаю.

Калил бел-Риоч ответила:

— Я видела. Я вижу.

Не глядя на меня, она протянула шестипалую руку с чешуйчатым узором, и та, сухая и теплая, легла на мою. И я почувствовала, как это прикосновение будто проникло под мою кожу и очистило меня насквозь.

— Когда Эланзиир был цветущей землей, а не пустыней… Я вижу Город Над Внутренним Морем, ясным днем, во время войны…

— Хирузет , свечение…

Шум моря, плещущегося возле гигантских пристаней…

Свет всех цветов радуги. В воздухе — неожиданный запах, тяжелый, душистый. Это аромат лета. Влажная жара. Свет, это удивительное сияние, исходит от хирузета: хирузет, испускающий живой свет.

Нависший надо мной город закрывает солнце.

Под гигантскими колоннами из хирузета, держащими город, в глубинах моря висят темно-зеленые тени. Огромные, парящие в воздухе пролеты изгибаются во все стороны, и их тень падает на Внутреннее Море. А в бесконечной дали я вижу край чистой воды, отливающей золотом: это далекая линия горизонта между городом и морем.

Башни этого невероятным образом удерживаемого города сливаются с бледно-голубым небом и льющими свой свет совершенно неузнаваемыми плеядами дневных звезд. На башнях движутся небольшие фигуры, тонкие и очень яркие.

А хирузет излучает голубой, бело-голубой и сверкающий, как алмаз, свет. Этот свет задевает глубокие инстинкты: стремление к садам, к островам, куда никогда не приходит темнота, к миру, совершенно иному, чем этот, пронизанный невыносимым огнем и светом.

И одна из нас говорит : «Вот город наших врагов. Тебе хватит смелости сделать это?» А другая отвечает : «Я могу, я делаю и сделаю это».

Мы довольно долго стоим и смотрим, как слабеет свет солнца, падающий на город, как наступают и отступают сумерки. Солнечный свет освещает пространство под городом, лежащее между ним и морем. Выше, миля за милей, тянутся башни, мосты, улицы, зубчатые стены, купола, фонтаны. Сейчас Город Над Внутренним Морем лежит как мечта из камня под звездами столь яркими, что они сливаются друг с другом, пылая в небе подобно белому фосфору. Небольшие светящиеся сферы висят гроздьями под навесами крыш или мерцают как сигнальные огни для идущих на посадку пилотов. У основания одного из этих огромных пролетов, который одновременно — мостовое сооружение, ведущее вверх, в город, стоим мы, а хирузет охвачен слабым живым свечением.

Поскольку мы вошли в город, здесь будет пустыня. Поскольку мы вошли в город, великое подвергнется разложению, их тела будут лежать непоглощенными…

…поскольку мы вошли в город. Мы — несущие смерть. Как мы войдем?

И я вижу ее лицо, озаренное светом звезд, кожу цвета золотоносного песка, белую гриву, вижу глаза, желтые, оттенка детской невинности и цветов. Она опускается на колени на холодную землю. Перед нею пролет и арка моста.

—  Иди и кричи: Зилкезра мертва, Зилкезра из Верхних Земель мертва и разлагается, а тело ее не должно лежать непоглощенным. А когда ты придешь к первым воротам, кричи это, и они вышлют людей Сантендор'лин-сандру, чтобы отнести меня домой и предать мою плоть обряду. Кричи это и у вторых ворот, и в город пошлют известие о том, что все могут видеть, как я вхожу, а вся раса рабов и человеко-животных будет заперта внутри стен, и так я пройду в город. А когда ты минуешь третьи ворота, кричи — и придет сам Сантен-дор'лин-сандру, Повелитель Феникс, чтобы сделать то, что необходимо для того, кто его крови, и так я пройду в город, и так умрет этот город.

Я спрашиваю:

—  Ты решилась на это?

— Я как и все мы: у меня нет родных, и никто не последует за мной. Я решилась убить моих врагов. Ты сделаешь это?

— Я могу, я делаю и сделаю это.

И я иду вверх по наклонному пролету из хирузета, по одной из опор города. Подо мной нет ничего, кроме камня и воздуха. И у огромной арки нет никого кроме рабов, этой расы, которую мы вывели, влив нашу кровь в ночных охотников из северных топей: с когтистыми руками, грубыми гривами, с полупрозрачными кожистыми перепонками на глазах. Они закрывают лица, завидя того, в ком течет Золотая кровь. Я говорю:

—  Зилкезра мертва, Зилкезра из Верхних Земель мертва и разлагается, а тело ее не должно лежать непоглощенным.

В это время, когда идет война, ворота закрыты, и в ночном небе не рыщут воздухолеты. С моря дует холодный ветер. Наконец приходит охрана первых ворот, женщина Золотой крови:

— Входи в город, кровная родственница Сантендор'лин-сандру. Вноси эту мертвую плоть в город, и будет сделано то, что должно быть сделано. Но прости нас за то, что мы забираем у тебя мантии и оружие.

Она зовет наших людей (раса рабов не должна прикасаться к нашим телам), и шестеро приносят похоронные носилки, кладут на них обнаженное тело Зилкезры, которое не двигается, не дышит и не говорит. А я иду рядом нагая, пока они несут тело в город, ко вторым воротам.

Здесь мало светящихся сфер, и здания вокруг нас, закрывающие небо, стольмассивны, что я знаю: мне вряд ли видна их десятая часть.

—  Зилкезра мертва, Зилкезра из Верхних Земель мертва и разлагается, а тело ее не должно лежать непоглощенным. Пусть люди нашей крови придут и видят, как ее несут домой, в залы Сантендор'лин-сандру.

Начальник охраны вторых ворот — молодой человек, говорящий со своими стражниками. Я вижу их, идущих вперед по темным улицам. Звуки их шагов отдаются двукратным эхом: это смутное воспоминание о пространстве, что находится под нами, между городом и морем. Начальник охраны говорит:

— Входи в город, кровная родственница Сантендор'лин-сандру. Вноси эту мертвую плоть в город, и он сделает то, что должно быть сделано. Но прости нас за то, что мы связываем вам руки и заковываем ноги, живые и мертвые.

И так мы проходим в Город Над Внутренним Морем: шестеро Золотой крови, держащие носилки, Зилкезра, которая не двигается, не дышит и не говорит. Ее руки и ноги связаны шелковистыми шнурами, а мои — закованы в железо, в это время, когда идет война. И, идя следом, я вижу, как на огромные террасы и марши лестниц, ко входам на широкие улицы и на мосты длиной в семь пролетов выходят люди, чтобы наблюдать прохождение процессии. Они — истинные Золотые, с белыми гривами, пламенеющими в ночной прохладе, и золотыми глазами с холодным взглядом смерти.

У третьих ворот я кричу:

—  Зилкезра мертва, Зилкезра из Верхних Земель мертва и разлагается, а тело ее не должно лежать непоглощенным. Пусть придет Сантендор'лин-сандру, чтобы сделать то, что должно быть сделано.

И открываются третьи ворота, впуская нас в город в городе, где почти нет света, в паучье сердце и логовище Повелителя. Я следую за носилками по широкой и длинной лестнице к террасе перед резными дверьми, колоннами и входом, погруженными в темноту. Там они ставят носилки, и она лежит без движения, бездыханно и молча: цветные пятна разложения уже заметны под поверхностью ее кожи.

От светящихся серо-голубых хирузетовых стен отражается эхо. Звучит древний язык Золотой Империи. Я вижу, как стражники отступают от носилок, а она лежит лицом к холодным звездам: Зилкезра из Верхних Земель, сестра Сантендор'лин-сандру.

Против воли наши уста вторят ему, вторят по принуждению. И вот Сантендор'лин-сандру: высокий, стройный и сияющий, похожий на белое пламя, и глаза его желты, как лето, желты, как солнце на Внутреннем Море. Он стоит в тени колонн.

Я кричу, возвышая голос:

—  Зилкезра мертва, Зилкезра из Верхних Земель мертва и разлагается, а тело ее не должно лежать непоглощенным.

А Сантендор'лин-сандру смеется. Он показывает тонкие руки в перчатках из какого-то легкого и непроницаемого материала. Этот смех немного язвителен.

— О, браво, сестра! Что же, ты проглотила яд ради меня? И я должен забыть нашу давнюю неприязнь и принять твой ядовитый труп в свое тело? Ты хочешь, чтобы я ушел в небытие, как это сделала ты? О нет, сестра! Ради такого я не стану этого делать. Ни капли твоей крови, ни кусочка твоей плотин не съем…

Шок волнами распространяется от источника этого голоса. Я слышу крик толпы при таком святотатстве и слышу, как он снова смеется. Он поднимает одну из рук в перчатках, и в ней блестит нож, мерцает на фоне темноты.

— …но я разбросаю тебя, твою кровь и тело! Смотри, вот что я сейчас сделаю. Ты убила себя напрасно!

Мои руки и ноги скованы цепями, и я могу двигаться вперед, лишь шаркая ногами, а она… она! …лежит перед ним скованная и связанная. Я протестую:

—  Она жива! Она еще жива…

Прежде чем я снова смогла что-либо сказать, Сантендор'лин-сандру бросается на нее всем своим телом и в неистовстве делает разрезы. Она вскрикивает, по лицу ее льется кровь, и этот крик заставляет трепетать весь каменный город. Его нож режет шнур, которым связаны ее руки, и глубоко рассекает ее запястья. Зилкезра раскидывает в стороны руки, разбрасывая капли крови. Сантендор'лин-сандру отпрыгивает назад, на его лице ее кровь. Стражники бегут прочь, толпа приходит в панику, а она… встав на ноги, с изрезанным лицом, смеется… и в ее взгляде, направленном на меня, светится настоящее торжество:

—  Итак: вот моя месть. Итак: вот моя любовь. Итак.

А затем почти нежно она обращается к Сантендор'лин-сандру, который, застыв в паническом ужасе, смотрит на ее кровь на своих руках:

—  Это не причинит тебе боли, любимый брат. Мой яд не для тебя. Еще не для тебя. Зилкезра мертва, Зилкезра из Верхних Земель мертва и разлагается, а тело ее будет лежать здесь непоглощенным.

Она нагибается, поднимает нож: и проводит лезвием по своему горлу. Кожа морщится под нажимом металла, а затем расходится; выступают наружу окровавленные ткани, и когда она падает, по груди ее льется кровь.

А он, Сантендор'лин-сандру, в замешательстве смотрит на меня.

— Что это за месть для нее… прийти сюда, превратить себя вмертвую плоть и никому больше не причинить вреда?

Я опускаюсь на колени рядом с ним и вытираю с хирузета немного ее крови.

—  Не все яды для нас, ты, которого будут называть Сантендор'лин-сандру, Повелителем Фениксом и… Последним Повелителем.

Ее кровь, теплая и обильная, может выращивать вирус, смерть, которую создали она и прочие. Не могла ли раса рабов создать это передающееся с кровью бесплодие, которое сделает нас последним поколением? Да, именно так: она создала смерть, которая, подобно раку, преобразует вещи, чтобы питаться их субстанцией и трансформироваться…

—  Смотри.

Слабое свечение живого хирузета уже потускнело. Сантендор протягивает руку, чтобы прикоснуться к пятну, к лишайнику, к цветку: хирузет под его рукой превращается в мертвый кристалл. Быстро распространяясь, как образуется лед на воде, как трещина на зеркале… распространяясь к ближним колоннам, террасам, башням этого города из хирузета… Распространяясь неудержимо, пока не выровняется эта земля, само это море, превращенные в кристаллическую смерть…

—  Это принесла она. Она выпустила это на свободу. Она дала тебе великий дар, брат Зилкезры. Она дала тебе смерть всех городов, смерть Империи.

Начинает мерцать ночной воздух. Когда этот генетически сконструированный вирус распространяется, он размножается, превращая хирузет в мертвую материю, и освобождаемая им энергия может убить почти все расползание самого этого камня.