– Сено почти все убрано, – ответила Элис, – и урожай будет богатым. На следующей неделе начнут жатву на южном склоне. Однако там было нечто… – Ее глаза остановились на Элизабет.

– Ты хочешь рассказать о ферме, любовь моя? – весело спросила Элизабет, бросив на Элис предостерегающий взгляд.

– Город… – неуверено сказала Элис.

Вильям ударил рукой по шахматной доске так, что все фигуры разлетелись.

– Извини, – сказал он, обращаясь к Элизабет, – я сдаюсь. – Он снова посмотрел на Элис: – Только не говори, будто на ближней излучине реки возводятся строения. Я…

– Нет, папа, нет, – успокоила его Элис.

– Что-то не так в Марлоу? – спросила Элизабет. Своим вопросом она ясно давала понять, что разрешает обсуждение этой темы. Только теперь Элис поняла, почему Элизабет намекала ей не затрагивать личных тем, которые могут причинить страдания отцу, и почувствовала облегчение. Предложенное Раймондом средство от страха оказалось весьма эффективным. По выходе из крепости ее внимание переключилось на поля с работавшими на них людьми, и Элис несколько успокоилась. Раймонд предложил проехать по городу и заодно выяснить, что там делается. В этом он разбирался лучше, нежели Элис. Он хорошо знал, как взимать пошлину с городов и облагать налогом торговцев. Правда, ему привычнее было иметь дело с крупными владениями, но общие принципы оставались одними и теми же.

Деловое оживление на причалах снискало одобрение Раймонда, однако он слегка нахмурился, когда к ним подлетел какой-то торговец и подобострастно пустился в пространные объяснения своей деятельности. Когда затем он начал предпринимать вполне очевидные попытки заставить их удалиться отсюда, на хмуром лице Раймонда появилось выражение такой невинности и простодушия, что Элис с трудом удержалась от смеха. Ей передалось его настроение, и она делала вид, будто соглашается со всеми разглагольствованиями торговца.

Они отправились обратно домой. Раймонд не давал Элис возможности предаться своим страхам, засыпая ее вопросами о том, как сэр Вильям управляется в городе. Какие у него права? Чьи эти земли? Оговорен ли заранее размер платы за пользование землей? На сколько лет заключен контракт?

На этот раз Элис вынуждена была признаться, что растерялась. Ей было известно: жители города не получили от короля привилегии, и землями полностью распоряжается отец… но не более того. Когда какой-нибудь цеховой мастер приносил деньги, Элис вносила полученную сумму в счета. Ее отец никогда не жаловался на незначительность дохода, но лишь потому, что не был жаден до денег. Элис тоже не была скупой, но, как и сэр Вильям, бывала резка с теми, кто пытался ее обмануть.

Элизабет находила отца окрепшим, способным вникать и подобные вопросы, и это радовало девушку. Не меньшее удовлетворение доставил ей безмолвный запрет на упоминание личных тем. Часы, проведенные с Раймондом, еще больше укрепили ее желание стать его женой. В их отношениях была непринужденность, взаимопонимание, совпадение знаний и опыта, где один дополнял другого, – словом, нее то, что обещало хорошую совместную жизнь. Чем радужнее представлялась эта жизнь, тем сильнее возрастала тревога Элис относительно возможной реакции отца по поводу положения Раймонда и причин, побуждающих его оставаться у него на службе.

– Так ли уж необходимо обсуждать эти дела, папа? – спросила она напрямик. – Ты ведь можешь рассердиться.

– Чертовски глупо так говорить, Элис, – улыбаясь, заметил Вильям. – Во-первых, я рассержусь сразу же, если ты будешь продолжать в том же духе. Во-вторых, ты действительно должна рассказывать мне все без утайки, иначе я рассержусь еще сильнее. Ну ладно, оставим это. Что там, в Марлоу?

– Думаю, лучше это объяснит тебе Раймонд, папа. Можно его пригласить?

– Конечно, – сказал Вильям и посмотрел на Элизабет.

Та ободряюще улыбнулась, как только Элис вышла из комнаты.

– Она предупредит Раймонда, чтобы он был осторожен. Элис понимает: деловые вопросы не так горячат кровь, по крайней мере тебе, как любовь.

– И это правда, – ответил Вильям, искоса взглянув на Элизабет.

– Какое бесстыдство! – сурово укорила его Элизабет, но Вильям с таким жаром закивал головой, что она не могла не рассмеяться.

Элис нашла Раймонда: он выходил из комнаты Мартина.

– А, вот вы где! – воскликнула она. – Папа хочет поговорить с вами.

– Сейчас? – встревоженно спросил юноша. – Но я только что разговаривал с Мартином, и он сказал, чтобы я, несмотря ни на что, попросил вашего отца…

– Речь не о нас. Не смейте даже заикаться об этом! – Элис расплылась в улыбке. – Я была не права. Папа чувствует себя вполне нормально. Он хочет знать, что делается в Марлоу. Леди Элизабет полагает, ему можно поговорить о делах, даже если он при этом немножко поволнуется. Но я не смогла бы все как следует объяснить.

– Хорошо, сказал Раймонд медленно и твердо. – Объяснения действительно необходимы.

Он решительно прошел в спальню Вильяма, намереваясь разговорами о делах хотя бы на время избавиться от ощущения вины перед ним. Кроме того, он полагал себя в этих вопросах более сведущим, нежели его «господин». Еще больше успокаивало совесть молодого рыцаря то, что он мог дать делам сэра Вильяма благоприятный поворот. Буквально за несколько минут он выяснил в основном все, что касалось обязательств города перед его сюзереном.

– Отсюда следует: вас нагло обманули, – сердито сказал Раймонд, закончив свой отчет, и поспешно добавил: – Прошу вас, сэр, не терять присутствия духа.

– И не буду, – спокойно заметил Вильям, хотя губы его сурово сжались. – Все произошло из-за моей небрежности, и моей вины здесь почти столько же, сколько у других. Не следует вводить в искушение простолюдинов. У них нет чувства собственного достоинства. Для них хорошо все, что приносит прибыль.

Вильям ни разу не вышел из себя, пока они скрупулезно обсуждали сложившуюся ситуацию. В итоге было решено прежде всего поставить на причалах стражу и определить, что ввозится и что вывозится. Единственное, и чем сомневался Раймонд – в стоимости товаров здесь, в Англии.

– Мартин мог бы все разузнать, – сказал Вильям, – но мне не хочется посылать его в город. Я знаю, ты, Раймонд, не дашь его в обиду, но отправлять туда Мартина – непростая задача, ведь он особенно остро ощущает свое уродство, когда люди, завидев его, сотворяют знамения, дабы защититься от дьявола…

– Я тоже знаю об этом, папа, – вмешалась в разговор Элис.

Совсем не обязательно сопровождать меня, – холодно заметил Раймонд, подумав, не пытается ли Элис намекнуть отцу на свое желание ехать с ним. – Я сам могу записать, сколько надо рулонов ткани, бушелей зерна и прочего, и…

– И нам придется пригласить переводчика, который растолкует нам все написанное вами, – засмеялась Элис. – Я едва разобралась в вашем письме. Возможно, мне придется быть вашим писарем.

Вильям покусывал губы, раздираемый противоречивыми чувствами. Он прекрасно понимал, чего хочет Элис, и пришел бы в ярость, если бы не горел желанием остаться наедине с Элизабет. Он стремился выдворить Элис из замка почти так же сильно, как она стремилась быть рядом с Раймондом. Во всяком случае ситуация забавляла и искушала его, тем более что юноша, кажется, скорее пытался избежать компании Элис, нежели присоединиться к ней.

– Ты и в самом деле плохо владеешь языком, – согласился Вильям.

– Совсем нет, – запротестовала Элизабет, пока Раймонд решал, являются ли последние слова сэра Вильяма разрешением для Элис, или тот сказал, что думал, не отдавая себе отчета, к чему это может привести. – И почерк у него лучше, чем у кого бы то ни было на всем юге Франции. Во всяком случае, это не имеет значения, ведь он будет здесь и сможет сам прочитать, что написал.

Элизабет понимала мотивы Вильяма. Отчасти она соглашалась с ним, но знала: Элис не сможет без разрешения покинуть крепость. Как только Вильям встанет с постели, у нее уже не будет причин оставаться в Марлоу. А до той поры его можно считать достаточно серьезно больным, требующим более квалифицированного ухода, чем тот, который могла обеспечить Элис. После этого истинные причины ее задержки здесь могли бы стать слишком очевидными. Элизабет не опасалась осуждения или проявления неуважения со стороны слуг Вильяма, однако все, что они узнавали, с поразительной быстротой достигало ушей слуг в Хьюэрли.

Подобные рассуждения годились к взаимоотношениям Элис и Раймонда. Поэтому Элизабет сделала вид, что не замечает укоризненного взгляда, брошенного на нее Вильямом.

– Если тебе не нравится, как ведет записи Раймонд, Элис сможет расшифровать их для тебя, когда он вернется из города.

Сказав это, она с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться: слишком явственно читалось в обеих парах устремленных на нее глаз «Предательница!!!». Позднее она все объяснит Элис, и та поймет ее. Что же касается Вильяма… ночью она даст чувствам Вильяма бальзам, который излечит его.

Однако все предпринимавшиеся Элизабет предосторожности оказались тщетными. Моджер уже давно знал, что она и Вильям любят друг друга, и он не первый год прикидывал, какую назначить цену за свою поруганную честь. По сути, сейчас дело было не только в ней. Крушение планов плачевно отражается на характере таких натур, как Моджер. Оно делает их мстительными. И все эти неприятности преследовали его с самого начала уэльской кампании.

Все его планы нарушились. Каждая попытка убить Вильяма заканчивалась неудачей, причем две последние – по его собственной вине. Не находя никого, кроме себя, на ком можно было бы выместить злобу, он попытался совсем иыбросить Вильяма из головы. Однако из этого тоже ничего не вышло. У него сложилось впечатление, будто все в армии днем и ночью приходят в его лагерь только затем, чтобы поинтересоваться здоровьем сэра Вильяма. На следующий день после его нападения на Вильяма эти невинные вопросы приносили ему некоторое облегчение: они свидетельствовали о том, что никто не подозревает его. Однако, когда страх прошел, любое упоминание о Вильяме стало действовать на него, как грубая ткань на сыпь.

Иногда раздражение Моджера доходило до предела. Граф Хсрфордский вызвал его к себе и ледяным тоном учинил допрoc за неподчинение приказам Вильяма.

– Я слишком люблю Обри, чтобы доставлять неприятности его отцу, – сказал в заключение граф, – и, хотя Оори говорит, будто ранее вам не доводилось бывать в шкого рода сражениях, человеку вашего возраста должно хватать ума, чтобы следовать советам других, более опытных людей, подобных сэру Вильяму. Учтите это на будущее.

Моджер почел за благо не оправдываться. Вернувшись в отведенные ему аппартаменты, он сердито приказал прислать к нему Обри, как только тот освободится. Но в итоге рассвирепел еще больше, ибо Обри, как только вошел, сразу озабочено заговорил о Вильяме.

– Милорд говорит, кто-то опять пытался убить его прошлой ночью, и поэтому сэр Раймонд забирает его домой в Марлоу.

– При чем тут Вильям?! – оборвал его Моджер. – Какого дьявола тебе понадобилось выставлять меня сопливым недоумком перед де Боуном?! Как ты посмел выставлять меня глупцом и неумехой?!

– Быть неопытным и рваться в бой еще не значит быть глупцом, – огрызнулся Обри, оставив отца с раскрытым от изумления ртом. – Я сделал для вас все возможное. Что еще я мог сказать? Или вас больше устроило бы, если бы я рассказал, как вы завидуете сэру Вильяму, – скажи он, что вы едете на лошади, вы тут же стали бы спорить, будто это корова?

Моджер попытался ударить сына, однако Обри увернулся. Это был эффектный прием, свидетельствовавший о его умении как нападать, так и защищаться, причем гораздо лучше, нежели его отец. Затем юноша опустил глаза.

– Прошу прощения, – сказал он. – Вы можете избить меня, если хотите. Это ваше право: я говорил с вами непочтительно… Но я сделал все, что было в моих силах, желая оправдать вас перед милордом. Он был в ярости! Я вынужден был сказать ему правду.

В движениях Обри чувствовалась уверенность в себе: он отодвинулся лишь на дюйм от кулака отца и в то же время находился в достаточной близости к нему для ответного удара. Это открытие дало Моджеру горькую пищу для размышлений. Он вдруг осознал: перед ним не мальчик, которого легко можно было запугать, а юноша, становящийся опасным. Обри мог подчиниться воле отца и даже снести побои, поскольку и то, и другое было «правом» отца в отношении сына. Однако было ясно, при желании он сможет постоять за себя, а возможно, и победить отца. Моджер опустил поднятую было руку.

– Что пятнает меня, запачкает и тебя, – фыркнул он. – Не забывай это. Однако у меня есть дела поважнее, чем подобные глупости. Так значит, этого выскочку наемника заставили перевезти Вильяма… Вероятно, по дороге он умрет.

И опять Моджер был неприятно поражен: Обри стал пепельно-серым, из глаз у него брызнули слезы.

– Нет! – воскликнул он. – Не желаю в это верить!

Из-за душивших его слез он не смог больше ничего сказать. Поэтому Моджер не узнал, как вскоре после его нападения на Вильяма граф, Раймонд и монах, служивший в лазарете, долго совещались. Мнение монаха оказалось решающим. Неоднократно поминая «волю Господню», тот юобщил, что у него есть все основания уповать на благополучный для сэра Вильяма исход путешествия. Его состояние ухудшится, предупредил он, возможны длительная лихорадка и слабость, однако, если не будет гангрены, на что путешествие никак не может повлиять, сэр Вильям не умрет.

– Не имеет значения, веришь ты или нет, – проворчал Моджер.

Каким же дураком он был, позволяя своим сыновьям проводить так много времени в Марлоу! Теперь понятно, где они набрались этих глупых идей о чести. Она для тех, кто может позволить себе иметь ее, но не для бедняка, пынужденного не без ловкости пробиваться наверх, цепляясь зубами и ногтями. Черт бы побрал этого Вильяма, изрекающего пустые банальности и похитившего привя-кшность его сыновей! Это не беспокоило его, пока они были мальчишками, такими надоедливыми, всегда хотевшими что-то показать ему. Теперь, когда они почти мужчины, им следовало бы соображать получше. Они должны были бы и сами увидеть: его путь – мудрость и выгода, тогда как глупые идеалы Вильяма заведут их в болото.

Ладно, пусть получают, что сами захотели. Он порывает с ними… разве…

– Когда все здесь кончится попроси у графа разрешения отлучиться, – продолжал он. – Ты должен немедленно жениться на Элис, прежде чем сюзерен Вильяма сможет взять ее к себе.

– Нет, – твердо ответил Обри, побледнев еще сильнее.

Когда отец впервые затронул эту тему, Обри был еще слишком мал, чтобы решиться на отказ. Он знал: Вильям сможет взять ответственность на себя и избавит его от необходимости открыто противоречить отцу. Для Обри было вполне естественным обратиться за помощью к Вильяму. Уже с шестилетнего возраста тот всегда выручал его в трудных ситуациях. Даже тогда, когда мать не могла ему помочь.

Моджер слишком часто был либо в отъезде, либо «очень занят» и не мог выслушивать его детские проблемы. Это Вильям подарил ему первый в его жизни железный меч, он же давал уроки фехтования. Именно Вильяму он отправил свое послание, когда был пажом и отчаянно тосковал по дому, преследуемый, как новичок в группе, насмешками и издевательствами. Вильям в ответном письме дал дельные советы; более того, он приехал сам, проделав немалый путь от Марлоу до Херфорда, желая убедиться действительно ли неприятности Обри связаны только с тоской по дому и насмешками. Уверенность в поддержке – только это в действительности нужно было Обри. После визита Вильяма он стал больше полагаться на свои силы, мог постоять за себя и вскоре освоился с новой для себя жизнью.

– Что ты хочешь сказать этим «нет»? – изумился Моджер.

Обри нервно облизал губы. Вильям всегда подчеркивал необходимость повиновения отцу в пределах, определяемых понятием чести. Ситуация, по мнению Обри, подошла к этим пределам.

– Элис не желает выходить за меня, так говорит сэр Вильям, и он не хочет лишать ее права свободного выбора. По правде говоря, я тоже не хочу жениться на ней, но пошел бы на этот шаг, если бы этого хотел сэр Вильям. А он вправе распоряжаться судьбой дочери по своему усмотрению. Я, конечно, попрошу графа отпустить меня, если вы настаиваете, но предпочту защищать Элис, как сестру, если… если только сэр Вильям…

Его голос дрогнул, и он замолчал.

– Ты глупец! Лучший способ защитить ее – это жениться на ней.

– Я не пойду против воли сэра Вильяма. Он был так добр ко мне всегда.

– Убирайся! – взревел Моджер. – Убирайся отсюда!

Обрадованный Обри исчез. Моджер стоял, глядя на качнувшийся полог палатки. Он и не подозревал, что, столь резко выпроводив сына, не услышал о еще одном, весьма существенном обстоятельстве – Элис не нуждалась в покровительстве сюзерена сэра Вильяма. Пока Обри объяснял причины своего отказа, мозг Моджера лихорадочно работал. Его собственное замечание, будто лучшая защита Элис – это женитьба на ней, настолько понравилось ему, что изменило ход его мыслей.

Моджер понял: нет нужды женить Обри на Элис. В любом случае было бы глупо отдать в руки сына Марлоу и Бикс. Обри мог возомнить, что имеет право на эти владения, и начать оспаривать намерения отца в их отношении – особенно теперешний Обри. Благодарение Всевышнему, он вовремя заметил происшедшую в сыне перемену. Сейчас требовалось только одно – избавиться от Элизабет, – с этим не должно быть особых хлопот. А потом самому жениться на Элис.

У Моджера появилось страстное желание побыстрее добраться до дому и узнать, не умер ли Вильям в дороге, как он надеялся, иначе ему снова придется искать способ его умерщвления. Но и этому плану не суждено было сбыться. На протяжении недели граф Херфордский совершал отвлекающие маневры в уэльских крепостях, всеми средствами пытаясь втянуть Дэвида, сына Ллевелина, в сражение. Моджер был пассивным участником этих бесплодных попыток. Он не хотел оставаться здесь, но в еще большей степени не хотел привлекать внимание графа просьбой разрешить ему уйти.

Наконец, де Боун убедился: им удалось на время рассеять силы Дэвида, Он послал гонцов известить об этом короля, а также передать Генриху, что отпускает находящихся под его командованием рекрутов по домам, поскольку срок их службы близится к концу и не имеет смысла ежедневно платить им за прогулки по уэльским лесам. Он просил короля побыстрее прислать в Уэльс армию и начать войну с Шотландией после подписания договора с Александром.

Спустя два дня после прибытия Вильяма домой Моджер получил разрешение графа и двинулся со своим отрядом и остатками отряда Вильяма по направлению к Марлоу. Он так торопился узнать новости, так велика была его надежда на то, что Вильям умер и ему удастся уговорить Элис поехать с ним в Хьюэрли под покровительство Элизабет, что он прибыл в Марлоу с отрядом Вильяма, предоставив своим людям самостоятельно добираться домой. Случайная встреча с Дикко-ном должна была подсказать ему: с Вильямом все в порядке, но Моджер настолько не заботился о своих людях, что не мог вообразить ничего подобного с их стороны. Поэтому Моджер еще некоторое время тешил себя иллюзиями.

Тем сильнее было его потрясение от увиденного в главном зале. Слуги как раз заканчивали убирать со столов остатки обеда, однако они не могли ничем помешать Моджеру или отвлечь его внимание. Вильям, как обычно, сидел на своем стуле у огня. Моджер встал как вкопанный, вне себя от ярости. Поскольку он отклонил предложение Диккона послать человека с известием о своем прибытии, что было в порядке вещей среди давних соседей и друзей, никто, кроме слуг, не заметил его появления. Инстинктивно Моджер спрятался за выступ стены. Отсюда не было слышно, о чем говорят, однако увиденное ошеломило его. Вильям глядел на тлеющие угольки, а Раймонд с Элис, сдвинув стулья, что-то читали. Палец Раймонда скользил по странице (по-видимому, он читал вслух), а Элис заливалась смехом.

Будь у Моджера столько же отваги, сколько ярости, он ворвался бы в зал и перебил их всех. Однако, хотя он и был способен на отчаянные поступки в состоянии крайнего возбуждения, перспектива совершить публичное убийство отнюдь не привлекала его. Поэтому он тихо спустился по лестнице, принял от конюха свою лошадь и помчался в Хьюэрли, оставив Диккона и конюха стоять с раскрытыми от изумления ртами.

Добравшись до переправы, Моджер несколько успокоился и обратил внимание на большое скопление вблизи причала вооруженных людей. Это было столь необычным, что он остановил одного из них, желая разузнать все поподробнее. Полученные разъяснения в какой-то степени улучшили скверное настроение Моджера. В голове родился новый и чрезвычайно надежный способ убийства Вильяма, заодно и Раймонда.

Моджер и не рассчитывал, что у городских торговцев хватит духу напасть на своего сюзерена или его агента. Однако, если Раймонд подвергнется нападению и будет убит в городе, подозрение безусловно падет на них. При известии о смерти Раймонда Вильям наверняка покинет крепость и отправится в город для расследования дела. Убить его будет посложнее. Моджер задумался, и вскоре решение нашлось. После смерти Раймонда Вильям, несомненно, вернется к своим обязанностям. Значит, ему придется разъезжать вне крепости. Да он же, глупец, вечно суется к крепостным и мелет им всякую ерунду о защите хозяйской доли: сначала заплатите сюзерену, если мало осталось, животные могут обойтись и без еды.

Тем не менее эта его глупость была сейчас как нельзя кстати. Рано или поздно Вильям поедет один. Он всегда поступал так, уверяя, что ему нечего бояться своих людей. Возможно, это и так, однако между фермами совершенно пустынная местность. Здесь можно легко организовать нападение, и подозрение, несомненно, падет на городской чюд, известный своей недоброжелательностью. А потом будет доказано, что они расправились и с Раймондом. Более правдоподобной версии и не придумать: порешили и хозяина, и наемника.

В результате Элис окажется всецело в его власти… если только эта маленькая сучка не закроет перед ним Марлоу. Она могла догадаться, что он хочет вынудить ее выйти замуж за Обри. Как бы заманить девчонку в Хьюэрли? Этот вопрос заставил Моджера пересмотреть свои планы относительно Элизабет. Вначале он намеревался подстроить для нее несчастный случай вроде падения в заброшенную шахту или с крутой лестницы. Однако понимал: Элис ни за что не приедет в Хьюэрли, если там не будет Элизабет. Поэтому Элизабет пока должна жить…

Моджер вдруг засмеялся. Если Элизабет заболеет, то в Хьюэрли примчится не только Элис, но и Вильям, и все его проблемы вмиг будут решены. Элис можно удержать силой, а Вильяма убить. Потом Эгберт наденет одежду Вильяма и поедет на его лошади к Марлоу. Труп нужно будет предварительно перетащить куда-нибудь поближе к соседскому владению. Затем Эгберт переоденет убитого в его одежду, отпустит лошадь – и делу конец. Да, это должно сработать.

Ко времени приезда в Хьюэрли Моджер успел во всех деталях продумать свой план. Однако в нем уже не было того оптимизма, как при вынашивании своих замыслов в Уэльсе. Надежда позволяла ему сдерживать гнев и досаду, но они бурлили в нем, грозя вырваться наружу. Сейчас все будет посложнее, чем в Уэльсе. Два трупа и поспешный брак с Элис вскоре после смерти жены и убийства ее отца непременно вызовут массу вопросов. И все же больше ждать он не намерен.

Прибыв в Хьюэрли, Моджер спрыгнул с коня, отдал поводья конюху и прошел через внутренний дворик в главный зал. Конечно, в первую очередь следует разделаться с Раймондом. Моджер велел принести вина и позвать Эгберта. Едва затих отзвук его голоса, как слуга уже стоял рядом.

– Вильям не умер, – проворчал Моджер.

Эгберт кивнул головой.

– Знаю. Ваша жена только вчера возвратилась из Марлоу. Она ухаживала за ним, когда ему было совсем худо.

Моджер уставился на него, от ярости потеряв на минуту дар речи. Элизабет разрушила его планы! Что ж, тем лучше. Тогда нечего сожалеть о ее гибели. Сука! Шлюха… если не телом, так душой! Он оскалил зубы, и Эгберт в страхе замер: с памятной ночи в аббатстве хозяин стал каким-то странным. Однако Моджер смотрел куда-то мимо него, и слуга несколько успокоился. При этом он, однако, не забывал внимать инструкциям Моджера. Их разговор нарушила Эмма, вприпрыжку вбежавшая с чашей вина в руках. Моджер выхватил чашу из рук девушки и послал ее передать Элизабет, чтобы та ждала его в своей комнате. Эмма сделала недовольную гримасу, но выбрала для этого неудачный момент. Часто в подобных случаях Моджер называл Эмму очаровательной и целовал в надутые губки. На этот раз он ударил ее в лицо с такой силой, что та упала. Даже не повернув головы, чтобы взглянуть, как она будет подниматься, Моджер продолжал давать Эгберту наставления по организации убийства Раймонда.

Разговор шел тихо, и Эмма расслышала совсем немного, но и этого было достаточно, чтобы усилить ее страх перед человеком, которому принадлежала. Эмму охватило негодование, беспомощное и горькое негодование ребенка. Здесь она чуствовала себя одннокой, пленницей. В городе Эмма нашла бы себе нового покровителя, однако не представляла, где ближайший город и как туда добраться. Она передала Элизабет распоряжение Моджера, но не осмелилась даже намекнуть о подслушанном. Однако, вспомнив о нанесенном ей оскорблении, Эмма предупредила Элизабет, что Моджер в дурном настроении.

Это предупреждение едва ли было необходимым, ибо отпечаток ладони Моджера явственно проступал на бледной коже Эммы. Элизабет знала: люди Моджера уже давно прибыли – и полагала, что он по пути остановится в Марлоу. Прийти в ярость он мог от чего угодно. Об истинной причине Элизабет не догадывалась. Единственным ее желанием в этот момент было спрятаться подальше до тех пор пока не обретет ясность мышления и не преодолеет нахлынувший на нее страх.

Для этого она прежде всего сосредоточила внимание на Эмме и, вскрикнув при виде кровоподтека на ее щеке, предложила сделать компресс. Эмма испуганно оглянулась, и Элизабет поняла, что та опасается прихода Моджера. Тяжело вздохнув, она подошла к домашней аптечке, достала баночку с мазью и протянула ее Эмме.

– Ничего страшного, – прошептала Элизабет. – Возьми это и уходи. Если хочешь, попроси кого-нибудь из служанок сделать примочку. Тебе нет нужды встречаться с ним, пока он не позовет. Может быть, потом он успокоится.

Эмма тотчас пошла на поиски укромного уголка, где можно было бы спрятаться. Она даже не позвала служанок помочь ей и сама нанесла мазь на болевшую щеку, вздрагивая при мысли, что Моджер может в любую минуту вызвать ее к себе. Никогда прежде она не испытывала такого отвращения к своим обязанностям любовницы. Ей всегда нравилось доставлять наслаждение. Эмма была совершенно неразборчивой, и до сих пор ей нравились все мужчины независимо от их возраста и внешности. Теперь появилось одно исключение – Моджер, обходившийся с ней так жестоко.