– Конечно, – согласился Саймон, нахмурясь.– Будет неразумно давать ему повод для визита Вашим затянувшимся отсутствием.

– Я бы не хотела вмешиваться в Ваши дела, мой господин, – скромно потупила глазки Элинор, – но если я нахожусь под защитой короля и здесь Вы и Ваши люди, нельзя ли сэру Джону вернуться в свои земли?

– Пожалуй, это будет разумным, – ответил Саймон.– Я не хотел сам предлагать Вам это, леди Элинор, чтобы Вы не подумали, будто я лишаю Вас Ваших защитников. Однако, если Вы доверяете мне, будет неплохо, если сэр Джон поспешит назад; в свой замок так скоро, как будет удобно Вам и ему.

– Я верю в добрые намерения королевы относительно меня, – Элинор про себя подумала, сколько раз ей придется читать «Отче наш», замаливая свою ложь.– И я уверена, что Вы исполните волю королевы.

Ну, уж эти-то слова, по крайней мере, не навлекут на нее гнев Господень!

– Кроме того, – хозяйка Роузлинда дразняще улыбнулась, – ходят слухи, что Вы, сэр Саймон – благородный рыцарь, борец за справедливость и добродетель. Или это только слухи?

На загорелом лице сэра Саймона слегка проступил румянец смущения, но он рассмеялся.

– Ну, что касается слухов, то Вы услышите обо мне не только хорошее, но и плохое. В одном могу Вас уверить: я никогда не нарушал клятву и не преступал закон.

– Уверена, что это так, – мягко ответила Элинор.

Ей хотелось продемонстрировать Саймону свое полное доверие и восхищение, но так, чтобы не смущать его. И она ловко перевела разговор на другую тему:

– Надеюсь, нам не надо опасаться набегов фламандцев. И Мерси, наверное, в безопасности, ведь французы просто утонут в наших болотах, если будут настолько глупы, что попытаются преодолеть их. Пожалуй, только нидерландцам они нипочем!

Румянец на лице Саймона, вызванный комплиментом Элинор, постепенно исчез. Живая беседа продолжалась, и Саймон рассказал о возможном родстве Ричарда и герцогини Фландрии.

Наконец, со стола убрали сладости. Саймон потянулся и, неожиданно для самого себя, зевнул.

– Извините! – воскликнул он, удивленный такой непроизвольной реакцией.

Элинор понимающе, с участием улыбнулась:

– Вы устали, мой господин. Вам пришлось поздно лечь и рано встать. Жара и обильная пища – все это прибавило сонливости. Но ведь Вы сейчас никуда не торопитесь, не так ли? И можете отдыхать сколько угодно?

– Я и сам не знаю, – искренне ответил Саймон.– Даже королева подчас не знает, где она будет, и что будет делать, поэтому она не говорит мне ничего. Я только знаю: она думает, что Вам понравится при дворе…

Это было не совсем то, что говорила королева, но Саймон был не настолько глуп, чтобы повторять ее слова Элинор. А королева ясно дала понять своему доверенному лицу, что было бы неразумно позволить Элинор свободно управлять своими вассалами. Это поможет окрепнуть ее привычке к независимости, и будет уже поздно и не так-то легко ее обуздать. Но сейчас Элинор по-детски обрадовалась.

– Несомненно, понравится, – польщено согласилась она.

Саймон отвел взгляд в сторону. Ему причиняла страдания мысль о том, что по воле королевы он вынужден поощрять и поддерживать эту трогательную доверчивость. Он чувствовал, что поступает не совсем красиво и по отношению к Элинор, и по отношению к ее вассалам. Они ведь не виноваты в том, что доверяют ему лично и его авторитету честного служаки.

Справившись со своими чувствами и мысленно поклявшись в том, что, пока он жив, он будет защитником Элинор, и никакие лишения и потери не коснутся девушки, Саймон продолжал:

– Поэтому я не знаю, прикажет ли королева отправиться в путь завтра или мы задержимся здесь на несколько недель. А это значит, что мне следует завершить проверку как можно скорее.

Обед был закончен. Сэр Джон и сэр Андрэ, извинившись, удалились. Однако Саймон не воспользовался их уходом, чтобы немедленно приступить к выполнению своих обязанностей. Удобно расположившись в кресле, он лениво наблюдал за тем, как слуги и служанки, убирая со стола, бросали на пол объедки псам и кошкам и собирали более съедобные куски, чтобы у ворот замка подавать милостыню нищим странникам. Звук их приглушенных голосов и смех, доносившийся до него, успокаивал. Саймону внезапно пришло в голову, что, должно быть, очень приятно быть хозяином такого замка, где царит идиллия в отношениях между юной хозяйкой, ее вассалами и слугами.

Так размышлял Саймон. Как воспитанная женщина, Элинор терпеливо молчала. Но Саймон ощущал ее присутствие. Она заметила быстрый взгляд, который он бросил на нее исподтишка, и довольно улыбнулась. Она не могла видеть тень сожаления в глазах Саймона, который с горечью думал о том, что такая жена, как Элинор – с ее красотой, добротой и умом, – не для него, и такое поместье тоже не для него. Он беден, она – богата, он стар, она – молода. У них не было ничего общего, ничего. Он не мог ничего предложить королю или королеве в обмен за такую дорогую награду. Да если бы и мог, было бы грешно принять ее – грех и позор связать судьбу этой цветущей девушки с такой стареющей и неуклюжей развалиной, как он.

«Ну, хватит об этом!» – Саймон быстро поднялся и поклонился:

– Моя госпожа, ничего не принесло бы мне большего счастья, чем быть здесь с Вами весь оставшийся день, но, к счастью для Вас, в чем Вы немедленно убедитесь, я не могу отказать себе в удовольствии почувствовать себя управляющим. Долг повелевает вернуться к обязанностям, возложенным на меня королевой, как бы мне этого ни не хотелось. Утешает одно: я надеюсь тем самым, к Вашему удовольствию, освободить леди и от своего присутствия, и от наскучивших ей обязанностей надзора за клерками.

– Вы вежливы, но не очень правдивы, мой господин, – со смехом ответствовала Элинор, вставая.– Даже если бы Вы были безобразны, как обезьяна, и тупы, как баран (а Вы – ни то, ни другое), я с большим удовольствием предпочла бы Ваше общество любому другому занятию здесь. Когда я слушаю Ваши рассказы о незнакомых странах, о раутах и турнирах, о битвах и перемириях, я не только исполняю долг хозяйки. Поверьте, я получаю истинное наслаждение. Да, да, это не пустой комплимент, – настойчиво повторила она, когда Саймон покачал головой. – Ваши рассказы приоткрыли мне глаза на иной мир, заставили забыть о никчемном вышивании и даже о том, как пошло служанки ябедничают друг на друга!

Хотя то, что сказала Элинор, было истинной правдой, Элинор неспроста, вполне сознательно льстила рыцарю. Если Саймон собирался вновь объезжать поместья, она хотела поехать с ним. Хозяйка Роузлинда не знала, что она уже упустила свой шанс. Но у Саймона накопилось немало вопросов, на которые он надеялся получить ясные ответы, как только раскроет таинственную «книгу моей госпожи Элинор». Главное, он хотел точно знать, насколько же облапошили его простодушную подопечную. Элинор надеялась, что для нее не все потеряно, хотя исправляла книги она в спешке, а спешка к добру не приводит! Она заметила, что взгляд Саймона скользнул к глубокой нише у окна напротив. Там стояли удобные скамьи, соблазняя уютными формами сидений, обдуваемых легким летним ветерком. Саймон взглянул на Элинор и чуть не поддался искушению, даже приподнял руку, как бы приглашая ее насладиться послеобеденным отдыхом в оконной нише. Но затем он вздохнул и опустил руку:

– Увы! Ваш долг обязывает Вас, а мой – меня. В какой комнате Ваши писари ведут и хранят расходные книги?

– Боже! И не грешно в такой день корпеть над цифрами! – Элинор попыталась остановить Саймона.

– Даже в такой день! – в голосе рыцаря послышались жесткие нотки.

Конечно, он не сердился на Элинор. Скорее Саймон разозлился на себя, поняв, что цепляется за любой предлог, чтобы подольше остаться наедине с ней, слушать журчание ее голоска, любоваться непринужденной грацией ее движений, впитывая неповторимые ароматы беспечной юности. А Элинор, которая никогда не уступала в споре мужчинам, на этот раз безропотно умолкла, чувствуя свою вину.

– Расходные книги в комнате, следующей за Вашей, мой господин. Но я не знаю, где сейчас писарь, – поспешно сказала она, повернулась и исчезла.

Если бы Элинор обернулась и увидела убитое горем лицо Саймона, это избавило бы ее от нескольких тревожных часов. А если бы Саймон последовал за ней и попросил помочь разобраться в записях, это избавило бы его от бесполезной работы, на которую ушло полдня.

Изменения, внесенные Элинор в расчетные книги, были тщательно продуманы и умело выполнены. Саймон даже сначала не понял, что отдельные места переписаны. Его настойчивость отчасти объяснялась убежденностью в том, что Элинор обманывают, а отчасти тем, что он никак не мог сосредоточиться: образ Элинор стоял перед ним, тревожа, волнуя и радуя… Поэтому Саймон снова и снова машинально пробегал глазами отдельные статьи расходов и доходов, пока не обнаружил, что расходы не сходятся с доходами.

Не сводя глаз с колонок аккуратных цифр, Саймон удовлетворенно присвистнул. Возможно, в его полномочия не входит задача выпороть этого писаря, но он обратится с такой просьбой к аббату или к епископу, чтобы никому впредь не повадно было так шутить со счетами Роузлинда.

Он встал из-за стола, позвал слугу и приказал привести писаря, который в замке пишет книги. Через несколько минут перед рыцарем предстал уже немолодой и хилый монах. Он был бос, ряса, сшитая из грубой ткани в заплатах, казалась недавно выстиранной.

Саймон был озадачен. На своем веку он повидал немало ханжей в рясах, но этот, кажется, не принадлежал ни к одной известной ему категории. Глаза вошедшего были чисты, вопросительно, но без страха, смотрели на него.

– Это ты писал книги для леди Элинор? – спокойно спросил Саймон.

– Да, – ответил старик. – Это большая честь услужить леди, которая…

– И большая выгода! – резко прервал его Саймон.

– Иногда, но…

– Иногда? – грозно воскликнул Саймон и свирепо добавил:

– Так чего же ты дрожишь? Старик виновато потупился:

– Конечно, это правильно, что меня нужно проверять и поправлять, аще писал не дух святой и не ангел, а человек, бренен и грешен. Я не раз говорил об этом моему аббату, а он твердил, что леди Элинор так молода…

– Святой! Ангел! – возмущенно фыркал Саймон.– Так твой аббат тоже имеет выгоду от этого?

– Мой аббат действительно святой человек, – ответил монах с укором.– Он не ищет мирской выгоды, да ее и нет от моей простой работы.

– Рад это слышать, хотя сильно подозреваю, что это не так…

Явный сарказм в голосе Саймона, казалось, смутил монаха, но вот на его лице мелькнула улыбка, он склонился в поклоне:

– Мой добрый господин! Вы заметили мои прегрешения – я благодарю Вас, если Вы укажете на них. Я провел долгие часы за этим столом, и для меня будет радостью поделиться с Вами…

– Поделиться! – взревел Саймон, взбешенный наглостью монаха, уверенного в том, что можно купить его, Саймона, молчание.– Да я задушу тебя, церковная крыса!

Старик испуганно отпрянул назад:

– Так там нет ничего дурного, мой господин, – пролепетал он.– Я не употребил ни одного несовместимого с целомудрием слова, опускал описания плотских страстей, оставляя только рассказы о деяниях благородных и храбрых рыцарей…

– Так ты… Ты переписываешь для леди рыцарские романы? – задохнулся Саймон.

На своем веку он повидал немало проходимцев в сутанах, стремящихся взять от жизни куда больше, чем дать Богу, видел и тех, кто со слепым фанатизмом следовал заповедям Христовым, истово служа церкви и людям. Как только он взглянул на этого монаха, то почувствовал, что он относится ко второму типу, и, как ребенок, обрадовался своей правоте.

– Да, но я также переписываю для госпожи жития святых, – приободрился старик, пытаясь задобрить Саймона.– Рисую цветные буквицы и заставки. И когда небрежением моим помылка чинится, бью поклоны в часовне, пока благодать Божия не снизойдет на меня. Я понимаю Ваш гнев и смиренно приму наказание, но сам аббат разрешил мне переписывать рыцарские сказания, ибо молодая…

– Конечно же, можешь, – Саймон еле сдерживался, чтобы не рассмеяться над нелепой ошибкой.– Слуга не понял меня. Я хочу поговорить с писарем, который ведет расчетные книги.

– Какие расчетные книги?

– Вот эти, – показал Саймон на открытую рукопись в деревянном переплете.

Саймон снова стал серьезным. Неужели опять придется выслушивать уклончивые ответы и видеть притворные непонимание и тупость?

– А, эти! Это книги нашей леди. Писарь? Не знаю. Возможно, иногда помогает отец Френсис, но…

–Но Господь наш пишет их своим мизинцем, – не удержался от колкости рыцарь.

Старик выпрямился и строго произнес:

– Даже сильным мира сего не дозволено богохульствовать.

– Тогда скажи же мне, наконец, кто пишет эти книги? – заорал Саймон во всю силу своих легких, так что монаха чуть не выдуло из комнаты.

Пока тот собирался с мыслями, Саймон услышал шепот среди челяди и стремительный перестук каблучков, бегущих через анфиладу покоев.

– Мой господин, мой господин, – старик умоляюще протянул руки.– Не гневайтесь так. Я же уже сказал Вам, что это книги леди Элинор.

Саймон закрыл глаза и сглотнул, с трудом сдерживая приступ бешенства. У него зачесались руки – одолевало искушение пустить их в ход и прибить туповатого монаха.

– Я уже слышал это, – наконец, успокоился рыцарь и грозно продолжил:

– Монах, не испытывай моего терпения! Скажи мне, кто пишет слова и цифры в книгах леди Элинор. Понятен мой вопрос?

– Он мне был всегда понятен, мой господин. Я не знаю, почему Вы меня не выслушаете. Леди Элинор сама пишет слова и цифры на страницах книг, которые лежат здесь вместе с перьями, которые я затачиваю для нее!

Саймон обернулся на стол, снова непроизвольно сглотнув.

– Сама леди Элинор? – повторил он растерянно и вдруг услышал ее голос:

– Да, а в чем дело?

Девушка, подбоченясь, стояла в передней. Свет падал на ее лицо, щеки пылали огнем, глаза горели гневом и казались совсем черными.

Медленно до Саймона доходил смысл слов монаха, их связь с тем, что обнаружил он сам. Краска гнева и стыда залила его щеки, а Элинор обняла тщедушного монаха за плечи:

– Можешь идти, брат Филипп. Это мое дело, и я разберусь сама!

– Но он богохульник и…

– Это мирские заботы, а не слуг Господних, – сказала твердо Элинор.– Он не причинит ни тебе, ни мне вреда. Можешь идти.

Ах, как хотелось Элинор быть такой же уверенной, каким казался ее голос! Она не боялась, что Саймон ударит ее. Пара тумаков не такая уж и большая цена за мир. К сожалению, она не могла предоставить Саймону возможность дать выход своему раздражению, так как прихожая соединялась с парадной залой. Там толпились слуги, которые, несомненно, бросятся ей на помощь. Страшно подумать! – простолюдины поднимут руку на посланника короля!

Лицо Элинор стало белым, как снег, когда она на секунду представила, что может произойти, если Саймон на глазах челяди ударит ее, и какие печальные последствия это повлечет за собой!

Но Саймон не сделал к ней и шага. Он вернулся к столу и, обойдя его, снова сел на стул. Он подумал, что должно же быть какое-то совсем невинное объяснение этим расходам.

– Я просматривал Ваши расходные книги, – начал он мягко.

И здесь Элинор допустила ошибку. Она злилась и на Саймона, так напугавшего брата Филиппа, и на себя, допустившую столь непростительные промахи.

Злость – не лучший союзник, и Элинор, забыв об элементарной осторожности, выпалила:

– И Вы обнаружили, что я подделала записи? Но, мой господин, я не понимаю, почему Вы занимаетесь прежними счетами! Ваше дело – контролировать мои счета со дня установления опеки!

Саймон открыл рот от удивления. Он с трудом воспринял тот факт, что Элинор умеет считать, читать и писать настолько хорошо, что сама ведет учет расходам и доходам. И это невинное дитя, белое и чистое, как лилия, отважно бросается защищать подделку, полностью отрицая его власть, авторитет, полномочия, данные королевой! Это настолько ошарашило, что лишило его дара речи.

Правда, мелькнула мысль, что лилии вырастают и на кладбищенских погостах, но он отогнал ее прочь и произнес первое, что пришло в голову:

– Мне положено знать все, что касается моих полномочий. Остальное – безразлично.

– Вы хотите сказать, – вскрикнула Элинор взбешенно, – что я обязана отчитываться перед Вами за все безделушки, которые мне покупали дедушка и бабушка лет десять назад? Или за соломенные куклы, в которые я играла, когда мне было три года? Возможно, доблестный рыцарь, Вы хотите, чтобы я отчиталась за молоко, которым меня вспоила кормилица?

– Прекратите издеваться! – закричал Саймон, так резко вскочив со стула, что тот с грохотом упал на пол.– Какое отношение имеют к опекунству соломенные куклы и молоко кормилицы?

– Вот это-то я и хочу выяснить, – фыркнула Элинор.– Хочу четко знать пределы своих возможностей. Если я обязана отчитаться перед Вами, сколько я потратила в прошлом году, почему бы мне не дать Вам отчет и за гроши, которые платили моей кормилице? Я хочу знать, сколько же Вы, мой рыцарь, и моя милостивая королева оставите из доходов моих, понимаете, моих, поместий лично мне и моим вассалам.

Саймон хотел, было заявить, чтобы Элинор прекратила нести чушь, но слова застряли у него в горле. Нет, не глупости городила эта девчушка, а в грубой, в высшей степени оскорбительной для него форме задавала вполне разумные, жизненно важные вопросы, ответы на которые, увы, не знал и он… Сама мысль о том, что она была способна и додуматься, и задать такие вопросы, она, у которой румянец невинности так быстро заливал щеки, – эта мысль выбивала Саймона из колеи, и это злило его.

– Вы ни за что не обязаны отчитываться, что было при жизни вашего деда, – огрызнулся он, – и давайте прекратим этот детский лепет по поводу соломенных кукол и кормилиц.

– Ах, значит, Вы имеете в виду, – не успокаивалась Элинор, – что я должна дать отчет за каждую мессу, которую я служила за упокой души моего дедушки и которая не была указана в его завещании? Или же я должна объяснить Вам, почему я выбрала на траур парчу, а не другую ткань?

– Конечно, нет! – загремел выведенный из себя Саймон.

Он уловил какое-то движение за оконными проемами сзади себя, но даже не обернулся. Рыцарь не был вооружен, только нож для разделки мяса висел на поясе. В разгар яростного спора Саймону было не до того, чтобы опасаться за свою жизнь. Когда он был юстициарием (Верховным судьей и наместником короля), он получил столько же шрамов от предательских попыток убить его, сколько на полях сражений. Но там, где открыто бушует ярость, нет места предательству и ударам из-за угла.

– Так, когда же, милый гость, мы начнем отчет? – ехидничала Элинор. – Не соблаговолите ли назначить время? Скажите, когда я должна буду отчитаться перед Вами за то, что купила четыре пары туфель вместо двух?

– Да заказывайте хоть четыреста пар! – прорычал Саймон.– Меня это не волнует.

Он чувствовал, что спор перерастает в перебранку, не достойную рыцаря и мужчины, но не видел способа, как прекратить ее. Он постарался взять себя в руки:

– Я просто прослежу за тем, чтобы впредь Вы не поступали так. А то, что Вы делали до того дня и часа, как я стал королевским опекуном, меня, поверьте, не касается!

– Тогда почему Вы, как шпион, без моего ведома суете свой нос в мои траты за последние два года? – саркастически спросила Элинор.

Если бы слова могли разить наповал, Саймон уже наверняка бы был бездыханным. Да и так он потерял дар речи от обиды, железным обручем сжавшей сердце. Он же хотел защитить Элинор – эту… эту злюку, которая нуждалась в чьей-либо защите не больше кобры или разъяренной тигрицы.

Когда же рыцарь с трудом подобрал слова для достойной отповеди, фурия на его глазах внезапно вновь преобразилась в невинное создание.

– Давайте прекратим эту перепалку, – умоляюще сказала Элинор, слеза предательски блеснула в ее ресницах.– Я ни на йоту не хочу умалять Вашу власть, мой господин. Ваше право и Ваш долг знать, что приносят поместья и…– она чуть всхлипнула, – сколько можно оставить на пропитание мне и моим людям.

– Прошу Вас не возлагать на меня вину за эти траты, возможно, я и была мотовкой до получения вердикта короля, ну… и еще две недели… Я прошу Вас оставить мне самую малость, и Вы вольны распоряжаться всем остальным, как Вам будет угодно.

На мгновение Саймон потерял дар речи:

– Оставить Вам самую малость? Да кто собирается лишить Вас принадлежащего Вам? – угрожающе спросил он, но уже более спокойно.

– Смею надеяться, что никто, по крайней мере, здесь, – ответствовала Элинор.– Я только хочу знать, что принадлежит мне, а что – кесарю. Сейчас в моем сундуке лежат пять фунтов, собранные на мессу. Могу ли я передать их церкви или принести их Вам?

– Вы подозреваете меня в намерении Вас ограбить? – задохнулся от возмущения Саймон.

– Конечно, нет, мой повелитель, – поспешно воскликнула Элинор. Она вовсе не хотела, чтобы королевского опекуна хватила кондрашка прямо на ее глазах и в ее замке. Судя же по багровому лицу Саймона, подобный исход был близок.

– Объясните внятно, кому принадлежит рента, собранная до указа короля, – мне или английской казне?

– Объяснить внятно! А Ваши вопросы внятны? Соломенные куклы! Кормилицы! Пять фунтов на мессу! – в бессильной ярости, выскочив из-за стола, Саймон всей своей громадной фигурой надвинулся на хрупкую Элинор, сжимая и разжимая кулачищи. Казалось, еще мгновение – и он переломит ее, как тростинку!

Увы! Этот прием не сработал! Элинор привыкла к тому, что в ее присутствии мужчины почтительно вставали, да и рост рыцаря не произвел на нее особого впечатления. Она казалась несколько озадаченной реакцией рыцаря – и не более того!

Постепенно к Саймону возвращалась способность рассуждать здраво. Багрянец начал сходить с лица, глаза перестали метать молнии. Выразительные, дымчато-серого цвета, они светились печалью.

– Вы сделали это нарочно? – спросил он мягко, и голос чуть дрогнул.

Этот цветок, это невинное дитя, эта… ядовитая змея! Эта фурия умышленно вывела его из себя!

– Конечно! – быстро согласилась Элинор.– Мне хотелось знать, за что нужно отчитываться.

– Нет, я имею в виду не Ваши вопросы. Вы разозлили меня умышленно. Почему?

Элинор снизу вверх посмотрела на Саймона. Длинные пушистые черные ресницы смущенно взметнулись:

– Согласитесь, если я поступила так с умыслом, будет глупо сказать Вам, почему, разве не так?

Она немного помолчала:

– Поверьте, я не собиралась приводить Вас в ярость. Я сама была рассержена тем, что Вы так напугали брата Филиппа. Он ведь не от мира сего.

– Я понял это, но поздно. Извините, но я уже был по горло сыт тупостью Ваших старост и управляющих. Мне показалось, брат Филипп дудит в ту же дудку. Кстати, Вы не разъясните мне причину этой притворной тупости?

– Это было сделано назло Вам, – быстро отвечала Элинор.– Не скрою, по моему приказу. Ваше право и долг – осмотреть земли и опросить людей, но Вы отправились без меня. Это обидно! Мне захотелось продемонстрировать Вам, как мои люди любят меня и подчиняются мне. Умоляю, не наказывайте их! Но никто не солгал Вам. Это я запретила.

– Действительно, – Саймон покачал головой. – Как можно солгать, когда тебе отшибло память! Старая уловка, но я стреляный воробей, и меня на такой мякине не провести. Но Вы не ответили на мой вопрос, возможно, вначале у Вас и не было намерения разъярить меня, но Вы это сделали! И сделали сознательно. Почему?

Саймон наблюдал за Элинор. Еще ни один мужчина не отважился поступить так, как это хрупкое дитя!

Глухой звук снаружи заставил его отвести взгляд от Элинор. Он увидел шеренги молчаливых зрителей. И если кое-кто из челяди ретировался под его грозным взглядом, то сэр Андрэ и сэр Джон не шевельнулись.

Саймон провел рукой по лицу, а Элинор быстро обернулась:

– Кто вас звал? Что вы здесь делаете? – гневно спросила она.

Сэр Андрэ выступил вперед и, жестом показав на челядь, ответил:

– Они опасались, моя госпожа, что Вам грозит опасность, и позвали нас…

– А вы тоже подумали, что леди Элинор нуждается в защите? – бесцветным голосом спросил Саймон.

Сэр Джон неловко откашлялся. Сэр Андрэ пожал плечами и поспешно продолжил:

– Мой господин, всем известно, что Вы – истинный рыцарь. Однако мы прекрасно знаем, мой господин: даже у святого при общении с леди Элинор может возникнуть желание убить ее – сам был на грани этого… Я подумал, если она зайдет слишком далеко, мне по праву старого слуги придется успокоить ее. Я знаю, как с ней обращаться, и уже привык к ее вспышкам.

Чувствуя прерывистое дыхание своей прекрасной мучительницы, Саймон мрачно ухмыльнулся:

– Привыкли? Тогда убедите ее дать разумный ответ на разумный вопрос.

О, как несладко придется тому болвану, который из лучших побуждений позвал вассалов, как только Элинор доберется до него! А сейчас она не могла приказать уйти сэру Андрэ и сэру Джону. Если они подчинятся, это будет открытым оскорблением сэру Саймону лично. Его власть королевского опекуна будет поставлена под сомнение. Если же они останутся, будет поколеблен собственный авторитет Элинор. К тому же в присутствии своих вассалов она не сможет ответить на вопрос сэра Саймона и будет выглядеть злой и упрямой дурой.

Она вспомнила поучения бабушки: для мужчин самое главное – гордость и честь, а женщине не надлежит дразнить их. Элинор дотронулась до Саймона.

– Прошу Вас не позорить меня перед моими вассалами, – мягко попросила она.– Прикажите им уйти, и я отвечу на все Ваши вопросы…

Это была ловушка. Опекун почувствовал себя таким же свободным в своих словах и поступках, как туго спеленатый младенец. Его глаза встретились взглядом с сэром Андрэ:

– Клянусь честью, даже если меня спровоцируют, ничто не угрожает Вашей госпоже!

С благодарным поклоном рыцари удалились.

Как только они остались наедине, Саймон спросил:

– Ну, как, Вы сдержите свое обещание?

Он ждал новых уловок, но ответ Элинор был искренним:

– Я хотела разозлить Вас, чтобы Вы не очень размышляли о моем признании.

Саймон от удивления вновь потерял дар речи. Оказывается, Элинор не боится показать себя в невыгодном свете, умеет быть верной своему слову!

– И Вам это прекрасно удалось, – признал он. Его губы скривились.– А в чем Вы, собственно, признались?

Элинор понимала, что опекун вспомнит, как только глянет на расчетные книги. Да ей и не хотелось лгать:

– Я же призналась Вам, что внесла исправления в мои расчетные книги.

Сердце Саймона обдало холодом.

– Но почему? – ужаснулся он. Элинор виновато потупилась:

– Мой господин, я не знала, что именно Вас назначат моим опекуном…

– Что? А какая связь между моим назначением и Вашими расчетными книгами?

– То, что я слышала о Вас, – прошептала Элинор, – дает мне уверенность: Вы не ограбите сироту, а ведь согласитесь, не все такие, как Вы… Поэтому я пыталась создать видимость, что большая часть доходов из моих поместий тратилась на всякую всячину – дорогие ткани, восточные пряности, безделушки, словом, на все то, что можно съесть и изорвать. Клянусь, у меня и в мыслях не было преуменьшать долю короля – я только стремилась сохранить свое, чтобы не опустели закрома замка, не обеднел стол… Конечно, это было нечестно с моей стороны, но я и мечтать не могла, что со мной поступят честно, назначив моим опекуном именно Вас.

Суровое сердце Саймона дрогнуло при этом откровенном признании. Он понимал, что каждый спасается, как может. И Элинор поступила разумно, хотя и не совсем достойно…

Возвращаясь к цифрам, которые он изучал, Саймон убедился в том, что Элинор говорила правду. Он почувствовал облегчение. Она не лгала ему. Все события дня вновь нахлынули на рыцаря. Саймон невольно улыбнулся, вспомнив туповатых старост, смущение и испуг брата Филиппа, соломенных кукол и кормилиц Элинор, наслаждаясь смущением маленькой колдуньи, украдкой наблюдавшей за изменениями его лица.

– Вы – сумасбродка! – Саймон постарался быть суровым.– Пора бы Вам перестать кушать пироги с корицей!

– А если я пообещаю никогда их больше не кушать, мой господин, – я заслужу прощение?

– Корица – одна из самых дорогих пряностей, – серьезно ответил Саймон.– У нее вкус… Впрочем, неважно, какой у нее вкус, раз уж Вы решились не покупать ее больше. Вы меня слышите?

– Да, мой господин, – пролепетала Элинор, просияв. – Слушаю и повинуюсь: больше не возьму в рот ни крошки пирога с корицей!