Глава 25

Чтобы попасть из Марлоу в Лондон, можно скакать напрямик через всю страну, даже если не знаешь дороги. Обратный путь из Лондона в Марлоу не так-то прост. Поэтому, когда Филип д'Арси двинулся со своим отрядом на рассвете, он знал, что ему следует все время идти вдоль Темзы. Он никогда не был в Марлоу и выбрал самый надежный путь; если он не найдет крепость, то потеряет время и не сможет оказать никакой помощи.

Его отряд продвигался быстро, хотя людей и не подгоняли. Филипп д'Арси знал, что несмотря на все их усилия, они все равно не попадут в Марлоу до ночи, а у него не было намерения достичь лагеря противника после захода солнца. Поэтому, когда какая-то лошадь потеряла подкову, Филипппп сбавил темп, увидев, как отстал всадник. Он разрешил людям отдохнуть, пока не найдут кузницу и не подкуют животное. По его мнению, ничего серьезного не случилось.

Как раз в это время Вильям и протрубил в рог. Люди в крепости услышали его, так как были предупреждены и прислушивались. Элис и Элизабет оставили свои дела и посмотрели друг на друга.

Дел у них было много. Элизабет готовилась ухаживать за ранеными, а Элис – к последней отчаянной попытке защитить крепость. Они боялись, что так и будет, но столь быстрая сдача стен врагу потрясла их. Тем не менее обе сохраняли спокойствие. Элис знала: ей нечего бояться, ее планы сбывались. Элизабет тоже ни о чем не тревожилась. Она будет жить и умрет вместе с Вильямом. Она хотела жить, но не боялась и умереть с ним.

Сигнал вызвал яростный всплеск активности защитников крепости. Огромные деревянные ставни, закрывавшие окна крепости, заперли тяжелыми засовами, бочками из-под воды завалили окованную железом дверь, отрезав зал от наружной лестницы, а с нескольких бочек с маслом, стоявших недалеко от лестничной площадки на пути в башенную пристройку, сняли крышки. Эта лестница, в отличие от каменной, соединявшей этажи башни, была деревянной. Зажгли факелы и закрепили их по обеим сторонам дверного проема; подготовили и запасные факелы.

Эта работа выполнялась теми, кто был покрепче. Пожилые люди толкли лечебные травы, приготовляя лекарственное питье и мази по указаниям Элизабет. Те, кому не по плечу была и эта работа, просто молились. В их числе был и Мартин. Он не настолько ослаб и мог бы заниматься лекарствами для раненых, но не решался из-за боязни, что его сочтут нечистью, способной загрязнить целебные средства и сделать их бесполезными или даже несущими смерть. Мартин отгонял от себя эти мысли, уповая на доброту Господа, однако они не покидали его и грозили целиком завладеть им. При звуках рога Мартин начал заикаться и наконец замолчал.

Несколько минут он оставался на коленях, потом бросил пустой взгляд на людей, суетившихся и готовивших Марлоу к последней попытке выстоять. Он ошибался, думал Мартин. Аббат Мартин и аббат Ансельм оказались не правы. Они старались заставить его поверить и учили, что внешность не отражает душу человека. Всю жизнь он старался поверить в это, искоренить зло из своей души, чтобы предстать перед глазами Господа честным и прекрасным, пусть даже его тело такое безобразное и скрюченное.

Всего лишь несколько недель назад Мартин еще надеялся, что аббаты, спасшие его и относившиеся к нему по-доброму, правы. Аббат Пол, заставивший его уйти, сказал, что не может быть души в таком искривленном теле и только смерть избавит его от мучений. Это душа дьявола и пучина зла. Именно зло в Мартине губительно для аббатства, заявлял аббат, а не его слабость.

Когда Мартин валялся на дороге, умирающий, он все еще хотел знать, правда ли это. Но потом его подобрал сэр Вильям, и жизнь стала наполненной достатком, добротой и любовью. Он почти не думал над жестокими словами аббата Пола, предпочитая верить тому, что Бог обезобразил его, но не покинул и привел одному ему известными путями туда, где он мог стать добродетельным и умереть в покое. Теперь, стоя и наблюдая, как люди готовились умирать, хотя никто из них и не подозревал об этом, Мартин стремился понять, не было ли его спасение и счастливая жизнь в течение многих лет еще одной западней или обманом дьявола?

Не то ли это зло, которое капля за каплей подтачивало Марлоу? Похоже, что так. После стольких лет сопротивления сэр Вильям, его величайший благодетель, впал в грех, совершив прелюбодеяние с женщиной, которую любил так долго и искренне. Маленькая Элис, чистая и безупречная, как золото, отбросила кротость и повиновение, требуемые от женщин, и твердо, с горящими ненавистью глазами заявила, что готова совершить смертельный грех – убийство. А теперь и Марлоу, и все, кто здесь находится, обречены на гибель. Не он ли источник этого опустошения?

Есть ли возможность, спрашивал себя Мартин, искупить то зло, которое он создает? Он знал: Бог сильнее дьявола. Он знал, что не желает зла, даже тем, кого ненавидит, а еще меньше тем, кого любит. Конечно, должна быть какая-то причина, по которой Бог даровал ему возможность появиться на свет, даже если это замысел дьявола. Бог сильнее. Если бы не было такой причины, не было бы и Бога. И все же человек наделен собственной волей, и его долг – найти свой путь в жизни, отыскать ее смысл. Итак, подумал Мартин, инстинктивно отступив в темный угол, где он никому не мешал, он должен узнать, почему появился на свет, не потому ли, что Бог существует, и тут нет никаких сомнений.

Только очень тяжело думать об этом, сознавая свою вину и ненависть к Моджеру, который определенно несет еще большее зло, ибо скрытое зло гораздо страшнее, чем зло обнаженное… Вот где ответ! Его, носителя неприкрытого зла, привели сюда, чтобы избавить мир от зла замаскированного. Все правильно! Все справедливо! Бог милостив!

Теперь Мартину все стало понятным. Он, пятясь вдоль стены, скользнул в комнату сэра Вильяма, взял там охотничий нож, длинный и острый, и спрятал его за пазухой, в складках туники. Затем, снова пятясь боком вдоль стены, он стал приближаться к лестнице, стараясь не обратить на себя внимания и выжидая момент, когда он мог выскользнуть наружу. Окончательно уверившийся в том, что, даже не искупив зло, он понял теперь причину своего проклятия, Мартин почувствовал облегчение и прилив сил.

Если он не уничтожит зло, ряженное в белые одежды Моджера, оно будет продолжать сеять гибель повсюду. Теперь Мартин понял: не он губит Марлоу, но все же что-то тревожило его. Он должен поскорее осознать и исполнить свой долг, однако зло выглядит так благопристойно. Моджер – высокий, белокурый и красивый, всегда готовый улыбаться, и это действует обезоруживающе. Именно Мод-жер погубил Марлоу. Леди Элизабет, такая добрая, почувствовала его злобу под маской благородства и не смогла полюбить своего мужа. Это и звало сэра Вильяма в течение многих лет, подобно песне сирены. Моджер намеревался силой заставить Элис выйти за него замуж, лишив ее тем самым мечты о любви, свойственной женской натуре, и подтолкнув к ненависти и убийству.

Итак, все ясно. Будучи безрассудным, Моджер совершил наконец неприкрытое зло. Бог никого не просит совершать невозможное, разве что святых, поэтому и дал ему, Мартину, возможность понять и соприкоснуться со злом, которое угрожало чистым и непорочным душам тех, кто был в Марлоу.

Наконец все приготовления на лестнице были закончены, и Элис приказала слугам уйти, чтобы освободить проход для отступающих со стены в башню. Мартин быстро, насколько мог, спустился с лестницы. Он скользнул в самый темный угол башенной пристройки и сразу услышал стоны раненых, которые, спотыкаясь, входили в дверь его двора.

Одни из них, ведомые Хьюго, еле дотащившиеся до лестницы, пришли со стороны юго-западной башни. Другие, полагал Мартин, очевидно, спустились с главной башни, которую оборонял сэр Вильям. Отступая, защитники крепости Марлоу держались вместе, стараясь расчистить себе путь, к одной из лестниц. Мартин не мог видеть этого, однако представлял себе, как атакующие переваливаются через стену, а обороняющиеся сдаются или отступают, пытаются одолеть противника, прежде чем скрыться в глубине крепости.

Через относительно тонкие стены башенной пристройки, которая только защищала от непогоды и не предназначалась для оборонительных целей, Мартин мог слышать, как усиливается шум сражения, но не понимал почему. Ему казалось, что по мере того как люди отходят, должен затихать и шум. Однако он не был этим обеспокоен, так как знал: сэр Вильям отступит последним, дав уйти всем своим людям. Потом настанет и его черед. Он уже знал, где укроется.

В усилении шума сражения не было ничего удивительного. Обороняющиеся сходились вместе, образуя все большие и большие группы, кто как мог. При этом атакующие оказались между этими группами, каждая из которых пробивалась с боем к башне или к лестнице. Одни из них сталкивали приставные лестницы, другие тем временем очищали лестницы от нападавших, поливая их горячим маслом или песком или сбрасывая на них камни.

Однако, хотя число таких групп росло, все большая площадь стены оставалась без защиты. Нападавшие хлынули в эти места, не встречая сопротивления, и без дела не стояли. С отчаянной яростью они бросились в атаку, прилагая все усилия, чтобы расчленить группы защитников и прорваться к лестнице и в башню, опередив их. Эти люди почти все были опытными наемниками. Они знали: взятие крепости – как наиболее опасный, так и самый эффективный вид военных действий. Но чтобы Получить реальную добычу, женщин, богатую посуду для еды и питья, драгоценности, деньги и одежду, надо было проникнуть в сердце самой крепости. Если Вильям и его люди смогут сойти со стены и скрыться внутри крепости, понадобится еще один отчаянный победный штурм, чреватый большими потерями.

Вскоре численность людей Моджера на стенах значительно превосходила число ее защитников, многие группы людей Вильяма были повержены. Единственная причина, по которой обороняющиеся не были наголову разбиты сразу же, заключалась в том, что ширина зубчатых стен позволяла находиться на них в одном месте только четырем сражающимся. Если бы их было .больше, они не могли бы двигаться. Поэтому одновременно могли противостоять друг другу не более трех человек с каждой стороны – атакующих и обороняющихся. И все же численное превосходство противника сказывалось, людям Вильяма приходилось уносить много раненых. Людей Моджера, уставших или легко раненных, могли заменить другие; у людей Вильяма такой возможности не было.

Командиры отрядов наемников знали свое дело. Как только стало ясно, что обороняющиеся намереваются отойти в укрытие, лучники получили приказ приготовиться. Защищенные хорошо вооруженными латниками, лучники могли стрелять по защитникам башни и лестницы без опасения поразить своих товарищей. Люди Вильяма вынуждены были наблюдать за полетом стрел. Многие из них пали под ударами мечей из-за того, что в нужный момент их глаза были устремлены в другую сторону.

Сам Вильям, наиболее опытный в таких делах, заставлял себя не смотреть на поток стрел. Еще свежа была память о полученном ударе. Он дрался с силой отчаяния, ловя ртом воздух из-за усталости и потери крови. Его сопротивление заслужило признание даже тех, кто стремился добраться до него. Многие уже не сопротивлялись. Охваченные ужасом, некоторые новобранцы бросили оружие и молили о пощаде.

Вильяму стало казаться, что только он и несколько опытных людей, сражавшихся рядом с ним, и составляют все силы защитников на этой стороне башни.

– Вниз! Вниз! – закричал он, отступая к двери.

Он должен был войти последним, однако люди, видя его медлительность, втолкнули Вильяма в дверь. Тут уж не до гордости, решил Вильям. Он отступил в убежище и встал, опираясь на меч и борясь с желанием послать все к черту, все бросить.

У него почти не было времени, чтобы собраться с силами. Через другую дверь вбегали последние из тех, кто пробился по стенам. Их почти настигали атакующие. Вильям остановил последнего из вбежавших. Он приказал ему взять дверной засов, а когда другие затянут ближайших к ним противников внутрь, сразу захлопнуть дверь и запереть ее на засов. Вильям снова вступил в короткую схватку, убив одного из противников, слишком увлекшегося атакой. Засовы были уже на месте. На тяжелую деревянную дверь обрушился град ударов, сотрясавших даже толстые засовы, но пробить такое препятствие ударом тела было невозможно. Тут нужен был таран.

Этот успех вызвал в Вильяме прилив энергии. Он повернулся в сторону двери и бросил вызов нападавшим, сумевшим проникнуть внутрь. На него пошел один, затем другой, Вильям приготовился к схватке, но обнаружил вдруг за своей спиной Диккона, который что-то кричал о лестнице на другом конце.

– Можешь удержать эту дверь и запереть ее? – спросил Вильям.

Диккон был так забрызган кровью, что Вильям не мог понять, чья она – самого начальника стражи или чужая. Диккон, однако, не колебался и был уверен, что сможет справиться с дверью, чего бы это ему ни стоило. Он бросился к еще открытому проему. Если пала оборона лестницы, ведущей в главную башню, им придется с боем прокладывать себе путь через двор и, вполне возможно, обнаружить, что башенная пристройка уже занята врагом. Что еще хуже, – Элис и Элизабет никогда не закроют вход в крепость, если Вильям останется снаружи, и тогда в нее прорвутся атакующие.

Вильям сбежал вниз по лестнице, стараясь не упасть в спешке. Он заставлял себя держаться на ногах, покрытый потом, сжавший зубы от боли, пока не вышел во двор и не убедился: сражение сюда еще не докатилось. Людям, спешившим к пристройке, он мощным голосом приказал бежать к лестнице. Почти никто из них не обратил на него внимания, все обезумели и онемели от страха, а достигнув безопасного места, замирали там. Поняли его только двое или трое; те, что последовали за ним вниз по ступенькам лестницы, были наиболее опытными из его людей.

Они ушли вовремя, и, опоздай на мгновение, все было бы кончено. Волна атакующих, готовая хлынуть на лестницу, когда исчезло последнее препятствие, встретила новое ожесточенное сопротивление. Последние раненые, ковыляя, спотыкаясь, ползком или на руках своих товарищей, скрылись в пристройке. Минуту или две Вильям и его люди, среди которых теперь был и Диккон, сумели продержаться, не осознавая того, что все, оставшиеся во дворе, убиты или слишком измотаны и не могут даже двигаться. Это были те самые минуты, когда Мартин украдкой протиснулся в дверь и, прижимаясь к стене пристройки, обогнул ее и исчез в северо-восточной части крепости.

Никто и не заметил одинокую согнутую фигуру в темном одеянии. Если один или два человека и видели его, то не обратили внимания, приняв за раненого. Удаляющийся силуэт на мгновение замер во мраке между пристройкой и северо-западной башней, обогнул ее и бросился к низкому каменному сарайчику, пристроенному к стене. Кроме яростных криков сражающихся на лестнице, теперь Мартин мог и видеть, как группа людей с Вильямом во главе вдруг перестала сражаться и, выбившись из сил, отступила в пристройку.

Все его внимание было сосредоточено на состязании в скорости окровавленного Вильяма, его измотанных людей и атакующих, преследовавших их по пятам в надежде схватить владельца крепости и потом использовать это, чтобы заставить сдаться тех, кто еще оставался внутри нее. Они знали, кого преследуют, как зверя. Вильям был единственным человеком, на ком была кольчуга, а девиз на его щите не оставлял никаких сомнений. Во дворе крепости еще оставались и защитники, спустившиеся со стен по веревкам, когда обнаружили, что двери в башню уже закрыты.

Все старания обороняющихся были тщетны. Последние из них, прилагая нечеловеческие усилия, поднимались вверх по лестнице и вваливались в зал, где их тут же отталкивали со своего пути следующие. Сначала ввалился Вильям, почти ничего не осознающий, кроме острой боли в груди, следом за ним – Диккон, последний из всех, в несколько лучшем виде. К счастью, женщины в крепости Марлоу не нуждались ни в чьих распоряжениях.

– Пора! – пронзительно закричала Элис, выдергивая факел из стенного кронштейна.

Мужчины и женщины бросились вперед и навалились на две бочки с маслом, те опрокинулись, расплескивая содержимое вниз по ступеням, а затем покатились вниз, забрызгивая стены, пока не опустели и не остановились. Элис швырнула факел в дальний конец лестницы, схватила другой у стоявшей за ней Элизабет и бросила вслед за первым, затем еще один. Вся лестница превратилась в ревущий ад. Последний факел Элис бросила на площадку перед собой и едва успела отскочить от огня, пока не загорелось ее платье.

Как только она вбежала в помещение, тяжелая дверь за ней тут же закрылась, а массивные засовы легли в широкие железные пазы. За дверью послышались пронзительные вопли предсмертной агонии людей, находившихся на лестнице и в пристройке. Элис закрыла глаза и помолилась за неосмотрительных врагов, чьи крики она слышала, и тех, кто, преследуя по пятам ее отца, забыл о своих раненых, которые были слишком слабы, чтобы подняться по лестнице. Звуки затихли, поглощенные яростным ревом огня. Элис вздохнула. Слишком поздно сожалеть, ничего не остается, как только помолиться за них, кем бы они ни были.

Мартин нашел безопасное место, которое искал. Он глубоко зарылся в кучу затхлого прошлогоднего зерна, навалив его на себя сколько мог, и замер. Какое-то время он слышал возбужденные крики и призывы, затем стоны и громыхание цепей поднимаемой решетки ворот крепости и опускаемого моста. Затем звуки стали почти неразличимыми. Мартин никогда не был в подобной ситуации, однако слышал, как сэр Вильям предупреждал, что захватчики обычно ищут спрятавшихся и проверяют загоны и склады во дворах. Он стиснул немногие оставшиеся зубы в бессильной ярости, сознавая свою беспомощность и неспособность предотвратить разграбление крепости.

Моджер был разъярен не менее, чем Мартин. Но причиной его гнева был не скот или другие продовольственные запасы Марлоу. Его злила неудавшаяся попытка его людей проникнуть в крепость. Он обменялся с подчиненными ему капитанами несколькими крепкими словечками относительно их нерасторопности в тушении пожара, который теперь жадно пожирал пристройку и лестницу – единственный путь в крепость Марлоу.

– Это не радует меня так же, как и вас, – заметил один из капитанов с заметной ноткой презрения в голосе, вызванной тупостью Моджера. – Не думаете ли вы, что мы не желаем заглянуть внутрь крепости? Заверяю вас, люди сделали все возможное. Оборона была отчаянной и хорошо организованной. Этот сэр Вильям знает толк в военных делах. – «Знает больше, чем вы», – говорил взгляд капитана, но с его языка сорвались только слова: – Надеюсь, он больше не преподнесет нам сюрпризов.

– Он не может их преподнести, – угрюмо сказал Моджер, сознавая, что в вину ему капитанами ставится недооценка Вильяма. Он не мог сдержать своего раздражения. – Вы видели, сколько людей у него осталось? Он ничего больше не сможет сделать.

Этот довод не убедил капитана, но успокоил Моджера. И в самом деле, все, что нужно ему, – это покончить с Вильямом и заполучить Элис, а также время на то, чтобы заставить Марлоу пасть. Метательные и штурмовые приспособления Вильяма можно обратить против него же, к ним можно добавить те, что есть в Хьюэрли. Моджер уже хотел было приказать начать их установку на новые позиции, но сдержал свой импульсивный порыв.

Это не поздно будет сделать завтра, а заодно надо начать строить платформу на колесах для тарана, чтобы разбить дверь. Он пообещал людям отдать им крепость на полное разграбление. Пусть почувствуют его готовность разрешить им насладиться плодами победы. Пусть перережут скот Вильяма и устроят пир, пусть напьются пива из чанов в пивоварне. Это должно возбудить их аппетит к лакомому кусочку в крепости – женщинам, с которыми они могут делать что хотят (кроме Элис, конечно; он оставляет ее для себя), к вину в холодных подвалах крепости, к богатой одежде и всему тому, что они пожелают.

Во всеуслышание заявив об этом, не посоветовавшись с капитанами (они только досаждали ему, и им нужно было показать свою власть), Моджер прошелся по двору крепости Он снисходительно кивнул людям, которые уже резали коров, свиней, кур, вытаскивали понравившиеся им овощи из хранилищ. Своим слугам он приказал установить палатку для себя, выбрав для нее место в углу, образованном каменным сараем и стеной, – сюда не могла долететь ни одна стрела, выпущенная из крепости.

Поиски прятавшихся ее защитников велись поверхностно, однако вскоре стало ясно, что скрыться удалось немногим. Захватчики не тревожились, разве что несколько слуг или раненых латников сидело по углам. Они не могли причинить им вреда, так как обычно умирали сами или выползали в поисках пищи и воды, обнаруживая себя. Поэтому проверка убежища Мартина свелась к тому, что его осветили факелом через дверь и оглядели.

Вскоре начался пир. Мартин слышал крики и смех, в которых тонули стоны раненых и умирающих. Он все еще выжидал. Когда свет, проникавший через открытую дверь, стал слабеть, Мартин отважился покинуть свое убежище, держась в тени от стены. В углу, ближайшем к двери, он пригнулся и прислушался.

Долго Мартин не слышал ничего стоящего. Доносившиеся обрывки разговоров ужаснули его: у Мартина никогда не было повода к общению с латниками Вильяма, да и воспитывался он в аббатстве. Довольно часто разговор переходил в спор, и капитан то и дело криком восстанавливал спокойствие. Становилось темно. Мост был поднят, крепостная решетка опущена. Несколько человек оторвали от пира и отправили на стену как стражников. Двор крепости освещали факелы и костры.

По мере того как уменьшалось содержимое чанов с пивом, в свете факелов и костров все чаще мелькали игральные кости и усиливались язвительные споры по поводу расхождения во мнениях относительно выигрышей. Одна из ссор, разыгравшаяся вблизи того места, где скрывался Мартин, переросла в драку, и старый калека даже отпрянул. Раздался громкий голос капитана, но его призывы не возымели никакого действия. Удары следовали один за другим.

– Пропадите вы все пропадом! – взревел Моджер, выходя из палатки. – Мало вам досталось сегодня?! Перестаньте, я говорю!

Он шагнул в полосу света, отбрасываемого костром, и миновав дверь каменного сарая, обрушил удары плашмя мечом на драчунов, пока их друзья из тех, кто потрезвее, не смогли сдержать их и утихомирить.

– Хватит, – сказал Моджер капитану, который подошел тоже. – Я не хочу, чтобы они поубивали друг друга за сокровища, которые еще-не завоевали. Положите конец этому разгулу.

Так как капитаны и сами давно считали, что пора с этим кончать, они делали все, что могли, проклиная потворствование Моджера их людям. Это потребовало некоторого времени, пока наконец факелы не загасили водой, а костры не догорели до конца. Все время, пока восстанавливался порядок, Мартин молился, стоя на коленях, благодарил Бога за то, что Моджер оказался так близко и умолял дать ему силы выполнить задуманное.

В крепости Марлоу, как ни странно, сохранялось почти полное спокойствие. Заперев дверь, выходящую в пылающий лестничный пролет и пристройку, Элизабет и Элис побежали к Вильяму. Он стоял недалеко от них, тяжело дыша и мрачно улыбаясь.

– Хорошо придумано, – заметил он. – Может быть, вам обеим следовало быть со мной на стенах и командовать людьми.

– Ты весь в крови, Вильям, – сказала Элизабет.

– Да, но большей частью это чужая кровь. Я открыл плечо и получил несколько порезов и царапин, которых пока не чувствую и не страдаю от боли.

Он повернулся, взглянул на столпившихся позади него слуг, сохранявших полное спокойствие, и улыбнулся.

, – Первым делом надо немного привести в, себя этих простофиль. Идемте.

Так как люди хотели верить в свое спасение, Вильяму не составляло особого труда убедить их. Марлоу никогда не разоряли, заметил он, а помощь уже в пути. Затем он распорядился позаботиться о раненых, убрать трупы и сказал:

– После того как раненым будет оказана должная помощь, а мертвые будут вынесены, мы поедим. Все получат вино, все, кто хорошо служил мне сегодня.

Люди сразу оживились. Вильям с трудом сошел со скамьи, на которой стоял, произнося речь, и спокойно заметил Элизабет:

– Да, я отдал такой приказ, чтобы они забыли обо всем, пока будут пить вино, ведь пива здесь нет. – Он замолчал, затем вздохнул и добавил: – Я устал. Любовь моя, как-то я сказал, что могу защитить тебя, но…

– Я всем довольна, – ответила она, – и более чем довольна. Должна спросить тебя Вильям: если бы я не прибежала к тебе в страхе и по необходимости, этого никогда не случилось бы?

– Не обольщайся, – сказал Вильям с нежной улыбкой. – Если все, рассказанное тобой о Моджере, правда, ты скорее спасала мне жизнь, а не добавляла заботы. Мне тоже он никогда не нравился… Ты знаешь почему… но за это я винил себя и не мог думать о нем плохо. Поэтому, когда я встал на его пути к завоеванию Элис, он, наверное, решил застать меня врасплох и убить. Или же, если бы я спасся, он нашел бы какой-нибудь повод напасть на Марлоу, будь ты даже нежной к нему, любящей и кроткой, как ягненок.

Элизабет ничего не ответила на это, но почувствовала облегчение. Кроме того, уже с того момента, когда она воскликнула, что верит в их будущее, Элизабет не чувствовала за собой никакой вины и поэтому знала: Вильям прав. Элизабет волновало только, не из-за любви ли к ней он не винит ее в своих потерях и страданиях. Это огорчило бы Элизабет. Любовь, даже такая горячая, как любовь Вильяма, могла бы и не выдержать такое бремя. Теперь она была абсолютно уверена в том, что любовь делает ее не виновной ни в чем, и чувствовала удовлетворение.

– Идем, – тихо сказала она, – я помогу тебе снять доспехи и позабочусь о твоих ранах, любимый. Затем ты сможешь отдохнуть, пока я буду помогать Элис ухаживать за другими ранеными.

Вильям лежал, погружаясь в сон, и чувствовал, как проходит его отчаяние. Теперь, оправившись от потрясения, вызванного неудачей при обороне стен, Вильям начинал думать, что их шансы удержаться не так уж и плохи. Даже если Раймонд и не получит королевского приказа или Моджер не подчинится ему, юноша не будет сидеть сложа руки и лить слезы. Он будет искать Ричарда, и Ричард придет.

На этой приятной мысли Вильям заснул, но через час был разбужен Элис.

– Папа, – сказала она, когда его глаза открылись. – Я не могу найти Мартина.

– Что значит – «не могу найти Мартина»? – раздраженно спросил Вильям, сразу почувствовав боль во всем теле. – Посмотри его в самом укромном углу в часовне. Он всегда там, если не в комнате или зале.