Хроники Роузлинда (№1) - Роузлинд (Хмельная мечта)

Наконец, взгляд Саймона остановился на лице королевы.

– Простите меня, – тяжело произнес он.– Последние два месяца я чувствовал себя, как старый мерин, который уже не в состоянии делать полезную работу, но которого слишком любят, чтобы отправлять на живодерню. Элинор писала мне, как Вы помогли получить пост в Сассексе для меня, и я решил, что Вы, так сказать, отправили меня отдыхать на пастбище на старости лет…

Смех королевы, все еще красивый, несмотря на ее возраст, колокольчиком рассыпался по комнате.

– Ах, Саймон. Как я могу считать тебя немолодым? Для меня ты всегда мальчик.

Она немного успокоилась.

– Нет, ты не мальчик. И правда, Саймон, хочешь ли ты отправиться со мной?

– Хочу ли я? Да! – он вскочил.– Но, мадам, Вам следовало меня предупредить хоть чуть-чуть раньше. Я должен идти, с Вашего позволения, и постараться все хорошо подготовить – времени совсем мало.

Во второй половине дня Элинор сидела у камина, хотя больше уже не ждала Саймона. Отчаяние, которое она испытывала, совершенно не отражалось на ее хорошо вышколенном лице. Она уверенной рукой вкалывала иглу в шитье, но в голове билась только одна мысль: она должна покинуть двор как можно скорее.

Если бы она была вместе с Саймоном, так, как в Роузлинде, она сумела бы преодолеть пропасть, разделявшую их теперь…

Элинор подняла голову, услышав его шаги.

– Сэр Саймон, – высокомерно произнесла она.

Он замешкался, как будто хотел проигнорировать ее оклик, но, передумав, быстро подошел к ней. У Элинор перехватило дыхание. Что-то произошло. Глаза Саймона сверкали оживленным огнем. Однако Элинор не почувствовала облегчения. Точно так же Саймон выглядел, когда король приказал ему выступить с войной в Уэльс. Он смотрел на нее, но Элинор думала, что вряд ли он видит ее, пока он не улыбнулся. Слова, приготовленные ею заранее, выскочили у нее из головы.

– Что случилось? – чуть дыша, спросила она.

– У меня нет времени рассказывать тебе, – ответил он, его низкий голос звучал громче обычного, он почти смеялся, – и в любом случае я не знаю, имею ли я право говорить об этом. Я должен немедленно ехать в Сассекс, но я вернусь на следующей неделе.

Он заколебался, и свет в его глазах слегка померк, как будто гнев или сомнение промелькнули у него в мыслях.

– Мне нужно поговорить с тобой, но для этого мне понадобится много времени, иначе между нами снова возникнет какое-нибудь недоразумение.

Внезапно он сжал кулак и потряс им перед пораженной Элинор.

– Бога ради, Элинор, не вздумай рассердить королеву, иначе я изобью тебя до полусмерти.

С этими словами он исчез, оставив Элинор метаться между надеждой и гневом. Настроение не улучшилось, когда ее вызвала королева. Искренне беспокоясь, Элинор спросила королеву, чем она обидела ее. В ответ та изумленно посмотрела на нее:

– С чего ты взяла, что я обижена?

– Саймон…– Элинор запнулась, от растерянности у нее все плыло перед глазами, – он сказал… Он сказал, что я не должна сердить Вас.

– Мы говорили о тебе, моя дорогая, но только о том, стоит тебе ехать со мной в Нормандию и Аквитанию или лучше остаться здесь.

Элинор постаралась взять себя в руки. Ее не волновало, останется она или уедет, главное – где будет Саймон. Но как лучше задать вопрос, не привлекая внимания королевы? Она слышала, что королева говорит о поездке, о том, что Элинор будет ей полезна, но сама Элинор не осмеливалась ни радоваться, ни огорчаться. Ей, правда, удалось пролепетать слова благодарности королеве за внимательное и доброе отношение к ней, что заставило королеву более пристально взглянуть на Элинор. Определенно, Элинор что-то мучило, но, если верить словам Саймона – а у королевы не было причин сомневаться в его словах, тем более, что они совпадали с ее мнением, – эту девицу следовало отправить из страны побыстрее, пока она не стала яблоком раздора для охотников за приданым.

Зная, что Элинор – разумная девушка, королева чувствовала, что она помогла бы ей разобраться во всем, но как вызвать ее на откровенность? И королева снова прямо спросила Элинор:

– В, чем дело?

На этот раз девушка не смогла отговориться простым «ничего, ничего», как это было в прошлый раз. Королева настаивала, и в отчаянии Элинор воскликнула:

– Саймон несправедлив! Он до сих пор сердит на меня из-за этого проклятого назначения. Я умоляла его не злиться, но он не хочет простить меня.

Несколько мгновений королева не отвечала и даже ее глаза ничего не выражали: она вся ушла в себя, мысленно сопоставляя факты и складывая в единую картину все кусочки мозаики, все странные моменты в поведении Элинор и еще более необычную реакцию Саймона на все происходящее вокруг. Элинор была на грани обморока: она с ужасом поняла, что нечаянно выдала свою тайну. На лице королевы появилось циничное выражение.

– Но ты же знала, что он рассердится, уже тогда, когда все это затевала, – проговорила королева, изогнув бровь.– Я ничем не могу помочь тебе. Тебе придется самой уладить свои разногласия с Саймоном. И можешь разбираться с ним, как посчитаешь нужным, но смотри, чтобы ваши проблемы не помешали ему выполнить мои поручения. Могу только сказать тебе одно: то, чего невозможно избежать, следует простить. А теперь, поскольку я ничем не могу тебе помочь, ты можешь идти.

После этого ничего не оставалось, как сделать реверанс и уйти. Элинор решила, что ей повезло, так как она не смогла бы сейчас выдавить из себя ни единого слова, даже если бы ее жизнь зависела от этого. Усаживаясь на свое место у огня, Элинор поняла, что королева, вне всякого сомнения, знала о ее чувствах. Сказанного ею, пусть и случайно, было вполне достаточно, чтобы разобраться в ситуации. Элинор перебирала в уме свои слова снова и снова, переставляя фразы, выделяя ударением то одно, то другое, – но ничего не менялось.

Теперь Элинор уже не сомневалась, что королева знала не только о том, что Элинор влюблена в Саймона, но, очевидно, и то, что Саймон любит ее. Ясно было также, что королева не намерена помогать им с женитьбой. Но Элинор и не думала обижаться на нее. Она понимала, что королева не осмелится добавлять ее проблему к тому грузу разногласий, который уже был между ней и ее сыном.

Но было еще кое-что. Это циничное выражение лица, приподнятая бровь – Элинор припомнила слухи, ходившие о молодых годах королевы: как ее первый муж практически вытащил ее из кровати родного дяди; как он готов был простить ее даже после этого; как королева с презрением плюнула на пол в присутствии Папы Римского со словами: «А что я получила от тебя за десять лет замужества – только двух дочерей!»; как позже все подсчитывали буквально на пальцах дни и недели до рождения старшего сына королевы, который позже умер в младенчестве; как ходили слухи, что отцом ребенка был не Генрих, а какой-то неизвестный трубадур. Игла Элинор порхала над работой. Румянец, заливавший ее щеки, исчез, чтобы через несколько мгновений снова запылать. Нет, основательница Двора любви, этого пиршества адюльтеров, не будет шокирована, узнав о незаконной любовной связи. И если Саймон и Элинор решат стать любовниками, королева постарается не замечать их отношений, если, конечно, не разразится какой-нибудь скандал.

Элинор уже дошла до того, что вполне серьезно обдумывала, как ей спровоцировать Саймона и отдаться ему. Ее не останавливало даже то, что он может применить силу, поскольку считала это только средством для достижения своей цели – замужества с Саймоном. Но потом она все-таки отбросила этот план, подумав, какое впечатление все это произведет на самого Саймона. Тот факт, что она не испытывала никаких угрызений совести, собираясь разделить свое ложе с Саймоном вне брака, и то, что королева фактически одобрила их возможные отношения, – все это не умерило ее пыл.

Но Элинор в ужасе вопрошала себя: что, если Саймон будет только рад вступить с ней в такие отношения? Мужчины и женщины такие разные, размышляла она. Может, королева намекнула об этом Саймону, и поэтому у него так горели глаза, когда он пришел к ней? Саймон?!

Женщины – разумные и практичные существа, и любовная связь для них – естественное решение, когда два любящих сердца не могут объединиться в законном браке. У мужчин, однако, свое представление об этом. Мужчина, забывший о чести, опускался до уровня двуногого животного, превращался в подобие, в тень настоящего мужчины, не больше. «И если Саймон такой, – думала Элинор, – наверное, мой дед был последним из истинных мужчин нашего века».

После полугода жизни при дворе Элинор уже не была такой наивной, как все те шестнадцать лет, которые она провела в компании своего деда и сэра Андрэ. Она была шокирована тем, что многие фрейлины королевы имели любовников. Когда она размышляла над этим, то поначалу решила, что такая ситуация вполне логична, если учесть то, какие мужья были у этих дам. Как лучше выразить свое пренебрежение к такому браку? Но позднее Элинор осознала, что любовники в большинстве своем были еще хуже, чем мужья. Они вздыхали, уверяя своих избранниц в вечной любви, а сами заглядывались за их спиной на очередную жертву или находили ушко, готовое более чем охотно выслушать жалобы на жестокость их дамы сердца. Элинор даже слышала, как один из них, пытаясь добиться расположения новой пассии, назвал прежнюю даму сердца проституткой.

И неужели Саймон был готов вступить в такие отношения? Неужели это было достойнее, чем ее усилия повернуть события так, чтобы они могли вступить в законный брак? Элинор вонзила иглу в ткань, как будто пронзая сердце недостойного возлюбленного. Она не раз называла Саймона придворным, но никогда не задумывалась, что означает это звание, кроме обязанности служить королю. А как они проводят свободное от службы время? И сколько нежных ушек было готово выслушать Саймона?

Вообразив Саймона, любовно склонившегося над дамой, Элинор, вместо того, чтобы испытать чувство ревности, чуть не расхохоталась. Саймон выглядел бы слишком фальшиво. Но смех ее затих, едва начавшись. Элинор закусила губу и уставилась на свое рукоделие невидящим взором, а щеки ее снова запылали. Возможно, Саймон и не склонялся в любовном порыве, не шептал милые глупости в чье-то ушко, но мог произносить слова любви с ловкостью опытного соблазнителя, это Элинор хорошо знала.

Злясь уже больше на себя, чем на Саймона, Элинор была вынуждена признать, что многие стороны жизни и характера Саймона она предпочла бы просто не замечать. Ни один мужчина его возраста не мог обходиться без женских ласк, если он, конечно, не принадлежал церкви или не был подвержен пороку, как король. И доказательством этого служило то, с какой легкостью и умением губы Саймона научили ее поцелуям.

В результате подобных размышлений Элинор бросало то в жар, то в холод от ярости и разочарования. Ее буквально тошнило от ревности, и она продолжала злобно колоть иглой ни в чем не повинное рукоделие. Постепенно буря чувств поутихла. Как может она негодовать на то, что было с Саймоном еще до ее рождения? Тошнота улеглась, а за ней исчезла и ярость, и ревность, оставив после себя чувство полной опустошенности. Элинор готова была поклясться, что за все время, пока Саймон был при дворе, он и не взглянул на другую женщину. Она не только видела это собственными глазами – отсутствие слухов подтверждало это. Зная, что он ее опекун и что она восхищается им, язвительные придворные сплетницы не упустили бы случая донести до нее новости о его возможной привязанности.

В любом случае, Элинор как-то потеряла суть проблемы. Если Саймон действительно намеревался стать ее любовником, как быть ей – покориться или отказать ему? Теперь ее игла торчала в шитье без дела. Обычно так уверенная в себе, Элинор пребывала в полной растерянности. Всю свою жизнь она знала, что делает, иногда ошибалась, но не боялась признать это и попросить прощения. Теперь она больше не была ни в чем уверена. Вопрос был не в том, что правильно. Она вообще не думала о том, что это грех. Каждый может замолить грех молодости усердной работой, подношениями и молитвой, когда придет время. Но Элинор была уверена, что поцелуй украдкой и торопливые любовные объятия в укромных уголках под кустами не для нее. Не о таких отношениях с любимым мечтала она. Но сможет ли она устоять перед чувствами Саймона? В этом она сомневалась.

Воспоминание о горячих губах Саймона возбудило ее, и она тяжело вздохнула. Может быть, она и сможет устоять перед соблазном, – может быть… Возможно, ей удастся не забыть, что это только его мускулистое тело вызывало в ней восхитительные ощущения, а не то, что у него в душе, хотя именно в этом она больше не была уверена.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Удачным было то, что как только королева приняла решение взять с собой Элинор, она сразу же загрузила ее работой. Лишь несколько фрейлин могли сопровождать королеву: одни были уже в возрасте, не подходящем для путешествий, другие плохо держались в седле, и у большинства в Англии оставались мужья и дети. Элинор была самой молодой и самой способной среди тех, кто отправлялся в путешествие. Королева возложила на Элинор ответственность за свои личные вещи, наряды и драгоценности. Ее решение отчасти было вызвано тем, что пятьдесят воинов Элинор будут охранять их, не требуя платы за свою работу.

Кроме того, Элинор занималась корреспонденцией: необходимо было написать письма, прощальные записки, послания к старым друзьям с сообщением, где и когда они смогут встретиться на пути следования королевы, а также сообщить тем, с кем королева поддерживала постоянную переписку, куда им отправлять письма для нее. Все эти хлопоты не оставили Элинор времени, чтобы позаботиться о собственном гардеробе и драгоценностях, не говоря уже о том, чтобы раздумывать о намерениях Саймона.

Саймон вернулся из Сассекса, но тоже был занят сборами. Он не появлялся при дворе. Потратив день на обсуждение, какой кортеж будет сопровождать королеву, он отправился на побережье, чтобы подготовить корабли к отплытию. Затем он вернулся, чтобы распределить, сколько людей, лошадей и багажа примет каждое судно. За это время Саймон и Элинор встретились только дважды. В день своего возвращения Саймон разыскал Элинор под предлогом, что ему надо знать, сколько человек будет сопровождать ее. В первый момент Элинор охватила паника: такую нежность излучали его глаза и улыбка, обращенная к ней, что она уставилась на свои нервно сжатые руки, отвечая на его вопросы.

Спрашивая ее о чем-то, он вдруг замолчал и секунду спустя, произнес мягко, вопрошающе:

– Элинор?

Она не ответила и не подняла глаза, скованная не столько паникой, сколько своей готовностью услужить ему. Мгновение было упущено, и Саймон продолжал говорить. Вскоре он вежливо удалился.

Их вторая встреча была еще более деловой. Пересекать пролив зимой всегда было небезопасно, поэтому вещи королевы были распределены так, чтобы не все было потеряно в случае, если какое-нибудь судно затонет. На самом крупном и надежном корабле поплывут сама королева, Элоиз Французская, две фрейлины и их челядь с небольшим багажом, лошадьми и почти половиной воинов Саймона под началом их командира.

Второе по надежности судно будет загружено частью багажа королевы. На нем поплывут остальные фрейлины, и Элинор среди них, а кроме этого – воины Элинор и сам Саймон. Меньшие корабли примут на борт оставшихся воинов, слуг и коней.

На сей раз у Элинор не было необходимости разговаривать с Саймоном, не отрывая глаз от пола. Когда Саймон договаривался, где и когда он встретит Элинор и ее людей после того, как доставит королеву на борт корабля, ничего в его манерах не говорило о том, что они встречались раньше. И в течение двух дней, оставшихся до отъезда, у Элинор камень лежал на сердце: было очевидно, что Саймон не собирается добиваться ее ни мольбой, ни силой. У нее сложилось впечатление, что он пренебрег даже ее дружбой. Если Элинор желала получить его на условиях, молчаливо предложенных королевой и им самим – в качестве любовника, – она имела такую возможность, но упустила ее. Теперь, он предпочел держать себя с ней, как воспитанный, вежливый незнакомец.

Ничто так не подходило к настроению Элинор, как погода на их пути из Лондона в Дувр. Изморозь цеплялась на накидки и капюшоны, таяла от тепла разогретых тел и буквально пропитывала одежду ледяной водой. Элинор не испытывала никакой радости, глядя на снег, легко и красиво лежащий на ветвях деревьев и укрывающий спящую землю белым ковром. Даже когда наконец-то выглянуло солнышко, обнаженный кустарник и заросли увядающей зелени не засверкали. Они провисли под тяжестью тающего инея. Дороги превратились в трясину, которая затягивала копыта коней так, что они с трудом продвигались вперед, понуро свесив гривы. Но хуже всего было с повозками, застревавшими в грязи так, что воины спешивались, с проклятиями и стонами подставляли плечи и изо всех сил толкали их.

Иногда Элинор заставляла себя подбадривать своих людей, но чаще она ехала молча, уставившись в пространство, едва помня, что она должна дать Бьорну немного денег на дрова для костра.

Элинор слабо помнила, как они продвигались, но у нее в памяти остались боль измученного тела и сердечные переживания, то, что у нее замерзли руки и ноги, несмотря на подшитые мехом перчатки и сапожки, что ее кожа, хотя и хорошо смазанная гусиным жиром, потрескалась и кровоточила.

Холод заставлял страдать, но отогреваться у костра было настоящей пыткой – обмороженные места оттаивали у огня и буквально жалили ее острой болью. Она запомнила, как королева хвалила ее за стойкость, в то время как другие дамы громко оплакивали свое жалкое состояние. Услышав это, Элинор только невесело рассмеялась. Она обнаружила, что физическая боль ничто по сравнению с мукой, разъедающей душу. Для нее облегчением было думать о том, как болят ее руки и ноги, сможет ли она переодеться в сухую одежду, о том, как ужасно снова облачиться в грязную, заляпанную одежду. Что угодно, лишь бы не думать о Саймоне!

Даже порт, незнакомый и любопытный для большинства дам, не смог отвлечь Элинор от мрачных мыслей. В городе, расположенном недалеко от ее поместья, она видела такие корабли с рядами скамей для гребцов. Эти же были еще менее привлекательными – со спущенными парусами и отвратительным запахом трюмной воды, которую откачивала команда. Элинор содрогнулась, увидев, как матросы собираются натянуть парусину в виде тента, чтобы хоть как-то защитить придворных дам от ветра, морских брызг и мокрого снега. Внутри тента будет хоть немного теплее от жаровен с углем, которые разожгут, если море будет не слишком бушевать. И неизбежным был ядовитый дым, вскрикивания и молитвы, и отвратительный запах рвоты.

Элинор ни разу не пересекала этот узкий пролив, но достаточно времени провела на борту корабля. Ей повезло: она не испытывала приступов морской болезни, если море не было слишком бурным, но выбор – замерзать или терпеть отвратительную атмосферу более или менее удобного убежища под тентом – напомнил ей о необходимости выбирать того Саймона, которого она не хотела, или остаться вообще без него. Ни там, ни тут не было золотой середины. Выбор между добром и злом несложен. Гораздо труднее выбрать одну из двух хороших вещей. Но что действительно было невыносимо – это выбирать меньшее из двух зол!

Когда они, наконец, доехали до предназначенного им корабля, Элинор устало привалилась к лошади, наблюдая, как ее воины заводят – иногда и силой – своих коней в трюм. Ее лошади, Донна и Ханна, были уже на борту. Наконец, Бьорн подошел, чтобы взять у нее из рук поводья Крикета, крепкой и коренастой лошадки, на которой Элинор добиралась в порт. Он оглянулся, осматривая открытое пространство вокруг, озабоченно покачал головой и, взмахнув рукой, приказал троим воинам закрыть собой Элинор от ветра.

– Я не могу больше ничего сделать, миледи, пока все лошади не будут в трюме.

Элинор взглянула на него.

– Не беспокойся, Бьорн, я не совсем замерзла. Но на самом деле она так застыла от холода, что уже не чувствовала его.

Внезапно Элинор ощутила, как по спине пробежал неприятный холодок, – ее охватило неприятное ощущение, что что-то не так. Она оглянулась, и щеки ее залила краска – все другие женщины смотрели на нее. И тут она поняла: да, это были ее люди, но сейчас все они были в распоряжении королевы, а, следовательно, обязаны позаботиться обо всех дамах. Наклонившись к Бьорну, Элинор поспешила распорядиться, чтобы все дамы, стоящие на ветру, были защищены от него. Тотчас же большая группа воинов была отправлена на берег, где они встали полукругом вокруг фрейлин королевы. Правда, Элинор и в голову не пришло, что дамы, одетые в подшитые мехом накидки, куда надежнее защищены от ветра и холода, чем воины в стальной и кожаной амуниции и шерстяных, насквозь продуваемых плащах. Считалось, что простолюдины должны были служить своим господам так, как это от них требовалось: перевозить мебель, вытаскивать завязшие в грязи повозки, сражаться и умирать, защищая их, или, как сейчас, стоять на ветру, чтобы господам было хоть чуточку теплее.

Но нынешнее состояние воинов не заботило Элинор. Свой долг по отношению к ним она выполняла и гордилась тем, что делала это получше многих других. Они хорошо питались, у них была прочная амуниция и добрые кони; если кто-нибудь заболевал, Элинор распоряжалась, чтобы была оказана медицинская помощь, а если позволяло время, то и сама навещала больного, чтобы убедиться, что все идет нормально. Жены и дети ее воинов, у кого они были, тоже были окружены заботой на все время службы, а, не дай Бог, кто-то погибал, семье помогали устроиться в жизни без кормильца – сыновей обучали военному делу, если они были пригодны к службе, дочерей выдавали замуж или брали на работу в замок.

Элинор расстроило, что на какие-то мгновения она не досмотрела за тем, чтобы достойные почести оказывались женщинам менее удачливым, чем она. Дамы, сопровождающие королеву, не были женами и дочерьми крупных магнатов, у которых были свои поместья в Англии. В основном, это были вдовы, которые, будучи еще относительно молодыми, не представляли особого интереса с точки зрения замужества. Для них больше не было места там, где они привыкли жить. У большинства были дети, которым причиталась их личная собственность. Это не оставляло им шансов, чтобы привлечь возможных претендентов на замужество, кроме того, если бы во втором браке еще родились дети, могли вспыхнуть разногласия между двумя сторонами наследников. У некоторых дети были взрослыми и требовали наследство уже сейчас; и, разумеется, большинство женщин не были подготовлены к тому, чтобы самостоятельно управлять своими поместьями, в результате чего детям назначался опекун-мужчина. Одним словом, в любом случае несчастные женщины не были хозяйками в собственных имениях, более того, они мешали всем.

Другим дамам повезло еще меньше. У вдов, по крайней мере, было право требовать часть дохода от собственности, ранее принадлежавшей им. Призванные служить королеве, они могли рассчитывать на ее поддержку и защиту: она следила, чтобы их не оставили без гроша. Но другие вообще никогда не были замужем. Девушки с незначительным приданым, родители которых не позаботились о них заранее, те, которые ошиблись в выборе опекуна, просто были бы не в состоянии обеспечить своих детей. Обычно эти девушки лишались права владения собственностью бессовестными родственниками по мужской линии. У них ничего не было; им повезло, что их не лишили жизни из-за наследства. Они полностью зависели от королевы, которая содержала одних из жалости, других – как возможное средство давления на бесчестных мужчин.

Обо всем этом Элинор впервые узнала, только когда появилась при дворе. Она еще раз возблагодарила Господа за то, что он послал ей дедушку с бабушкой, которые сумели сделать так, что даже сильные мужчины покорно склонялись перед ней. Погрузившись в свои мысли, она пренебрегла заботами о женщинах, с которыми путешествовала. Она знала, что они тайно негодовали и завидовали тому, что она богата, обладает властью и ни от кого не зависит. Она не могла наладить отношения с ними, но никуда не годилось быть откровенно высокомерной, и открыто демонстрировать разницу в их положении.

Как раз в этот момент, когда Элинор пыталась избавиться от приступа черной меланхолии и завязать беседу с попутчицами, на дороге показался всадник на взмыленном коне. Он придержал коня у сбившихся в кучку женщин, озабоченно пытаясь разглядеть их лица под низко опущенными капюшонами. Внезапно его лицо просветлело.

– Госпожа! – он подъехал вплотную к Элинор, преклонил колено, не обращая внимания на грязь.– Слава Богу, я нашел Вас! – он расстегнул ворот камзола и вытащил пакет.– Это от сэра Андрэ.

В пакете были письма: Элинор ощущала плотный пергамент под оберткой. Она тут же почувствовала, как резко обострилась враждебность женщин. Ее человек говорил с ней по-английски, и она понимала его. Для них это была еще одна причина, чтобы относиться к Элинор с подозрением и неприязнью. Она жестом приказала воину подняться. Он почтительно поклонился, сбрасывая капюшон, чтобы она увидела его лицо. Элинор узнала его.

– Сэр Андрэ ждет ответ, Адам?

– Я не знаю, госпожа. Мне он не сказал, будет ли ответ. Он приказал мне поспешить и, если будет необходимо, последовать за Вами в Нормандию, но он не сказал, ждать ли мне ответ.

Его лицо светилось гордостью: госпожа узнала его, а ведь ей служили многие. Элинор не обращала внимания на это. Она с детства была обучена этому трюку. И снова она с благодарностью вспомнила деда и бабушку – как хорошо они вымуштровали ее людей! Как великолепно они подготовили ее саму к роли образцового феодального лорда. Ведь она определенно не была образцовой леди – Элинор сама это хорошо знала. Истинные леди, лишенные собственности из-за того, что не знали, как удержать ее, сейчас смотрели на нее почти с ненавистью. Обычно их злоба не производила на нее никакого впечатления, но сейчас, в теперешнем мрачном состоянии даже этой малости хватило, чтобы выбить ее из колеи.

– Прекрасно, Адам, ты свободен.

«Прощанье, – подумала Элинор.– Должно быть, это прощальные письма». Тем не менее, она почувствовала холодок где-то в желудке и неприятное чувство вины, что еще больше ухудшило ее и без того плохое настроение. Она понимала, что надо сразу прочесть эти письма. Она чувствовала, что в них есть неприятное известие, а ей и без того хватало неприятностей. Она заткнула пакет за пояс под плащом как раз в тот момент, когда на дороге показался Саймон с остальной половиной отряда ее воинов.

Так же, как и Иэн, Саймон научился не спускать глаз с Элинор. И сейчас он не упустил то, каким быстрым и ловким движением она спрятала пакет, в котором, без сомнения, были письма. После всех трудностей, какие только может испытать человек, отвечающий за путешествующую знать, вид пакета, который спрятала Элинор, был для него последней каплей. Зачем женщине прятать письма, если они не от любовника?! Саймон повернулся к командиру своего отряда с таким выражением лица, что закаленный в боях воин побледнел.

– Поднимите на борт воинов и коней, и как можно быстрее, – мягко произнес он.

Командир мгновенно прикинул, что будет, если попытаться взобраться на борт прямо в седле. Это сэкономит время, да и лошади будут лучше вести себя со всадниками. Но молодые неопытные воины были не в состоянии удержать своих коней в такой сложной ситуации. Честно говоря, некоторые воины были напуганы не меньше лошадей. Да, так дело не пойдет. Командир спешился сам и отдал приказ своим людям, размышляя в то же время о том, как пронзительно кричали служанки, плакали и умоляли слуги, когда им приходилось переезжать куда-либо. Один слуга поскользнулся на трапе, упал между кораблем и причалом и был раздавлен. Несколько человек утонули. Он взглянул на дам, в сторону которых пошел Саймон. Вот что значит воспитание: они не боялись.

Командир ошибался. Благородные дамы просто были приучены не выдавать свои чувства. На самом же деле они были напуганы так же, как самая последняя горничная. Никто из них, кроме Элинор, никогда не был на борту корабля. При обычных обстоятельствах придворные дамы пересекали бы неширокий пролив множество раз. Королева иногда сопровождала мужа в поездках в его владения в Нормандии или Анжу, или сама навещала свои поместья в Провансе. Но обстоятельства были далеки от обычных: королева Элинор долго находилась в изгнании. И хотя ей была разрешена некоторая свобода передвижения, о поездке за море в ее владения не могло быть и речи; естественно, что ее фрейлины были тоже ограничены в своих действиях.

Сейчас, когда приехал Саймон, они дали выход своим чувствам, нервно забрасывая его вопросами о корабле, о море, о плавании. Саймон и не пытался высвободиться из кольца цеплявшихся за него рук, но его улыбка была данью вежливости, не более.

– Вам следует спросить об этом леди Элинор, – отвечал он.– Я переплывал канал всего четыре или пять раз, и мало что знаю о море и плавании. Могу только заверить вас в том, что наш корабль надежен, а моряки достаточно опытны. Надеюсь, это поможет нам в нашем путешествии. А Вы, леди Элинор, что Вы можете сказать о плавании?

– Что оно намного приятнее в жаркие летние дни, чем сейчас, – говоря это, Элинор возблагодарила в душе Господа за то, что ее голос не дрогнул, как она опасалась.

– А Вы часто плавали? – спросила одна из дам; страх заставил ее пересилить неприязнь к Элинор.

– Да, довольно часто, и это достаточно безопасно и приятно, особенно в такой штиль, как сегодня.

– Но я слышала, что можно умереть от морской болезни…

Элинор покачала головой:

– Нет, от этого еще никто не умирал.– Ее губы дрогнули в улыбке.– Хотя я припоминаю, как однажды мы попали под внезапный шквал ветра, и корабль так болтало, что я умоляла своего вассала сбросить меня за борт, чтобы поскорее умереть.– Элинор засмеялась, с удовольствием вспоминая этот эпизод.– Но это просто ерунда, так, небольшое неудобство. Кроме того, многие люди вообще не подвержены морской болезни, особенно в такой день, как сегодня.

Элинор едва успела договорить, как ее горничная Гертруда бросилась перед ней на колени, глотая слезы и умоляя отослать ее домой.

– Встань и спокойно поднимайся на борт, или тебе достанется кое-что похуже, чем просто утонуть, – таков был ответ Элинор.