Хроники Роузлинда (№1) - Роузлинд (Хмельная мечта)

Ричард приказал капитану плыть медленно, чтобы он имел возможность изучить расположение вражеских войск. Когда стало ясно, что город все еще хорошо защищен и что Саладин – достойный противник, стало ясно также и то, что успехи сарацин объяснялись не умом и способностями их правителя, а некомпетентностью романских принцев. Настроение Ричарда сразу улучшилось. Именно его приезд, а не Филиппа, решит исход битвы. Именно он поведет победоносную армию на освобождение Иерусалима.

Радость, с которой они были встречены, подтвердила предположения Ричарда. Даже французы выражали вслух свою радость. Гремела музыка, толпы людей ринулись проводить Ричарда к его павильону. Они благодарили Бога за то, что он послал им спасителя в лице Ричарда. Ночью по всему лагерю зажгли столько факелов, что сарацины всполошились, думая, что в долине пожар.

На следующий день Ричард занялся серьезными делами. Он собрал всех военачальников, и вместе они осмотрели лагерь, инспектируя все боевые машины и стены города. Прошло меньше часа, когда стало ясно, что французский король не был так же единодушен со своими воинами в их ликовании по поводу приезда Ричарда. Конечно, он был доволен пополнением армии и вооружения, а также тем, что Кипр будет снабжать их всем необходимым. Единственное, что омрачало его радость, было то, что Ричард не утонул по пути сюда.

Не собираясь соперничать с Филиппом, Ричард решил вербовать себе союзников. Обладая огромными сундуками с богатствами, награбленными у Комненуса, это было сделать нетрудно. Многие воины из армии Филиппа перешли на сторону Ричарда, когда почувствовали запах денег. Все шло прекрасно, но, когда Ричард наблюдал за сооружением огромной баллисты, он пожаловался Саймону, что чувствует себя неважно. Уже к вечеру король свалился в лихорадке.

В течение двух дней Саймон под разными предлогами пытался объяснить отсутствие короля. Когда они были на Кипре, у короля тоже был приступ лихорадки, который прошел довольно быстро, и все надеялись, что так будет и сейчас. Поэтому решено было держать болезнь в секрете, чтобы не подорвать духа армии. Но на третий день королю стало еще хуже: у него потрескалась кожа и стали выпадать волосы. Всем стало ясно, что король не скоро выкарабкается из болезни. Лекари качали головами. Все поняли, что король поправится нескоро. Саймон собрал всех лекарей.

– Здесь мы можем говорить правду. Мы должны знать, что с ним, чтобы быстрее помочь ему. Но в лагере вы должны сказать, что у короля обычная лихорадка, от которой он давно страдает. Если в лагере узнают правду, среди вас станет на несколько лекарей меньше. Я найду вас, где бы вы ни были, и отрежу ваши языки, а кишки натяну на луки.

Дамам сообщили, что король переутомился и у него легкий жар. Боясь заразить их, он решил несколько дней обедать в своей палатке. По этой же причине сестре и жене короля запрещалось навещать его и ухаживать за ним. Хотя Беренгария была обеспокоена, она не выразила протеста. Но Джоанна приказала посыльному подождать у палатки несколько минут.

– Моя дорогая, – мягко сказала она Беренгарии.– Я думаю, несмотря на слова Ричарда, Вам следует пойти к нему. Пусть Ричард знает, что его богиня может спуститься на землю и ухаживать за ним.

Беренгария побледнела.

– Нет, нет, ни в коем случае! Я никогда не ослушаюсь Ричарда. Кроме того, он наверняка не желает, чтобы его видели далеко не в лучшей форме.

– Но ведь Вы его жена! – воскликнула Джоанна.– Вы делите с ним ложе, разве он не самый близкий Вам человек? Элинор, скажите, разве я не права? Если бы Ваш возлюбленный заболел, разве Вы не пошли бы к нему, несмотря на глупые приказы, которые он отдает? У женщины должно быть больше разума.

Элинор растерялась. В любой другой ситуации Джоанна была бы абсолютно права. Саймон бы тоже прислал записку, и был бы ужасно зол, если бы Элинор ослушалась его. Тем не менее, он был бы рад, если бы она ухаживала за ним. Элинор совсем не была уверена в том, что Ричард чувствует то же самое, и, что еще хуже, ей показалось, что Беренгария не в восторге от мысли ухаживать за ним. Возможно, плотские притязания Ричарда немного остудили восторженное отношение к нему Беренгарии. И еще Элинор опасалась, что в бреду король может сказать что-нибудь такое, что разобьет сердце Беренгарии.

– Элинор! – настойчиво повторила Джоанна.

– Я не знаю, – вздохнула Элинор.– Я бы пошла к моему возлюбленному. Я знаю, что его не волнует, в каком виде я увижу его. Возможно, леди Беренгария знает короля Ричарда лучше, чем Вы или я, но я уверена, что он не пожелает, чтобы она видела его слабым и беспомощным.

– Да, да, ты совершенно права, – согласилась Беренгария.

Джоанна ничего не ответила, но взгляд, брошенный на Элинор, был более чем красноречив и не предвещал ничего хорошего. Затем она отпустила посыльного и принялась успокаивать плачущую Беренгарию. Успокоив ее, Джоанна оттащила Элинор в сторону.

– Я не сомневаюсь в том, что Вы любите королеву и желаете ей добра.

– Да, конечно, – со слезами на глазах ответила Элинор.

– Тогда как Вы могли дать ей такой совет? Как Вы могли не поддержать меня? Они должны ближе узнать друг друга. И сейчас, когда муж страдает от боли, – самое удобное время для жены доказать свою преданность.

– Да, конечно, Вы правы, но это хорошо в том случае, когда жена видит в муже человека, а не образ, созданный ее воображением.

– Так надо ее излечить от этого, если это действительно так, – настаивала Джоанна.

– Боюсь, что это излечит ее и от любви. Кроме того, боюсь, Беренгария не сможет проявить себя с выгодной стороны. Ведь жена должна уметь противостоять жалобам и капризам больного мужа, а муж должен вспоминать об этом с благодарностью, а не со стыдом.

Джоанна задумчиво посмотрела на Элинор, затем покачала головой:

– Ричард не будет ненавидеть ее за то, что она ухаживала за ним, в этом я уверена.

– Но сможет ли она? Сможет ли она проявить твердость? Я не верю. Она не всегда ведет себя разумно, когда дело касается короля. Помните тот день, когда король пришел к ней на корабле? Ему просто нужно было сорвать на ком-нибудь свою злость, а она этого не поняла.

– Возможно, она из тех женщин, которые не терпят грубости, – ответила Джоанна, но поняла свою ошибку, прежде чем Элинор ответила, и продолжала: – Я постаралась обратить его гнев на себя, но Беренгария была так послушна, что король успокоился. Ведь для того, чтобы мыть и кормить мужчину, не требуется особого понимания.

– Надо иметь сильный характер, чтобы заставить мужчину делать то, что нужно, а не то, что он захочет.

– В этом нет необходимости. Для того, чтобы заставить Ричарда выпить горькое снадобье или слабительное, найдутся другие – твой Саймон, к примеру. Ты почему-то боишься, что Беренгария будет ухаживать за Ричардом, почему?

Припертая к стенке, Элинор попыталась намекнуть на правду.

– Мужчины бредят в горячке. Беренгария – натура романтическая, и, возможно, что-то, сказанное в бреду, может причинить ей боль.

– Чушь! Она не настолько глупа, чтобы придавать большое значение его случайным связям с. проститутками! У него никогда не было официальной любовницы. Всем известно, что он никогда не позволял себе ничего такого с дочерьми и женами своих вассалов. Что может он выболтать такого, что…

Внезапность, с которой Джоанна замолчала, говорила о том, что слухи о странных привязанностях Ричарда дошли даже до Сицилии. Джоанна объясняла это все завистью и ненавистью. Но, сопоставив факты с поведением Ричарда по отношению к своей жене – уже месяц как женат, а спал с ней всего пять раз, – Джоанна задумалась. У него не было любимой женщины, и он женился на женщине, которую не считал отвратительной, значит, эти слухи могли оказаться правдой! Джоанна знала, что греческое население острова, которым правил ее муж, тоже было подвержено этой слабости. Даже Вильям иногда пил из этой же чаши греха, и это не считалось зазорным. Но в Европе к таким странностям не относились столь же терпимо, а это могло иметь серьезные политические последствия.

– Это правда? – спросила Джоанна.

Элинор догадалась, что имела в виду Джоанна, но прикинулась дурочкой:

– Что? Что мужчины болтают в горячке странные вещи? Конечно!

– Ты узнала об этом от сэра Саймона? Элинор похолодела.

– Я узнала об этом, когда мои вассалы и горничные болели сыпным тифом, и я ухаживала за ними. Саймон же сказал мне о короле три вещи: что он великолепный воин, что он никогда не прощает обмана и измены и что он душой и телом предан этому крестовому походу.

У Джоанны вырвался нетерпеливый жест.

– Я не желаю причинить зло ни тебе, ни сэру Саймону, который был добрым другом и преданным слугой моему брату.

– Ваша матушка, королева, однажды сказала мне, что доверить секрет сэру Саймону – это все равно, что бросить золотую монету в глубокий колодец. Монету можно найти, лишь разрушив весь колодец, но это маловероятно.

– Она могла бы сказать то же самое и о тебе.

– Надеюсь, что так, – твердо произнесла Элинор. Джоанна вновь сделала нетерпеливое движение, но на этот раз оно означало конец попыткам выудить хоть какую-то информацию из Элинор. Если Саймон и говорил Элинор что-нибудь, она никогда не признается в этом. Но что она может знать? В любом случае, кого бы ни хотел ее брат видеть в своей постели – мужчину или женщину, не имело значения до тех пор, пока он будет соблюдать осторожность. Если он был достаточно осторожен раньше, то наверняка будет так же осторожен в будущем. Проблема была не в нем, а в Беренгарии. Она действительно натура очень мечтательная, и, похоже, что она даже не верила в то, что Ричард может заболеть, как любой простой человек. Что станет с ней, когда ее мечта разобьется? Джоанна любила Беренгарию, но еще больше она любила своего брата. Она пожала плечами.

– Думаю, ты права. Будет лучше для них обоих, если они просто останутся любовниками. Я не буду больше настаивать на том, чтобы она пошла к Ричарду.

В течение следующих двух недель этот вопрос больше не обсуждался. Но через несколько дней после того, как заболел Ричард, стало известно, что болен и Филипп Французский. Что бы ни говорили лекари, состояние Ричарда уже нельзя было скрыть. По лагерю поползли слухи о близкой смерти Ричарда, и Беренгария засыпала всех вопросами. Саймон сам пришел заверить ее, что слухи преувеличены и что, хотя Ричард и болен, он требует, чтобы его выносили на носилках посмотреть, как продвигается строительство машин для штурма.

– Не позволяйте ему этого! – воскликнула Беренгария.

Саймон хотел, было что-то возразить, но передумал.

– Я передам ему Ваши слова, мадам, что Вы запретили ему делать это.

– Я? Запретила моему господину?

– Да, – согласился Саймон.– Ради сохранения его здоровья, жена может запрещать своему мужу. И увидите, он Вам подчинится.

Было ли это подчинением приказу Беренгарии, или вызвано слабостью, но Ричард действительно не покидал постели еще два дня. Но потом его уже было нельзя удержать ничем. Он был еще слишком слаб, чтобы ехать верхом, поэтому он приказал приносить его на носилках каждый день к стенам Акра. Там он критически осматривал стены крепости и руководил возведением штурмовых сооружений. К концу июня Филипп оправился от болезни и стал торопить Ричарда со штурмом. Но Ричард считал, что еще не пришло время. Филипп ответил, что Ричард тянет со штурмом потому, что сам не в состоянии возглавить его. Он сказал это между прочим, как бы восхваляя смелость Ричарда, но в его словах был скрытый смысл.

Второго июля Филипп сам начал штурм Акра. Первая попытка была безуспешной. На следующий день они снова попытались атаковать, но их атака была отбита. Затем к Филиппу прибыла делегация из города, которая предложила сдать его при условии, что всем жителям и воинам будет предоставлена возможность эвакуироваться с вооружением и имуществом. И Ричард, и Филипп единодушно отвергли это предложение. Тем временем Ричард, который еще не совсем окреп для того, чтобы ходить или ездить верхом, лично убил сарацина, который хвастливо надел доспехи Маршала Франции, убитого во время второй атаки.

Еще одно предложение о сдаче города при условии, что будут отпущены все жители, было отклонено. Стены города были разрушены, башни развалены. Было ясно, что христиане ждут только полного выздоровления своего полководца, чтобы, как голодные волки, наброситься на свои, теперь уже беспомощные, жертвы. Гарнизон Акра слал отчаянные послания Саладину и, наконец, он согласился на сдачу города. Были выдвинуты новые условия. Если жителям города позволят мирно уйти, взяв с собой только одежду, они отдадут священные реликвии и двести пленников-христиан.

Ричард ответил:

– Неужели Вы думаете, что у меня не хватит власти силой взять то, что Вы предлагаете мне, как одолжение?

После болезни он выглядел немного странно: молодая кожа на его лице была ярко-розового оттенка, а рыжевато-золотистые волосы напоминали пушок на голове у младенца. Тем не менее, глаза его светились здоровым блеском, а в каждом движении чувствовалась возвращающаяся к нему сила. Осажденные знали, что через день-два, самое позднее, через неделю король Англии приведет в исполнение свою угрозу. Последовали новые предложения: вернуть двадцать пять тысяч пленных христиан, священные реликвии и двести тысяч динаров.

Ричард мог бы снова отказаться, но он получил известие о том, что Саладин разрушает все кругом и уже стер с лица земли город Хайфу. Так как Ричард получал все необходимое с Кипра, опустошение окрестных земель его мало беспокоило. Другое дело – разрушение городов. Они еще могут служить в качестве крепостей после поражения Саладина. Поэтому Ричард согласился с этими предложениями, но при условии, что знатные горожане и офицеры гарнизона с их семьями останутся в заложниках до тех пор, пока Саладин не выполнит все пункты соглашения.

12 июля 1191 года город Акр вернулся в руки христиан после многих шумных сражений и битв. Большой удачей было то, что дома и дворцы не были разрушены и, кроме того, в них осталась вся мебель. Ричард вместе с дамами сразу же переехал во дворец, а Филипп расположился в не менее роскошной резиденции ордена Тамплиеров.

К сожалению, условия сдачи и раздела города были единственным, в чем Филипп и Ричард были единодушны. Во всем остальном они придерживались совершенно противоположных точек зрения. Камнем преткновения стал вопрос о том, кто будет королем Иерусалима – Гюи де Лузиньян или Конрад Монферрат.

– Всякий раз, когда я слышу эти имена, – говорил Саймон Элинор, когда они прогуливались во внутреннем дворцовом садике, – мне хочется биться головой о стенку. Ни один из них не достоин даже корзины навоза.

– Понимаю, – со вздохом отвечала Элинор, так как она уже слышала не только от Саймона сетования по этому поводу.– Конрад сопьется, а Гюи лопнет от гордости.

– Скорее бы они договорились. Филипп с каждым днем мрачнее тучи. Если он не добьется своего, он уедет домой.

– Хорошо бы, коли так. А вот Ричард мрачнеет всякий раз, когда приходит к моей госпоже. А она, бедняжка, никак не может понять, что, позволь она ему выплеснуть все, что накопилось у него на душе, всю его злость, ему бы стало лучше и он бы еще сильнее любил ее. Саймон, боюсь, что между ними не все ладно.

– Мне искренне жаль их. Но не мне беспокоиться о таких вещах. Есть дела и посерьезнее. Как ты думаешь, Элинор, если Филипп уедет, он ведь не будет тихо сидеть во Франции, соблюдая свою клятву уважать территорию нашего короля?

– Не думаю, но меня это не очень волнует.– Она огляделась, чтобы убедиться, что их никто не подслушивает.– Я очень надеюсь, что Филипп затеет что-нибудь, и королю придется вернуться. Иначе мы сгнием здесь. Я ведь не слепая и вижу, что понадобятся многие годы, чтобы завоевать эту землю. А для чего? Неужели Лузиньяну будет под силу удержать власть? Или Монферрату? Как только король отплывет, их тут же разобьют. Если же Филипп нападет на Нормандию, а именно это он и захочет сделать, я уверена, что король вернется домой. Из двух зол выбирают худшее. Но ведь тогда и мы, мой любимый, сможем вернуться домой.

– Но прежде я хочу получить тебя. Я надеялся попросить короля об этом после штурма, но город сдался. Время ушло. Ты права, Элинор, я хотел бы знать о том, что происходит сейчас в Англии. Я разговаривал недавно с Робертом Лестерским, когда он приезжал, но это было недолго, так как король был болен, да и новости были четырехмесячной давности.

– Я тоже говорила с ним. Ты был прав, когда говорил, что епископ Руаенский сблизится с лордом Джоном. Саймон, неужели будет война?

– Откуда мне знать?– в сердцах рявкнул Саймон, сорвав головку цветка и смяв ее в руке.

Настроение ни у кого не улучшилось. Филипп покинул Акр 31 июля и через неделю отплыл во Францию из Тира. 11 августа заложники-сарацины были доставлены в ранее назначенное место, но в обмен Ричард не получил ни христианских реликвий, ни знатных пленников-христиан. Ярости его не было предела. Саладин прислал письмо, в котором просил подождать еще несколько дней. Ричард согласился. Ночью 13 августа король пришел в комнату своей жены и остановился в дверях.

– Это грех, – прогремел он.

От испуга Беренгария побледнела.

– Что? Что я сделала? – пролепетала она.– Я все исправлю, только скажите.

Глаза короля от злости так выкатились из орбит, что Элинор, спрятавшаяся в темном углу, подумала, что они вот-вот выпадут на пол. Джоанна поднялась со стула, но прежде чем успела что-нибудь сказать, Ричард набросился на нее:

– Сядьте и прикусите язык! Все наши неудачи с тех пор, как мы приехали сюда, из-за греха. Когда я покидал Францию, я поклялся, что в крестовом походе не будет женщин, только воины. Я нарушил эту клятву, и теперь нас преследуют неудачи. Я больше не буду грешить! Я уеду из этого города роскоши и порока и выполню волю Бога.

С этими словами он удалился, предоставив Беренгарию Джоанне и Элинор, которым не скоро удалось успокоить истерично рыдающую госпожу. На следующий день они узнали, что Ричард покинул город и поставил свою палатку у его стен. Затем последовало молчание.

Джоанна написала брату, но не получила ответа. Элинор по просьбе Джоанны написала Саймону, умоляя его уговорить Ричарда послать хоть несколько строчек утешения своей несчастной жене. Она тоже не получила письменного ответа, но на словах курьер передал:

– Готовьтесь к чистилищу. Здесь ад.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Одинокий всадник ехал через залитую лунным светом долину от Тель-аль-Айадийа. Часовые на башнях не обратили на него никакого внимания. Время от времени звезды отражались в его железных доспехах, и даже в темноте можно было различить его грязный белый плащ с красным крестом. У ворот всадник спешился и эфесом меча постучал в дверь.

– Входить в город до утра запрещено! – прокричал часовой.

– Я – сэр Саймон Лемань. Сейчас же открой, или тебе не поздоровится!

Часовые не вступали в пререкания с людьми короля. Рыцарь вновь оседлал коня и поехал ко дворцу. В конюшне он растолкал мальчика-конюшего и, бросив ему поводья, вышел. Он шел твердой походкой, как все, кто привык проводить много времени в седле и держать спину прямо. Охрана у дворца, а в ней были люди Элинор, хорошо знавшие Саймона, беспрепятственно пропустила его. И тут решимость вдруг оставила его, он остановился, как будто темнота и тишина впервые напомнили ему, что уже ночь.

Он сделал несколько неуверенных шагов, как будто забыл дорогу. И тут вдоль коридора послышались легкие шаги. Саймон остановился и в ту же минуту чуть не был сбит с ног бегущим пажом, подростком. Саймон взвыл. Паж испуганно повторял:

– Кто здесь? Кто здесь?

– Ты, я смотрю, уже достаточно взрослый, чтобы заниматься шалостями по ночам на женской половине, – сказал Саймон сухо.– Но я никому не скажу, если ты мне окажешь одну услугу. Вернись и разбуди горничную леди Элинор Гертруду и попроси ее сказать своей госпоже, что я жду ее здесь.– Саймон поднял руку, чтобы, как всегда в минуты волнения, провести рукой по волосам. Но его рука в латной рукавице, ударив о шлем, произвела только клацающий звук. Он опустил руку.

– Ждет ее? Где? И кто? Я Вас не вижу.

– Сэр Саймон.

Где? Только не в Парадном зале. Когда он был пуст, каждый звук эхом отдавался в мраморном пространстве. И не во внутреннем дворе. Ночной воздух возбуждает.

– Где? – тупо повторил Саймон.– В зале, в апартаментах короля. И принеси мне огня!

Юноша проворно побежал обратно. Саймон медленно пошел за ним, еле волоча ноги. Стороннему наблюдателю могло показаться, что он нестерпимо устал, но когда он вошел в зал, то не бросился на скамью у стены или на стул у стола. Напротив, он остановился в дверях, вглядываясь в темноту, и паж снова налетел на него, вернувшись со свечой в руках. Юноша издал вздох удивления и ужаса, когда увидел, что плащ Саймона – весь в засохших пятнах крови.

– Мне зажечь все свечи, мой господин, и поставить их на стол?

Саймон как бы очнулся от забытья и взглянул на пажа:

– Да, и подожди за дверью. Возможно, ты еще понадобишься для выполнения поручений.

Юноша ничего не ответил, но на лице у него было написано разочарование. Он-то думал, что будет свидетелем тайного любовного свидания! Сама мысль была так увлекательна – знать такой секрет, такую новость о самой молодой и красивой фрейлине королевы, и, может, кто-то из старших пожелает купить у него эту тайну за монету-другую, хотя с Саймоном шутки плохи, если он узнает об этом! Но, так или иначе, его надежды не оправдались. Из любовного гнездышка не посылают посланий. Паж воспользовался возможностью сбегать за плащом: им – любовное свидание или деловая встреча, а ему не очень-то улыбается сидеть и ждать на холодном мраморном полу.

Элинор, разбуженная Гертрудой среди ночи, не сразу поняла, в чем дело. Саймон – Господи его благослови! – был чем-то отдаленным. Казалось маловероятным, что он приедет среди ночи, только в самом экстренном случае. Элинор мгновенно поднялась и если бы не Гертруда, которая удержала ее, она могла бы побежать обнаженной по коридору. С помощью Гертруды она кое-как набросила на себя пеньюар и, босая, с разметавшимися по плечам волосами, бросилась по коридору к королевским покоям. Гертруда бежала следом, зажав в руке пару домашних туфель своей госпожи. Ведь она будет виновата в том, если, не дай Бог, Элинор умрет от простуды или ударится на бегу.

– Саймон! – крикнула Элинор и, когда он повернулся к ней, и она увидела, в каком состоянии его доспехи и плащ, спросила:

– О боже! Ты ранен?

Его лицо было необычайно бесстрастным.

– Нет. Так, небольшая царапина, ничего серьезного. Его голос тоже был лишен эмоций. Элинор подошла ближе, взяла его за руку и подвела к столу, где при свете свечи можно было лучше его разглядеть. Она протянула руку и сняла с него шлем, расшнуровала плащ у горла и откинула капюшон. Саймон стоял неподвижно, покорно позволяя делать с собой все, как ребенок, которого раздевает мать.

– Саймон, чем ты взволнован? У тебя опять слабость, вызванная жарой?

– Нет.– Он закрыл глаза и сглотнул. Даже при тусклом свете свечи Элинор видела, как он побледнел, борясь с приступами тошноты.

«Он заразился от короля, те же самые симптомы», подумала она. Элинор дотронулась до его лица – жара не было.

– Я привез письмо, как ты желала, от короля, чтобы успокоить королеву.

– Король не заболел снова?

– Нет, нет. С ним все в порядке. Лучше, чем – О, Боже! – Саймон оторвался от Элинор и, шатаясь из стороны в сторону, отошел к стене, где его вырвало. Элинор подавила панику и подошла к двери, в душе благодаря Бога за то, что у Саймона хватило здравого смысла прийти в болезни к ней.

Она открыла дверь и позвала пажа.

– Принеси соломы и воды и убери здесь.– Она повернулась к Гертруде.– Мне нужна вода, чтобы обмыть и дать пить, вино и ткань на бинты, и игла с шелковыми нитками, чтобы зашить раны. Быстрее!

Гертруда бросила домашние туфли в руки Элинор, а та, уставившись на них, не понимая, зачем они тут, неосознанным движением наклонилась и надела их. Саймон уже стоял у стола, когда Элинор вернулась в комнату. Она взяла табурет в углу и придвинула его к Саймону.

– Сядь. Ты слишком высокий, и мне не очень удобно обнимать тебя, когда ты стоишь.

– Я должен вернуться, – сказал Саймон.

– Только не сегодня, – ответила Элинор.– По крайней мере, не до того, как я тебя обмою и полечу твои раны. А если ты не согласен, я заставлю тебя лежать спокойно при помощи вот этого табурета.

На лице Саймона появилось подобие улыбки. Впервые с того момента, как Элинор вошла в комнату, Саймон стал похож на человека, а не на его тень.

– Когда ты почувствовал, что болен? – спросила Элинор.

– Болен? Ах, это! – Он указал рукой туда, где паж вытирал пол.– Это не болезнь тела, а болезнь духа.

Его глаза вновь стали бесстрастными. Элинор знала, что Саймон не стал бы скрывать физическую слабость, чтобы избавить ее от волнения. Она верила, что не физическая боль причиняет ему страдания. Но она ничего не сказала, а просто стянула его латные рукавицы и начала расшнуровывать плащ, усадила его на табурет и успела снять с него кольчугу, прежде чем он заговорил. Она сложила все это у стены и стала развязывать рубаху у Саймона на груди, он вдруг наклонился вперед, положив голову ей на грудь, и крепко прижал ее к себе.

– Элинор, мне плохо здесь. Меня тошнит от всех этих фруктов: груш, слив, фиников – мягких и приторно-сладких, которые в неограниченном количестве Саладин присылает королю. Меня тошнит от этих роскошных стен и потолков, мягких ковров и шелковых покрывал. Здесь слишком много всего. Даже заложников. Ты когда-нибудь видела три тысячи заложников? Их вообще уже больше нет.

Он замолчал, переводя дух, и Элинор провела рукой по его волосам. Она была немного озадачена. Дело в том, что Саймон и раньше говорил ей о том, что не выносит буйной роскоши и изобилия восточных земель, но он никогда не впадал от этого в истерику. Но ведь если заложников освободили, почему его плащ весь в крови?

– Любимый, – начала она.

Его руки еще крепче сжали ее, и он зарылся лицом в ее теплое тело, как будто хотел спрятаться.

– Я закалился и грубел в боях, Элинор. Я брал крепости, насиловал, грабил и убивал. Я сам вешал заложников в назидание тем, кто нарушал договор, но три тысячи, три тысячи закованных в цепи, превращенных в рабов, как стадо свиней!? Это было правильно и справедливо, мы не могли оставить их в живых, многие были опасны. А вскоре стало ясно, что Саладин не намерен выполнять свои обязательства. Он использовал заложников, чтобы выиграть время и отвлечь нас от штурма других городов. Но три тысячи? Люди – наши люди – были по локоть в крови.

Элинор наклонилась и поцеловала Саймона в висок. Если король заставил Саймона участвовать в этой резне, она не простит ему. Ему бы следовало знать, что Саймон не годится на роль мясника. Чем же утешить его? Ничего лучше не пришло ей в голову, чем дать ему возможность выговориться.

– Сердце мое, свет очей моих! Отчего ты весь в крови?

– Они напали на нас, когда мы были заняты заложниками.

– Кто?

– Сарацины собрались в горах и смеялись над нами, когда мы, как дураки, выполняли условия договора и верили их обещаниям несколько раз, а они на деле и не собирались выполнять их.

Он немного отстранился от Элинор, глаза его сверкнули гневом.

– Как я уже сказал, они тянули время и, пока мы находились в условленном месте встречи, они подтягивали свежие силы, а нам посылали дары и кормили разными предлогами. Но, увидев, что наше терпение иссякло, и мы не намерены больше сохранять заложников, они решили отбить их в бою, тем самым еще раз нарушив договоренность о перемирии. Я не виню их за это. Как бы они ни поступили: правильно или нет, трудно сидеть и смотреть, как на твоих глазах разделываются с твоими согражданами!

– Вы вступили с ними в бой?

– Король и рыцари – да. Остальное сделали простые воины. Они пели и смеялись. И я подумал, что возможно, мы, благородные рыцари, живем слишком утонченно и слушаем слишком много баллад о рыцарских подвигах.– Он криво усмехнулся.– Не одного меня вырвало прямо на поле боя.– Саймон потерся лицом об Элинор.– Но Бог благосклонен ко мне. Здесь, рядом с тобой, я чувствую, что излечусь.

– Но только если позволишь мне снять с тебя рубаху и обмыть тебя, – едко ответила Элинор. Она успокоилась, когда Саймон послушно опустил руки и улыбнулся вполне нормально.

Однако он не излечится, пока они не уедут из этой перезрелой страны. Поначалу, когда Элинор заводила с ним разговор, занимаясь лечением его ран, Саймон вновь и вновь возвращался в своих речах к «морю крови». Элинор с удовлетворением обнаружила, что не это само по себе заботит Саймона, а количество, чрезмерное количество мертвых и крови. Ведь хорошо, когда у тебя мягкое сердце, но мягкосердечный воин может забыть, зачем нужны заложники и какую опасность они могут представлять, если их оставить в живых, а это уже непростительно для воина.

Даже на ее вопросы о том, как ему удалось уговорить короля написать письмо Беренгарии, он отвечал, снова возвращаясь к «морю крови».

– Я? Я ничего не делал, – сказал Саймон.– Я думаю, любой, кто произнес бы имя этой бедной женщины на прошлой неделе, встретил бы свою смерть. Это было после того, как мы закончили. Мы вернулись в лагерь, и у меня было такое впечатление, что у короля, будто гора с плеч свалилась. Он сразу начал планировать поход на юг, в Джаффу, а оттуда – на восток, в Иерусалим. Затем он внезапно повернулся ко мне и спросил, не могу ли я отвезти письмо. Я был немного удивлен, потому что есть много курьеров. Но, когда он попросил меня отвезти письмо королеве, я понял, как он добр, так как он хотел дать мне возможность побыть с тобой. Мы уедем завтра или послезавтра.

«Возможно, это правда, но только отчасти, – цинично подумала Элинор.– Когда Ричард желал чего-то, вряд ли тут было дело в доброте. По крайней мере, на этот раз у Саймона будет то, что он хотел, а у Ричарда – тот, кого он хотел в своей постели. Но она этого не сказала – какое ей дело до короля? Спасибо за то, что он послал к ней Саймона. А Ричарду никто не будет мешать в эту ночь».

Вряд ли Саймон думал о том же. Когда Элинор попросила его остаться, он запротестовал. Но когда она сказала, что армия вряд ли продвинется далеко за одну ночь, если вообще будет двигаться, Саймон не возражал. Он просто повернулся и позволил уложить себя в постель и, как оказалось позже, хорошо, что он остался. Армия бездействовала до 22 августа.