Глава 1

Изысканно одетый придворный по-английски, свысока посмотрел на плохо одетого рыцаря, обратившегося к нему с вопросом, находятся ли король или королева в своей резиденции. Это был худощавый смуглолицый юноша с аристократическим, с горбинкой, носом и светло-серыми глазами, которые сейчас казались испуганными. Черты и выражение лица говорили о его высоком происхождении, хотя доспехи рыцаря были покрыты грязью и ржавчиной, а одежда даже порвана в нескольких местах. «Еще один нищий чужестранец», – брезгливо подумал Майкл Беле. С тех пор как король Генрих женился, при дворе всегда было много подобных рыцарей.

– Они здесь, – неохотно ответил Беле. – А вам что за дело?

Молодой рыцарь с облегчением улыбнулся. Он был в хорошем настроении и, кроме того, его происхождение не позволяло обращать внимание на оскорбительные намеки англичанина: он и представить себе не мог, что кто-нибудь еще сможет осмелиться на подобное, и готов был пожалеть королевского дворецкого, считая, что плохие манеры последнего объясняются скорее всего жизнью в этом диком захолустье.

– Я уже проскакал Лондон и Виндзор, как будто за мной гнались, – сказал он весело, – но если бы добирался до тетушки еще чуть дольше, то и я сам, и мой конь остались бы совсем без башмаков.

Придворный скривился в еще более презрительной усмешке: юноша именно так и выглядел, как будто ему прямо сейчас нужны были новые башмаки. Конечно, еще один проситель места при дворе, «знакомый» какой-нибудь дамы из окружения королевы. Дама попросит за своего «племянника», королева пойдет к королю, ну и так далее… Беле побагровел от гнева. А молодой человек решил, что тот покраснел от смущения. В самом деле, придворный непременно должен был смутиться, узнав, что так грубо разговаривал не с кем-нибудь, а с племянником королевы. Юноша еще раз улыбнулся.

– Не беспокойтесь, – доброжелательно сказал он. – Просто покажите мне того, кто должен доложить обо мне королю, или скажите, как зовут этого человека.

– Доложить о вас? Королю? – Беле чуть не упал в обморок. Единственное, что он мог себе представить, – этот оборванец приехал из какого-нибудь крошечного княжества, правитель которого только чуть-чуть богаче и влиятельнее своих нищих рыцарей. Однако Беле не успел поставить наглеца на место: одна из фрейлин королевы вошла в приемный зал.

– Сэр Майкл, – сказала она, но вдруг замерла сшироко раскрытыми от изумления глазами. – Раймонд? – задохнулась она. – Это вы?

– Да, леди Бланш. – Молодой рыцарь лукаво улыбнулся.

– О! – выдохнула женщина. Ее глаза скользнули по его грязной одежде и рваной кольчуге. – Что с вами случилось? – И прежде чем он успел ответить, произнесла: – Нет, это не имеет никакого значения. Идите со мной.

Беле хотел было возразить, но передумал и благоразумно промолчал. «Это чучело, – подумал он, – видимо, и впрямь найдет себе место, и неплохое». Леди Бланш была одной из фавориток королевы и приехала с Элеонорой из Прованса. Королеву Элеонору любили все, ее невозможно было не любить. Она была очень доброй и всегда мирила короля со всеми, кто незначительными поступками навлекал на себя его гнев, но никогда не вмешивалась в важные государственные дела.

Леди Бланш быстро повела Раймонда по коридору в приемные апартаменты королевы.

– Как это вы довели себя до столь ужасного состояния? – возмущалась она. – Что с вашей одеждой? Где ваши слуги? Почему вы не предупредили Элеонору, что едете? О, Раймонд, что-нибудь случилось? С вашим отцом? Матерью?

Ее смуглое молодое лицо прояснилось, когда Раймонд отрицательно покачал головой.

– Все хорошо, очень хорошо. Я приехал просто погостить. Наверное, я обогнал курьера или, может быть, с ним что-то приключилось. – Голос. Раймонда звучал неубедительно, он был честным юношей и не любил лгать.

– Но, Раймонд, а где…

– Раймонд?! – В мягком голосе королевы слышалось удивление.

Леди Бланш и молодой рыцарь повернулись к внутренней двери. Леди Бланш присела в реверансе. Раймонд подобающим образом поклонился, но вошедшая темноволосая красивая молодая женщина не стала дожидаться, пока он закончит свой обязательный поклон. Она подбежала, обняла и поцеловала его.

– Раймонд, дорогой, я так счастлива видеть тебя! Как там мой брат и твоя дорогая матушка?

– У них все в порядке, у остальных тоже. Я понимаю, тебя не предупредили о моем приезде. Надеюсь, это во всяком случае не очень тебя смущает?

– Конечно, нет! – воскликнула королева, целуя его еще раз.

– И ради всего святого, не спрашивай меня, где мои слуги и что с моей одеждой, – засмеялся Раймонд. – Пусть будет так: я благополучно добрался, мне нравится быть без слуг, и я не хочу отвечать на подобные вопросы, потому что мои ответы не понравятся моей тетушке.

Это было, конечно, шуткой. Элеонора и Раймонд были одного возраста, только Элеонора ровно, день в день, на один месяц старше. Однако из них двоих она была намного рассудительнее и благоразумнее, и Раймонд всегда поддразнивал ее, называя «старой тетушкой».

– Что все-таки с тобой приключилось, Раймонд? – спросила Элеонора, как можно строже, но, когда племянник опять лишь улыбнулся и покачал головой, смиренно вздохнула: – Ну, если не хочешь говорить мне, то Генриху расскажешь?

Раймонд слегка покраснел.

– Не стоит беспокоить этим короля. Правда, мадам, это не так уж важно. Я здесь, цел и невредим. У твоего мужа есть проблемы и посерьезнее моего «странного приезда без одежды и слуг».

Послышались чьи-то шаги и голоса. Появился король Генрих, третий правитель Англии, носящий это имя. Леди Бланш прикусила губу. Она ведь шла с поручением к Майклу Беле, королевскому дворецкому, чтобы тот принес в покои королевы графин любимого королем вина, но, увидев Раймонда, от радости и волнения забыла об этом. Она присела в реверансе, а затем незаметно вышла из комнаты.

Пока леди Бланш искала Беле, Элеонора представила своего племянника Генриху. Тот был озадачен. Насколько ему было известно, у его жены есть только одна старшая сестра, бывшая замужем за королем Франции, но не так долго, чтобы заиметь такого взрослого сына. Увидев выражение озадаченности на лице короля, Элеонора рассмеялась, а потом объяснила, что Раймонд – сын ее сводного брата, Альфонса д'Экса, чем рассеяла сомнения короля. Плохо, конечно, что еще до женитьбы ему не рассказали о столь неосторожном поведении графа Прованского в юности, но ведь прошло уже восемь лет, да и теперь не стоит придавать этому большого значения. Единственное, что могло беспокоить, – этот юноша, рожденный в случайном союзе, не должен осложнять порядок престолонаследия в Провансе.

Сейчас, глядя на лохмотья молодого человека, король подавил вздох. Очевидно в Эксе случилось нечто, что довело родственников его жены до нищеты. Но тогда почему, черт побери, они не обратились за помощью к графу Прованскому? Однако Генрих не мог сердиться долго. Самолюбию короля льстило, что его посчитали богатым и великодушным, а Раймонд предпочел с самого юга Франции приехать в Англию, чтобы в тяжелую минуту просить о помощи именно его, а не обращаться с этим к своему деду или – Генрих вдруг ласково улыбнулся Раймонду – к этому ханже и скряге, своему другому дяде, королю Франции Луи.

– Добро пожаловать к нам, – приветствовал он Раймонда, – надеемся, вам будет хорошо здесь, во дворце. Мы будем рады принимать вас столько времени, сколько захотите. Чем я могу еще вам помочь?

– Сир… – начал было Раймонд, но Элеонора перебила его.

– Ты можешь дать ему что-нибудь поприличнее из одежды вместо этих лохмотьев, – со смехом сказала она. – В самом деле, не может же он показываться в таком виде. Любой может подумать, что моя семья полностью разорена.

Так как Генрих как раз и подумал об этом, его очень удивило замечание жены. Еще больше удивился он, когда юноша сделал своей тетке знак, призывая ее замолчать.

– Э-э… конечно, – ответил Генрих. – Уверен, что-нибудь подходящее найдется.

В его голосе прозвучала досада. Он уже приготовился показать свое великодушие, сыграть роль щедрого лорда перед бедным просителем. А тут оказывается, щедрость и не нужна. Проблемы племянника Элеоноры, по-видимому, были здесь ни при чем: Генриху не нравилось, когда его великодушные жесты не удавались. К счастью, когда он еще не успел почувствовать неприязнь к Раймонду, Элеонора заговорила опять.

– И еще у него какие-то неприятности, Генрих. Заставь его рассказать тебе. Мне он не скажет!

Раймонд опять покраснел. Генрих сразу почувствовал себя лучше. Видимо, его помощь все же понадобится. Он улыбнулся сначала Раймонду, а затем жене:

– Очень хорошо, но если ты хочешь, чтобы он надлежащим образом был одет к обеду, я должен сейчас же отвести его к себе, не думаю, что приносить предметы мужского туалета в твои комнаты лучше, дорогая.

Элеонора со смехом согласилась, хотя и не хотела так быстро расставаться с Раймондом: ведь она еще даже не узнала все новости из Прованса. Чтобы успокоить ее, Генрих предложил отобедать всем вместе, втроем. Затем проводил Раймонда в свои апартаменты. Сев, король указал молодому рыцарю на стул и, пристально посмотрев на юношу, сказал:

– Ну?

– У меня нет никаких неприятностей, – ответил Раймонд. – Просто я приехал без слуг и багажа…

– Да? Но это весьма странно, – заметил Генрих. – Наверняка, это не самый удобный способ путешествовать. И слуг, и одежду раздобыть достаточно просто за деньги. Значит, у тебя нет и денег.

Генрих откинулся в кресле и усмехнулся, в его голубых глазах сверкали веселые искорки. Раймонд не решался заговорить, но затем поддался обаянию Генриха, которое не раз спасало короля от ненависти своих баронов, которых он изводил и мучил.

– Вы будете смеяться надо мной, – Раймонд вздохнул. – Я сбежал из дома.

Во время короткой паузы у Генриха мелькнула мысль, уж не ослышался ли он. Люди в двадцать лет не «сбегают: из дома», если не…

– Ты сбежал от брака, которого не хочешь? – Это было единственным, что Генрих мог придумать, но Раймонд отрицательно покачал головой.

– Моя мать не дает мне жить, – тяжело вздохнул он.

– Твоя мать? – Генрих замолчал, не решаясь спросить: «Желает твоей смерти?».

Генрих всегда страстно обожал свою мать. Но он не знал, что его любовь к ней была абсолютно безнадежной. Изабелла все правильно говорила и делала. Ее голос был нежным, объятия грациозными и наполненными ароматом духов. Но, тем не менее Изабелла не могла или не хотела любить, а Генрих, никогда не понимавший этого, чувствовал ее холодность. Поэтому он вздрогнул в ужасе от того, что любой человек с более нормальными родителями понимает сразу.

– Последний случай окончательно вывел меня из себя, – продолжал Раймонд, погруженный в свои переживания. – У одного из ее вассалов в Гасконии была какая-то идиотская жалоба, но, вместо того чтобы, как обычно, обратиться к королю он взялся за оружие.

– Это нормально для гасконцев, – горько заметил Генрих.

– Да, – согласился Раймонд, – все уже было организовано, и я мог хорошо проучить этого болвана, что было проще простого. Одна небольшая крепость и один глупец, бросивший вызов.

– Она не доверяет тебе? – сочувственно спросил Генрих.

– Доверяет мне? А что это такое? – разбушевался Раймонд. – «Надень плащ, уже слишком холодно, Рэй. Не выходи на солнце, там слишком жарко, Рэй. Этот конь совсем дикий, ты упадешь с него, Рэй».

Генрих уже понимал, что возмущало Раймонда, и не мог не улыбнуться, слушая разгорячившегося молодого человека. Но оставалась одна загадка, которую хотелось разгадать.

– Понятно, – сказал король, широко улыбаясь, – просто твоя мать слегка перебарщивает, беспокоясь о твоем здоровье и безопасности, но я не понимаю, как она могла запретить тебе сделать то, что приказал отец. Полагаю, что отец приказал тебе ехать в Гасконь?

– Да, – раздраженно ответил Раймонд. – Запретила – не то слово. Она плакала, она кричала, она хваталась за сердце, она не могла дышать… – заметив улыбку короля, он замолчал.

– Но твой отец…

– Что касается отца, то тот относится ко всему терпеливо. Я понимаю, он жил отдельно от нее в течение почти шести месяцев, когда меня отсылали на воспитание. Но… но он любит ее, и во всем остальном она хорошая жена.

Генрих кивнул головой в знак того, что все окончательно понял. Видимо, из-за холодности матери, сердечность и теплота жены сделали короля ее рабом. Элеонора, к счастью, была благоразумной женщиной, но, если бы она тоже начала плакать и причитать, Генрих вынужден был бы уступить.

– Я понимаю, в такой небольшой проблеме, как гасконская, твой отец уступил матери из-за любви к тебе. И все-таки… – Мысли Генриха смешались. Он тоже уступил бы Элеоноре, если бы она чего-то захотела. Но если бы она ничего не знала, то и не просила бы… – Почему твой отец рассказал ей об этом? Или ты сам все рассказал?

– Мы не настолько глупы, – ответил Раймонд. – Не знаю точно, как она узнала. Как только меня что-нибудь заинтересует, она каким-то образом об этом узнает. Полгода назад я хотел участвовать в турнире… просто в рыцарском турнире, так она трижды падала в обморок и плакала всю ночь, пока отец не приказал мне остаться дома. Я же говорю вам, она не дает мне жить.

Король сочувственно покачал головой. В детстве у него тоже бывали такие разочарования, хотя при нем всегда были опекуны, которые обращались с ним, как с величайшей драгоценностью, и следили за каждым вдохом и выдохом. Генриху, согретому воспоминаниями о своих собственных детских переживаниях, племянник жены нравился все больше и больше.

– Ну, хорошо, – сказал он, – теперь ты здесь, и никто не будет тебя удерживать ни от турниров, ни от военных действий, если таковые появятся и у тебя будет желание участвовать в них. Но, боюсь, это не продлится долго. Безусловно, Элеонора напишет домой, чтобы сообщить матери, что ты здесь, жив и здоров.

Раймонд хлопнул себя по лбу.

– Какой же я идиот, – простонал он – Если бы я сказал ей…

– Нет, – возразил Генрих, – она будет думать лишь о твоей матери, особенно если узнает, что та не представляет, где ты находишься. Даже если бы я смог обмануть Элеонору, что-нибудь выдумав, обязательно нашелся бы некто при дворе, кто написал бы какому-нибудь своему приятелю в Прованс, ну и так далее… Думаю, твоя мать пошлет для начала людей к твоему деду узнать, не у него ли ты.

– Да, – вздохнул Раймонд и пожал плечами. – Прекрасно, у меня, по крайней мере есть несколько недель.

Генрих, нахмурившись, думал о чем-то своем, не глядя на Раймонда. Затем медленно произнес:

– Если никто не узнает, что ты был здесь, и я скажу Элеоноре, чтобы она ничего не писала в Прованс, потому что хочу поручить тебе секретное дело… – король посмотрел на Раймонда. – У меня есть небольшая задача – незначительная такая проблема, но для ее решения мне нужен кто-то, по-настоящему надежный, преданный, которому можно доверять и которого еще не знают как моего человека.

– Я сделаю все, что смогу, и с радостью, – сразу согласился Раймонд.

Король широко улыбнулся, его взгляд потеплел.

– Но для этого тебе временно придется отказаться от своего титула и имени, – предупредил он.

Раймонд рассмеялся:

– Ничто не доставило бы мне большего удовольствия.

– У меня есть брат, как ты, должно быть, знаешь, – начал говорить Генрих, – я его нежно люблю, потому что это исключительный человек. Однако несколько лет назад я заметил, что Ричард иногда холоден со мной и критикует все, что я делаю, а что еще хуже – позволяет себе ругать меня в присутствии членов моего совета. Мы всегда были очень близки, и такое поведение ранило меня до глубины души. Я не могу поверить, что сам Ричард стал таким, но я не хочу верить и в то, что брат приблизил и полюбил того, кто не предан королю.

Раймонд был удивлен всем услышанным о Ричарде, графе Корнуолльском, но решил не выдавать своих чувств. Он ожидал, что после их разговора Генрих предложит ему проявить воинскую доблесть, и пообещал себе безоговорочно выполнить волю короля.

– Недавно я услышал, – продолжал Генрих, – от одного духовного лица – верного мне человека, что вассал моего брата, не очень влиятельный, имеющий лишь два замка, – правда, один расположен на Темзе, а другой на одной очень важной дороге – как раз и есть тот человек, который настроил Ричарда против меня.

– Разве возможно, что столь незначительная личность могла повлиять на графа Корнуолльского? – спросил Раймонд, которому такой поворот в разговоре нравился все меньше и меньше.

– Я и сам так думаю, – согласился Генрих, – но, после того как мне назвали его имя, я вспомнил, что в последние годы правления моего отца, во время смуты и после, когда страной правил Луи, отец того человека, друг де Бурга, был смотрителем Уоллингфорда, и Ричард бывал у них довольно часто. Этот вассал, зовут его Вильям Марлоу, того же возраста или, возможно, на год-два старше моего брата. Они, должно быть, время от времени были партнерами в играх. И кроме того, Ричард как-то упоминал об этом, Вильям служил оруженосцем Рэннольфа Честерского.

– Но это слишком знатный лорд, чтобы иметь в оруженосцах столь ничтожную личность.

Веселость Раймонда постепенно улетучивалась. Рэннольфа Честерского вся Европа знала как благороднейшего человека – справедливого, милосердного, непоколебимого в своей вере, щедрого на советы, с ясными и возвышенными целями. Мог ли мальчик, воспитанный покойным графом Честерским, вырасти человеком, который злонамеренно сеет раздор в королевской семье?

– Это верно, – согласился Генрих, – но, думаю, его взяли по просьбе брата. После того как война прекратилась и граф уже не был ежедневно в центре сражений, Марлоу стал служить моему брату.

Генрих был абсолютным эгоцентристом. Он редко обращал внимание на чувства и эмоции других людей за исключением своей жены, и не вследствие холодности и равнодушия. Генрих был сердечным, любящим человеком но уже с двенадцати лет он был королем. Поэтому люди, от мала до велика, старались угождать малейшим его желаниям, чувствам и настроениям, а если им что-то и не нравилось, они оставляли это при себе. Наставники могли бы, конечно, воспитать его и получше, но они больше обучали политике, нежели пониманию человеческих чувств Поэтому Генрих не заметил перемен ни в поведении, ни в голосе Раймонда.

– К тому же граф Корнуолльский и сэр Вильям – давние друзья, – напомнил Раймонд, пытаясь обратить внимание короля на то, что «дурное влияние» в том случае должно было бы продолжаться намного дольше, чем несколько лет. Но по выражению лица короля он понял, что тот совсем не понял его замечания, и продолжил:

– Я не могу понять, сир, чего столь незначительный человек хотел добиться таким путем. И уж наверняка он должен был рисковать всем, говоря плохое о вас вашему брату, графу Корнуолльскому. Всем известно, даже в моей стране, которая так далеко отсюда, что граф Корнуолльский – самый преданный и любящий вас человек.

– Тем не менее, так было не всегда, – лицо Генриха помрачнело. – Когда Ричард Маршалл поднял восстание против меня тринадцать лет назад, мой брат был очень близок к тому, чтобы присоединиться.

Король, как понял Раймонд, уже давно таил в себе подобные подозрения.

– Такое вам мог сказать только враг! – запротестовал юноша.

– Но Ричард говорил об этом мне сам, в лицо, – с раздражением прервал Генрих. – И только шесть лет назад, когда я выдавал свою сестру за графа Лестерского, когда они пришли ко мне в слезах и молили о помощи, потому что сходили с ума от любви друг к другу, долго пытались справиться со своими чувствами, но так и не смогли, Ричард сказал мне самую отвратительную вещь в присутствии всех членов совета.

– Но вы, конечно, не сможете сомневаться в любви и преданности своего брата. – Раймонд вздохнул. – Он доказывал вам это много раз.

Ну, зачем он так поспешно согласился на это дело? Раймонд удивлялся себе. Может быть, этот его дядюшка, вознесенный своей юной женой, просто какой-нибудь монстр, который намерен уничтожить своего брата?

Но лицо Генриха вдруг прояснилось.

– Да, – согласился король, улыбаясь, – я и не сомневаюсь в Ричарде. Он и сам тогда раскаялся, признал свою вину и всегда поддерживал меня с тех пор. Но ты спросил меня, чего надеялся добиться тот незначительный человек? Неужели не ясно, что он хотел сделать друга королем, который помог бы ему возвыситься среди знати?

Раймонд беззвучно открывал и закрывал рот, он лишился голоса от ужаса. На этот раз чувства его были настолько очевидными, что Генрих не мог их не заметить. Он засмеялся и покачал головой.

– Нет-нет, я не обвиняю Ричарда в измене. Как бы ни ошибался мой брат в своих поступках, он никогда не желал мне зла. Он, конечно, считал, что спасает меня, удерживая от поступков, способных разозлить моих баронов. Но не думаю, что и сэр Вильям хотел «спасти» меня от чего-нибудь в этом роде. Он, мне кажется, надеялся, что действия Ричарда настолько настроят против меня всю знать, что я буду убит либо на войне, либо наемным убийцей. И тогда он станет правой рукой другого короля – Ричарда.

В этом уже что-то было. Раймонд нахмурился, погруженный в свои мысли.

– А если бы вы сказали графу Ричарду, и…

– Ты не знаешь моего брата, – сказал Генрих. – Он самый преданный человек в мире. Я же тебе уже это говорил. Ричард никогда, ни за какие награды не предаст ни меня, ни другого человека. Если я скажу ему это, то он станет защищать своего друга. Нет, мне нужны доказательства. Послушай меня. Не думаю, что этот сэр Вильям дурак, ведь Ричард не выносит глупых людей. Он вряд ли прямо говорит Ричарду плохое обо мне, никто не может так поступить и сохранить после этого расположение моего брата. Он говорит что-нибудь вроде: «Король во многом вредит себе сам, и его нужно сдерживать любой ценой, для блага самого короля». Но в своей семье или друзьям этот Марлоу скорее всего говорит иначе.

«Это похоже на правду, » – подумал Раймонд.

– Я не предпринимаю никаких действий против сэра Вильяма, чтобы не разозлить Ричарда. Я навел справки: они действительно очень много времени проводят вместе, Всякий раз, когда Ричард бывает в Уоллингфорде, он обязательно какое-то время проводит в Марлоу или сэр Вильям едет к нему.

– Вы абсолютно уверены, что все это правда? – спросил Раймонд.

– Нет. И это вторая причина, по которой воздерживаюсь от каких-либо действий. В чем я уверен, так это в том, что у человека, который рассказал мне все это, нет личных причин лгать. Он никак не связан с сэром Вильямом, разве что аббатство, где учился, находится поблизости от Марлоу. Кажется, он случайно услышал какой-то разговор, который выдавал подобные намерения сэра Вильяма. Подслушанные разговоры могут быть неверно истолкованы, и я допускаю возможность, что сэр Вильям не виновен ни в чем.

Ощущение того, что он, Раймонд, загнал себя в ловушку своим слишком поспешным предложением помощи, что он стал грязным инструментом в чужих руках и его хотят использовать, чтобы убрать человека, рассеялось. Раймонд улыбнулся. Король имел полное право следить за ненадежными людьми. Но Раймонд все же испытывал некоторую неловкость оттого, что ему придется играть роль шпиона. И хотя его целью должно стать выяснение истины, а не попытка опорочить невинного человека, он решил все же прибегнуть еще к одной отговорке.

– Но я не знаю ни этого человека, – заявил он, – ни даже графа Ричарда. Что я должен сказать ему? Не понимаю…

– Ядам письмо, в котором будет сказано, если простишь меня за такую шутку, что ты приехал ко мне без ломаного гроша и нуждаешься в помощи. Я попрошу сэра Вильяма взять тебя к себе на службу. Что же касается того, почему посылаю тебя именно к нему, а не к кому-то другому, то скажу, что Ричард очень хорошо отзывался о нем. Поэтому я и подумал, что он будет хорошим наставником молодому человеку, нуждающемуся в поддержке.

Раймонд с облегчением рассмеялся. Вряд ли его заподозрят в шпионаже, если он приедет с письмом от короля. Очевидно, Генрих действительно не хотел обманывать вассала своего брата, а хотел только знать правду.

– Отлично, – согласился Раймонд. – Я могу быть просто сэром Раймондом из Экса. Это ничем не грозит мне. Каждого третьего мужчину в Провансе и Эксе зовут Раймондом или Альфонсом.

– Прекрасно, – одобрил Генрих, и они рассмеялись как дети, затевающие какую-то шалость.

Затем Раймонд снова стал серьезным.

– И как долго я должен оставаться у сэра Вильяма? А если не смогу установить: виновен он или нет? – он криво усмехнулся. – Рано или поздно, полагаю, я должен буду возвратиться домой или по крайней мере сообщить отцу, где нахожусь.

– Я и не говорю, что до конца жизни ты должен оставаться наемным рыцарем, – рассмеялся Генрих. – Я еще не досказал тебе до конца эту историю. В Уэльсе были беспорядки. Не буду занимать много времени и объяснять подробно, какие именно: там всегда беспорядки. Но на этот раз они были столь угрожающими, что мы вынуждены были ввести туда свои войска и подавить бунт. А со слов того духовного лица, Тибальда, выходило, что сэр Вильям, вынашивал новый план как настроить Ричарда против меня. Нужно было заставить меня напасть на него.

– Напасть на Марлоу? – спросил Раймонд с явным недоверием.

– Ну, не с вооруженным войском, а как бы притвориться, что я преследую его, – объяснил Генрих. Он сделал паузу, и лицо его опять потемнело. – Меня всегда обвиняют в несправедливых гонениях и преследованиях. Когда я хотел освободиться от своей зависимости от Губерта де Бурга, это уже назвали несправедливым преследованием. Когда я хочу выделить епархию для любимого друга и родственника, меня опять обвиняют в преследовании Вальтера Рэйли. Когда Ричард защищает своих друзей – это благородство. А когда я так делаю – это преследование.

Раймонд испугался. Король говорил громко и обиженно, почти капризно, он подробно перечислял свои обиды, и Раймонд ничего не мог ему возразить. Все, на что жаловался Генрих, было на половину правдой, а на половину ложью, такие же слухи ходили о нем и в Эксе. Де Бург, конечно, зарвался, и ему нужно было дать отпор, но отец Раймонда всегда говорил, что король Генрих зашел слишком «далеко и надолго». И что он ведет себя как молодой и незрелый человек, который пытается вырваться из-под опеки, сковывающей его по рукам и ногам, тогда как всем вокруг ясно, что опеки-то уже нет. Так говорил и Альфонс д'Экс. Таким образом, король продолжал сражаться за свободу, когда враг уже пал и следовало бы простить его.

А в деле с Винчестерской епархией, о котором шли толки во всех уголках Франции, и Раймонд не раз слышал их, Генрих был тоже не во всем прав. Он начал совершенно законную кампанию в интересах исключительно достойного человека, но не учел, что Винчестерская епархия долгое время была в руках епископа, занятого другими делами, который часто отсутствовал в своей резиденции. Избиратели же заявили, что их интересы страдают от такого невнимательного отношения епископа к своим прямым обязанностям. Поэтому, когда король предложил на это место другого человека, во многом похожего на своего предшественника Питера де Роше, они не захотели его, а выбрали Вальтера Рэйли, тоже образованного и мудрого человека, но без каких-либо политических интересов и связей с другими странами.

К счастью для Раймонда, Генрих совсем не нуждался в утешениях и сочувствии. Пока король не сталкивался с проявлением недоброжелательности, он полагал, что каждый с кем он разговаривает, полностью с ним согласен. Иногда это оказывалось лишь предположением и причиной многих неприятностей, потому что когда кто-нибудь в конце концов был вынужден выразить свое несогласие, причем решительно и твердо, так чтобы король мог его понять, это потрясало и обижало Генриха. Однако на этот раз Винчестерская епархия и давно отживший свое Де Бург не были основными проблемами, и от жалоб Генрих перешел к главному.

– План сэра Вильяма, как я понимаю, был таков: либо не спешить с поддержкой короля, когда объявят войну с Уэльсом, что грозит ему штрафом или выговором, либо сорвать всю кампанию против Уэльса, и это дает Вильяму тот же результат. Затем, обвиненный или оскорбленный, он летит к Ричарду с жалобой, что я хочу разорить его или что-нибудь вроде этого. Это вкупе с Винчестерским делом и, может быть, с чем-нибудь еще, о чем я пока не знаю, вывело бы, конечно, из себя моего брата и настроило бы его против меня.

Что-то было неправильным во всем, что говорил Генрих, что-то не сходилось. Если уж сэр Вильям был вассалом Ричарда, то именно Ричард вызвал бы его в Уэльс. Но Раймонд не знал точно, одинаковы ли сроки вассальной зависимости в Англии и Франции. Кроме того, он не был расположен проверять такие вещи слишком тщательно. Его воодушевляла сама идея – скрыть свой титул и хотя бы немного отдохнуть от своей роли основного наследника больших территорий. И когда Генрих сказал ему, что в Уэльсе наверняка кризис наступит в ближайшие полгода, он радостно кивнул головой. Полгода желанной свободы! После этого было бы приятно съездить домой и отдохнуть там, побаловать себя. А затем, если матушка все еще будет стремиться ограничить свободу, он просто скажет ей, что уедет снова. Может быть, это в конце концов заставит ее образумиться.

Глава 2

Крепость Марлоу была не очень большой, но вызывала невольное восхищение у Раймонда, так как, по его мнению, могла стать практически неуязвимой при необходимом для обороны количестве людей. Она была расположена на склоне холма, над рекой; пониже, с южной стороны, высились две огромные круглые башни, соединенные друг с другом, – это был южный въезд в крепость. Холм заканчивался каменным отвесным обрывом с ограждением. От этих башен в разные направления, на восток и запад, шли стены, зубчатые с внешней стороны. К западу, тут Раймонду было лучше видно, стены спускались к подножию холма, где был вырыт широкий канал, служащий защитным рвом. Канал огибал крепость и с северной стороны не был виден. Вероятно, подумал Раймонд, ров окружал не всю крепость: там, на местности были возвышенности.

Подъемный мост был опущен, и по нему двигалось изрядное число людей и повозок. Тут были слуги и крепостные, трудившиеся на близлежащих фермах, повозки с товаром, запряженные мулами, и уже пустые или полупустые повозки, двигавшиеся им навстречу. Раймонд с интересом рассматривал лица людей, мимо которых проезжал. Его немного удивляли благополучие и удовлетворенность, написанные на лицах торговцев, и их непринужденные ответы на его вопросы. Не похоже было, что кто-то ненавидит или боится хозяина – сэра Вильяма.

На стенах около ворот башни стояли стражники, следившие за подъемным мостом и опускной решеткой, но сейчас бездельничавшие на своих постах, лениво наблюдая за теми, кто входил и выходил из крепости.

Когда Раймонд въехал внутрь, его встретил вооруженный всадник. Он лишь учтиво поприветствовал молодого рыцаря и показал, где можно оставить коня. Гости в Марлоу, по-видимому, бывали часто, и их принимали радушно. На вопрос Раймонда о хозяине всадник ответил, что лорд сейчас в крепости, и указал жестом на замок позади себя.

И только тут Раймонд заметил: внутри крепости не было никаких построек, кроме замка. Он внимательно осмотрел большие круглые башни на северной стороне и участок стены между ними, настолько хорошо укрепленной, что мог служить укрытием.

Раймонд поднялся по довольно шаткой деревянной лестнице в деревянную пристройку и понял: крепость Марлоу не очень-то и старая. Наверняка эти четыре круглые башни, соединенные стенами, окружающими небольшой внутренний дворик, были построены недавно.

Когда Раймонд вошел в зал, навстречу поднялся необычайно уродливый, сгорбленный, но со спокойным взглядом старик-карлик и, представившись управляющим, гостеприимно предложил располагаться поудобнее. Раймонд поблагодарил старика, не испытывая отвращения к его уродству. Он удивился только тому, что калека занимает столь высокую должность. Обычно таких людей делали шутами. У матери Раймонда была карлица-шутиха, но даже она не была столь безобразной, как этот старик. Молодой человек спросил, не сможет ли сэр Вильям уделить ему несколько минут. Управляющий кивнул головой и, прихрамывая, вышел, оставив с любопытством осматривающегося Раймонда одного.

Замок был очень хорошо укреплен. Входная дверь и коридор в десять больших шагов вели в просторный и очень высокий зал, куда свет проникал через окна-бойницы. С южной и северной сторон на крепостных стенах, горели большие костры. В каждом конце крепости было по входу, ведущему в одну из башен. Раймонд подумал, что, скорее всего, один из входов оборудован лестничной клеткой, соединяющей верхние и нижние этажи. Три другие, вероятно, вели в жилые помещения, достаточно просторные и состоящие из двух больших или нескольких маленьких комнат. Естественно, Раймонд не мог надеяться поселиться в одну из них. Для наемного рыцаря достаточно кровати или соломенного тюфяка на полу в приемном зале. Он не возражал бы против этого. Молодой человек готовился вскоре стать наемником и должен был прекрасно высыпаться на любом, даже самом твердом ложе.

Глубокий, приятный голос назвал его имя.

– Сэр Вильям? – откликнулся Раймонд, желая удостовериться, что голос действительно принадлежит хозяину крепости.

Опять он был удивлен и ему пришлось признаться себе – дьявол может носить и приятную маску. Хотя лицо сэра Вильяма мало походило на маску. Квадратное и очень волевое, оно смягчалось поразительно чувственным ртом, большим и подвижным. Доминировали на лице большие карие глаза с необыкновенно длинными, загнутыми вверх ресницами. Такое лицо сразу наводило на мысль о флегматичности его владельца. Правда, это было первым впечатлением и скорее всего обманчивым. Раймонд, хотя и был молод, легко смог распознать все чувства, отразившиеся на лице сэра Вильяма, – удовольствие от прихода гостя, любопытство, дружелюбие. Он почувствовал угрызения совести: ему придется играть здесь определенную роль, но сразу успокоил себя тем, что обман состоит лишь в сокрытии действительного титула и кровного родства с королевой.

– Да, я сэр Вильям. Чем могу быть вам полезен, сэр Раймонд?

– Это я надеюсь быть вам полезным, сэр, – ответил Раймонд. – У меня письмо от короля, в нем все объяснено.

– От короля?..

Брови Вильяма поднялись в изумлении. Однако Раймонд не заметил ни малейших признаков страха или тревоги. Вильям быстро протянул руку. Прежде чем вскрыть письмо, он взглянул на печать, но мельком, без лишней подозрительности, как человек, у которого нет причин бояться какого-либо подвоха. Пробежав глазами первые строки, Вильям углубился в содержание письма. Минуту спустя его рот сжался, обозначив складки в уголках губ.

Это все, что успел заметить Раймонд, так как Вильям тут же отвернулся и прошел с письмом к ближайшему окну. Там и вправду было светлее, но молодой человек был уверен: сэр Вильям отошел, желая скрыть свои чувства. И оказался прав. Когда хозяин крепости вернулся, его лицо ничего не выражало, подвижный рот был по-прежнему сжат, а выразительные глаза спрятаны под опущенными ресницами. Это выглядело подозрительным, но Раймонд не почувствовал удовлетворения, скорее разочарование и смущение. Сэр Вильям ему сразу понравился. К тому же Раймонд бывал прежде только там, где его принимали с радостью. И если бы не данное королю Генриху обещание, он ни за что не остался бы здесь непрошеным гостем, предпочтя пустой желудок и сон под открытым небом. Раймонд почувствовал, что краснеет.

Вильям был несколько удивлен, когда Мартин, его управляющий, доложил о каком-то рыцаре, спрашивающем хозяина крепости, но еще больше поразился, когда молодой человек сказал, что прибыл от короля. Хоть брат короля и был близким другом Вильяма, он никогда не имел ничего общего с Генрихом. Более того – всегда старательно избегал встреч с королем. Довольно много людей стремились обратить на себя внимание и завоевать благосклонность короля Генриха, и Вильям вполне преуспел бы в этом, если бы захотел. До того момента, пока Раймонд не представился, Вильям был уверен: король не помнит его в лицо и едва ли вспомнит имя. Сначала неприятно удивил тон письма, а также предложение принять на службу рыцаря, будто содержание всей этой толпы «иностранных чучел», находящихся при дворе, входит в обязанности каждого землевладельца в Англии. Но, когда Вильям увидел покрасневшее от смущения лицо Раймонда, раздражение исчезло. Так как ему показалось, что молодой человек действительно хочет служить в крепости. И если юноша только попросил короля представить его кому-нибудь, желая поступить на службу рыцарем, то это было довольно скромным желанием.

В действительности Вильям сам нуждался в таком человеке, каким ему показался Раймонд. Прошлой зимой он лишился своего оруженосца, умершего от малярии как раз в том возрасте, когда юноша стал действительно полезен. И эта потеря оказалась особенно болезненной, так как произошла сразу после смерти смотрителя Бикса – сэра Питера, принимавшего на себя обязанности Вильяма, когда того призывали на войну или брали в зарубежную поездку в составе свиты Ричарда. Вильям не искал замены сэру Питеру, так как берег место для бедного Гарольда, своего оруженосца, скончавшегося совсем недавно. Теперь он мог предположить, что Ричард говорил об этом своему брату, и король вспомнил их разговор, когда появилась подходящая кандидатура на такую должность.

Вильяму стало неловко за прежнее свое толкование королевского поступка. Несомненно, король Генрих должен был о многом думать и многое помнить. Поистине очень любезно с его стороны вспомнить о такой ничтожной, мелкой проблеме, просто случайно, по-видимому, затронутой. «Я как раз предпочел бы иметь дело с англичанином по происхождению, – подумал Вильям, – и поэтому не имею права отказываться от предложения короля или заставлять этого молодого человека чувствовать себя неловко.»

– Добро пожаловать, – сказал Вильям с улыбкой. – Честно говоря, я был чрезвычайно удивлен, так как не мог себе представить, каким образом король мог узнать о моих затруднениях. Однако, полагаю…

Вильям умолк, увидев, что взгляд Раймонда замер на чем-то за его спиной. Он повернулся и тут же прикрыл рот рукой, не желая обнаружить улыбку. В приемную вошла Элис, его дочь. Девушка всегда производила большое впечатление на молодых людей, и их реакция весьма забавляла Вильяма. Нет, не то чтобы он не осознавал, что дочь очень, красива, просто ее характер совсем не соответствовал изысканной внешности. Иногда, если Элис сразу не давала повода к разочарованию, молодой гость уезжал с раной в сердце. Но гораздо чаще, нарочно, то ли случайно, Элис демонстрировала чего стоит, и молодой человек покидал крепость намного благоразумнее и сдержаннее, чем был, въезжая сюда.

Элис замерла в нерешительности, увидев отца занятого с человеком в доспехах: значит, у приехавшего рыцаря есть какое-то дело к нему. Вильям ничего не скрывал от нее, но Элис давно уяснила, что иногда лишние знания обременительны для людей, и поэтому вежливо ждала, хотя явно чего-то хотела от отца. Вильям сделал знак, и она быстро подбежала к нему.

– Это сэр Раймонд, Элис. Моя дочь, Элис. Молодой человек приехал к нам по рекомендации короля Генриха из Экса занять место Гарольда… нет, конечно, более высокую должность, ведь Гарольд не был рыцарем.

– По рекомендации короля?

Вильям слегка нахмурился: в голосе Элис ему послышалась, кроме удивления, неприязнь. Он делал все возможное, чтобы Элис не видела его раздраженным, хотя ему бывало доставалось от Ричарда, которому в свою очередь перепадало от несдержанного Генриха, но это не всегда удавалось. Вильям взглянул на Раймонда. Выражение лица ошеломленного молодого человека было довольно глупым; вряд ли человек в таком состоянии способен уловить какие бы то ни было нюансы разговора.

– Очень любезно со стороны короля подумать обо мне, – сказал Вильям. – Ричард, должно быть, говорил ему о смерти Гарольда и сэра Питера.

– Станет ли дядя Ричард рассказывать королю Генриху такие вещи? – с сомнением спросила Элис.

– Вероятно, он сделал это, – ответил Вильям. – Вот, почитай письмо.

Передавая письмо дочери, он незаметно опять взглянул на Раймонда. То, что Элис умела читать (а это не очень вязалось с ее изысканной женственностью), иногда было достаточным, чтобы разрушить все иллюзии какого-нибудь юноши. Но Раймонд не обнаруживал никаких признаков недовольства. Губы Вильяма дрогнули. Стрела попала в цель и засела глубоко: молодой человек даже не удивлен, что дочь простого рыцаря грамотна. Сам Вильям скорее всего остался бы неучем, как и его отец, если бы они с Ричардом не привязались так друг к другу будучи еще детьми. А поскольку Ричард абсолютно ничего не хотел запоминать из своих книжек до тех пор, пока и Вильям не садился за учебу, он стал весьма образованным человеком: умел читать и писать не только по-французски, но также на латыни и на английском языке.

При воспоминании о прошлом, пока Элис читала и перечитывала письмо Генриха, а Раймонд разглядывал ее, губы Вильяма опять дрогнули. Он чуть было не поссорился с Ричардом из-за этой самой учебы. Вильям совсем не хотел терять время за такими бесполезными занятиями, как чтение и письмо. А для чего тогда, спрашивал он, все эти писари, если не для писания и чтения за своих знатных покровителей? Он очень сердито сказал Ричарду, что тот насильно хочет заставить его учиться; часами корпеть над книгой или мучительно выводить знаки на сплошь исписанном пергаменте только для того, чтобы он не смог превзойти Ричарда в искусстве владения оружием. Ричард побагровел до корней волос (так было всегда, когда он сильно злился), но не стал оправдываться. Его темные глаза на мгновение налились кровью. Но потом это прошло, и вместо гневных молний смех заискрился в глазах; Ричард как бы признал правоту Вильяма. У него, королевского сына, было несколько привилегий, и одна из них, он сказал это, усмехнувшись, – не страдать в одиночестве.

Вильям помнил, как боялся отец, случись ему мальчишкой прекословить Ричарду. Это пугало и сковывало настолько, что в следующий раз он осторожничал, а если и ссорился с Ричардом, то тайком от отца. Иногда последствия ссоры скрыть было невозможно. Как-то раз они с Ричардом вернулись в крепость окровавленными и все еще огрызающимися друг на друга. И тогда отец отвел Вильяма в сторону и велел никогда больше не злить принца.

«Он похож на своего отца, – предупреждал старый сэр Вильям, – а Джон никогда не забывал обид и никогда не прощал неуважения, даже незначительного. Срок давности для него не существовал и пусть пройдет десять или двадцать лет, но он обязательно отомстит. Неважно прав или не прав.»

Вильям посмотрел тогда на отца с изумлением. Он знал, Ричард не злопамятен. Ричард мог, конечно, разозлиться, ведь у него сильный и горячий характер, но если уж что-нибудь решал, то решал окончательно и навсегда. Вильям рассуждал просто: для него основным было то, что каким бы разгневанным не был Ричард, он защищал свое мнение так же честно, как и его оппонент.

Годы доказали правоту Вильяма относительно Ричарда Корнуолльского. Люди, хорошо знавшие старого короля, в конце концов поняли: в темных глазах Ричарда намного чаще искрился смех, нежели злоба или жадность, присущие Джону. Ричард тоже любил деньги и был честолюбив, ведь в нем горело горячее желание повелевать, а для этого нужны деньги; но ни жадность, ни честолюбие не пересиливали других соображений, которыми руководствовались предыдущие поколения династии Плантагенетов. Своими владениями Ричард управлял сам и делал это очень хорошо. Он был похож на отца вниманием к мелочам и деталям своей власти, отсутствием крайностей, способностью оставаться справедливым независимо от титулов и положения людей.

В течение по крайней мере десяти лет те, кто хотел видеть свою страну живущей под хорошим правителем в мире с собой самой, сетовали про себя на несправедливость старшего сына короля. Никто и никогда тем не менее не осмелился бы поднять вопрос о замене на троне Генриха Ричардом. Такой человек умер бы на месте, и задушил бы его сам Ричард своими сильными руками. От отца Ричард главным образом отличался абсолютной преданностью любому, кто эту преданность заслуживал. И чтобы там ни говорили о Генрихе, о его обидчивости, мстительности, изменчивости в намерениях и ненадежности в отношениях с людьми, Ричард никогда не давал повода усомниться в своей любви к брату. И не важно, что они иногда злились друг на друга, ведь никто из них никогда не сомневался в другом.

– Папа?

Вильям вернулся от воспоминаний к действительности. Ричард оказался прав относительно уроков чтения и письма, Вильям признал это довольно скоро и понял, какое удовольствие можно получать от книг. Поэтому он не мог отказать своему единственному ребенку, отраде глаз своих, в тех радостях и утешении, которые сам находил в чтении. В итоге Элис стала гораздо более образованной, чем другие женщины ее положения. Раймонд, безусловно, не находил ничего особенного в том, что это чудо красоты и грации умеет читать. Он скорее счел бы недостатком ее невежество. Когда кто-нибудь поднимается по социальной лестнице, его образованность приобретает особое значение. Юг Франции был более светским, более космополитичным, более изысканным, нежели Англия. Так, например, мать и сестры Раймонда тоже знали грамоту, но он ни на минуту не забывал, что они – очень знатные леди, а Элис – лишь дочь простого рыцаря.

Элис вернула письмо короля отцу и сделала легкий реверанс Раймонду. Ощутив ее движение в свою сторону, рыцарь очнулся и ответил глубоким, изысканным поклоном. Вильям едва сдержал улыбку. Ему было немного жаль Раймонда, а вот за Элис он нисколько не беспокоился. Дочь знала себе цену, осознавала свое положение и, видимо, ее не сбивали с толку льстивые речи наемников, слышимые постоянно.

– Я приветствую вас, – официальным тоном произнесла Элис, чем удивила Вильяма. Обычно она была очень дружелюбна и весела. – Если вы пойдете со мной, – продолжала она, – я покажу вам всю крепость и представлю тем, кто обязан вас знать. Папочка, я знаю, ты хочешь вернуться к своим счетам.

– Хочу… – Вильям замолчал.

Чтение скорее было развлечением, а вести финансовые дела требовалось всегда. Элис разбиралась в них лучше, чем он, и занималась этим уже несколько лет. Вильям думал сейчас совсем не о том, он старался придумать подобающий случаю ответ на письмо Ричарда по поводу епископа Винчестерского, и Элис знала это. Почему же она не сказала «Ты хочешь вернуться к письму Ричарду» или что-нибудь в этом роде? Впрочем, обычно у Элис на все, что она делала, были свои причины. После некоторого замешательства Вильям добавил:

– Да, конечно, – и вышел.

Элис улыбнулась.

– Может быть, вы хотели бы снять свои доспехи и переодеться в более удобную одежду, прежде чем пойдете знакомиться с нашими людьми? – предложила она.

Раймонд густо покраснел. Выглядеть нищим перед Элис было как-то неловко, не то что раньше перед Вильямом.

– У меня нет другой одежды, – признался он.

И это было правдой. Раймонд сразу уехал из Тур-Дюра, замка отца, когда тот сказал, что не может поддержать его гасконскую затею. Уехал, ничего не прихватив с собой из одежды, а в том, в чем был – хорошей кольчуге и простом плаще. Ничего не видя вокруг, Раймонд проскакал двадцать миль и остановился, только когда конь совсем ослаб, у какого-то аббатства. Там он оставил свой щит, раскрашенный в цвета отцовского герба, со знаком старшего сына дома. Раймонд одолжил также небольшую сумму денег у аббата, которому, он знал, отец сразу же их вернет. На новый щит с эмблемой в виде силуэта мужской головы (Раймонд решил, что она ему вполне подходит и вполне неплохо смотрится) ушла большая часть денег. Остальные он берег для особых целей, например на еду в дороге или если не сможет найти дом, готовый приютить его.

К удивлению, после его признания, Элис улыбалась ему сердечнее.

– Ничего, – сказала она весело, – это нетрудно будет исправить. – Жестом девушка подозвала калеку-управляющего. – Это сэр Раймонд, Мартин. Он теперь будет жить у нас и может занять комнату в северной башне. Ему нужно принять ванну. Пока ее будут готовить, поднимемся ко мне, и я дам для него одежду. – Затем, обращаясь к Раймонду, она добавила: – Увидимся за ужином.

Элис убежала. Мартин продолжал стоять, наблюдая, как Раймонд провожал ее взглядом.

– Она – единственный ребенок лорда, – сказал он мягко, но предупреждающе, – и наследница всего, что у него есть.

Мартин не сказал «Она не для таких, как вы», ноименно это имел в виду. Раймонд нехотя отвел глаза от двери, за которой исчезла Элис, и посмотрел на Мартина. Конечно, управляющий прав. Об этом не может быть и речи: наследнику графа д'Экса нельзя жениться на не имеющей никакого веса в обществе девушке из Англии. Ему в тот момент даже в голову не пришло, что мысль о женитьбе была весьма странной. Раймонд никогда прежде не думал о браке. Но теперь, вдруг влюбившись в дочь не очень знатного рыцаря, его естественным решением было добиться желаемого.

Брак не имел ничего общего со страстью или даже с любовью, хотя, если был удачным, его скрепляла и возникающая любовь. Браки планируются и закрепляются для укрепления родственных связей, передачи земель, укрепления власти. Это совсем не личное дело молодого человека такого положения, как Раймонд. В действительности уже много лет назад Раймонд был обручен с дочерью одного знатного гасконца. Он не вступил в этот союз только потому, что девочка умерла несколько месяцев назад.

До настоящего момента Раймонд почти не думал о смерти своей невесты. Он не знал эту девочку и никогда ее не видел. Их обручили шесть лет назад, когда ей было всего два года. В возрасте десяти лет она должна была приехать в Экс. Они поженились бы года через два, соединились, когда она стала бы способной к деторождению, и продолжали бы жить в надежде, что со временем полюбят друг друга.

Раймонд вдруг почувствовал, что не хотел бы такого брака. Он удивился своему чувству и почти презирал себя за то, как пара прекрасных голубых глаз вывели его из равновесия, – ведь Раймонд не подумал о том, о чем принято думать в подобных случаях. Нечто в поведении и сэра Вильяма, и самой Элис было такое, что ясно говорило «Мы другие люди». Эта девушка не для продажи.

Когда Раймонд это понял, у него появилось ощущение потери чего-то прекрасного. Чтобы отвлечься от своих мыслей, он повернулся к управляющему. Увидев Мартина в первый раз, Раймонд был изумлен, но тогда у него не было времени поинтересоваться, почему такое странное существо служит управляющим у рыцаря, пусть даже бедного. В тот момент он заставлял себя думать о том, как убедить сэра Вильяма принять его к себе на службу в случае, если у того возникнут какие-нибудь возражения.

– Вы приехали на службу к лорду? – спросил управляющий, когда они шли в северную башню.

– Да, – ответил Раймонд.

Вопрос показался странным, но тут же он вспомнил: Элис не сказала старику, что Раймонд – наемный рыцарь, а только то, что он остается у них. Сердце Раймонда сжалось. Она так же добра и мила, как и прекрасна, потому что решила удостоить его большего уважения, чем того мог ожидать просто рыцарь-наемник.

– Что за человек сэр Вильям? – спросил Раймонд, хотя было довольно глупо спрашивать об этом у слуги, который не может сказать что-либо плохое о своем хозяине. Просто Раймонд хотел побыстрее выкинуть из головы мысли об Элис.

– Добрый человек. Он нашел подходящее и почетное место для такого, как я, – ответил Мартин.

Раймонд был потрясен. Ответ мог быть уклончивым и резким, но не таким. В нем звучала горячая преданность и привязанность лорду. Большие карие глаза Мартина – единственное, что его украшало, – смотрели на Раймонда серьезно, затем он покачал головой, как будто что-то решив для себя.

– Вас рекомендовал другой лорд, который, как я понимаю, не знает хорошо моего хозяина, а может быть, он и рассказывал вам о доброте сэра Вильяма, – продолжал Мартин. – Вы и сами это быстро поняли бы, но я с удовольствием объясню вам. Посмотрите на меня – горб на спине, скрюченные конечности и уродливое лицо, таким уж я родился и за ненадобностью был оставлен на милость Божью у ворот аббатства в Хьюэрли. Таким и подобрал меня отец Мартин, он в то время был аббатом, дал мне свое имя и по доброте своей и святости не позволил умереть.

Управляющий сделал паузу. Раймонд открыл было рот, но не нашелся что сказать и промолчал. Мартин улыбнулся, понимая юношу, который, наверное, мог бы сказать ему нечто вроде «Аббат скорее был безжалостным человеком, чем добрым». В детстве Мартин считал так же. А теперь он стар и благодарен судьбе, познав в жизни не только несчастья и страдания, но и удовольствия.

– Я не мог копать землю, пасти овец или хотя бы убирать комнаты, – продолжал Мартин, – но мой разум оставался здравым. И следующий аббат, отец Ансельм, научил меня считать бочки с вином, соленым мясом и рыбой и определять качество соли и специй, которые покупал. Кроме того, я заботился о предметах первой необходимости, то есть выполнял обычные обязанности управляющего. Но меня никогда не брали, например, в церковь, так как не находилось человека, пожелавшего внести за меня входную плату; были и такие, кто думал, что церковь – не самое подходящее для такого урода место. Потом отец Ансельм состарился и умер. Новый аббат посчитал мое уродство вызовом Богу, олицетворением греха, отмеченным Сатаной и выгнал.

– Но… – запротестовал было Раймонд, почувствовав ужас.

– Это было его право, – пожал плечами Мартин. – Правда, тогда я так не считал. Теперь… теперь я понимаю, что это было великим благодеянием, оказанным мне Богом. Очень глупо просить у него благодеяний или сомневаться в его доброте.

Раймонд изумленно посмотрел на Мартина. Ему стало стыдно: совсем недавно он осуждал тиранию материнской любви, в то время как это измученное существо так искренне благодарит Бога за его доброту.

– То, что я был изгнан и оставлен на произвол судьбы, привело меня к сэру Вильяму. Я чувствовал себя глубоко оскорбленным и покинул аббатство, перейдя реку. Но на другом берегу никто меня не знал, все в ужасе закрывали передо мной двери. В конце концов я упал на дороге еле живой. Сэр Вильям, проходивший мимо, остановился и спросил меня, кто я такой. Он всегда охранял мир и покой на своей земле и опасался того, что я могу украсть что-нибудь или как-то иначе навредить его людям. Дошедший уже до крайности я попросил подаяния, а он посмотрел на меня и сказал: «Ты странно просишь милостыню. А что ты умеешь делать?»

Я рассказал ему свою историю, опасаясь, не станет ли аббат все отрицать, но еще больше боялся солгать.

«Бог подарил нам хорошую встречу, – сказал затем сэр Вильям. – У меня больна жена, и твои навыки пригодятся в доме». Он поднял меня, грязного и больного, и принес сюда. Увидев, что все, кроме Элис, которая была тогда совсем ребенком, боятся меня, он обязал своих слуг ухаживать за мной, а потом назначил меня старшим среди них на почетное место управляющего. Вы спросили, что за человек сэр Вильям, и вот я все рассказал вам.

– Я… Тогда мне повезло, – сказал Раймонд.

Он не мог ничего больше сказать, так как был потрясен рассказом, а приехал сюда доказать измену человека с такими достоинствами. Казалось невероятным, что отец Элис и покровитель Мартина мог быть предателем. Правда, иногда крайности сходятся в одном человеке. Только ведь и сам сэр Вильям мог обманываться относительно короля. От такого предположения Раймонду стало легче. Если дело в этом, уверял себя молодой рыцарь со свойственной юности самонадеянностью, то он сможет удержать этого хорошего человека от пагубных поступков, сохранит Мартину его место и защитит Элис, которая была так добра к нему – «бедному, одинокому наемнику», от разочарований и боли Влюбленный видит мир таким, каким представляется он его сердцу, а глаза влюбленного слепы.

Перепоручив Раймонда Мартину, Элис попросила свою горничную выбрать для гостя подходящую одежду и передать ее управляющему, а сама отправилась в комнату отца в южную башню.

– От сэра Раймонда немного воняет тухлой рыбой, – сказала она. – Я разместила его в северной башне.

– Элис, – решил подразнить ее Вильям, – неужели ты настолько жестока, что решила убедить его в том, будто он произвел на тебя такое же впечатление, как ты на него? А почему бы не постелить ему в зале? И что значит «тухлой рыбой»? Он один из того сброда, который обычно сопровождает королевский двор, но по крайней мере приехал сюда с намерением честно служить, зарабатывая на жизнь.

– Честно? Ты уверен? Вильям насупился.

– Что ты имеешь в виду? Юноша достаточно беден для…

– Ты так считаешь? – перебила Элис. – А ты видел его меч?

Вильям рассмеялся, к нему вернулось хорошее настроение.

– Конечно, ты думаешь, я не заметил такую деталь? Не будь глупой, Элис. Мужчины часто жертвуют всем, остаются на хлебе и воде, лишь бы купить такое оружие, а если имеют его, то предпочитают голодать, но не расставаться с ним. И я бы так сделал.

Это было правдой. Элис нахмурилась. Нет ничего плохого в том, что тонкое смуглое лицо сэра Раймонда с такими чистыми глазами показалось ей красивым. Она не возражала, когда отец сказал, будто юноша произвел на нее впечатление. Элис не страдала от ложной скромности и знала, что обладает внешностью, воспеваемой в романсах, написанных или спетых. В них было все: безупречная белая кожа, розовые щеки, коралловые губы, небесного цвета глаза, золотистые волосы, высокая грудь, лебединая шея.

Две вещи спасали ее от пагубной самовлюбленности. Во-первых, понимание несоответствия между красотой души Мартина и его отвратительным уродством. Постоянно общаясь со старым управляющим, Элис познала бесполезность внешней красоты. И, во-вторых, Элис видела, отец любит ее и считает самым прекрасным и совершенным созданием на земле. Но он считал бы точно так же, даже если бы она была такой же безобразной, как Мартин. Просто отец любил дочь. А то, что она была еще и красавицей, было просто счастливой и довольно забавной случайностью. В действительности, и Элис это хорошо знала, отца привлекала иная красота. Желанной для него стала женщина совсем другого типа.

Таким образом, хотя она и осознавала, что производит впечатление на мужчин, и не стеснялась этим пользоваться, когда нужно, все же не кичилась своей внешностью. Чаще всего красота мешала ей, вызывала досаду, так как приходилось терпеть неприятные знаки внимания.

На этот раз, однако, в ней самой пробудился интерес, когда глаза сэра Раймонда буквально впились в нее. Может быть, именно из-за этого он ее так сильно заинтересовал (хотя Элис знала, что не должна интересоваться рыцарем, приехавшим поступать на службу к отцу без гроша за душой). Кроме того, Элис обнаружила массу подозрительных вещей.

– Может быть, ты и прав, папа, – сказала она неуверенно, – но его манеры… этот его лук… ну, не знаю… Все как-то тоньше и изысканнее, чем должно быть у простого рыцаря.

Вильям слегка нахмурился.

– А почему он должен быть простым рыцарем? Ты видела его щит – силуэт головы без лица? Он почти совсем новый, без отметин. Значит, он не хочет, чтобы знали его прошлое. Многие знатные семьи разорились.

– Но не в Эксе. Ведь ты сказал, он приехал из Экса.

– Это говорилось в письме короля, да и его речь говорит о том, что он оттуда или по крайней мере с юга Впрочем, какая разница, черт побери? Если Раймонд – не бедный рыцарь, а знатный, ищущий, как заработать на жизнь более подхрдящим способом чем участие в турнирах или продажей своего меча, что тогда?

– Об этом, папа, я как раз тебя и спрашиваю. Почему король послал его именно к нам?

– А почему бы и нет? – возразил Вильям. – Меньше одним ртом за своим столом, одним костюмом, за который надо платить. К тому же он оказывает любезность и мне, и Раймонду. Генрих добрый, ему нравится делать добро. И если Раймонд подходит мне, а Марлоу подходит ему, мы оба будем признательны королю, удовлетворенному делом рук своих.

Элис согласно кивнула головой, отец был, конечно, прав. Все, что он говорил, не лишено смысла. Дядя Ричард скорее всего рассказал королю о смерти сэра Питера и Гарольда. Братья ведь обо всем могут разговаривать. Между ними бывают очень теплые отношения до тех пор, пока Генрих не доведет до бешенства своим поведением Ричарда или Ричард не разгневает своими замечаниями Генриха. Только… только что? Элис вздохнула. Ничего вроде подозрительного. Отец, возможно, самый лучший и самый мудрый человек на свете, но он не из тех, кого король награждает своим вниманием. Единственный, кто связывал его с верховной властью в Англии, – это дядя Ричард. Элис знала: король не станет посылать шпиона к своему брату. Вдруг улыбка исчезла с ее лица. Главное, чего желает король Генрих, – чтобы кто-нибудь рассказал ему, о чем думает дядя Ричард. Сам дядя Ричард сейчас далеко, слишком далеко и не может рассказать обо всем, что интересует короля, прямо и откровенно. Отец всегда просил его разговаривать с братом спокойно и без свидетелей, обращаясь к лучшим сторонам характера короля. А у Генриха они были – эти лучшие стороны, и вполне можно было тактично удержать его от некоторых глупостей, которые он иногда желал совершить.

Дядя Ричард все больше понимал положение вещей, хотя это и осложняло жизнь отцу: гневу нужен выход. Поскольку дядя Ричард не мог повышать голос на своего брата, то кричал на Вильяма или писал ему длинные сердитые письма. Элис ласково посмотрела на отца, задумавшегося над письмом Ричарда, на которое должен был ответить. Он недовольно хмурился, читая абзац, где граф Корнуолльский спрашивает, какие доводы нужно привести человеку (подразумевался Генрих), не находящему противоречий в том, что, с одной стороны, ругает папу римского – ведь все английские приходы наводнили итальянцы, а с другой стороны, использует любую возможность, будь то законно или незаконно, желая протолкнуть уроженца Савойи в Винчестер.

Элис направилась к лестнице, чтобы вернуться в приемный зал, но ее остановил тяжелый вздох отца.

– Черт возьми! Ну почему он сам не видит разницы между тем, что может вызвать недовольство и ропот, но будет забыто, и тем, что подействует на баронов, как палка на пчелиный улей!

Вильям разговаривал сам с собой, но его голос эхом отражался от каменных стен и мог быть услышан в зале на расстоянии в несколько шагов от двери. Элис мельком глянула на северную башню.

Скорее всего отец прав, и в этом новом рыцаре не было ничего необычного, кроме красоты. Тем не менее Элис решила возражать против его перемещения в зал, по крайней мере пока в комнате отца не повесят гобелены, способные заглушать все звуки. Это глупо, даже наверное, очень глупо, но так ей будет намного спокойнее, и уж совсем недопустимо волноваться из-за того, что так легко можно исправить.

Глава 3

Похоже, Вильям рассеял подозрения дочери, но они все-таки встревожили его. Не успокоился он и после наблюдения за поведением Раймонда во время ужина в этот вечер. Манеры молодого человека были весьма изысканными и непринужденными, безупречнее, чем у самого Вильяма, хотя тот был воспитан лучше многих английских аристократов: ведь он рос вместе с Ричардом, сыном короля. То, как Раймонд разбирался в политических событиях во всей Европе, казалось даже чрезмерным. Он также обнаружил знания в области военного искусства, оборонно-наступательных операций во время войн, причем на уровне командора, а не простого рыцаря. Нет, не хотелось верить, что Раймонд – обыкновенный рыцарь, младший сын человека, слишком бедного, чтобы содержать его в своих владениях или найти ему богатого покровителя. Несмотря ни на что, Вильям был убежден в правдивости сказанного Элис в защиту короля: Генрих послал Раймонда в Марлоу, именно желая быть полезным ему, Вильяму. Это, как и замешательство Раймонда, когда его просили рассказать о своей семье, заставляло Вильяма верить, что молодой человек прибыл из порядочного дома, переживавшего сейчас тяжелые времена. Возможно, его отец потерял вдруг свои владения либо его обвинили в измене и лишили прав на земли. Всего этого юноша мог стыдиться и избегал говорить на подобные темы.

Сын не должен расплачиваться за грехи отца, и, очевидно, в самом деле очень трудно молодому отпрыску разорившегося дома найти место, особенно в своей стране. Вильям тактично перестал задавать вопросы, на которые юноша отвечал с явной неохотой и краской на лице. Элис тоже прекратила свои расспросы, правда, менее охотно, чем отец. Вильям был почти уверен в своих догадках относительно происхождения Раймонда, но все-таки интересно было найти им подтверждение. Он мог, естественно, расспросить Ричарда, но графа Корнуолльского сейчас не было при дворе. Вильям был очень осторожен в обращении с Ричардом, особенно в своих предположениях, что у короля есть какие-то скрытые намерения. Ричард и без того очень расстроен проблемами, связанными с Винчестерской епархией, да к тому же лишь недавно женился на Санции Винчестерской, сестре королевы Элеоноры.

Был и еще один способ все разузнать. На другом берегу реки Хьюэрли находились владения Моджера Илмерского, полученные в наследство его женой. Вильям никак не мог заснуть, ворочаясь в постели и все время думая о причинах приезда Раймонда и его возможном прошлом. Моджер был соседом Вильяма вот уже десять лет, с тех пор, как на Гилберта и Джона, двух молодых сыновей предыдущего владельца Хьюэрли, было совершенно нападение, и они были убиты. В невиновность Вильяма поверили на слово. Но даже спустя десять лет он так и не смирился с их смертью. Гилберт и Джон были ему добрыми друзьями.

Убийцы, похоже, были не из местных жителей, поэтому сделали это вовсе не из-за желания отомстить. И не для того, чтобы ограбить: братья не брали с собой ни кошельков, ни драгоценных украшений, когда отправлялись на охоту в своих владениях. Скорее всего Гилберт и Джон столкнулись с разбойниками неожиданно. Наверное, они пригрозили тем и приказали покинуть их земли. Правда Вильям не мог поверить в то, что братья вели себя столь глупо, если разбойников было много, и те были хорошо вооружены.

Все это останется неразгаданной тайной. Вильям старался прогнать из головы непрошеные мысли. Теперь в Хьюэрли распоряжался Моджер, который будет хозяином здесь до тех пор, пока его сын Обри не подрастет и не наследует земли своего деда по матери. Вильям улыбнулся. Обри был славным юношей и сейчас служил у Гемфри де Боуна, графа Херфордского. Вильям вздохнул и повернулся на другой бок. Согласится ли Элис выйти замуж за Обри, на чем настаивает Моджер? Как было бы замечательно, если бы она всегда была около него, но нужно ждать еще четыре-пять лет, пока его дочь не созреет для замужества. Кроме того, Элизабет… Нет, если он позволит себе думать об Элизабет, то до утра не заснет.

Во всяком случае, ни Элизабет, ни Обри ничем не могли помочь ему в проблемах, связанных с Раймондом. Моджер, возможно, и мог бы что-нибудь прояснить, так как много времени проводил при королевском дворе и был в курсе всех слухов и сплетен. Вильям не сразу заметил это. Он в тысячный раз говорил себе, что Моджер – хороший сосед, всегда приятный в общении и дружелюбный; не покушающийся на его, Вильяма, земли, ничем никогда не обидевший никого из своих людей, не бравший большую, чем полагается, речную пошлину. И Вильяма не должно касаться то, что Моджер стремился извлечь из имения больше, чем вкладывал в него, живя не по средствам расточительно. И все же Хьюэрли оставалось богатым владением, и Обри мог поправить дела, став его владельцем, а Элис присмотрела бы за хозяйством, если бы вышла замуж за Обри.

Было бы лучше, если бы Моджер не тратил время и деньги на приемах, а присматривал за своей собственностью Нет, думал Вильям, это не просто тщеславие. Льстивость и низкопоклонство Моджера так надоели ему что он избегал соседа, как чумы, когда им случалось быть вместе на приеме у короля. Но имел ли он право осуждать? С детства Вильям имел очень могущественного друга, и ему не нужно было поддакивать каждому слову короля. Но угодничество Моджера дало свои результаты: Обри получил место во владениях де Боуна, что совсем неплохо для юноши без знатной родословной.

Кстати, это и его, Вильяма, вина в том, что Моджеру пришлось так пресмыкаться, подыскивая место для Обри. Он должен был подсказать Моджеру попытаться получить место для молодого человека во владениях у Ричарда Корнуолльского, и с радостью сам попросил бы протекции у Ричарда для сына Элизабет… Но Вильям никогда не говорил Моджеру о своей дружбе с Ричардом. Да и захотел ли бы Моджер просить кого-либо о благосклонности?

Чепуха! Вильям даже зарычал от злости и перевернулся на живот. Единственный человек, у которого Моджер не хочет просить о каком-либо одолжении, это он сам. Тогда его неприязнь к Моджеру, которую он так тщательно скрывал, сразу обнаружилась бы. И это было бы совсем некстати. Почему он так не любил человека как раз за то, чего хотел от него? И как только Вильям понял это, он застонал, скатился с кровати и невольно вздрогнул, когда голые ступни коснулись холодного пола. Не обращая внимания на холод, Вильям расправил ночную рубашку, налил себе разбавленного вина и сел в кресло у камина.

Жизнь такая запутанная штука. Он не мог смириться с тем, что Моджер не ценит свою жену, тогда как сам Вильям готов отдать все за возможность видеть Элизабет любимой и любящей. Кто поверил бы, что он может быть таким глупцом и любить одну женщину все эти годы – двадцать лет? Нет, больше. Вильям не смог бы припомнить время, когда не любил Элизабет. Он обожал ее, когда ей было только четыре года и она была пухленьким карапузом, следующим всюду по пятам за своими братьями, Гилбертом и Джоном. В детстве они с Элизабет поклялись друг другу, что поженятся…

– О дьявол! – вздохнул он устало. Гнев и боль захватили его с силой ничуть не меньшей, чем двадцать лет назад, когда отец сказал ему, что Элизабет выдали замуж.

Он не хотел верить, но сэр Гилберт, отец Элизабет, подтвердил это. Долгое время Вильям ненавидел ее за проявленную слабость и по этой причине согласился жениться на женщине, предложенной отцом. Бедная Мэри. Была ли она действительно настолько глупа от природы или это его невольное отвращение к ней погубило ее?

Нет. Вильям поставил чашу и вернулся в постель. Мэри была только Мэри. Он не виноват в том, что случилось с ней. И даже если он иногда и обнаруживал свое недовольство, то лишь по одной причине – она была на десять лет старше. Другая нормальная разумная женщина двадцати семи лет, уже побывавшая замужем и овдовевшая, не смогла бы подчиниться семнадцатилетнему юноше, оскорбленному и озлобленному, тем более что Мэри была очень привлекательной, почти такой же красивой, как Элис. К тому же она не могла себе представить, насколько неприятна ему и сразу привязалась к Вильяму, во всем полагаясь на него. Нет, она не виновата ни в чем. Мэри была счастлива настолько, насколько могла. И если уж что и сразило ее, так это смерть детей.

И Элизабет не виновата в том, что исполнила волю отца. Разве могла она ослушаться? Могла ли сопротивляться девочка тринадцати лет? Возможно, ей даже не сказали. Сэр Гилберт был достаточно добрым человеком, но старой закалки. Он просто выслал Элизабет в Илмер для замужества, даже не предупредив ее. Жена сэра Гилберта – тут Вильям поморщился: он едва помнил бледную тень женщины, которая была матерью Элизабет, – она не могла ничем помешать. Сэр Гилберт был из тех, кто считал, что никакая дочь не стоит съедаемой ею пищи. Вильям улыбнулся. Какой же глупец сэр Гилберт! Элис принесла ему больше утешения и радости, чем дюжина сыновей.

На этой мысли он заснул, с ней же и проснулся. Все это так, конечно, но Вильям понимал: Элис – единственная наследница, а это не так уж хорошо. Он еще достаточно молод, чтобы заиметь сыновей. Лучше было бы жениться сразу после смерти Мэри. Дети Элис будут потомками владельцев Илмера, если она выйдет замуж за Обри, и только Богу известно, что будет, если она выберет кого-нибудь другого. Вильям пошел в зал, все еще с грустью размышляя о том, что его род прервется на нем, и вдруг остановился, увидел Раймонда, стоявшего позади Элис у буфета. Мартин, разумеется, был тут же, но стоял поодаль. Молодой рыцарь что-то говорил Элис, а она смеялась. и смотрела ему в глаза. Вильям быстро прошел вперед.

– Ты сегодня что-то поздно, папа! – воскликнула Элис, как только он подошел к ним.

Раймонд почтительно поклонился. Вильям узнал блузу, надетую на нем. Она принадлежала Гарольду, совсем новая и довольно большого размера, сшитая Гарольду на вырост. Раймонду она была слегка коротковата и тесновата в плечах. Все это означало, что Раймонд, не привезший с собой одежды, – действительно нищий. Элис налила отцу вина, и Раймонд отрезал себе ломтик сыра.

– Я должен сегодня утром съездить в Хьюэрли, – сказал Вильям.

– А сэр Моджер дома? – резко спросила Элис.

– Надеюсь, да. На прошлой неделе он был дома и ничего не говорил мне о возможном отъезде, – спокойно ответил Вильям.

И угораздило же его иметь такую сообразительную дочь, подумал Вильям. Никогда ни словом не обмолвился он дочери о своих чувствах к Элизабет, и все-таки Элис знала все. Это вызывало в ней противоречивые чувства. Элис и сама любила Элизабет. Даже когда была жива еще ее мать, она бегала к ней всякий раз, когда ей нужен был совет или помощь, а в последние пять лет Элизабет просто заменяла ей мать.

И все-таки Элис ревновала. Это проявлялось во многом. Иногда, когда Вильям ее отчитывал, она сердито отвечала: «Я же не такая идеальная, как леди Элизабет. Я слишком плоха!» Вильям никогда не отвечал ей в том духе, что леди Элизабет так же очень далека от совершенства, потому что боялся, как бы Элис не уловила горечь в его словах. Все это на самом деле было не так уж и важно, лишь бы не росла ревность дочери. Иначе та могла бы выкинуть нечто и похуже, чем старательное копирование поведения Элизабет, как это делала сейчас.

Была еще одна причина такого поведения Элис: она догадывалась, отец не хотел еще раз жениться из-за Элизабет. С одной стороны, Элис гордилась своей фамилией, как и Вильям, но никогда не считала Марлоу своим. Когда она выйдет замуж, собственность ее мужа станет и ее собственностью. Марлоу – лишь место, где она учится быть хозяйкой. Элис хотела бы иметь брата в Марлоу, понимая, что это важно для ее безопасности. Если бы, например, муж и отец Элис умерли, а дети оставались еще маленькими, брат поддержал бы их и в случае необходимости защищал ее права. Без мужчины в семье она могла оказаться во власти любого, занимающего более высокое положение или во власти мужчин из семьи мужа.

С другой стороны, Элис совсем не радовала мысль о мачехе, женщине, которая имела бы права на Марлоу. Она уже давно была здесь хозяйкой и не собиралась уступить это место кому-либо. С этой точки зрения Элис должна была бы быть благодарна Элизабет, так как ее существование удерживало отца от желания привести в дом вторую жену «Я думал об этом десять тысяч раз, – говорил себе с раздражением Вильям. – Но это старая, слишком старая история» Он повернулся к Раймонду.

– До моего возвращения осмотрите хозяйство. Наверняка вы обнаружите, что оно ведется не так, как принято Мне кажется, люда здесь тоже другие, хотя у меня было очень мало времени, чтобы хорошо познакомиться с подобными вопросами, когда я ездил по южным – графствам Франции.

– Да, сэр, – охотно согласился Раймонд.

Элис открыла было рот, но, видимо, решила получше подумать над тем, что хотела сказать. Ее что-то беспокоило, но Вильям решил, что Раймонд оскорбится, если он отзовет Элис в сторону, чтобы поговорить с ней наедине. Скорее всего, дочь, охваченная своими подозрениями, не хотела позволить юноше одному объезжать их владения, и, конечно же, все это было излишней предосторожностью, чем в самом деле, мог навредить этот юный рыцарь? Если бы он причинил вред их людям, ну, скажем, изнасиловал женщину, это сразу решило бы проблему. Вильям тотчас выгнал бы его отсюда.

Вильям закончил завтрак, взял свой плащ и вышел. Во время еды он видел, как Элис сделала знак Мартину, и был уверен, что конь уже ждет его снаружи у лестницы. Он вскочил на своего большого темной масти коня и легко поскакал по подъемному мосту вниз, в город, который располагался в излучине реки примерно в полумиле отсюда.

Когда Вильям добрался до окраины города, он, остановив коня, замер от удивления. Что сделали с общественным полем, прилегающим – к реке? Город не был обнесен стенами. Он был для этого еще недостаточно велик (хотя вот-вот станет большим) и ничем не защищен со стороны реки. При реальной опасности все ценное перевозили в крепость и люди уходили туда же, вслед за своим скарбом. Однако сэр Вильям и его предки предпочитали атаковать врага первыми и тем самым надежно защищали город, который был сожжен только однажды – почти тридцать лет назад, когда последний французский король Луи был в Англии. С тех пор городу не угрожала никакая серьезная опасность.

Приблизившись к перекопанному участку, Вильям фыркнул от злости. Так он и думал! Эти идиоты начали что-то строить здесь. Эти простолюдины, свободные или крепостные, лишились рассудка. Вильям пришпорил коня и поехал дальше.

– Где тут старший? – спросил он по-английски человека, быстро подбежавшего к нему и поклонившемуся.

– Милорд?

– Все снести! – прогремел Вильям, указав рукой на постройки. – Вы не можете здесь строить. Это общественное пастбище.

– Но, милорд, это согласовано со всем городом. Скот не пострадает. Мы расчищаем земли на северной стороне. Пасти скот можно и там. Торговец, которому нужны склады и магазины, выкупил эту землю.

– Дурья башка! – заорал Вильям. – Какое мне дело, где пасти скот? Если вы застроите эту излучину реки, вы закроете мне вид на городскую пристань. Сюда могут приплыть корабли, но я не увижу их.

Старший строитель молчал. С ним консультировались до начала работ относительно этого участка, и он дал разрешение. Сейчас его мысли были только о том, не зальет ли река во время паводка постройки и выдержит ли земля их конструкции.

– Это не в моей власти, – оправдывался он. – Я лишь…

– Это в моей власти! – прервал его Вильям. – Уберите это, спасите хотя бы материал, или я пришлю сюда своих людей, и они сожгут все, а заодно и снесут несколько чьих-то голов.

Вильям опять пришпорил коня и задал ему такой темп, что при въезде в город тот шел почти галопом. Люди шарахались от него, женщины кричали и хватали детей, а мулов и ослов сгоняли с дороги. На площади в центре города, около ратуши, Вильям соскочил с коня и схватил за волосы отпрянувшего от него человека.

– Позови мне цехового мастера! – прокричал он.

– К-какого м-мастера?

– Того, кто занимает самое высокое положение в гильдии, а если его нет, то любого другого авторитетного человека.

Испугавшийся горожанин кивнул головой и убежал. Сэр Вильям осмотрелся, но лужайка около ратуши была пустой. Как, черт побери, зовут того мастера и из какой он гильдии? Вильям даже подумать не мог, что их так много. Когда он имел дело с горожанами, в качестве представителя к нему обычно посылали одного человека. Пока налоги и пошлины оплачивались полностью и добросовестно, Вильям не беспокоил городское управление. Все, казалось, в порядке, но теперь он начал сомневаться в этом.

Он подумал о том, что все меньше и меньше случаев и происшествий выносили на его суд. Это было странным, потому что город вырос за последние несколько лет. А так как люди есть люди, представлялось абсолютно невероятным, будто рост населения и торгового оборота сопровождается снижением преступности. «Нерадивый», – сказал себе Вильям. Он все-таки крайне небрежен. В последние годы, поскольку Ричард все больше и больше занимался общественными делами, Вильям постепенно оказался втянутым в государственные проблемы, несмотря на то, что не так уж часто ездил ко двору и поэтому все меньше уделял времени здешним делам.

Цеховой мастер, если он вообще был таковым, склонился перед ним, представившись Томасом Меркером. Вильям вкратце рассказал ему, что приказал старшему по строительству снести все возведенное и закопать все вырытые ямы. Никаких строений никогда не должно быть на этом участке берега, заявил он.

– Но, милорд, – вскричал Меркер, – это же прекрасная стоянка для судов. Река образует там глубокую заводь, и корабли могут…

– Знаю, – прервал его Вильям. – Именно поэтому я и запрещаю строить здесь. Этот участок расположен так, что постройки закроют вид на доки из крепости.

– Милорд, милорд! – взмолился Меркер. – Мы не стали бы вас обманывать! Никогда! Вы можете, если пожелаете, посылать людей для наблюдения за кораблями, входящими в доки.

Вильям даже рот открыл от удивления. Ему никогда не приходило в голову, что городские жители могут мошенничать с налогами и пошлинами. Он думал только об обороне города. Если у его стражников не будет свободного обзора в сторону реки, то неприятельские корабли смогут подойти к берегу незамеченными. И даже если стражники не разглядят ничего издалека, например, в безлунную ночь, то на открытом склоне была прекрасная слышимость до самой крепости. Бесшумно высадиться большому количеству людей было практически невозможно. Но любые постройки между крепостью и рекой будут затруднять и обзор, и слышимость.

– Естественно, вы не должны обманывать меня, – сказал Вильям спокойно, но в его голосе прозвучала угроза. – Это было бы очень опасно для вас и не в моих интересах. Я не собираюсь так гостеприимно открывать врагу двери. Но вы можете строить открытые доки на другом берегу, если захотите.

Лицо Томаса Меркера выражало такую досаду, что Вильям рассмеялся бы, не будь настолько разъярен. Этот человек пытался обмануть его. Сначала небольшой обман, потом все больше и больше, если бы Вильям не понял и не отреагировал. Только по двум причинам он не убил тут же, на месте, Меркера, все еще скулившего об удобстве перевозок из открытых доков, которые Вильям не разрешал строить, и об опасности порчи некоторых грузов от дождя или жаркого солнца. Во-первых, Вильям имел хорошую прибыль в виде пошлин и налогов, уплачиваемую торговцами, и было бы ошибкой убивать кого-то из них при первых подозрениях относительно целесообразности построек. И, во-вторых, Меркер либо полностью увяз в подобного рода нечестных делах, либо вообще не был способен на таковые.

Следует тщательно проверить работу городского управления. Наверняка могут обнаружиться какие-нибудь махинации Томаса Меркера, которых будет достаточно, чтобы его повесить. Этим Вильям сразу достиг бы нескольких целей: воздал человеку по заслугам, пополнил свой кошелек за счет конфискации имущества Меркера, показал другим торговцам, что бывает за мошенничество, ясно дал бы понять всем, что он, Вильям, не позволит грабить себя.

Жалкие оправдания Томаса, закончившиеся предложением денег, иссякли. Вильям взглянул на него и вскинул голову.

– Я уже сказал строителю, скажу и вам. Если все не будет убрано к моему возвращению, я пришлю сюда своих людей, и они сожгут все дотла. – Глаза его под длинными загнутыми вверх ресницами были сейчас цвета холодной мутной воды. – Не испытывайте мое терпение.

Томас опять запричитал, но Вильям не стал его слушать. Он погнал коня дальше, снова к реке, но чуть западнее где стояло широкое с тяжелым днищем судно, служившее паромом. Вильяму вдруг пришло в голову, что все происшедшее в это утро, удивительно. Почему он сказал Элис, что поедет в Хьюэрли на лошади? Было бы уместнее воспользоваться лодкой, стоявшей у крепости. Конечно, при этом пришлось бы пройти от деревни пешком или послать кого-нибудь, чтобы тот предупредил о его прибытии и ему приготовили коня.

Похоже… Вильям улыбнулся: он стал суеверен Господу все равно, будут в городе новые строения или нет. Он решил поехать на лошади, потому что именно об этом думал прошлой ночью. Вильям всегда брал лодку, а потом шел пешком, когда Элизабет была в Хьюэрли одна. Однако всегда ехал на лошади, если Моджер был дома. Ему ничего не оставалось, как криво усмехнуться. Хорошо рассуждать о гордости. А сам-то он хорош: не захотел уронить свое достоинство, прибыв в Хьюэрли пешим, либо просить, чтобы ему выслали коня. Вильям не мог не корить себя за глупую гордость, несмотря на всю свою злость на Меркера. Но, когда он, небрежно приветствовал стражников, въезжая в ворота Хьюэрли, настроение у него улучшилось.

Крепость Хьюэрли строилась раньше Марлоу, но в укреплении уступала ему. Ее двойные стены были не такими высокими и широкими, как стены крепости Марлоу и, в известном смысле, здесь не было настоящего замка, так как жилые помещения строились в непосредственной близости от внутренней стены. Лучи солнечного света могли проникнуть в приемный зал только через окна, расположенные на уровне окон-бойниц крепостной стены или тех, что выходили на противоположную сторону, но куда солнце заглядывало не надолго. Поэтому в нем почти всегда был полумрак.

Вильям спросил, дома ли Моджер, у первого, кто поспешил ему навстречу и решительно направился в приемный зал. Не успел он привыкнуть к полумраку, как милое, звонкое хихиканье и волна какого-то приятного аромата заставили его отступить на шаг.

– Милорда нет, – услышал он голос юной особы.

– А где леди? – сурово спросил Вильям.

Глаза наконец стали различать окружающее и он увидел, очередную, неизвестно какую по счету, любовницу Моджера. Она была роскошным созданием, даже красивее, чем Элис, с намного более чувственными формами. Ее грудь почти вываливалась из очень низкого декольте и была лишь чуть-чуть прикрыта тонким шелком. Просторная юбка, будучи слишком тонкой, совсем не скрывала ни форму бедер, ни того, что было ниже.

Вильям ничего не имел против женщин в соблазнительных одеждах, но считал, что дом женатого мужчины – не подходящее для них место. Он не был святошей или ханжой, но тем не менее всегда старался быть осторожнее в своих супружеских изменах. То, что он не любил свою жену, не давало ему права, оскорблять ее чувства или вести себя невежливо.

– Наверху, наверное, – вновь хихикнула девица. – Я – Эмма. Могу я что-нибудь для вас сделать?

Вильям поднял было руку, чтобы наказать ее за наглость, но глаза девицы были такими же пустыми, как у раскрашенной куклы. По-французски она говорила отвратительно и, похоже, не понимала, что выглядит вульгарно и бесстыдно.

– Пойди и спроси у леди Элизабет, не сможет ли она уделить сэру Вильяму несколько минут, – сказал он по-английски.

– Я не служанка, – девица нахмурилась, опять ответив по-французски, видно таким образом желая показать свое высокое положение в доме.

На этот раз Вильям, вероятно, задал бы ей хорошенько, но его внимание отвлекло появление пожилой женщины, приятно удивленной его появлением. Служанка леди Элизабет, Мод, присела в реверансе, сделала знак другой горничной принести вина и подвела Вильяма к креслу, сказав, чтоледи Элизабет спустится через несколько минут. Все это время она вела себя так, словно Эмма была просто неприличной и не заслуживающей внимания кучей мусора на полу, которую лучше обойти. Растерянность и смущение, с которым Эмма смотрела на Мод, развеселили Вильяма и вернули ему чувство юмора.

Но оно быстро улетучилось, когда Элизабет, спустившись по лестнице, вежливо поздоровалась с Эммой. Вильям встал, чувствуя, что краснеет. Элизабет взглянула на него и улыбнулась. У него перехватило дыхание. Он знал, что Элизабет не красавица и большинство мужчин вряд ли удостоили бы ее взглядом, особенно в присутствии Эммы. Она была слишком высокой и худой, небольшая грудь едва приподнимала корсет, а складки платья скрывали ее формы. Но Вильям знал: у нее уже в тринадцать лет сформировалась великолепная фигура, и не верилось, что двадцать лет замужества и двое детей могли изменить ее. Элизабет все еще была гибкой и легкой, как мальчик, но намного грациознее. Любое ее движение было очаровательным, как и сейчас, когда она, все еще улыбаясь, приложила тонкий палец к губам.

Вильям стиснул зубы, чтобы воздержаться от сердитых замечаний. Элизабет взяла его за руку и повела в соседнюю комнату. Эмма, как обиженный ребенок, надула губы, и после минутного замешательства последовала за ними. Вильям обернулся, подняв свободную руку, намереваясь ударить ее. Но Элизабет сильнее сжала его руку.

– Ты не можешь пойти с нами, Эмма, – мягко сказала она. – Сэр Вильям – очень давний мой друг, он собирается сказать несколько очень неприятных вещей, которые оскорбили бы твои чувства. Уверяю, ты не пожелала бы это услышать. – Ее губы дрогнули, сдерживая улыбку, когда Эмма остановилась в нерешительности, пытаясь понять, что ей сказали. Но Элизабет не стала дожидаться пока та придет к какому-нибудь решению, а просто увлекла Вильяма за собой в комнату и закрыла дверь.

– Что, черт побери, с тобой случилось, Элизабет? – пробормотал Вильям, когда они остались одни.

– Ничего со мной не случилось. Я прекрасно себя чувствую, – весело ответила она.

Эта комната была освещена лучше, чем приемный зал, и Вильям едва сдерживал дыхание. Он видел сияние глаз Элизабет, больших, темно-зеленых глаз такого странного цвета, какой бывает в неглубоких местах над бледно-золотистым песком. Нос Элизабет был слегка длинноват, а рот немного великоват для ее тонкого лица. Она больше походила на шаловливого эльфа, чем на сказочную принцессу. Все было в ней совсем земным: приятная брюнетка с необычного цвета густыми волнистыми волосами. Сейчас они были спрятаны под головным убором, но маленькие прядки, выбивавшиеся то здесь, то там, чудесно обрамляли лицо и образовывали прелестные завитки на лбу.

– Возможно, ты не можешь выставить отсюда эту дрянь, – начал Вильям сдавленным голосом, – но никто не заставляет тебя обходиться с ней вежливо или терпеть попытки занять твое место.

«Дорогой Вильям, – думала Элизабет, – ты всегда поступаешь правильно». У Моджера в крепости всегда имелись одна или две женщины, но они были поумнее, и старались не попадаться на глаза. А Эмма просто слишком глупа для этого. Она ничего не стоит, Элизабет хорошо понимала это. И, тем не менее от таких вещей, демонстрируемых открыто, становится очень больно и стыдно. Гнев Вильяма делал это забавным, но ничего смешного здесь не было.

– Она не может занять мое место, – ответила Элизабет. – Она знает, что у Моджера нет таких намерений. – Элизабет замолчала, разглядывая Вильяма, а затем тихо добавила: – и почему я не должна быть вежливой с ней? Она оказывает мне огромную услугу.

Вильям встал и молча посмотрел на нее. В течение десяти лет они часто встречались, иногда были совсем одни, как сейчас, но все же ни разу не сказали друг другу ни одного сокровенного слова. Конечно, никогда прежде любовница Моджера не встречала Вильяма, как хозяйка дома. Он понимал, его недовольство поведением Элизабет разбивается о стену, выстроенную ей вокруг себя. Она давно определилась в своих чувствах к мужу. Это было опасно, чрезвычайно опасно, но Вильяма беспокоило совсем не это.

– Отвратительно, – сказал он дрожащим голосом. – Моджер мог бы по крайней мере держать ее в деревне.

И без того сказав уже слишком много, Элизабет отбросила теперь всякую осторожность и благоразумие.

– Но Моджеру так нравится. Если бы случилась холодная или дождливая ночь, и он не захотел бы никуда ехать, тогда… Нет! Лучше уж пусть Эмма будет здесь.

Понимая, что это безумие, способное сломать всю его жизнь, Вильям сделал шаг к Элизабет и обнял ее. Он был почти уверен, что она закричит или оттолкнет его, но Элизабет не сопротивлялась и лишь откинула голову для поцелуя. Губы были такими же сладкими, теплыми и желанными, как двадцать лет назад. Совершенно опьянев от счастья, ничего не видя и не слыша вокруг, Вильям сжимал ладонями ее лицо, целуя глаза, щеки, подбородок и снова возвращаясь к губам. И только песня звучала в его голове, песня его долгой любви. Элизабет не оставалась безучастной к происходящему. Ее губы отвечали ему, она обняла его одной рукой, а другой гладила шею, плечи, спину.

Через некоторое время Вильям оставил ее губы.

– Будь моей, – умолял он, – я буду почитать тебя, как ты этого заслуживаешь, я буду…

Она дрожащей рукой ласково прикрыла ему рот.

– Ты просишь меня сыграть роль Эммы в твоем доме?

– У меня нет жены! – воскликнул он.

– У тебя есть дочь. Разве я могу рассчитывать на поддержку Элис в таких вещах? И ты тоже?

– Я люблю тебя…

Она опять заставила его замолчать.

– Если ты любишь меня, то не проси о том, чего я желаю, но не могу. Вильям… нет! Моджер не заслуживает этого.

– Не заслуживает?.. – Вильям был ошеломлен. – Его поведение…

– В этом много и моей вины, – перебила его Элизабет. – Сначала я ненавидела его, ненавидела весь мир и давала ему это понять. Я была счастлива только тогда, когда он отворачивался от меня. Моджер достаточно благоразумный муж. – Она нежно улыбнулась. – Ты же знаешь, что это невозможно, Вильям. Моджер не вынесет такого оскорбления. Он объявит войну.

Вильям знал это, но он желал ее так сильно, до физической боли.

– Я мог бы взять тебя в Бикс, – страстно прошептал он.

Глаза Элизаббет загорелись, но тут же погасли. Она освободилась из его объятий.

– Мы оба сумасшедшие, мучить себя таким образом… Я считала, мы миновали кризис много лет назад. Не могу понять, что заставило меня сказать тебе… но мы встретились не в добрый час. Очень сожалею, что нарушила твой покой, Вильям. Ты понимаешь, мне нельзя оставлять Хьюэрли. Даже если бы мы смогли обмануть Моджера и Элис (а я не верю в такую возможность), я потеряла бы Обри и Джона. Я люблю своих сыновей. Поэтому и не осмелюсь оставить Моджера одного в Хьюэрли. Я всегда следила, чтобы хозяйство не было разорено, но если бы я покинула… Ты не знаешь, на что сейчас похож Илмер, – разрушенный замок, замученные люди, опустевшая земля… Конечно, не только Моджер в этом виноват. Его отец много разрушил тут еще до того, как Моджер взял все в свои руки, но он никогда ничему не учился у старика, кроме как тратить деньги и удовлетворять все свои желания. Он не имеет ни малейшего представления об управлении хозяйством, Вильям…

Она нежно коснулась его лица, он закрыл глаза, и, глубоко вздохнув, открыл их опять. В них были лишь пустота и горечь. Вильям знал, что такое чувство долга, и следовал ему много, слишком много раз помимо своей воли.

– Я не знаю покоя с того дня, как потерял тебя, – произнес он. – Мое сердце, мой конь, мои силы принадлежат тебе. Когда ты захочешь чего-нибудь или всего сразу, скажи мне, и это тут же исполнится.

– Я возьму лишь твое сердце, Вильям. Моджеру оно не нужно, так как мое принадлежит тебе. – Она приникла к нему, но тотчас отвела потянувшиеся было к ней руки Вильяма. – Какая же я глупая. Нам нужно быть осторожнее, иначе нам нельзя будет встречаться, даже как друзьям. Пожалуйста, Вильям. Для меня так много значит говорить и иногда видеть тебя. Но если мы будем вести себя неосторожно, я потеряю даже это. Нет, пожалуйста… – Он убрал руки, Элизабет закрыла глаза и глубоко вздохнула. – Что привело тебя к нам сегодня? – спокойно спросила она.

Вильям повернулся и отошел к окну, выходившему на северную часть двора. Некоторое время он молчал. Элизабет представила, как напряглись мускулы на его лице. Наконец он обернулся к ней и рассказал о приезде Раймонда и подозрениях Элис.

– Я хотел спросить Моджера, не слышал ли он чего о тех местах или о самом юном Раймонде.

Теперь Вильям уже успокоился, Элизабет тоже держала себя в руках. Румянец сошел с ее щек, сейчас она была бледнее обычного, но глаза оставались спокойными.

– Он ничего не говорил мне, – заметила она, – но для разговора на такую тему не было повода. Моджер скоро вернется, и если ты согласен, то можешь подождать его.

Элизабет все-таки тяжело было сдерживать себя, выдавала едва различимая дрожь в голосе. Вильям молчал, раздираемый чувствами, которые, сейчас он был в этом уверен, она разделяла. Он не мог найти сил уйти, но и не мог оставаться дольше. Если бы у Элизабет спросили, чего бы она хотела, то она не смогла бы ответить. Отослать Вильяма прочь – значит причинить ему боль, оставить – то же. Вся жизнь была болью.

– Я… Ты сейчас в нормальных отношениях с Моджером? Вильям не хотел невольно подтолкнуть Элизабет к выяснению отношений с мужем, если именно присутствие Эммы было причиной холодности между ними.

– У нас всегда были нормальные отношения – ответила она. – Почему бы и нет?

Вильям направился было к двери, но остановился. Элизабет закусила губу от огорчения. Она уже забыла, насколько восприимчивым и чутким был Вильям по сравнению с ее мужем. Вильям слышал гораздо больше, чем говорилось. Он услышал еще раз, что она почти спокойно относится к появлению в доме новой любовницы Моджера. Муж никогда не придавал значения скрытому смыслу ее слов. Он считал Элизабет покорной и глупой, а она получала огромное удовольствие оттого, что могла говорить ему вещи очень жестокие, оскорбительные и весьма двусмысленные, зная, что он никогда не поймет их.

Но прежде чем Вильям успел ответить, Элизабет покачала головой и открыла дверь. На пороге приемного зала она застыла, и Вильям чуть было не наскочил на нее. Она посторонилась и вежливо пропустила его вперед, но глаза ее смотрели предупреждающе. Все внутри Вильяма замерло: около камина, потягивая что-то из красивого кубка, сидел Моджер.

Стоя сзади, Элизабет по-новому взглянула на обоих мужчин. На первый взгляд, их нельзя было сравнить. Вильям не был красив… только эти забавные длинные ресницы… А вот Моджера можно было назвать красавцем: его волосы – чистое золото, рот хорошо очерчен, нос прямой, а небесно-голубые глаза смотрят невинно и простодушно. Было ли что-нибудь в Моджере, что вызывало в ней отвращение? Нет, не было. Просто она любила Вильяма, а любовь имеет дело не с лицом или формой.

– Я рад вашему возвращению, – сказал Вильям. Ему показалось, что его голос звучит необычно, но Моджер, похоже, ничего не заметил. Может быть, тот решил, что холодность Вильяма объясняется его неудовольствием относительно присутствия в доме Эммы и ее поведения? Если это так, то все в порядке. Моджер что-то вежливо пробормотал в ответ, предложил Вильяму сесть и выпить вина. Не обращая никакого внимания на Эмму, он с большей, чем обычно, предупредительностью спросил, чем он может быть полезен Вильяму, как будто был уличен в чем-то неприличном и теперь пытался вернуть себе его расположение. Вильяму пришлось снова рассказывать о приезде Раймонда. Его удивило, с каким интересом слушал Моджер.

– Нет, – сказал тот, выслушав весь рассказ до конца. – Я не слышал ничего подобного и не знаю, был ли такой молодой человек при дворе, поэтому не могу ничего вам сказать на этот счет, но… но мне не нравится это, Вильям.

– Вам не нравится? Что вы имеете в виду?

– Король все больше и больше подозревает всех и каждого, – взволнованно сказал Моджер.

– Почему же? Я знаю, он осуждал винчестерское дело, но, когда Вальтер Рэйли приехал во Францию…

– Нет, – перебил Вильяма Моджер, – речь идет об Уэльсе. Когда Ллевелин решил, что Дэвид, его законный сын от брака с дочерью короля Джона, Джоанной, мог бы управлять всей страной, его внебрачный сын Груффид не согласился с этим. Этот Груффид требует половины владений своего отца, а на каком основании, я не могу понять.

Вильям кивнул головой. Он знал эту историю гораздо лучше, чем Моджер, так как лорд Рэннольф Честерский был другом и соседом Ллевелина. Он знал, почему Груффид мог требовать половину владений и находил себе сторонников. Таков был уэльский обычай, гласящий, что «сыновья, рожденные в браке и вне брака, имеют одинаковые права на наследство». По мнению Вильяма, было совершенным безумием жаловать титул не только законнорожденным младшим сыновьям наравне со старшим сыном, но наделять им и незаконнорожденных.

Ллевелин решил нарушить это правило. Поскольку законопослушание для него не много значило, он счел, что Дэвид, племянник короля Генриха, больше годится в правители, нежели Груффид, и заставил своих вассалов дать клятву повиноваться своему младшему сыну.

Вильям знал и конец истории, но не хотел прерывать Моджера. Он всегда благоразумно умалчивал о своей близости к высокой политике, чтобы люди не подумали, будто он просто хвастун. Поэтому Вильям спокойно слушал объяснения Моджера о том, что Груффид, естественно, не согласился с решением отца, а его единокровный брат Дэвид, узнав о бунтарских намерениях Груффида, заточил того в тюрьму. Власть Дэвида окрепла, и в 1241 году он затеял с Генрихом спор о своих правах на владение пограничной крепостью Молд. Дэвид согласился, чтобы дело слушалось в суде, но ни разу не появился перед третейскими судьями, среди которых был и Ричард.

Моджер заметил выражение скуки на лице Вильяма и быстро перешел от суда с его выдвинутыми и встречными обвинениями к рассказу о короткой войне, в которой Генрих одержал победу, так как уэльские принцы поддержали его борьбу против Дэвида. Вильям невольно вздохнул и покачал головой.

– Что вы думаете об этом? – спросил Моджер.

Остерегаясь попасться в ловушку и невольно не назвать короля глупцом, Вильям ответил:

– Законно это или нет, боюсь, в таком деле, как уэльское, это не имеет значения. Полагаю, король Генрих кое о чем забывает. Король забыл, что не все братья такие, как Ричард Корнуолльский. Когда Генрих понял, что задуманное им не принесло пользы, он взял Груффида в плен.

– Да, и сначала это было несложно, потому что Груффид обещал успокоиться, но потом нарушил свое обещание и пытался бежать, и тогда король заключил его в лондонский Тауэр.

Вильям знал и это. Они с Ричардом несколько раз навещали Груффида. Самому ему этот человек не нравился и не мог понравиться. Тем не менее он не мог не вызвать сочувствия. Груффид не страдал от каких-нибудь неудобств, его ни в чем не ограничивали и даже разрешали видеться с женой, но все же это была тюрьма.

– И что это меняет? – спросил он Моджера. – Король держит так Груффида уже с июня.

– Говорят, – ответил Моджер, и в голосе его прозвучали едва уловимые нотки удовлетворения тем, что он раньше других узнает новости, – Дэвид написал несколько писем папе римскому, где жалуется, будто договор 1241 года его вынудили подписать под воздействием силы и угроз. Он послал также богатые подарки, надеясь склонить святого отца дать ему разрешение аннулировать эти соглашения.

Вильям разразился бранью. Эта новость, если все так и было на самом деле, была неприятной.

– Более того, – с явным удовольствием продолжал Моджер, наслаждаясь тем, что смог нарушить обычную невозмутимость своего соседа, – ходят слухи, что существует заговор с целью освободить Груффида, а уж если я это слышал, то король и тем более…

– Освободить Груффида! Кому это нужно?

Моджер пожал плечами.

– Не могу сказать, но король в ярости. Если бы это произошло, Дэвид сказал бы, что Груффида освободили специально, чтобы помучить его, и появился бы повод нарушить договор. В любом случае такие слухи вынуждают короля искать в своем окружении человека, который имеет некоторые связи с Уэльсом. Вы были оруженосцом Рэннольфа Честерского и много лет служили рядом с Уэльсом…

– Но это было так давно…

– Возможно, я ошибаюсь, – спокойно согласился Моджер, – но вам не вредно помалкивать при этом Раймонде и держать его от всех своих дел подальше. Самые невинные вещи могут показаться подозрительными человеку, специально выискивающему чужие проступки и глядящему на все предвзято.

Глава 4

Вскоре после отъезда Вильяма из Марлоу, Элис и Раймонд также собрались покинуть крепость. За завтраком Элис пыталась убедить отца в том, что не стоит Раймонду расхаживать по их владениям одному, так как он ни слова не говорил по-английски, а крепостные и вассалы – по-французски. В самой крепости большинство слуг хорошо владели обоими языками, но за ее стенами люди говорили только по-английски. Таким образом, возможность недоразумений между молодым человеком высшего сословия (а Элис все больше и больше убеждалась, что Раймонд был не простым рыцарем) и крепостными, привыкшими сторониться тех, кто вмешивается в их дела, была вероятной, и нельзя было не принимать этого во внимание.

Элис, конечно, не было необходимости сопровождать Раймонда. Она могла бы приказать Диккону, начальнику стражи, поехать с ними. Однако представлялась отличная возможность больше разузнать о Раймонде. К сожалению, начало путешествия было неудачным. Раймонд удивился желанию дочери Вильяма сопровождать его, и это рассердило Элис.

– Я отлично знаю эту местность и людей, – сказала она ледяным тоном. – Так как мой отец большую часть времени отсутствует, управлять хозяйством приходится мне. Что же в этом удивительного?

– Но, женщина… – неблагоразумно запротестовал Раймонд.

– Никогда не замечала, чтобы бык был умнее коровы или жеребец умнее кобылы, как раз наоборот. Самцы, стремящиеся к хвостам самок, способны на всякие глупости. Женщина не глупее мужчины, даже если она не умеет размахивать мечом, но зато ее не сводят так легко с ума хорошенькие жены и дочери. Поэтому отец доверяет мне больше, чем управляющему. Вы должны знать, если хотите служить моему отцу, что большинство дел здесь веду я.

Бедняга Раймонд только открывал рот от изумления. Во-первых, ни разу в жизни, ни одна леди так с ним не разговаривала. Во-вторых, его мать и сестры были слишком знатными дамами, чтобы их беспокоили домашние дела, а что касается управления хозяйством, то они упали бы в обморок от отвращения, попробуй кто-нибудь из крепостных приблизиться к ним.

Он слышал, как Элис приказывала подготовить для него верховую лошадь.

– Вы думаете, что я не могу сесть на своего коня? – возмутился Раймонд, хотя еще не решил, стоит ли ему оскорбляться или беспокоится по поводу того, что ему предлагают взять чужую лошадь.

Элис посмотрела на него презрительно.

– Не имею понятия, – огрызнулась она, – но если ваш зад такой же ущербный, как ваши мозги, не представляю, как вы заслужили звание рыцаря. Вы полагаете, что много узнаете, если все ваше внимание будет направлено на то, чтобы сдерживать жеребца? Отец и тот ездит на этой лошади. Вы лучше его?

– Почему мне понадобится сдерживать жеребца? – спросил Раймонд.

– Просто вы не имеете представления, как объезжаются владения, – сказала Элис, смерив его взглядом сверху вниз. – Разве в вашей стране не принято объезжать владения? Разве ваши крепостные не подбегают к вам, особенно дети? Нет, я вижу по вашему лицу, вы удивлены тем, что я говорю. Да, таково положение дел. И я не хочу, чтобы ваш жеребец потоптал людей отца.

Раймонд открыл было рот, намереваясь резко возразить – это будет их собственной виной, если они недостаточно осведомлены, что нужно держаться подальше от боевых лошадей, но вовремя вспомнил, кем здесь является и слова сэра Вильяма: не только обычаи, но и люди здесь другие, чем во Франции. Раймонд считал дурным тоном, если лорд защищал крепостного, но уловил предупреждение в голосе Элис. По какой-то причине она не разделяла его точку зрения, и Раймонд решил, что неразумно настраивать ее против себя.

Это казалось абсолютно логичным. Раймонд кивнул головой, вдруг осознав, что как он и его отец время от времени останавливались в своих владениях, в особых случаях навещая своих вассалов (женитьба или посвящение в рыцари сына), так и Элис, дочь меньшего вассала, наносила визиты в лачуги, чтобы оказать честь своим слугам. Знай он положение вещей, это не показалось бы для него таким неприемлемым. Раймонд начал спрашивать о сроках владения землей, о ренте, о числе крепостных и вассалов. Элис с готовностью отвечала.

Возвращаясь обратно, они уже весело спорили о преимуществах взимания ренты деньгами или натурой, использования труда крепостных или свободных крестьян. Время от времени Раймонд терял нить их рассуждений, засмотревшись на свежие розовые губки, с которых так легко слетали слова.

Элис совсем не терялась в разговоре, потому что хорошо разбиралась в таких вопросах и ее мысли едва ли на половину были заняты поиском нужных аргументов. Остальное время она размышляла о Раймонде. В том, что он отпрыск знатного рода, больше не было сомнений. Оценивать размер ренты в марках, а не в пенсах, отдавать предпочтение рыцарской службе, а не севу и жатве – это могло быть свойственным только сыну знатной особы.

Элис, однако, нисколько не приблизилась к пониманию намерений Раймонда. Он не выказывал ни презрения, ни равнодушия к тому, что она рассказывала. И его интерес не казался ей притворным. Похоже, он был целиком поглощен разговором, но иногда был каким-то рассеянным. Причина была очевидна, это читалось в его глазах и отражалось на лице. И от этого он становился для Элис все привлекательнее. Глаза Раймонда горели от восхищения, но ни одного слова похвалы или мольбы не слетело с его уст. В свою очередь сдержанность Раймонда восхищала Элис, а живость его ума действовала на нее освежающе. Все больше и больше Элис находила его самым очаровательным молодым человеком из тех, кого она когда-либо встречала.

Если бы только она могла узнать, каковы его намерения – намерения короля. Если недобрые, Элис заставила бы себя относится к Раймонду с такой неприязнью и недоверием что он вскоре уехал бы. Но Элис страстно наде-ялась на чистоту помыслов Раймонда. Она желала общества какого-нибудь молодого человека из своего сословия. Она скучала по Гарольду, с которым они ездили на соколиную охоту и играли. Было бы так замечательно, если бы…

Чтобы обуздать свои предательские чувства, Элис решила сообщить о своих наблюдениях отцу сразу по возвращении в крепость. Он был там, где она надеялась его увидеть, поглощенный окончанием своего письма к Ричарду Корнуолльскому.

– Раймонд не простой рыцарь, папа, – сказала она сразу, как только закрыла за собой дверь.

Вильям поднял на нее глаза.

– Нет, я так не думаю. Рассказывал ли он тебе…

– Он мне ничего о себе не рассказывал, но я показала ему все наши владения, как ты…

– Ты показала ему! – взорвался Вильям, бросив перо и скомкав бумагу. – Я считал что у тебя хватит ума не ездить одной с человеком, о котором мы ничего не знаем. Какого черта…

– О, папа, не будь таким глупым. Что он мог мне сделать, сидя верхом на лошади? Кроме того, я не такая уж дура. Я ехала на Витесс, а его заставила взобраться на Бонте.

Это рассмешило Вильяма, хотя он был все еще рассержен на Элис. Ему пришлось согласиться, что никакая опасность ей не угрожала. Старому мерину никогда уже не вернуть былую скорость. Элис вряд ли можно было поймать, и все же…

– Что заставило тебя поехать с ним? Он уже в том возрасте, когда могут объезжать хозяйства в одиночку и не заблудиться.

Ему не нравился интерес, проявляемый Элис к молодому рыцарю. Возможно, ему следует выбросить из головы мысли выдать ее замуж за Обри. Эгоистично с его стороны желать замужества дочери только потому, что она останется жить рядом с ним. Казалось, можно не спешить с замужеством, так как он никогда не видел в Элис ни малейшего интереса к кому-либо из мужчин, молодых или постарше, проезжавших через Марлоу. Однако, если ее сердце созрело для любви, лучше попросить Ричарда о подходящей для нее партии. Кроме того, Обри и Элис, должно быть, не подходят друг другу. Они были очень дружны, но всегда соперничали в том, кто должен верховодить, и Элизабет говорила… Сердце Вильяма дрогнуло при мысли о ней.

– В чем дело, папа! – воскликнула Элис. – Сэр Моджер сказал, что Раймонд опасен для нас?

– Нет, совсем нет, – ответил Вильям, сердясь оттого, что не смог бы объяснить свою несдержанность. – Это не имеет к нему никакого отношения. А почему тебя это так беспокоит и почему просто Раймонд, а не сэр Раймонд? Я хочу знать, почему ты решила выехать с ним?

– Потому что он совсем не говорит по-английски, папа. Что тут плохого? Почему я должна называть сэром Раймондом того, кто не намного выше слуги в нашем доме? Я предпочла поехать сама, а не посылать Диккона или кого-нибудь из мужчин, так как хотела узнать о нем побольше. И… и он не тот, за кого себя выдает. Он не знает вещей, в которых разбирался даже Гарольд, и знает то, в чем ему разбираться не следовало бы. Можно я выпровожу его, папа? Я могу сделать это при помощи…

– Нет, – прервал ее Вильям, успокоенный желанием Элис отделаться от Раймонда. – В том, что рассказал Моджер, нет ничего бросающего тень на Раймонда, хотя Моджер именно это имел в виду. Я расскажу тебе об этом позже. Что касается положения Раймонда в прошлом, я думаю так же, как и ты. Его манеры, изящество говорят о хорошем воспитании.

– Что он тогда здесь делает? Почему он солгал нам?

– Не думаю, что он нам лгал, – ответил задумчиво Вильям. – Он не сказал ничего, кроме желания найти место в моих владениях, и я верю, это правда. Думаю, для его семьи настали тяжелые времена. Возможно, они разорились из-за своего честолюбия или пороков, но наиболее вероятно, из-за того, что впали в немилость во Франции.

– Понятно. Конечно, он бы стыдился этого и не захотел ничего рассказывать нам или кому бы то ни было. И это веская причина для того, чтобы покинуть свою страну, где его знали и могли отказать в доверии или испытывать жалость. Да. Вполне возможно, папа. Но что же сказал сэр Моджер?

– О, он ничего не знает о Раймонде. По-видимому, Раймонд не был при дворе до его отъезда. Моджеру не понравилось то же, что и всем нам – все возрастающая подозрительность Генриха ко всем и всему.

Элис вздохнула.

– Тогда он может быть шпионом. Он…

Вильям расхохотался.

– Шпионить за чем? Сколько рождается ягнят? Элис, будь хотя бы немного благоразумнее. Ты знаешь, я не могу влиять на события в Винчестерской епархии и у меня нет никаких прочных связей в Уэльсе.

– Уэльс? Что…

Стук в дверь остановил ее, а Вильям крикнул:

– Входите!

За открывшейся дверью стоял Раймонд.

– Извините, что помешал вам, сэр. Посыльный, о котором вы осведомлялись, ждет ваших распоряжений. Мартина не было, поэтому я…

– Хорошо, – сказал Вильям, а потом добавил раздраженно: – Хорошо, пригласите посыльного и приходите сюда сами. Нет, присядьте на минутку. И ты, Элис, тоже. Позвольте мне только добавить пару слов в этом письме и запечатать его.

Он взял перо, обмакнул его, быстро прочитал то, что уже написал, – рассказ Моджера о Дэвиде и Груффиде – и дописал «Скорее всего вы уже знаете обо всем этом, а если нет, то это означало бы, что вас специально держат в неведении. Сэр Моджер может ошибаться относительно части или даже всех фактов, но он очень любит собирать всякие слухи, а его сын служит у графа Херфордского. Оба обращения Дэвида к папе и этот слух об освобождении Груффида, если он достоверен, грозят мне неприятностями. Надеюсь, Моджер все же ошибается, а если так, откуда берутся все эти выдумки? Стоит держать ухо востро. Пишу в спешке. С любовью к вам и уважением к леди Санции. Вильям.»

Он свернул пергамент, запечатал его воском и тесьмой, затем протянул посыльному:

– Графу Ричарду, как можно быстрее. Думаю, он все еще в Уоллингфорде. Отдайте только ему лично.

Человек поклонился и вышел. Раймонд готов был расплакаться. Он так надеялся, что подозрения короля необоснованны, а теперь это… письмо, которое должно быть доставлено лично в руки графу Корнуолльскому. Это значило, что содержание его следовало хранить в тайне от посторонних глаз. Но что же секретного мог сообщить графу простой рыцарь?

– Я только что получил некоторые известия от сэра Моджера, – сказал Вильям, как бы отвечая на мучавший Раймонда вопрос. – Это касается вашей службы у меня, Раймонд.

– Кто такой сэр Моджер? – с удивлением спросил молодой человек. – Никогда не слышал о нем раньше.

– Нет, вы не можете его знать. Он мой сосед (его владения за рекой), который проводит добрую часть своего времени при дворе. – Вильям снова начал рассказывать историю, которую описал Ричарду. – Видите ли, – закончил он, – если один из них прав, очень вероятно, что это означает войну с Уэльсом.

Элис так громко вздохнула, что Раймонд стиснул зубы, ожидая воплей возмущения или истерики. Вильям, однако, не счел нужным бросить встревоженный взгляд в ее сторону. Отец Раймонда непременно сделал бы это в подобном случае. Невозможно представить, чтобы его отец сделал такое сообщение в присутствии жены или дочерей.

Глаза Вильяма оставались прикованными к Раймонду, и он продолжил говорить очень спокойно:

– Если случится война, очень вероятно, что вам придется участвовать в ней, если, конечно, вы останетесь служить у меня. За право владения Марлоу и крепостью Бикс я должен представить двух рыцарей и семьдесят пеших Ричарду Корнуолльскому, моему сюзерену. Очевидно, король обратится за поддержкой к своему брату, и если Ричард пойдёт на войну, пойду и я. Да, война в Уэльсе очень тяжелое дело.

– Война всегда тяжелое дело, – с горечью сказала Элис.

Вильям улыбнулся.

– Ты заблуждаешься, моя дорогая. Я не виню тебя. Ты видишь в ней лишь горькие стороны и никаких положительных. Мужчины находят в войне свои достоинства, если она ведется приемлемыми методами, но, как я сказал, война в Уэльсе часто идет не по правилам и может оказаться очень тяжелой работой. Не вижу причин впутывать вас в подобную историю, Раймонд.

– У вас есть основания, сэр, ставить под сомнения мою смелость? – спросил Раймонд.

– О Боже, нет! – воскликнул Вильям, подавив улыбку, которая могла бы показаться Раймонду оскорбительной. – Я и не думал усомниться в вас. Если бы я услышал, что Ричард отправляется в Нормандию или в Гасконь, то не раздумывал бы. Но в Уэльсе, кроме тяжелых ударов, ничего не получишь. Если мы возьмем какую-нибудь уэльскую крепость, то это будут только голые камни, а если войдем в английскую, оставленную уэльсцами, то все, что в ней останется, если вообще останется что-нибудь, будет принадлежать королю или одному из приграничных лордов. Просто мне кажется несправедливым, что вы будете так тяжело сражаться даже без надежды на добычу или выкуп. Раймонд опустил глаза, покусывая губы. Он уже готов был спросить надменно, что заставляет сэра Вильяма говорить о том, будто он станет воевать только ради добычи или выкупа. Но это было бы величайшей глупостью и совсем не соответствовало исполняемой им роли.

– Я приехал служить у вас не ради этого, – сказал он. В его словах была абсолютная правда, но Раймонд был встревожен. Уж не пытается ли сэр Вильям отделаться от него? Если так, то что навело этого человека на подозрения? С другой стороны, подумал Раймонд, почувствовав облегчение, если он не дал повода для подозрений (он не мог вспомнить ничего необычного в сделанном или сказанном им), в словах сэра Вильяма не стоило искать никакого другого смысла. Для тактичного человека было естественным предупредить того, кто, как он считал, испытывал нужду, в не прибыльности предстоящей кампании.

На лице Элис появилась гримаса недовольства, когда Раймонд сказал то, что она считала проявлением исключительно мужской глупости. Однако она знала: бесполезно возмущаться страстью мужчин к сражениям. Ее мать плакала и причитала, умоляя отца нанять рыцаря, который сражался бы вместо него. Она посылала ему грустные письма с плохими новостями в надежде вернуть его домой. Этим она добилась только одного: отец стал скрывать от нее некоторые вещи.

– Но это еще не точно, – с надеждой сказала Элис. – Откуда сэр Моджер мог знать, что делал принц Дэвид, а чего не делал?

– Я не сказал, он знает, – возразил Вильям. – Это слух, распространяемый при дворе.

– Кем? А может быть, это попытка Вильяма Савойского отвлечь внимание от бед Вальтера Рэйли?

– Элис! – воскликнул Вильям. – Это нелепость, и, ради Бога, не смей говорить это Ричарду, если он приедет сюда.

– Дядя Ричард приезжает? – обрадовалась Элис, сразу забыв о военных делах.

– Может приехать, если он еще в Уоллингфорде и пока не слышал о том, что я вам рассказал.

– О Господи, – заволновалась Элис, – возьмет ли он с собой графиню Санцию?

– Разве я могу сейчас тебе это сказать? – спросил Вильям, снисходительно улыбаясь. – Я не знаю даже, приедет ли Ричард. Если он пожелает провести здесь ночь, то даст нам знать об этом с посыльным. Но, Элис, я говорю серьезно. Ни слова об этой затее с Вильямом Савойским.

Раймонд едва сдержал возглас изумления, но Элис это не удалось. Единственное, чего не предусмотрел король, – Ричард Корнуолльский мог привезти свою новую жену, которая приходилась теткой Раймонду, в крепость своего друга. В самом деле, если Санция увидит Раймонда, он не сможет сохранить свое происхождение в тайне. В таком случае ему придется подыскивать объяснения своего пребывания тут. Раймонд подумал, что хорошо хоть сэр Вильям и Элис, увлеченные разговором, не обращают на него внимания, а то бы их заинтересовало, почему при упоминании жены Ричарда Санции их наемный рыцарь покраснел как маков цвет.

Но Раймонд недооценил сэра Вильяма, чей острый глаз уловил и его напряжение, когда имя Санции было произнесено впервые, и яркий румянец на лице. Предположения Вильяма получили подтверждения. Может быть, Санция знала Раймонда еще в те времена, когда его семья жила в достатке. Вильям был недоволен собой – он забыл упомянуть о такой возможности в письме Ричарду, чтобы тот мог предупредить жену. Но он не упомянул Раймонда в своем письме и не объяснил, как тот появился в Марлоу. Несмотря на увлечение новой дамой сердца, поведение Ричарда отличалось величайшей осмотрительностью в противостоянии Генриху, когда дело касалось гонений короля на Вальтера Рэйли. Однако тон последнего письма Ричарда говорил о его анжуйском темпераменте, который брал верх и над сердечным увлечением и над жизненным опытом.

Совсем недавно Рэйли преследовали как преступника. Ворота Винчестера закрылись для него по приказу короля. Имущество Рэйли было конфисковано, а его друзьям запретили давать ему пищу и кров. Ричард не мог смириться с такой несправедливостью. К тому же он видел, что преследование Рэйли вызвало негодование среди прелатов и знати. Ричард попытался убедить Генриха перестать преследовать Рэйли. Его первая попытка была очень осторожной. Тем не менее, хотя Вильям Савойский и сам стал сомневаться в успехе, король оставался непреклонным, и Ричард начал терять терпение.

Поскольку Вильям отвлекся от своего первоначального объекта внимания, Раймонда, из-за размышлений, как успокоить Ричарда, то воскресил неблагоразумно имя Вильяма Савойского в памяти своей дочери. Он готов был ударить себя за это. Держи он язык за зубами, Элис сосредоточилась бы на возможном приезде Санции и занялась бы хозяйственными делами.

Сейчас глаза ее сверкали.

– Неужели это настолько глупо? – спросила она.

– Вильям Савойский хороший и умный человек, – отец был явно сердит. – Ему никогда не пришло бы в голову, что развязывание войны может принести какую-нибудь пользу. Кроме того, даже если, потеряв рассудок и попав в объятия дьявола, он и пошел бы на это, будет гораздо лучше для всех, если Ричард останется в неведении.

– Как ты можешь такое говорить, – вскричала Элис. – Как это может быть, чтобы из-за ложных слухов началась война…

– Какая глупость! – Резко прервал ее Вильям. – Если это ложный слух, он не станет поводом к войне, а терпение Ричарда уже на пределе, так как у них с королем разное отношение к выборам епископа в Винчестере. Я не хочу, чтобы было произнесено хотя бы одно слово (независимо от того, насколько это глупо звучит из уст девочки, которой следовало бы получше разбираться в делах), способное еще больше настроить Ричарда против его брата. Неужели ты настолько глупа, что не думаешь о таких вещах, Элис?

Она потупила глаза.

– Извини, папа. Я не хочу войны.

Раймонд совершенно забыл о своем беспокойстве из-за возможной встречи со своей теткой. Услышанное им со всей очевидностью доказывало, что его король заблуждается относительно сэра Вильяма. Тот отнюдь не настраивает Ричарда против короля; казалось, намерения сэра Вильяма было как раз сохранить добрые отношения между графом Корнуолльским и его братом. Но для слухов, о которых говорил Вильям, были основания. Раймонд вспомнил, Генрих тоже говорил ему о волнениях в Уэльсе.

– Сэр… – он замолчал, понимая, ему, пожалуй, не стоит интересоваться подобными вещами. Но Вильям так вопросительно посмотрел на него, что он вынужден был продолжить: – Вы думаете, граф Корнуолльский поднимется против своего брата? – Такой вопрос из уст иностранца не мог вызвать удивления, зато ответ мог усилить его подозрения или подтвердить предположение о невиновности сэра Вильяма.

– Конечно, нет, – ответил с улыбкой Вильям. – Не знаю, может ли вообще что-либо заставить Ричарда стать бунтовщиком, но только не иной взгляд на управление Винчестерской епархией. Однако последнее производит плохое впечатление, и было бы лучше для всех, если бы король уступил и нашел какую-нибудь другую епархию для Вильяма Савойского. Дело в том, что если Ричард потеряет терпение, он будет кричать и возмущаться (возможно, даже это произойдет на людях) и скажет Генриху кое-что из горькой правды о его упрямстве и глупости.

– Но это же не способ образумить короля, – возразил Раймонд.

Вильям улыбнулся.

– Вы знаете это, и я знаю, да и Ричард тоже. Но Анжуйские вспыльчивы. Говорят, что дед короля катался по полу и кусал ковры и подушки, когда его ярость становилась неуправляемой. До сих пор Ричард разговаривал с королем чрезвычайно учтиво, мягко упрашивая его пересмотреть свое решение и найти новое, которое удовлетворит всех. Я ни за что на свете не сказал бы ни слова – будь то правда или ложь: это сразило бы его.

Казалось, это решало дело. Раймонд не мог поверить, будто эта сцена разыграна, чтобы только обмануть его. Онапрошла слишком естественно. Кроме того, не было ни малейших признаков того, что сэр Вильям или Элис пытались что-либо скрыть. Сэру Вильяму не было необходимости отдавать письмо и делать наставления посыльному в присутствии Раймонда. Если бы его не попросили сесть, он ушел бы и никогда бы не узнал о письме, посланном Ричарду, и о необходимости передать его брату короля лично в руки. Следовательно, у сэра Вильяма не было причин скрывать это.

Тогда оставался лишь один вопрос: как сэр Вильям относится к войне в Уэльсе. Он уже говорил, что если Ричард пойдет на войну, то и он тоже. Не попытается ли сэр Вильям препятствовать Ричарду в этом?

– Вы говорите, воевать в Уэльсе неприбыльно. Будете ли вы просить графа Ричарда попытаться отговорить от этого короля?

– Нет. Сомневаюсь, что он выскажется против, но не буду. Если Дэвид, сын Ллевелина, попытается сорвать договор, который сам заключил, его следует проучить. Что касается меня, я совсем не против кампании в Уэльсе. Я только подумал, что мне стоит предупредить вас: вы получите не более своего шиллинга в день.

Элис всхлипнула, но когда Раймонд вздрогнув, повернулся к ней, Вильям только предупреждающе сказал:

– Сию же минуту, Элис!

Она сразу же успокоилась. Раймонд впервые видел у женщины такое самообладание. Он сделал несколько подходящих замечаний относительно ничтожности службы только за дополнительное вознаграждение. Вильям тепло рассмеялся. Юность всегда полна сил и уверенности в то, что их будет достаточно и впредь, как и времени для покорения судьбы.

Затем Вильям мягко спросил:

– Элис, мы будем сегодня обедать или нет?

Она спрятала свои грустные мысли за маской спокойствия и встала, чтобы пойти посмотреть, накрыт ли для обеда стол. Раймонд тоже поднялся, и Вильям кивком любезно разрешил ему уйти.

После их ухода, он закрыл лицо руками и тяжело вздохнул. Он надеялся за обедом съесть столько, сколько ел всегда, чтобы Элис не заметила его плохого настроения. Одобрял ли он войну в Уэльсе? Да он одобрил бы всемирный потоп, что угодно, лишь бы это вытащило его из Марлоу. Какого черта он сидит здесь, в двух милях от Элизабет?.. Он почувствовал, как напряглись мускулы ног от желания встать и пойти к ней немедленно.

Нелепость! Многие годы они прожили на расстоянии двух миль друг от друга, но он не знал, как презирала и ненавидела она своего мужа. Вильям не держал ее в объятиях, не знал вкуса ее губ и не понимал еще, что она любила его так же тайно и безнадежно, как и он, все эти годы. Если Моджер умрет… Вильям отнял руки от, глаз, и они сжались в кулаки. Нет. Моджер не сделал ничего, способного вызвать ненависть. У него были недостатки – он был тщеславен и честолюбив, плохой землевладелец, и ему не было дела до чувств своей жены, но он не был жестоким и бессердечным или хотя бы бесчестным.

Из этого замкнутого круга не было выхода. Почему Элизабет сдалась? Когда его отец впервые объявил ему, что он должен жениться на наследнице Бикса, он наотрез отказался. Его женой будет Элизабет или никто. Много дней отец упрашивал и умолял его, затем перешел к силовым способам убеждения. Вильяма избили и заперли в комнате с сырыми стенами, угрожая всевозможными карами, какие только старый сэр Вильям смог придумать. Он выдержал бы все или умер, но Элизабет сдалась. Почему? Почему? Не будь глупцом, сказал себе Вильям. Ей было всего тринадцать, запуганный ребенок в чужой крепости, и никого рядом, у кого можно искать поддержки. Она не предавала тебя. У нее не было другого выхода.

Глава 5

Леди Элизабет спокойно сидела в то время как ее муж и человек, которого она любила всю жизнь, говорили о рыцаре, приехавшем к Вильяму, и об ожидаемых волнениях в Уэльсе. Она не могла не слышать, что они говорили, хотя ее тело, казалось, трепетало при звуках голоса Вильяма. Почему он сдался, горестно спрашивала себя Элизабет. Он был старше ее, сильнее. Если она могла сопротивляться, выдержав побои, затворничество, питаясь лишь хлебом и водой, выстоять, то почему Вильям нарушил клятву, которую они дали друг другу?

Элизабет поднялась вслед за мужчинами, но не стала сопровождать их за пределы крепости. Как лунатик, пробормотала она обязательные слова прощания, выдавила из себя столь же обязательное приглашение – приезжайте еще. Затем поднялась наверх в свою комнату и закрыла дверь. Там Элизабет села на стул у камина с кучкой тлеющих углей и золы, оставшихся с утра. Она пыталась избавиться от мыслей о застарелой боли, но ощущение того, что ее предали, появилось вновь, почти такое же острое и горькое, как и в тот момент, когда отец впервые сообщил ей, что Вильям женится. Возможно, Элизабет не поверила бы, но он с таким удовольствием рассказывал ей это… История их любви закончилась так банально…

– Ты поедешь в Илмер и выйдешь замуж за сэра Моджера.

– Не поеду. Я сбегу по дороге и найду себе убежище. Если меня будут охранять слишком строго, я откажусь у алтаря. Если меня доведут до бессознательного состояния и заставят отвечать на вопросы, я убегу из Илмера, найду убежище и добьюсь отмены права совершать насилие. Я не выйду замуж ни за кого, кроме Вильяма из Марлоу.

Она ждала, застыв, неминуемых побоев, с глазами, полными слез, и вздрагивала от боли в теле от уже полученных ударов, но ничего не последовало. Ее отец улыбнулся.

– Ты не выйдешь за Вильяма, он уже женился на леди Мэри из Бикса.

Элизабет была ошеломлена. Но приехавший старый сэр Вильям подтвердил эту новость. Увидев следы побоев на ее лице, он огорчился.

– Ты должна понять, Элизабет, брак не предмет детских грез. После обручения твоего брата Гилберта и моей дочери Элис нет никакого смысла в еще одних кровных узах между Марлоу и Хьюэрли. Твой брат Джон должен быть предусмотрительным. Твоего дочернего приданого просто не хватит для моего наследника. Вильям принял леди Мэри. Она приносит в нашу семью приличное состояние и Бикс в придачу.

Что уязвило ее больше всего, так это слово «принял». Много месяцев спустя оно еще звучало в голове, поэтому во время брачной церемонии она была как помешанная. Она вспомнила, какие выносила страдания – боль и страх, голод и жажду, а Вильям «принял» более выгодное предложение. Элизабет ненавидела себя за то, что была настолько глупой и ненавидела Вильяма, обманувшего ее, ненавидела Моджера только за то, что он был. Но жизнь не стоит на месте.

Потрясение бесстыдной неверностью мужа вскоре после того, как она забеременела, странным образом вернуло ей спокойствие и чувство юмора. И только услышав собственный шепот «Я убью его», Элизабет начала рассуждать благоразумно. «Убью, но зачем? – спрашивала она себя. – Разве я хочу спать с ним? Определенно нет». Ей стало ясно, она питает к мужу только отвращение. Так можно ли было считать неестественным то, что она смирила свою гордость и открыто признала любовницу мужа?

Рождение Обри и Джона принесло ей возможность любить, но вскоре рухнули все планы ее отца. Старшая сестра Вильяма, Элис, умерла при родах и ее ребенок вместе с ней, потом Гилберт и Джон… Воспоминания о них причиняли боль. Такая бессмысленная и непонятная смерть. Элизабет любила своих братьев: ведь они всегда пытались уберечь ее от отцовского гнева. Они вернулись в Хьюэрли, она и Моджер, так как отец, сломанный убийством сыновей, вскоре умер.

Теперь Элизабет уже не питала ненависти к Вильяму. В соответствии с обстоятельствами она вынуждена была приспосабливаться к условиям и понимала необходимость этого. Разве она не думала сама о выгодных партиях для своих сыновей? Должно быть, это делал и Моджер, бросая взгляды на земли Марлоу и утверждая, что они будут хорошими соседями и добрыми друзьями с этими людьми, так близко живущими от них. Он нанес им визит, увидел пятилетнюю Элис и вернулся с намерениями объединить владения. Как он заставил Вильяма приехать в Хьюэрли, Элизабет не знала, но глаза Вильяма сказали ей, что он ничего не забыл. А когда Элизабет увидела его с Мэри, ее боль смягчилась. Вильям не был счастливее со своей женой, чем она с Моджером.

Сначала Вильям вел себя скованно, но со временем их встречи становились все более непринужденными, а обмен мыслями и улыбками доставлял удовольствие обоим. Потом Мэри умерла. Элизабет вновь страдала и ревновала. На этот раз Вильям сам выберет себе жену, конечно, девушку, которую полюбит. Но Вильям не женился. Шли годы, а в Элизабет росло ощущение счастья, несмотря на то что часто, лежа без сна ночью, она мучилась от неутоленного желания. Элизабет по-матерински относилась к дочери Вильяма, обучая ее женским искусствам, каким не мог ее обучить Мартин. А теперь… У Моджера было много любовниц, но ни одна из них не была так невероятно глупа, как Эмма. Другие шлюхи проявляли благоразумие и не попадались на глаза благородных гостей. Ярость Вильяма буквально потрясла Элизабет. Она показала ей, что он никогда подобным образом не опозорит свою жену, даже если та мало для него значит. Его ярость смягчила ту боль, которую она, не подозревая того, испытывала. Страсть, скрываемая так долго, сломала преграды. Элизабет с радостью отдалась бы ему, если бы он не сказал тех слов.

«Я буду почитать тебя, как ты того заслуживаешь». Как он смел! Он предал ее однажды. А если представится случай, не предаст ли снова? Но, когда эта горькая мысль возникла в голове, Элизабет уже знала, что несправедлива. Ведь Вильям любил своего отца. Трудно сделать выбор между той и другой любовью. К тому же Вильяму было только семнадцать лет. Его лучший друг – самый богатый граф в королевстве. Уже тогда Вильям понимал необходимость расширения своих владений, чего она, никогда не бывавшая при дворе и не общавшаяся с теми, кто был богаче ее, не осознавала, но поняла теперь. Моджер никогда не переставал ныть о своей бедности, чтобы произвести нужное впечатление на тех, кто мог продвинуть его сыновей.

Жизнь научила Элизабет терпению, поэтому она и не выплеснула свою горечь наружу, ведь это причинило бы боль Вильяму. Кроме того, она любила его. То, что он предпочел ей выгоду, было ошибкой, которую Элизабет не могла ни забыть, ни полностью простить, но это не повлияло на ее любовь. Он стойко держался вот уже пять лет, хотя мог бы жениться, и жениться выгодно. Но… он не женат. Без сомнения, только из-за нее.

Чувство горечи угасло. Зеленые глаза Элизабет засверкали, когда она вспомнила теплоту губ Вильяма, силу его рук, обнимающих ее. Она хотела его… хотела! Но и все, о чем она говорила ему, было правдой. Элизабет любила своих сыновей. Имеет ли она право обременять их матерью, которую по праву можно будет назвать шлюхой? Это приведет к войне. Намерение Вильяма спрятать ее в Биксе безрассудно. Оно, конечно же, похоронит всякую надежду на то, что Элис когда-нибудь выйдет замуж за Обри.

Лучше на какое-то время забыть собственные невзгоды, подумала Элизабет, придя к мысли, что, возможно, этот брак будет удачным. Поначалу, когда Обри и Элис были детьми и весело играли вместе, Элизабет, как и Моджер, была одержима этой идеей и горячо ее поддерживала. За последние годы она, однако, поняла, что Элис по-матерински относится к Обри, превосходя его в развитии ума и чувств, а когда Обри повзрослел и заметил это, он постоянно стремился возвыситься над Элис. Элизабет знала, что это будет гибельным для их брака. И в Элис, и в Обри было много хорошего, но Элис был нужен человек, который ценил бы в ней силу, а Обри нуждался в женщине, которая ценила бы его.

Элизабет уже говорила об этом Вильяму. Он согласился, что над проблемой стоит поразмыслить, но считал, что не стоит пока нарушать отношения, сложившиеся между молодыми людьми. Элизабет понимала, удовольствие видеть свою дочь рядом и боязнь навсегда потерять ее не позволяли Вильяму повернуться лицом к реальности. Иногда это вызывало у Элизабет досаду, но сейчас ее горло сжималось, а к глазам подступали слезы. Бедный Вильям… Он так одинок.

Она тоже одинока. Возможно, она и Вильям… Нет. Лучше совсем не думать об этом. Она еще достаточно молода, чтобы иметь ребенка, и это, без сомнения, внесло бы в дом успокоение. Моджер не был в ее постели уже много лет. Слезы наполнили ее глаза. Элизабет сказала, что ей необходима дружба Вильяма, но могли ли они оставаться друзьями?

Элизабет услышала стук конских подков по доскам подъемного моста над внутренним рвом. Ей показалось, что Моджер и Вильям стояли, разговаривая, слишком долго, после того как оставили ее. Заметил ли Моджер что-нибудь необычное в ее поведении? Голос Вильяма был обычным. Или нет? Элизабет не осмеливалась посмотреть на него. Видел ли это Моджер? Он так мало интересовался ею (правда, она позволяла ему не тратиться на управляющего), что никогда не обращал внимания на то, сколько взглядов она бросила на Вильяма.

Но Элизабет жестоко ошибалась. Несмотря на то, что Моджер, который был совсем не глуп, не придавал значения разным уловкам, используемым его женой, чтобы не выдать своих чувств к мужу, и относился к ней как к глупому послушному домашнему животному, у него были чрезвычайно развиты чувство собственности и гордость. Ему не могли нравиться чьи-либо попытки завладеть его собственностью или наставить ему рога, поэтому он всегда был насторожен к любым признакам возможного предательства.

Отказ Элизабет от него и отсутствие в ней интереса к какому-либо другому мужчине в первые пять лет их супружества почти убедили Моджера в том, что она только холодное, лишенное всякой чувственности существо, способное производить на свет лишь себе подобных. Потом из Марлоу в Хьюэрли приехал Вильям, который подолгу не мог оторвать, как ни пытался, от нее глаз. Это не могло остаться незамеченным Моджером и не настроить его на определенные размышления.

Марлоу было богатым владением, более богатым, чем Хьюэрли, отчасти из-за того, что в городе при Марлоу находились доки для речных судов. Взимание пошлин было поделено между ними, так как Хьюэрли тоже примыкало к реке, и его хозяин мог приостановить движение по ней, если его требования не удовлетворялись. И все же доход, который давал город, торговцы и ремесленники, продававшие товары и чинившие лодки, шел только в Марлоу. А жаркое сияние карих глаз сэра Вильяма навело его на мысль, как это можно устроить.

В течение года семьи часто навещали друг друга, и их дети вскоре подружились. Моджер настоял на обручении Элис с его сыном. Вильям, которого при виде счастливых детей, охватывали воспоминания о том, как и они с Элизабет играли и любили друг друга, когда были так же молоды, готов был согласиться. Ему и в голову не могло прийти, что Моджер хочет завладеть Марлоу. Мэри была еще жива и, кажется, беременна, когда предложение прозвучало впервые. Поскольку все их дети умерли, и только Элис выжила, ждали рождения сына.

Именно Мэри, безвольная, бесцветная Мэри не согласилась тогда. Она хотела отложить обручение дочери до тех пор, пока у нее не родится сын, который, может быть, доживет до зрелости. Не стоит спешить с заключением брачного договора. Пусть это пока является только желаемой возможностью. Если у нее будет сын, говорила она Вильяму, когда они остались одни, Элис, наследница двух богатых владений, сможет выйти замуж за человека более знатного происхождения, чем Обри.

Вильям честно признался Моджеру, что не желал бы иного, более выгодного, брака, но Мэри так редко просит его о чем-либо, и он не пойдет против ее воли, особенно сейчас. Моджер был недоволен, но не подавал вида, утешая себя тем, что взгляды, которые Вильям бросал на Элизабет, становились все более страстными. Не будет вреда, если подогреть этого человека еще немного. Потом, когда дети будут помолвлены, он вышвырнет и Вильяма, и свою жену. Сомнительно, чтобы тот попытался овладеть ею. Он будет подслушивать, следить за ними и однажды как оскорбленный муж ворвется к ним и убьет обидчика. А поскольку наследница обручена с его сыном, он завладеет Марлоу. Мэри может вернуться в Бикс. Он устроит так, что она умрет через некоторое время, не успев выйти замуж еще раз, и не осложнив тем самым вопрос о наследстве.

Его план был замечательным во всех отношениях, но не сработал. Когда Моджер вернулся в зал, он впал в ярость. Никогда не проявляя признаков несогласия, Вильям сумел избежать не только официальной помолвки, но и официального обещания ее. Моджер никогда не осмеливался давить на него слишком сильно. Он испытывал к Вильяму жгучую ненависть. Под ровной учтивостью Вильяма скрывалась твердость характера. Он был абсолютно честен. Бросая пылкие взгляды на Элизабет, сгорая от желания интимных встреч с ней, он никогда ни словом, ни жестом не дал бы повод оскорбиться даже самому ревнивому мужу.

Снова сев у огня, Моджер нервно облизал губы. Он не знал, что произошло между женой и соседом, но непринужденность в их отношениях исчезла. Если раньше их глаза встречались, даже когда их замечания предназначались для других, то теперь они вообще не смотрели друг на друга. Моджер жалел теперь, что он так наказал Эмму за самонадеянность. Она оказала ему хорошую услугу.

Все его планы начинали сбываться. Моджер был так взволнован, что не мог спокойно сидеть. Он встал и прошелся по комнате. Сплетня (он заплатил Тибальду из Хьюэрли, чтоб тот донес ее до ушей короля) сыграла свою роль лучше, чем он предполагал. Аббатство в Хьюэрли, которому Моджер был обязан рыцарской службой, погрязло в коррупции и разврате. Это даже лучше, потому что аббат явно хотел оказать Моджеру ту или иную услугу, чтобы тот потерял всякую охоту жаловаться на поведение монахов с женщинами, его крепостными, да и по другим поводам. Поэтому, когда одного из них решили послать в услужение королю, аббат прислал его к Моджеру: не нужна ли тому какая-либо услуга.

Моджер знал, что Вильям был вассалом Ричарда Кор-нуолльского, что он часто поддерживал отношения со своим лордом. Он не знал только, насколько близка была их связь, так как Вильям никогда не говорил об этом. Так как Моджеру никогда в голову не пришло бы быть настолько сдержанным, заимев в друзьях графа (он кричал бы об этом на каждом шагу), оставалось предположить, что отношения между Вильямом и его правителем были официальными. Все, что он ожидал от сообщений Тибальда, это посеять сомнения в искренности Вильяма, что должно было смягчить гнев его сюзерена, когда он будет убит за связь с чужой женой.

Моджер полагал, что король может и не поверить рассказам Тибальда (к тому же он не знал точно, что именно скажет Тибальд), но был уверен, тот должен показать королю вероломство и нечестность Вильяма. На многие детали мог невольно навести и сам Генрих своими вопросами, направляя живой ум Тибальда в нужном для Моджера направлении. Для него, Моджера, было ясно – рыцарь в доме Вильяма скорее всего шпион, подосланный королем, и он ликовал от радости. Возможно, Вильям последует его совету и попытается скрыть от шпиона самые невинные вещи, чем только усилит подозрения. К тому же Вильям не был скрытным или неискренним. Без сомнения, он забудется и скажет что-нибудь нелестное в адрес короля. Моджер вдруг остановился. Может быть, его предупреждение Вильяму было недостаточно убедительным? Он вернулся к своему месту у огня обдумать различные последствия поведения Вильяма. Шпион должен был только сообщить опредательских намерениях Вильяма, но Моджер совсем не хотел, чтобы король настолько уверовал в это, что лишил бы Вильяма его владений. В таком случае, Элис не получит наследства, и Моджер не сможет завладеть их землями. Было бы неплохо, если бы официальная помолвка состоялась (теперь, когда отношения между Элизабет иВильямом так изменились, можно сделать еще одну попытку ускорить ее), хотя это не так уж и существенно. После смерти Вильяма он сможет запросто завладеть девчонкой. Никому не будет до этого дела, а он найдет достаточное количество свидетелей того, что брак обсуждался и даже был одобрен отцом девушки.

Теперь особенно необходимо внимательно наблюдать за событиями в Марлоу. Через день-два он поедет туда. Возможно, он возьмет с собой Элизабет и попытается выяснить по их с Вильямом поведению, что именно произошло между ними. Моджер удовлетворенно вздохнул. Да, напрасно он так жестоко избил Эмму. Надо поискать у жены какую-нибудь безделушку и подарить ей.

Солнечные лучи проникли через окно. Там, где сидела Элизабет, свет бил прямо в глаза и буквально ворвался в ее грустные, но тем не менее прекрасные мечты. Она сердито одернула себя. Ее ждут дела. Но, открыв дверь своей комнаты, она услышала громкие, судорожные всхлипывания женщины, похоже рыдавшей уже долгое время.

Элизабет пошла узнать, что случилось, и обнаружила Эмму, избитую и испуганную. Еще вчера Элизабет, возможно, тут же просто ушла бы, почувствовав даже некоторое удовлетворение. Она не желала Моджера, но, как и любой другой человек на ее месте, не могла не презирать женщин, с которыми он спал. К тому же Эмма чрезмерно важничала, чего не позволяли себе предыдущие его любовницы, видя хорошие отношения Моджера с женой. Сейчас, однако, Элизабет чувствовала другое. Наслаждение от прикосновения рук Вильяма, а именно из-за неблагоразумного поведения Эммы она испытала это удовольствие, все еще было свежо в памяти. Она склонилась над безутешной рыдающей любовницей мужа.

– Бедняжка, – прошептала она, – тебе следовало быть осторожнее, но он не должен был так жестоко избивать тебя. Пойдем со мной. Я положу целебную мазь на ушибы, и они не будут причинять тебе такую боль.

Облегчив физические страдания Эммы, Элизабет успокоила ее, пообещав не поступать с ней плохо, если Моджер рассердившись, не захочет больше иметь такую любовницу. Выполнить это обещание не представляло труда. Элизабет знала, муж никогда не оставит такую красавицу просто служанкой. Если она надоест ему или он начнет питать к ней отвращение, Моджер просто продаст Эмму какому-нибудь мужчине за кругленькую сумму. Он всегда поступал так раньше со своими женщинами, а Эмма была так хороша, что могла принести хороший доход.

Не стоит все это говорить Эмме, иначе можно совсем напугать ее, подумала Элизабет, но Моджер, возможно, еще не готов простить девушку. Он не бил бы ее, если бы не хотел проучить. Одной из положительных черт Моджера было то, что он никогда не был неоправданно жесток или хотя бы груб. В большинстве случаев те ужасные поступки, которые он совершал, были результатом его пренебрежения людьми, находящимися в бедности или зависящими от него. Зная это, Элизабет сочла возможным сказать Эмме, что, если та будет вести себя должным образом, Моджер, возможно, оставит ее на этот раз.

Эти заверения остановили слезы Эммы, но пробудили в ней беспокойство.

– Как я узнаю об этом? – скулила она.

Элизабет попыталась скрыть улыбку. Ситуация действительно была забавной. Не в каждом доме любовница бежала к жене за помощью и советом. Но в этом были и положительные стороны.

– Если у тебя будут затруднения, приходи и спрашивай меня. Я сделаю все возможное, чтобы разъяснить тебе, чего ждать от Моджера.

Эмма была глупой, но не совсем. Она подозрительно посмотрела на Элизабет:

– Зачем это вам?

«Не будет никакого вреда в том, если Эмма будет знать кое-что о действительном положении вещей», – подумала Элизабет.

– Я не хочу, чтобы мой муж делил со мной постель. Если он тебя оставит, то придет ко мне или возьмет одну из моих служанок, а это нарушит покой в доме. Как видишь, для меня ты не представляешь никакой опасности. Даже оказываешь мне услугу, занимая внимание Моджера. Почему же мне не помочь тебе?

Это убедило Эмму. Она была недостаточно умна, чтобы искать в этих словах иной смысл. Эмма умела обманывать, но воровала или лгала только с определенной целью. Она не задумывалась о будущем. Поэтому у нее не возникло никаких подозрений, и она охотно поверила в доброту Элизабет. Дав девушке снотворное с теплым вином, Элизабет пошла проверить, как готовится обед.

Тощая, невзрачная сучка, но хорошая хозяйка дома, подумал Моджер, когда жена вошла в комнату. Она, конечно, глупа, но это даже хорошо. Говорить с ней – все равно, что со стеной. Иногда, правда, кое-что разумное исходило от нее, но ничего существенного. И это хорошо. По крайней мере, Элизабет никогда не доставляла особых неприятностей. Плохо, безусловно, если ему придется убить ее, как и Вильяма, используй он их любовную связь в качестве оправдания своего поступка. Вероятно, от Вильяма лучше избавиться другим путем: Элизабет все же очень нужна для управления хозяйством.

Элис не была любительницей поесть, но в этот раз за обедом она съела больше любого из мужчин, сидевших рядом. То, что отец ел без аппетита, не удивляло ее. Он всегда ел мало (если вообще приходил домой, а не проводил ночь в городе со шлюхой) по возвращении из Хьюэрли. Но ее удивило и даже насторожило то, что Раймонд скормил собакам половину из лежавшего на его тарелке. Она не находила ничего странного, если молодые люди рядом с ней теряли аппетит, но Раймонд не проявлял больше ни одного из симптомов, известных Элис и так характерных для тех, кто был без памяти влюблен.

Это же тревожило и самого Раймонда. Ему следовало радоваться тому, что сэр Вильям абсолютно не оправдывает подозрений короля, но его сердце было холодно как камень. Он не хотел признаваться самому себе, что угнетен, и поэтому попытался отогнать от себя мрачные мысли. В конце концов, убедил он себя, все объясняется его нежеланием возвращаться ко двору в случае, если мать узнает, где он скрывается. Найденная причина его уныния была настолько правдоподобной, что Раймонд ухватился за эту мысль, не желая видеть более глубокую и гораздо более опасную причину своих терзаний.

Связав свое состояние с матерью, Раймонд решил проанализировать все более трезво. Его первым порывом, когда он понял, что сэр Вильям невиновен, было мчаться ко двору и рассказать это Генриху. Но какая необходимость в такой спешке? Странный трепет в груди, когда Элис задала какой-то незначительный вопрос, на который он ответил так же кратко, интуитивно подсказывал ему: надо спешить, его подстерегает ужасная опасность в этой крепости. Но Раймонд не захотел обратить внимание на это предупреждение.

В самом деле, говорил он себе, глупо мчаться обратно к Генриху и убеждать его в преданности сэра Вильяма. Какие основания для этого он имел? Только свое толкование одного-единственного разговора.

Но изложить подобное вполне убедительно с фактами на руках – совсем другое дело. Вероятнее всего, что сейчас король сочтет его глупым неопытным юнцом, давшим себя одурачить более зрелому и умному человеку. Тогда его защита принесет сэру Вильяму больше вреда, чем пользы. Что ему необходимо, говорил себе Раймонд, так это более веские доказательства. Следует подождать, по крайней мере, до тех пор, пока сэра Вильяма не призовут на войну в Уэльсе, если она случится. Тогда можно будет получить реальное доказательство словам: «Он сразу же собрал своих людей, поехал и мужественно сражался». Да, это было бы лучше всего.

– Боюсь, мои повара менее искусны, чем те, к которым вы привыкли, – ядовито заметила Элис.

Раймонд смущенно посмотрел на нее, а затем в направлении ее взгляда на нетронутую еду перед собой. Следовало признать, на стол в Англии подавали весьма простые блюда, не отличавшиеся разнообразием. Раймонду не хватало здесь очень острых домашних рагу, состав которых зависел от времени года.

– Кушанья другие, – согласился он, – но вкусные. Мои мысли были так заняты показанным мне вами сегодня, что я позабыл о еде. Я совсем не хотел обидеть вас. Прошу простить меня. Все новое, как и новое блюдо, требует времени для усвоения.

Все это было сказано спокойно, но Элис была абсолютно уверена в том, что не вид крепостных Марлоу, пашущих землю, заставлял светиться глаза Раймонда. Ей стало стыдно за свое несправедливое к нему отношение. Сидеть рядом с ней и ее отцом за таким простым столом – суп, запеченный лебедь, вареный сазан, жаркое из оленины и молочного поросенка, не считая тушеной телятины и говядины, – должно и в самом деле быть горьким напоминанием того, что он потерял. Как жестоко с ее стороны усилить эту горечь своими словами.

– Вы должны простить меня, – сказала она. – Я вне себя из-за этого глупого дела в Уэльсе.

Раймонд улыбнулся. Просто восхитительный способ проявления своего раздражения: ни покрасневших глаз и носика, никаких горьких рыданий.

– О, думаю это ни к чему не приведет, – солгал он, приученный к тому, что можно обмануть женщину, если это нужно для ее спокойствия.

Элис пришла бы в ярость, узнай она о его лжи, но сочла, что Раймонд просто не знает действительного положения дел.

– Думаю, это приведет к войне, – сказала Элис. – Полагаю, папа считает так же. Я знаю, он думает, как и дядя Ричард: условия, предложенные Дэвиду, слишком суровы. Когда король посадил Гриффида в тюрьму, вместо того чтобы заставить того поделить с ним земли, у него появилось больше надежд, но уже тогда он предполагал, что договор будет нарушен.

– Ваш дядя… Извините, граф Ричард говорит с вами о подобных вещах? – В голосе Раймонда прозвучало удивление.

– Если я спрашиваю его, – конечно. Это не означает, будто он доверяет мне государственные тайны. Это было бы неверно. И папа не рассказывает мне подобных вещей (да я и не прошу его об этом), но очень понятно объясняет мне некоторые вопросы.

Элис посмотрела на отца. Он медленно жевал с полузакрытыми глазами. «Он ничего не узнает, – решила она. – И, если приезжает дядя Ричард, следует предостеречь Раймонда, который явно невысокого мнения о женщинах».

– Папе нравится, когда я задаю вопросы дяде Ричарду. Это не только развивает мой ум, но и помогает дяде Ричарду. Видите ли, во время своих объяснений он кричит и топает ногами, называя идиотами некоторых знатных людей, и в этом меньше вреда, чем в случае, если бы он говорил им это в лицо. Я, конечно, никогда не предала бы его, но и не смогла бы этого сделать по той простой причине, что не бываю среди них.

– Но вы, несомненно, достойны этого, – сказал Раймонд, неожиданно для себя рассердившись оттого, что Элис нельзя сравнивать ни с какой другой женщиной, даже с его теткой – королевой.

– Не знаю, хотя папа, насколько мог, учил меня обхождению, принятому при дворе. Впрочем, это не отразилось на моем поведении. Дело в том, что я недостаточно богата и не смогу выйти замуж настолько удачно, как того требует этикет. Более того, один из друзей дяди Ричарда сделал… сделал папе предложение насчет меня. Он хотел взять меня без заключения брака…

– Кто? – взорвался Раймонд, и его рука рванулась туда, где должна была находиться рукоятка меча.

– Тише, – прошептала Элис, бросив взгляд на отца.

– Кто? Что? – спросил Вильям, вырываясь из плена своих мыслей.

– Это мой дядя Ричард, Раймонд, – поспешила ответить Элис, толкнув молодого человека ногой под столом.

– Что означает «Это мой дядя Ричард» и почему таким тоном? – настаивал Вильям.

Элис засмеялась.

– Потому что Раймонд рассердился на меня. Я дразнила его.

– Дразнила Раймонда? Какого дьявола, ты ведешь себя так глупо, Элис? Если ты не можешь вести себя соответственно твоему возрасту и положению, иди и сиди среди детей слуг. Только этого ты и заслуживаешь.

– Извини, папа, – Элис опустила голову, желая скрыть огоньки, плясавшие в глазах. Наверное, отец перестал встречаться со шлюхами в городе. Он чрезвычайно сердит. Никогда не испытывавшая огорчений от любви или желания, Элис находила подобные муки довольно забавными. И все же будет лучше не перечить отцу, чтобы он окончательно не вышел из себя.

– Я скучаю по Гарольду, – сказала она, довольно правдиво. – Гарольд не сердился, когда я дразнила его. Я забылась.

Раймонд молча слушал этот обмен репликами, так как у него не было возможности вставить хотя бы слово.

Его негодование по поводу оскорбления, нанесенного самой прекрасной женщине, какую он когда-либо встречал, было так велико, что, назови она имя, он бросил бы вызов этому человеку. Он знал, это было бы нелепостью. Непосредственно Элис ничто не угрожало, она могла рассчитывать на защиту как со стороны отца, так и графа Корнуолльского. Все это было еще более мучительным для него, так как вместо того чтобы защитить ее, он своей глупостью ставил ее в неприятное положение. Сильный удар по голени слишком ясно показал ему: напоминать сэру Вильяму о том случае было бы ужасным нарушением приличий. К тому же, вместо того чтобы притвориться непонимающей, почему он впал в ярость, или попытаться обойти это каким-нибудь другим образом (а это наверняка сделали бы на ее месте его сестры), Элис всю чашу вины взяла на себя.

– Виноват, сэр, – сказал Раймонд, обретая голос. – Я не имел права говорить таким тоном с вашей дочерью. Прошу прощения.

То, что Элис извинилась, заставило Вильяма устыдиться своего взрыва, причиной которому, как он полагал, были его личные невзгоды. Он улыбнулся, посмотрев на покрасневшего молодого человека.

– Я рад, что вы были так сдержанны. Насмешки Элис доводят и более зрелых и выдержанных людей до желания придушить ее. – Он посмотрел на дочь: – Будь осторожна, – предупредил он. – Гарольд рос вместе с тобой с детства и знал твои повадки. – Он перевел взгляд на Раймонда: – Полагаю, вы хотите знать, почему Элис называет такого благородного человека, как Ричард Корнуоллский, дядей. Конечно же не из-за кровных уз. Просто с детства я и Ричард были дружны. Он качал Элис на коленях, когда она была совсем маленькой, и не хотел, чтобы, став взрослой, она испытывала благоговейный страх перед ним. – Вильям замолчал, его губы тронула улыбка. – Ему следовало бы знать ее получше: Элис не способна к благоговению. Однако он попросил называть его дядей, она так и делает.

– Понимаю, – сказал Раймонд. – Благодарю вас.

Глаза Элис все еще были опущены, но отец заметил легкую морщинку меж ее бровей, как будто она размышляла над какой-то загадкой. Он мог лишь предполагать, что дочь приняла его предостережение и думает о том, как небезопасно шутить с молодым человеком, который рос вдалеке от нее и не мог относиться к ней, как к сестре. Элис слишком добра, чтобы причинить ненужные страдания кому-либо.

Однако на этот раз не отцовское предупреждение дало пищу размышлениям Элис. Она думала, испытывая интерес, сомнения и удовольствие, о реакции Раймонда на свои слова о сделанном ей предложении. Ей был хорошо знаком характерный ответ мужчин на глубокое оскорбление, а Раймонд вел себя так, словно была задета честь его жены.

Глава 6

Неделю спустя Ричард Корнуолльский в сопровождении всего лишь двух оруженосцев въезжал в Марлоу. Время было как раз обеденное. Он решился на это тяжелое путешествие, выехав из Лондона вчера после полудня. Раймонд слышал уже о близкой дружбе, связывавшей Ричарда и сэра Вильяма, но все же был удивлен сердечностью, с какой граф обращался со всеми обитателями замка.

Он не только обнял Мартина, но даже участливо спросил о его здоровье, имея в виду болезнь, мучившую управляющего в конце прошлого года. Ни малейшей фальши не было ни в участливости графа, ни в его любви к этому старому безобразному калеке. После того как они наговорились, Элис бросилась к графу в объятия, радуясь встрече.

– Я так рада вашему приезду. Давно вас не видела! – воскликнула она.

Ричард крепко прижал ее к себе и поцеловал.

– Я тоже рад, милая, но очень скоро ты пошлешь меня ко всем чертям, ибо я принес плохие вести.

– Никогда! – воскликнула Элис, хотя Раймонд заметил, что радость ее поугасла.

– Уэльс? – спросила она.

– Да. А где твой отец? Не вижу смысла сообщать плохие новости дважды.

Ответ не успел слететь с ее уст: сэр Вильям уже шел к ним. Мужчины обнялись, затем Вильям отступил и вопросительно посмотрел на графа.

– Идите в мою комнату, Ричард, и снимите свои доспехи. Вы, видно, смертельно устали. Что-нибудь случилось?

– Хороший вопрос, – ответил Ричард и усмехнулся. – Даже не знаю, как ответить: да, нет или еще что. Тебя ждет длинный рассказ, и ты, быть может, подумаешь, не сказал ли я лишнего, Вильям, но могу поклясться…

– Сначала наденьте что-нибудь поудобнее, – прервал его Вильям. – Элис, приготовь ванну…

– Нет, – в свою очередь перебил Ричард. – Я не останусь на ночь, а сейчас довольно холодно для езды верхом после купания.

Он снова улыбнулся, на этот раз немного смущенно.

– Я хотел бы поспать в Уоллингфорде.

– Спать? – спросил Вильям и повел Ричарда к его комнатам. – Вы, очевидно, хотите сказать побыть в постели, но поспать?!

– Зачем так грубо, папа, – с упреком сказала Элис, хотя ямочки на ее щеках чуть двинулись, выдавая скрываемый ею смех.

– Потрясающе! – ответил Ричард и рассмеялся. – Ты поражаешь меня, Элис. Ты совсем не поняла, что твой отец имел в виду. А если и поняла, то не стоит девушке показывать этого, не говоря уже о том, что просто неприлично намекать на чрезмерную вульгарность своего отца.

– Ну, она не была чрезмерной, – простодушно сказал Вильям. – Думаю, я изложил суть дела как нельзя лучше.

Беседа явно так нравилась всем троим, что Раймонд, который поначалу даже опешил, понемногу успокоился. В самом деле, хорошо, что Элис не покраснела, не рассердилась, не улыбалась глупо и не убежала. Быть может, поэтому слуги постоянно спрашивали ее совета, когда дело касалось, каких коров случать с быком и каких кобыл с жеребцом? Раймонду хотелось знать, чем может быть оправдана такая, с его точки зрения, менее целомудренная жизнь, чем та, которую вели его сестры.

– Ребята, должно быть, порядком вымотались, – заметил Вильям, дав знак оруженосцам Ричарда, направившимся было за своим господином, следовать за Элис и Мартином. – Ко всему прочему хотел бы познакомить вас с сэром Раймондом, который недавно у меня на службе. Пусть он снимет с вас доспехи.

Ричард кивнул головой в знак согласия, и трое мужчин отправились в комнату Вильяма. Ричард вежливо поинтересовался, как Раймонд попал с юга (на это явно указывал его акцент) в Англию.

– Он из Экса, – поспешил сказать Вильям, – Генрих был так любезен, прислав его ко мне. Полагаю, это вы сказали ему о смерти Гарольда и о том, что мне нужен человек. К чести Генриха, он помнит о таких пустяках, несмотря на другие заботы.

– Он помнил бы и посчитал за удовольствие оказать тебе добрую услугу, но … это все очень странно, Вильям. Я не припомню, чтобы говорил…

Он внимательно посмотрел на молодого человека, который покраснел и готов был провалиться сквозь землю. Раймонд никогда не встречался с Ричардом, но был похож на своего деда, как, впрочем, и королева Элеонора с женой Ричарда Санцией. Он опасался, не разгадает ли Ричард замысел своего брата относительно пребывания его в Марлоу. За неделю службы у сэра Вильяма Раймонд многое узнал об этом человеке и удостоверился в истинности всего того, что рассказывал ему Мартин. Он не смог бы солгать сэру Вильяму, но еще страшнее было выдать хитроумный план короля, не говоря уже о стыде, испытываемом Раймондом от одной только мысли, что откроется его неблаговидная роль во всем этом деле.

– Вы должны были говорить об этом с Генрихом, – настаивал Вильям. – Раймонд привез письмо от него. Как иначе Генрих мог узнать, что я нуждаюсь в рыцаре? Мое хозяйство не так велико, чтобы без нужды присылать мне помощников, поэтому выходит, вы все же говорили с ним об этом.

– Что ж, может быть, – неохотно согласился Ричард. – Я только подумал… Нет, это не так уж и важно. Ты прав, Вильям. Я, должно быть, упоминал об этом Генриху. – Ричард, однако, не сводил глаз с лица Раймонда, пока молодой человек снимал с него доспехи. Наконец, он спросил: – Сэр Раймонд из Экса, я вас знаю? Или, быть может, вашего отца?

– Меня, конечно, нет, милорд… – Раймонд запнулся. – А мо-моего отца… я не уверен…

Тут хозяин Марлоу так стукнул брата короля, давая тому понять свое нежелание продолжать разговор на эту тему, что тот поморщился от боли. Уступая ему, Ричард заметил дружелюбно, что обилие белокожих в Англии невольно заставляет считать всех смуглокожих родственниками. Сменив тему разговора, Вильям поинтересовался одной из лошадей – любимиц Ричарда, недавно заболевшей, и они обсуждали ее состояние все время, пока Ричард не переоделся в одно из платьев своего друга.

Вполне естественным для Раймонда было оставить их одних в этот момент, предоставив тем самым возможность Вильяму изложить свою точку зрения на его происхождение. Ричард не спорил. Теперь стало вполне объяснимым смущение Раймонда и даже показавшееся знакомым его лицо. И все же странно, почему граф не мог припомнить своего разговора с братом по поводу наемника для Вильяма. Более того, он не помнил, чтобы у него возникало желание делиться с братом подобной информацией.

Ричард не считал для себя возможным оказывать Вильяму помощь такого рода. Его твердым жизненным правилом стал отказ от каких бы то ни было услуг для него. Это правило сформировалось давно, когда они еще были детьми, десяти и двенадцати лет. Вильям одно время так восхищался красивым, богато украшенным драгоценными камнями столовым ножом Ричарда, полученным в подарок на новый год, что тот, наконец, не выдержал и протянул нож со словами: «Бери, он твой, если хочешь. У меня таких много». Вместо того чтобы взять нож, Вильям вспыхнул и со злостью ответил: «Дурак!» Потом с гордо поднятой головой ушел. Конечно, Ричард рассердился, так как сделал он это из лучших побуждений, и вместо благодарности его подарок был отвергнут, да еще с обидой.

В течение двух дней мальчики не обменялись ни словом. Вечером третьего дня граф Честерский обнаружил Ричарда, заснувшим после долгих слез. Старый граф почувствовал неладное тем же днем, но ранее, когда Вильям попросил отпустить его домой. Вильям не захотел тогда ничего объяснять, но Рэннольф Честерский вытянул позднее все из Ричарда, который был страшно расстроен и все еще не мог понять, что же произошло.

Когда граф понял суть дела, ему без труда удалось все объяснить Ричарду. Тот был прекрасно осведомлен о своем положении второго сына короля и возможного наследника престола. Он просто не соотносил свои богатства и положение с Вильямом, который в те дни был почти его вторым я. Как только ему растолковали, что Вильям не может быть ему другом, настоящим другом, поскольку материально заинтересован в дружбе, Ричард стал осторожнее.

Со временем осторожность в отношении с Вильямом вошла в привычку Ричарда, и ему уже не требовалось оценивать каждый свой шаг. Их взаимоотношения не затрагивали имущественных или хозяйственных вопросов владельца Марлоу, поэтому Ричарда смутило предположение, будто он обсуждал подобные вопросы с братом. Однако иного ответа найти не удавалось, и граф оставил все как есть. Были проблемы поважнее и не стоило ломать голову над тем, каким образом Раймонд получил рекомендацию короля.

– Обычно, – сказал Ричард, когда они сели за стол, – сначала сообщают плохие новости, но на этот раз они настолько плохи, что я хочу начать с хорошей. Вопрос о Винчестерской епархии решен.

– Каким образом? – спросил Вильям.

– В скором времени Генрих предложит Вальтеру Рэйли вернуться домой и пообещает хороший прием, а также заверит в том, что Винчестер открыт для него.

– Слава Богу, – с чувством сказал Вильям и улыбнулся. – Я ведь говорил вам: рассуждайте здраво, не допускайте огласки, не идите против воли короля на виду у совета, не оскорбляйте его, тем более тогда, когда он не виновен и мы об этом знаем… Но вы всегда говорите в запале…

– Папа, очень нехорошо, даже неблагоразумно говорить: «Я ведь говорил вам…» Не ты ли учил меня не высказываться подобным образом раз сто или больше.

Элис явно дразнила отца, о чем свидетельствовали веселые искорки в глазах, интонация голоса и появившиеся ямочки на щеках.

– Что ж, так и было бы, – усмехнулся Ричард, – если бы я принимал хоть малейшее участие в решениях Генриха.

– Так даже лучше, – откликнулся Вильям.

Улыбка Ричарда чуть скривилась.

– Ты хочешь сказать, что в последствии он пожалел бы об этом? Ну, ничего страшного. Пусть лучше он сердится на меня, чем суется в дела Церкви. Ты помнишь Невилла, епископа Чичестерского, умершего в начале февраля? Так вот…

– Но Чичестерская епархия едва ли придется по вкусу Вильяму Савойскому, – прервал его Вильям.

– Нет, конечно же, нет. Мне очень жаль, но я не думаю, что Савойский остался бы сейчас, пусть даже Генрих и предложил бы ему Кентербери. Его слишком оскорбило поведение знати и духовенства. В этом есть и моя вина. Я пытался объяснить, но, боюсь, не смог скрыть своих чувств и только усугубил дело.

Вашей вины здесь нет, – заметил Вильям. – Сам по себе Вильям Савойский неплохой человек, но всюду ходит столько разговоров об «орде иностранцев»… я слышал об этом даже в Уоллингфорде. И не качайте головой, Ричард. Это мнение бытует среди людей невысокого положения, вроде меня, некоторые из них ваши вассалы, иные – в свите других графов. Они не заговорили бы с вами об этом, но со мной говорят.

– Черт возьми, кого они считают иностранцами? В моих жилах кровь владетелей Анжу, Пуатье и Ангулема. Ты – нормандец…

– В основном, с некоторыми примесями, но я не это имел в виду. Мы оба родились здесь, в Англии, наши интересы здесь, наши владения на этой земле. Даже в мелочах… Разве вы не говорите по-английски, Ричард?

– Конечно. Иные так упорно изучают французский, что уже не могут без переводчика общаться с каким-нибудь портным или просто зайти в трактир… Все это так нелепо. А мои английские слуги…

– Я говорю с вами по-французски, Ричард. Но мы с Элис частенько переходим на английский, когда одни или разговариваем с нашими соседями. Поэтому мы общаемся на этом языке, практически каждый день. Может быть, это мелочь, но она – одно из проявлений чувства протеста, которое испытываешь ко всем этим итальянским пастырям. Зачем только папа шлет их в английские приходы.

– На это есть веские причины, – твердо сказал Ричард. – Пастырь должен служить пастве, и если паства не понимает ни слова, произнесенного пастырем, о каком служении может идти речь? Впрочем, в высших институтах духовенства язык, похоже, не имеет принципиального значения.

– Почему же? – спросила Элис. – Каноники и монахи в основном местные уроженцы, многие даже не принадлежат к титулованным дворянам. Для большинства из них английский – это единственный известный язык. К латинскому они привыкают, а французский дается им медленно и с трудом. Мне кажется, они не могут не сердиться, если их считают глупцами и тугодумами.

У Ричарда расширились глаза от удивления.

– Очень может быть, ты права, моя радость. Я даже уверен в этом. Но кто вложил подобные мысли в твою прелестную головку?

– Раймонд, – ответила Элис и улыбнулась. Мужчины посмотрели на Раймонда, сидевшего слева от Вильяма. Тот выглядел еще более ошеломленным, чем они.

– Я ни слова не говорил о винчестерских канониках, – запротестовал он. – Я никогда не говорил с ними и понятия не имею, что они из себя представляют.

– Я поняла это, наблюдая за вами, – рассмеялась Элис. – Вас всегда раздражает, если люди из поместья или замка обращаются ко мне по-английски, а уж если дело доходит до ломаного французского, который вы понимаете с трудом, то раздражаетесь и того сильнее. Можно было бы отнести это на счет вашего плохого настроения, но иногда самой хочется попросить вас отказаться от косноязычия. Временами у меня возникает желание сказать вам что-нибудь похлесче, например, когда я прошу вас повторить то или иное выражение, а вы смотрите на меня сверху вниз, как на глухую или помешанную. – Она повернулась к Ричарду. – Дело здесь не только в расположении духа. Не кажется ли вам, что недопонимание может приводить порой к ложным обвинениям или наказаниям, и это труднее всего преодолеть?

– Верно, – задумчиво согласился Ричард, и его кивком головы поддержал сэр Вильям.

Двое взрослых мужчин взглянули друг на друга, подумав о новой стороне старой проблемы. Раймонд смотрел на Элис, удивляясь ее способности выражать личные обиды столь отвлеченно. Его сестры так не умели. Они либо бранились, либо хныкали в зависимости от положения обидчика при дворе. Элис умела разглядеть причину происходящего. Внимание Раймонда вновь переключилось на разговор мужчин. Они перешли от общего к частному, когда Вильям напомнил Ричарду прежнее его высказывание о Чичестерской епархии.

Граф вздохнул.

– Ну что ж. Генрих предложил каноникам Роберта Пасселью, и те по здравому разумению, памятуя о несчастьях Винчестера, избрали его единогласно.

– Так значит Пасселью, – Вильям пожал плечами. – Хороший служака, исправный. Правда, немного перегнул палку в деле с королевскими лесами. Конечно, он не слишком образован. А впрочем…

– Можешь не продолжать. Тебе и каноникам, быть может, все равно, насколько он образован, но не Бонифацию. Ведь тот собрал епископов и проэкзаменовал Пасселью, признал его «оставляющим желать лучшего» и отменил назначение.

– Нет! Какой бес вселился в них?! Начинать новую ссору с королем, когда этот проклятый легат Мартин только и ждет, как перехватить доходы какой-нибудь свободной епархии в пользу папы, было бы идиотством. Только не Бонифаций!

– Да, он должен быть благодарен уже за то, что брат так отчаянно боролся за назначение его архиепископом Кентерберийским. Я говорил ему. Но он сказал, что есть высшие цели… Черт возьми! Мне кажется, он верит и даже убежден, что таким образом исполняет свой долг перед Господом. Ты же помнишь эту старую историю с моим дедом и святым Томасом Бекетским. И все же Бонифаций не такой простак, когда имеет дело с аппетитами папы. Он уже назначил Ричарда де Виша епископом и проследил, чтобы все доходы распределялись надлежащим образом.

Вильям не мог ничего ответить на это, как только присвистнуть. Ричард кивнул головой и продолжал:

– Так решилась судьба Винчестерской епархии. Генрих понимал, в любом случае это проигрышное дело. Думаю, Вильям Савойский сказал ему уже к тому времени, что потерял всякую надежду на избрание. Генрих упорствовал только из упрямства, но затем понял: уступая Винчестер, завладеть которым так сильно хочет папа, он приобретает сторонников своих взглядов на Чичестерский диоцез[1].

– Пусть так, – заметил Вильям. – Чичестер не настолько важен, чтобы о нем тревожиться. А поскольку оба, Пасселью и де Виш, англичане, бароны успокоятся, хотя многие еще ненавидят Пасселью за введенные им поборы после расследования лесного дела. К тому же не так страшен и Винчестер. Если это вся ваша плохая новость, то не стоит огорчаться.

– Нет, – сурово сказал Ричард, и, будь здесь кто-нибудь из знававших короля Джона, он вздрогнул бы: так похож был в этот момент сын на старого короля, – Груффид, сын Ллевелина, мертв.

– Мертв? – Вильям невольно повысил голос.

– В тот день, когда я получил от тебя письмо, у меня было еще одно, от Генриха, по тому же делу. Я уже знал, что Дэвид обращался к папе. Если я тебе об этом не упоминал…

– Это не имеет значения, – прервал его Вильям, улыбаясь. – Вы были в дурном настроении, когда я в последний раз говорил с вами, к тому же не было никакой необходимости спешить в этом деле.

– Тогда – да, но в связи с Груффидом все изменилось к худшему.

– Есть что-либо странное в его смерти? – спросил Вильям.

Ричард встал и пожал плечами.

– Нет… Да… Не знаю. Вильям, тебе известно, каков этот уэльсец. Он даже пытался бежать. Сделал веревку из тряпья – простыней, скатертей, кусков материи – и хотел спуститься вниз. Узлы не выдержали. Это был крупный, грузный человек. Разбился насмерть.

В наступившей тишине мягко прозвучал голос Элис:

– Говорят, они как дикие звери. Думаю, это правда в том смысле, что они не любят сидеть взаперти.

Вильям вздрогнул, но не отвел глаз от Ричарда.

– Его все равно нельзя было удержать. Он не сдержал обещания. Никто не станет винить Генриха за это. Ему разрешили встречаться с женой и другими людьми, ему предоставили все необходимое…

– Кроме свободы, – едко прервал его Ричард.

– Будьте благоразумны, – настаивал Вильям. – Он начал бы войну, обещай Генрих мир Дэвиду. Если бы он попал в плен к Дэвиду, его участь была бы не лучше.

– Ты никогда не любил его, – сказал Ричард.

– Да, не любил, как, впрочем, и Дэвида. Я бы предпочел, чтобы старый Ллевелин был менее прозорлив и твердо держался уэльских обычаев. Тогда он просто разделил бы земли между сыновьями и споры между ними избавили бы нас от лишних хлопот.

– О нет, – сердито сказал Ричард. – Все бы повторилось. Раньше или позже один из них обратился бы к Генриху, и тот позволил бы ввязать себя в…

– Это его обязанность и право, – сказал Вильям. – Он – повелитель Уэльса и обязан разрешать споры между своими вассалами.

– Все согласились с этим, кроме уэльсцев, – огрызнулся Ричард и вздохнул. – Впрочем, дело не в этом. Они снова взялись за оружие.

– Что? После смерти Груффида? Как они прослышали?

– И ты еще спрашиваешь об этом, Вильям? Не ты ли писал мне о слухах, известных всем? Что, по-твоему, Груффид собирался делать после того, как спустился бы на землю, – пешком идти или плыть в Уэльс? С этим в одиночку не справиться. Как могло случиться, что охрана не заметила пропажи скатертей и других тряпок? Думаешь, это минутное дело – разрезать их и связать в такую длинную веревку? Без сомнения, не прошло и часа после случившегося, а кто-то уже мчался в Уэльс. Единственное, чего я не могу пока узнать, – кто замешан в этом, и что желал: бегства или смерти Груффида.

– Полагаю, одно могло зависеть от другого, – сказал Раймонд, но тут же запнулся и покраснел, стоило только Ричарду и Вильяму посмотреть на него в упор.

– Да? Ну и… – произнес Вильям.

– Прошу прощения, – сказал Раймонд, – Мне не следовало вмешиваться.

– О нет, – заметил Ричард, – вам не к лицу сначала разжигать наш интерес, а потом прятаться в кусты. Дайте нам дослушать вас до конца.

Вильям тоже ободряюще улыбнулся, и Раймонд поверил, что это действительно интерес, а не раздражение назойливостью юнца, навязывающего свои мысли старшим, с чем он часто сталкивался у себя дома. Но теперь молодой человек говорил не так уверенно, как в начале.

– Мне кажется, здесь возможны два или даже три предположения. Первое – те, кто любил Груффида, не могли смириться с его заточением.

– Маловероятно, слишком их было мало, – пробормотал еле слышно Вильям. Ричард укоризненно покачал головой, но ничего не сказал своему другу.

– Затем те, кто не хотел войны в Уэльсе, либо желал восстановления влияния короля Генриха по согласию самих уэльсцев, а не с помощью английской армии. И, наконец, те, кто очень хочет сохранить свободу действий, которую им давал Дэвид.

Вильям нетерпеливо заерзал на своем стуле, но Ричард бросил на него укоризненный взгляд, и тот попридержал язык.

– Понимаю, к чему вы клоните, – сказал Ричард, – но надеюсь на ваше объяснение. Понятно, те, кто любили Груффида, желали ему жизни и свободы. Продолжайте.

– Из того, что мне стало известно, – заговорил опять Раймонд, увлеченный разговором и не замечавший немой сцены между Ричардом и Вильямом, – можно заключить: если бы Груффид вернулся в Уэльс живым, то сразу собрал бы верных себе людей и выступил против брата. Это вынудило бы Дэвида сразу бросить все собранные им силы против него, отказавшись атаковать англичан. Вторым следствием было бы то, что Дэвид или Груффид, а возможно, оба, обратились бы к королю Генриху за помощью и пересмотрели бы договор в соответствии с желанием короля.

– Стало быть, вы полагаете, король был заинтересован или имел отношение к этой попытке бегства? – спокойно спросил Ричард.

– Святые небеса, нет! – воскликнул Раймонд с неподдельной искренностью. – Я и не думал об этом, – добавил он, виновато посмотрев в сторону Вильяма. – Я просто пытался логически решить эту задачу.

Сказав это, он забил последний гвоздь в гроб, похоронивший его подозрения относительно сэра Вильяма. Доносчик мог подслушать подобный разговор, подумал Раймонд, и дать ему превратное толкование. Разумеется, у Раймонда не было намерения настраивать Ричарда против брата, хотя это легко можно было сделать, основываясь на его словах. К тому же он произносил их уже после того, как Вильям предостерег Элис от вещей подобного рода.

– Я убежден, – сухо сказал Вильям, – если бы король хоть немного был заинтересован в бегстве Груффида, оно могло быть абсолютно безопасным. Зачем простыни и скатерти? Лучше подкуп – тогда Груффид просто вышел бы через дверь или ему, по крайней мере, нашли бы приличную веревку. Вероятнее всего, Дэвид сам хотел освободиться от этого камня на шее.

– То есть, один брат стремился уничтожить другого? – не без отвращения спросил Ричард.

– О, Ричард, вы же знаете – это в семейных традициях уэльсцев. Вы хотите, чтобы я привел примеры? Между Дэвидом и Груффидом никогда не было любви. Дэвид сам заключил Груффида в тюрьму и, как я слышал, содержал его там не так хорошо, как Генрих.

– Он держал его в тюрьме. Но не убивал и не покушался на его жизнь, – мягко сказал Ричард.

– Пока Груффид был в руках Дэвида, тому и не нужно было этого, – сказал Вильям. – Но почему ничего не предпринимали те, кто боготворил Груффида, когда тот был в руках Дэвида? Все стало иным, как только его захватил Генрих. Дэвиду было выгоднее видеть Груффида свободным, чем вставшим на сторону вашего брата.

– Действительно, очень любопытно и примечательно, Груффиду суждено было умереть как раз тогда, когда Дэвид искал способ освободиться от ярма короля Генриха, – добавил Раймонд, пытаясь исправить ситуацию, виновником которой стал сам. – Если бы он не умер, король нашел бы нового правителя для Уэльса. Это третье объяснение и, как мне кажется, наиболее вероятное. Я согласен с сэром Вильямом», был и более легкий путь, пожелай кто-нибудь, чтобы Груффид покинул Тауэр живым. Никто бы не выиграл от смерти Груффида, кроме Дэвида и его сторонников.

Ричард вздохнул и кивнул головой. Для него было большим облегчением узнать мнение беспрестрастного человека, который смог путем логических умозаключений отвести подозрения от брата. Элис не приняла ничьей стороны, но глаза ее с восхищением задерживались на Раймонде. Никакой другой молодой человек не говорил еще так свободно с отцом и Ричардом Корнуолльским, причем так разумно, что они слушали его с глубоким интересом.

– Значит, быть войне, – сказал Вильям, слегка улыбаясь. – Когда мне быть готовым?

Раймонд услышал вздох Элис и посмотрел в конец стола, где та сидела. Но лицо ее было спокойным, а глаза устремлены на блюдо с остатками еды. Оруженосцы Ричарда ходили вокруг стола, с выдрессированной сноровкой наполняя бокалы вином. Граф посмотрел на сидевшую рядом с ним девушку и похлопал ее по руке. И все-таки, даже когда он утешал Элис, его внимание было сосредоточено на Вильяме.

– Ты не дослушал до конца, – сказал он недовольно. – Я говорил тебе, это длинная история. Король Шотландии, подзуживаемый своим чертовым тестем, послал моему брату отречение от повиновения. Заявив, что в Шотландии более нет земель Генриха, и в подтверждение этих слов передвинул свою границу к югу, присоединив земли, понравившиеся ему в прошлый приезд.

– Вы полагаете, это было согласовано между Дэвидом и Александром?

– Бог его знает, но трудно поверить, будто такое совпадение – простая случайность.

Вильям что-то проворчал сердито и пожал плечами.

– Какая разница, спланировано это или нет. Оба вызова должны быть приняты. Разделившись, мы станем слабее, но вместе мы достаточно сильны для них обоих. Теперь скажите мне, с которым из них нам придется драться.

– Ты пойдешь в Уэльс, – сказал Ричард. Выражение недовольства появилось на его лице.

– Я пойду в Уэльс? – отозвался Вильям, тоже нахмурившись, – разумеется, пойду, если вы прикажете, но, сказать по правде, Ричард, я предпочел бы идти с вами.

– Я тоже, – сказал Ричард, – но у меня нет выбора. Уэльскую войну придется вести де Боуну и Клэру.

– Клэру? – изумился Вильям. – Но ведь граф Глостерский не намного старше Раймонда, а де Боун…

– Да, – прервал его Ричард, – поэтому я и сказал, выбора нет. Ты должен идти, и если эти горячие головы попробуют совершить какую-нибудь глупость…

– Но какое дело де Боуну или Клэру будет до меня? – улыбаясь, спросил Вильям.

– Никакого, но если ты не побоишься открыть рот, что очень важно, мои воины и те, кто знает, как дорог ты мне, окажут тебе поддержку, стоит только попросить; действовать же сами по себе они не решатся.

– Быть может, вы и правы, Ричард, но оказываете мне слишком много чести. Я сражался в Уэльсе раньше, но только в качестве оруженосца графа Честерского или в вашем тылу. Думаете, я смогу отличить, где безрассудство храбрости, а где смелый расчет?

– Утешением тебе будет то, что лишь немногие будут знать это лучше, – ответил Ричард. – Нет прежних старых лордов. Мы все новички… Дэвид, сын Ллевелина, не лучше нас. И у тебя есть преимущество: люди низшего сословия, давно живущие и сражавшиеся в Уэльсе, будут высказывать свои сомнения тебе, а не Клэру или де Боуну.

Вильям почесал голову и вздохнул.

– Хорошо, Ричард, я сделаю все от меня зависящее. Мне следует звать еще людей и делать запасы?

– Не надо людей, у де Боуна, полагаю, достаточно, денег тоже. Что касается запасов, я пришлю тебе из Уоллингфорда список управляющих, в чьи обязанности входит обеспечение снабжения из моих крепостей и городов.

– Черт возьми, Ричард, не собираетесь ли вы сделать меня интендантом своей армии?

– Да, – ответил Ричард.

Вильям даже застонал.

– Ричард, пожалейте. Я не вел счетов много лет, а когда и вел, то не очень ловко.

Граф громко смеялся и стыдил своего вассала за попытку взвалить тяжесть ведения счетов на юную дочь. Однако, когда Вильям, защищаясь, заявил, что Элис это даже нравится, Ричард поостыл и пообещал прислать человека, который будет заниматься всей работой по регистрации прибывающего и оплаченного имущества. В обязанности Вильяма будет входить только проверка записей и их подлинности. Говорил граф весело, но в глазах читалось предостережение. Вильям не решился спросить, почему бы Ричарду самому не проверить свои счета. Позднее, когда они обнялись, и Ричард собрался уезжать, граф объяснил, что сам он не собирается идти в Уэльс. Он отправляется за наемниками во Фландрию для войны с Шотландией.

– Все должно держаться в секрете, чтобы не вмешивались французы, – сказал он тихо, – поэтому не распространяйся об этом. Я выезжаю завтра, и у меня нет времени на разговоры с тобой. Вильям, ты что-то скрываешь от меня, но я вижу, какая-то тяжесть лежит на твоем сердце. Могу я помочь чем-нибудь?

– Никто не сможет помочь мне.

– Проклятие! – с чувством сказал Ричард. – Если бы я мог остаться, я развеял бы или разделил с тобой то, что гложет твое сердце.

Вильям улыбнулся.

– Только не эту боль. Она пройдет, Ричард. Она проходила раньше и пройдет опять.

Это было неправдой. Вильяма всегда терзало жгучее чувство любви, хотя бывали годы, когда оно было едва ощутимым. Тяжелейший кризис пережил он в первые месяцы после женитьбы, когда, потеряв интерес к жизни, вернулся на службу к Ричарду и посвятил все свое время достижению качеств, необходимых рыцарю и феодалу. Хотя Мэри никуда не годилась в постели, она никогда не отказывала ему, и он находил выход своим физическим потребностям, бывая в Марлоу. Вдали от дома (а бывал он тут в те годы очень редко), в походе или при дворе Ричарда, он забывал, что женат Многие женщины рады были развлечь Вильяма, ради него самого или как любимца графа Корнуольского.

Глава 7

Когда Элизабет вернулась в Хьюэрли, он испытал новый приступ отчаяния. Она была здесь, рядом с ним, он часто встречал ее. Это напоминало больной зуб, к которому нельзя дотронуться и которым невозможно кусать. Вильям в то время старался подольше жить в Марлоу, будучи не в состоянии заглушить в себе «песню сирены» от ощущения, что она здесь, рядом, и от горько-приятных минут разговоров с ней. Впрочем, со временем наступило облегчение, и приятное пересилило горечь.

На этот раз, думал Вильям, все гораздо хуже. Он не мог ненавидеть Элизабет, как уже было однажды, или считать ее недостижимой, даже неприступной, какой та была, вернувшись в Хьюэрли с двумя сыновьями и, как он знал, с ребенком под сердцем. Теперь Вильям понял, Элизабет все еще любит его, стремится к нему так же сильно, как и он. Он не мог обрести покоя. Вильям считал, будь он поумнее, нашел бы путь к ней, хотя и был согласен с тем, что когда-то Элизабет ему сказала.

У него была возможность увидеть ее, так как на прошлой неделе Моджер приезжал вместе с ней, но их встреча не состоялась, к лучшему это или нет, он не знал. Вильям был в Уоллинфорде, где должен был встретить и отвезти в Марлоу человека, назначенного Ричардом для ведения учета. Ужасно было не встретиться с Элизабет, но еще хуже, быть может, увидеть ее. Элис сказала, они с Моджером приезжали по каким-то делам. Элис было известно: отец предпочитает добрососедские отношения с Моджером. Вильям полагал, что сосед приезжал взглянуть на Раймонда, но зачем» было брать с собой Элизабет? Как ужасно все-таки, не встретился с ней. Может быть… Нет. Он не должен думать об Элизабет.

Визит Ричарда принес облегчение. Несмотря на свои страдания, Вильям чувствовал себя способным выполнить задание, возложенное на него. Правда, Ричард пытался убедить взять на себя ношу еще тяжелее – стать главным управляющим его владений. Вильям всегда отказывался, частично из-за того, что не был честолюбив и никогда не заботился о продвижении в мир знатных людей, но еще более потому, что, если бы согласился, вынужден был бы жить вдали от Марлоу – нет, от Элизабет – все время.

Вдруг Вильям застонал. Он совсем забыл, последний управляющий Ричарда умер перед его женитьбой на Санции. Эта уэльская заварушка, должно быть, знак судьбы, приглашение типа «ты видишь, это не так уж плохо, ну же, соглашайся» на новое предложение Ричарда. Возможно, он и согласится, подумал Вильям. Нельзя все время жить с этой горящей внутри него надеждой. Он должен либо завоевать Элизабет, либо отказаться от нее. Отказаться от нее? Только не это!

Проклятье! Он не должен думать об Элизабет. Ведь не думал же он о ней во время походов – во всяком случае не так много. И почему Ричарду именно сейчас захотелось взвалить на него это дело? Вильям рассмеялся. Кампании – хорошее время для беззаботного веселья, но не сейчас. Вильяму совсем не нравился вид жирного, холеного писаря, прибывшего со списками и письмами от Ричарда. Не нравилась ему и манера, с которой тот отвечал на его вопросы о поставщиках, и уклончивые ответы после долгих расспросов и угроз.

Вильям насупил брови. Нечистый на руку писарь не лучшее подспорье, но, с другой стороны, Ричард, возможно, хотел показать, какими слугами он окружен и как нужен ему честный главный управляющий. Ричард – прекраснейший человек в мире, но и он мог прибегать к уловкам, когда считал это благом для всех. Если этот писарь нечестен, то не стоит проверять и своих людей, подумал Вильям. Подобные вопросы никогда ранее не занимали его. Когда дела Ричарда отнимали у Вильяма слишком много времени, за всем следил смотритель Бикса.

Эту работу следует поручить Раймонду, решил Вильям. Даже если сам он не будет участвовать в пьяных буйствах каждую третью ночь, теряя при этом еще и следующий день, у него все равно не будет времени для своего отряда, особенно если ему придется выяснять детали войны в Уэльсе у прежних вассалов лордов Границы. Вильям вздохнул и свесил ноги с кровати. Так много дел накопилось…

Диккону, военачальнику, и большинству самых опытных латников надлежало остаться здесь, в Марлоу, а некоторым в Биксе. Элис прекрасно справиться с хозяйством, но не сможет защитить его. Большой опасности нападения нет. Вильям был в хороших отношениях с соседями. Однако вокруг орудовали банды мародеров, а Марлоу было богатым владением. Не имело смысла оставлять свои земли в качестве хорошей приманки для набегов разбойников, а ведь так и будет, если станет известно, что хозяин уехал и крепость охраняется лишь молодыми рекрутами.

Если достаточно опытных людей оставить в Марлоу и Биксе, значит, необходимо нанять или обучить новых. Одеваясь, Вильям прикинул свои возможности. Он не особенно стеснен в средствах, но ему не нравилась даже мысль о необходимости тратить деньги на наемников. Близились расходы на свадьбу Элис. Ему не придется думать о деньгах для приданого, ибо ей предназначался Бикс, который станет ее долей наследства, но наряды и угощение требовали значительных расходов. Его доходы уменьшатся на треть, как, только доход от Бикса перейдет к мужу Элис.

Еще одна хорошая мысль – обучить военному искусству своих людей. Много славных ребят в его владениях и на свободных землях, граничащих с Марлоу, а также в самом городе. Эти юнцы, мечтающие научиться овладеть мечом, составили бы неплохой урожай.

Многие из таких же, как Вильям, феодалов не одобрили бы обучение крепостных и всякого сброда, особенно их вооружение. Но у него было другое мнение. Он, разумеется, не возвращал обученных крепостных назад, на землю. Он держал их в крепости или передавал Ричарду, если. они хорошо служили. Некоторые были вознаграждены и были сейчас свободными людьми или военачальниками, добром поминая своего прежнего хозяина.

Со сбродом дело обстояло по разному. Во-первых, они были свободными людьми и после кампании вольны были поступать, как им заблагорассудится. Несколько человек предпочли остаться в небольшом войске Вильяма, пара юнцов присоединилась к наемникам, были и такие, что пристроились по одиночке на службу к разным хозяевам, но в основном они возвращались к своим делам, гордясь приобретенными навыками и готовые в случае нападения на Марлоу составить ядро оборонительных сил.

Вильям оделся, умылся и пошел завтракать. Элис и Раймонд уже были за столом. Они оживленно болтали и смеялись. Вильям смутился, заметив, как светятся их лица.

Черт возьми! Он был слишком занят своими собственными проблемами последние две недели и не заметил, что симпатия между Элис и Раймондом переросла принятые рамки. Раймонд готов был отдать ей свое сердце, забыв о своем положении в доме, но еще легкомысленнее была Элис, которой надлежало ценить себя выше. Ей ничего не стоило образумить молодого рыцаря. Быть может, это и не излечило бы его любви, но подготовило бы к горечи отказа.

К счастью, есть средство немедленно и хотя бы частично взять ситуацию в свои руки. Раймонда можно отправить с Дикконом для набора новых людей, а затем оставить в Биксе для их обучения до сбора в Херфорде. А когда Раймонд уедет, Вильям напомнит Элис, что рыцарь-авантюрист, без гроша за душой, не может быть подходящей парой для девушки с хорошим состоянием.

Но, подумав об этом, Вильям тут же засомневался. А почему нет? Если молодые люди любят друг друга… почему нет? Ему нравился Раймонд. Тесно общаясь с ним эти две недели, он почувствовал уважение к молодому человеку за живость ума, готовность к тяжелой работе, искренний интерес к изучению языка и привычек людей, с которыми он теперь жил. Правда, приданое и красота Элис могло бы поднять ее на целую ступень в обществе. Даже выйдя замуж за Обри, она в дальнейшем стала бы хозяйкой четырех владений, то есть приблизилась к настоящему богатству. Конечно, если ее внимание занимает только Раймонд… Нет. Он не даст дочери испортить свою жизнь. Как только они вернуться из Уэльса, и если…

– Папа! Что ты стоишь столбом, уставившись на нас? – спросила Элис.

– Просто немного задумался, – ответил Вильям, подойдя к столу и взяв из рук Элис кубок с вином.

Она нахмурилась.

– Ты задумывался слишком много раз в последние дни, и, судя по твоему виду, эти мысли не так приятны, как тебе бы хотелось.

– Да, – ответил он и перевел взгляд на дверь, за которой располагался писарь Ричарда, еще не выходивший к столу. Этот тип вечно опаздывал и был ленив, но Вильяму пока не удалось поймать его на чем-либо предосудительном. Элис полагала, что неразговорчивость отца объясняется его задумчивостью, но имела и еще одно мнение на этот счет. Вильям сообщил Раймонду о тех обязанностях, которые ему следует выполнять с сегодняшнего дня, ожидая возражений со стороны Элис, но не дождался их. Не смог он ничего прочитать и по лицу дочери, хотя наблюдал за ней тайком. Элис казалась расстроенной, возможно, даже расстроенной сильнее, чем когда отослали Гарольда, но приняла решение отца, отбросив все остальное как незначительное по сравнению с ожидающими их событиями.

– Ты не пойдешь с необученными людьми! – воскликнула она. – Ах, папа, пожалуйста, не делай этого. Я прекрасно со всем справлюсь. А сэр Моджер всегда придет ко мне на помощь. Не будет его, людей в помощь нам пришлет Элизабет.

– Успокойся, Элис. К тому времени, как мы пойдем в Уэльс, эти люди всему научатся. Вот почему я посылаю Раймонда и Диккона сейчас: их надо набрать и начать обучать. Поход через страну закалит их, а в мелких, незначительных стычках они узнают вкус крови и созреют окончательно. К тому же я возьму нескольких опытных латников для укрепления отряда.

– Но, папа…

– Элис, не заставляй меня напоминать тебе о твоих женских делах. Я не безрассудный молодой глупец и не ищу опасности без необходимости. Уверяю тебя, я позабочусь о готовности моих людей.

Она повиновалась и умолкла. Вильям был очень доволен своим планом. Ему показалось, что, в то время как Элис лишь слегка сожалела о потере своего наперсника, Раймонд выглядел глубоко потрясенным. Вильям видел, как тот посмотрел на Элис, едва услышав, что им предстоит разлука. Надо было, давно надо было, с сожалением подумал Вильям, отослать Раймонда.

Моджер совершенно иначе, нежели Вильям, воспринимал растущую привязанность между Элис и Раймондом. Он искал успокоения всю предыдущую неделю и поэтому был так возмущен увиденным, что чуть не забыл, зачем приехал в Марлоу. Раймонд, соглашающийся с любым высказыванием Элис, определенно был опасен. В данной ситуации избавление от Вильяма ничего хорошего не сулило, так как девушка официально не была помолвлена с Обри и могла прибегнуть к защите молодого рыцаря, которого явно предпочитала его сыну.

Он уже слышал о Ричарде Корнуолльском некоторые вещи, встревожившие его. Все знали, граф защитил нескольких женщин, выразивших нежелание выходить замуж. Поэтому Элис могла бы иметь веские доводы для подобного отказа, если хотя бы малейшее подозрение, касающееся смерти Вильяма, падет на Моджера. Для Элис было естественным отказать в браке сыну человека, подозреваемого в убийстве отца. Кроме того, Ричард мог не пожелать выдать Элис замуж, чтобы самому получать доход от Марлоу и Бикса; или же у него нашелся бы любимчик, которого он пожелал бы хорошо устроить.

Всю дорогу домой Моджер, не переставая, говорил и жаловался Элизабет на беззаботность Вильяма, позволившего столь тесное сближение юного рыцаря-наемника со своей дочерью. Элизабет не отвечала, но сердце ее переполняла нежность. Ей не казалось это беззаботностью. Она понимала Элис лучше, чем муж, и видела, девушка еще не испытала глубоких чувств. Без сомнения, Вильям поручит Раймонду выполнить задание, которое разделит их, не дав делу зайти слишком далеко. Он также не позволит Элис стать женой Обри, а это было бы, по убеждению Элизабет, несчастьем как для ее сына, так и для его дочери. Бедный Вильям! Это так мило с его стороны. Когда Элис выйдет замуж и покинет отчий дом, он останется совсем один.

Как будто поймав ее мысли, Моджер сказал:

– Я должен поговорить с Вильямом об этом. Ему надо немедленно избавиться от этого парня. Он мне совсем не нравится. Я уверен, он шпион короля. Элис не говорила тебе, как долго ее отец собирается отсутствовать?

– Нет, Моджер, – ответила Элизабет. – Думаю, не более недели, в противном случае Элис сказала бы мне.

– Тебе надо получше думать о том, что спрашивать и что говорить. Мне нужен повод, еще раз съездить в Марлоу на следующей неделе. Я собираюсь просить де Боуна прислать Обри на время домой. Пусть тот лучше постарается склонить эту девицу к замужеству или…

Моджер замолчал, почувствовав, как напряглась Элизабет. Она без ума от двух идиотов, которых произвела для него на свет. Лучше никому не рассказывать, как мало от них пользы. Хнычущие придурки, играют в рыцарство, честь и усердствуют только по его настоянию, когда он требует добиваться благоволения у своего сюзерена, как-то: вытребовать у арендатора неаккуратно вносимую им плату или выжать деньги из торгаша, жадного до них. О чем, черт возьми, они только думают? Он нашел им места около столь могущественных людей разве не для того, чтобы они искали выгоду из своего положения? Но Элизабет знать об этом необязательно. Только один раз она открыто проявила неповиновение, и все из-за сыновей. Моджер взглянул на ничего не выражающее лицо жены и вспомнил, как она тогда посмотрела на него. Он почти испугался, но пересилил себя, и вскоре успокоился.

Беда Моджера заключалась в том, что на словах он был смелее, чем на деле. Желая вытребовать сына, он написал письмо его могущественному патрону, но это было не требование, а, скорее, вежливая просьба, пестрящая выражениями: «если это не затруднит Вашу светлость» и «если это не составит неудобств Вашей светлости». Однако Гемфри де Боун не захотел расстаться с оруженосцем, успевшим стать его любимцем за быстроту, ум и напористость; он написал бесцеремонный отказ, сославшись на свою необходимость в услугах Обри.

Это не улучшило настроения Моджера и заставило его . искать повод для поездки в Марлоу, наконец он остановился на идее «сопровождения» Элизабет. Она послушно согласилась на его предложение и достала кусок ткани, цвет которой скорее подошел бы Элис, нежели ей. Моджер с радостью понял, есть возможность сделать Элис подарок, что, безусловно, смягчит ее. На следующий день они отправились в Марлоу сразу после завтрака. Сердце Элизабет трепетало. Она не знала, радоваться ей или опасаться, если Вильям окажется дома.

Вильям был дома. Ему не нужно было ехать вместе с Раймондом и Дикконом за рекрутами. Много дел и здесь. Когда Моджер с Элизабет въезжали во двор, он выходил из конюшни. Выражение лиц Вильяма и Элизабет подтвердило подозрение Моджера: между ними явно что-то произошло. Жена побледнела, а сосед встал, как вкопанный, и посмотрел на нее долгим взглядом. Моджер был бы более удовлетворен, случись это неделей раньше. Он отчетливо осознал: его первоначальный план рухнул. Если бы он убил Вильяма, как оскорбленный муж, то, вероятно, не смог бы женить Обри на Элис. Таким образом, смерть Вильяма от его руки становилась нежелательной.

Поручить это банде разбойников, подобных тем, что убили братьев Элизабет? Не подойдет. Вильям имел общительный характер и, отправляясь на охоту, приглашал с собой всех своих соседей. Удар ножом в городе был бы гораздо лучше. Моджер знал, Вильям частенько захаживал в городе к некоторым шлюхам. Беда была в том, что, вероятно, никто из горожан на это не решится, даже шлюхи или люди их окружения. Все они любили Вильяма.

Эти мысли крутились в голове Моджера, когда он поздоровался с Вильямом. Элизабет объяснила свой приезд желанием увидеть Элис. Вильям судорожно вздохнул и наконец выговорил с трудом:

– Она в замке. Проводить вас?

– Пусть идет одна, – сказал Моджер. – Она знает дорогу, а я хотел бы сказать вам несколько слов об Элис.

Он наблюдал, как нерешительно Вильям сделал шаг вперед, и понял, этот человек горит желанием снять Элизабет с лошади, но боится, что, прикоснувшись к ней, сделает нечто, способное выдать его с головой. Моджер наклонился, якобы поправить стремя, дав Вильяму возможность действовать. Может быть, глупца так опьянит прикосновение к этой дряни, что он уступит на этот раз настойчивости Моджера.

Не подозревая о намерениях Моджера, Вильям действовал решительно, увидев соседа занятого стременем. Одним быстрым движением он снял Элизабет с лошади с противоположной от Моджера стороны. Их глаза с Элизабет встретились, и она медленно пошла в дом. Вильям повел ее лошадь к конюшне, не желая, чтобы Моджер видел пот, бусинками выступивший на лбу, несмотря на пасмурный и холодный день. Когда Моджер спешился и последовал за ним, Вильям уже обрел дар речи.

– Извините, что вам самому приходится вести лошадь, – сказал Вильям. – Конюхи заняты моими боевыми лошадьми. Я изучал их бег, намереваясь подобрать одну для Раймонда – молодого рыцаря, служащего у меня; вы, наверное, помните: его прислал король, для уэльского дела.

Моджер хотел было сказать, что помнит Раймонда и тот произвел на него неприятное впечатление, но вместо этого спросил:

– Какого уэльского дела?

– Вы же сами рассказывали мне о попытке Дэвида отвертеться от договора с королем, – ответил Вильям.

– Это так, но какое отношение к этому имеют лошади для Раймонда?

– Разве вы не слышали, Груффид, сын Ллевелина, умер?

– Нет, не слышал! – воскликнул Моджер. – И все же я не понимаю… о нет, понимаю. Груффид мертв, у Генриха нет никого, кто мог бы ради власти над Уэльсом начать там гражданскую войну, поэтому Дэвид решил будто разрыв договора ему ничем не грозит. Это уже привело к войне?

– Пока нет, но король почти уверен, что приведет. Поэтому он предупредил моего сюзерена, а Рич… граф (очень учтиво с его стороны) предупредил меня. Поэтому набор рекрутов, хотя и не объявлен, но будут очень скоро.

– Генрих поднимет все королевство? – спросил Моджер.

– Не думаю, – осторожно ответил Вильям (он не хотел выкладывать то, что ему было известно о беспорядках в Шотландии, поскольку считал себя недостаточно осведомленным в этом вопросе) и добавил: – Полагаю, нет нужды в большой армии для подавления диких выходок этого выскочки, но меня, несомненно, призовут, так как Генрих обязательно призовет своего брата.

Известие привело Моджера в ярость, и это несколько удивило Вильяма. Он связал этот гнев с желанием Моджера поговорить об Элис. Но, поручив лошадь Элизабет мальчику и взглянув на Моджера снова, он увидел на его лице широкую улыбку. Выходит предположение Вильяма было ошибочным. Действительно, ярость Моджера быстро улетучилась. Все его замыслы теперь решались как нельзя лучше. Нет ничего легче, чем распорядиться жизнью человека во время войны. Противник это сделает по праву. Если же противник не сможет, есть еще дюжина способов совершить убийство и возложить ответственность за него на другого.

К тому же Вильям говорил о необходимости подобрать вторую боевую лошадь. Очевидно, Раймонд тоже отправится в Уэльс. Моджер готов был расцеловать Вильяма за решение всех его проблем. Элис остается совершенно одна в Марлоу. Что может быть естественнее, чем близкий друг и сосед, принесший ей весть о смерти отца с предложением помощи и утешения?

Теперь Моджер понимал, почему де Боун отказался отпустить Обри домой. И, слава Богу, что отказался. Гораздо лучше, если сын приедет после уэльской акции, когда Элис еще будет оплакивать потерю отца и молодого рыцаря, приглянувшегося ей. Вне сомнений, предложи ей Обри в этот момент свою любовь, это будет встречено с благодарностью. Кроме того, не сложно будет следить за девушкой и не допускать ее контакта с сюзереном отца. Замечательно, что Элизабет захватила с собой в подарок материал! Это хорошее начало. Теперь можно поговорить о самой Элис.

– Возможно, меня тоже призовут, – заметил Моджер, вспомнив последние слова Вильяма. – Я рад, что предупрежден.

Вероятность подобного события была ничтожно малой. Поэтому по возвращении в Хьюэрли Моджер намеревался посадить своего секретаря за письмо к де Боуну, в котором он сам предложит свои услуги. То, что Обри находится у графа, вполне объясняет этот поступок. А поскольку Вильям и Моджер были много лет соседями и «друзьями», естественным будет выглядеть желание последнего отправиться вместе на поле брани. Впервые за много лет Моджер увидел свою цель достижимой.

Вильям не расслышал фальши в словах Моджера. Аббатство Хьюэрли редко отпускало рыцарей, служивших ему. Аббатство предпочитало платить откуп, возвращая его сторицей, как компенсацию от самих рыцарей. Однако Вильяму и в голову не приходило думать сейчас об отношении к этим вопросам аббатства. Его разум отказывался воспринимать все, кроме того, что Элизабет сейчас, наверное, наверху, на женской половине. Он соглашался со всем, что говорил Моджер, хотя едва ли понимал услышанное. С трудом выйдя из оцепенения, он удивился, почему ее сопровождает муж. Элис… Моджер что-то говорил об Элис.

– Вы хотели поговорить со мной об Элис? – спросил Вильям.

– Да. Честно говоря, мне не понравилось, как этот ваш новый рыцарь смотрел на нее. Он слишком молод, чтобы доверять ему…

– Я доверяю, – прервал Вильям, почувствовав вдруг желание защитить Раймонда. Вряд ли он отдавал себе отчет в том, что молодой человек нравился ему. – Впрочем, согласен с вами, ему лучше быть подальше, иначе его ждет сильное разочарование. Я отослал его в Бикс обучать рекрутов, которых набираю.

– Не было бы никаких затруднений, – продолжил Моджер, – будь Элис уже помолвлена. Она девушка честная и сможет отвадить любого, если мысли ее будут заняты Обри.

На самом деле Моджер совсем не считал Элис честной девушкой. Мысленно называя ее своенравной сучкой, он был, однако, достаточно умен, чтобы не дать повода отцу, обожавшему свою дочь, заподозрить его в чем-либо.

– Но она так не думает, Моджер, – заметил Вильям. – Знаю, вы считаете меня слабаком, не способным заставить дочь подчиниться. Может, так оно и есть, но ничего не могу поделать. Скажу откровенно: Мэри была хорошей женой, и все же я был несчастен, потому что любил… – Вильям вдруг запнулся и покраснел. Он чуть было не сказал: «Любил другую женщину» ее же мужу. – Я не пожелал бы такого ни за что на свете ни своей дочери, ни Обри, которого тоже люблю.

– Но у вас нет возражений против Обри, не так ли? – уточнил Моджер.

– Вы прекрасно знаете, что нет. Обри хороший мальчик и, думаю, станет прекрасным человеком. Если бы Элис согласилась на этот брак, ничто не доставило бы мне большего удовлетворения, но ведь Элис жить с Обри, а не мне.

– Вы не будете возражать, если я сам поговорю с Элис? У меня есть кое-что для нее от Обри. – Моджер задумался, а затем сказал: – Какой я глупец! Обри прислал мне письмо, он хотел приехать, но не смог. Я не знал тогда, какое дело заваривается в Уэльсе, и почему де Боун не пожелал отпустить его. Обри просил меня передать несколько слов Элис. Я сразу не понял, но, раз он догадывался о войне… Да. Обри всегда был уверен, что обручится с Элис, вы же знаете.

– Нет, я этого не знал, – ответил Вильям.

Было бы чудовищно обречь Обри на то, от чего сам страдал все эти годы. Вильям попытался проанализировать чувства Обри к своей дочери и сравнить их с теми, которые испытывал по отношению к Элизабет, когда они были еще детьми. Он почти готов был поклясться, что не находил ничего похожего, но абсолютной уверенности не было. Вильям относил свою неуверенность на неспособность сосредоточиться. Ведь Элизабет была здесь. Элизабет… Вдруг ему пришло в голову: если Моджер будет занят с Элис разговором о сыне, то он и Элизабет смогут побыть наедине.

– Так могу я поговорить с Элис? Вы разрешите ей проехаться со мной верхом? Очень сложно передавать нежные послания при свидетелях. Кроме того…

– Да, разумеется, – сказал Вильям, у которого от волнения пересохло в горле. – Если Элис согласна, я не возражаю.

План Моджера был прекрасен и осуществился бы вполне, знай он чуть лучше характер своей жены и держи ее подальше от Элис. Девушка еще не полюбила Раймонда, хотя проявления сдерживаемых им чувств так или иначе доходили до нее и уже находили в ней отклик. Бесхитростное проявление страстных чувств от любого более или менее привлекательного молодого человека сразило бы ее. Рассказ о любви Обри устами Моджера не мог быть столь же эффективным, хотя, если Элис будет тронута его лживыми речами, она может согласиться на официальную помолвку.

Элизабет, понимавшая состояние Элис, была абсолютно уверена, ей и Обри не следует делать того, о чем они потом пожалеют. Она не знала, что именно предпримет Моджер, но была абсолютно уверена – Вильям не станет принуждать Элис к помолвке. Поэтому, ее задача – удостовериться тверда ли Элис в своем решении. Элизабет улыбнулась, когда приятно удивленная, но вместе с тем несколько озадаченная Элис вежливо поблагодарила ее за ткань.

– Она подойдет тебе лучше, чем мне, дорогая, – сказала Элизабет, смеясь. – Но ты же понимаешь, ее приобретали не для меня. Она предназначалась Обри. Моджеру нужно было найти какой-то предлог для визита сюда, она им и стала.

– О! – произнесла Элис и тоже рассмеялась. – Вы хотите, чтобы я сделала из нее халат для Обри?

– Нет! – воскликнула Элизабет. – Элис, ты хотя бы немного любишь Обри?

– Конечно, – ответила несколько удивленная Элис. – Почему нет? Я знаю его всю жизнь.

– Это совсем не то, я хотела узнать, – сказала Элизабет. – Ты хочешь выйти за него замуж?

Элис недоуменно посмотрела на нее, на это смуглое тонкое лицо с такими ясными, живыми глазами. Как сказать матери Обри, что не он предмет ее мечтаний?

– Ты не так поняла меня, – поспешила сказать Элизабет, правильно угадав все по выражению лица Элис. – Я совсем не хочу понуждать тебя выйти замуж за моего сына. По правде сказать, не думаю, что вы подходите друг другу.

– Да, – заколебалась Элис, – я люблю Обри, но… но я знаю его так давно… Он мне как брат. Я… я не знаю. Если папа хочет, чтобы я вышла за него…

– Единственное, чего хочет твой отец, – твоего счастья, – уверенно сказала Элизабет. – Поверь мне, Элис, нет ничего страшнее несчастливого брака. Я знаю это! Не позволяй никому, даже отцу, вмешиваться в свои сердечные дела. Я уверена, муж приехал сюда ради вашей помолвки. Не соглашайся, пока не убедишься окончательно, что хочешь провести жизнь около Обри.

– Я совсем не убеждена, – быстро ответила Элис. – Как я могу быть уверена в этом? А Обри?

– Обри? – Элизабет снова улыбнулась. – Обри, правда, старше тебя на несколько месяцев, но во многих вещах он гораздо наивнее. Уверяю тебя, он не хочет жениться… пока. – Она замолчала и задумалась. – Элис, – медленно продолжала Элизабет. – не верь тому, что может сказать Моджер о чувствах Обри. Мне… мне не хотелось бы порочить мужа, но он неразборчив в средствах, когда речь идет о достижении цели и не гнушается ложью.

– То есть вы хотите сказать, Обри не любит меня? – спросила Элис. В ее голосе послышалось задетое самолюбие.

Разные мысли промелькнули в голове Элизабет. Не вредит ли она своему сыну? Не препятствует ли выгодной женитьбе на красивой и умной девушке? Она вспомнила их последнюю встречу. Нет, похоже Обри проявлял склонность к утонченным девицам, требующим обхождения и нуждающимся в защите. Элис раздражала его своей самостоятельностью, хотя нельзя было сказать, что он не любил ее.

– Если ты хочешь услышать правду, то нет, – ответила Элизабет. – Как сестру, подружку, с которой можно и подраться… он тебя любит, да. Но он так молод, и, к тому же, как тебе известно, твой отец смог внушил ему чувство ответственности за тебя, а Моджер способен убедить в том, что ему следует признаться тебе в любви, но… Элис, о любви узнаешь, когда она приходит к тебе. Тебе повезло, отец больше заботится о тебе, нежели о богатстве и своей гордыне. Не позволяй себе делать неосторожные признания. У тебя есть время подумать, прежде чем решиться выйти за Обри. Но если ты обручишься с ним, то не сможешь пойти на попятную.

Элис кивнула. Это был довод, который вполне удовлетворил бы отца, но что-то смущало ее.

– Почему вы так неожиданно завели об этом разговор, Элизабет?

– Потому, что Моджер недавно говорил со мной об этом, а сейчас хочет скрепить все на бумаге. Он даже просил Обри приехать домой, но тот не приехал.

– Не приехал? Но он передал что-нибудь?

Лицо Элизабет просветлело. Она не подумала о том, что получалось, будто Обри знал о намерении своего отца обручить его с Элис и поэтому предпочел остаться. Ей было приятно вспомнить, как посыльный от де Боуна разыскал ее после того, как передал Моджеру письмо своего господина. Он не спеша сообщил ей, что Обри посылает ей уверения в своей любви и преданности. У него все хорошо и он всем доволен. Кроме того, ее сын хотел знать, все ли у нее в порядке. Если бы письмо отца касалось ее, сказал посыльный, Обри просил бы своего господина отпустить его домой, убежденный в том, что такая милость была бы ему оказана.

– Он сообщал о любви только ко мне, – сказала с нежностью Элизабет.

– Понятно, Обри не умирает от любви ко мне, – бросила Элис.

– Да, это так, – согласилась Элизабет и рассмеялась. – Но он не отказывался приехать. Граф Херфордский не отпустил его.

– А, понятно. – Лицо Элис прояснилось, и она тоже засмеялась. Затем, посерьезнев, сказала: – Я об этом не подумала. Конечно, де Боун не мог отпустить своего оруженосца в такой момент. Он будет нужен в уэльской войне.

– Уэльской войне? – повторила Элизабет, побледнев.

– Вы не знаете?! – воскликнула Элис. – Простите меня. Мне не следовало вам говорить, но я подумала… Папа тоже едет.

– И твой отец? – голос Элизабет дрогнул, а глаза расширились.

– Ничего с Обри не случится, – успокоила ее Элис, не очень твердо, – вам не придется беспокоиться о нем, потому что папа будет часто писать мне, вы же знаете его. Он присмотрит за Обри и будет давать знать о нем.

– Да, – нерешительно сказала Элизабет. – Да, конечно. Элис, ты ведь напишешь мне, если не сможешь приехать… как… как твой отец… даже если он ничего не сообщит об Обри. Понимаешь, я… я смогу понять, что происходит.

Негодование охватило Элис. Ей показалось будто прерывистое дыхание и бледность Элизабет лишь в малой степени связаны со страхом за сына. Она решила не торопиться сообщать ей сведения об отце, а ревниво оберегать их от посторонних. В этот момент в комнату вошла служанка и спросила, не соизволит ли она и леди Элизабет спуститься в зал.

Когда они входили в зал, Элизабет старалась спрятаться за Элис, скрывая свою бледность и дрожь. Она услышала голос мужа и тщетно пыталась сообразить, что ей лучше ответить. Но никто на самом деле и не ждал от нее ответа, а она, дрожащая от ужаса, не могла этого понять. Не было ничего нового в том, что Вильям отправляется на войну в свите Ричарда Корнуолльского, и, хотя Элизабет всегда боялась за него, это было ничто в сравнении с ее теперешним состоянием.

Разговор, в котором, к удивлению Элизабет, принимала активное участие Элис, закончился. Элис и Моджер вместе вышли куда-то. Это Элизабет показалось странным, хотя она не верила, что Моджер может обидеть чем-либо девушку. С уходом мужа, она почувствовала облегчение. У нее появилась возможность отдохнуть несколько минут и успокоиться, чтобы спокойно затем смотреть ему в лицо. Элизабет сделала нерешительный шаг к креслу и вдруг почувствовала, что кто-то поддерживает ее.

– Элизабет! – В голосе Вильяма слышалось беспокойство. – Что с тобой?

– Ничего, – прошептала она, – небольшая слабость. Позволь мне присесть.

– Ты так замерзла, – сказал он. – Ты вся дрожишь. От его прикосновения ей стало еще хуже. В Элизабет всколыхнулись такие страх и желание, что в глазах потемнело, а колени подогнулись. Вильям поднял ее и понес, и она инстинктивно обняла его за шею. Потом, когда Элизабет села на кровать, окружающий мир вновь стал реальным и светлым. Вильям попытался разжать ее руки на своей шее и накрыть ее, Элизабет прошептала:

– Не оставляй меня. Я боюсь.

Он сел на кровать рядом с ней.

– Чего? В моем доме, чего ты можешь бояться, Элизабет?

Лежа она чувствовала себя лучше. Страх еще не прошел, но внешние его проявления исчезли. Она отпустила шею Вильяма, но теперь крепко сжала его руки.

– Мне уже лучше, – сказала она ему. – Уложив меня, ты сделал все, что было нужно. Теперь позволь мне немного отдохнуть.

– Но что тебя так расстроило? – спросил Вильям взволнованно, и вдруг ужасная догадка мелькнула в его голове: Элизабет была с Элис. – Это Элис сказала тебе что-нибудь плохое?

– Элис? Ты рассказал Элис, что… что…

– Я ничего не рассказывал Элис, да в этом и нет необходимости. Она очень умна. Элизабет, если эта дерзкая чертовка сказала что-нибудь обидное для тебя после всего доброго сделанного тобой для нее, я сдеру с нее шкуру ремнем.

– Нет! – Элизабет глубоко вздохнула и покраснела. – Я не думала, что она знает о… о нас.

– Знает – слишком сильно сказано, но догадывается определенно… – Она все еще держалась за него, и тепло ее ладоней, казалось, растекалось по всему телу. – Но что случилось, какие именно слова расстроили тебя?

Глава 8

—Элис мне сказала, ты отправляешься на войну в Уэльс.

Элизабет всматривалась в его дорогие, такие знакомые черты, ставшие вдруг поразительно ясными, будто видимые впервые. Он не был красив, как герой романа или, например, Моджер. А эти странные длинные загнутые ресницы, которые теперь скрывали его глаза… Ей хотелось смеяться, но в то же время она едва удержалась от того, чтобы не наклонить его голову и не поцеловать их. При мысли о поцелуе Элизабет перевела взгляд на его губы и задрожала.

Почувствовав ее дрожь, Вильям повернул голову, и его глаза потемнели от страсти. Он не отважился сделать ни одного движения. Он уже уговаривал Элизабет в тот раз, в Хьюэрли, и она отказала ему. Но Вильям не мог не видеть желания на ее лице так же ясно, как оно было видно на его собственном.

– Да, я уезжаю в Уэльс, – сказал он хриплым голосом.

– Когда?

– Через несколько недель. Мне нужно собрать побольше людей. Я не могу оставить Элис без защиты.

Они пристально смотрели друг на друга, не вполне отдавая себе отчет в том, что было сказано. Ладони Элизабет скользили по рукам Вильяма, поглаживая их. Он не шевелился, но его дыхание стало неровным, и он закрыл глаза. На длинных ресницах что-то заблестело. Слезы? Это было больше, чем Элизабет могла вынести. Она наклонила его голову, и их губы соединились. Но тотчас Вильям пришел в себя.

– Я не могу вынести этого, – сказал он. – Я не могу принадлежать тебе и не могу обладать тобой. Я мужчина, а не гримасничающая обезьяна, которая вздыхает по сиянию глаз своей хозяйки или по перчатке с ее руки. Я мужчина! Я хочу тебя! Я хочу умереть!

– Вильям! – воскликнула Элизабет. Он отвернулся.

– Слава Богу, что я отправляюсь в Уэльс. Благодарю Бога за это. Может быть…

– Вильям!

Он хотел сказать, что, может быть, находясь за сотню миль от нее, сможет наконец выспаться, но Элизабет истолковала его слова, как желание умереть. Вильям может попытаться найти смерть в бою. Подобная мысль никогда не приходила ему в голову – не' – потому, что его крик отчаяния был неискренним. Просто, он предал бы своих людей и Ричарда, забыл свой долг перед дочерью, если бы позволил убить себя. Вильяму никогда не приходилось облегчать свою боль за счет забвения долга. Но Элизабет потерявшая сейчас ясность мысли, не понимала этого.

Ощущение обреченности, огромного несчастья, которое охватило ее, когда Элис впервые заговорила с ней об уэльской войне, вернулось. Нужно было предотвратить несчастье, предпринять что-нибудь. Бесполезно уговаривать Вильяма не уезжать; его долг, то, как он говорил об отъезде, доказывали Элизабет: любые попытки в этом направлении бессмысленны. Единственное, что она смогла придумать – это окрылить его надеждой, которая приведет домой. Элизабет подошла к нему и взяла за руку.

– Вильям, я люблю тебя.

– Ты говоришь так для того, чтобы мне было легче? – пробормотал он.

Вильям не отстранился и не посмотрел на нее, а его рука оставалась неподвижной под ее пальцами. Элизабет видела только густую бороду, опущенные уголки его чувственного рта, широкие скулы, блестящие кончики загнутых вверх ресниц.

– Закрой дверь, Вильям, – сказала она нежно.

На мгновение он застыл. Потом повернул к ней голову.

– Элизабет?

Она не ответила, только отпустила его и сделала движение рукой к узлу своего платка. Это безумие, подумала она, подвергать опасности жизнь Вильяма, мучить его и себя ради человека, которому от этого не будет никакого вреда, кроме уязвленного самолюбия. Нет, даже и этого не будет, поскольку он никогда ничего не узнает. Никакого вреда ни одному живому созданию во всем мире, а для нее и Вильяма это нечто большее, чем надежда на спасение…

И если это грех в глазах Господа, он, сама добродетель, иона, само милосердие, будут поняты и пропущены.

Вильям не сделал ни одного движения, пока она не распустила волосы. Со вздохом, похожим на рыдание, он пошел в переднюю комнату, закрыл дверь и запер ее на засов.

Возвращаясь, Вильям опять замер на пороге спальни. Элизабет уже сняла не только платок, но и верхнее платье. Линии ее стройного тела явственно проступали под тонкой рубашкой. Застигнутая врасплох, Элизабет не стала изображать стыд или испуг. Она нежно улыбалась, глядя в жаждущие глаза, которые, казалось, пожирали ее, и прекрасно сознавала, что именно остановило Вильяма.

– Иди же, – сказала Элизабет. – Ты знал, что я худа, но, надеюсь, не так ужасна, чтобы превратить тебя в камень, как Медуза.

Глаза Вильяма засверкали. Несколькими крупными шагами он преодолел расстояние, разделявшее их, и прижал Элизабет к себе.

– Может быть, не всего, – засмеялся он, – но одну часть моего сердца ты уже превратила в камень. – Он зарыл свое лицо в ее волосы. – Я не знаю, кто ты в глазах других, Элизабет, но для меня – самое прекрасное создание на свете. Ты прекрасна, любимая. Смотреть на тебя – рай и ад одновременно, поэтому я радуюсь и горю огнем.

У Элизабет перехватило дыхание. Вильям никогда не говорил ей подобных слов. Прежде они были слишком молоды, слишком уверены в долгой жизни, чтобы возникла необходимость в таких словах. С другой стороны ее нельзя было назвать совершенно неопытной в сексуальном отношении. Они с Вильямом достаточно экспериментировали до того, как их разлучили. Однако сексуальное наслаждение Элизабет, казалось, застыло на этой отметке. Моджер считал ее холодной и не сомневался в этом. Его небрежные попытки подготовить жену к совокуплению не приводили ни к чему, кроме отвращения, и сам акт превращался в нечто, требующее стоицизма, вроде порки.

Но Элизабет никогда не переносила свое отвращение к совокуплению с Моджером на совокупление как таковое.

Поэтому слова Вильяма – больше, чем слова, доказательство его страсти – так возбуждающе подействовали на Элизабет.

– О, Вильям! – вздохнула она, целуя его шею и ухо.

Он сказал что-то, но Элизабет не расслышала. Его руки стали ласково гладить ее тело. Затем он попытался снять с нее рубашку, которая мешала прикоснуться к коже Элизабет. Она была готова, даже желала снять ее, и, как только это сделала, сразу задохнулась в объятиях Вильяма. Грубая шерсть его плаща коснулась нежной кожи груди и живота.

Это неудобство следовало исправить – Вильяму нужно было раздеться. Элизабет наблюдала с нарастающим возбуждением, как обнажается его крепкое тело. Она не думала о том, что раньше без малейшего возбуждения смотрела много раз на обнаженных мужчин.

Элизабет вообще не думала ни о чем, а только усиливала их обоюдное желание прикосновениями и поцелуями. Сняв, обувь и чулки, Вильям вновь крепко обнял ее, и Элизабет сделала инстинктивное движение бедрами, от которого Вильям задохнулся. Он поднял ее и понес к кровати, но на полпути наклонился и начал целовать груди и соски любимой.

Элизабет кусала губы, чтобы не закричать от возбуждения. Она стонала и трепетала в руках Вильяма, покусы вала его шею, пыталась достать гениталии, но не могла. Она, задыхаясь, произносила его имя и слово «пожалуйста», чувствуя, что умрет, если тотчас не получит удовлетворения нестерпимому желанию, овладевшему ею.

Вильям чувствовал себя соответственно. Его жена была пассивным партнером, никогда не отказывающим, но и не показывающим какого-либо удовлетворения, хотя, утолив свою страсть, Вильям честно пытался доставить ей удовольствие. Кроме скучной уступчивости Мэри, Вильям знал только практичные ласки шлюх. Поэтому поведение Элизабет было новым для него и настолько возбуждающим, что он почти потерял контроль над собой. Он знал, Элизабет готова к близости. Вильям хотел положить ее на кровать и взять, но не мог. Как только он брал в рот сосок, Элизабет начинала извиваться и стонать. Как только ее спина касалась кончика его затвердевшего копья, горячий поток удовольствия разливался по всему его телу.

Вильяма охватила такая сильная дрожь, что он опасался уронить Элизабет Наконец он положил свою ношу на кровать и лег на нее сверху Она вскрикнула, когда Вильям вошел в нее. Он прекратил толчки, боясь причинить ей боль, но Элизабет стала помогать ему, и он продолжал в предвкушении полного удовлетворения своей страсти.

– Подожди! – вскрикнула Элизабет, решив, что его вздохи означают конец. – Подожди меня! Подожди!

– Тише, – успокаивал он, целуя ее. – С тобой не зеленый юнец. Не торопись, доверься мне.

Она подчинилась, и Вильям сдержал слово. Через несколько минут он заглушил ее крики и свои стоны, припав ртом к рту Элизабет. Кончив, Вильям долго не хотел выходить из нее, сознавая, – это может уже никогда не повториться. Он приподнялся на локтях, чтобы Элизабет было легче, одновременно прикрывая собой и тем самым сохраняя тепло.

Ее волосы были в беспорядке, но глаза, похожие на застывшую воду, светились удовлетворением.

– Я никогда не знала.. – шептала она. – Не знала…

Вильям был изумлен. Он поднял голову повыше. – Ты хочешь сказать, что все эти годы…

– Не так уж много лет. Он никогда не приходил ко мне после зачатия Джона… и можешь быть уверен, я не звала его. Он думает, я холодная…

– Холодная? Вот идиот!

Элизабет улыбнулась: такая страсть прозвучала в голосе Вильяма!

– У каждого свой вкус, – сказала она. – Уверяю тебя, мне все равно, что он обо мне думает, лишь бы оставил меня в покое.

– Слава Богу и за это, – проворчал Вильям.

– Тебе не нужно бояться, любимый. Есть только ты. Я не переживу его прикосновения. Никогда!

Элизабет не сомневалась в своих словах. Она была уверена, что говорит правду. Однако если бы Элизабет была столь же любимой и прекрасной в глазах Моджера, как в глазах Вильяма, может быть, она и не сохранила бы в. памяти свою детскую влюбленность – разве только как приятное воспоминание. Она могла читать то, что Вильям думает о ней, по его лицу, и находила себя все более привлекательной. Это была новая оценка ее стройных бедер, нежной смуглой кожи, небольших грудей, таких же крепких, как у только что созревшей девушки.

Вильям тоже не сомневался в правдивости слов Элизабет. Ее отношение к нему было достаточно очевидным, а сознание того, что он был первым – единственным! – мужчиной, доведшим Элизабет до оргазма, железными узами приковывало его к ней. Горько сознавать, что он потеряет ее, как только они расстанутся. Радость и горечь побудили Вильяма возобновить ласки.

– Нет, Вильям. У нас нет времени.

– У нас ничего нет, – ответил он. Глаза Элизабет наполнились слезами.

– Для тебя все случившееся ничего не значит? А для меня – это все. Позволь мне встать, Вильям.

– Ради Бога, не сердись, Элизабет. Ты же знаешь, я не это имел в виду… только то, что не смогу перенести разлуку с тобой. Не успев соединиться, мы должны пойти разными путями.

– Позволь мне встать, – повторила она мягче и погладила его по щеке. – Если я не встану, то испачкаю постель. Не надо давать твоим слугам и дочери доказательство того, что я шлюха.

– Никогда не говори так!

Вильям быстро встал. Элизабет тоже поднялась, потрясенная выражением его глаз.

– Вильям…

– Ты так думаешь? – спросил он с дрожью в голосе. Ты так думаешь о том, что я с тобой сделал?

– Нет! – она обняла и поцеловала его. – Вильям, посмотри на меня. Разве я выгляжу пристыженной? Ты подарил мне драгоценность, которую смогу носить в своем сердце, радость, которая будет облегчать трудные дни жизни Прости, любовь моя. Я так не думаю, но так скажут другие.

– Почему тебя должно волновать, что скажут другие? – проворчал он. – Ты думаешь, я не смогу защитить тебя?

Элизабет вздрогнула. Он мог защитить ее от двадцати лет жизни с Моджером, спасти их всех от мучений, если бы смог до конца сопротивляться намерению своего отца, но она не произнесла этого вслух. Двадцать лет уже прошли, а горькие слова унесли бы радость, охватившую их, несмотря ни на что. Элизабет поцеловала Вильяма еще раз и поспешно стала одеваться.

Некоторое время он грустно наблюдал за ней. Ее движения были так грациозны, что его раздражение вскоре прошло. Пожалуй, единственный недостаток Элизабет – слишком большое внимание тому, «что скажут другие». Ей не хватало мужества, и «что скажут другие» было, без сомнения, одним из средств заставить ее выйти замуж сразу по приезду в Илмер. «Подумай, что скажут другие, если ты вернешься домой незамужней», – должно быть, говорили ей женщины.

Элизабет одевалась быстро и уже застегивала пуговицы на платье, в то время как Вильям только потянулся к своей одежде.

Наконец он тоже оделся и сидел теперь, нахмурившись.

– Если тебя так мало интересует Моджер, как говоришь, почему же так боишься? Пусть узнает о нас. Он не сможет сделать тебе ничего плохого в моем доме, разве только отречется от тебя. И не пой мне умных песен о своих сыновьях. По правде говоря, они не любят отца, а тебя любят… и меня немного. Они скоро…

– Им не доставит удовольствия, если их мать назовут шлюхой. Вильям, остановись! Разве ты сможешь защитить меня, когда будешь в Уэльсе?

– Уэл…

Прерванная речь, испуг в глазах подсказали Элизабет: он забыл о приближающейся войне, забыл обо всем, кроме нее. Она ощутила глубокое удовлетворение, тут же сменившееся страхом за него. Вильям обнял ее, вывел в переднюю комнату и усадил у огня, затем отпер и осторожно приоткрыл дверь. Если никто не пробовал открыть ее, могло показаться, будто он лишь прикрыл дверь, чтобы из зала не проникал холод. Когда Вильям вернулся и встал перед Элизабет, его лицо было мрачным.

– Какой же я дурак! – сказал он с горечью. – Я забыл! Я совершенно забыл об этом глупом уэльском деле! О Боже! Элизабет, поверь, я не подумал… Что же нам делать теперь?

– Ничего. Ты мог забыть, но я – нет. Просто… испугалась. И не хотела отпускать тебя, ничего не оставив себе. Все, что я сделала, я делала, отлично понимая последствия. Ты не отвечаешь за меня, Вильям. Я взрослая женщина.

– Не отвечаю?! Да ты в уме?! Конечно же, я в ответе за любую неприятность, какая из этого может выйти. Я… о Боже! Я не могу даже написать Ричарду и попросить его найти другого человека, способного выполнить обязанности, возложенные на меня. Он во Фландрии… – Тут Вильям запнулся и закрыл было рот, но тайна уже слетела с его языка. – О Господи, – простонал он, – ты ничего не слышала, Элизабет! Где находится Ричард, не должен знать никто, кроме моих.

– Уже забыла, – спокойно ответила Элизабет. – Я правильно поняла – у тебя какое-то специальное задание в Уэльсе?

– Да. Это не секрет, но… но я предпочел бы, чтобы ты не говорила об этом Моджеру.

– Я никогда не говорю с ним ни о тебе, ни о том, что ты мне рассказал. – Элизабет приподняла брови. – Почему ты решил предостеречь меня? Неужели ты перестал доверять мне?

– Я, кажется, не способен ни о чем думать, – вздохнул Вильям. – То, что мы с Ричардом друзья – вещь довольно безобидная, но я обнаружил, став известной, она порождает зависть и… врагов. Люди просят его о милостях, которые, я знаю, он не хотел бы оказывать, но сделал бы это из любви ко мне. Однако я не могу просить его о чем-либо, не могу. Так же, как и просить за кого-то. Понимаешь ли ты меня? Воспользуйся я нашей дружбой, мы с Ричардом перестанем быть друзьями.

– Да, понимаю.

Слезы навернулись на глазах Элизабет. В этом и было различие между дружбой и браком – брак создан для того, чтобы давать и брать. Но все это потеряно навсегда для нее и Вильяма.

– Что с тобой, любимая? – спросил Вильям, опустившись на колени перед ней. – Хочешь, увезу тебя в Бикс? Нет, это будет хуже, чем Марлоу, раз я уезжаю… В Уоллингфорд? Человек Ричарда будет охранять тебя, пока я не вернусь. Ты не будешь там одна. Я думаю, графиня… нет, возможно, она уедет к своей сестре… Графиня! Элизабет, я могу отвезти тебя во владения Санции.

Улыбаясь сквозь слезы, Элизабет наклонилась и остановила его, поцеловав в губы. Она добилась своего: теперь Вильям вернется из Уэльса живым и здоровым. Более того, мальчик, покинувший ее когда-то, стал мужчиной. Он думает прежде всего о ее безопасности, а уж потом обо всем прочем. Говорит, что не воспользуется дружбой с Ричардом Корнуолльским, но тут же хочет навязать молодой жене графа свою любовницу или оставить ее в Уоллингфорде. Граф превратится в пособника, если Вильям умыкнет жену у своего «добропорядочного» соседа.

– Не будь глупым, Вильям, – проворковала Элизабет, неохотно прерывая поцелуй. – Все, что я говорила тебе в Хьюэрли, – правда. Я не люблю Моджера, но он не заслуживает того, чтобы я его бросила и опозорила. И даже если ты прав, а мальчики когда-нибудь смогут простить меня за…

– Не произноси это слово опять! – воскликнул Вильям, поднимаясь на ноги. Его глаза неестественно заблестели.

– Какое слово? О… Нет, но…

– Развод, – сказал Вильям твердо. – Мы найдем невинный повод. Это не слишком трудно. Ричард попросит Бонифация, архиепископа Кентерберийского, дать согласие, и…

– Вильям! – Элизабет встала и взяла его за руки. – Моджер ни за что не согласится, если я ему не отдам Хьюэрли. Я люблю тебя всей душой и телом, но не могу поступить так с моими людьми. Он разорит их и все поместье.

Этого Вильям не учел и стоял теперь, покусывая губы и пытаясь найти обходной путь.

– Я мог бы откупиться, – сказал он, наконец. – У меня не так много денег, но Ричард одолжит, если попрошу. Я мог бы…

Элизабет прервала его речь очередным поцелуем. Внутренне она вздрогнула от того, что Вильям готов влезть в долги, лишь бы добиться ее. Гордость пересиливала страх. Приятно быть желанной.

– Ты ничего не можешь сделать сейчас, – сказала она, как только их губы разъединились. – Когда вернешься из Уэльса, мы обсудим это еще раз.

Ее голос звучал спокойно, но при упоминании Уэльса дрожь прошла по телу, а глаза на мгновение потемнели. Вильям усадил Элизабет в кресло и склонился перед ней.

– Ты боишься, – прошептал он. – Я не могу оставить тебя Моджеру, одну. Я… я напишу Ричарду и…

Прежде он даже представить себе не мог, что сможет отказаться от возложенного на него дела и тем самым, возможно, лишится доверия своего повелителя. На мгновение радость пронзила сердце Элизабет, нашедшей, казалось, способ спасти его от предстоящих боев, но забвение долга – хуже смерти, и в этом будет повинна она.

– Я не боюсь Моджера, – сказала Элизабет. – Я боюсь войны и в этом нет ничего нового.

– Так входите же, – послышался голос Элис через открытую дверь.

– Я не хотел бы мешать старым друзьям, – как-то бесцветно ответил Моджер.

– Не будьте глупцом и заходите, – резко сказала Элис и тут же поправилась: – О, прошу прощения, сэр Моджер, но, если бы папа хотел уединиться, то запер бы дверь. Он часто прикрывает ее, чтобы не уходило тепло.

Элизабет улыбнулась, посмотрев на ошеломленного Вильяма. Элис откровенно лгала совершенно невинным и естественным образом, чего отец никогда раньше не замечал за ней. Предупреждение Элис гарантировало Моджеру, что тот не услышит и не увидит ничего предосудительного, поэтому он решился распахнуть дверь, за которой обнаружил улыбающуюся жену, сидящую лицом к двери, и Вильяма, вид которого едва ли можно было назвать доброжелательным.

– Я слышал, ты заболела, Элизабет, – произнес Моджер. – Рад видеть тебя в добром здравии.

– Я не больна, – ответила жена. – Мне стало дурно, и я даже ненадолго потеряла сознание. Сэр Вильям тоже посчитал меня больной, поэтому, как только мне стало лучше, привел сюда – тут теплее.

Это была чистая правда. Элизабет, предпочитала не лгать Моджеру, тем самым избегая необходимости запоминать ложь и не допуская возможности изобличить себя.

– Но что с тобой случилось? – спросил Моджер.

Его голос был мягким, но Элизабет видела – муж вне себя от гнева. Она вдруг поняла, почему он уходил с Элис – пытался уговорить ее обручиться с Обри. Если девушка была неосторожна, и Моджер догадался, что Элизабет предостерегла… Он убьет ее! Элизабет побледнела и ничего не ответила, позабыв о вопросе. Она не заметила, как вздрогнул и покраснел Вильям, зато это разглядела Элис.

– Это моя ошибка, – сказала она резко и язвительно. – Я забыла обычай вашей семьи, сэр Моджер: держать женщин в неведении подобно мусульманским рабыням и рассказала леди Элизабет о войне в Уэльсе.

– Элис! – воскликнул Вильям, пораженный ее тоном и непочтительностью.

– Мне искренне жаль, – продолжала Элис, своим поведением как бы оправдывая реакцию отца. Ее голос смягчился: – Я забыла также, что Обри у графа Херфордского и его положение не безопасно.

– Я не собирался держать свою жену в неведении, – прорычал Моджер, перенося свой гнев с Элизабет на «эту избалованную сучку», – я сам ничего не знал.

Эта перепалка дала Элизабет время на размышление. Элис, решила она, никогда не выдаст ее Моджеру, потому что никогда не любила его. Лучше ей с мужем сейчас уехать, пока ничего не случилось. Элизабет встала.

– Я хотела бы вернуться домой, пожалуйста, – сказала она. – Мне нужно написать письмо Обри.

Вильям вышел из оцепенения и приказал слуге привести лошадей сэра Моджера из конюшни. Обри! Но Элизабет ни разу не упомянула о мальчике в связи с войной в Уэльсе, только когда они говорили о…

Прощаясь, Вильям долго просил прощения за то, что задержал их. Это выглядело очень естественным. Но он не сможет вернуться к прежним отношениям с Элизабет. Он узнал ее тело. Что если Моджер… Нет, Элизабет сказала, муж не прикасался к ней много лет, и была еще эта женщина – Эмма. Вильям вздохнул. Слава Богу! Он вспомнил и слова Моджера о том, что его самого призывают в Уэльс. Странно…

У Вильяма не было времени на раздумья: Моджер стоял рядом и произносил обычные в подобных случаях слова. Вильям слушал со вниманием, боясь совершить какую-нибудь глупость. Когда он обернулся к Элизабет, желая помочь ей сесть на лошадь, то понял, что опоздал. Она была бледна, очень бледна и это совсем не удивляло Вильяма. Он чувствовал, его сердце готово вырваться из груди.

Вильям ворочался на своей постели и с тоской думал о том, что даже сотня или тысяча миль, отделяющие его от Элизабет, не помогут ему заснуть. Расстояние не могло приглушить эту чарующую «песню сирены» – страстное желание близости с ней. Он не испытывал потребности физической близости – в лагере было достаточно проституток, но Вильям не хотел того, что было не лучше сосуда, в который можно опорожниться, как в ночной горшок.

Глава 9

Хорошо еще, что здесь, с армией, нет Ричарда. Вильям не верил в возможность своего участия в обычных развлечениях сюзерена, занимающих значительное место в лагерной жизни. Он радовался возможности сослаться на свою занятость, когда другие вассалы собирались повеселиться в городе.

Ему не было необходимости быть слишком занятым. Счета мог проверить и Раймонд. Очевидно, широкомасштабные военные поставки были как раз тем, что Раймонду по вкусу Раймонд… Вильям опять тяжело перевернулся.

Раймонд несчастлив. О, как он наслаждался войной! Он восхищался двумя небольшими сражениями, которые у них были. Возможно, Раймонд чересчур отважен, но он сильный воин и уверенно обороняется, не проявляя ложного геройства.

Раймонд ворочался с боку на бок, как и Вильям. Они делили одну палатку из-за удобства и экономии, и слишком часто, когда Вильям бодрствовал, то мог слышать, что Раймонд тоже не спит. Недавно появился другой симптом беспокойного состояния юноши – посмотрит грустными глазами на Вильяма, скажет «Сэр…» и замолчит. А если Вильям, пребывая не в духе или в задумчивости, спросит «Да, что?», вспыхнет и покачает головой: «Ничего. Извините, сэр…».

Израненное сердце Вильяма сочувствовало Раймонду. Как это тяжело: столько уже потеряв, не получить в награду женщину, которую любишь. Голодный блеск его глаз, когда из Марлоу прибыл посыльный с письмом от Элис, был душераздирающим. Почему Раймонд не может получить Элис, снова и снова спрашивал себя Вильям. Дочь, казалось, отчасти склонялась к этому. И уж, конечно, она окончательно отвергла в душе Обри, хотя, как призналась Вильяму, и не сказала об этом в разговоре с сэром Моджером, поскольку отказывать – дело отца.

Это известие заставило Вильяма отправиться в Херфорд на два дня раньше, чем его отряд, чтобы иметь возможность наедине обговорить все с Обри. Беседа стала только каплей в череде неудач. Обри, застенчивый, но гордый, признался, что не более стремится к Элис, чем та к нему.

– Я не знаю почему, сэр, – сказал мальчик, вспыхнув, – ведь она самая красивая девушка, какую я когда-либо видел, но… но…

– Не волнуйся, Обри, – ответил Вильям, облегченно вздохнув, ведь сын Элизабет, которого он любил, как своего, не будет страдать. – Я только рад, что вы с Элис думаете одинаково. Я был бы рад видеть тебя своим сыном но, полагаю, в данном случае не теряю ничего. Надеюсь, ты будешь любить меня, даже если нас и не соединят кровные узы.

Прозвучавший ответ полностью удовлетворил Вильяма но три дня спустя Обри пришел, ужасно бледный, просить его не рассказывать отцу об их разговоре, то есть о признании в том, что не любит Элис. Вильям успокоил Обри, так как признание по существу никак не влияло на вопрос о браке. Он опечалился бы, узнав, что мальчик страдает, но ни при каких обстоятельствах не собирается форсировать замужество дочери. Обри не стоит беспокоиться. Это дело Вильяма поладить с Моджером, и он легко может сделать это в интересах Элис, даже не упоминая имени сына Элизабет.

Так оно и было, но Вильям обнаружил, что не может сказать Моджеру об отказе, который, как он полагал, того огорчит и разочарует. Это уж слишком – сначала отвергнуть его сына (ибо это будет выглядеть так, раз Обри не может заставить себя публично признаться в своей нелюбви к Элис), а затем отнять у него жену. Стоило его мыслям вернуться к Элизабет, Вильям громко застонал.

– Вы заболели, сэр? – послышался озабоченный голос Раймонда.

Вильям опять едва не застонал.

– Нет, – сказал он, – спи, ради святой Марии.

Ответа не последовало, но Вильям знал, что Раймонд наблюдает за ним в темноте, и добавил:

– Я ел и пил только из наших запасов. Меня не тошнит и у меня ничего не болит. Спи.

Была и другая загадка. Две недели назад, когда они еще стояли в Херфорде, Вильям вернулся после охоты с графом и несколькими близкими друзьями и обнаружил в своей палатке жаркое и гуся с гарниром. Подарок не удивил его. Когда мужчины получают посылки из дома от любящих жен, они часто делятся с друзьями. Он не стал есть, поскольку был приглашен на обед в замок, но в спешке забыл оставить записку, чтобы Раймонд съел все. Потом кто-то из них забыл закрыть вход в палатку, и когда Вильям вернулся, то споткнулся о тело мертвой собаки.

Она могла умереть от чего угодно. Собака была бродячая, грязная и худая. Но странно, никто не пришел и не признался, что это именно он прислал гуся. Вильям не проявил любопытства, а Раймонд обошел весь лагерь с благодарностью за подарок, но никто на нее не откликнулся. Это усилило подозрения Раймонда, и он рассказал о них Вильяму. Тот посмеялся над ним: есть ли кто-нибудь во всем мире, желающий его смерти?

Ни один из них не мог ответить на этот вопрос. Тело собаки было выброшено вместе с недоеденным гусем. Случай был подозрительный, но подозревать было некого, кроме писаря Ричарда. Вильяму он не понравился сразу, но в его записях не было никаких неточностей. Нелепо подозревать его, поскольку он явно не мог быть замешан в двух других инцидентах. Это только случайности в лагерной жизни, убеждал себя Вильям.

Личные ссоры часто вспыхивали в армии, и вовлеченные в них люди бывали порой так возбуждены, что иногда обрушивались на того, кто пытался их приструнить. Вильям с Раймондом как раз отправлялись на турнир и поэтому были вооружены, но все равно едва избежали худшего. Там было только четыре человека, когда они спешились и решили вмешаться, но откуда-то появилось еще несколько. Поднялся шум, но подмога подоспела вовремя, сумев быстро расшвырять всех, за исключением тех, кого они с Раймондом успели убить или ранить. На этом дело и кончилось.

Затем стрела, попавшая Вильяму в левую руку. Это уже труднее поддавалось объяснению. Стрела была уэльской, но теперь многие англичане использовали уэльские луки, поскольку из них легче попадать в цель и обращаться с ними проще, чем с арбалетом. Маловероятно, что одинокий уэльский лучник мог оказаться вблизи английского лагеря. Несколько дюймов правее, и Вильям был бы убит. Раймонд настаивал на попытке умышленного убийства, но Вильям не верил. Ни у кого не было причин убивать его, за исключением пожалуй Моджера.

Вильям опять едва не застонал, но вовремя вспомнил о Раймонде и сдержался. Это не мог быть Моджер. Тот еще не знает, что у него есть основания ненавидеть соседа. Не может знать. Его поведение по отношению к Вильяму не изменилось. В действительности у Моджера есть очень серьезная причина желать Вильяму долгой жизни. Ведь пока тот не отверг возможный брак между Элис и Обри, Моджер должен думать, что Вильям по-прежнему поддерживает его. Смерть Вильяма убила бы надежду на этот союз. Ричард, без сомнения, найдет лучшую партию для Элис.

Все это просто нелепо, сердясь на себя, думал Вильям. Никто не хочет его смерти. Бог знает, отчего сдохла та собака, – быть может, просто объелась; драки в лагере бывали ежедневно; стрела, без сомнения, была выпущена каким-то безмозглым идиотом, обезумевшим от страха за свой промах и поэтому спрятавшимся. Вильям никогда не придал бы этим событиям другого смысла, если бы не отношение к ним Раймонда. Считая подозрительность не лишней, он следил теперь за каждым шагом своего господина со вниманием няньки драгоценного наследника.

Он делал это так хорошо и ненавязчиво, что Вильям не решался бранить Раймонда. Такая трогательная забота выглядела бы совсем комично, если бы не одна деталь. Вильям знал, Раймонд любит его, но был уверен также, что такая преданность объясняется скорее страхом Раймонда перед необходимостью сказать Элис о несчастье, случившемся с ее отцом, предотвратить которое он не сумел. Раймонд и Элис… У Раймонда нет земель, нет дома, и он любит Элис. Если бы Раймонд был там, защищая Марлоу и Бикс, а также Элис, он мог бы забрать Элизабет… Глаза Вильяма закрылись, и он наконец заснул.

На рассвете Вильям проснулся, все еще слыша звуки, жившие в его восхитительных снах. Он лежал, думая о своем сне, прекрасно осознавая, что Элизабет привязана не к Моджеру, а к Хьюэрли, и даже если бы он освободился от ответственности за Элис и свои земли, она не могла бы поступить подобным образом. Вильям вдруг поднялся и виновато посмотрел на Раймонда: не разбудил ли он его. Он сразу понял, что Раймонд не спит. Поднимаясь, он успел заметить выражение тоски и боли в глазах Раймонда, которые тот быстро закрыл. Сердце Вильяма защемило. Он слишком хорошо знал этот взгляд. И его лицо так часто выражало подобное страдание, что нельзя было ошибиться.

Вильям не сказал ничего: Раймонд уже повернулся к нему спиной. Да и что он мог сказать? Если Элис сможет быть счастливой с человеком, которого Ричард предложит ей, имеет ли право он, Вильям, помешать ей только потому, что хочет видеть ее с Раймондом или облегчить его страдания? Хотя Ричард нежно любит Элис, ему не понять, что значит желать женщину, которую не можешь иметь. Ричард был женат дважды – не по любви, по необходимости, но оба раза удачно. Его первый брак был счастливым, пусть и не слишком страстным, зато второй казался удачнее.

Вне сомнений Ричард ждет от Элис того же. Вильям никогда раньше не думал об этом. Он знал, пока жив, Ричард не будет особенно вмешиваться, и согласится на брак с Обри. Ричард знал о такой возможности. Он не слишком его одобрял, считая, что Элис заслуживает большего, но, если она любит Обри, этот союз мог стать прекрасным сочетанием власти и земли в богатом регионе.

Однако все изменилось. План брака с Обри рухнул, и Вильям вдруг подумал о том, что сегодня его ждет сражение. Он не бессмертен.

До сих пор он не получил даже царапины в двух боях, но все может случиться. Если бы та стрела попала чуть-чуть правее… Сегодня они собираются установить в маленькой деревушке засаду на уэльсцев. При неудачном стечении обстоятельств он может быть убит. Ричард далеко – все еще во Фландрии или приближается к Шотландии. Элис может остаться беззащитной. Он рассчитывал, что Моджер поможет ей, но тот сам будет участвовать в сегодняшней акции. Даже если Моджер выйдет из нее живым, он не годится на роль защитника Элис, так как может принудить ее вступить в нежелательный брак.

Нет. Хватит подобных браков. Вильям надел халат и достал письменный прибор. Положив его на колени, он максимально подробно изложил ситуацию Ричарду и свое пожелание: Элис должно быть позволено выйти замуж за Раймонда, если она того пожелает.

Вильям отвел глаза от запечатанного письма и поймал взгляд Раймонда.

– Иногда, – сказал он с улыбкой, – я ощущаю себя идиотом. Раньше, всякий раз отправляясь на войну, я был в свите графа Корнуольского. И мне никогда не приходилось думать о том, что случится, если меня ранят или убьют. Ричард позаботился бы об Элис, как о собственной дочери. Теперь, однако, он далеко, слишком далеко. Если… – Вильям запнулся, а затем все же рассказал Раймонду о расстроившемся браке Элис с Обри.

– Сэр Моджер знает о вашем решении в отношении его сына? – спросил Раймонд, подозрительно глядя на Вильяма.

– Нет. Думаю, сейчас неподходящее время говорить с ним об этом. Он не… у него сложные отношения с сыновьями. Я опасаюсь, что Моджер будет груб с Обри, обвинит его в не желании и неумении добиться расположения Элис. Есть и еще одна причина, – произнес Вильям мягко, – касающаяся только меня. Однако у вас нет оснований подозревать Моджера в том, что он желает мне зла. Моя смерть не поможет ему, поскольку у Ричарда, моего сюзерена, нет оснований поддерживать брак с Обри, разве только в угоду мне.

Раймонд кивнул головой. Лицо его оставалось спокойным, хотя разговор о замужестве Элис буквально разрывал его на части. Он не может сделать ей предложение, не может по ряду причин. С его отцом случится припадок, он, скорее всего, отречется от Раймонда, если тот возьмет жену, которая не принесет им ни богатства, ни почетного родства. С другой, стороны Раймонд причинит боль и сэру Вильяму, которого успел полюбить. Если он женится на Элис, она вынуждена будет жить с ним в Эксе, и Марлоу останется без хозяйки. Ситуация будет еще хуже той, какая так страшит Вильяма.

Раймонд уже понял, Вильям, еще достаточно молодой для того, чтобы заиметь и воспитать наследника, больше не женится. Случайно они с Элис задели этот вопрос в своем недавнем разговоре. В ответ девушка только кивнула головой и сказала: «Есть одна женщина… но он не может вступить с ней в брак, а другая ему не нужна». Поначалу Раймонд считал это безумием. Теперь же, когда сам представил, что берет в жены другую женщину, не Элис, ради земель или власти, то почувствовал подступающую тошноту. Сэр Вильям намеревался оставить свои владения Элис и ее сыновьям. Может ли Раймонд отнять у него это?

Все рассуждения сводились к одному. Когда война закончится, и Раймонд предоставит королю Генриху доказательства лояльности сэра Вильяма, он больше не вернется в Марлоу. Но стоило Раймонду подумать об этом, его пронзила такая боль, что он невольно застонал. Как ни странно, сэр Вильям не отреагировал на это и даже не посмотрел на молодого человека, а начал объяснять, сколь дорог ему Марлоу и о своей надежде, что муж Элис согласится жить там.

Все доводы рассудка улетучились, стоило только Раймонду понять, что Вильям весьма тонко понуждает его, нищего и бездомного наемника, добиваться Элис.

– Сэр… – Он задохнулся.

Но Вильям остановил его кивком головы.

– Сейчас нет нужды обсуждать это. Но, если я погибну, ты должен сразу же поехать в Марлоу и убедиться, что никто не пытается завладеть Элис или повлиять на ее решение, пока Ричард не освободится от своих дел и не сможет взять мою дочь под опеку. Вот письмо для него, объясняющее все.

– Вы думаете, рейд, который мы планируем, так опасен? – спросил Раймонд, несколько удивленный.

Вильям улыбнулся.

– Нет, но более опасен, чем два предыдущих. Из донесений разведчиков известно: деревню можно использовать как ловушку. Ее-то мы и хотим захлопнуть, предприняв все меры, позволяющие избежать излишнего риска.

– Не думаю, что вы способны умышленно послать меня на верную гибель, – улыбнулся Раймонд. – Вы не сможете это сделать, не рассказав мне всего… столь же откровенно, как говорили о том, что в Уэльсе не стоит ожидать богатой добычи.

– Мальчишка! – воскликнул Вильям, нежно глядя на юношу и улыбаясь его словам. – Да, я не рассказал тебе всего. Иди, принеси нам чего-нибудь поесть, и я скажу тебе кое-что, услышанное на совете. Пора это знать и тебе.

Действительно, Вильям знал гораздо больше, чем рассказывал Раймонду или кому-либо еще, поскольку присутствовал на совете у графа Херфордского. Де Боун, несмотря на свою молодость и ответственностью перед Ричардом, был совсем не глуп. Он догадался, почему Ричард всегда знает, о чем думают его подданные. Поэтому граф Херфордский, как хороший хозяин, всегда советовался со своими людьми, но в его общении с ними присутствовала какая-то недосказанность, сдержанность. Возможно, они предостерегли бы его, если бы то, что он намеревался сделать, могло привести к несчастью. Но, в то же время, опасались давать советы слишком часто, чтобы не задеть его. Однако к сэру Вильяму, другу детства Ричарда, и особо приближенному к нему, это никак не относилось. Поэтому-то граф и приглашал Вильяма на военный совет, на который обычно допускались только знатные вассалы, подчинявшиеся непосредственно королю.

Таким образом, Вильям узнавал все новости и имел более глубокое видение кампании, чем другие рыцари. Оставалось лишь несколько часов до начала операции, и Вильям полагал, что теперь может полностью посвятить Раймонда в обстоятельства дела.

– Ты слышал, думаю, что, кроме этого небольшого похода здесь, в Уэльсе, королю пришлось вести войну с Шотландией, – начал Вильям, когда слуга принес им тарелки с хлебом, кусочками соленого мяса и сыра.

– Да, ходили кое-какие слухи, – подтвердил Раймонд. – Поговаривали о соглашении между Дэвидом, сыном Ллевелина, и королем Александром.

– Возможно, хотя думаю, «соглашение» – сказано слишком сильно. Женившись на дочери Ингельрама де Куси, Александр оказался под влиянием велеречивых речей своего тестя и его уверений в поддержке. Поэтому бросил вызов Генриху, Дэвид, более разумный, решил воспользоваться тем, что Генрих занялся Шотландией, для достижения своих целей, не дожидаясь всегда запоздалых и неуверенных действий папы.

– Война с Шотландией идет тяжело? – спросил Раймонд. Вильям покачал головой.

– Совсем наоборот. Ричард добился подмоги от графа Фландрии. С ней, а также с рекрутами и другими наемниками король отправился на север. Тем временем, Ингельрам умер самым загадочным образом. Его сын Джон решил выполнить обещание отца, но бароны Пяти Портов были предупреждены и увели корабли, поэтому французы повернули обратно.

– Полагаю, это охладило пыл Александра, – сказал Раймонд.

– Да, особенно когда Джон де Куси объявил ему, что чтит обещание отца, но не согласен с ним и выходит из игры.

– И тогда Генрих одержал чистую победу?

– Можно сказать и так, – улыбнулся Вильям, – но никто и пальцем не пошевелил для этого, кроме моего бедного Ричарда, метавшегося между обеими сторонами, пока договор не был заключен.

– Значит, сражений не было.

Вильям опять улыбнулся, услышав в голосе Раймонда разочарование.

– Да, не было. Раймонд нахмурился.

– Думаю, король в большом долгу перед графом Фландрии и его людьми. Разве можно назвать победой то, что достигнуто без борьбы?

– Я не знаю условий мира, – ответил Вильям. – Могу только предположить, мы находимся там, где были до того, как Александр бросил свой вызов. Возможно, Александр оплатит долг Генриха, не знаю. Но когда имеешь дело с Шотландией, такой мир может продлиться дольше, чем установленный силой оружия. В этом есть свое преимущество.

Тень сомнения легла на лицо Раймонда, являвшееся зеркалом его существа. Вильям громко рассмеялся.

– В любом случае, – продолжил он, – мир с Шотландией не имеет для нас особого значения, если не считать того, что когда уэльсцы прослышат о нем, они, без сомнения, решат: Генрих выставит против них большую армию в помощь оставленной здесь. Тогда они разобьются на небольшие отряды и спрячутся в горах, и их невозможно будет втянуть в сражение. Не качай головой. Это их обычная практика.

– Но они оставят свои земли без защиты, – начал было Раймонд, но тут же рассмеялся. – Если нечего защищать, полагаю, не имеет большого значения, что страна останется без защиты.

Вильям пожал плечами.

– Старые люди говорили мне, что большие армии неоднократно вынуждали уйти из Уэльса именно так. Большая армия вскоре начинает голодать в этой дикой местности, и ее боевой дух слабеет от усталости. Удивительно, но нас мало беспокоили нападениями на лагерь и стрелами на марше. Надеюсь, Дэвид не так хитер, как отец, и его можно обмануть. Итак, граф Херфордский и Клэр согласились, чтобы мы устроили эту западню. Посмотрим, что из этого выйдет. Разумеется, если мы хотим нанести им ощутимый урон, то должны быть там в ближайшие дни, пока они не узнали о мире с Александром.

– Мы будем приманкой? – спросил Раймонд.

– Да, верно. Люди, знающие уэльские обычаи, считают: их значительные военные силы расположены где-то поблизости. Если мы сделаем вид, будто вошли в деревню только за добычей, они, возможно, выставят против нас крупные силы. Им нравится уничтожать небольшие отряды противника и затем растворяться в лесах. Мы должны выглядеть как группа грабителей – нести бурдюки для вина, разбредаться по всей деревне в поисках добычи и иметь вид полупьяных. Мы будем слишком заманчивой приманкой, и они не смогут сдержаться. Раймонд поднял брови.

– Сказано хорошо, но в таком беспорядке всех нас перебьют.

– Надеюсь, нет. Как только они пойдут в атаку, ты подожжешь большой амбар, который мы обольем нефтью, – вот что будет в наших винных бурдюках. Когда дым станет заметным, а он поднимется в считанные минуты, к нам на помощь придет сэр Моджер, если на нас нападет небольшая группа. Если же в бой вступит большое войско, Моджер даст сигнал графу Херфордскому, который будет наготове.

– Я не привык к таким действиям, – сказал Раймонд, но его глаза загорелись интересом.

– Я тоже, – признался Вильям. – Я сражался в Уэльсе в молодости как оруженосец графа Честерского. Но тогда мы обороняли замки обычным образом или предпринимали иногда карательные рейды в деревни. Тем не менее, люди, воевавшие против старого принца Ллевелина считают – это лучший способ вовлечь уэльсцев в сражение.

– Надеюсь, что так, – ответил Раймонд, – но одного не могу понять. Они храбрые воины. Я мог убедиться в этом во время наших с ними стычек. Почему же их надо хитростью выманивать на битву? Почему они не нападают на нас и не прогоняют?

– В том, как они действуют, есть здравый смысл, – ответил рассудительно Вильям. – Уэльс – малонаселенная страна, и они не так хорошо вооружены, как мы. У них мало лошадей, и они не используют их в сражениях. В этой стране легко найти надежное убежище, из которого можно нападать на нас, а потом опять прятаться. Зачем им рисковать? Как я понимаю, такая практика всегда приносила им успех. Так зачем им менять ее? Будем надеяться, что сумеем их разозлить. Иначе до зимы придется охотиться за блуждающими огоньками, ничего не добившись.

– Онет, конечно же, я не хочу этого, – сказал, улыбаясь, Раймонд, – поэтому буду лучше готовиться к нашему сюрпризу.

Вильям увидел, с какой решительностью вышел молодой рыцарь, и улыбнулся. Настоящий пожиратель огня, но и сентиментальный в то же время. Приятно наблюдать, как наслаждается войной этот юноша. Вильям едва не засмеялся, когда понял, что чувствует себя лучше. Ничто так не излечивает от мук любви, как ожидание хорошей битвы. Он задумался. У них есть подробное описание деревни, он знал, где удобно остановиться, пока Моджер не приведет подкрепление, а при необходимости и основную часть сил. Оставалось сделать только одно – уточнить, где укроется Моджер и с какой стороны подойдет к деревне. Они уже обсуждали это, но уточнение плана накануне сражения не повредит.

По правде говоря, дело не так детально обсуждено, как следовало бы. Разве не смешно, он чувствует смущение, ожидая помощи от Моджера, будучи любовником его жены. Но что он мог возразить, когда де Боун предложил именно Моджера. Это было логичным. Они давние соседи и друзья и всегда помогут друг другу. Кроме того, де Боун хотел дать отцу своего любимого оруженосца возможность развлечься. Вильям даже скрипнул зубами от досады и отправился в лагерь Моджера. Он так много украл у этого человека. А теперь должен убедиться: Моджер сделал все возможное для успеха задуманного.

Глава 10

Незадолго до начала операции Вильям проверил готовность своих людей, которых должен был вести в деревню. Его не оставляли раздумья о том, почему Моджер выступил. Когда Вильям пришел обсудить с ним диспозицию отрядов, того уже не было. Моджер не мог забыть об операции – в этом можно было не сомневаться. В лагере Вильяма встретил человек с запиской для него, подтверждающей все оговоренное ранее. Правда, этот человек показался Вильяму больным и не больно умным.

– Не нравится мне это, – сказал Раймонд, когда Вильям давал ему некоторые последние инструкции. – Почему он уже выступил?

– Рвение, – ответил Вильям. – Знаешь, Раймонд, у Моджера очень небольшой военный опыт, поскольку аббатство обычно откупается, чтобы не посылать своих людей. Ты же видел, как он ликовал, когда граф Херфордский предложил ему участвовать в этой операции.

Это была правда, и Раймонд не стал ничего больше говорить, так как Вильям подал отряду сигнал выступать.

Но юноша чувствовал неприязнь к Моджеру, несмотря на то, что понимал всю нелепость своих подозрений. Логичнее было бы не любить Обри, но Раймонд не чувствовал к нему антипатии, скорее наоборот. Во всяком случае, он не беспокоился, сработает их хитрость против уэльсцев или нет. Раймонд предпочел бы затяжную войну. Когда она закончится, ему придется принимать решение относительно Элис, но только если выйдет невредимым из множества предстоящих сражений.

Моджер сидел, удобно прислонившись спиной к дереву, и не без удовольствия размышлял о том же. У него еще достаточно времени, чтобы добиться своей цели, даже если эта ловушка не сработает. Отряд Вильяма в любом случае поредеет и станет более уязвимым. Если не в этот раз, так в другой, но Вильям погибнет.

В предвкушении смерти владельца Марлоу и Бикса, Моджер готов был ждать сколько потребуется. Это будет его месть и не только Вильяму, но и обеим женщинам. Вообразите, эта девчонка заявляет, что не представляет себя замужем за Обри. Видите ли, она не любит его так, как женщина должна любить своего мужа! А эта холодная, бесполая сучка – его жена, потворствует ей.

Размышляя об этих двух женщинах, Моджер всегда приходил в ярость, и его вновь пронзило нетерпение. Этому человеку слишком везет, слишком. Взять хотя бы собаку, сожравшую гуся. Моджер вздохнул. В тот раз повезло не Вильяму, который не пострадал, а скорее самому Моджеру. Гусь был глупым шагом. Обязательно нашелся бы умник, произнесший слово «яд», пошли бы расспросы. И этот болтливый идиот, его сынок, мог… Нет, не стоит думать об этом.

Потом Вильяму удалось выбраться из потасовки. Хотя это не столько его везение, сколько глупость наемников… или Эгберта. Моджер задал хорошую трепку этому дураку за то, что тот не предупредил наемников о нападении только в случае, если Вильям не будет вооружен. Но они и сами могли бы догадаться. Его спасла кольчуга. К тому же никто из них не ожидал от Вильяма такого хорошего умения владеть оружием. То, что он спасся от стрелы, – чистая случайность, но все равно пусть отчасти, но повезло: стрела попала в руку.

Не стоит сожалеть об этом, успокаивал себя Моджер. Это была хорошая идея, но последняя намного лучше. В этот раз он добьется своего. Все, что ему нужно, – прийти как можно позже, и Вильям сам попадется в свою ловушку. Моджер был совершенно уверен: уэльсцам известен весь план, ведь пленник, которому он позволил бежать, достаточно хорошо понимал по-французски. А если Вильям будет только ранен, не возникнет подозрений, когда друг и сосед вынесет его с поля боя в безопасное место. Умри Вильям до того, как их обнаружат, и никто не обратит внимание на количество ран. Одной больше или меньше, не все ли равно.

Отряд Вильяма осторожно приближался к деревне под видом мародеров, но их глаза и уши были обращены скорее на лес, по ту сторону небольшого поля. Их собственный опыт и свидетельства людей, сражавшихся в Уэльсе в прошлом, подсказывали: нападения следует ожидать из леса, если уэльсцы убедятся, что отряд не слишком велик и можно атаковать его без особого риска. Более того, создавалось впечатление, будто уэльсцы пытались сосредоточить их внимание именно на деревне.

В крайних хижинах они обнаружили лежащие на полу шкуры, как будто впопыхах брошенные постели, еще горячие камни и золу от костров. Вильям не мог не заметить этого. Очевидно, несколько человек остались в деревне, ожидая, когда на их приманку клюнут. К сожалению, все это могло свидетельствовать и о другом: западню покинули, когда были получены сведения о подходе отряда Моджера. Вильям приказал собрать изношенные и грязные шкуры, несколько помятых сосудов для питья и горшков. Это едва ли можно было считать добычей, но больше взять было нечего.

Отряд двинулся вперед, к центру деревни. Там стоял дом, выделявшийся среди других, и большой сенной сарай, который они намеревались поджечь, если их начнут атаковать. Дом окружали хозяйственные постройки и несколько опрятных хижин – вероятно, жилища старших слуг. До сих пор Вильям не позволял отряду рассредоточиться, посылая лишь небольшие группы с Раймондом осматривать хижины. Теперь он должен был заставить своих людей действовать так, как будто всех их охватила лихорадка настоящих грабителей.

В таких условиях трудно обеспечить контроль над людьми, но Вильям знал: это необходимо, если они хотят спровоцировать нападение. С явной неохотой он отдал приказ разойтись. Раймонд примерно половину отряда повел к главному зданию, остальные побежали к хижинам. Вскоре в одном из ближайших домов раздался крик. Рука Вильяма потянулась к эфесу меча, но никакого шума борьбы не было слышно. Из дома выбежал человек, с искренним азартом и удивлением показывая найденное кольцо. Это была незамысловатая медная вещица, но стоила она несколько тысяч. Странно, почему такую вещь могли забыть в доме.

Прежде чем Вильям сообразил, что случилось, раздались еще два победных возгласа, один – из дома, другой – из хижины в дальнем конце деревни. Он не учел одной простой вещи: уэльсцы могли нарочно оставить несколько ценных предметов. Этого было бы достаточно. Его люди так давно не получали никакого дополнительного вознаграждения за свой ратный труд, не считая жалованья, что любая безделушка могла породить надежду на более ценную добычу, а это в свою очередь могло привести к неповиновению. Наверное, из-за происков дьявола он не решился тотчас призвать людей к порядку, пока ловушка не захлопнулась. Ведь любое проявление излишней осторожности с его стороны спугнуло бы уэльсцев, ждущих в засаде, и, отказавшись от намерения атаковать, они ушли бы в лес.

Опять какой-то человек выбежал из дома и стал что-то возбужденно говорить Раймонду. Тот отдал приказ, которого Вильям не расслышал, и с тревогой посмотрел на сенной сарай, находившийся с северо-восточной стороны от дома.

Прошло еще несколько минут. Вильям всматривался в край леса. По правилам ловушка должна была уже захлопнуться. Все люди разбрелись и увлеклись поисками добычи. Еще один радостный крик из хижины. Вильям огляделся. Пока ничего не видно, но сенной сарай перекрывал обзор. Вильям пришпорил своего коня, Лиона, и двинулся по направлению к сараю. Он осмотрел его, но без особой тщательности. Двери были распахнуты, как будто, выводя скот, их оставили незапертыми. Верхние двери, через которые загружалось сено, тоже были открыты. Вильям перевел взгляд от сарая к кромке леса, которая была отсюда видна, но вдруг опять вспомнил о вторых дверях. Он обернулся, желая посмотреть еще разок. Открыты? Зачем? Не видно никаких вязанок сена, которые нужно было бы туда поднимать. Первый урожай уже в скирдах, второй, еще не скошенный, в поле. Он мог видеть это. Так почему же загрузочные двери открыты, если нет ничего, что можно было бы положить туда или взять оттуда?

– Арнольд! – взревел Вильям, повернув голову к хижинам.

Он поднял щит, чтобы легче было достать меч. В этот момент все и началось. Послышался свист. Лион заржал и встал на дыбы. Вильям тоже вскрикнул, так как боль пронзила его левое плечо и правый бок. Он попытался справиться с лошадью, но было уже поздно. Стрелы сыпались из предательски открытых дверей. Раненный в горло Лион упал на колени, кровь хлестала из его пробитой яремной вены. Инстинктивно Вильям вытянул ноги вперед, стараясь удержать равновесие, но оба стремени оборвались, и он перелетел через голову коня, в то время как животное повалилось на бок.

Это и спасло Вильяму жизнь: он мог быть придавлен Лионом. Припав к земле и спрятавшись за тело лошади, Вильям прикрывался сверху щитом. Это позволило ему уберечься от очередного ливня стрел. Он понимал, что погибнет, если не освободится от вонзившихся в него длинных стрел. Одна мешала владеть мечом, другая – защищать плечо.

Положив меч на колени, Вильям схватился за стрелу, торчавшую из плеча, и сильно рванул ее. Слезы брызнули из глаз, и он до крови закусил губу. Хуже боли было сознание того, что это усилие оказалось тщетным. Вильям почувствовал, как подалась при рывке ключица, но стрела осталась на месте. Он никак не мог смириться с этим и теперь потянул стрелу вниз. Вильям опять вскрикнул, но стрела только обломилась.

Теперь слышны были и другие голоса. Военный клич уэльсцев, крики ужаса, предостерегающие возгласы. Превозмогая боль, Вильям снова схватил меч, наклонил голову пониже, чтобы укрыться за щитом, и взялся за вторую стрелу. В этом не было никакого смысла. Если бы он мог трезво мыслить при таких мучениях, его рассудок подсказал бы: он все равно умрет и незачем причинять себе лишнюю боль.

Однако сработала привычка. За долгие годы службы он твердо усвоил некоторые правила поведения. Они требовали игнорировать боль, сражаться, пока вообще можешь двигаться. Левая рука Вильяма машинально потянулась к стреле. В глазах потемнело, голова упала еще ниже. Победный крик прозвучал прямо над ним. Он отпустил стрелу и попытался вслепую нащупать ручку щита. Вильям знал: слишком поздно поднимать щит и выходить из укрытия, но очень не хотел получить удар, который отделит его голову от туловища, и навсегда избавит от всех страданий.

Находясь в согнутом положении, Вильям не видел уэльсцев, появившихся из сарая и окружавших отряд, занимавшийся грабежом. Те, что были в хижинах, не услышали Вильяма, но некоторые из его людей, перебегавшие из одного дома в другой, и Раймонд слышали крик командира. Вот почему победный клич человека, собиравшегося прикончить Вильяма, превратился в предсмертный вопль. До Вильяма донесся нервный храп лошади, глухой стук копыт, потом сильный молодой голос.

– За Марлоу! За Марлоу!

Темнота, грозившая поглотить Вильяма, отступила, пронзительная боль в боку притупилась. Вильям не обманывал себя. Он чувствовал, как течет кровь под его совершенно промокшей рубашкой и туникой. У него уже нет времени. Вдруг чей-то щит навис над ним. Крепкая рука ухватилась за его кольчугу на плече.

– Вставайте, милорд! Вставайте! – настаивал Раймонд.

– Нет… – Вильям застонал. – Не могу.

Он заставил себя подняться на ноги с помощью Раймонда. Юноша вскрикнул, когда увидел сломанную стрелу, торчавшую из плеча Вильяма, и кровь на его правом боку. Стрела, вырванная из бока, застряла в кольчуге и при движении стучала по бедрам. Он еще не мог говорить, когда перед ними появились два уэльсца. Вильям оттолкнул щит Раймонда, рыча от боли, но радуясь, что еще может защищаться сам. Одного уэльсца, неосмотрительно посчитавшего Вильяма легкой добычей, он убил с первого удара. Второй упал от удара Раймонда, засмотревшись на Вильяма.

Молодой рыцарь привязал поводья лошади к ручке своего щита и пустил ее вперед, чтобы обеспечить Вильяму надежную защиту, но тот раздражительно покачал головой.

– Я пока могу стоять, – пробормотал он, – но недолго. Подожги сарай. Подожги сарай!

– Не нужно, сэр, – ответил Раймонд, подталкивая Вильяма вперед.

Вильям, споткнувшись, в изумлении повернул голову.

– Моджер здесь? – спросил он глухим голосом.

– Нет. Я поджег крышу дома, как только услышал ваш крик. Будет хороший дым. Остальные, если смогут, обольют стены нефтью из бурдюков.

Неожиданно Раймонд сильнее толкнул Вильяма.

– Прислонитесь спиной к стене, сэр.

Стена? Вильям был удивлен. Какая стена? Где стена? Он почувствовал, что юноша больше не подталкивает его, и услышал звон металла и крик. Наверное, Раймонд опять ввязался в стычку. Вильям начал было поворачиваться в сторону звука, все еще не понимая, что скорее помешает, чем поможет юному рыцарю. Впереди была темнота. Зрение пропадает? Возможно, но… Стена! Он рванулся вперед, почувствовал скользящий удар по правому плечу и изо всех сил вслепую взмахнул мечом в том направлении. Этот удар мог бы быть успешным, не выпусти он меч из слабеющей руки.

– Осторожно! Берегитесь! – прозвучал взволнованный голос.

Слишком поздно. Вильям сделал конвульсивное движение, стараясь поднять щит, но тот оказался слишком тяжелым. Владелец Марлоу и Бикса погрузился в темноту, в которой не было ни боли, ни страданий.

Раймонд решил, что уэльсец нанес сильный удар Вильяму по незащищенной голове. С ужасным рыком, оставив своего противника, он набросился на второго, который, ударив Вильяма, потерял равновесие. Лезвие вошло глубоко, разрезав кожаные доспехи и раздробив кости. Раймонд оттолкнул кричащего врага ногой и ударил его, не поднимая меча, но используя только силу вращения своего тела.

Чуть не задев ног своего жеребца, Раймонд столкнулся с другим противником, рванувшимся вперед, в надежде достать его сзади, пока он расправлялся с тем, кто ударил Вильяма. Меч Раймонда пришелся ему немного выше колена, разрубил незащищенную ногу и вонзился во вторую. Предсмертный вопль вскоре прервался: как только человек упал, уронив щит, Раймонд вторым ударом почти полностью отсек ему голову.

В наступившей относительной тишине Раймонд услышал хриплое дыхание. Он с надеждой посмотрел на Вильяма, но тот лежал неподвижно. Хрип принадлежал одному из врагов, еще не умершему. Раймонд почувствовал вдруг горечь и ненависть. Он сделал полшага вперед, чтобы покончить с ним, но крики и шум борьбы заставили его вспомнить о долге.

Только теперь он вспомнил, что несколько минут назад отпустил поводья своей лошади. Она была молодая, еще не обученная, и совсем ошалела без тяжести в седле, почувствовав свободу. Она вставала на дыбы и ржала, но находилась слишком далеко, чтобы Раймонд мог поймать ее, не покидая Вильяма. Юноша проклинал себя за то, что связал передние ноги лошади, но не терял времени даром. Он оттащил Вильяма к стене сарая, прислонил его к ней и попытался поднять. По крайней мере, он привезет домой Элис тело отца, подумал Раймонд, не сознавая, что плачет, пока соленые слезы не потекли по губам.

Вскоре, однако, ему стало не до слез. Он сражался и кричал: «Марлоу! Марлоу!» Сначала один человек из отряда присоединился к нему, потом еще один. Своими криками они мало-помалу собрали остатки отряда там, где лежал Вильям. К счастью, их оказалось достаточно, чтобы образовать «черепаху»: в результате нескольких атак убитых и раненых уэльсцев оказалось больше, нежели англичан, и коварный противник то отходил назад, то снова атаковал.

Раскрыв их замысел, Раймонд решил было приказать своим людям укрыться в сарае, но тут же понял: это может стать гибельным для них. Дом уже горел, и уэльсцам не придется долго думать над тем, как заманить своих врагов опять на открытое пространство. Глядя на горящий дом, юноша вспомнил, что уже давно, слишком давно поджег его. Моджер уже должен быть здесь. В жару битвы и от переживаний он забыл: ведь они были лишь приманкой, причем умышленно малочисленной для противника, которому противостояли.

Чувство вины раздирало его на части. Он слишком поторопился: огонь, очевидно, еще не добрался до соломенной крыши. От этой мысли его глаза покраснели, дыхание стало прерывистым. Но нет. Он был не виноват. Дом был в огне, клубы дыма разносились ветром, они были уже над сараем!

Раймонду пришло в голову, что ему не будет горько, когда он доставит Вильяма домой, к Элис. Как удачно совместятся письмо ее отца и его собственное, адресованное королю. Раймонд услышал свой голос, отдающий приказы людям: одним – встать на колени, держа щиты перед собой, другим – стоять, защитив головы и туловища, остальным – держать щиты над головами, спасаясь от стрел уэльских лучников.

«Бесполезно, все бесполезно!» – кричал он себе, изумленный в то же время твердостью своего голоса убеждающего людей быть стойкими, обещающего, что их не оставят, даже если сэр Моджер по какой-либо причине задержится, так как граф Херфордский скоро сам прибудет сюда с армией. Может быть, это и правда, думал Раймонд, но уже не существенная для них. Скоро загорится сарай, и им придется уйти. Но он не оставит сэра Вильяма в огне. Не оставит!

Они отбили одну атаку, потом другую. Теперь, однако, некоторые люди все чаще вытягивали шеи, чтобы посмотреть вверх. Раймонд мягко уговаривал их смотреть только на щиты. «Огонь на другой стороне, – убеждал он, – и не скоро доберется до балок».

Но Раймонд знал, что не сможет долго удерживать людей. Они боялись огня больше, чем оружия уэльсцев. Он и сам боялся и знал: страх способен помутить разум, затруднив тем самым поиски спасительного решения.

Вильям упал вперед на свой щит, когда рука лишилась опоры. Вторая рука, все еще сжимавшая меч и оказавшись под правым боком, прижала разорванную рубашку и тунику под кольчугой как раз к тому месту, где была рана. Кровотечение приостановилось, а от жара его тела и группы людей, тесно сомкнувшихся для обороны, кровь и одежда высохли, образовав твердую корку, которая крепко держалась, даже когда в тесноте отступающих от стены людей его сильно толкнули, и он перекатился на левый бок. Обломок стрелы уперся в землю, а острие вошло еще глубже под ключицу.

Резкая боль проникла в блаженство черного небытия, окутывавшее его. Вильям застонал, царапая левой рукой землю и пытаясь схватить то, что ударило его в плечо. Его пальцы ищут… нашли! Раймонд, стоявший рядом, наклонился к нему с радостным восклицанием. Он был уверен, что Вильям умер (он видел удар по голове и кровь, бежавшую по шее), поэтому даже не попытался удостовериться в этом.

– Сэр Вильям жив! – закричал он. Все сразу воспрянули духом. Те из отряда, кто остался в живых, были самыми опытными воинами, их Вильям привел из Марлоу и Бикса в подкрепление рекрутам Они привыкли думать, что сэр Вильям может вывести их из любой передряги, в которую попали. Так всегда было в прошлом. Они охотно сражались с Раймондом, который был храбрым и твердым, любили и доверяли ему, но верили только сэру Вильяму.

Линии «черепахи» разрывавшиеся, когда то один, то другой воин дюйм за дюймом продвигались вперед, подальше от бушевавшего пожара, смыкались вновь. Раймонд встал на колени и попытался поднять и повернуть Вильяма лицом верх, прислонив к своей ноге. Одна сторона лица Вильяма была в грязи и в крови, но глаза сверкнули, когда в них ударил свет. Прежде чем Раймонд успел что-либо сказать, на них обрушился целый град стрел, но их люди тут же сомкнулись. Разрывы в линии щитов, спровоцировавшие атаку уэльсцев, закрылись.

Когда люди осознали, что избежали гибели, сила их духа возросла еще больше. Насмешки и свист послышались из-за щитов. Град ругани сыпался в ответ на град стрел, не достигавших цели. Выкрикивая насмешки и призывы получше стрелять, люди приободрялись. Они уже не чувствовали себя такими беспомощными, уязвимыми, хотя положение их нисколько не изменилось.

– Мы в ловушке, – быстро сказал Раймонд Вильяму. – Сэр Моджер не пришел, а сарай позади нас горит.

Карие глаза Вильяма смотрели в лицо юноши. В них читалось изумление, губы задвигались. Раймонд склонился ниже, пытаясь понять невнятный шепот.

– Юг, – услышал он, а затем: – Херфорд.

Раймонд все понял. Какой же он дурак, что держал людей здесь. Шепотом он стал отдавать приказы. Воины должны продолжать стоять «черепахой». Четверым следует положить сэра Вильяма на щит. Потом необходимо пройти вдоль сарая – там был юг, о котором говорил Вильям. Нужно держаться как можно ближе к хижинам.

Смена позиции, думал Раймонд, имеет несколько преимуществ. Первое, и самое главное, – это дать людям надежду, ощущение реального действия для своего спасения, а не просто ожидания, когда их сожгут или перережут. Может быть, теперь они смогут что-нибудь предпринять, переместившись к хижинам, поскольку сарай стал уже опасным. Среди хижин будет значительно труднее обстреливать их и почти невозможно атаковать большими силами.

С крыши сарая доносился уже настоящий рев. Раймонд инстинктивно посмотрел вверх. Завороженно глядя на столб огня, он слышал, как затихали голоса. Насмешки и оскорбления прекратились. Пора двигаться, дать им очередную порцию надежды. Раймонд посмотрел вперед, пытаясь понять, что собираются делать уэльсцы. Он и воины всматривались в каждую щель. Уэльсцев не было видно. Пространство, которое те занимали, опустело. Исчезли даже старая корова и несколько больных овец, находившихся в поле к северу от сарая.

Глава 11

Приятная темнота не полностью поглотила Вильяма, иногда ее разрывали небольшие красные искорки и вспышки боли. Время от времени слышались звуки, большей частью отдаленные, но несколько раз произносили его имя, громко и настойчиво. Он пытался ответить. В голосе слышались слезы. Однако стоило ему приоткрыть глаза, словно бочка с порохом взрывалась в голове, и он опять погружался в облегчающую тьму.

Потом внезапно вспыхнула боль в плече и не исчезала, а разгоралась все сильнее, и он боролся с ней, пытаясь ухватиться за плечо руками. Но был связан. Измена? Уэльсцы? Но почему? Кто? Вильям с трудом открыл тяжелые, словно пудовые, веки, но окружающее предстало перед ним туманным пятном. Наконец, боль исчезла так же внезапно, как началась. Пятно превратилось в лицо – старое, заботливое, обрамленное седыми волосами.

– Что… – прошептал Вильям.

– Вам станет теперь Лучше. – Голос был старческим и очень приятным. – Стрела застряла рядом с костью и пришлось делать глубокий разрез, но я ее достал, сын мой. Спи.

– Воды, – попросил Вильям.

– Да, конечно.

Старик приподнял голову раненого и поднес чашу к губам. Вильям жадно сделал несколько глотков, затем выпил еще и старик опустил его. Глаза Вильяма закрылись, но усилием воли он приоткрыл их снова. Человек уже отошел. Вильям разглядел лишь серую рясу, схваченную красным шнурком. Это не уэльсец, подумал он в замешательстве. Его одежда указывала на принадлежность к одному из новых монашеских орденов. Вильям, должно быть, находится в монастырском лазарете.

Позже… Вильям знал: это было позже, так как, когда проснулся, почувствовал возросшую жажду. А поскольку последнее, что помнил, был вкус воды, то понял, прошло уже некоторое время. Однако, сейчас его разбудила не жажда, а голоса, и один из них показался ему знакомым. Тем не менее, он решил не отзываться на голос и лежал тихо.

– Вы уверены, что он будет жить?

– Сын мой, все в руках божьих, но я не вижу причины, почему он должен умереть. Он сильный, ни один жизненно важный орган не задет. Раны велики, но не опасные и чистые. Бог милостив, он будет жить.

– Я рад слышать это. Он мой давний друг и близкий сосед.

«Моджер», – подумал Вильям и почувствовал, свою вину перед ним. Он испытывал стыд за свою неприязнь к нему, так как знал, его нелюбовь основывается на неприятностях, доставленных им соседу. Но что еще хуже – Вильям не хотел узнавать этот голос или отвечать, не хотел, чтобы это был Моджер. Где-то внутри теплилась надежда: Моджер тоже попал в западню или погиб. Теперь чувство стыда ослабло, но ощущение вины оставалось таким сильным, что Вильям не мог выговорить ни слова.

– Мне не нравится место, куда вы его положили, – сказал Моджер.

– У нас тесно, сын мой, – ответил монах, – много раненых.

– Знаю, но вы могли бы убрать тот стол у окна и повернуть два других тюфяка. Тогда он мог бы лежать у окна, где воздух чище. Если вы сделаете так, я что-нибудь пожертвую церкви.

Вильям почувствовал негодование. Он не мог быть признательным человеку, которого сделал рогоносцем и чьей искренней надежде на брачный союз их детей так противился.

– Что ж, в этом не будет вреда, – произнес приятный старческий голос. – Когда он проснется, мы переместим его.

Вильям пытался побороть обжигающую жажду. Он был в жару и дрожал всем телом, чувствуя уколы боли в правом боку выше пояса, в левом плече и в голове за правым ухом. Вильям страстно мечтал о месте под окном, где его будет обдувать прохладный ветерок, но не мог принять эту милость от Моджера. Не мог. «Воды!» Это слово звенело в его теле, но он сжимал зубы, не желая показать, что не спит. Казалось, он вот-вот умрет, и, не выдержав борьбы с самим собой, Вильям погрузился в темноту.

В следующий раз его опять разбудила жажда. Еще до того как Вильям решил не показывать, что пришел в себя, его губы прошептали нужное слово. Сразу его голову приподняли. После нескольких глотков чашу отняли. Вильям открыл глаза и хотел сказать, что еще не напился, но увидел склонившегося над ним Раймонда.

– Раймонд … – Он вспомнил все, в голове просветлело. – Слава Богу, ты жив! – вздохнул Вильям, а затем добавил нетерпеливо: – Я хочу есть. Какой сейчас день?

– Рассвет, сэр.

– Какой рассвет? Сколько времени прошло после того проклятого рейда? – Вильям застонал. – Каким я был дураком! Сколько людей мы потеряли?

– Не очень много. – Раймонд говорил правду. – А вы молодец, сэр. Мы все погибли бы, если бы вы не подняли тревогу. Как вы догадались, что они в сарае?

– Загрузочные двери были открыты.

Несмотря на боль и угрызения совести, Вильям не смог сдержать улыбку, увидев выражение растерянности на лице Раймонда. Этот слишком хорошо воспитанный юноша не имел понятия о том, что в сарае могут быть какие-то загрузочные двери. Ничего, если он женится на Элис, то научится всем этим вещам. Теперь у Вильяма почти не оставалось сомнений: Раймонд станет его сыном. Элис уже наполовину любит его. Вильяму нужно только сказать ей о своем желании, и она отдаст свое сердце. Одно совершенно ясно: Вильям обязан Раймонду жизнью. Наблюдая, как юноша берет у него и уносит чашу, Вильям заметил, что тот движется с трудом.

– Ты ранен?

– Нет. Несколько порезов. Ничего особенного. За мной ухаживали. А вот и бульон.

Вильям приподнялся на локтях. Он хотел справиться с едой сам, но прислужник не позволил ему. Через некоторое время, съев полтарелки, Вильям поблагодарил его. Удивительно, но этот простой акт – проглатывание пищи – так утомителен. Вильям был голоден, но не смог съесть все, что было в тарелке. Он заснул опять, но спал недолго. Чьи-то голоса разбудили его. Вильям сразу узнал голос Раймонда, но не торопился открывать глаза. Стыдно это или нет, но он не чувствует себя достаточно хорошо, чтобы разговаривать с Моджером.

Потом заговорил монах:

– Мы хотели переместить его к окну, но…

– Чепуха! Он должен лежать в отдельной комнате. Граф Корнуолльский пустит мои кишки на подвязки, если обнаружит хотя бы малейший недостаток внимания к нему. Вы должны положить его в гостевом доме аббата и найти человека для ухода за ним.

Вильям проснулся и узнал по пылкости речи графа Херфордского. Он открыл глаза, улыбнулся.

– Мне и здесь достаточно уютно, – сказал он.

– О, вы опять с нами! Как вы себя чувствуете?.. Нет, это глупый вопрос. Я знаю, как вы себя чувствуете. Могу я чем-нибудь помочь вам?

– Благодарю вас, милорд. Думаю, нет. Раймонд присмотрит за моими людьми…

– Ничего он не сделает, – решительно заявил де Боун со странным выражением на лице. – У него неприятный порез на правой руке и дырка в ноге. Он останется здесь. Сэр Моджер обещал позаботиться о ваших людях, и они, кажется, всем довольны. Он не очень разбирается в военных вопросах, но я был в его лагере. Мне показалось, что там достаточно хороший порядок, и его люди совсем не угрюмы. Насколько я могу судить, он хороший хозяин.

Не в силах что-либо возразить, чувствуя угрызения совести в отношении Моджера, Вильям кивнул головой. Он почувствовал, что задыхается от этих непрошеных милостей, и его голова зазвенела от боли и жара. Граф, хорошо разбиравшийся в ранениях, осмотрел его плечо. Вернулся монах с четырьмя сильными помощниками.

– Я вижу, вы собираетесь перенести его, – сказал граф. – Не буду возражать. Но одной единственной жалобы будет достаточно… Не тратьте зря свои силы. Ричарду все это не понравится. Вероятно, мне следовало бы…

– Пожалуйста, милорд, – сказал Вильям, улыбающийся, несмотря на физические страдания, – я не немощная старуха, которую нужно баловать. Я пострадал, и так тяжело, находясь на службе у Ричарда. Мы оба знаем, что это случайность, обычная на войне. Прошу вас не писать ему. Я сам сделаю это через день-два.

– Возможно, – заметил граф с явным недоверием. Он видел лихорадочный блеск в глазах Вильяма и подозревал, что тот вряд ли сможет написать кому-либо в ближайшие дни. – Но все равно, – продолжал он, – Ричард обвинит меня в том, что я оставил его друга лежать в одной комнате с простыми рыцарями.

Это, пожалуй, было правдой. Во всяком случае, принимая милость от де Боуна, Вильям избегал милостей от Моджера. Поэтому он улыбнулся и сказал:

– Благодарю вас.

Граф Херфордский сделал жест, который можно было понять как «не стоит благодарности», и вышел.

Зачем, думал де Боун, добавлять к мукам Вильяма новые и вынуждать принимать бравый вид, когда его будут переносить? Он хороший человек, и совершенно не понятно, почему какой-то дьявол, кем бы он ни был, хотел убить его. Вильям не похож на человека, быстро наживающего врагов. Он не сделал ничего такого, из-за чего можно было бы желать его смерти. Тем не менее, стремена его седла перерезаны почти полностью. Кто-то хотел, чтобы Вильям, хозяин Марлоу, упал с лошади во время сражения и погиб.

Обрезанные стремена обнаружил молодой наемный рыцарь, когда пошел снять седло своего господина с убитой лошади. Он приехал к де Боуну в полной растерянности: ему нужно присматривать за отрядом Вильяма, а тот так одинок и беспомощен, его преследуют несчастья. Поначалу де Боун подумал даже, уж не получил ли Раймонд удар по голове во время сражения. Но когда узнал о гусе, драке в лагере, стреле и увидел следы ножа на стременных ремнях, изменил свое мнение.

Нужно что-то предпринять в отношении Ричарда Корнуолльского, решил де Боун, направляясь из аббатства в лагерь. Он не знал за Вильямом ничего, заслуживающего смерти. Следует поместить владельца Марлоу туда, где до него труднее будет добраться. Хорошо было бы держать все это в тайне, ведь Ричард слишком близок к трону, чтобы легко относиться к покушениям на своих любимцев. Сделав все, что было возможно на данный момент, граф перестал думать о Вильяме и начал обдумывать, как бы еще вытащить Дэвида, сына Ллевелина, на поле битвы.

Если бы Моджер мог помочь графу Херфордскому, он сделал бы это, сделал все, лишь бы обелить себя в его глазах. Все вышло для Моджера очень плохо, хоть план и удался, но Вильям остался жив. Хуже того, граф обозвал его, Моджера, дураком.

Откуда он мог все узнать, если сражений не было уже который месяц? Знай Моджер о шотландском мире, он, когда его атаковали, не послал бы гонцов к де Боуну с просьбой о помощи. Ведь он не имел никакого представления о том, как трудно сражаться против воинов, которые то выскакивают из леса, то исчезают в нем. Их лучники, стреляя под прикрытием деревьев, наносили гораздо больший урон, чем Моджер мог ожидать. Собственные атаки не приносили успеха, и он даже не мог представить, что отряд Вильяма уцелеет, тем более после смерти командира, в которой не сомневался.

Но Вильям не погиб. Этот проклятый наемник спас его. Кто мог ожидать от этого дурака такой преданности? Если бы у него в голове была хоть капля здравого смысла, он собрал бы то, что осталось от отряда, и бежал, спасая свою жизнь. Так нет! Он хотел быть героем – бросил свою лошадь, совсем как один из тех слюнтяев-рыцарей, которых описывают в романах, и встал над, как он полагал, трупом, чтобы защитить его от ограбления или осквернения. И все потому, что он надеется заполучить девчонку, подумал Моджер и стиснул зубы.

Ни один из них не должен уцелеть. Они оба должны умереть здесь, в Уэльсе. Нет необходимости уезжать сейчас. Он, Моджер, не сделает больше ничего, что способно вызвать раздражение графа Херфордского. Тем не менее ни Раймонд, ни тем более Вильям не смогут уйти из Уэльса живыми. По крайней мере достаточно просто было переместить Вильяма к окну. Это позволяло ему знать точное расположение его кровати. Моджеру не хотелось самому просить монаха сделать перестановку, но никто из его помощников, которым он уже поручал передать гуся, затеять драку и перерезать стремена, не подходил для этого. Монах, без сомнения, удивился бы, если какой-то бродяга начал заботиться об удобствах для Вильяма. Кроме того, никто и пальцем не пошевелил бы, чтобы угодить такому человеку.

Но хватит об этом. Эгберт, его личный слуга, исполнитель его замыслов и верный оруженосец, входил в палатку.

– Ну что? – спросил Моджер.

– Все в порядке, – ответил Эгберт. – Я не входил туда, так как не хотел бы оправдываться после, если кто-нибудь запомнит меня, но видел кровать под окном и человека на ней. Правда, не видел его лица. Он лежал, отвернувшись, а у меня не было времени стоять и наблюдать.

Эгберт всегда был около Моджера еще с тех пор, когда они были мальчишками. Он никогда не задумывался о вещах, которые поручал сделать его господин, только выполнял их, как мог. Это совсем не свидетельствовало о недостатке ума. Обычно Эгберт очень хорошо понимал, зачем Моджер делает это, и не задавал лишних вопросов. Он был абсолютно предан хозяину, хотя и не любил того, потому что условия его жизни, благополучие да и сама жизнь были в руках Моджера.

При всем том Моджер был хорошим господином, не жестоким, не безрассудным, хотя мог, потеряв самообладание, и ударить слегка. Эгберт, конечно, не испытывал ненависти или страха перед Моджером, но и теплоты в их отношениях не было. Никогда хозяин не спрашивал его о здоровье, не интересовался, жарко ему или холодно, сыт он или голоден. Он откупался деньгами, а значит, удобством и положением, которые можно было на них купить, но никогда не сказал ни слова искренней благодарности.

Эгберт осознавал, что незаменим. Если он жаловался на недомогание, Моджер освобождал его и с безразличием заменял другим исполнителем. Таким образом, Эгберт понимал: его ценят только тогда, когда он работает и работает хорошо. Перестань он справляться, его бросят назад, в полную нищету, из которой он выкарабкался, решив стать слугой Моджера. Вот чего он боялся, а вовсе не самого Моджера, и вот почему оставался его преданным и эффективным орудием, крепко держащим язык за зубами.

– Значит, монах сделал так, как я просил, – сказал Моджер. – Очень хорошо, но помни, не должно создаваться впечатления, будто сэра Вильяма искали специально.

– Нет, я помню. Я украду что-нибудь… я видел кое-что ценное. Все будет выглядеть так, будто он проснулся и увидел вора во время кражи, и тот заткнул ему глотку. Впрочем, если хотите, я мог бы убить кроме него еще троих или четверых.

– Нет Лучше придерживаться версии ограбления. Испуганного вора они будут искать не так долго и упорно, как маньяка, который ходит и режет глотки без всякой причины. – Моджер сунул руку в кошелек и вытащил золотую монету. – Получишь больше, когда я разбогатею, завладев Марлоу и Биксом. Да, ты слышал что-нибудь от людей Вильяма, как он был ранен?

– Никто не видел, как это случилось, но он был утыкан стрелами.

– Я знаю это. Меня интересует, не говорил ли кто-нибудь о тех стременах. Я полагаю, что, когда они оба погибнут, я смогу забрать седло, не этот вечно путающийся под ногами ублюдок опередил меня.

– Стременных ремней не было на седле, когда отряд вернулся в лагерь… это все, что я могу сказать. Но никакой огласки не было. Я думаю, молодой рыцарь забрал их и выбросил испугавшись, что могут обвинить его.

Моджер испытал приятное удовлетворение, когда пришел на следующий день в аббатство с обещанным пожертвованием и обнаружил там переполох. Самым естественным делом было спросить, что случилось. С наслаждением он выслушал, как в лазарет каким-то образом проник вор, избил прислужника до потери сознания, похитил несколько ценных столовых ножей и кошельков и убил одного человека, который, должно быть, проснулся и хотел поднять тревогу. Моджеру не составило труда заставить свой голос дрожать, когда он говорил, что у него в лечебнице друг и он хотел бы повидать его и убедиться, все ли с ним в порядке.

Когда Моджер вошел и увидел пустую кровать у окна, он чуть было не потерял сознание от радости и облегчения. Он уставился на кровать, стоя как вкопанный, не в силах поверить, что замышлявшееся им много лет тому назад убийство наконец-то свершилось.

– Что с вами, сын мой? – услышал он голос монаха.

– Мой друг… – запинаясь, спросил Моджер, – человек, которого я просил переместить к окну, где он? Я слышал…

– Нет-нет, это был не он, не сэр Вильям, – утешил его монах, пожимая руку Моджера. – По желанию графа он находится в отдельной комнате в гостевом доме аббата.

Лицо Моджера, которое до этого было бледным, покраснело от ярости. Монах воспринял это как проявление радости и улыбнулся.

– Он в безопасности, в полной безопасности.

– Могу я увидеть его? – спросил Моджер. Улыбка на лице прислужника погасла.

– Увидеть – да, поговорить – нет. Его сильно лихорадит, и он, наверное, не узнает вас… Мы стараемся, – добавил он, – не беспокоить его.

– Сильный жар? – Голос Моджера опять задрожал от надежды. Может быть, удача избегала его только затем, чтобы дать Вильяму умереть своей смертью? Может быть, Вильям обречен умереть от ран? – Его жизнь в опасности? Вчера вы сказали, что он будет жить.

– Бог милостив. – Голос монаха выдавал его беспокойство. – Но жар оказался сильнее, чем я ожидал, а раны, особенно в плече, которые я оперировал, чтобы извлечь стрелу, воспалились.

– Вы отведете меня к нему? – спросил Моджер.

– Да, конечно, – сказал монах. Он позвал другого прислужника и объяснил ему, куда отвести Моджера, попросив того еще раз не входить в комнату или по крайней мере не разговаривать с Вильямом.

– Люди в лихорадке обретают силу, – заметил монах, – какой от них никогда не ожидают в столь ослабленном состоянии. Если, допустим, вы напомните ему о каком-то долге, который ему покажется невыполнимым или, скажем, неотомщенным, он может вскочить с кровати, раны откроются или он простудится. Это было бы гибельным для него.

– Нет-нет, – заверил его Моджер, – я не буду с ним разговаривать.

Моджеру не повезло: инструкции монаха слышал и прислужник. Хотя Вильям был один, беспокойно мечущийся и бессвязно бредящий, Моджер не отважился попытаться избавиться от своего сопровождающего или войти в комнату под его присмотром. Он вернулся в лагерь, проклиная графа Херфордского за его чрезмерную предусмотрительность.

Только признательностью за то, что Вильям возглавил операцию, такое особое внимание не объяснишь. Однако не все потеряно. Моджер заметил в комнате вещи Вильяма. На этот раз ошибки не будет. Он представил себе, как в лихорадочном бреду больной закалывает себя своим собственным ножом, полагая, что он на поле брани.

Моджер не спеша пообедал, обдумывая различные варианты, как вслед за Вильямом отправить в могилу Раймонда. Затем он позабавился с одной из самых красивых шлюх в лагере и с наступлением темноты отправился с Эгбертом в аббатство, сказав ему, что убит не тот человек. Его слова не были слишком резкими. Моджер понимал: Эгберту пришлось работать в спешке и темноте. К тому же его ненависть к Вильяму с каждой неудачей только возрастала, и теперь он с величайшим наслаждением представлял себе как вонзается нож в его тело.

Никто не задал никаких вопросов, когда Моджер въехал в ворота аббатства. Многие люди из лагеря приходили навестить своих товарищей или забрать вещи тех, кто умер, чтобы отправить их родственникам, и сторож не обратил никакого внимания на прибывших. Эгберт подъехал к небольшой боковой двери в западной стене, ведущей к резиденции аббата, и спрятал лошадь. Он натянул на голову капюшон, чтобы спрятать лицо, и позвонил в колокольчик. Эту дверь всегда держали закрытой, но монах, работавший в доме аббата, обязан был отвечать на звонки. Когда Эгберт объяснил ему причину своего визита, монах раздраженно предложил ему обойти кругом и войти через главные ворота. Эгберт смиренно попросил прощения и сказал, что идти далеко, а ворота могут закрыть, пока он будет добираться до них. Монах впустил его. Заперев за Эгбертом дверь, он объяснил, как пройти к гостевому дому, и ушел, чтобы заняться своими обычными делами.

Преследуемый собственной тенью, Эгберт пошел в указанном монахом направлении. Он подождал, потом снял ключ, висевший на крючке, отпер дверь и повесил ключ на место. Это было все, что от него требовалось, но он не торопился уходить. Последнее время у него слишком много неудач. Моджср весьма снисходительно относится к этому, но Эгберт не хотел больше искушать судьбу. Он нашел темное место в саду аббата, откуда можно было видеть дверь, сел и стал ждать. Может пройти несколько часов, пока Моджер не сумеет прикончить сэра Вильяма. Если вдруг придет какой-то случайный поздний посетитель и обнаружится, что дверь не заперта, эта оплошность будет устранена. Потом Эгберт снова ее отопрет.

Хотя Вильям и был один, когда Моджер заглянул к нему, его одиночество было непродолжительным. Раймонд только ненадолго оставил его одного. После известия об убийстве в лазарете, услышанном им во время еды, его подозрения вспыхнули с новой силой, и он, забыв про завтрак, бросился к графу Херфордскому. Они вспомнили, что монах говорил о намерении переместить Вильяма к окну. Это еще не доказывало, что хотели убить именно Вильяма, возможно случившееся было простым совпадением. Человек, замысливший убийство, редко останавливается, чтобы украсть ножи и кошельки. И все же это было довольно странное совпадение.

Первой реакцией Раймонда было желание снова и немедля переместить Вильяма, но граф охладил его пыл. Столь отчаянные попытки прикончить Вильяма не остановить только перетаскиванием его в разные места. Они возобновятся, как только станет известно, где он находится. Было бы значительно лучше, настаивал граф, поймать тех, кто пытается его убить.

Конечно, нельзя направить в аббатство военный отряд. Даже если бы граф сумел сломить сопротивление аббата, такая акция наверняка насторожила бы предполагаемого убийцу, который временно отказался бы от своего намерения. В конце концов, было решено: Раймонд будет дежурить у постели Вильяма, а еще четыре человека – по одному в каждой из соседних комнат и в комнатах напротив, чтобы прийти на помощь Раймонду, когда тот позовет.

Первый сбой в этом плане обнаружился через десять минут после наступления темноты, когда Раймонд зажег свечу. Вильям лежал спокойно, но через несколько минут начал метаться и бредить. Раймонд обмыл ему лицо и дал выпить воды, но тот никак не мог успокоиться. Глаза Вильяма бегали из стороны в сторону, наблюдая за тенями, создаваемыми мерцающей свечой. Вдруг он начал кричать, предупреждая о нападении со стороны темной двери.

Услышав крики, стражники графа вбежали в комнату с оружием наготове. Это так сильно возбудило Вильяма, что Раймонду едва удалось уложить его в постель. Не без смущения он объяснил стражникам, что случилось, и попросил их не приходить на крики, если только он сам не позовет их некоторыми условленными фразами. Отпустив их и относительно успокоив Вильяма, он задул свечу, которая, казалось, и была виновницей переполоха.

Вильям продолжал бредить и даже размахивал руками время от времени, так что Раймонд не решился снова зажечь свечу. Он вообще не решался сделать что-либо. Стоило ему пошевелиться на стуле, как Вильям тут же реагировал на шум. Похоже слух больного обострился до предела.

Вынужденная неподвижность мешала Раймонду бодрствовать. За последние два дня он перенес страданий, физических и душевных больше, чем за всю предшествующую жизнь. Время тянулось медленно, и его голова начала клониться вниз. Три раза он ловил себя на этом и через силу открывал глаза, но наконец его голова упала на грудь, и он уснул.

Примерно час спустя ручка двери тихо щелкнула. Раймонд вздрогнул встревоженно и снова погрузился в сон. Вильям открыл глаза, горевшие лихорадочным огнем. Луна еще не взошла, но свет, исходящий от усыпанного звездами неба, образовал тусклую тень на противоположной стене. Тело Вильяма напряглось. Он смутно ощущал боль, но все чувства сконцентрировались на тени. Где-то вне поля своего зрения он услышал движение. Вильям повернул голову, но его обостренные лихорадкой ощущения были слишком искаженными и ненадежными, и он опять погрузился в кошмар, полной темноты, и не мог видеть, как Моджер тихо открывал дверь.

Шаги Моджера были настолько легки, что не разбудили Раймонда. Вильям прислушался, но не смог понять откуда исходят звуки, и пришел в смятение. Он опустил глаза и увидел черную тень, которая надвигалась на него. Она не связывалась ни с какой галлюцинацией в его голове, и он в замешательстве наблюдал за ее приближением. Он не сделал ни одного движения и не противился, когда Моджер снял с него легкое одеяло, которым его накрыл Раймонд. В этом было нечто знакомое, то, что, несмотря на жар, ассоциировалось у Вильяма с чем-то хорошим для него. Монахи раздевали его, чтобы обмыть и перевязать раны.

Только когда Моджер наклонился ниже и зажал ему рот рукой, чтобы он не смог закричать, Вильям увидел лицо своего соседа. Вильям резко отвернул голову, но не потому, что подозревал Моджера в опасных для него намерениях. Совсем наоборот. Моджер опекал его людей, добивался улучшения условий его содержания, теперь, как он думал, Моджер ухаживает за ним. Этого он не мог вынести.

С силой, свойственной лишь сумасшедшим, Вильям оттолкнул Моджера. Внезапность и необычная сила толчка заставили того отшатнуться, он споткнулся о стоящий у стены сундук и с шумом свалился на него. Этот шум разбудил Раймонда, но он был ошеломлен и долго никак не мог понять, что его разбудило. Его обезумевшие глаза блуждали по комнате, но не разглядели застывшего от изумления Моджера, который был для них только темным пятном во мраке.

Тем временем Вильям попытался подняться. – Нет! – закричал он. – Нет! Мне уже лучше, уже лучше!

Раймонд поднялся на ноги и попытался схватить, успокоить Вильяма, но тот соскочил с кровати и встал. Все еще пребывая в дурмане, Раймонд наклонился так неосторожно, что упал на кровать, а затем, вместо того чтобы встать, обежать вокруг кровати и подхватить Вильяма (он ведь не подозревал о присутствии в комнате постороннего), он решил лезть через постель, полагая, что это кратчайший путь. Вильям, однако, не оставался безучастным. Его воспаленный мозг почему-то пришел к заключению: вежливость требует проводить Моджера до двери, этим он достигнет двойной цели – докажет, что он уже хорошо себя чувствует, и откажется от опеки соседа.

– Я провожу вас, – бормотал он, двигаясь вперед. – Благодарю вас. Нет необходимости. Я провожу вас.

Моджер не верил своим ушам и глазам. Ударив его, узнав его намерения, Вильям тем не менее шел к нему с распростертыми для объятия руками. Собственное чувство вины Моджера заставило интерпретировать галлюцинацию Вильяма в подозрение. «Ловушка! – пронзительно закричал его мозг. – Он знал обо всем, что я собирался сделать, и подготовил ловушку». Онемев от ужаса, Моджер вскочил на ноги, сильно ударил один раз Вильяма ножом, который держал в руках, и бросил оружие. Затем он отшатнулся от Вильяма, распахнул дверь и выбежал.

В это мгновение Раймонд стоял уже за кроватью позади Вильяма. Он уловил шум и тогда только понял, что в комнате кто-то есть, кроме него и Вильяма, и приготовился защищаться. Но Вильям, получивший удар в левую руку, упал на Раймонда, крича от ярости, боли и недоумения. Таким образом, первый зов Раймонда на помощь заглушили крики Вильяма. Что еще хуже, удар настолько исказил сознание Вильяма, что теперь он боролся с Раймондом.

Еще дважды Раймонд кричал стражникам графа Херфордского, что убийца убегает. К несчастью, Вильям нанес сразу ему такой удар в живот, что призыв Раймонда превратился в вой. На второй его зов, ответ последовал немедленно, но было слишком поздно что-либо сделать. Моджер был уже за воротами. Эгберт мрачно улыбнулся, когда понял: хозяин тоже потерпел неудачу. Он радовался, что не ушел в лагерь до возвращения Моджера. Эгберт тихо проскользнул вдоль фасада главного здания в конюшню и лег рядом с лошадью своего хозяина, которую он должен был привести в лагерь на следующее утро.

Глава 12

Элис взяла очередную счетную бирку из связки, намереваясь перевести ее в письменные счета. Это делалось не потому, что она сомневалась в честности и аккуратности Мартина. Каждая бирка имела пометки – зазубрины и царапины, которые указывали торговца или фермера, к которому она относилась, а суммы были четко вырезаны в виде больших и малых зарубок. Элис решила перенести их на бумагу по нескольким причинам. Один лист пергамента занимал гораздо меньше места, чем связка бирок. Кроме того, написанные документы внушали благоговение и предупреждали споры. Простолюдины смотрели на них, как на волшебство, как будто сам факт записи какой-либо вещи делал ее истинной или неизбежной.

Элис была так поглощена работой, что Мартину пришлось кашлянуть, привлекая ее внимание. Она закончила строчку и взглянула на него.

– Прибыл гонец из Уэльса, – сказал Мартин.

Элис улыбнулась и ответила:

– Хорошо, впустите его. Папа держит свое обещание писать почаще. Я получила от него письмо всего пять или шесть дней назад.

Она сказала это прежде, чем заметила неестественный блеск глаз Мартина. То, что глаза управляющего полны слез, она осознала только после того, как он сказал:

– Письмо, которое доставили, не от господина.

– Умер?! – пронзительно закричала она, вскакивая на ноги. – Папа умер?!

– Нет! – воскликнул Мартин, обегая вокруг стола, чтобы поддержать ее. – Но он ранен, и опасно.

– Ты лжешь! Ты хочешь скрыть, что он умер. – Она зарыдала.

– Нет, госпожа, нет, – уверял Мартин, поглаживая ее руку. – Когда гонца отправили, он был жив. Письмо от сэра Раймонда.

Страх сжал горло Элис и молотом ударил по сердцу, чуть было не разорвав грудь, но при имени Раймонда отступил. Ей было приятно услышать его имя, хотя она и не признавалась себе в этом, нетерпеливо вбегая в зал, чтобы встретить гонца. Элис взяла из его рук сложенный пергамент, сорвала печати и начала читать.

Нетерпение мешало ей. Сначала она смогла понять лишь несколько слов. Хотя почерк был ясный и твердый, и она могла разобрать все буквы, но они сочетались неправильно и образовывали бессмысленные слова, которые Элис никак не могла понять. Зарыдав от разочарования, она прочитала одну фразу Мартину и закричала:

– Что это значит! Что он пишет! Он пишет на латыни!

– Это не латынь, – ответил Мартин. Сам он читать и писать не умел, но достаточно наслышался латинских слов за время пребывания в монастыре, так что немного понимал их. Звуки были твердыми, как…

– Госпожа! Он пишет так, как говорит он, а не мы! – воскликнул Мартин.

Элис вытерла глаза и попробовала читать сначала. Она решила, что должна читать вслух, будто слышит голос Раймонда. Мартин оказался прав. Теперь слова становились понятными, и, слыша воображаемый ею приятный баритон Раймонда, произносящий их, Элис успокаивалась. Уже легче верилось, что он говорит правду: отец только тяжело ранен, а не мертв. «Я поеду к нему, – подумала Элис. – Я облегчу его страдания». Она уже хотела было отложить письмо, как вдруг ее взгляд остановился на фразе: «По некоторым причинам, о которых я вам расскажу по приезде, граф Херфордский считает, что будет лучше, если я отвезу вашего отца домой, в Марлоу».

Элис дважды перечитала это место вслух Мартину.

– Правильно ли я понимаю то, что он пишет? Он привезет папу домой? Но если тот ранен, не будет ли опасным для него трястись в повозке столько миль?

– Не знаю, миледи, – ответил Мартин. – Я не ухаживал за больными и ничего в этом не понимаю. Но я уверен: сэр Раймонд сделает так, как будет лучше для нашего господина.

Но он не был уверен в том, что говорил. Ужасные мысли приходили на ум. Раймонд мечтает об Элис. Если ее отец умрет… Он отогнал эту мысль, успокаивая себя тем, что Раймонд – порядочный, честный человек.

– Но почему?! – кричала Элис. – Я могла бы быть рядом с папой через несколько дней. Мне быстрее добраться до Уэльса, чем им привезти его.

– Сэр Раймонд должен знать это, и граф Херфордский тоже, – отвечал Мартин, пытаясь побороть свою тревогу. – Должно быть, они считают путешествие менее опасным, чем оставлять его там.

Во всех их владениях не было ни одной опытной в таких делах женщины. Нянька Элис умерла несколько лет назад. Девушка почувствовала беспокойство Мартина. Она нуждалась в утешении и поддержке, но не могла получить их от управляющего, несмотря на все его правильные слова. Нервно сжимая письмо, она встала.

– Леди Элизабет должна знать, – сказала она, задыхаясь. – Она хороший врачеватель.

Элис уже хотела бежать к лодке в чем была, но Мартин схватил ее за руку: становится холодно, она должна подождать, пока служанка не сходит за ее плащом, а Диккон не найдет двух вооруженных людей для охраны. Элис могла бы вырваться, но выработанные в течение многих лет правила поведения не позволяли ей применить против Мартина физическую силу (только ребенком, она могла обидеть его). Кроме того, небольшая задержка ради хорошей подготовки была действительно оправданной. Так всегда было, когда она ездила в Хьюэрли.

Обыденное и воспринимается как таковое. Кажется, что привычный уклад жизни ничто не способно изменить. Элис была ребенком, когда отец решил: в поездках в Хьюэрли се должны сопровождать два охранника, и Элис никогда не ездила без них, хотя, повзрослев, считала это излишним. В Хьюэрли не было ни одного человека, который не знал бы Элис почти так же хорошо, как ее собственные слуги в Марлоу. Никто там не смог бы причинить ей вреда.

Странно, но Элис почувствовала облегчение оттого, что Мартин помешал ей столь опрометчиво пуститься в дорогу. Она пылко поблагодарила управляющего. Надежда может рождаться из ничего, когда отчаяние достигает предела. Поскольку до сих пор Элис всегда повиновалась отцу, она вдруг решила, что он будет жить, даже не подумав о том, насколько уязвимо ее желание. Она оберегала свое спокойствие и даже не просила лодочника грести быстрее.

Подбежав кратчайшей дорогой к замку, Элис испугалась, что Элизабет не окажется дома. Она чуть не разрыдалась, когда навстречу вышла Эмма. Элис угадала все сразу, как и отец, который был удивительной личностью, но ничем не выдала своих чувств и только спросила, где леди Элизабет.

Ответ последовал от самой леди, которая, узнав от слуги о прибытии Элис, выбежала из женской половины и лишь на минуту опоздала оградить Элис от приветствий Эммы. Она быстро повела девушку к лестнице.

– Мне очень жаль, дорогая, – прошептала Элизабет. – Если бы я знала, что ты приедешь, то отослала бы ее подальше. Она примитивнейшее существо, настоящая дура и, похоже, воображает себя здесь хозяйкой. Не говори отцу…

Элизабет вдруг замолчала, почувствовав как вздрогнула Элис. В зале и на лестнице было так темно, что Элизабет не смогла разглядеть бледности и слишком широко раскрытых глаз девушки. Она судорожно сглотнула и остановилась, прислонившись к стене и борясь со всепоглощающим страхом.

– Вильям? – прошептала она. – Элис, что-то случилось с твоим отцом? – Элизабет пыталась сдержать дрожь в коленях, боясь, что они подогнутся и она упадет с неогороженного края неровной лестницы. – Он умер?

– Нет, слава Богу, – выговорила, наконец, Элис и заплакала.

Элизабет не могла обнять Элис. Лестница была слишком узкой и крутой. Поэтому она лишь подталкивала ее, понуждая идти вперед, а сама пошла следом, держась одной рукой за стену. Только в своей комнате она, наконец, крепко обняла Элис, всеми силами сдерживая подступившие рыдания.

– Не умер, – убеждала она себя. – Не умер. Он не умер.

Этот повторяющийся шепот пронзил Элис, она задрожала еще сильнее.

– Но он тяжело ранен, и Раймонд говорит, что везет его домой. О, Элизабет, разве это правильно? Разве так нужно? Разве не опасно везти больного сотни миль в тряской повозке?

– Не в повозке, дорогая, – сказала Элизабет, едва узнавая свой голос. – Ты мне говорила, когда получила последнее письмо от отца, что они находились западнее Шрусбери. Скорее всего сначала его понесут на носилках, а затем водой по Северну довезут до Глостера. Оттуда всего пятьдесят миль до Оксфорда, и дорога там очень хорошая. От Оксфорда они опять могут плыть в лодке по Темзе прямо до Марлоу.

Элис перестала плакать и с надеждой посмотрела на Элизабет.

– Но лошади и люди…

– Разве об этом не сказано в письме, милая? – спросила ласково Элизабет, борясь с собственными слезами. – Кто написал тебе?

– Раймонд. – Элис глубоко и с волнением вздохнула и достала письмо. – Не знаю. Я не прочла письмо полностью. Его так трудно читать. Я испугалась и приехала сюда.

– И очень правильно сделала, дорогая, абсолютно правильно, – успокоила ее Элизабет. Она взглянула на свиток пергамента, который Элис держала в руках. – Ну, прочитай его теперь, когда я сижу рядом с тобой.

– Его так трудно читать, – вздохнула Элис. – Он пишет на каком-то своем языке.

– На лангедоке?[2] – спросила Элизабет.

– Да, именно так. Вы знаете Раймонда?

– В той части страны все так говорят. Я знаю этот язык из поэзии.

– Из поэзии?

Элис никогда не поверила бы, что такое пустое времяпрепровождение, как чтение стихов, может оказаться таким полезным. Если Элис и отрывалась иногда от работы для чтения, то скорее всего это был трактат о том, как лучше собрать урожай, получить больше молока от коровы, или как свести пятна с шелка.

– Вы читаете стихи? – спросила она, смутившись.

– Да, и большей частью на лангедоке, – сказала Элизабет. Ее голос дрожал. Много лет назад Вильям подарил ой книги и свитки рассказов и стихов, которым не грозила никакая опасность со стороны ее неграмотного мужа. Она жадно посмотрела на письмо в руке Элис, но та уже протягивала его Элизабет.

– Прочитайте его мне! – воскликнула Элис, горя нетерпением.

Элизабет споткнулась на первых же словах, но скорее из-за удушья, сдавившего горло, когда она прочитала описание Раймондом ран и болезней Вильяма, а не из-за трудностей с языком. Элис тихо всхлипывала, но Элизабет не прерывала чтение, пока не закончила эту часть. Потом в этом уже не было нужды. Теперь слезы лились уже от облегчения, а не от страха. Бедное дитя действительно не смогло осознать все, что написал Раймонд, и представило дело хуже, чем оно было на самом деле. Если только Раймонд не лгал… Нет, он не мог оказаться настолько глупым.

– Все не так плохо, дорогая, – сказала Элизабет. – Твой отец очень сильный и… и очень хочет жить.

Затем она переводя на норманнский диалект, прочла кусок, в котором сообщалось, что Раймонд собирается привезти Вильяма домой. «Здесь считают, что война закончена на этот раз, и графы Херфордский и Глостерский вскоре распустят рекрутов. Пока сэр Моджер, ваш сосед из Хьюэрли, будет опекать людей вашего отца. Арнольд остается за старшего, так что никаких затруднений не будет. Сэр Моджер также доставит домой Ле Бета, Грос Шока и молодого жеребца. Лион, сообщаю об этом с сожалением, погиб. Он не страдал, так как его горло было пробито стрелами в тот же момент, когда был ранен ваш отец».

– Бедный Лион! – вздохнула Элис. – Папа будет скучать по нему.

Затем шло описание спасения, которое заканчивалось словами: «Я должен был оставаться рядом с моим господином, но деревня казалась совершенно пустой, и я так глупо попался в западню. Молю Бога, чтобы вы простили меня, себя же я никогда не прощу».

Элизабет остановилась и взглянула на Элис, которая издала тихий невнятный звук. Лицо Элис явно показывало, что она не решается говорить. Затем все же спросила:

– Он мог предотвратить ранение папы?

– Весьма сомнительно, – ответила Элизабет. – Это же была не рукопашная схватка, а поток стрел. Как Раймонд мог предотвратить его?

– Почему же он винит себя и просит у меня прощения?

Несмотря на свою озабоченность, Элизабет не могла не улыбнуться.

– Я думаю, он слишком возбужден, дорогая. Он не пишет об этом, но, возможно, и сам был слегка ранен, но вне сомнений, ухаживал за твоим отцом. К тому же он знает, как ты пугаешься и беспокоишься, когда узнаешь подобные новости. Он очень славный молодой человек, поэтому и винит себя за то, чего не совершал.

– Вы действительно думаете: он тоже ранен?

В вопросе Элис была такая напряженность, что Элизабет еще больше утвердилась в своих подозрениях. Элис либо уже влюбилась в наемного рыцаря, либо находилась в полушаге от этого. Это было бы совсем ни к чему. Элизабет посмотрела в печальные глаза девушки и сказала:

– Похоже, что нет. Я только пыталась найти причину, почему он так говорит. Элис, не думай больше об этом Раймонде. Он всего лишь наемник, без… даже без рубашки, не считая той, которую ты дала ему.

– Не вы ли мне говорили, что я должна выйти замуж по любви! – возмутилась Элис.

– О, Элис, – вздохнула Элизабет, – есть так много прекрасных молодых людей. Не позволяй себе влюбиться не в того человека… пожалуйста, дорогая. Это причинит боль. Это причинит сильную боль.

– Ни в кого я не влюбилась, – поспешно сказала Элис, испуганная этим внезапным проявлением столь длительных мучений самой Элизабет.

Она никогда их не понимала. Отец скрывал свои страдания. Элизабет всегда удавалось делать вид, что она спокойна и в хорошем настроении, за исключением того последнего случая, когда она и отец были вместе. Элис почти забыла о том случае. Но на самом деле не забыла, а только хотела забыть. Теперь Элизабет ничего не скрывала. Все, что она могла сделать, – это предостеречь девушку, которую любила, как дочь.

Впрочем, делала она это совершенно напрасно. Элизабет была скорее стойкой, чем отважной. Элис не только могла быть стойкой, но еще была готова броситься навстречу трудностям. Хотя она и сочувствовала Элизабет, но делала это ради самой Элизабет. С точки зрения Элис, глубина страданий Элизабет делала ее любовь интереснее. Человек, к которому так тянутся, несмотря на все страдания, должно быть по-настоящему любим.

Взгляд Элизабет вернулся к письму, содержащему известия о Вильяме. Раймонд опять перешел к описанию сражения, и Элизабет не смогла избавиться от мысли, что бедный юноша, должно быть, гораздо сильнее влюблен, чем Элис. Он, конечно, понимает: незачем тратить время и силы на описание того, о чем можно рассказать при встрече. Скорее всего он пишет, не имея сил остановиться, так как письмо приближает его к Элис. Когда Вильям достаточно окрепнет, ей следует предупредить его.

«Ваш отец пользуется благосклонностью графа Херфордского, который предоставил нам это удобное и роскошное помещение. Не беспокойтесь об удобстве для вашего отца, во время нашего путешествия. Почти весь путь пройдет по воде, поскольку его легче и спокойнее перенести человеку, который не может ходить. Надеюсь, мы прибудем в Марлоу в конце месяца.»

– Ну вот, – сказала Элизабет, поднимая глаза от письма и вздохнув с облегчением. Она уже говорила Элис, что они отправятся по реке, и теперь ее слова подтвердились.

– В конце месяца! – воскликнула Элис. – Сегодня двадцать восьмое. Гонец был слишком медлителен. Они могут быть здесь послезавтра.

Но Элизабет не увидела на лице Элис никаких признаков облегчения.

– Дорогая, в чем дело? – спросила она.

– Я боюсь, – прошептала Элис. – Не представляю, что мне с ним делать. Вдруг сделаю неправильно, причиню боль и ему станет хуже.

– Нет, – Элизабет стала говорить принятые в таких случаях слова утешения, но вдруг дыхание ее участилось. Это удобный случай быть рядом с Вильямом. – Элис, хочешь я перееду в Марлоу и буду ухаживать за твоим отцом?

Наступила долгая тишина. Элизабет едва осмеливалась дышать, в то время как Элис пристально смотрела на свои руки, то сжимая, то разжимая их на коленях. Обе женщины прекрасно понимали, что было поставлено на карту. Если Элис уступит Элизабет право ухаживать за отцом, то уже не сможет возражать против их отношений. Страх боролся с ревностью, но тут вмешалась третья сила: Раймонд д'Экс тоже вернется домой.

– Да, – вздохнула Элис. – Да, пожалуйста, приезжайте, Элизабет.

Хорошо, что лодка с Вильямом и Раймондом прибыла уже через два дня, вечером. Окажись путешествие более долгим, чем ожидалось, Элис могла бы и изменить свое решение. Хотя, если бы Элизабет не предложила свои услуги, разве не было бы странным пригласить в дом какую-нибудь другую, пусть даже опытную, женщину? На протяжении многих лет слыша от Элис «Но леди Элизабет говорит, надо делать это вот так», слуги привыкли обращаться к Элизабет, если Элис не оказывалось на месте, за указаниями м советами. И Элизабет, не задумываясь, приказывала и советовала. Она очень гордилась тем, как Элис вела дела, совершенно справедливо полагая: в этом есть и ее заслуга, но она также ощущала, что Элис скорее похожа на маленькую девочку, играющую в домашнее хозяйство.

Слабое чувство возмущения, теплившееся в Элис, со временем грозило перерасти в бурю, но совершенно померкло, когда ее отца вынесли на берег. Они с Элизабет ждали у причала и услышали бред Вильяма еще до подхода лодки. Элис залилась слезами и устремилась вперед, как только из лодки вытащили носилки. Раймонд шел первым и едва не столкнулся с ней. Вильям зашевелился, увидев дочь.

– Осторожно! – воскликнул Раймонд. – Позвольте мне…

Но к ним уже спешила Элизабет.

– Вильям, не надо! – негромко, но четким и убедительным голосом сказала она, положив руку ему на лоб. Блестящие глаза Вильяма повернулись к ней, и его измученное тело застыло.

– Зачем вы привезли его, если он так болен?! – воскликнула Элис, обращаясь к Раймонду.

– У меня не было выбора, клянусь, – ответил молодой рыцарь. – Если бы я не…

– Об этом потом поговорим, – твердо сказала Элизабет. – Сначала мы должны перенести сэра Вильяма в постель. – Она повернулась к четырем слугам, которые подошли к ним, и приказала им по-английски взять носилки и нести их осторожно. – Не будете ли вы так добры, – обратилась она затем к Раймонду, опять переходя на французский, – отвести мою лошадь назад в замок. Я хотела бы проводить сэра Вильяма.

Лицо Элизабет было спокойным, голос – ровным, но она чувствовала себя ужасно. Вильям похож на привидение. Все о чем она могла думать, это побыстрее добраться до места, где могла бы тщательно осмотреть его и помочь чем возможно. Будь Элизабет не так испугана, она обязательно спросила бы у Элис, не хочет ли та пойти с ними. Впрочем девушка была озабочена совсем другим и не могла бы рассердиться на Элизабет. Элис всматривалась в Раймонда. У него были ввалившиеся глаза и изможденный вид.

– Вы и сами не очень хорошо выглядите, – сказала она.

– Я просто устал и… и очень, очень беспокоился.

Его голос дрогнул. Раймонд помнил, что Элис красавица, но его воспоминания бледнели в сравнении с действительностью. Голубые глаза, которые могли сверкать в гневе и искриться в хорошем настроении, теперь затуманились от беспокойства за него.

– Вы тоже ранены в сражении?

– Это был всего лишь рейд, – пробормотал он.

С тех пор как у Элис налилась грудь и сформировалось тело, мужчины часто смотрели на нее смущенно, но не с такой страстью, которая и сейчас читалась на лице Раймонда. Прежде Элис находила это даже забавным, поскольку такие взгляды обычно сопровождались хвастовством и напыщенностью, что слегка напоминало ей важное расхаживание петухов перед курами на птичьем дворе. Один или два раза она испугалась, почувствовав отвращение, поскольку к страсти примешивалась совершенно безобразная жадность. Несколько раз она испытывала даже сострадание к своим поклонникам.

На этот раз Элис даже не вспомнила о взглядах других мужчин. Она залилась нежным румянцем, испытывая желание обнять молодого человека и попросить не волноваться, потому что она принесет ему покой, удовлетворив его страсть. Элис сделала шаг вперед и протянула руку. Раймонд взял ее, прежде чем девушка вспомнила: он всего лишь наемник, совершенно неподходящий для нее. Жестоко позволить ему надеяться, ведь она все равно не может принадлежать ему. Угрызения совести вынудили Элис отбросить эту ужасную мысль. Есть более неотложные проблемы, чем ее взаимоотношения с Раймондом.

– Вы ранены, Раймонд? – повторила она резко, сжав и слегка тряхнув его руку, желая вывести из оцепенения.

– Ранен? О, не стоит говорить об этом.

– Глупый! – воскликнула Элис и непонятным образом нежность, которую она ощущала, прозвучала в ее словах, обратив их в ласку. У Раймонда перехватило дыхание, но Элис поспешила добавить: – Если бы я не хотела говорить об этом, то не спрашивала бы. Куда вас ранили?

– Один порез на руке и еще на ноге. Ничего особенного, – произнес Раймонд с дрожью в голосе.

– Они зажили?

– Нет… Не совсем.

– Идемте же, я осмотрю вас.

Элис отвернулась и распорядилась отнести в замок небольшой багаж, привезенный Раймондом. Затем она подозвала человека, державшего лошадей. Раймонд сделал движение, желая помочь ей сесть в седло, но девушка тряхнула головой и сказала, что хотела бы посмотреть, в состоянии ли он сам забраться на лошадь. Когда они повернули к замку, Элис увидела людей, несущих отца, и ее охватил стыд. Она забыла о нем! Элизабет склонилась над носилками и то ли что-то говорила, то ли поправляла. Ревность не смогла превозмочь стыд: Элизабет будет лучше заботиться об отце, чем она сама. У нее же появится свободное время для… Нет, не надо сейчас думать об этом. Когда будет время и все успокоится, она заново оценит значение некоторых обстоятельств своей жизни на соответствие принципам, которые считала незыблемыми.

– Почему вы привезли папу домой? – опять спросила Элис, когда они медленно двигались вслед пешей группе.

Раймонд посмотрел на обращенное к нему прелестное лицо, на точеный подбородок, спокойные глаза и смог, наконец, с облегчением вздохнуть. Задай ему такой вопрос мать или сестры, он вынужден был бы солгать и продолжать страдать в одиночку – а он так устал! Но Элис не забьется в истерике. Она поможет ему.

– Кто-то пытается убить его. Я и граф Херфордский, считаем, что он будет в большей безопасности в Марлоу, чем в любом другом месте.

Элис широко раскрыла глаза от изумления, но, как и ожидал Раймонд, не выказала никаких признаков испуга.

– Это странно, – сказала она, – не верю, что в мире есть хотя бы один человек, ненавидящий папу до такой степени.

– Вы должны поверить мне! – воскликнул Раймонд. Он торопливо рассказал о происшедшем в лагере и аббатстве. Доверие Элис возрастало по мере осмысления услышанного, но росло и смущение.

– Я верю вам, – сказала она, наконец, – но это совершенное безумие. Кто мог бы желать…

Элис замолчала и посмотрела на Элизабет, следующую рядом с носилками и державшую, как показалось девушке, отца за руку. Если сэр Моджер узнал… Элис вспомнила его, стоящим и прислушивающимся у закрытой двери, ведущей в комнату отца. Что если он услышал нечто такое, что возбудило в нем подозрения? Она торопилась тогда, как могла, но все же отстала из-за неотложного дела. Сэр Моджер так надоел ей за время небольшой прогулки верхом, которую они совершили. Глупец, он вздыхал о страстной любви Обри к ней! Неужели считает ее дурой? Элис помнила все касающееся последнего визита Обри, ведь произошел он всего лишь несколькими месяцами ранее и, мягко говоря, друг детства не пылал тогда к ней страстью. Кроме того, Элизабет говорила, что отношение Обри к ней не изменилось.

– Именно этого мы с графом и не могли понять. Вашего отца так все любят. Мы решили, что это каким-то образом связано с Ричардом Корнуолльским.

Элис уже собиралась рассказать Раймонду о своих подозрениях относительно Моджера, но его последние слова остановили ее. Предположение графа выглядело достовернее. В конце концов отец с Элизабет любили друг друга уже много лет. Сэр Моджер все эти годы ничего не предпринимал. С чего бы он стал мстить? С другой стороны, не было ничего невероятного в том, что кому-то не терпится разлучить отца с дядей Ричардом. Правда, раньше его не пытались убить, но разного рода попытки, ставившие своей целью очернить отца в глазах дяди Ричарда, предпринимались и прежде. Вероятно, кто-то решил, что избавиться от папы во время войны будет проще всего.

– Возможно. Я об этом раньше не думала. – Глаза Элис сузились. – Пока папа болеет, нет нужды беспокоиться. Достаточно приказать слугам не впускать в его комнату никого, кроме вас, меня, Мартина и Элизабет. Вот когда он встанет на ноги… – Ее голос дрогнул. – Он ведь выздоровеет, не правда ли?

– Уверен в этом, – сказал Раймонд со всей сердечностью, на какую был способен.

В этот момент они поравнялись с носилками. Элис наклонилась, чтобы взглянуть на отца. Он был спокоен, но губы шевелились, как будто он разговаривал во сне. Правой рукой он держался за руку Элизабет, высвободив ее из-под накидки, прикрывавшей его. Элизабет повернулась к Раймонду. Ее губы дрогнули. Похоже, она хотела что-то спросить, но не решалась.

– Он был без памяти все время? – наконец произнесла она.

– Нет, миледи. Вчера, на несколько минут он пришел в себя и узнал меня, сегодня утром тоже. – Голос Раймонда стал хриплым, и он кашлянул, прочищая горло. – Сегодня утром он отчетливо обратился ко мне, спросил про своих людей и тому подобное, а затем спокойно уснул, не метался и не бредил. Я подумал… но потом ему опять стало хуже.

– О, превосходно! – воскликнула Элизабет и улыбнулась, увидев выражение лица Раймонда. – Нет, превосходно не то, что ему стало хуже, я не это имела в виду. Из такой лихорадки не вырваться за один день. Но если он узнал вас утром, значит ему становится лучше. Когда мы его помоем и собьем жар, ему полегчает, а с завтрашнего утра, надеюсь, дело пойдет на поправку быстрее.

Когда суматоха в замке, связанная с размещением больного, улеглась, Элис вышла из комнаты отца в зал и увидела Раймонда, безвольно сидящего в одном из кресел возле камина. Заметив ее, он попытался встать.

– Сидите, – сказала она, – нет, встаньте. – Элис подошла ближе и протянула руку, чтобы помочь ему подняться с кресла. – Пойдемте в вашу комнату и позвольте мне осмотреть вас. Думаю, вам лучше находиться в постели.

– Могу я поговорить с Дикконом о…

– Нет никакого смысла сейчас разговаривать с Дикконом, – мягко подталкивая его по направлению к северо-восточной башне, сказала Элис. – Ведь не думаете же вы, что против нас кто-нибудь выставит армию. В любом случае стража знает свое дело и объявит тревогу. Поэтому достаточно будет предупредить Диккона.

Было очевидным: Элис не допускала подобную возможность.

– Но… – сказал было Раймонд и замолчал.

Он и не ожидал никакого нападения. Все, что произошло в Уэльсе, казалось ему теперь дурным сном. За крепкими стенами Марлоу, под защитой преданных слуг Вильям был в безопасности. Раймонд почувствовал, как тяжесть ответственности, которая временами становилась почти невыносимой, покидала его. Он так устал. Кровать в темной комнате была такой манящей, но ему пришлось задержаться.

– Постойте, – сказала Элис.

Отупевший от усталости, Раймонд пытался сообразить в чем дело. Пока он размышлял, Элис сняла с него плащ и, еще до того как Раймонд попытался протестовать, тунику.

– Теперь садитесь, – командовала Элис, подводя его к креслу.

Затем она развязала его рубашку. Раймонд поднял руку, намереваясь остановить девушку, но она удержала ее за запястье и посмотрела на прилипший к ране рукав, испачканный гноем и засохшей кровью. Затем Элис перевела взгляд на его ноги. Выше правого колена была аналогичная рана.

– Пока сидите, – сказала она. – Мне нужно принести тряпки и воду. Необходимо намочить вашу рубашку и штаны, иначе до ран не добраться.

Когда она выходила, Раймонд изумленно посмотрел ей вслед. Он пытался помешать ей раздеть себя только потому, что не хотел обнажать перед ней эти безобразные раны. Трудно даже представить себе реакцию матери на такого рода зрелище. С одной из его сестер случился обморок, когда она увидела почти заживший шрам. Пока он рассуждал подобным образом, пришли две служанки. Одна женщина принялась смачивать его руку и колено теплой водой, смешанной с маслом, другая пододвинула поближе столик и начала раскладывать на нем принесенные мази.

Раймонд закрыл глаза, откинулся назад и задремал, несмотря на все усиливающуюся боль в руке и колене. Две последние недели он спал урывками, по несколько минут. Время от времени Раймонд просыпался от обострившейся боли, когда отрывали от раны и снимали рубашку, но не открывал глаз, пока не услышал голос Элис.

– Раймонд, приподнимите немного бедра, чтобы мы могли снять с вас штаны.

Это заставило его окончательно проснуться.

– Что?

– Я обмыла и перевязала вашу руку. Теперь я то же самое хочу сделать с вашим коленом. Тогда вы сможете лечь в кровать и уснуть. Ну же, Раймонд, привстаньте чуть-чуть.

– Нет.

– Нет? Почему? – спросила она, нежно улыбаясь ему.

Юноша был ошеломлен спросонья и беспокойно наморщил лоб. Теперь он стал похож на уставшего, упрямого ребенка.

– Вы не можете… – нерешительно сказал он.

В мгновение ока Элис все поняла. Он не хотел обнажаться перед ней. Элис слегка покраснела. Она и не думала об этом. Обнаженные мужчины ее совсем не интересовали. Она мыла своего отца и графа Ричарда, как делала это до нее мать, смазывала раны Гарольду, Джону и Обри, для чего их тоже надо было раздевать. Но сейчас она чувствовала смущение, совершенно неожиданное, и не осмеливалась сказать: «Не будьте смешным», как сказала бы Гарольду или Обри.

– Принеси чистую рубашку сэру Раймонду, – приказала Элис служанке, – а мне… полотенце.

Служанка, казалось, была удивлена, но подчинилась без лишних слов. Раймонд не обратил на это внимания. До него только сейчас дошел смысл сказанных Элис минуту назад слов о том, что она обмыла его рану. Он взглянул на свою руку, тщательно перевязанную чистым полотном. Его мозг пронзила мысль, что Элис сама, а не служанки, обработала его рану и собиралась сделать то же с раной на ноге. Он пристально посмотрел на нее. Но девушка выглядела как обычно: не бледная, не испуганная, не страдающая от тошноты.

– Раны ужасные, – сказал он извиняющимся тоном, зная, что это правда, но не совсем веря в это.

Элис, утешая, погладила его плечо.

– Это только испорченная кровь и плохое настроение, они покинут вас, как только раны заживут. Не мучайте себя. Все пройдет быстро, и ваше боевое искусство не пострадает.

– Вы разбираетесь в таких вещах?

Странно, почему Элис умеет обмывать и перевязывать раны, но еще удивительнее, что она говорит об этом, как о деле обычном, более того, – как об одном из своих повседневных занятий, вроде вышивания.

Элис улыбнулась ему.

– Вы не должны думать, будто я вас просто успокаиваю. Не могу похвастаться большим опытом, но я и не новичок в этом деле. Леди Элизабет научила меня, а она прекрасный врачеватель. Я знаю, какие раны заживают быстро, а какие – нет. Вы можете доверять мне.

Раймонд не успел ничего ответить, так как вернулась служанка. Элис через голову надела ему рубашку и набросила на его колени полотенце. Под этим прикрытием она попыталась снять с него штаны, которые успела расстегнула еще до того, как попросила приподняться в первый раз.

– Придержите полотенце и приподнимитесь, – сказала Элис. Занятая работой, она не могла видеть выражения лица Раймонда, которое весьма изумило бы ее. На нем отразилась такая решимость, что сразу становилось понятным: он принял важное для себя решение.

Поступив весьма деликатно, предоставив смущающемуся Раймонду рубашку и полотенце, прикрывшие часть его обнаженного тела, Элис тем самым, окончательно завоевала любовь юноши. Он добьется этой женщины, чего бы ему это не стоило. Не может быть никакой другой, верил он, с таким сочетанием красоты, мужества и здравости ума Раймонд представил Элис во всех обстоятельствах, в какие только может попадать женщина, и она всегда побеждала. Она проходила через все испытания, превосходя любые его ожидания.

Раймонд подумал о жизни своего отца с матерью. Она была нежной, любящей и принесла большое приданое, но в ее присутствии все чувствовали скованность, необходимость взвешивать каждое слово и жест, чтобы не дай бог не оскорбить ее чувства или не напугать. Потом Раймонд вспомнил три недели, проведенные в Марлоу, ту легкость и смех, с которыми там говорили обо всем – от сомнительных шуток до высокой политики, и всегда в центре всего была Элис. Ни разу она не огорчила присутствующих слезами, не нарушила тишину, не удалилась надменно.

Человеческое совершенство вот подходящие для нее слова. Она не была святой, чье совершенство заставляет других стыдиться себя, внося определенное неудобство. Элис была вспыльчивой, острой на язык и обладала своеобразным чувством юмора. Она могла дернуть корову за ухо, чтобы посмотреть, как та лягнет ногой зазевавшегося крепостного и тот упадет в навозную кучу. Была упрямой как черт, и предпочитала делать все по-своему, не спрашивая совета или согласия других. Но все это составляло женщину, а не ангела, женщину, которую Раймонд намеривался взять в жены.

Глава 13

Когданаступил вечер, сон Вильяма стал спокойнее. Жар спал, причем существенно, – подумала Элизабет, хотя и не была уверена, связано ли это с тем, что она протирала его влажной тряпицей. Элизабет перестала беспокоиться. Раны не помертвели и выглядели уже не так страшно. Правда, Вильям основательно похудел. Она вспомнила, что Раймонд говорил об отсутствии у него аппетита.

В комнату тихо вошла Элис. Она ничего не сказала, только вопросительно посмотрела на Элизабет, которая кивнула головой и подошла к ней. Вместе они вышли в переднюю, где факелы и свечи были погашены.

– Он чувствует себя лучше, – поспешила сказать Элизабет. – Гангрены нет. Я думаю… о, уверена… он поправится.

Она замолчала. Когда дело казалось безнадежным, Элис охотно уступила Элизабет право ухаживать за отцом, так как в этом случае он получил бы квалифицированную помощь, какую Элис не смогла бы оказать. Теперь, когда о смертельной опасности не было и речи, возможно, она захочет отказаться от ее услуг. Элизабет готова была упасть на колени и умолять дочь Вильяма разрешить ей остаться, хотя опасалась, не вызовет ли своим поведением обратной реакции со стороны Элис, дав ей повод для ревности.

У Элис не было причин для беспокойства. Она любила своего отца, но теперь у нее появился новый объект внимания. Она никогда не оставила бы Вильяма под присмотром прислуги, сама сидела бы рядом и ухаживала за ним, зная, что Раймонд нуждается в ней гораздо меньше. Однако поскольку за Вильямом ухаживала Элизабет, то она могла быть спокойна. Отцу был обеспечен качественный уход, а заботливость Элизабет превосходила ее собственную. Поэтому Элис была готова оставить более тяжелое и менее желанное занятие ради более легкого и менее утомительного.

– Слава Богу, – сказала Элис мягко. – Не разбудят ли папу наши голоса? Мне нужно рассказать вам, почему Раймонд привез его сюда. И, кроме того, я принесла вам кое-что поесть.

– О, спасибо, дорогая, – вздохнула Элизабет и опустила глаза, стараясь скрыть слезы, когда поняла, что Элис не собирается отнимать у нее Вильяма.

Элис придвинула столик к двум креслам, поставила на него поднос и разложила еду. Они неторопливо ели, пока Элис рассказывала то, что узнала от Раймонда. Слушая ее Элизабет все больше бледнела.

– Моджер! – прошептала она.

– Я тоже так подумала! – вспыхнула Элис. – Но граф Херфордский считает, что должен быть некто, желающий ослабить папино влияние на дядю Ричарда. И нет никакого смысла, Элизабет, после стольких лет… – Она вдруг замолчала и зажала рот рукой, зардевшись от смущения.

Элизабет судорожно вздохнула, и краска тоже залила ее лицо.

– Мне очень жаль, Элис, сказала она наконец. – Надеюсь, ты понимаешь, что мы, мы не сделали ничего способного оскорбить память твоей матери. Это старая, очень старая история, начавшаяся еще во времена нашего детства. Мы с Вильямом собирались пожениться и поклялись в этом друг другу, но твой дед решил, что доля моего наследства недостаточна для его старшего сына… братья тогда были еще живы. Мой отец с ним согласился. Было решено выдать за моего брата твою тетю, которая, кажется, умерла в год твоего рождения. Таким образом, не только устанавливались кровные узы между владетелями Марлоу и Хьюэрли, но и появилась возможность устроить мой брак с максимальной выгодой для нашей семьи.

Они долго молчали. Элизабет смотрела на свои руки, теребившие подол платья. Взгляд Элис был устремлен куда-то в пространство. Случись этот разговор несколькими месяцами раньше, когда она еще не встретила Раймонда, ей оставалось только ревновать Элизабет к отцу или сожалеть о несостоявшемся браке. Ведь она могла бы быть дочерью Элизабет. Сегодня этот бесхитростный рассказ задел ее самое больное место – совесть. Отец, думала Элис, не больше обрадовался бы ее выбору, чем когда-то ее дед выбору отца. Он дважды предупреждал не подавать Раймонду надежд, которым не суждено сбыться.

Может ли она противиться отцу? Это было бы несправедливым. Обидеть отца, который всегда ставил ее благо и интересы выше собственных – чудовищная неблагодарность. Неподчинение родителям – большой грех в глазах церкви и людей. Но потерять Раймонда?..

– Вы даже не пытались объяснить отцу, что вы любите..

– Пытаться объяснить ему? – резко оборвала ее Элизабет. – Я открыто сопротивлялась ему! Он бил меня и морил голодом, но я не сдавалась.

– Но потом…

– Твой отец уступил, согласившись на выгодный брак, – прошептала Элизабет, закрыв лицо руками. – Нет, не слушай меня. Это всего лишь моя застарелая горечь.

– Вы имеете в виду, что папа дал вам слово… и нарушил его?

Элизабет опустила руки и вздохнула.

– Понимаешь, моя дорогая, мне было проще. Я никогда не любила своего отца. Он не заботился обо мне. Я была женщиной, а значит, лишним ртом. А твой папа любил своего отца и…

– Нет, сказала Элис, – не верю. Если папа дал слово, он не мог нарушить его… будь то во имя любви, ненависти или чего угодно.

– Тогда он был слишком молод, – ответила Элизабет, но в голосе ее не чувствовалось уверенности.

– Нет, – настаивала Элис. – Люди не могут так изменяться. Разве вы изменились?

– Но твой дед пришел ко мне и сказал, что Вильям… согласился жениться на леди Мэри. – Голос Элизабет дрогнул, когда она произносила эти ненавистные для себя слова.

Элис упрямо покачала головой.

– Папа не мог нарушить слово. Почему вы так уверены, что ваш отец и мой дед не солгали? Они могли даже не считать это обманом, поскольку вы были еще детьми и то, что они говорили, в последствии свершилось.

Элизабет ошеломленно посмотрела на Элис. Пелена, окружавшая ее всю жизнь, начинала спадать. Неужели это правда? Если так… если только это так и было…

– Спросите папу, – предложила Элис.

Элизабет повернула голову и прислушалась, но в спальне Вильяма все было спокойно. Когда она обернулась к Элис, лицо девушки было в слезах.

– Он скоро поправится, – попыталась утешить Элизабет, решив, что своим движением напугала Элис, но та не ответила, крепко закусив губу и не отводя глаз от стены.

– Что с тобой, милая? – спросила Элизабет.

– Со мной произошло то, от чего вы меня предостерегали, – сказала Элис. – Я влюбилась в Раймонда.

– Моя дорогая! – вздохнула Элизабет. – Моя дорогая! Было бы большим заблуждением с его стороны…

– Он ничего не делал… только смотрел на меня. Он даже не хотел… – Элис запнулась. – Я не подозревала ни о чем, пока он не сошел на берег с папой. Я увидела его… и забыла о папе. – Ее голос сорвался.

Будь на месте Элизабет другая женщина, она постаралась бы направить Элис на путь истинный, соответствующий общепринятым требованиям морали на сей счет. Она сказала бы, что Элис слишком молода, что она забудет своего наемника, как только станет хозяйкой огромных владений, что она должна подумать о будущем своих детей, если выйдет замуж за человека без состояния. И все эти слова соответствовали бы действительности.

Но Элизабет не могла сказать ничего подобного. Это противоречило ее собственному опыту. Конечно, Марлоу и Бикс предназначались Элис, при условии, что Вильям не женится. Дети Элис будут хорошо обеспечены, тут можно было положиться и на Ричарда Корнуолльского, который не оставит милостью сыновей своей любимицы. Кроме того, внутренний голос вкрадчиво говорил: если Элис выйдет замуж за Раймонда, у Вильяма не будет никаких причин жениться. Его дочь останется с ним, появятся дети.

– Милая моя, – сказала Элизабет, – это естественно, когда дочь ставит любимого выше отца. Не стыдись этого. Но… – Элизабет почувствовала укол совести: Вильям так надеялся на свою дочь. – О, дорогая! Попробуй обуздать это чувство, хотя бы на время, пока твой отец болен. Когда ему станет лучше, если… если твое чувство сохранится… но ты должна пообещать мне, что попробуешь заставить свое сердце… я попрошу за тебя.

– Правда?! – воскликнула Элис и тут же прикрыла рот ладонью.

Элизабет поднялась и тихо прошла в комнату отца. Вильям спал, но очень неспокойно. Элис остановилась в дверях и отступила, увидев, что Элизабет возвращается. Однако та не села и не продолжила разговор, занимавший Элис больше всего.

– Дорогая, скажи поварам, чтобы принесли немного бульона с мелко нарезанным мясом. Не знаю, что ему захочется, но, думаю, скоро он придет в себя и сможет поесть.

Элис согласилась и быстро вышла, хотя почувствовала разочарование от того, что их с Элизабет беседа прервалась на таком важном месте. И тут же мысленно отчитала себя: разве здоровье отца не самое важное сейчас. Она улыбнулась, вспомнив слова Элизабет, считавшей естественным, что Элис прежде всего думает о Раймонде. Как хорошо, что Элизабет здесь. Вот если бы она могла остаться. Папа думал бы в основном о ней и перестал бы интересоваться, за кого Элис собирается выходить замуж.

Они с Раймондом смогут уехать в Бикс, действительно принадлежащий ей, думала Элис. Эта идея была настолько привлекательной, что все представлялось исключительно прекрасным, почти райским. Папа, счастливый и здоровый, уже не одинокий, не беспокоящийся больше из-за того, что у него нет сына, и Марлоу может остаться без хозяина. Она представляла себя и Раймонда в Биксе, совсем рядом с Марлоу, чтобы часто видеться с папой, и в то же время достаточно далеко, чтобы остаться хозяйкой в своем доме.

Элис отдала необходимые распоряжения, рассеянно заметив горячий интерес слуг к ее словам и радость от того, что сэр Вильям может есть. Это были распоряжения, за выполнением которых можно было не следить. Бульон для отца будет доставлен, скорее всего, прежде, чем он проснется. Элис вернулась к своим мечтаниям, но их яркие краски потускнели. Элизабет не сможет остаться в Марлоу.. Как только Моджер вернется домой… Моджер… А если Моджер и был тем человеком, который пытался убить папу, и это можно будет доказать… Нет, она превращается в какого-то монстра! Подумать только, какой позор падет на головы Обри и Джона! Она не должна строить свое счастье на страданиях других людей, иначе это обернется горечью для нее самой.

Она уже чувствовала эту горечь. Но к ней подошел Мартин и доложил: слуги предупреждены о том, что никто не должен входить в комнату сэра Вильяма. Сам Мартин будетспать в передней на тюфяке и сможет обеспечить леди Элизабет всем, ей необходимым в течение ночи. Он приготовил кровать для леди Элизабет, которую поставят в спальне сэра Вильяма. Элис вздохнула, Мартин никогда не понимал, что чересчур усерден. Он всегда хотел сделать больше, чем нужно было. Когда Элис заканчивала разговор с Мартином, подошел один из помощников повара. Она взяла из его рук поднос и вошла в спальню. В комнате было совсем темно, если бы не свет, проникавший через дверь. Леди Элизабет увидела тень Элис и подошла к девушке.

– Он еще не проснулся, – сказала она. – Ты выглядишь уставшей, моя дорогая. Может быть, тебе стоит прилечь ненадолго.

Элис действительно выглядела уставшей. Лиловые тени легли под глазами – результат двух беспокойных бессонных ночей. Однако такая заботливость Элизабет была продиктована причинами личного характера. Она хорошо понимала, утомление не сломит Элис, которая была достаточно крепкой. Просто Элизабет хотела остаться с Вильямом наедине, когда тот проснется. Радость, с которой Элис приняла это предложение, и легкость, с которой она вышла, заставили Элизабет усомниться в его правильности. Скорее всего, девушка пойдет к юному Раймонду. Что ж… разве это не самое лучшее?

Кровать под Вильямом скрипнула от его беспокойного движения, и он застонал. Элизабет бросилась к нему, боясь, что он начнет бредить, а это может быть для него опасным. Ее сердце упало, когда приблизившись, она услышала резкий голос:

– Кто здесь?

– Элизабет, – ответила она.

Он откликался на ее голос всякий раз, когда был встревожен, но сейчас наступившая тишина была такой глубокой, что Элизабет испугалась еще сильнее. Она склонилась над ним. Глаза Вильяма были открыты, белки ярко светились в сумраке.

– Зажги свечи, – сказал он, – мне кажется, я кажется еще сплю.

Голос был тихим, неуверенным, но слова совершенно осмысленными. Элизабет облегченно вздохнула и выбежала в переднюю за свечами. Она услышала, как кровать опять скрипнула, а Вильям выругался.

– Лежи! – крикнула она, взмахнув оплывшими свечами, желая предостеречь его от резких движений. – У тебя могут открыться раны.

Теперь он мог видеть ее лицо в свете принесенных свечей.

– Я знаю, что был в бреду. Может быть и сейчас в нем? Что ты делаешь здесь в такой поздний час?

– Элис попросила меня позаботиться о тебе. Она боялась, что недостаточно искусна во врачевании сама.

Опять последовало молчание, но на этот раз не столь продолжительное.

– Либо я гораздо серьезнее болен, чем думал, – сказал он, наконец, – либо заблуждаюсь относительно проницательности дочери… – я полагал, что знаю ее.

– Ни то, ни другое, – ответила, улыбнувшись, Элизабет. – Относительно первого – это всего лишь страх Раймонда, передавшийся Элис. Он написал письмо, из которого выходило, будто он везет домой умирающего, надеясь на помощь родного очага. Это хороший молодой человек, Вильям. Его тревога за тебя очень трогательна… Но Элис так испугалась, что умоляла меня приехать. Относительно второго… Ты понимаешь ее правильно, но она никогда не рискнула бы причинить тебе зло, даже незначительное, из одной только ревности. Кроме того, я не думаю, что она по-прежнему ревнует.

– Что это значит?

В голосе Вильяма прозвучало скорее удивление, нежели гнев или тревога, но Элизабет знала, этот прилив сил не будет долгим. Кроме того, ей не хотелось рассказывать ему больше, пока он не осмыслит того, что она сказала.

– Не сейчас, – сказала она, зажигая еще две свечи. Свет тебя не беспокоит?

– Нет. У меня только немного болит голова.

– Тогда я принесу горшок, а потом дам что-нибудь поесть.

Когда Вильям справил нужду и поел постного бульона (крепкий бульон с мясом оказался ему не по силам), его веки отяжелели от усталости. Тем не менее, он спросил:

– В чем дело, Элизабет? Ты что-то хотела сказать. Уверен, хорошее. Расскажи.

Элизабет приготовилась было, но передумала и сказала только:

– Ты слишком устал. Спи теперь.

Облегчение, написанное на лице Вильяма, когда его глаза закрылись, было наградой Элизабет за хлопоты. Но где-то глубоко в ней росла тревога. Когда Элис впервые сказала «Спросите папу», Элизабет была так уверена в ответе Вильяма, что могла спокойно ждать его пробуждения. Однако, когда он проснулся и Элизабет выполнила все свои обязанности, она подумала, ведь Элис знала его только зрелым человеком. Она сказала, будто люди не меняются, но это было не совсем верно.

Поэтому Элизабет и не стала задавать свой вопрос. Ее мучили сомнения. Чувствительный к колебаниям настроения Элизабет, Вильям заметил бы это.

Благодаря правильному питанию и хорошему уходу, он быстро поправлялся. Тем не менее Вильям пока не чувствовал себя готовым к встрече с невзгодами. Он не просил Элизабет объяснить происшедшую перемену, надеясь, что глубокая, трепетная радость вернется к ним, и не хотел знать, почему она вышла.

Он ни на минуту не оставался один. Элизабет несла ночные дежурства, а Элис сидела рядом с отцом днем, когда та отдыхала. На четвертый день пребывания дома струп на его руке затвердел, края раны на боку зажили. Выделения из раны на плече почти прекратились; края ее сгладились, а ярко-красный цвет потускнел. В тот день к вечеру у Вильяма впервые жар спал до нормальной температуры. На пятый день он уже съел завтрак с большим аппетитом и потребовал прихода Раймонда. Элизабет взглянула на него, пожав плечами, и вызвала юного рыцаря из передней.

– Садись, – сказал Вильям, указывая на табурет. – Как твоя нога? Я вижу, ты еще хромаешь.

– Это ничего, – успокоил его Раймонд. – Просто щажу ее, она болит только, когда сгибаю ногу.

– Вот как? Ты должен тренировать ее понемногу. Не щади слишком долго, иначе рана будет плохо заживать. Теперь расскажи мне, почему привез меня домой, оставив людей и лошадей, не получив, наверное, даже разрешения лорда Херфордского и лорда Глостерского.

– Совсем не так. Именно граф Херфордский сказал мне, что я должен отвезти вас в Марлоу. – Раймонд в сомнении посмотрел на Элизабет. Он не был уверен, можно ли больному человеку рассказывать о попытке его убийства.

– Я не дитя и не глупец, – рассердился Вильям. – Ты побежал к графу Херфордскому с очередным дурацким вымыслом о том, что кто-то пытался убить меня?

– Дурацкий вымысел?! – воскликнул Раймонд. – Это же абсолютная правда! Откуда, вы думаете, этот порез на руке? Кто-то вошел в комнату, где вы лежали в аббатстве, и попытался вас заколоть.

Видя, что Вильям собирается возразить и ему предстоит услышать нечто похожее на «никто не может желать моей смерти», Раймонд принялся подробно рассказывать о перерезанных стременах и о событиях в аббатстве, после чего, поведал о предположении графа Херфордского относительно возможной связи этих покушений с Ричардом Корнуолльским. Вильям задумался.

– Возможно, – сказал он, наконец, – хотя не могу понять, кто и почему. Я не сумел поймать за руку даже проклятого ленивого писаря на… Во всяком случае теперь, когда я дома, беспокоиться не о чем. Оставим это. Хорошо, если бы ты начал выезжать и разузнал, можно ли собрать в поход побольше людей. Полагаю, дело в Уэльсе еще не закончено. Если король приведет туда армию, которую собрал против шотландцев, тогда конец… Но, насколько я знаю Генриха, он не сделает этого. Когда армия будет распущена, Дэвид опять спустится с гор.

– Но вы не…

– Япоправлюсь за месяц, – сказал Вильям твердо. – И если Ричард выступит, я тоже пойду.

– На сегодня достаточно, – сказала Элизабет, и Раймонд сразу поднялся, покачав головой, возражая Вильяму.

– Чтобы поправиться за месяц, – язвительно сказала Элизабет, – не нужно вредить себе сейчас.

Вильям утих. Он совсем не устал, и Элизабет должна была это знать. Следовательно, она хотела почему-то избавиться от присутствия Раймонда. Когда тот вышел, Элизабет придвинула стул поближе к кровати и тихо сказала:

– Это Моджер.

Вильяму было ясно, что она имеет в виду, но он не хотел верить. Если именно Моджер пытался убить его, то гнетущее чувство вины перед ним должно рассеяться. Конечно, тот имеет право убить, но не тайно. Со стороны Моджера было бы справедливо и резонно вызвать его на поединок. Вильям принял бы вызов, хотя и не был уверен в победе. Возможно, он искуснее и опытнее, но слишком верил в могущество Бога и сомневался, что целомудренный Всевышний поймет или одобрит его посягательство на жену ближнего.

Вильям не хотел, как ни старался, поверить в виновность Моджера и думал, должно быть таким образом Элизабет старается успокоить свою совесть.

– Это не мог быть Моджер, – сказал он неохотно. – Моджер не может желать моей смерти.

Он передал Элизабет свой разговор с Обри и признался, что не решился сообщить Моджеру о невозможности брачного союза их детей. Потом он сказал:

– Моджер должен знать, что Ричард станет опекуном Элис. Он также должен знать: Ричард не удовлетворит его просьбы, тогда зачем ему это? Даже если Моджер не догадывается, насколько Ричард любит Элис, он понимает, что сюзерен выдает замуж своих подопечных, только если ему это выгодно. А у Ричарда нет никакого интереса выдавать Элис за Обри.

Элизабет упрямо покачала головой.

– Все сказанное тобой может быть правдой, но… но я уверена – это его рук дело. Думаю, он виновен и в твоих ранах, потому что нарочно не пришел на помощь вовремя.

Вместо ответа Вильям взял ее руку и поцеловал. Он не хотел признаться, что связывает слова Элизабет с растревоженной совестью. И все же его поцелуй был не просто жестом. Вильям приник губами к ее ладони, потом стал покусывать ей пальцы, лаская подушечки кончиком языка. Элизабет затаила дыхание, потом осторожно высвободила руку.

– Стыдно, – прошептала она, – рассылать приглашения, если не можешь устроить праздник.

– Кто сказал, не могу? – возразил Вильям. Элизабет испугало выражение страсти на его лице. Она почувствовала, что краснеет. Вильям это тоже заметил и потянулся, стараясь обнять ее. Она отвела его руки.

– Раймонд, – шепнула она едва слышно и кивнула головой в сторону двери.

– Позови его, – прошептал Вильям. – Я дам ему задание. И что, черт возьми, он делает там?

Элизабет покраснела еще больше, но покачала головой.

– Он охраняет тебя, – произнесла она тихо и, не обращая внимания на изумление, написанное на лице Вильяма, добавила: – Пусть он лучше остается там. Если ты поддашься своему желанию, то потом пожалеешь об этом, и я тоже.

– Я не пожалею, чего бы это ни стоило, – настаивал Вильям, забыв уже о своем удивлении: Раймонд, оказывается, охраняет его.

– Я тоже, если бы платить пришлось мне, – сказала она, печально улыбаясь. – Но, поскольку за все придется расплачиваться тебе, не могу быть такой легкомысленной.

Вильям взял ее за руку и усмехнулся.

– Обещаю, цена будет небольшой. Я знаю много способов. Все сделаешь ты, я же буду праздно лежать.

Он улыбнулся в ответ на удивленный взгляд Элизабет. Она родила двух детей, но оставалась неискушенной, как юная девушка. Про себя Вильям поблагодарил высокородных шлюх, которые всегда стремились к новшествам и расширили его познания о различных позициях, порой достаточно причудливых, которые можно использовать для занятий любовью. Какое наслаждение научить этому Элизабет! Вильям не боялся, что она будет шокирована или откажется. На се лице, когда удивление прошло, были написаны любопытство и страстное желание.

Однако в следующий момент все изменилось. Вильям был озадачен, так как Элизабет опустила глаза и побледнела.

– Не сейчас, Вильям. Когда ты окрепнешь.

Но не о любви она думала. Сомнение подавляло ее радость и остужало сердечный жар. Дольше откладывать разговор было невозможно. Вильям поднял руки Элизабет и поцеловал их, на этот раз с нежностью, далекой от чувственности.

– Скажи мне, что с тобой – попросил он. Элизабет сразу стало ясно, что Вильям правильно понял причину изменения ее настроения. Часто в словах между ними не было необходимости. В присутствии Моджера они очень хорошо понимали друг друга, пользуясь только языком взглядов. Сейчас в Элизабет росло чувство панического страха, и она попыталась освободить свои руки. Нет ничего хуже, чем узнать теперь, что была права, и Вильям счел «приемлемым» свой брак. Это превратило бы слабость неуверенного в себе мальчика в тяжкий грех взрослого мужчины и кто знает, что за этим последует.

Тиски Вильяма несмотря на болезнь были по-прежнему крепки. И, чтобы вырваться из них, требовалась немалая сила. Элизабет сделала попытку освободиться, но она оказалась неудачной.

– Скажи мне, – настаивал он.

– Почему ты женился на Мэри? – спросила , наконец Элизабет.

Из всех вопросов, которые она могла бы задать, этот оказался для Вильяма самым неожиданным. Он отпустил ее руки и пристально посмотрел на нее. Странно! Она должна знать ответ. Горечь овладела им. Если бы она тогда не уступила, чувство вины, омрачавшее сейчас их радость, не было бы таким мучительным.

– А что мне оставалось после того, как ты сдалась? Какая разница, на ком жениться, если ты уже вышла замуж и стала недоступной для меня?!

И такая ярость, такая боль прозвучали в его голосе, что Вильям сам испугался. Он не собирался вымещать на Элизабет свой гнев, который носил в себе столько лет. Но его удивление от вопроса Элизабет не шло ни в какое сравнение с изумлением, когда он увидел ее реакцию на столь жестокий ответ. Она светилась радостью. Той самой, которая сначала была омрачена сомнениями и едва не погасла, а теперь вспыхнула, не зная границ.

– Вильям! – закричала Элизабет. – Они обманули нас. Они обманули нас обоих. – Она поразилась силе своего голоса и продолжила уже тише, но столь же страстно: – Я не уступала, клянусь, пока мне не сказали, что ты согласился взять в жены Мэри. Я думала, ты первым нарушил клятву, и для меня потом не имело значения, за кого выходить замуж, раз ты бросил меня.

– Ты хочешь сказать, мой отец солгал?

Подобное утверждение было для Вильяма почти таким же болезненным, как когда-то известие о замужестве Элизабет. Он любил отца и верил ему. Более того, после их близости, ему уже стало не так важно, была ли Элизабет стойкой или поддалась уговорам своего отца. Для нее же-то, что он не изменил своей клятве, имело первостепенную важность. Это позволяло ей полностью довериться ему, отдать свою судьбу в руки возлюбленного и верить: он сможет защитить, что бы потом ни случилось.

Ее заботило только одно: покой в душе Вильяма. И совсем не важно, солгал старый сэр Вильям или нет.

– Будь благоразумен, Вильям, – успокаивала она. – Подумай, как часто утаивал правду от Элис или говорил только часть правды, когда думал, что это в ее интересах.

– Я не… – начал было он и замолчал, потому что делал это, как и всякий родитель.

– Возможно, когда твой отец рассказал о моем замужестве, это уже было правдой… или по крайней мере меня увезли для этого. – Она наклонилась и поцеловала его. – Вильям, они не могли знать… Я уверена, даже мой отец не желал нам зла, а твой и подавно делал все возможное, чтобы ты был счастлив: переживания детей не принимались в расчет.

– Боже упаси, я и Элис всегда желал только добра, – вздохнул Вильям. – Но ты права. Мой отец был убежден: если он слегка отшлепает меня в юные годы, ему не придется браться за кнут, когда я повзрослею. Это оправдало себя во всем, кроме одного. Ты была моей сиреной, и я всегда слышал только твою песню.

Когда Элизабет пронзительно закричала «Они обманули нас! Они обманули нас обоих!», Раймонд вскочил на ноги и, прислушиваясь, подошел к двери. Он представил себе, хотя и понимал, что это невозможно, как оскорбленный и разъяренный отец Элис набросится сейчас на него, требуя объяснений недостойного поведения. Ведь он не слышал, о чем говорили в спальне, погруженный в свои не очень приятные мысли. Но голоса опять стихли до неразличимого шепота, и Раймонд немного успокоился.

Придя в себя, он понял, что леди Элизабет и сэр Вильям не могли говорить о нем и Элис. Ведь он никого не обманывал, хотя бы потому, что никто не задавал ему никаких вопросов. Элис… К горлу Раймонда подступил комок. Она не выказывала никаких симптомов любовной привязанности к нему. Не вздыхала и не краснела, когда Раймонд разговаривал с ней о самых обычных повседневных делах (а о чем-либо другом он с ней говорить не решался). Элис не была также надменной и холодной, как это полагалось в традициях куртуазной любви.

В то же время ее голос становился мягче, когда она разговаривала с ним, а глаза (Раймонд мог поклясться в этом), глаза искали его, когда они были в зале, но не рядом. Пока во всяком случае нет ничего, что могло бы дать ему какое-либо реальное подтверждение любви Элис.

Тем не менее, Раймонд не мог избавиться от мысли, что приказ отправиться на вербовку рекрутов был отдан сэром Вильямом умышленно, с целью разлучить его с Элис. Раймонд боялся, что не сумел так же хорошо скрыть свои чувства, как Элис… если они у нее были. Приказ был хорошо продуман, в этом он был уверен. Сэр Вильям, а не Элис, стал главной проблемой для Раймонда. Пусть Элис еще не любит его, но она не влюблена и ни в кого другого, и он может рассчитывать на взаимность. Гораздо труднее будет добиться согласия сэра Вильяма.

Как, размышлял Раймонд, он позволил загнать себя в столь отвратительную ситуацию? Проклятый король Генрих со своей сладкой улыбкой и ненавязчивой просьбой оказать «небольшую услугу», для которой потребуется заслуживающий доверия человек. Раймонд попытался представить себя на месте Вильяма. Он любил владельца Марлоу за прямоту и честность. Но как такой человек может расценить его «небольшую услугу»? Как он будет относиться к тому, кто с радостью согласился на дело, связанное с обманом? Как он, Раймонд, вообще сможет объяснить сэру Вильяму го, что сделал?

Для многих людей богатство и положение Раймонда могли бы с лихвой компенсировать неблаговидность его поступка. К сожалению, с Вильямом дело обстояло не так. Из того, что рассказала Элис Раймонду в последние дни, он понял: ее отец больше заинтересован оставить Элис рядом с собой и обеспечить преемственность в управлении Марлоу, нежели найти дочери богатого мужа. Это нанесло последний удар по его надежде. Он прислонился головой к грубому каменному косяку окна, в которое задумчиво смотрел, и в отчаянии закрыл глаза.

В комнату вошла Элис и вопросительно посмотрела на Раймонда. Но он даже не пошевелился, и губы ее сжались.

Глава 14

—Вы заболели? – спросила она. – Голова болит?

– Нет. Просто задумался.

– Должно быть, ваши размышления были не очень приятными.

Элис встретилась с самым большим разочарованием в жизни. Она впервые ощутила горечь отказа, но не решительного отказа, при котором была бы уязвлена ее гордость, и она подавила бы едва родившуюся любовь. Элис решила, что имеет дело с формой благородного отказа. Это было очевидным. Она не могла не видеть страстное желание в глазах Раймонда, когда он смотрел на нее. Но даже самые прозрачные намеки на то, что ее отец не горит желанием заиметь богатого зятя, не могли выдавить из него ни слова. Казалось, чем больше Элис говорила об этом, тем больше он отчаивался.

Тому могло быть несколько причин. Раймонд, возможно, считал, что она говорит неправду или выдает желаемое за действительное. Это было довольно правдоподобным. Элис была уверена, отец не будет настаивать на браке против ее воли, но что он действительно откажется от богатого и влиятельного жениха ради молодого человека без гроша в кармане, было более чем сомнительным. Вероятно, он решит отослать Раймонда, а дядя Ричард тут же найдет дюжину претендентов, надеясь, что Элис изменит свое решение.

Безусловно, если она будет стоять на своем, то в конце концов получит Раймонда. Но когда? Возможно, через годы. Элис не хотела ждать так долго и прекрасно знала, как выбраться из возникшего тупика. Все, что ей нужно было сделать – это дать слово Раймонду и получить в замен аналогичное. Папа уступит, когда она расскажет ему об этом. Может быть, папа рассердится, но ненадолго, ведь в свое время он сделал то же самое?

Когда эта мысль пришла Элис в голову, ей показалось, что все очень просто. Однако получилось совсем не так. Когда она намекнула Раймонду, что ее отец, быть может, примет и благословит его любовь, он лишь взглянул на нее испуганно и недоверчиво. Оставалась еще одна возможность – признаться в любви первой, но Элис не могла это сделать. Дело было не только в гордости, хотя, конечно, гордость тоже добавляла хлопот.

Элис понимала, многое в ее поведении удивляет Раймонда. Она не была «леди» в том смысле, который был ему привычен. Но, несмотря на удивление, кое-что ему одновременно и нравилось; другое пока шокировало, но он считал это характерным для ее образа жизни. Однако женщина, открыто преследующая мужчину, не только шокировала бы его, но и внушила бы отвращение. При всей твердости своего характера Элис не могла не дрожать от подобной мысли. Порядочные женщины не делали таких вещей. Они ждали, пока их отцы или опекуны не скажут им, кого следует любить. Первой предложить свою любовь значило бы объявить о своей похотливости, поставить на себя клеймо шлюхи.

У Раймонда могли быть и другие причины отвергнуть ее осторожные предложения. Он мог соглашаться, что дядя Ричард справедлив и что отец очень любит ее. Поэтому мог считать себя обязанным в силу своей любви оградить Элис от любви отца, которая представляется ему безумной, так как тот готов выдать дочь за кого та пожелает. Раймонд же, искренне желая ей счастья, хотел бы видеть ее замужем за человеком богатым. Когда Элис подумала об этом, ей захотелось схватить Раймонда зa уши и ударить головой о стену.

Ее раздражение испарилось, как только Раймонд опустил потускневшие глаза и тихо сказал:

– Да, это были невеселые мысли.

– Нет никакого смысла пережевывать их в одиночестве, – нежно заметила Элис.

– У меня нет выбора, – сказал юноша грустно. – Я… я не лгал, но заставил поверить…

Глаза Элис расширились. Единственное, о чем она не подумала, – Раймонд мог считать себя недостойным из-за пятна на фамильной чести, которое вынудило его отправиться в ссылку. Она забыла об этом. Неудивительно, что бедняга выглядит еще несчастнее, после того как она сказала: папу не интересует богатство и положение. Но папа никогда не оскорбит сына за ошибку отца.

Элис пересекла комнату и взяла его за руку.

– Расскажите мне, – попросила она. – Вы знаете, папа и я смотрим на многие вещи не так, как вы. Возможно, то, что вам после стольких несчастий кажется горой, в наших глазах обернется холмиком над норой крота.

Раймонд перевел восхищенный взгляд от руки, державшую его руку, на лицо Элис. Потом облизал пересохшие губы. Все, хватит, решил он. Как только сэр Вильям окрепнет и сможет сам защищать свои земли, он вернется к королю. Чем раньше Элис узнает это, тем лучше.

– Я не бедный наемный рыцарь, – сказал он резко, – я старший сын Альфонса д'Экса, графа, и племянник королевы Элеоноры.

Элис долго смотрела на него. Потом отпустила его руку и вытерла ладонь о подол, словно осознав, что держала грязный, отвратительный предмет.

– Надеюсь, вас достаточно развлек опыт жизни в общем стаде, – сказала она ледяным тоном. – Но я уверена, забава слишком затянулась и надоела вам. Вы свободны, милорд. Мы прекрасно справимся без вашей помощи.

– Элис! – воскликнул Раймонд, но негромко, помня о Вильяме и Элизабет в соседней комнате.

Девушка повернулась, собираясь уйти. Он бросился за ней и схватил за руку.

– Нет, это была не забава!

Несмотря на свой гнев, она не могла не поверить, что он сейчас искренен. Возможно, Раймонд собирался позабавиться несколько недель, изображая грубость и привычки простого рыцаря, а потом влюбился в нее… Элис знала, что красива. Теперь понятно его огорчение, когда она сказала об отце, который охотно согласился бы на их брак. Ведь он вступать в брак не намеревался!

– Я не вашего поля ягода, – огрызнулась она. – Мы – глупые, обыкновенные, простые люди – не умеем играть в любовные игры. Вы здесь ничего не добьетесь.

– Любовные игры? Нет! – Его голос задрожал. – Нет цены, которую я не заплатил бы…

Элис изо всех сил ударила его по лицу, но он не отпустил ее.

– Я не продаюсь! Пустите меня, или я позову людей. Может быть, где-то вы и большой человек, но здесь…

Она не рассчитала свой гнев. Раймонд на несколько секунд зажал ей рот ладонью. Элис удалось высвободиться, но, прежде чем она успела его укусить, он сказал:

– Будьте моей женой! Элис, Бога ради… Сделанное мной достаточно отвратительно. Прошу, не представляйте его еще хуже. – Ее глаза гневно сверкнули, и он отпустил ее. – Можете выгнать меня. Я уйду, если вы прикажете, но не думайте обо мне слишком плохо.

След ладони Элис все еще горел на его щеке. Девушка пошла к двери. Раймонд молча смотрел на нее, лишь глаза его заблестели. Если бы он попытался остановить ее или продолжать извиняться, Элис позвала бы на помощь. Но она этого не сделала, ведь на его глазах были слезы, он молчал, не двигался и сказал, что хочет жениться на ней… хотя мужчине легко это говорить, когда отсутствуют свидетели. Раймонд знал, она не унизится до попытки поймать его на слове, и все-таки сказал это.

Элис остановилась и посмотрела на него. Если его приезд к ним не был какой-то хмельной забавой или пари и он не остался в надежде соблазнить ее, что же тогда он сделал, по его же словам, отвратительного? Зачем он в Марлоу?

– Папа говорит, я слишком вспыльчива, поэтому не должна судить, не выслушав, – сказала она миролюбивее. – Зачем вы здесь?

Он покраснел так густо, что след от удара, полученного от Элис, слился с цветом остальной части лица и потупил глаза.

– Королю плохо говорили о вашем отце. Я прибыл проверить, правда ли это.

Элис опять пристально посмотрела на него, не в силах произнести ни слова. Потом тряхнула головой.

– Я не могу, как ни старалась бы, думать, будто вы хуже, чем есть. Должно быть, вас ужасно печалит, что папа такой хороший человек, а вам пришлось засидеться здесь так долго, стараясь уличить его во лжи и рассказать об этом. Идите же и расскажите свои выдумки.

– Я приехал не уличать во лжи, а опровергнуть ложь. Скажу вам искренне, дружба вашего отца с графом Корнуолльским лишь на пользу графу, королевству в целом и самому королю. О Боже, ведь это вы втянули меня в это безрассудство, вы и глупое желание свободы, пусть на время.

– Что дядя Ричард собирается делать со всем этим? – резко спросила Элис. То, что он обвинял ее, было естественным, и Элис не обратила на это внимания. Его замечание о свободе было непонятным, но девушка не собиралась вникать в его дела. Она интересовалась только тем, что касалось ее и отца.

– Он сам – ничего. Хотите, я расскажу вам все?

– Не сомневаюсь, рассказ будет прелестным и фантастичным, вроде романа, почему же нет?

Раймонд чуть было не заплакал – ее слова причинили боль, как от укуса скорпиона. Будь он старше, мудрее или тем, кого видела в нем Элис, то должен был бы обрадоваться. Сказанное могло принадлежать только юности и любви. Если бы она была опытнее, то заговорила бы с ним повежливее, сделав вид, что хочет поверить ему, вернуть его доброе расположение. Не люби Элис Раймонда, вообще не стала бы с ним разговаривать.

Посрамленный и обезумевший от горя, Раймонд в общих чертах изложил свою историю без каких-либо приукрас и извинений, обрисовав себя в более темном цвете, чем следовало. В сущности, он оказал себе этим большую услугу. Неприкрашенная история прозвучала как правда, каковой и была. К тому же Элис знала о короле больше, чем Раймонд. Во время его рассказа она подошла к стулу, села и жестом предложила Раймонду другой стул.

– После приезда графа Ричарда, – говорил он, – я должен был вернуться к королю и рассказать ему то, чего писарь не мог слышать, но я… я хотел отправиться на войну в Уэльс и… не мог вынести расставания с вами. Поэтому остался. Я говорил себе, что смогу найти более убедительные доказательства для короля после войны в Уэльсе, но все, чего я хотел, – это увидеть вас снова.

– И напрасно, – сказала Элис, ее голос был печальным. – Вы знаете, ваш отец никогда не согласится на наш брак… а я не соглашусь ни на что другое.

Последние слова были сказаны резко, но Раймонд взглянул на нее с надеждой.

– Вы хотите, чтобы я стал вашим мужем после всего услышанного?

На этот раз Элис опустила глаза.

– Дело не во мне, – ответила она. – Ваш отец…

– У меня нет перед отцом никаких обязательств, – сказал Раймонд, вставая. – Меня не волнует, согласится он или нет. Элис, ответьте от чистого сердца… не думайте о наших отцах и обо всем остальном… вы сами согласны выйти за меня замуж?

– Это невозможно, – сказала она едва слышно.

– Я сделаю это возможным, если вы согласитесь! – воскликнул Раймонд. Он опустился на колени и взял ее за руку.

– Я согласилась бы выйти за вас замуж, – сказала она и высвободила руку.

Он понял, поднялся и отступил на несколько шагов.

– Вам не следует бояться, клянусь вам, Элис, умоляю нас, не думайте, что я лгун. Я не такой. Я не всегда говорю нею правду, но никогда не лгу. Я все расскажу вашему отцу, когда он проснется, и…

– Нет. Папе это не понравится. Ему это совсем не понравится. Его нельзя беспокоить, пока он не окрепнет.

– Знаю, что ему это не понравится, – вздохнул Раймонд. – Но я соглашусь на любые условия, абсолютно на все, если он позволит нам пожениться. Любовь моя…

– Не называйте меня так, – сказала Элис. – Я очень хотела стать вашей женой, когда у вас не было ничего. Теперь не убеждена в этом. Я не разлюбила, но чем больше об этом думаю, тем труднее мне согласиться. Мне следует ценить себя, но какую ценность я буду представлять в высшем свете, привычном для вас?

– Вы бесценная жемчужина и останетесь ею всегда! – со страстью в голосе воскликнул Раймонд.

– Это ваша душа говорит или плоть? – спросила Элис умышленно грубо. – Я красива, но закройте глаза и подумайте, что останется под оболочкой.

– То, чего я желаю, – убеждал ее Раймонд. – Я видел много красивых женщин, но мне и в голову не приходило пренебречь волей отца и предложить одной из них стать моей женой, даже если такая партия и устроила бы его. Ваша красота ослепила меня. У любого мужчины при виде вас загорелись бы глаза, но лишь узнав вас поближе, я начал думать о браке.

Если бы это было правдой… Возможно и так, но оставались еще неразрешенные вопросы. Элис вздохнула.

– Для вас и для меня было бы проще и лучше оставить эту затею. Если вы уедете, Раймонд, я обещаю объяснить отцу все таким образом, что он останется вашим другом. Поезжайте домой. Вы достаточно скоро забудете меня.

– Я уеду, если вы мне прикажете, Элис, но клянусь жизнью и честью, никогда не женюсь на другой женщине. Я увидел чистое золото и не удовлетворюсь пустой породой. Клянусь…

– Нет, только не это! – воскликнула Элис, жестом останавливая его.

– В моей душе и сердце вы уже стали моей женой. Жениться еще на ком-нибудь было бы смертным грехом. Я не турок.

Элис пристально посмотрела на него, широко раскрыв глаза от растерянности, разрываемая радостью и страхом. Она хотела Раймонда, но боялась, что потом пожалеет об этом. Очевидно, он зашел еще дальше, чем она. В сущности, все познания Элис о мужчинах исчерпывались знанием характера и поступков отца. Он поклялся в любви Элизабет и двадцать горестных лет держал эту клятву. Элис не знала особых обстоятельств, которые приковывали внимание и любовь Вильяма к возлюбленной его детства. Она, конечно, понимала, не все мужчины похожи на отца. Элис слышала об обманутой любви. Тем не менее, она верила, что все «хорошие мужчины» верны своим привязанностям.

Потом будет слишком поздно. Какие бы трудности не пришлось преодолеть Раймонду, это лучше, чем жить так, как жил отец, – без малейшей надежды на счастье. Что если Раймонд решит, будто время сможет излечить его боль, а этого не произойдет и его несчастье затянется надолго. Элис не могла нанести ему рану, которую он будет носить в себе всю жизнь, да и не хотела. Правда, она все еще боялась принять чуждый ей образ жизни, но чем дольше смотрела на Раймонда, тем больше забывала свои страхи.

– Раз уж вы поклялись мне, – медленно заговорила она, – слишком поздно предлагать вам смотреть в другую сторону… и… я тоже люблю вас. – Раймонд сделал шаг но направлению к ней, но она решительно покачала головой. – Нет, не подходите ближе. И не вздумайте кричать: «Почему вы не верите мне!» Я сама себе не верю! Пока мы не объявим о нашей помолвке, я даже не прикоснусь к вашей руке и вам не позволю прикоснуться ко мне.

Раймонд не обиделся. Он хотел только поцеловать ей руку в знак признательности за согласие. Однако он приветствовал здравомыслие Элис и восхищался ее самообладанием. Несмотря на красоту, которая могла заставить целое стадо опьяненных ею гусаков свататься к ней, Раймонд чувствовал, ему никогда не придется сомневаться в Элис. Она была не из тех, кто теряет свою честь из-за страсти.

– Тогда подумайте, как сделать, чтобы мы как можно быстрее смогли объявить о помолвке, – настаивал Раймонд. – Я был бы полным идиотом, если бы думал, будто Вам нечего сказать мне после того, как я признался в свой тупости… Впрочем, не сожалею об этом, – добавил он, улыбаясь. – Ведь если бы я не попался на уловку короля, то не встретил бы вас.

Элис улыбнулась в ответ, ее глаза сияли. Теперь, когда дело было улажено, она чувствовала себя совершенно счастливой, все сомнения улетучились. Как-нибудь они справятся со всем этим.

– Папа сдастся, – сказала она. – Не потому, что очень любит меня, а по… личным причинам. Однако, как я уже говорила, ему это не понравится, он будет страдать и… он так одинок, Раймонд.

– Возможно, он не будет одинок. У меня есть брат, моложе меня. И если отец отречется от меня, я действительно превращусь в наемника без гроша и…

– Раймонд, – прервала его Элис, широко раскрыв глаза от ужаса, – неужели он сделает это?

– Не знаю, – честно ответил юноша. – Он добрый человек… порой даже слишком добрый… и очень любит нас всех. Но у него есть также твердые принципы, и он не откажется от них. Его очень трудно понять, Элис. Отец будет отступать и отступать, а потом в каком-нибудь месте упрется так, что никакие уговоры и просьбы не сдвинут его.

– Возьмите свое слово назад, Раймонд. Я охотно освобождаю вас от него. Если вы столько потеряете, то возненавидите меня. Я не смогу пережить это, пусть уж лучше потеряю вас.

Раймонд стремительно бросился вперед, но тотчас остановился, увидев, что Элис отступила за стул.

– Любовь моя… вы просили не называть вас так, но я не могу удержаться… ничто не заставит меня возненавидеть вас. Тут вам нечего бояться. Что касается меня, то я никогда не был так счастлив, как на службе у вашего отца. И не только из-за вас.

– Но вы приехали из великолепного дворца, где…

– Где я был не более чем куклой, этаким очаровательным попугаем в окружении моей матери. Я буду огорчен, если меня выгонят, потому что люблю своего отца, и мать тоже, хотя она сводит с ума меня, брата и сестер, но это все, о чем я буду сожалеть. Кроме того, Элис, я убежден, что моя мать напишет королеве Элеоноре и попросит ее похлопотать за меня перед королем. Знаю, что он думает об «иностранцах», но я изучаю английский…

Хотя Элис и мучили сомнения, она не беспокоилась о средствах к существованию. Если отец согласится на брак, то отдаст им Бикс. Ее в большей мере беспокоило, что такая могущественная семья найдет способ навредить им всем.

– Вероятней всего ваша мать предпочтет просить короля предотвратить наш брак, нежели помочь вам.

– Если она так сделает, – сказал Раймонд, сверкнув лазами, – то очень скоро пожалеет об этом. Я не кукла, которой она может играть по своему усмотрению. В любом случае, Элис, это будет моей заботой в будущем. Теперь нужно как можно быстрее решить, как представить все оба мне вашему отцу, чтобы он не попытался меня убить еще до того, как я попрошу вашей руки.

– Я не знаю. Может быть, леди Элизабет…

– Леди Элизабет? Я считал, она не тот человек, который взялся бы помогать нам. – Раймонд подумал вдруг, что, возможно, Элис и не знает о планируемом браке с Обри.

– Она и мой отец… Они очень старые друзья, – сказала Элис и покраснела, когда поняла, что чуть не проговорилась. – и… Элизабет для меня почти как мать.

– Я думаю, она стремится стать вашей матерью, – глyxo уточнил Раймонд. – Ведь ее сын…

– О нет. Она не хочет женить на мне Обри, – прервала его Элис. – Она считает, мы не подходим друг другу. Конечно, я люблю Обри…

– Вот как?

Элис вздрогнула от его вопроса, заданного негромко, но твердо и резко. Она никогда не слышала, чтобы Раймонд говорил таким тоном.

– Как… – начала было говорить она, намереваясь сказать: «Как вы посмели говорить со мной в таком тоне», по тотчас поняла, Раймонд просто ревнует.

– Как глупо! – улыбнулась она. – Я же не сердилась, когда вы говорили, что любите своих сестер. Поверьте, я точно так же отношусь к Обри.

– Но он же не ваш брат! – возмутился Раймонд.

– Это не имеет никакого значения! – рассмеялась Элис. – И можете продолжать злиться на меня в том же духе, но я не могу ничего изменить: я люблю Обри, и Джона тоже, и буду любить всегда. Однако…

Когда Элис засмеялась, Раймонд стиснул зубы. Теперь он действительно начинал злиться. Ему не понравилось, когда «его» женщина отстаивала собственное мнение и не принимала во внимание его, ведь в этом случае Раймонду оставалось только смириться. Он уже слышал от Элис подобное раньше, но тогда она была дочерью его «господина». Теперь же она была, по его мнению, ему женой.

– Элис! – взревел он и тут же зажал рот ладонью, но было уже слишком поздно.

– Что это? – раздался из спальни голос Вильяма.

Тут же послышался голос Элизабет.

– Лежи спокойно. Ничего.

Элис вскочила со стула и вошла в спальню.

– Прости меня, папа. Я забыла. Это была шутка, и Раймонд…

– Элис, – вздохнул Вильям, проводя рукой по лицу, желая разогнать сон, – пока я так болен, я хотел бы, чтобы ты дразнила Раймонда где-нибудь в другом месте.

– Это была моя ошибка, сэр, – сказал Раймонд, входя в комнату.

– Сомневаюсь, – заметил Вильям и криво усмехнулся. Он приподнялся на локтях, и Элизабет наклонилась поправить подушку. Ее платок коснулся его щек, а запах заполнил ноздри. Эмоциональный шок, вызванный открытием того, что они не предали друг друга, на время погасил в Вильяме чувственное влечение, но сон освежил его. Сейчас у него едва хватило сил удержаться от соблазна и притянуть Элизабет к себе, целовать, ласкать, невзирая на присутствие дочери и Раймонда. Он должен избавиться от них. Вильям поднял глаза на Элис и нежно улыбнулся.

– Не хочу слышать никаких ваших отговорок, госпожа озорница. Уходи и забери с собой Раймонда. А тебе должно быть стыдно за то, что ты оскорбляешь моих слуг, охраняя меня, как будто они желают мне зла.

– Но, сэр… – запротестовал было юноша.

– Если ты так беспокоишься, можешь приказать Диккону запереть ворота от чужих на день или два или поставить стражу у дверей зала и не позволять никому входить, кроме слуг и женщин. Но я хочу, чтобы в передней комнате не было никого. Это приказ.

– Очень хорошо, папа, – тут же согласилась Элис, видя, как побагровело лицо отца, и не желая его излишне волновать. В конце концов, какая разница? Раймонд или Диккон могут сидеть в зале у двери. Риска никакого, и отец ничего об этом не узнает. – Теперь я буду сидеть с тобой…

– Нет, Я спал всю ночь и не тревожил Элизабет. У меня немного болит голова. Пусть Элизабет останется. Ты, наверное, забыла уже о хозяйстве. Почему бы тебе не прогуляться с Раймондом, если он может уже сидеть на лошади, и не посмотреть, как поспевает урожай и что нужно убирать в первую очередь?

Элис хотела было возразить. Вряд ли она обеспокоит его более, чем Элизабет, но слова застряли у нее в горле. Лицо Вильяма покраснело, хотя было ясно, что он больше не сердится. Еще раз внимательно взглянув на него, она увидела, как его глаза смотрят как-то странно, а выражение лица необыкновенно жесткое. Она нервно сглотнула и взглянула на Элизабет, но не нашла на ее лице признака успокоения. Оно было белым.

Столбняк? Обычно эта ужасная болезнь, при которой человек не может разжать челюсти, а его тело превращается в натянутый лук, начинается через неделю после ранения или позже. Иногда даже после того, как раны заживут, человеку вдруг становится трудно жевать и говорить. Потом появляется жар, шея деревенеет. Через некоторое время он может умереть, скрипя в агонии сжатыми челюстями.

Элис не осмелилась спросить, чтобы ее страх не передался отцу. Она не хотела знать! Ужаснувшись, девушка вышла из комнаты, бессознательно схватив Раймонда за руку, и потащила за собой. Она молча проводила Раймонда через зал в его комнату. Там Элис повернулась к нему, прижалась лицом к его груди и заплакала.

– Что с вами, любовь моя? Что случилось? – взволнованно проговорил юноша, горя желанием обнять ее и боясь этого.

– Обними меня! – рыдала она. – Обними меня! Я боюсь!

Он с готовностью выполнил эту просьбу, умоляя рассказать ему, чего она так испугалась и обещая защитить. Дрожа, Элис объяснила ему свой страх. На мгновение Раймонд, тоже ужаснувшись, сжал ее сильнее, но потом отпустил.

– Этого не может быть, любимая, – успокаивал он. – Раны были большие, но чистые и открытые. Это невозможно. – Его голос дрогнул. – Послушайте, – настаивал он, – возможно, вы делаете из мухи слона, а я знаю еще меньше, чем вы. Пройдет много часов, прежде чем ему станет лучше или хуже. Ваш отец дал нам задание. Давайте займемся этим. Как бы дело ни обернулось, ему не понравится, если мы не подчинимся.

Элис вздрогнула, но подняла глаза и утвердительно кивнула головой. Она не считала Раймонда бесчувственным, так как слышала заботу в его голосе. То, что он предложил ей, было единственным средством, какое она сама знала, помогающим пережить часы страха или скорби, – работа. Все так же молча она сделала слабое движение, желая высвободиться. Его руки сразу опустились. Элис мягко коснулась их в знак благодарности и отстранилась. Страх за отца уже заслоняла радость от того, что она знает теперь: Раймонду можно доверять больше, чем себе. Ее испуг давал ему удобный случай добиться от нее физической близости… но он счел бесчестьем воспользоваться этой возможностью.

Глава 15

Элизабет совсем окоченела, дожидаясь в комнате Вильяма, пока не уйдут Раймонд и Элис. Затем она склонилась над его постелью.

– Когда у тебя заболела голова? – прошептала она. – Где болит? Шея гнется?

Правая рука Вильяма обвилась вокруг Элизабет, лишив се равновесия, так что она чуть не упала на него.

– Нет, – ответил он. – У меня ничего не болит и шея гнется, зато другое никак не хочет гнуться. Элизабет, не будь наивной. Должен же я был придумать, как избавиться от этой парочки.

Элизабет стояла слишком близко и не могла разглядеть его как следует, но в том, что Вильям имел в виду, сомнений не осталось, когда он притянул ее еще ниже и прижал свои губы к ее губам. Он был охвачен страстью, и его язык, быстрый, гибкий, словно искал у нее во рту райское блаженство. Элизабет медленно отстранилась. Теперь, когда страх прошел, она смогла правильно понять выражение его лица. Тяжелый взгляд, ожесточение лица объяснялись не болезненным состоянием Вильяма, а его страстным желанием.

– Вильям, ты разбередишь свои раны, – вздохнула она, но это прозвучало не очень убедительно. Уже в июне в Элизабет воскресло желание близости, и она мечтала об утонченных любовных ласках.

– Ничего я не буду с тобой делать, – прошептала она. – Да сними ты свой дурацкий колпак. Я хочу тебя видеть.

Она все еще колебалась, но глаза ее широко раскрылись, щеки покраснели.

– Мне что, встать и раздеть тебя самому, Элизабет? – спросил он уже более жестким и повелительным тоном.

Вздохнув, словно всхлипнув, она отрицательно покачала головой и начала раздеваться. Все это время Элизабет чувствовала на себе взгляд Вильяма и слышала его дыхание – оно становилось все учащеннее, глубже и несколько раз прерывалось судорожными вздохами.

Элизабет охватило страстное желание, но она чувствовала себя грешницей и боролась с собой. Однако Вильям позвал повелительно:

– Иди сюда.

И она подошла к краю постели, опустив глаза и разглядывая свои уже босые ноги. Еще мгновение – и, влекомая дыханием Вильяма, быстро легла с ним рядом и поняла, – легкое одеяло он уже сбросил. Элизабет думала, что сжигаемый страстью мужчина овладеет ею сразу, как в прошлый раз, и закрыла глаза, не желая видеть, как от его неистовства опять откроются заживающие раны. Но Вильям лишь слегка коснулся ее руки.

– Элизабет? – Суровых ноток в голосе уже нет, в нем лишь обеспокоенность и неуверенность. – Любимая, ты не хочешь меня?

Элизабет зарделась и открыла глаза.

– Не хочу?! Слишком хочу, но не должна позволять – это повредит тебе. Нет, не могу совладать с собой. Я хочу тебя!

Он тихо рассмеялся.

– Элизабет, ты словно невиннейший эльф. Ничего плохого я себе не сделаю. Буду лежать тихо, и, уверяю тебя, швы не разойдутся, раны не откроются. Сядь, любимая, наклонись надо мной, чтобы я мог любить тебя губами.

Она еще не поняла, как это ему удастся, но уже не могла сдерживать себя и наклонилась над ним, так, что он смог целовать ее грудь и шею. Оказалось, одной руки достаточно, чтобы поддерживать себя над ним, в то время как вторая ее рука потянулась вниз. Ниже пояса у Вильяма ранений не было, и прикосновения Элизабет не таили опасность. Ее рука спустилась по бедру, скользнула между его ног и нащупала то, к чему долгие годы замужества ей не хотелось притрагиваться.

Откликаясь на прикосновения, он вытянул ноги, и там, где поперек бедер лежала ее рука, Элизабет почувствовала напряжение тугой плоти и легкий трепет. Она начала скользить рукой по его телу вначале вверх, а затем вниз. Тут же выяснилось: ее любопытство оказало на Вильяма сильнейшее воздействие. Его губы и руки становились все настойчивее и настойчивее, он глухо стонал. Возбуждение Вильяма настолько сильно подействовало на Элизабет, что даже боль от его лишком жестких поцелуев и покусывания казались ей изысканным наслаждением. Наконец он оторвал губы.

– Садись на меня, – сказал он задыхаясь. – Я – твой конь. Скачи на мне!

Глаза Элизабет широко раскрылись от удивления. Как просто! Какой же наивной надо быть, чтобы до сих пор не додуматься до этого! Она быстро приподнялась и оседлала его.

– Давай … – начал было он, но задохнулся от желания. Дальнейшего руководства не потребовалось. Страстное желание Элизабет научило ее. Боже, она в первый раз была хозяйкой своего наслаждения! Свободная от тяжести партнера, она могла изгибаться, тереться, двигаться быстро или медленно, надавливать там, где ей хотелось. Вильям под ней бился и стонал, но, как и обещал, только лежал, поглаживал тело Элизабет, не забывая ее грудь и живот, прикасался кончиками пальцев к пупку и ягодицам.

То наслаждение, которое обрушилось на Элизабет, было слишком безумным, чтобы продолжаться долго. Она упала вперед и почти легла всем телом на своего возлюбленного. Ее толчки становились все быстрее. Губы открылись, из горла готов был вырваться пронзительный крик наслаждения, но Вильям был наготове. Он пригнул ее голову, заглушив крик ртом. Еще! Еще! Еще… Наконец она остановилась.

– Продолжай, – застонал Вильям, – Бога ради, продолжай, иначе я продолжу сам.

Он сжал руками ее бедра и слегка приподнял. Элизабет судорожно вздохнула, откинулась назад и снова наклонилась вперед, притянутая руками Вильяма. Она была изумлена сначала почти полным отсутствием желания, но через несколько секунд поняла, что от нее требовалось. И в этом подчинении не было неудобства. Открыв глаза, которые она закрыла, когда наступил оргазм, Элизабет наблюдала за откликом Вильяма на ее движения с восторгом, пока наконец не получила почти такое же наслаждение от его кульминации, как и от своей.

Когда его дыхание стало ровным, Элизабет ослабила объятия и легла рядом. На мгновение забыв о ранах, он начал пододвигать руку, чтобы положить ее голову себе на плечо, но вздрогнул и перестал. Они тихо лежали, касаясь друг друга и держась за руки. В словах не было необходимости. Удовлетворение охватило их обоих. Вильям уснул, а мысли Элизабет лениво переходили с одного на другое, пока она, оценив находчивость Вильяма, как остаться с ней наедине, не вспомнила последнее, что ей пришлось сделать, – отослать вместе Элис и Раймонда.

Воспоминание вызвало поток других, из которых главное – что им делать, когда вернется Моджер. Реально ничего не изменилось. Ответственность за сыновей и Хьюэрли по-прежнему лежала на ней. Она осторожно отодвинулась от Вильяма и встала с кровати. Элизабет еще не закончила одеваться, когда он протянул руку туда, где она до этого лежала, что-то пробормотал и открыл глаза.

– Вернись, – прошептал он.

Элизабет покачала головой.

– Спи еще.

Длинные ресницы опустились, а затем снова поднялись.

– Я не вынесу этого, – сказал он.

– Не будь смешным. – Элизабет заставила себя улыбнуться. – В такое время даже твоя жена должна была бы бежать от твоей постели. Позор, уже почти полдень, и ты к тому же не оправился от ран. Какое распутство!

Он тоже улыбнулся, но мольба в его глазах не исчезла.

– Я достаточно долго ждал, больше половины своей жизни.

– Ничего не поделаешь, Вильям, – вздохнула Элизабет.

– Ты полагаешь, я должен продолжать ждать… вечно? И когда вернется Моджер, мы будем друг для друга тем, кем были до этого?

– А что я могу сделать?! – воскликнула она. – Неужели я должна публично заклеймить себя как… как прелюбодейка? Ты считаешь, это слово приятнее, чем шлюха?

– Чепуха! Если мы все решим, найдется достаточно причин для расторжения брака. Я в хороших отношениях с Ричардом, а через него – с архиепископом Бонифацием.

– Моджер никогда не даст согласия.

– Почему? – резко спросил Вильям. – Или ты так дорога ему?

– Он дорожит Хьюэрли!

– Я думал, что ему предложить, – сказал Вильям, приподнимаясь на локтях.

Элизабет машинально подоткнула подушку, облегчая ему возможность сесть, но затем отодвинулась и сложила руки.

– Одумайся, Вильям. Ни одна женщина не стоит того, чего со злости потребует Моджер. Мне невыносимо думать, что и тебе придется бороться так, как боролась я, платить возрастающие с каждым годом долги. И даже если бы он захотел договориться, гордость не позволит ему это сделать. Можешь представить, что начнут говорить, если станет известно: его жена стала женой соседа?

– Ответить на это будет нетрудно, – сказал Вильям. – В последние дни у меня было много времени все обдумать, да и думать мне больше пока не о чем. Послушай меня. Я предложу твоему мужу не деньги, а владение… и, возможно, такое, которое даст ему кое-какой титул.

Глаза Элизабет сверкнули.

– О, Вильям, неужели можно все так устроить? Моджер даст мне свободу, только бы зваться лордом, даже если владение и не будет таким большим, как Хьюэрли! – Но тут же ее энтузиазм угас. – Но вопрос о нашем браке остается… если станет известно, что я была твоей соседкой…

– Если мы будем жить не в Марлоу, такого вопроса не возникнет.

– Жить не в Марлоу? – На глаза Элизабет навернулись слезы. Она встала на колени, желая поцеловать руки Вильяма: его любовь столь сильна, что он готов бросить ради нее Марлоу. – Не могу тебе это позволить, – вздохнула она. – Ты возненавидишь меня.

Он притянул ее и посадил рядом с собой.

– За это – никогда, ведь я не возненавидел тебя даже тогда, когда подумал, что ты предала меня… Как сирена, ты увлекла меня к гибели своей песней, песней изящества и красоты.

Элизабет рассмеялась и поцеловала его.

– Вильям, Вильям! Я прекрасна только в твоих глазах! Он пристально посмотрел на нее, как будто пытаясь определить, правду ли она говорит, потом улыбнулся и пожал плечами.

– В любом случае, сердце мое, это не вечно. Ведь когда меня не было несколько лет…

– Но здесь были Элис и сэр Питер. О чем ты думаешь, Вильям? Элис должна выйти замуж, и очень скоро. Не думаешь же ты, что она будет ждать…

– Не думаю. Разве ты не видела, как она схватила Раймонда, когда я попросил ее уйти? Согласен, мое внимание было отвлечено, но мне кажется…

– Ты согласен выдать ее замуж за Раймонда? Но у него ничего нет.

Вильям пожал плечами, поморщился от боли и выругал себя за неосторожность. Когда ему становилось лучше, он постоянно забывал о своих полузалеченных ранах и сам причинял себе боль.

– Никто из нас не будет богат, – сказал он. – Бикс должен отойти Элис, если она выйдет замуж, но они с Раймондом могут остаться здесь и управлять обоими владениями. Да и мы не настолько молоды, Элизабет, чтобы иметь большое потомство, которое мне нужно будет кормить. Что же касается меня, то ведь Ричард уже много лет просит стать его управляющим.

– Сделав так, ты действительно не обеднеешь, – воскликнула Элизабет. От возбуждения она начала тяжело дышать. – Это вполне может осуществиться, Вильям. Элис действительно любит Раймонда… но захочет ли король пожаловать Моджеру титул?

– Вероятно, да. И именно сейчас, когда между Ричардом и его братом все светло и ясно. Генрих с удовольствием окажет любезность, о которой его попросят.

– Вильям, а где граф Ричард?

– А вот тут есть затруднение, любовь моя. Он в Шотландии, и я не могу попросить его вернуться домой только ради себя.

Вильям сказал это с таким серьезным видом, что Элизабет рассмеялась.

– Какой же ты глупец, Вильям! Как вообще можно говорить об этом… разве наша маленькая проблема столь значительна, что графу Корнуолльскому придется оставить переговоры, касающиеся всего королевства, и помогать нам?

Вильям улыбнулся.

– Да, смешно, но это действительно важно для меня… Не думаю, что Ричард оставит мою просьбу без внимания. Он использовал все возможные средства, распоряжения и приказы, которым, по его мнению, я должен был повиноваться, чтобы призвать меня к себе на службу. Но я тем не менее ничего не скажу ему в письме. Мы должны ждать его возвращения… не слишком долго, полагаю. Возможно, несколько недель или месяц.

– Но… только… Вильям, пока все не решится, ты не должен ничего говорить Моджеру. Чем дольше он сможет обдумывать твои предложения, тем выше будет требуемая им цена.

– Но это будет означать, что…

– Да, я должна буду вернуться к нему, пока все не будет готово. О, Вильям, не смотри на меня так! Ты же знаешь, между нами ничего нет и не было лет четырнадцать. Кроме того, здесь Эмма. Кто же захочет меня, когда есть Эмма.

– Я! – сухо ответил Вильям.

– Да ты сошел с ума. – Элизабет наклонилась и надолго нежно прильнула к его губам. – Я… я должна также просить тебя ничего не рассказывать об Элис и Раймонде. Знаю, ты не веришь, что Моджер замешан в покушении на тебя, но…

– Мне бы не хотелось его больше обманывать, Элизабет. И если он узнает, что наши владения никогда не соединятся, он, возможно, легче согласится взять другое.

– Тогда прибавь к этому еще вот что. – Элизабет сделала паузу, посмотрела на свои руки и опять подняла глаза. – Я прошу только ради себя, Вильям. Обычно Моджер не груб со мной, но за то, что я приехала сюда, дала Элис свободу и возможность влюбиться в Раймонда, он убьет меня. Не важно, как ты объяснишь ему все, важно, что он сам об этом подумает. Ведь я не смогу сказать, будто не могла предвидеть последствия, поскольку он предупреждал меня об этом, когда привез сюда в июне.

– Если он поднимет руку на тебя, я убью его, – тихо сказал Вильям. – А если он когда-либо в прошлом уже…

– Нет, Вильям, нет! Используй наш шанс быть счастливыми. Уверяю тебя, Моджер не обращается со мной плохо и никогда не обращался. И только потому, что это так важно для него. Вот почему я чувствую, он имеет какое-то отношение к твоим бедам в Уэльсе. Для него объединение Илмера, Хьюэрли, Марлоу и Бикса стало навязчивой идеей.

– Вероятно, так оно и есть. – Подумав об этом, Вильям нахмурился. Да, это похоже на правду, но он хотел иметь достаточные основания для такого суждения.

– Хорошо. Я ничего не скажу ему, но думаю, что ничего нельзя говорить и Раймонду с Элис. Это усложняет дело. Жестоко оставлять их в неведении. И как мне поступать, если Раймонд обратится ко мне с официальным предложением? Это честный молодой человек. Если он увидит, что Элис к нему благоволит, он попросит либо ее руки, либо разрешения уехать… А я не могу обходиться без него, по крайней мере пока не смогу взять в руки оружие.

– Об этом я позабочусь, – сказала Элизабет и рассказала, как Элис призналась ей в своей любви к Раймонду, а у нее не хватило сил отказаться выслушать это признание.

Вильям слушал, но отнюдь не все его мысли были о том, что говорила Элизабет. Наконец он притянул ее к себе и слился с ней в долгом поцелуе. Мартин, принесший еду хозяину, как вкопанный остановился в дверях, а затем тихо отошел. Вильям и Элизабет были слишком поглощены друг другом, чтобы обратить на него внимание.

– Любовь моя, милая моя, – шептал Вильям. – Неужели ты думаешь, я постою за ценой, если ставка – сердце Элис?

– Нет. Но, Вильям, мы оказались не слишком дальновидными. Ведь Элис так хороша. Она могла бы рассчитывать на большее, не позволь мы ей отдаться чувству. Не эгоистичны ли мы?

– Я уверен, Раймонд – прекрасный молодой человек, достойный, верный и благородный. Долг для него превыше всего. Он будет прекрасным мужем. Если бы Моджер был так же богат, как Ричард, была бы ты с ним счастливее, Элизабет?

– Нет!

– Неужели ты считаешь Элис легкомысленной, ветреной особой?

– Нет. Конечно же, нет. Полагаю, ты прав: лучше остаться бедным, но счастливым. Хорошо, я скажу ей, что намекнула тебе о сути вопроса. Ты не впал в гнев и не выразил явного недовольства. Это позволит ей надеяться на твое согласие в будущем. Я попрошу Элис не говорить об этом с тобой… а также сказать Раймонду, пусть не затрагивает эту тему, пока ты не сможешь носить доспехи.

– Почему? Неужели ты собираешься сказать моей дочери, что у меня не хватит духу выдержать подобный удар или будто он меня сразит? Да Элис ни за что тебе не поверит!

– Не будь смешным, – улыбнулась Элизабет. – Не сердись, это будет самым разумным. Элис поймет: если Раймонд заговорит с тобой и не получит твоего согласия или если тебе просто потребуется время для принятия решения, ты должен будешь отослать его. К тому же, если возникнет какая-нибудь опасность, ты сам наденешь доспехи и все уладишь, даже если и не будешь вполне здоров.

– Я вижу, ты предпочитаешь представить меня дураком, а не тяжело больным! Кому станет лучше, когда все будут думать, будто я не в состоянии держать оружие?

Элизабет подняла брови.

– Ты можешь посчитать себя вполне здоровым, но мы с Элис вряд ли согласимся с этим. Это приведет к тому, что твоя дочь, а с ней и Раймонд будут молчать несколько недель.

Поднос, который Мартин держал, стоя в передней комнате, задрожал в его руках. Мартин был стар, а крепким его нельзя было назвать и в прежние времена. Обычно еду приносили Раймонд или Элис, но сейчас их не было. И сегодняшний случай Мартин считал божественным провидением. Какой ужас, если кто-нибудь, кроме него, увидел бы поцелуй хозяина и леди Элизабет! Это не был дружеский поцелуй, которому можно дать объяснение. Очевидно, они были любовниками. Мартин инстинктивно отпрянул назад, став невольным свидетелем грехопадения. Это грех, смертный грех. Вожделение – один из семи смертных грехов. Однако, пораженный увиденным, он замер как вкопанный и не мог не слышать разговора. В их голосах и словах не было похоти. Была лишь нежная любовь друг к другу, к Элис и даже к Раймонду. Могла ли такая любовь быть грехом?

Мартин не чувствовал себя виноватым оттого, что невольно подслушал разговор хозяина и Элизабет, теперь он мог даже помочь им чем-нибудь. Держать поднос стало совсем невмоготу. Мартин кашлянул и двинулся вперед как можно медленнее, нарочно шаркая ногами.

– А, это ты! – облегченно вздохнул Вильям. – Элизабет, возьми поднос, пока Мартин не уронил его. Дорогой мой, зачем же ты нес такую тяжесть?

Элизабет взяла поднос и поставила его на стол. Потом попыталась незаметно заколоть волосы под платком.

– Сними его и сделай прическу, – смеясь, посоветовал Вильям. – Она у тебя вся сбилась в сторону, и ты похожа на пьяного эльфа.

Он говорил совершенно свободно, словно не замечая Мартина. Как ни странно, в определенном смысле так оно и было. Уже давно Вильям считал Мартина чуть ли не частью самого себя – как дополнительные руки, глаза, разум. Он знал, что Мартин не может предать его, как не может собственная рука неожиданно схватить нож и перерезать горло своему обладателю.

В этом Вильям не ошибался. Мартин мог нанести вред не больший, чем они себе сами. Однако у старика были свои жизненные принципы и сильная воля. Он жил своим умом и делал это неплохо. Отзывчивым сделала его любовь, и Вильям постоянно подпитывал это чувство. Он не отводил невольно глаз от искалеченного тела и уродливого лица Мартина, называл его «дорогой мой» и относился к нему соответственно.

То, что хозяин не стал скрывать свои отношения с леди Элизабет, явилось для Мартина величайшим и надежнейшим проявлением любви и доверия к нему. Он был убежден: такая любовь была тяжким грехом. Но сейчас, став более обнаженным, этот грех вызывал у него не большее отвращение, чем его уродство у хозяина. Где-то в глубине души Мартин надеялся найти способ принять грех на себя, но понимал – это невозможно. Любить безоглядно, не рассуждая, – дар сильных и прекрасных людей.

– Присядь на минутку, Мартин, – сказал Вильям, когда Элизабет расстелила на одеяле скатерть и поставила поднос ему на колени. – Леди Элизабет и я считаем, что леди Элис и Раймонд испытывают друг к другу нежные чувства. Ты думаешь так же?

– Совершенно верно, милорд, так оно и есть, – подтвердил Мартин, кивнув своей большой головой. – Я долго ломал над этим голову и уже хотел сказать вам… нет, ни один из них не сделал и не сказал что-либо предосудительное… но я боялся, как бы им не повредила эта привязанность. Милорд, должен признаться вам, я слышал то, что вы говорили леди Элизабет.

– Что же ты слышал? – мягко спросил Вильям.

– Что вы не против брака, но по некоторым причинам не хотите пока давать свое согласие.

– Ты мог бы послушать и весь разговор, – сказал Вильям и объяснил ситуацию, сложившуюся между ним, Элизабет и Моджером. – Мартин, я не хочу, чтобы дети страдали напрасно. Если ты придумаешь, чем их отвлечь, не намекая даже, что они могут вести себя как уже обрученные, можешь поступать так, как сочтешь полезным для них.

– Я понял, – сказал Мартин. – Но, по-моему, вы напрасно полагаете, будто они страдают. Раймонд уже много пережил… возможно, он и хочет поговорить с вами, но боится за ваше здоровье. Я могу предупредить его, чтобы он не признавался в своих грехах до тех пор, пока вы не сможете держать оружия… так сказала миледи. Это облегчит его совесть и отбросит на время связанное с этим беспокойство. А если он будет счастлив, милорд, то и леди Элис будет счастлива тоже.

Глава 16

Вскоре Вильям смог убедиться в справедливости суждений тех, с кем он советовался. Молодые люди вернулись домой к обеду, и Элис, трясясь от вновь нахлынувшего страха, на цыпочках подошла к двери комнаты отца. Она с облегчением услышала проклятия, за которыми последовал взрыв смеха, и пробежала через переднюю комнату к дверям спальни. К ней вернулось радостное настроение. Ее отец и леди Элизабет играли в шахматы, причем, судя по расположению фигур на доске, отец явно проигрывал.

– Папа! – воскликнула она. – Похоже, с тобой все и порядке!

– Конечно, глупышка. Неужели ты всерьез думала, что, как только вы с Раймондом на несколько часов покинете крепость, меня убьют собственные слуги?

– Нет, но… но ты сказал, у тебя болит голова, и выглядел при этом как-то странно… и Элизабет была такая бледная… Я подумала… подумала…

– Мне очень жаль, дорогая, – сказал Вильям, только теперь осознав, как напугал дочь, заставив уйти из замка. Меня разбудили так внезапно и… э… я рассердился и… э… – Он взглянул на Элизабет, однако та сделала непроницаемое лицо, всеми силами пытаясь скрыть подступивший смех. – Элис, я слегка одурел от сна. Сейчас все в порядке. Завтра ненадолго встану с кровати.

Вильям полагал подобным объяснением отвлечь внимание Элис, и действительно отвлек, но не вызвал того энтузиазма, на который рассчитывал. Элис ответила, что очень рада за него, однако в голосе дочери слышалась сдержанность, а отнести ее на счет беспокойства состоянием Вильяма, вставшего так неожиданно с кровати, пожалуй, было нельзя. Желая предупредить признание, которое в данный момент не хотелось слышать, Вильям спросил, как идут дела в их владениях.

– Сено почти все убрано, – ответила Элис, – и урожай будет богатым. На следующей неделе начнут жатву на южном склоне. Однако там было нечто… – Ее глаза остановились на Элизабет.

– Ты хочешь рассказать о ферме, любовь моя? – весело спросила Элизабет, бросив на Элис предостерегающий взгляд.

– Город… – неуверено сказала Элис.

Вильям ударил рукой по шахматной доске так, что все фигуры разлетелись.

– Извини, – сказал он, обращаясь к Элизабет, – я сдаюсь. – Он снова посмотрел на Элис: – Только не говори, будто на ближней излучине реки возводятся строения. Я…

– Нет, папа, нет, – успокоила его Элис.

– Что-то не так в Марлоу? – спросила Элизабет. Своим вопросом она ясно давала понять, что разрешает обсуждение этой темы. Только теперь Элис поняла, почему Элизабет намекала ей не затрагивать личных тем, которые могут причинить страдания отцу, и почувствовала облегчение. Предложенное Раймондом средство от страха оказалось весьма эффективным. По выходе из крепости ее внимание переключилось на поля с работавшими на них людьми, и Элис несколько успокоилась. Раймонд предложил проехать по городу и заодно выяснить, что там делается. В этом он разбирался лучше, нежели Элис. Он хорошо знал, как взимать пошлину с городов и облагать налогом торговцев. Правда, ему привычнее было иметь дело с крупными владениями, но общие принципы оставались одними и теми же.

Деловое оживление на причалах снискало одобрение Раймонда, однако он слегка нахмурился, когда к ним подлетел какой-то торговец и подобострастно пустился в пространные объяснения своей деятельности. Когда затем он начал предпринимать вполне очевидные попытки заставить их удалиться отсюда, на хмуром лице Раймонда появилось выражение такой невинности и простодушия, что Элис с трудом удержалась от смеха. Ей передалось его настроение, и она делала вид, будто соглашается со всеми разглагольствованиями торговца.

Они отправились обратно домой. Раймонд не давал Элис возможности предаться своим страхам, засыпая ее вопросами о том, как сэр Вильям управляется в городе. Какие у него права? Чьи эти земли? Оговорен ли заранее размер платы за пользование землей? На сколько лет заключен контракт?

На этот раз Элис вынуждена была признаться, что растерялась. Ей было известно: жители города не получили от короля привилегии, и землями полностью распоряжается отец… но не более того. Когда какой-нибудь цеховой мастер приносил деньги, Элис вносила полученную сумму в счета. Ее отец никогда не жаловался на незначительность дохода, но лишь потому, что не был жаден до денег. Элис тоже не была скупой, но, как и сэр Вильям, бывала резка с теми, кто пытался ее обмануть.

Элизабет находила отца окрепшим, способным вникать и подобные вопросы, и это радовало девушку. Не меньшее удовлетворение доставил ей безмолвный запрет на упоминание личных тем. Часы, проведенные с Раймондом, еще больше укрепили ее желание стать его женой. В их отношениях была непринужденность, взаимопонимание, совпадение знаний и опыта, где один дополнял другого, – словом, нее то, что обещало хорошую совместную жизнь. Чем радужнее представлялась эта жизнь, тем сильнее возрастала тревога Элис относительно возможной реакции отца по поводу положения Раймонда и причин, побуждающих его оставаться у него на службе.

– Так ли уж необходимо обсуждать эти дела, папа? – спросила она напрямик. – Ты ведь можешь рассердиться.

– Чертовски глупо так говорить, Элис, – улыбаясь, заметил Вильям. – Во-первых, я рассержусь сразу же, если ты будешь продолжать в том же духе. Во-вторых, ты действительно должна рассказывать мне все без утайки, иначе я рассержусь еще сильнее. Ну ладно, оставим это. Что там, в Марлоу?

– Думаю, лучше это объяснит тебе Раймонд, папа. Можно его пригласить?

– Конечно, – сказал Вильям и посмотрел на Элизабет.

Та ободряюще улыбнулась, как только Элис вышла из комнаты.

– Она предупредит Раймонда, чтобы он был осторожен. Элис понимает: деловые вопросы не так горячат кровь, по крайней мере тебе, как любовь.

– И это правда, – ответил Вильям, искоса взглянув на Элизабет.

– Какое бесстыдство! – сурово укорила его Элизабет, но Вильям с таким жаром закивал головой, что она не могла не рассмеяться.

Элис нашла Раймонда: он выходил из комнаты Мартина.

– А, вот вы где! – воскликнула она. – Папа хочет поговорить с вами.

– Сейчас? – встревоженно спросил юноша. – Но я только что разговаривал с Мартином, и он сказал, чтобы я, несмотря ни на что, попросил вашего отца…

– Речь не о нас. Не смейте даже заикаться об этом! – Элис расплылась в улыбке. – Я была не права. Папа чувствует себя вполне нормально. Он хочет знать, что делается в Марлоу. Леди Элизабет полагает, ему можно поговорить о делах, даже если он при этом немножко поволнуется. Но я не смогла бы все как следует объяснить.

– Хорошо, сказал Раймонд медленно и твердо. – Объяснения действительно необходимы.

Он решительно прошел в спальню Вильяма, намереваясь разговорами о делах хотя бы на время избавиться от ощущения вины перед ним. Кроме того, он полагал себя в этих вопросах более сведущим, нежели его «господин». Еще больше успокаивало совесть молодого рыцаря то, что он мог дать делам сэра Вильяма благоприятный поворот. Буквально за несколько минут он выяснил в основном все, что касалось обязательств города перед его сюзереном.

– Отсюда следует: вас нагло обманули, – сердито сказал Раймонд, закончив свой отчет, и поспешно добавил: – Прошу вас, сэр, не терять присутствия духа.

– И не буду, – спокойно заметил Вильям, хотя губы его сурово сжались. – Все произошло из-за моей небрежности, и моей вины здесь почти столько же, сколько у других. Не следует вводить в искушение простолюдинов. У них нет чувства собственного достоинства. Для них хорошо все, что приносит прибыль.

Вильям ни разу не вышел из себя, пока они скрупулезно обсуждали сложившуюся ситуацию. В итоге было решено прежде всего поставить на причалах стражу и определить, что ввозится и что вывозится. Единственное, и чем сомневался Раймонд – в стоимости товаров здесь, в Англии.

– Мартин мог бы все разузнать, – сказал Вильям, – но мне не хочется посылать его в город. Я знаю, ты, Раймонд, не дашь его в обиду, но отправлять туда Мартина – непростая задача, ведь он особенно остро ощущает свое уродство, когда люди, завидев его, сотворяют знамения, дабы защититься от дьявола…

– Я тоже знаю об этом, папа, – вмешалась в разговор Элис.

Совсем не обязательно сопровождать меня, – холодно заметил Раймонд, подумав, не пытается ли Элис намекнуть отцу на свое желание ехать с ним. – Я сам могу записать, сколько надо рулонов ткани, бушелей зерна и прочего, и…

– И нам придется пригласить переводчика, который растолкует нам все написанное вами, – засмеялась Элис. – Я едва разобралась в вашем письме. Возможно, мне придется быть вашим писарем.

Вильям покусывал губы, раздираемый противоречивыми чувствами. Он прекрасно понимал, чего хочет Элис, и пришел бы в ярость, если бы не горел желанием остаться наедине с Элизабет. Он стремился выдворить Элис из замка почти так же сильно, как она стремилась быть рядом с Раймондом. Во всяком случае ситуация забавляла и искушала его, тем более что юноша, кажется, скорее пытался избежать компании Элис, нежели присоединиться к ней.

– Ты и в самом деле плохо владеешь языком, – согласился Вильям.

– Совсем нет, – запротестовала Элизабет, пока Раймонд решал, являются ли последние слова сэра Вильяма разрешением для Элис, или тот сказал, что думал, не отдавая себе отчета, к чему это может привести. – И почерк у него лучше, чем у кого бы то ни было на всем юге Франции. Во всяком случае, это не имеет значения, ведь он будет здесь и сможет сам прочитать, что написал.

Элизабет понимала мотивы Вильяма. Отчасти она соглашалась с ним, но знала: Элис не сможет без разрешения покинуть крепость. Как только Вильям встанет с постели, у нее уже не будет причин оставаться в Марлоу. А до той поры его можно считать достаточно серьезно больным, требующим более квалифицированного ухода, чем тот, который могла обеспечить Элис. После этого истинные причины ее задержки здесь могли бы стать слишком очевидными. Элизабет не опасалась осуждения или проявления неуважения со стороны слуг Вильяма, однако все, что они узнавали, с поразительной быстротой достигало ушей слуг в Хьюэрли.

Подобные рассуждения годились к взаимоотношениям Элис и Раймонда. Поэтому Элизабет сделала вид, что не замечает укоризненного взгляда, брошенного на нее Вильямом.

– Если тебе не нравится, как ведет записи Раймонд, Элис сможет расшифровать их для тебя, когда он вернется из города.

Сказав это, она с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться: слишком явственно читалось в обеих парах устремленных на нее глаз «Предательница!!!». Позднее она все объяснит Элис, и та поймет ее. Что же касается Вильяма… ночью она даст чувствам Вильяма бальзам, который излечит его.

Однако все предпринимавшиеся Элизабет предосторожности оказались тщетными. Моджер уже давно знал, что она и Вильям любят друг друга, и он не первый год прикидывал, какую назначить цену за свою поруганную честь. По сути, сейчас дело было не только в ней. Крушение планов плачевно отражается на характере таких натур, как Моджер. Оно делает их мстительными. И все эти неприятности преследовали его с самого начала уэльской кампании.

Все его планы нарушились. Каждая попытка убить Вильяма заканчивалась неудачей, причем две последние – по его собственной вине. Не находя никого, кроме себя, на ком можно было бы выместить злобу, он попытался совсем иыбросить Вильяма из головы. Однако из этого тоже ничего не вышло. У него сложилось впечатление, будто все в армии днем и ночью приходят в его лагерь только затем, чтобы поинтересоваться здоровьем сэра Вильяма. На следующий день после его нападения на Вильяма эти невинные вопросы приносили ему некоторое облегчение: они свидетельствовали о том, что никто не подозревает его. Однако, когда страх прошел, любое упоминание о Вильяме стало действовать на него, как грубая ткань на сыпь.

Иногда раздражение Моджера доходило до предела. Граф Хсрфордский вызвал его к себе и ледяным тоном учинил допрoc за неподчинение приказам Вильяма.

– Я слишком люблю Обри, чтобы доставлять неприятности его отцу, – сказал в заключение граф, – и, хотя Оори говорит, будто ранее вам не доводилось бывать в шкого рода сражениях, человеку вашего возраста должно хватать ума, чтобы следовать советам других, более опытных людей, подобных сэру Вильяму. Учтите это на будущее.

Моджер почел за благо не оправдываться. Вернувшись в отведенные ему аппартаменты, он сердито приказал прислать к нему Обри, как только тот освободится. Но в итоге рассвирепел еще больше, ибо Обри, как только вошел, сразу озабочено заговорил о Вильяме.

– Милорд говорит, кто-то опять пытался убить его прошлой ночью, и поэтому сэр Раймонд забирает его домой в Марлоу.

– При чем тут Вильям?! – оборвал его Моджер. – Какого дьявола тебе понадобилось выставлять меня сопливым недоумком перед де Боуном?! Как ты посмел выставлять меня глупцом и неумехой?!

– Быть неопытным и рваться в бой еще не значит быть глупцом, – огрызнулся Обри, оставив отца с раскрытым от изумления ртом. – Я сделал для вас все возможное. Что еще я мог сказать? Или вас больше устроило бы, если бы я рассказал, как вы завидуете сэру Вильяму, – скажи он, что вы едете на лошади, вы тут же стали бы спорить, будто это корова?

Моджер попытался ударить сына, однако Обри увернулся. Это был эффектный прием, свидетельствовавший о его умении как нападать, так и защищаться, причем гораздо лучше, нежели его отец. Затем юноша опустил глаза.

– Прошу прощения, – сказал он. – Вы можете избить меня, если хотите. Это ваше право: я говорил с вами непочтительно… Но я сделал все, что было в моих силах, желая оправдать вас перед милордом. Он был в ярости! Я вынужден был сказать ему правду.

В движениях Обри чувствовалась уверенность в себе: он отодвинулся лишь на дюйм от кулака отца и в то же время находился в достаточной близости к нему для ответного удара. Это открытие дало Моджеру горькую пищу для размышлений. Он вдруг осознал: перед ним не мальчик, которого легко можно было запугать, а юноша, становящийся опасным. Обри мог подчиниться воле отца и даже снести побои, поскольку и то, и другое было «правом» отца в отношении сына. Однако было ясно, при желании он сможет постоять за себя, а возможно, и победить отца. Моджер опустил поднятую было руку.

– Что пятнает меня, запачкает и тебя, – фыркнул он. – Не забывай это. Однако у меня есть дела поважнее, чем подобные глупости. Так значит, этого выскочку наемника заставили перевезти Вильяма… Вероятно, по дороге он умрет.

И опять Моджер был неприятно поражен: Обри стал пепельно-серым, из глаз у него брызнули слезы.

– Нет! – воскликнул он. – Не желаю в это верить!

Из-за душивших его слез он не смог больше ничего сказать. Поэтому Моджер не узнал, как вскоре после его нападения на Вильяма граф, Раймонд и монах, служивший в лазарете, долго совещались. Мнение монаха оказалось решающим. Неоднократно поминая «волю Господню», тот юобщил, что у него есть все основания уповать на благополучный для сэра Вильяма исход путешествия. Его состояние ухудшится, предупредил он, возможны длительная лихорадка и слабость, однако, если не будет гангрены, на что путешествие никак не может повлиять, сэр Вильям не умрет.

– Не имеет значения, веришь ты или нет, – проворчал Моджер.

Каким же дураком он был, позволяя своим сыновьям проводить так много времени в Марлоу! Теперь понятно, где они набрались этих глупых идей о чести. Она для тех, кто может позволить себе иметь ее, но не для бедняка, пынужденного не без ловкости пробиваться наверх, цепляясь зубами и ногтями. Черт бы побрал этого Вильяма, изрекающего пустые банальности и похитившего привя-кшность его сыновей! Это не беспокоило его, пока они были мальчишками, такими надоедливыми, всегда хотевшими что-то показать ему. Теперь, когда они почти мужчины, им следовало бы соображать получше. Они должны были бы и сами увидеть: его путь – мудрость и выгода, тогда как глупые идеалы Вильяма заведут их в болото.

Ладно, пусть получают, что сами захотели. Он порывает с ними… разве…

– Когда все здесь кончится попроси у графа разрешения отлучиться, – продолжал он. – Ты должен немедленно жениться на Элис, прежде чем сюзерен Вильяма сможет взять ее к себе.

– Нет, – твердо ответил Обри, побледнев еще сильнее.

Когда отец впервые затронул эту тему, Обри был еще слишком мал, чтобы решиться на отказ. Он знал: Вильям сможет взять ответственность на себя и избавит его от необходимости открыто противоречить отцу. Для Обри было вполне естественным обратиться за помощью к Вильяму. Уже с шестилетнего возраста тот всегда выручал его в трудных ситуациях. Даже тогда, когда мать не могла ему помочь.

Моджер слишком часто был либо в отъезде, либо «очень занят» и не мог выслушивать его детские проблемы. Это Вильям подарил ему первый в его жизни железный меч, он же давал уроки фехтования. Именно Вильяму он отправил свое послание, когда был пажом и отчаянно тосковал по дому, преследуемый, как новичок в группе, насмешками и издевательствами. Вильям в ответном письме дал дельные советы; более того, он приехал сам, проделав немалый путь от Марлоу до Херфорда, желая убедиться действительно ли неприятности Обри связаны только с тоской по дому и насмешками. Уверенность в поддержке – только это в действительности нужно было Обри. После визита Вильяма он стал больше полагаться на свои силы, мог постоять за себя и вскоре освоился с новой для себя жизнью.

– Что ты хочешь сказать этим «нет»? – изумился Моджер.

Обри нервно облизал губы. Вильям всегда подчеркивал необходимость повиновения отцу в пределах, определяемых понятием чести. Ситуация, по мнению Обри, подошла к этим пределам.

– Элис не желает выходить за меня, так говорит сэр Вильям, и он не хочет лишать ее права свободного выбора. По правде говоря, я тоже не хочу жениться на ней, но пошел бы на этот шаг, если бы этого хотел сэр Вильям. А он вправе распоряжаться судьбой дочери по своему усмотрению. Я, конечно, попрошу графа отпустить меня, если вы настаиваете, но предпочту защищать Элис, как сестру, если… если только сэр Вильям…

Его голос дрогнул, и он замолчал.

– Ты глупец! Лучший способ защитить ее – это жениться на ней.

– Я не пойду против воли сэра Вильяма. Он был так добр ко мне всегда.

– Убирайся! – взревел Моджер. – Убирайся отсюда!

Обрадованный Обри исчез. Моджер стоял, глядя на качнувшийся полог палатки. Он и не подозревал, что, столь резко выпроводив сына, не услышал о еще одном, весьма существенном обстоятельстве – Элис не нуждалась в покровительстве сюзерена сэра Вильяма. Пока Обри объяснял причины своего отказа, мозг Моджера лихорадочно работал. Его собственное замечание, будто лучшая защита Элис – это женитьба на ней, настолько понравилось ему, что изменило ход его мыслей.

Моджер понял: нет нужды женить Обри на Элис. В любом случае было бы глупо отдать в руки сына Марлоу и Бикс. Обри мог возомнить, что имеет право на эти владения, и начать оспаривать намерения отца в их отношении – особенно теперешний Обри. Благодарение Всевышнему, он вовремя заметил происшедшую в сыне перемену. Сейчас требовалось только одно – избавиться от Элизабет, – с этим не должно быть особых хлопот. А потом самому жениться на Элис.

У Моджера появилось страстное желание побыстрее добраться до дому и узнать, не умер ли Вильям в дороге, как он надеялся, иначе ему снова придется искать способ его умерщвления. Но и этому плану не суждено было сбыться. На протяжении недели граф Херфордский совершал отвлекающие маневры в уэльских крепостях, всеми средствами пытаясь втянуть Дэвида, сына Ллевелина, в сражение. Моджер был пассивным участником этих бесплодных попыток. Он не хотел оставаться здесь, но в еще большей степени не хотел привлекать внимание графа просьбой разрешить ему уйти.

Наконец, де Боун убедился: им удалось на время рассеять силы Дэвида, Он послал гонцов известить об этом короля, а также передать Генриху, что отпускает находящихся под его командованием рекрутов по домам, поскольку срок их службы близится к концу и не имеет смысла ежедневно платить им за прогулки по уэльским лесам. Он просил короля побыстрее прислать в Уэльс армию и начать войну с Шотландией после подписания договора с Александром.

Спустя два дня после прибытия Вильяма домой Моджер получил разрешение графа и двинулся со своим отрядом и остатками отряда Вильяма по направлению к Марлоу. Он так торопился узнать новости, так велика была его надежда на то, что Вильям умер и ему удастся уговорить Элис поехать с ним в Хьюэрли под покровительство Элизабет, что он прибыл в Марлоу с отрядом Вильяма, предоставив своим людям самостоятельно добираться домой. Случайная встреча с Дикко-ном должна была подсказать ему: с Вильямом все в порядке, но Моджер настолько не заботился о своих людях, что не мог вообразить ничего подобного с их стороны. Поэтому Моджер еще некоторое время тешил себя иллюзиями.

Тем сильнее было его потрясение от увиденного в главном зале. Слуги как раз заканчивали убирать со столов остатки обеда, однако они не могли ничем помешать Моджеру или отвлечь его внимание. Вильям, как обычно, сидел на своем стуле у огня. Моджер встал как вкопанный, вне себя от ярости. Поскольку он отклонил предложение Диккона послать человека с известием о своем прибытии, что было в порядке вещей среди давних соседей и друзей, никто, кроме слуг, не заметил его появления. Инстинктивно Моджер спрятался за выступ стены. Отсюда не было слышно, о чем говорят, однако увиденное ошеломило его. Вильям глядел на тлеющие угольки, а Раймонд с Элис, сдвинув стулья, что-то читали. Палец Раймонда скользил по странице (по-видимому, он читал вслух), а Элис заливалась смехом.

Будь у Моджера столько же отваги, сколько ярости, он ворвался бы в зал и перебил их всех. Однако, хотя он и был способен на отчаянные поступки в состоянии крайнего возбуждения, перспектива совершить публичное убийство отнюдь не привлекала его. Поэтому он тихо спустился по лестнице, принял от конюха свою лошадь и помчался в Хьюэрли, оставив Диккона и конюха стоять с раскрытыми от изумления ртами.

Добравшись до переправы, Моджер несколько успокоился и обратил внимание на большое скопление вблизи причала вооруженных людей. Это было столь необычным, что он остановил одного из них, желая разузнать все поподробнее. Полученные разъяснения в какой-то степени улучшили скверное настроение Моджера. В голове родился новый и чрезвычайно надежный способ убийства Вильяма, заодно и Раймонда.

Моджер и не рассчитывал, что у городских торговцев хватит духу напасть на своего сюзерена или его агента. Однако, если Раймонд подвергнется нападению и будет убит в городе, подозрение безусловно падет на них. При известии о смерти Раймонда Вильям наверняка покинет крепость и отправится в город для расследования дела. Убить его будет посложнее. Моджер задумался, и вскоре решение нашлось. После смерти Раймонда Вильям, несомненно, вернется к своим обязанностям. Значит, ему придется разъезжать вне крепости. Да он же, глупец, вечно суется к крепостным и мелет им всякую ерунду о защите хозяйской доли: сначала заплатите сюзерену, если мало осталось, животные могут обойтись и без еды.

Тем не менее эта его глупость была сейчас как нельзя кстати. Рано или поздно Вильям поедет один. Он всегда поступал так, уверяя, что ему нечего бояться своих людей. Возможно, это и так, однако между фермами совершенно пустынная местность. Здесь можно легко организовать нападение, и подозрение, несомненно, падет на городской чюд, известный своей недоброжелательностью. А потом будет доказано, что они расправились и с Раймондом. Более правдоподобной версии и не придумать: порешили и хозяина, и наемника.

В результате Элис окажется всецело в его власти… если только эта маленькая сучка не закроет перед ним Марлоу. Она могла догадаться, что он хочет вынудить ее выйти замуж за Обри. Как бы заманить девчонку в Хьюэрли? Этот вопрос заставил Моджера пересмотреть свои планы относительно Элизабет. Вначале он намеревался подстроить для нее несчастный случай вроде падения в заброшенную шахту или с крутой лестницы. Однако понимал: Элис ни за что не приедет в Хьюэрли, если там не будет Элизабет. Поэтому Элизабет пока должна жить…

Моджер вдруг засмеялся. Если Элизабет заболеет, то в Хьюэрли примчится не только Элис, но и Вильям, и все его проблемы вмиг будут решены. Элис можно удержать силой, а Вильяма убить. Потом Эгберт наденет одежду Вильяма и поедет на его лошади к Марлоу. Труп нужно будет предварительно перетащить куда-нибудь поближе к соседскому владению. Затем Эгберт переоденет убитого в его одежду, отпустит лошадь – и делу конец. Да, это должно сработать.

Ко времени приезда в Хьюэрли Моджер успел во всех деталях продумать свой план. Однако в нем уже не было того оптимизма, как при вынашивании своих замыслов в Уэльсе. Надежда позволяла ему сдерживать гнев и досаду, но они бурлили в нем, грозя вырваться наружу. Сейчас все будет посложнее, чем в Уэльсе. Два трупа и поспешный брак с Элис вскоре после смерти жены и убийства ее отца непременно вызовут массу вопросов. И все же больше ждать он не намерен.

Прибыв в Хьюэрли, Моджер спрыгнул с коня, отдал поводья конюху и прошел через внутренний дворик в главный зал. Конечно, в первую очередь следует разделаться с Раймондом. Моджер велел принести вина и позвать Эгберта. Едва затих отзвук его голоса, как слуга уже стоял рядом.

– Вильям не умер, – проворчал Моджер.

Эгберт кивнул головой.

– Знаю. Ваша жена только вчера возвратилась из Марлоу. Она ухаживала за ним, когда ему было совсем худо.

Моджер уставился на него, от ярости потеряв на минуту дар речи. Элизабет разрушила его планы! Что ж, тем лучше. Тогда нечего сожалеть о ее гибели. Сука! Шлюха… если не телом, так душой! Он оскалил зубы, и Эгберт в страхе замер: с памятной ночи в аббатстве хозяин стал каким-то странным. Однако Моджер смотрел куда-то мимо него, и слуга несколько успокоился. При этом он, однако, не забывал внимать инструкциям Моджера. Их разговор нарушила Эмма, вприпрыжку вбежавшая с чашей вина в руках. Моджер выхватил чашу из рук девушки и послал ее передать Элизабет, чтобы та ждала его в своей комнате. Эмма сделала недовольную гримасу, но выбрала для этого неудачный момент. Часто в подобных случаях Моджер называл Эмму очаровательной и целовал в надутые губки. На этот раз он ударил ее в лицо с такой силой, что та упала. Даже не повернув головы, чтобы взглянуть, как она будет подниматься, Моджер продолжал давать Эгберту наставления по организации убийства Раймонда.

Разговор шел тихо, и Эмма расслышала совсем немного, но и этого было достаточно, чтобы усилить ее страх перед человеком, которому принадлежала. Эмму охватило негодование, беспомощное и горькое негодование ребенка. Здесь она чуствовала себя одннокой, пленницей. В городе Эмма нашла бы себе нового покровителя, однако не представляла, где ближайший город и как туда добраться. Она передала Элизабет распоряжение Моджера, но не осмелилась даже намекнуть о подслушанном. Однако, вспомнив о нанесенном ей оскорблении, Эмма предупредила Элизабет, что Моджер в дурном настроении.

Это предупреждение едва ли было необходимым, ибо отпечаток ладони Моджера явственно проступал на бледной коже Эммы. Элизабет знала: люди Моджера уже давно прибыли – и полагала, что он по пути остановится в Марлоу. Прийти в ярость он мог от чего угодно. Об истинной причине Элизабет не догадывалась. Единственным ее желанием в этот момент было спрятаться подальше до тех пор пока не обретет ясность мышления и не преодолеет нахлынувший на нее страх.

Для этого она прежде всего сосредоточила внимание на Эмме и, вскрикнув при виде кровоподтека на ее щеке, предложила сделать компресс. Эмма испуганно оглянулась, и Элизабет поняла, что та опасается прихода Моджера. Тяжело вздохнув, она подошла к домашней аптечке, достала баночку с мазью и протянула ее Эмме.

– Ничего страшного, – прошептала Элизабет. – Возьми это и уходи. Если хочешь, попроси кого-нибудь из служанок сделать примочку. Тебе нет нужды встречаться с ним, пока он не позовет. Может быть, потом он успокоится.

Эмма тотчас пошла на поиски укромного уголка, где можно было бы спрятаться. Она даже не позвала служанок помочь ей и сама нанесла мазь на болевшую щеку, вздрагивая при мысли, что Моджер может в любую минуту вызвать ее к себе. Никогда прежде она не испытывала такого отвращения к своим обязанностям любовницы. Ей всегда нравилось доставлять наслаждение. Эмма была совершенно неразборчивой, и до сих пор ей нравились все мужчины независимо от их возраста и внешности. Теперь появилось одно исключение – Моджер, обходившийся с ней так жестоко.

Глава 17

Удар, нанесенный Моджером Эмме, предназначался Элизабет. Он и в самом деле вначале намеревался крепко побить свою жену. На время, перестав обдумывать убийство Раймонда, он переключился на нее. Не должно быть ничего, наводящего на подозрения, что у него плохие отношения с Элизабет накануне ее смерти и его повторной женитьбы. Наоборот, все должны видеть – она окружена нежной заботой. Поэтому Моджер бесшумно поднялся по лестнице в комнату жены, но не рассчитал и хлопнул дверью, закрывая ее за собой. Элизабет поднялась со стула, не в силах унять дрожь.

– Стой там, – мягко сказал Моджер. – Не поворачивайся. Оставайся на месте.

Он сказал это необычно мягким голосом, столь отличным от того, который ждала Элизабет, поэтому она выполнила все, как он сказал. Элизабет стояла совсем неподвижно, ее глаза были широко раскрыты от изумления, но пристально смотрели вперед. Моджер усмехнулся, обходя жену, и нанес ей резкий удар по затылку около левого уха. Не издав ни звука, Элизабет упала вперед. Но даже если бы она и вскрикнула, ее голос потонул бы в вопле Моджера, которым тот хотел заглушить возможный крик своей жертвы.

– Элизабет! – закричал он. – Что с тобой?

Моджер бросился к двери и рывком широко распахнул ее, с удовлетворением заметив, что к комнате спешат несколько служанок.

– Подойдите к своей госпоже, – приказал он. Затем встал на колени рядом с Элизабет и поднял ее, обхватив руками. – Вы, грязные дуры, – прорычал он, – разве не видите, вашей госпоже плохо? Она поднялась со стула и упала в обморок у моих ног. Скажите Эгберту, чтобы он послал за лекарем в Марлоу, – приказал Моджер, неся Элизабет к кровати. – Где ее служанка? – спросил он, а когда вошла Мод, приказал ей раздеть госпожу.

– Бедная леди! – бормотала Мод, всхлипывая и раздевая Элизабет. – Моя бедная леди! Я видела, она была нездорова, вернувшись домой. Она была уставшей до предела, такая тоненькая и дрожащая. О, моя бедная леди, моя бедная леди! Но она не отправилась спать, сказав, что хорошо себя чувствует. Поговорите со мной, дорогая, скажите что-нибудь вашей Мод…

– Прекрати это слабоумное нытье! – с раздражением сказал Моджер, хотя ему следовало бы расцеловать эту женщину не только потому, что она так восприняла обморок Элизабет, но и как того требовалось понимала его причину. И все же он должен был избавиться от нее до того, как жена придет в себя. – Довольно представлять здорового больным. Пошла прочь! Я присмотрю за своей женой.

Если Мод и была удивлена таким знаком внимания, то только до определенной степени. Элизабет никогда не делилась со своей служанкой семейными секретами, как это делали другие женщины, однако Мод все же не могла не знать, что Моджер не делил постель с женой. С другой стороны, никогда и ничто не указывало, будто между ними плохие отношения. Они никогда не ссорились, и Моджер, казалось, отдал управление хозяйством в руки Элизабет. Он мог предпочесть переспать с этой глупой замарашкой Эммой, нопонимал, что пропадет без хорошей хозяйки. Должно быть, подумала Мод, выходя из комнаты, именно Элизабет виновата в том, что Моджер не выполняет свои супружеские обязанности. Она бросила взгляд через плечо и увидела выражение тревоги на лице хозяина.

– Закрой дверь! – сказал он ей вслед. – Я не хочу, чтобы Элизабет потревожил шум, поднятый тобой.

Мод облегченно вздохнула. Наверное, господин присмотрит за леди. Ему не следовало было выгонять ее, леди привыкла, когда она ухаживает за ней, но все образуется.

Тревога Моджера была вызвана опасением, что Мод не успеет закрыть дверь до того, как Элизабет придет в сознание. И это опасение не было напрасным. Как только защелка двери опустилась, Элизабет поднесла трясущуюся руку к голове и застонала. Не обращая внимания на стоны жены, он встряхнул ее, приводя в чувство, и гадко улыбнулся, увидев, что она узнает его.

– Моджер… – прошептала она.

– А ты ждала Вильяма? – спросил он. – Глупая шлюха! Ты думаешь, я не знаю?

Элизабет молчала. Последнее, что она помнила, – это предостережения Эммы. Должно быть, подумала она, муж ударил ее, так как голова раскалывалась от боли. Для нее ужасным потрясением стало понимание: она недооценила Моджера. И все же, ошеломленная и смущенная, Элизабет осознавала, что не отважится открыть ему свою тайну. Спасительный путь выхода из этого ужасного положения – продолжать изображать перед Моджером пришибленную.

Выведенный из себя бессмысленным взглядом Элизабет, Моджер дал ей пощечину.

– Идиотка! – сказал он злобно, но тихо, чтобы его не было слышно за закрытой дверью. – Разве я не говорил тебе, Элис и этот наемник не должны видеть друг друга? Ты разрушила все. Ты знала, я не позволил бы тебе ухаживать за этим глупым ханжой…

– Но, Моджер, – прошептала Элизабет, – ты всегда настаивал, чтобы я была хорошей соседкой. Когда Мэри была больна, ты посылал меня ухаживать за ней. Насколько я догадываюсь…

Возразив, она заработала новую пощечину.

– Ты глупа, но не настолько же. Я хотел, чтобы Мэриосталась жить, тогда Вильям не смог бы снова жениться, и некому было бы подарить ему наследника. Ты знала: я намеревался завладеть Марлоу, но для этого Вильям должен был умереть.

– Нет!

Моджер засмеялся.

– Ты действительно глупа! Неужели считала, что я намерен ждать, пока он не умрет от старости? – Его смех перешел в хохот. – Неужели ты никогда не догадывалась, чем вызвана безвременная смерть твоих братьев…

Задыхаясь от ужаса, Элизабет попыталась вырваться от мужа, но он оттолкнул ее и затем схватил, закрыв ей рукой рот и нос, так что она не могла ни кричать, ни дышать. Перед глазами поплыла красная пелена, Элизабет все слабее сопротивлялась. Наконец Моджер оставил ее нос в покое.

– Лежи тихо, – прорычал он, – не то наброшу на тебя подушку и заплачу из-за того, что ты умрешь на моих глазах, а я не смогу оказать тебе помощь.

Он мог так поступить. Мысль о том, что она связана брачными узами с чудовищем, которое виновато в смерти братьев и в течение многих лет замышляло убийство Вильяма, вызвала в ней чувства брезгливости и отвращения к мужу. Она готова была умереть от сознания собственной слепоты и самоуверенности. Много лет смеясь над тупостью Моджера, она, оказывается, смеялась над собой. Теперь Элизабет узнала, на что способен муж, и это было единственным, поддерживавшим в ней спокойствие и вынуждающим повиноваться. Возможно, если не умрет, она сможет послать кого-нибудь с предостережением в Марлоу.

– Теперь слушай, и слушай внимательно, Элизабет. Твоя служанка, а следовательно, и все здесь считают, что ты внезапно упала в обморок и я послал за лекарем в город. Он скажет будто ты больна, и слух об этом распространится очень быстро. Я разрешу прийти сюда твоей служанке, и ты сама ей все расскажешь. Ты также скажешь ей, что никто не должен находиться рядом с тобой, ни она, ни кто-либо из слуг. Я сам буду твоей «нянькой», а поможет мне Эмма. И если ты не сделаешь все по-моему, мне придется убить твою служанку. Получится так, словно она решила принести себя в жертву, надеясь тем самым спасти тебя. Поняла?

Элизабет закрыла глаза и лишь кивнула головой. У нее не было сомнений, что Моджер сделает все, о чем сказал. Слезы потекли по щекам несчастной. Моджер подозрительно наблюдал за ней, затем убрал руку от ее рта. Элизабет лежала тихо, с закрытыми глазами. Моджер осторожно отступил назад, продолжая наблюдать за ней. Ему и в самом деле нечего было бояться, если она закричит, – он готов был объяснить это тем, будто его жена потеряла рассудок. Основное, что занимало его мысли, – насколько жена готова покориться ему.

Так прошло несколько часов. Супруги молчали; тишину изредка нарушали лишь тихие рыдания Элизабет, страдающей от боли и страха. Тем не менее каждый из них был занят своими мыслями, пока не вернулся Эгберт с «лекарем». Прибывший был одет в длинную темную мантию, на голове у него был меховой колпак, свидетельствующий о его профессии, а выражение лица вполне соответствовало этим мрачным одеяниям. Оно было жестоким и казалось злым, а взгляд был оскорбительным для любой женщины. Элизабет содрогнулась от страха: вряд ли можно надеяться на сочувствие такого человека.

– Вам нужно лекарство, чтобы избавиться от нее? – спросил «лекарь».

Моджер закачал было отрицательно головой, но затем кивнул утвердительно. Его первая реакция объяснялась нежеланием иметь лишних свидетелей своего преступления. Но тут же Моджер решил, что об этом не стоит беспокоиться. Никаких осложнений не возникнет, если, например, использовать в данном случае яд. Может быть, это «сделает» Эмма. Все в крепости испытывали неприязнь к маленькой шлюхе. Если начнут выяснять, отчего умерла Элизабет, то можно представить дело так, будто ревнивица отравила жену своего любовника.

– И от какой болезни должна наступить смерть? – спросил «лекарь».

– От любой, которая начинается с обморока… но я нехочу, чтобы леди умерла, – сказал Моджер, отчетливовыделив голосом последние слова. – Достаточным будет, если она просто успокоится, затихнет на некоторое время. Однако неповиновение безусловно повлечет за собой смерть.

– Понятно. – В глазах негодяя загорелся тусклый огонек. Он надеялся сразу получить за работу, но, похоже, в ближайшее время ему ничего не обломится. Неудовольствие еще больше ожесточило его лицо. – Мне надо осмотреть леди. Состояние больной подскажет мне, какие недуги ее терзают.

– Нет! – вскрикнула Элизабет.

Моджер засмеялся и снял с нее одеяло, схватив за руки и не давая возможности сопротивляться.

– Шлюха, – прошипел он, – ты немного запоздала со своей скромностью.

Широко раскрыв глаза, Элизабет не двигалась, пока «лекарь» не склонился над ней. Тогда она ударила его ногами в грудь и лицо с такой силой, что тот зашатался и тяжело упал. Чувство удовлетворения было недолгим. Моджер нанес ей удар в висок, и Элизабет вновь окутал мрак. На этот раз она надолго потеряла сознание; когда оно вернулось, в комнате был только Моджер. Мысли путались в голове, но Элизабет ясно осознавала, что лишила мужа возможности насладиться ее позором.

Увидев, как дрогнули веки жены, Моджер подошел ближе.

– Сейчас я позову твою служанку. Расскажи ей все так, как я сказал, иначе вы обе умрете. Если ты убедишь ее и не разозлишь меня снова, то, возможно, останешься жить.

Элизабет знала – это ложь, но решила притвориться, будто верит ему. Она не могла понять, почему Моджер решил на время сохранить ей жизнь. Тем не менее осознавала, что, если понадобиться, он тут же убьет не только ее, Но и без колебаний покончит с Мод. Время… Будь у нее хотя бы немного времени… Моджер подвел служанку к кровати. Мод хотела чем-нибудь помочь госпоже и уже протянула руки, чтобы убрать волосы с лица Элизабет, но Моджер удержал ее. Его глаза смотрели на жену холодно и угрожающе.

– Не прикасайся ко мне, – прошептала Элизабет, – ты заразишься.

– Я не боюсь! – воскликнула Мод. – Я здорова и буду заботиться о вас, миледи.

– Нет, – ответила Элизабет, – нет. Я не могу рисковать тобой, Мод. Ты должна присматривать за женщинами. Кроме тебя, никто этого не сделает. Ты обязана следить, чтобы в доме был порядок.

– Но кто же к вам подойдет? – запричитала Мод. – Я всегда была при вас, миледи.

– Все, что мне понадобится, может сделать Эмма, – едва дыша, вымолвила Элизабет, увидев, что рука Моджера уже готова зажать рот служанке.

– Ведь ничего и не требуется, кроме как принести горшок и умыть меня, а это ей больше подходит, чем тебе. Да к тому же она самое бесполезное создание. Она самая свободная из всех женщин.

Слабая улыбка на лице Мод принесла Элизабет облегчение. Она сказала первое, что пришло в голову, и весьма удачно. Теперь Мод будет считать, будто Элизабет использует свою болезнь для мести любовнице мужа, заставляя ту делать работу, предназначенную для грубых, неотесанных женщин. Сама Мод никогда не выносила горшки и не заботилась о воде для умывания.

– Теперь уходи и дай отдохнуть своей госпоже! – набросился на служанку Моджер.

Мод не стала возражать и ушла. По ее мнению, Элизабет была не так уж и больна. Служанка не без удовольствия наблюдала, как побледнела, став похожей на привидение, Эмма, когда ее послали в комнату Элизабет. Напускного высокомерия шлюхи как не бывало. Бедняжка дрожала словно мышка, попавшая в лапы кота, плакала и трепетала от страха. А когда Моджер опустил засов, запирая за ней дверь, его любовница едва не упала в обморок. Только пощечина Моджера (не настолько сильная, чтобы она свалилась, но достаточно чувствительная, чтобы причинить ей боль), а также его предупреждающее рычание не позволили ей дать волю своим чувствам. В противном случае он позаботился бы о настоящем обмороке – в этом сомневаться не приходилось.

– Моя жена оскорбила меня, – сказал Моджер. – Она неверна мне, и я решил ее наказать. Ты будешь ее тюремщицей, останешься в этой комнате вместе с ней и не станешь пускать никого, кроме меня. Понимаешь? Во время моего отсутствия дверь всегда должна быть заперта на засов. Я не желаю, чтобы эта любопытная сучка Мод или кто-нибудь еще приходили сюда и тем самым доставляли удовольствие моей шлюхе жене.

Не в состоянии вымолвить ни слова, Эмма уставилась на любовника. Она дрожала от ужаса. Моджер не сомневался в том, что она будет повиноваться, но сомневался, сможет ли выполнить все правильно.

– Иди и поройся в сундуках, – приказал он. – Принеси мне несколько шарфов и тонких платков. Из-за твоей глупости я не рискну оставить без внимания и самой малости.

Когда Эмма принесла все, что он просил, Моджер связал руки и ноги Элизабет и вставил ей кляп в рот. Потом перевел взгляд с одной женщины на другую, и тут его осенила идея, доставившая удовольствие воображению. Он поднял Элизабет с кровати и бросил на пол.

– Разденься! – приказал он любовнице.

Девушка посмотрела на него широко раскрытыми глазами, потом на Элизабет. Он ударил Эмму по лицу, но не сильно, а желая только напомнить, кто ее хозяин. Из глаз любовницы брызнули слезы, но она повиновалась. До сих пор с ней не случалось ничего подобного. Эмма всячески избегала священников, твердивших ей о порочности ее поведения и осуждавших то, что она считала своим предназначением. Поэтому она не могла уяснить, отчего совокупление с мужчиной, с которым не состояла в браке, – грех. Эмма и в самом деле никогда не считала себя грешницей ине испытывала стыда. Но сейчас ее впервые охватило такое отвращение, что она пришла в ужас от одной только мысли о половом акте.

– Теперь раздень меня, – приказал Моджер.

Плача и дрожа, любовница повиновалась. Ему обычно не нравились покорные женщины, но сейчас Моджер наслаждался горем Эммы. Ее явно неохотное повиновение смягчило разочарование, угнетавшее его в течение нескольких месяцев. Пока она раздевала Моджера, тот, бормоча грубые непристойности, пощипывал соски и гладил ее, а когда встала на колени, намереваясь снять с него башмаки и подвязки, он согнулся над ней и стал покусывать ей шею и уши.

Моджер счел ситуацию настолько возбуждающей – всего в нескольких футах от него лежит его обнаженная и связанная жена с кляпом во рту, а его нагая любовница стоит на коленях у ног, – что не захотел больше ждать.

– Возьми меня в рот, – сказал он, тяжело дыша и притягивая Эмму к себе за волосы. – Соси!

Полученное сексуальное удовлетворение было столь полным, что Моджер навалился на Эмму. Он сознавал: в немалой степени этому способствовало присутствие беспомощной Элизабет. Эмма не в счет, любая женщина могла сыграть ее роль. Именно падение Элизабет вынудило его имйти за рамки обычного сексуального поведения. Он повернулся к жене и, увидев ее глаза плотно закрытыми, рассмеялся.

– Тощая, безобразная сучка! Ты не можешь закрыть своих ушей!

Моджера тотчас осенила другая идея, но он настолько пыдохся, что не смог сразу приступить к ее осуществлению. Он опять взглянул на Эмму, скорчившуюся, старающуюся унять дрожь в теле.

– Поднимись и подай мне одежду, да побыстрей! – приказал он.

Только одевшись, Моджер заметил, что жена замерзла и ее бьет сильная дрожь. Он собрался было уходить, но тут же понял: Элизабет может действительно заболеть, а этого допускать было нельзя. Он хотел сделать ее свидетельницей своих сексуальных удовольствий. В жару же она ничего не воспримет. Моджер поднял жену и бросил на кровать. Потом приказал Эмме закрыть за ним дверь на засов, но не пытаться заговаривать с Элизабет или прикасаться к ней. Затем, удовлетворенный, почти освободившийся от ощущения своего бессилия и неудач, постигших его в последнее время, Моджер сошел вниз, чтобы потребовать на ужин жареных пирогов, хлеба и сыра, а также выслушать сообщение Эгберта о том, как идет подготовка к убийству Раймонда.

Жаль, что минут за пятнадцать до того, как Моджер спустился с лестницы, покинув комнату Элизабет, он не присутствовал в Марлоу, а то, бы стал свидетелем сцены, не на шутку разъярившей бы его.

Раймонд дошел уже до конца списка грузов, когда Элис, перестав посмеиваться над тем, как он произносит названия товаров, скатала лист пергамента и поднялась. Последние искорки смеха пропали в ее глазах, когда она взглянула на отца. Теперь Элис уже не забавляло это немое страдание, скрываемое им под маской задумчивости.

– Тебе надо вернуться в постель, папа, – тихо произнесла она.

Вильям даже не пошевелился. Дочь тронула его за руку. Он вздрогнул, посмотрел на нее и улыбнулся.

– Прости, задумался. Ты что-то сказала, любовь моя?

– Прошло уже много времени, как ты встал, поэтому тебе надо вернуться в постель.

Опять в постель… Туда, где простыни и одеяла еще сохраняли слабый запах духов Элизабет. Сколько времени пройдет, прежде чем этот запах снова станет свежим? Когда он сможет окунуть лицо в распущенные волосы любимой и ощутить на губах тепло ее тела? Он опустил глаза, чтобы Элис не смогла их увидеть. На какое-то время Вильям, казалось, отрешился от всего, но затем встрепенулся, вспомнив о свитке в руках дочери.

– Я скоро уйду. Что у тебя на сегодня со счетами, Раймонд?

Но ответила ему Элис, так как уже подсчитала суммарный итог. И они тут же приступили к обсуждению городских торговцев, нечистых на руку.

– Не стоит расстраиваться, папа, – предостерегла Элис, когда обнаружилось, что торговцы ловчили и с пошлиной, и со стоимостью товаров. Она старалась не заострять внимание отца на фактах воровства, хотя предпочла бы видеть его разгневанным, чем печальным.

Он бросил на нее раздраженный взгляд и тотчас рассмеялся, поняв, что она только дразнит его.

– Ты три дня спускался утром вниз по реке, так? – спросил он Раймонда.

– Да, сэр. И я думаю…

– Ставлю золотую монету против медного гроша, – прервал его Вильям, – что движение торговых судов уже не то, каким было поначалу. Теперь самое время разослать сообщения вверх и вниз по реке. Пусть все знают – мой агент охраняет доки каждое утро. Мы попытаемся немного отступить от наших правил. Завтра ты отправишься вниз не утром, а после обеда и то же сделаешь послезавтра. Затем пропустишь несколько дней – нам все же надо закончить набор рекрутов, а я не хочу посылать одного Диккона. Он выбирает их не по желанию, а скорее по росту и телосложению. Потом один из нас сможет совершать поездки по нечетным дням. Через неделю я скорее всего буду достаточно здоров и смогу выезжать сам.

Элис отрицательно покачала головой.

– Сначала нужно выздороветь. Но ты не поправишься, если вместо отдыха будешь сидеть здесь и рассказывать Раймонду то, что он и сам прекрасно знает.

– Ладно, я иду, – сказал Вильям.

Он обрадовался той готовности, с какой Раймонд поспешил помочь ему подняться со стула и, подставив плечо, проводил в спальню.

Как только они ушли, появился Диккон с сообщением о состоянии людей, вернувшихся с Моджером. Элис вздохнула с облегчением, довольная, что вовремя выпроводила отца. Услышав эти новости, он стал бы неистово добиваться ответа, отчего Моджер вернулся домой и что происходит в Хьюэрли. Больше всего, и Элис знала это, он не хотел отпускать Элизабет; они часто ссорились, когда та настаивала на своем желании уехать.

Она боялась, что отец захочет отправиться в Хьюэрли, желая убедиться в безопасности Элизабет. Элис не могла понять, какая опасность могла ей угрожать, и ничего не знала о странном поведении Моджера. Диккон же, полагая, что Моджер разговаривал с Вильямом, вообще не упомянул о нем Элис. Если она скажет отцу о возвращении Моджера, он не будет спать всю ночь.

Усаживаясь поудобнее в своем кресле, Элис решила ничего не говорить отцу. Но если каким-то образом до него дойдет весть о возвращении Моджера, то она скажет правду… уже слишком поздно наносить визит и интересоваться новостями о кампании, а только это может оправдать посещение отца, которое и без того будет выглядеть неприличным. Надо полагать, а так оно и есть, человек, возвратившийся после двухмесячного отсутствия, может побыть наедине со своей женой. Да, думала Элис, на сегодня есть вполне убедительные оправдания, но как ей предотвратить поездку отца завтра?

Ответ нашелся быстро – поехать самой. Тогда она не погрешила бы против истины: могла признаться, что скрыла известие о прибытии Моджера ради отца, удержав его от поездки в Хьюэрли. Только полный идиот (а Моджер не дурак) мог подумать, будто человек с полузалеченными ранами вскочил с постели лишь для того, чтобы услышать новости, которые ему мог доставить в собственную крепость командир его латников. Однако Элис должна поехать, не вызвав ни в ком подозрений. Желание поговорить с Элизабет о выздоровлении отца будет выглядеть вполне естественным, а пока она выяснит, стоит ли просить Моджера самому приехать в Марлоу с новостями. Она могла бы даже попросить взять с собой Элизабет, чтобы обсудить с ней, как идет выздоровление отца.

На следующее утро Вильям наконец написал небольшое письмо Ричарду. Он сообщал о случившемся с ним, о том, что он почти выздоровел, советовал Ричарду, когда тому прекратить наблюдение за писарем, спрашивал о новостях относительно переговоров с шотландцами. Вильям мог только надеяться, что Ричард не догадается о его более тяжелом состоянии, чем излагалось в письме. Он ограничился лишь описанием простых фактов, так как боялся: его письмо посчитают просьбой о помощи.

Это занятие так утомило его, что, съев в одиночестве свой завтрак, он снова лег в постель. Элис не могла поверить в свою удачу. Все утро она испытывала мучения: сможет ли скрыть от отца полученное известие, или же слуга случайно проговорится о прибытии отряда из Уэльса. Пока все шло в соответствии с ее планами. Однако радость Элис была недолгой, так как поведение отца навело на мысль об ухудшении его здоровья. Она захлопотала вокруг него: проверяла, нет ли жара, спрашивала о самочувствии и почему он выглядит таким утомленным, а потом потребовала сменить повязки, желая убедиться в нормальном заживлении ран. Последнее заставило Вильяма прорычать, чтобы она убиралась прочь, оставила его одного и дала ему поспать.

Категоричность и жесткий тон приказа убедили Элис – с ним все в порядке. Теперь она могла избегать отца без малейших на то подозрений с его стороны. Более того, Элис могла отправиться в Хьюэрли, не сказав ему о возвращении Моджера. Если она оставит записку о том, что поехала проведать Элизабет, то отец, без сомнения, посчитает это проявлением ее заботы о его здоровье.

Они с Раймондом наскоро пообедали. Юноша мог в любое время перекусить в городе, а Элис намеревалась привезти оттуда лакомый кусочек своему отцу. Тогда-то она и признается, сказав ему, что Моджер вместе с Элизабет вскоре навестят его. Молодые люди были поглощены новыми заботами, а Раймонд находил свои даже необычайно приятыми. Он был занят мыслями, но тем не менее не забывал поддерживать разговор и делать комплименты единственной леди в доме. Элис определенно была самой восхитительной женщиной, она настолько же приспособлена к жизни, как и прекрасна.

Раймонд помчался в город, охваченный радужными мечтами о будущем. Возможно, сэр Вильям разгневался бы, услышав его откровения. Однако Раймонд уже не боялся, что тот не согласится на его брак с Элис. Последние два дня показали: дела устроились, хотя ничего особенного и не произошло. Юноша почувствовал облегчение. Когда сэр Вильям поправится (к тому времени у него будет возможность поставить в известность Ричарда о своих намерениях), он поговорит с ним об этом. Раймонд надеялся, что письмо, отправленное Ричарду Корнуолльскому этим утром, содержит все новости.

Подъехав к пристани, Раймонд спрыгнул с коня и выслушал доклады оставленных здесь латников. Сэр Вильям был прав относительно движения торговых судов в утреннее время: к пристани с низовий реки шло только одно судно. Раймонд пошел к сараю, который сделал своей штаб-квартирой, чтобы укрыться от дождя, моросившего уже много дней с небольшими перерывами. Там он сел и стал ждать подхода судна. Мысли опять вернулись к предстоящей помолвке.

Глава 18

Мечтания Раймонда прервал шум у пристани, где шла обычная перебранка между торговцем и латниками, пришедшими осмотреть груз. Что-то далось им без труда, кое и чем понадобилось властное вмешательство Раймонда и его меча с золотыми украшениями, но в конечном счете их допустили к осмотру товаров. Сейчас торговец упорст-повал, как никогда. Он заявил, что в прошлый раз был ограблен под таким же предлогом, поэтому и приказал пюсму экипажу отклониться при подходе к пристани. Раймонду пришлось успокаивать его. В конце концов он пообещал торговцу, что, разделяя его недовольство, проверит все сам.

Судно было загружено почти полностью. Половина товаров предназначалась для Марлоу, и их надо было отсортировать. Прошло несколько часов, прежде чем Раймонд закончил составление счета. В свое укрытие он вернулся промокшим до нитки. День уже наступил, но тучи на небе закрывали солнце, и было почти темно. Раймонд приказал одному из латников принести ему сухой плащ, другому – факелы или лампу. Тучи все больше и больше сгущались, а прерывистый моросящий дождь, так надоевший за целую неделю, грозил превратиться в настоящий ливень. Наконец пришел латник с плащом.

Другой человек, ушедший за факелами, еще не вернулся. Плащ не помог Раймонду унять дрожь. Стоит ли продолжать ожидание? В такой темноте, если лодки и подойдут, пристанут, где смогут. При сильном ветре не миновать опасности наскочить на мель. Русло реки, достаточно широкое, позволяло следовать по нему днем как при ветре, так и в безветренную погоду, но изменение курса в темноте делало плавание опасным. Раймонд вышел наружу и посмотрел на небо. Из-за угла скользнула чья-то тень.

– Милорд, мой хозяин хочет поговорить с вами наедине. Грубый голос, ломаный французский язык. Лица человека не разглядеть в тусклом свете. Раймонд смог только заметить, что от него пахнет хуже, чем от латников, и на нем мешковатая короткая туника и плохо подвязанные мешковатые штаны. Поскольку он немного говорит по-французски, возможно, его хозяин владеет этим языком получше. В таком случае его хозяин, очевидно, торговец. В Марлоу не было необходимости изъясняться по-французски. Раймонд улыбнулся. Похоже, его манера изъясняться способна потрясти купеческую общину. Вероятно, один из них несколько перенервничал, пытаясь добиться благосклонности сэра Вильяма.

– Хорошо. – Раймонд посмотрел на свою лошадь, привязанную у другого конца сарая, но человек дернул его за рукав.

– Это недалеко, милорд. Не надо звать ни слуг, ни ехать верхом. Хозяин не хочет, чтобы стало известно, что он разговаривал с вами.

«Час от часу не легче», – подумал Раймонд. Из намеков незнакомца следовало: его хозяин, похоже, готов признаться не только в своих, но и в грехах других торговцев. Едва сдерживая свое нетерпение, Раймонд только кивнул головой. Он хотел было сказать одному из латников, что отлучится ненадолго, но слуга торговца уже осторожно крался вдоль стены к углу сарая.

Раймонд поспешил за ним, надеясь догнать его около угла. Человек пошел быстрее, когда увидел движение Раймонда. Он уже удалился настолько, что Раймонду приходилось напрягать зрение, чтобы не упустить его из виду. Эта задача, и без того нелегкая в темноте, усложнялась еще и тем, что они шли по извилистым узким проулкам, s Раймонд был храбрым человеком, к тому же его смелость проистекала из подсознательного чувства уверенности в том, что никакой неотесанный грубиян не отважится напасть на дворянина. Тем не менее, он был весьма удивлен видом места, куда его привели. Торговец, готовящийся предать своих собратьев по гильдии, не будет, конечно, делать это и своем доме или в людных местах, но совсем не уклады-палось в голове, чтобы для встречи с агентом своего господина он выберет хлев, в который и свинья не сунула бы носа. Может быть, тот, кто хочет с ним поговорить, вовсе не торговец? Какой-нибудь преступник, а их всегда много и подобных местах, располагающий сведениями, за которые надеется получить прощение своих собратьев и немного с сребра?

Раймонд не боялся за себя, во все-таки вытащил наполовину из ножен свой меч. Проводник остановился у днери постоялого двора самого убогого из тех, что когда-либо довелось видеть рыцарю, и сделал ему знак, приглашая пойти первым. Раймонд решительно покачал головой в знак несогласия. Он не хотел дать незнакомцу исчезнуть, так ничего толком и не узнав у него. Раймонд заметил нерешительность простолюдина, и это сказало ему: здесь что-то не так, как может показаться, – какая разница, кто из них пойдет первым? Последующие действия были еще более странными. Человек постучал в дверь и вошел со словами:

– Эгберт, это я, Рольф.

Кто будет стучаться в дверь постоялого двора и называть себя по имени, тем более что «гостя», которого привели, предупредили о секретности визита?

Уже в этот момент Раймонд должен был повернуться и бежать. В его мозгу мелькнула пронзительная мысль: «Ловушка!» Но голос разума заглушила его гордость, уверенность в себе и привычка не отступать. Рыцарь не спасается бегством, почувствовав беспокойство, даже если оно связано сопасностью, дворянин не бежит от стада простолюдинов. Как только дверь открылась, чтобы пропустить проводника, Раймонд бросился вперед и сбил его сног. Внезапность действий спасла его от удара человека, стоявшего за дверью.

Этот наемный убийца тоже рванулся вперед, как иполудюжина других, полагавших, что Раймонд либо продолжит свой стремительный натиск, либо остановится для передышки. Однако тот повернулся и бросился назад, отклоняясь то в одну, то в другую сторону, чтобы не столкнуться с преследующими его. Раймонд мог быть безрассудно храбрым, но не самоубийцей. Помещение постоялого двора освещалось только тусклым светом нескольких слабых огоньков, но глаза Раймонда уже привыкли к темноте. Он увидел других людей, спешащих навстречу ему, и длинные отблески их мечей. Будь он в доспехах, то попытался бы вступить в схватку. С незащищенным телом, без друга, который смог бы прикрыть его сзади, он был слишком уязвим.

Раймонд намеревался выскочить в дверь так же быстро, как и вошел. К сожалению, увернувшись от человека, ждавшего его за дверью, он потерял прямой путь к выходу. К тому же кто-то, стоявший по другую сторону двери, захлопнул ее и тоже ринулся в атаку.

Молниеносные действия Раймонда, потерявшего путь к отступлению, застали нападавших врасплох. Человек, удара которого рыцарю едва удалось избежать, инстинктивно рванулся в сторону и спустя мгновение нанес Раймонду легкий колющий удар. При этом он налетел на другого, ринувшегося к тому месту, где был рыцарь, и выбил меч у третьего. Поэтому, сойдясь в одном месте, которое только что оставил Раймонд, все они на какое-то время были сбиты с толку.

Их замешательство не было долгим. Неистовые попытки защититься, избежать противника не были для них чем-то новым. Но те одна-две секунды, которые понадобились им для нового согласования своих действий, позволили Раймонду выхватить свой меч. Это вызвало замешательство нападавших. Большинство жертв, с которыми приходилось иметь дело этой шайке, либо были парализованы страхом, либо не владели приемами самозащиты. Секундное промедление было на пользу Раймонду. Он сорвал с себя плащ, который мешал свободе действий, и намотал на левую руку, чтобы пользоваться как щитом.

И как раз вовремя. Двое нападавших одновременно ринулись вперед. Раймонд отбил удар одного из них мечом, а острие оружия другого запуталось в свисающих с его руки полах плаща. Ответный удар получил тот, чей меч запутался н плаще, послышался пронзительный вопль. Раймонд злорадно усмехнулся. Обычно он не использовал колющие удары, владея мечом. Однако в данной ситуации пытался держать атакующих на таком расстоянии от себя, на каком еще можно достать их. Поэтому что было сил делал сильные взмахи мечом во все стороны, приседая, чтобы увернуться ог ударов врага.

Этот прием также принес успех. Меч Раймонда снова достиг цели, вызвав еще один пронзительный вопль. Однако никто из нападавших не упал, а их громкие проклятия свидетельствовали о том, что это скорее вопль злобы, вызванный сопротивлением Раймонда. Он не успел испытать разочарование от этой мысли. Другой нападающий уже шел на него, пытаясь нанести рубящий или колющий удар.

Раймонду тотчас стало ясно, что ни один из его противников не сравнится с ним в искусстве владения оружием. Оченидно, наиболее опасно было бы оказаться плотно окруженным, не имея возможности свободно размахивать мечом Единственное его спасение, как он думал, – описывать вокруг себя мечом широкие дуги. Действуя так, он одновременно хлестал полами своего плаща по лицам атакующих его слева.

Это дало результат Лезвие меча Раймонда во звоном столкнулось с другим, очевидно, сделанным из стали худшего качества. От удара плащом другой нападавший отлетел назад и пошатнулся, зацепившись за какой-то выступ на полу. Но так действовать было и опасно. Размахивая мечом, Раймонд оставлял неприкрытыми грудь и шею, чем не замедлили воспользоваться двое из его противников, находившихся прямо перед ним. Он едва увернулся от их ударов. Меч, метивший в его шею, прошел мимо, другой, направленный в грудь, зацепил левую руку с внутренней стороны.

Раймонд двигался в этот момент в том же направлении, и это смягчило силу удара. В пылу схватки он вряд ли понял, что ранен. Больше, чем боль, его беспокоило то, что он все больше удаляется то двери. Продолжая беспорядочно размахивать мечом, не нацеливая его на кого-либо из нападавших или на их оружие, Раймонд стремился лишь очистить пространство вокруг себя. Защищаясь от его стремительных действий, четверо оставшихся атакующих немного отступили назад. Раймонд не обманывал себя тем, что ему удалось напугать их. Очевидно, они готовились все вместе напасть снова.

Моджер не спал всю ночь. Он не согнал Элизабет с кровати, когда пришел, якобы желая понаблюдать за ней этой ночью. Лежащая и связанная, она вызвала в нем вожделение. Моджер потрогал ее рукой. Результат, однако, разочаровал его. Элизабет не попыталась и звука издать через свой кляп и не металась из стороны в сторону. Она лишь открыла глаза, взглянула на него отрешенно и закрыла их опять.

Моджер перестал трогать ее, но не потому, что убедился в явном отсутствии реакции у Элизабет. Оставить в покое женщину заставили три причины. Первая и основная – он опасался своей жены, вспомнив, как она заставила «лекаря» своим ударом лететь через всю комнату. Чтобы удовлетворить свое желание, Моджер должен был развязать Элизабет ноги. Это означало напроситься на неприятность, так как мужчина больше раним, когда его «копье» наливается кровью.

Была и вторая причина. Моджер и в самом деле не находил в Элизабет ничего привлекательного. Он хотел лишь оскорбить, унизить ее. А отсюда следовала и третья причина. Наибольшим удовольствием для него было показать свое нежелание совокупляться с ней, заставлять ее думать, что как женщина она для него не существует, он не нуждается в ее интимных услугах, когда обнажается все самое сокровенное. Поэтому он уложил Эмму в постель рядом с Элизабет и занялся любовью с ней. Только это принесло ему явное удовлетворение. Какое удовольствие спать между двумя женщинами, ощущая тепло с обеих сторон!

Ни одна из партнерш Моджера, естественно, не чувствовала такого же удовлетворения. Эмма повиновалась молча, с ужасом и отвращением, ее бессильная ненависть к нему пол росла еще больше. Элизабет, хотя Моджер считал, что она только притворяется, не была равнодушной к происходящему. Но ее отчаяние достигло такой степени, что все происходящее уже не имело для нее никакого значения.

Моджер проснулся поздно, когда утро уже давно наступило. Эмма одела его. Он высунул голову в дверь и приказал принести им хлеб, сыр, вино… и бульон для больной. Моджер заставил Эмму обслужить Элизабет при отправлении той физичсских нужд, а затем самой съесть бульон прямо перед ней. Однако ожидаемого удовлетворения он не получил, даже приказав Эмме как можно более звучно схлебывать бульон с ложки. Элизабет не открывала глаз. Когда Моджер, ударив ее, потребовал, чтобы она сделала это, ее взгляд показался ему еще более пустым, чем взгляд сумасшедшей: в нем не вызвало ни интереса, ни желания.

Моджер почувствовал досаду, но решил, что женщина не сможет владеть собой слишком долго. Она попросту еще не голодна или не испытывает жажду.

Крайне раздраженный, Моджер пошел вниз, чтобы узнать, уехал ли Эгберт. Сообщение, что тот покинул крепость ранним утром, вызвало не только удовлетворение, но и усилило беспокойство Моджера. Взгляд, брошенный на небо, ничего не дал: тяжелые тучи мешали определить время. Он снова поднялся в комнату Элизабет и, чтобы утолить свое нетерпение, сказал, что Раймонд убит. Но эта уловка тоже успеха не имела. Элизабет оставалась вялой. Она лишь вздрогнула слегка, когда он ущипнул ее и ткнул ножом. Однако Моджер не отваживался оставлять на ней явные следы насилия. Когда она умрет, придется разрешить служанкам обмыть и вынести тело. А если на нем обнаружат следы насилия, все попытки объяснить смерть Элизабет естественными причинами окажутся тщетными.

Было бы смешно ждать неприятностей от Эммы. Ослабев от ужаса и рыданий, она просто потеряла сознание. Моджер не стал затруднять себя приведением ее в чувство и, испытывая отвращение, покинул комнату Элизабет. Он не умел читать, никогда не интересовался хозяйственными делами. Ему не терпелось только узнать, что нападение на Раймонда было успешным. Моджер ждал возвращения Эгберта.

Однако мечты пока не осуществлялись: ни Эгберта, ни новостей. Мысли Моджера перенесли его из города в крепость Марлоу. И сразу выражение нетерпения и беспокойства на лице сменилось улыбкой. Ничто не мешает ему отправиться в крепость Марлоу. И с самом деле, было бы очень учтивым рассказать Вильяму, который, как он знал, еще не совсем поправился, обо всем, что произошло после того, как тот покинул Уэльс.

Глаза Моджера засияли от удовольствия. Визит в Марлоу будет восхитительной прелюдией. Он может сказать Вильяму, что Элизабет заболела. Полагая, что ее иссушило стремление быть с ним, Вильям будет страдать. Кроме того, новости о Раймонде должны дойти до Марлоу сразу, как только Эгберт принесет их в Хьюэрли. Еще лучше, если обо всем станет известно, когда он будет находиться там. Прекрасно понаблюдать, как эта маленькая гадкая сучка Элис упадет в обморок, потеряв предмет своей любви.

Надо поехать на лошади, решил Моджер, потом переправиться через реку в лодке. Не следует создавать впечатления, что он не хотел появляться в городе в день, когда там должен умереть Раймонд… наверное, тот уже убит. Он поскачет без остановки, не заговаривая ни с кем по пути, это будет только доказывать его невиновность.

Когда Моджеру подвели коня, он в нетерпении сразу вскочил на него. Его мучило подсознательное чувство, что забыл о чем-то важном. Попытался понять суть своей тревоги, – нечто, касающееся Элизабет. Однако она, связанная, с кляпом во рту, надежно спрятана за постельными занавесками. Отсюда, похоже, ничто не грозило ему, а желание ехать и действовать было настолько сильным, что Моджер подавил в себе мучившее его беспокойство и сосредоточился на предстоящем удовольствии – на визите в Марлоу.

Незадолго до того, как Моджер отбыл из Хьюэрли, Элис сказала Мартину, что отправляется туда.

– Не говори папе, если он не будет обо мне спрашивать, – сказала она, нахмурившись. – Я еду не только потому, что, как ты знаешь, вчера вернулся сэр Моджер. Я слышала о болезни леди Элизабет. Полагаю, она легла в постель, избегая мужа, но ее служанка – совсем глупое создание, и, если Элизабет больна, я должна посмотреть, как за ней ухаживают.

– Можете быть уверены, я ничего не скажу, – ответил Мартин, бросая беспокойный взгляд в сторону спальни Вильяма.

– Надеюсь, папа будет спать, пока я не вернусь. – Элис поглядела из окна на нависшие на небе тучи. – Скажи слугам и подготовь лодку, а я надену свой плащ и отправлюсь кратчайшим путем.

Обычно до переправы было быстрее добраться на маленькой лодке, а не на лошади, но от дождей, ливших несколько недель подряд, вода в Темзе поднялась, а ее течение стало сильнее, чем обычно. Подгоняемые Элис, лодочники гребли изо всех сил. И все же им потребовалось иг менее получаса, чтобы пройти две мили вверх по течению на широкой лодке, безопасной и удобной, но не предназначенной для столь быстрого плавания. Поэтому, когда лодка Элис подошла к небольшой пристани в Хьюэрли, Моджер уже был на берегу в Марлоу.

Элис не останавливалась в крошечной деревушке, чтобы поговорить с кем-либо. Ее жители вряд ли знали с достоверностью, что происходит в крепости, и могли передать Элис только наиболее вздорные слухи. Лучше постараться как можно быстрее преодолеть остаток пути. Стражники сразу пропустили ее. Элис показалось, что один из них хотел заговорить с ней. Но поскольку вряд ли он мог что-либо знать о том, что произошло в апартаментах леди, она не остановилась и быстро поднялась по ступенькам в главный зал.

Здесь Элис узнала все новости. Служанки и слуги, столпившиеся вокруг нее, рассказали ей, как Элизабет упала в обморок, когда прибыл сэр Моджер, и как он был обеспокоен и послал за лекарем. Когда их рассказ уже подходил к концу, о прибытии Элис услышала Мод. Она тут же прибежала, чтобы подтвердить все и добавить то, что знала сама. Элис слушала ее' с нарастающим ужасом, особенно романтическую версию горя Моджера из-за болезни жены. Элис оставила бы эту версию без внимания, но ее очень пугала такая забота Моджера о жене. Ведь он ценит Элизабет только как хорошую хозяйку, думала Элис. Его озабоченность могла означать только одно – Элизабет действительно очень больна.

Элис стала задавать конкретные вопросы и вытянула из Мод, что после своего «обморока» Элизабет долго не приходила в сознание. Это встревожило девушку, а еще больше пересказ Мод ее разговора с хозяйкой. Если Элизабет не позволила служанке прикасаться к ней, чтобы та не заразилась, и, очевидно, боялась, что в течение нескольких дней не сможет вернуться к своим обязанностям, она и в самом деле, наверное, тяжело больна. Элис тотчас побежала наверх, сказав Мод, чтобы та занялась своими делами. Ее рука только на мгновение замерла в нерешительности на защелке двери в комнату Элизабет. А если она сама заразится? Вздор, подумала молодая леди, и подняла защелку. Она же не заразилась, ухаживая за Гарольдом и Мартином, а Элизабет не разрешит подходить к ней близко, если ее состояние так опасно для других.

За открытой дверью послышались тихие всхлипывания. Даже не поглядев на источник этих звуков, Элис быстро закрыла за собой дверь. Если Элизабет только бредит в жару, не стоит из-за этого тревожить служанок. Но тут же раздался пронзительный вопль, который испугал Элис. Повернувшись, она поняла, что звуки исходят не от постели.

– Уходите! – выла Эмма. – Уходите! Он убьет меня. Я забыла запереть дверь на засов. Никому не разрешено сюда входить. Уходите!

– Прекрати! – резко приказала ей Элис. – Сэр Моджер уехал. Я пришла навестить леди Элизабет. Надеюсь, что Моджер не запретит мне…

– Она спит! – пронзительно закричала Эмма, охваченная ужасом. – Она не может никого видеть! Она больна!

Элис взглянула на опущенные занавески. Спит? Она судорожно вздохнула. Элизабет, должно быть, без сознания или мертва, так как даже не пошевелилась и не «назвалась на вопли Эммы. Не успели эти мысли пронестись в голове Элис, как занавески колыхнулись и Элизабет упала с кровати, запутавшись в одеялах, которые она увлекла за собой. Элис раскрыла рот от ужаса, подумав сразу, что тряпка во рту Элизабет предназначалась для того, чтобы связать ее челюсти после смерти. Однако Элизабет, делая отчаянные усилия, продолжала перекапываться в ее сторону. Одеяло сдвинулось, и Элис увидела связанные руки и ноги.

– Элизабет! – закричала она, спеша ей навстречу. Эмма снова вскрикнула, затем бросилась к двери и заперла ее на засов. Единственное, что она додумалась сделать. Запертая дверь могла отодвинуть на время ее нападение, пусть и ненадолго. Элис не обращала на нее внимания. Она встала на колени и вытащила кляп изо рта Элизабет.

– Воды… – прошептала Элизабет.

К счастью, рядом с кроватью еще стоял кувшин с остатками вина, разбавленного водой, которое Моджеру принесли, чтобы он мог утолить жажду ночью. Элис, даже не взглянув на чашку, поднесла сосуд к пересохшим губам Элизабет. После нескольких ее глотков она отняла кувшин.

– Позвольте мне развязать вас, отдохните пока. Боже, Боже! Вы давно уже не ели и не пили! Что произошло? Нет, не отвечайте. Я выслушаю вас в другой раз.

Элис тотчас достала свой столовый нож и разрезала ткань, в которую была завернута Элизабет. Моджер связал ее не очень крепко, чтобы не мешать кровообращению, а ткань была достаточно мягкой и не оставила пролежней. Но руки Элизабет, находившиеся так долго в одном и том же положении, безжизненно упали.

– Я дам вам еще воды и что-нибудь поесть.

– Нет, – сказала Элизабет. – Моджер… – Она задрожала. – Нам надо уходить отсюда, и как можно быстрее. Если Моджер вернется… – Ее опять охватила дрожь. – Помоги мне одеться, Элис. Эмма права. Моджер убьет, он убьет и меня, а не только ее.

– Нет-нет, – успокоила ее Элис, полагая, что рассудок Элизабет помутился от ужаса. – Он не сможет теперь причинить вам вред, потому что здесь я. Внизу мои слуги, они ждут меня. Мартин знает, что я отправилась в Хьюэрли. Ваш муж не осмелится тронуть меня. Конечно, нам лучше уйти. Вам нельзя больше оставаться здесь, если он с вами так обращается, и надо восстановить силы.

Пока Элис говорила, Элизабет попробовала пошевелить руками, но без особого успеха. Ноги двигались чуть получше. Элис помогла Элизабет сесть. Потом позвала Эмму помочь ей усадить Элизабет в кресло.

– Вы должны взять и меня! – рыдала Эмма. – Вы должны взять и меня! Он убьет меня!

– Ты, грязная предательница… – начала было говорить Элис, но Элизабет прервала ее.

– Конечно, мы возьмем тебя, Эмма. Перестань плакать и помоги Элис привести меня в порядок.

– Элизабет! – запротестовала Элис. – Она же помогала ему!

– Не по своей воле, – сказала Элизабет и сжала зубы от жгучей боли, пробежавшей по ее рукам. – Верь мне, Элис, Эмма уже жестоко наказана за свои грехи. Иди и выбери одежду для меня, Эмма, и побыстрее. Как только я буду готова, мы пойдем. – Она понизила голос, чтобы се слышала только Элис: – Она такая простушка и очень легко пугается.

– Простушка? – Элис была возмущена, но старалась говорить тихо. – Она оставалась здесь, пока вы были связаны, и даже не дала вам воды!

Когда все казалось безнадежным, Элизабет находила решение удивительно быстро. Она прекрасно понимала, что любовница Моджера вызывает в Элис отвращение, но ведь Эмма соображает не лучше собаки. Она до ужаса боялась подойти к Элизабет, не понимая, что при запертой двери Моджер не сможет войти к ним. С кляпом во рту, Элизабет ни о чем не могла ее спросить. Она сочувствовала девушке, однако времени на то, чтобы завоевать симпатию Элис, не было. Если бы Эмма попыталась добиться этого описанием деяний Моджера, Элизабет оградила бы Элис от этой грязной истории. Был другой способ, более легкий.

– Эмма нужна, она поможет бежать, – сказала Элизабет. – Ты заблуждаешься в том, что Моджер не причинит вреда. Он может сделать все, что захочет.

– Элизабет, он запугал вас, когда вы были без чувств. Не думаете ли вы, что папа позволит ему удерживать нас против нашей воли?

– Не будь такой глупой! – резко сказала Элизабет. – Как твой отец узнает, какова была твоя воля? Все считают, что я тяжело больна. Разве Моджер не может заявить, что ты осталась ухаживать за мной?

– О небеса! – воскликнула Элис. – Я об этом не подумала. Я даже сказала Мартину… но папа примчится сразу же. Вы знаете, что он так и сделает.

– Знаю, он так и сделает, – согласилась Элизабет, ирожа от боли и страха. – Именно этого Моджер и добивается. Он сказал мне… – Она судорожно вздохнула, на мнгновение потеряв способность говорить, но затем заставила себя продолжать: – Он сказал мне, что подстроил убийство моих братьев и замышляет убить твоего отца и сэра Раймонда.

– Раймонда?! – Элис пришла в ужас. – Я не могу в это поверить! Почему Раймонда? Если он ненавидит папу… что ж, я понимаю это… но Раймонда…

– Он не испытывает ненависти к твоему отцу из-за меня. Он не испытывал ненависти к моим братьям. Он убил их, так как хотел завладеть Хьюэрли. Твой отец и Раймонд должны умереть, потому что он хочет завладеть Марлоу и Биксом. Освободившись от них, он заполучит тебя.

– А Обри… – Элис запнулась, увидев Эмму, которая шла к ним с одеждой в руках.

– Обри ничего об этом не знает, – сказала Элизабет, когда обе девушки начали одевать ее. – Он сказал твоему отцу, что не хочет жениться на тебе. Любить тебя, как сестру, он согласен, но ведь никто не женится на сестрах.

Несмотря на боль и страх, Элизабет заставила себя улыбнуться. Вильям подробно описал ей свой разговор с Обри, опасаясь, как бы она не подумала, что ее сын огорчен всем этим.

– Он сказал, что для него ты самая прекрасная девушка, какую он когда-либо видел, но он не желает брать тебя в жены.

– Но если Обри не…

– Вот почему должна умереть я, – сказала Элизабет. – Моджер не говорил мне об этом, но, догадываюсь, он хочет сам жениться на тебе.

Элис ничего не могла на это ответить. Она была сейчас почти такой же испуганной, как и Элизабет. Ее отец и вправду сразу отправился бы в Хьюэрли, получив послание от Моджера о том, что Элизабет тяжело больна, и Элис остается ухаживать за ней. Он приехал бы один или только с одним сопровождающим, которым мог быть и Раймонд, и полностью оказался бы во власти Моджера.

Даже если бы отец и заподозрил что-нибудь неладное, что он смог бы сделать? Пальцы Элис дрожали, и поэтому одевание Элизабет шло медленно. Пока она и Элизабет остаются во власти Моджера, у отца и мысли не возникнет, что тот может причинить им какой-нибудь вред. Но конец был бы тем же. Отец и Раймонд явились бы невооруженными и сами подставили бы свои шеи под топор, когда им с Элизабет пока ничто не грозило.

Увидев, как побледнела Элис и насколько трудно дается ей завязывание шнурков, Элизабет поняла, что Элис полностью осознает положение. Элизабет знала, что Элис не из трусливых, что на отважной девушке порезов и ушибов не меньше, чем на ее сыновьях. Она поняла: Элис боится за отца и за возлюбленного.

– Мы не так уж и беспомощны, – уверенно сказала Элизабет. – Слуги не знают, что я была узницей. Они не помешают нам. Не думаю, что Моджер мог предупредить шоих латников или кого-то еще. Нам надо остерегаться только одного человека – его личного слуги, Эгберта. Не знаю, подчиняются ли ему латники, но к Моджеру обычно приходит именно он. Вероятно, он отправился вместе с хозяином. Помоги мне обуться.

Эмма надела на Элизабет туфли и, исполненная сочувствия, помогла ей положить одну руку на свое плечо, а другую – на плечо Элис. Опираясь на них, Элизабет встала. Элис инстинктивно поправила юбки Элизабет. Та неуверенно подняла ногу. Эмма поддержала ее, и она опустила ногу на пол.

– Ваши служанки ни за что не дадут нам увести вас и таком состоянии! – зарыдала Элис. – Они соберутся вокруг нас… и Бог знает, что подумают!

Элизабет, стиснув зубы, сделала еще шаг.

– Я придумаю, что им сказать, – сказала она едва слышно, – я что-нибудь придумаю.

Защелка двери поднялась с шумом. Три женщины мстили, затаив дыхание. Они еще не успели подумать, Мод ли это или кто-либо другой, послышался угрожающий стук в дверь.

– Открой, Эмма! Это я, Моджер!

Моджер, вероятно, не заметил бы лодку Элис у пристани в Хьюэрли, даже если бы приехал туда раньше. Когда он направил своего коня к переправе, все его внимание сосредоточилось на происходящем на одной из пристаней в Марлоу. Он увидел довольно крупный речной баркас, стоявший под разгрузкой. Потом заметил две человеческие фигуры. Люди стояли рядом и наблюдали за работой; один из них носил меч. Нечто в манерах человека, время от времени выкрикивавшего приказы, заставило Моджера почти поверить, что человек с мечом – наемный рыцарь Вильяма.

Некоторое раздражение оттого, что Раймонд еще жив, вскоре прошло. Как раз неплохо, что он еще не умер. Если весть, о его убийстве дойдет до Марлоу, опередив Моджера, там будет такой переполох, что вряд ли его новости будут восприняты с должным вниманием. Вероятно, здесь так много работы для молодого рыцаря, что Эгберт не смог увести его под каким-нибудь предлогом. Моджер взглянул на темнеющие облака. Если и в самом деле начнется сильный ливень, он может использовать это обстоятельство как оправдание своей задержки в Марлоу. В последние дни Раймонд возвращался в крепость задолго до наступления темноты. Возможно, его отсутствие будет замечено, и Моджер подаст идею о том, что у торговцев есть основательная причина заткнуть ему рот.

Он миновал пристань и пришпорил коня на круто поднимавшейся вверх дороге. В его нетерпении не должно быть ничего подозрительного. Плохая погода – достаточное оправдание для человека, спешащего получить крышу над головой. Очевидно, стражники в Марлоу думали так же. Никто из них не удивился, когда Моджер, миновав двор, свернул направо, к двери башенной пристройки. Конюх, подбежавший, чтобы принять коня, ругался последними слонами, но эти непристойности относились к погоде, а не к самому Моджеру.

Входя в зал, он озабоченно думал о том, знает ли Элис о действительных отношениях между Элизабет и ее отцом. Если знает, не будет ли она препятствовать его истрече с Вильямом? Однако навстречу вышел калека-управляющий. Пока Мартин ковылял к нему, Моджер демонстративно смотрел куда-то в сторону. Когда Мартин приблизился, Моджер сделал ему знак рукой, приказывая удалиться. К его удивлению, Мартин не поспешил уйти пли кликнуть слуг, чтобы те позвали Элис. Он остановился и поклонился.

– Ты оскорбляешь меня! – прорычал Моджер. – Убирайся с моих глаз!

– Прошу прощения, милорд, – тихо сказал Мартин, – мо мой господин лежит в постели, а леди Элис нет в крепости.

Моджер открыл было рот, чтобы назвать Мартина лгуном: ему, Моджеру, известно, что Вильям уже встает и может ходить. Но тут же вспомнил, что нет удовлетворительного объяснения своей осведомленности об этом.

– Сэр Вильям не настолько тяжело болен, чтобы оставаться в постели, – проворчал Моджер. – У меня есть для него новости, которые он рад будет услышать.

– Он лежит, – настаивал Мартин и встал между Моджером и дверью в комнату сэра Вильяма.

Он должен попытаться задержать Моджера, пока Элис не увидится с Элизабет и не убедит отца, что в Хьюэрли все в порядке. Мартин был непреклонен. Разве джентльмен применит силу против слуги другого джентльмена? Поэтому он был неописуемо удивлен, когда Моджер шагнул к нему, повернул и с силой оттолкнул.

– Убирайся прочь с моей дороги, ты, грязный урод! – прошипел Моджер.

Не в состоянии остановить себя, Мартин пролетел ползала. Двое слуг вскрикнули и кинулись к нему (они знали, с каким уважением относится к Мартину их хозяин), но слишком поздно. Моджер уже входил в дверь с громким приветствием, произнесенным неестественно весело.

– О Боже! – вздыхал Мартин, потирая свою выдававшуюся вперед грудь, которую ушиб о стул при падении. – Что мне делать? Что делать?

Он тотчас попросил слуг удалиться. Они ничем не могли помочь. Если Моджер расскажет сэру Вильяму о болезни леди Элизабет, тот захочет немедленно отправиться Хьюэрли. Как уберечь его от беспокойства? Как? Затем пришло и решение. Конечно, он постарается не допустить, чтобы сэр Вильям поехал туда. Надо лишь упомянуть в подходящий момент, что Элис уже отправилась в Хьюэрли и скоро вернется с надежными сведениями о состоянии леди Элизабет. Возможно, ему следует намекнуть, что чрезмерная нетерпеливость сэра Вильяма может смутить леди Элизабет или быть опасной для нее. Мартин поспешил, как только мог, к открытой двери в комнату сэра Вильяма, делая слугам жесты и шепотом говоря им, что он должен принести вино и чаши.

«Веселый» рев Моджера сразу разбудил Вильяма. Он быстро сел, болезненно подергивая полузажившим плечом. Это было как раз кстати, так как выражение боли на его лице помогло скрыть другие чувства.

– Моджер! – воскликнул он. – Вы только что вошли?

– Сожалею, что застал вас спящим, – ответил Моджер, пропустив мимо ушей вопрос Вильяма, – да еще больным.

Из вежливости Вильям решил воздержаться от возражений, что он не страдает от боли, пока тупость Моджера не заставит его сделать это. Ведь вежливость была ему на руку, ибо его явная слабость была убедительным объяснением тому, что Элизабет так засиделась в Марлоу. Поэтому он даже не попытался встать с постели, как должен был бы сделать в подобном случае. Его вдруг озадачило, почему это Элис позволила Моджеру войти без предупреждения, но затем, подумав, Вильям решил, что подобный вопрос она могла задать и ему. Однако он должен что-то сказать.

– Рана на плече очень медленно заживала, – нехотя согласился Вильям. – Надеюсь, мои люди вели себя хорошо. Неприятности были?

– Ни одной, – поспешил ответить Моджер, – не было случая проверить это на деле. Уэльсцы спаслись бегством, и ни де Боун, ни Клэр не смогли заставить их покинуть свои горы. Было проведено несколько ложных атак, но у нас не хватило сил, чтобы взять крупные крепости. В основном мы только делали, что отсиживались и ждали. Когда наше время истекло, де Боун приказал уходить.

Поправив свои подушки, чтобы можно было сидеть, Вильям откинулся назад и кивнул головой.

– Если бы были надежды на успех переговоров с Дэвидом, имело бы смысл платить вам, чтобы вы остались, но, преследуя блуждающие огоньки в уэльских горах, армия понесла бы большие потери. Полагаю, что граф Херфордский останется со своими отрядами. Граф Глостерский остается тоже?

– Откуда мне знать? – спросил Моджер с тенью огорчения в голосе. – Я не наперсник великих.

Вильям с беспокойством подумал о том, что эта колкость похожа на преднамеренный намек на его отношения с Ричардом Корнуолльским; необходимо сказать Моджеру нечто успокаивающее и одновременно правдивое, не вызывающее подозрений.

Однако последнее заявление Моджера имело цель лишь отвлечь Вильяма от дальнейшего обсуждения положения дел в Уэльсе. Он и не ждал ответа, но, улыбаясь так, как будто желая ужалить своими словами, сказал:

– Я и в самом деле пришел, чтобы поссориться в вами, Вильям, но теперь вижу, что не должен так поступать.

Улыбка Моджера стала шире, когда он увидел, как изменилось лицо Вильяма. Казалось, он собрался позабавиться и щедро вознаградить себя за потерю ничего не стоящей привязанности своей жены.

– Ссориться со мной, но по какому поводу? – спросил Вильям и не смог заставить себя добавить слова, которые должен был сказать: «Я не нанес вам никакого оскорбления»

– Вы так жестоко использовали мою жену, что она слегла, – ответил Моджер, все еще улыбаясь и сохраняя веселый тон, как будто это была только шутка, но взгляд его был жестким и настороженным.

Вильям был настолько потрясен первой фразой замечания Моджера, произнесенной в шутливом тоне, что вряд ли слышал и понял смысл второй фразы.

– Использовал вашу… использовал Элизабет… – задыхаясь, спросил он. – Что вы имеете в виду, черт возьми?

Моджер не успел ответить: в комнату, прихрамывая, быстро вошел Мартин, неся поднос с вином и чашами.

– Не желаете ли освежиться, милорды? – вкрадчиво спросил он.

Моджер едва сдержался, чтобы не ударить Мартина. Сдержанность была здесь весьма кстати, поскольку, как видно, Вильям спокойно отнесся к внезапному вторжению Мартина. Если бы Моджер ударил этого отвратительного любимчика хозяина, у того могли бы возникнуть подозрения.

– Что я имею в виду? – весело спросил Моджер. – Лишь одно: она так устала, ухаживая за вами…

– Немного вина, милорд? – прервал его Мартин, подходя к Моджеру бочком и протягивая ему наполненную чашу. Он быстро поставил ее, увидев, как поднимается рука разъяренного господина, и заковылял от него к стене. – Не изволите ли сесть, милорд?

Мартин попытался придвинуть стул, но тот оказался для него слишком тяжелым, и ему удалось сдвинуть его не более чем на несколько дюймов.

Наигранная подобострастность в голосе управляющего, его неестественное и неожиданное вторжение, тщетные и неловкие действия со стулом, все, так не похожее на обычное поведение Мартина, окончательно потрясли Вильяма. Его голова начала работать, и в ней появились кое-какие мысли. Самое главное – Моджер преднамеренно насмехается над ним. Это означало, что Моджеру, должно быть, известно… и все же он явно не намеревается показать это. Вильям знал, что дает Моджеру благоприятнейшую возможность бросить ему вызов, а тот делает из этого шутку. Но как он узнал правду? Элизабет не должна была… Болезнь! Он сказал, что Элизабет больна! Вильям выпрямился, чтобы видеть Моджера, которого заслонял Мартин, оставивший стул в покое и суетившийся у кровати.

– Ложитесь, милорд, – настоятельно просил тот. – Вы не должны делать напрасными заботы двух леди о вас. Леди Элис никогда не простит себе, если узнает, что вы встали с постели в ее отсутствие. Я обещал ей…

– Вы имеете в виду, что Элизабет больна? – требовательно спросил Вильям, уже не обращая внимания на управляющего, который схватил его за руку, словно пытаясь согнать какое-то насекомое.

– Леди Элис узнает, – громко продолжал Мартин, не дав Моджеру возможности ответить. – Мы слышали сегодня утром, что леди Элизабет не совсем здорова, и леди Элис отправилась узнать, что с ней случилось, и посмотреть, хорошо ли за ней ухаживают. Вы знаете, леди Элис имеет опыт в таких делах. Помните, как хорошо она обо мне заботилась…

Мартин продолжал бормотать, не думая о том, что говорит, и чувствуя на себе пристальный взгляд сэра Вильяма.

– Ты уверен, что Элис отправилась в Хьюэрли? – спросил Вильям.

– Да, милорд, уверен, абсолютно уверен. – Мартин говорил с горячностью, его глаза смотрели на Вильяма предостерегающе и в то же время умоляюще. – Оставайтесь в постели, пока не вернется леди Элис. Вы ничего не должны делать. Леди Элис узнает.

Слуга и его господин так заинтересованно смотрели друг на друга, как будто хотели сообщить нечто, о чем нельзя спросить или на что нельзя ответить открыто, и поэтому даже не взглянули на Моджера. Услышав, что Элис отправилась в Хьюэрли, Моджер задохнулся от ярости. Она обнаружит, что Элизабет заперта и поспешит обратно, чтобы… Нет. Элис не вернется в Марлоу сразу. Эта маленькая гадкая сучка придумает что-нибудь. Несомненно, она попытается убедить Эмму открыть дверь.

Острое чувство тревоги пронзило Моджера. Он вдруг вспомнил, что оставил Эмму в обмороке и не слышал, чтобы дверь закрывали на засов. Наверняка Эмма заперла дверь, как только очнулась; однако устоит ли Эмма перед настойчивостью Элис? Какое это имеет значение? В любом случае пахнет бедой. Вильям… Моджер уже понял: Вильям не может ничего сделать! Пока Элизабет будет заложницей, этот влюбленный идиот не отважится ничего предпринять, если… если Моджер сам не попадет в ловушку в Марлоу.

– Как я глуп, – сказал Моджер. – Мне следовало бы послать за леди Элис. Я все время думаю о ней как о ребенке, каким она, конечно, уже не является. А сейчас покидаю вас, Вильям. Может быть, я еще застану молодую леди там, и она мне расскажет, насколько серьезно дело.

– Но что случилось?! – свирепо спросил сэр Вильям. – Что говорит Элизабет?

– Она сказала, что все прошло, – уверил его Моджер, желая только поскорее убраться из Марлоу. – Она сказала, что утомилась и тревожилась о вас. Я не шутил бы, если бы она действительно была больна. Уверен, что нет оснований для тревоги. Элис, когда вернется, расскажет вам гораздо больше, чем я.

Это похоже на правду, подумал хозяин замка Марлоу. К тому же он был так удивлен изменением поведения Моджера, что едва кивнул головой в ответ на слова прощания и изумленно глядел ему вслед. Затем, облегченно вздохнув, откинулся на подушки. Моджер даже не намекнул, что Вильям – любовник Элизабет. Он ничего не знал. Несомненно, он обнаружил Элизабет подавленной и плачущей, и та, чтобы оправдаться, сослалась на плохое самочувствие. Очень характерно для Моджера, что он сделал это обстоятельство предметом для шуток. Вильям беспокойно приподнялся, стараясь убедить себя, что все в порядке. Наконец он встал с кровати и настоял на том, чтобы его одели, хотя и знал, что, пока Элис не вернется с новостями, он ничего не сможет сделать.

Покинув крепость, Моджер почти перестал думать о визите Элис в Хьюэрли. Он старался ехать как можно быстрее, рассеянно отметив про себя, что баркас разгружен и Раймонда нигде не видно. Направив коня к переправе, Моджер расслабился еще больше, совсем не беспокоясь о своей безопасности. Все его мысли были сосредоточены на том, что Раймонд не встретился ему ни на выезде из крепости, ни на дороге. Наверняка Эгберт заманил его в ловушку и он уже мертв. Одно препятствие устранено. Труднее будет справиться с Элизабет.

Будь проклята эта любопытная сучка Элис! Теперь он уже никогда не сможет убедить ее в своем расположении и доброй воле. Ему придется взять ее силой. Паром причалил, Моджер сошел на берег и вскочил на коня. Его глаза заскользили по берегу реки. Небольшая лодка стоит у пристани, двое лодочников на ней жмутся друг к другу под шкурой, укрываясь от дождя, который становится все сильнее. Моджер тронул коня, стремясь достичь укрытия, пока тяжелые капли не превратились в ливень, а затем резко натянул поводья. Это лодка из Марлоу! Элис все еще в Хьюэрли!

Он сразу понял, как будет действовать. Не надо ни соблазнять Элис, ни угрожать ей. Никаких уловок и хитростей не понадобится, чтобы Вильям умер. Ослабив поводья, Моджер с силой вонзил шпоры в коня. Он мог удержать Элис, послав сообщение Вильяму, что Элизабет очень больна, и что Элис остается за ней ухаживать. Это приведет Вильяма в Хьюэрли, полуздорового или больного, и все они окажутся в его власти.

Моджер так стремился поймать в свой капкан Элис, что, миновав наружный и внутренний дворы и спрыгнув с коня, тут же поспешил в зал. Девушка, вопреки предположениям Моджера, не ждала его здесь, готовая сердито потребовать, чтобы он позволили ей увидеться с Элизабет. Возможно, она наверху и спорит сейчас с Эммой. Наверху он тотчас остановился, задохнувшись от досады. Элис нигде не было видно, а служанки занимались своими обычными делами.

Мод увидела Моджера и направилась к нему с довольной улыбкой. Она хотела рассказать хозяину, что с Элизабет теперь все в порядке, так как ее приехала навестить леди Элис. Моджер недоуменно уставился на нее. Он понял, что Эмма не заперла дверь и Элис беспрепятственно вошла в комнату, а служанки не заподозрили ничего плохого.

– Она все еще там? – задыхаясь, спросил Моджер, еще не веря в свою удачу.

– Да, я уверена…

Но Моджер уже не слышал Мод. Он оттолкнул ее, поднял защелку и толкнул дверь в комнату Элизабет. Дверь не поддалась. Будь проклята эта идиотка Эмма! Моджер загремел защелкой, надеясь, что девушка подойдет и откроет ему, а служанки подумают, что засов или дверь просто заело. Не добившись ничего, Моджер потерял терпение. Не важно, что подумают слабоумные служанки. Он с силой заколотил в дверь:

– Впусти меня, Эмма! Это я, Моджер!

Как только нападавшие немного отступили, чтобы, объединившись, ринуться на Раймонда, он отскочил в сторону и с силой ударил по дверной защелке. Это его единственная надежда. Теперь его окружали только четверо, однако Раймонд опасался, что они снова возобновят атаку, и немедленно. Он гордился своим умением драться, но вынужден был признать, что не сможет долго противостоять им. Они могли напасть не все сразу, а поодиночке и давать себе передышку, пока он совсем не выбьется из сил. Раймонд понял, что погибнет, если не сможет выбраться из этой вонючей комнаты.

К его удивлению, дверь открылась. Нападавшие бросились на него с яростным ревом, но слишком поздно. Выскочив наружу, Раймонд не стал спасаться бегством. Он сразу спрятался за стену и тут же с силой опустил занесенный над головой меч. Раздался леденящий кровь вопль, когда меч опустился на плечо ближайшего из преследующих Раймонда по пятам. Он сильно дернул свое оружие к себе. Меч вышел гораздо легче, чем можно было ожидать, так как удар пришелся прямо по ключице, прикрытой лишь одеждой. Второй удар неимоверной силы почти снес голову человека, следовавшего за первым. Он упал назад, в комнату постоялого двора. Кровь прерывистыми струйками текла из его горла, пока не омертвел мозг, и не перестало работать сердце.

Это остановило других нападавших. Эгберт, оказавшийся ближе всех к Раймонду, продолжал еще кричать что-то. Ему досталось бы от хозяина больше всех, если бы Раймонду удалось скрыться. Меч оставил в нем рубленую рану четырехдюймовой глубины там, где шея соединялась с туловищем, и Эгберт быстро терял кровь. Его голос слабел, и люди, остававшиеся внутри, переглянулись. Стоит ли преследовать намеченную жертву? Когда Эгберт умрет, они могут забрать все, что у него было. Очевидно, они уже не надеялись получить обещанное вознаграждение, даже если бы им и удалось убить эту проклятую «легкую жертву». Без сомнения, Эгберт лгал им. Это не писарь торговца, хотя он и проверял судовые грузы.

Они зашептались, споря о том, что опаснее: оставить Раймонда в живых, а в этом случае он может донести на них, или попытаться убить его. Двое из них ранены, один мертв, а еще один близок к этому. Воспользоваться входной дверью не представлялось возможным – там их поджидает несущий смерть меч. Наиболее тяжело раненного они решили оставить в комнате. Он что-то тихо бормотал, и это должно было убедить Раймонда в том, что они пока здесь. Затем они осторожно вышли через другую дверь, чтобы напасть на него сзади.

Эта попытка оказалась еще более бесполезной. Раймонд не стал убегать, на что рассчитывали нападавшие, потому что не испытывал панического страха. Несмотря на молодость и отсутствие опыта в военных делах, ему тем не менее приходилось достаточно часто драться и смотреть в лицо опасности, сохраняя ясность ума. Оставаться за дверью ради мщения не было необходимости. Он хотел только отделаться от преследующих его. Поэтому, когда убитый им упал назад, в комнату, и никто не появился, он, не прождав и пяти секунд, бесшумно перебежал узкий проулок и спрятался в тени соседней лачуги.

Здесь он остановился, чтобы оглядеться. Кроме слабых криков Эгберта, похожих теперь на стоны, ничего не было слышно. Раймонд мог лишь предположить, что те, кто жил поблизости, глухи к чужой беде или слишком пугливы, чтобы стать свидетелями насилия. Это даже к лучшему, и можно попытаться скрыться, да побыстрее. Пройдя несколько кривых проулков, Раймонд остановился опять. Погони не слышно, никто не выглядывает из открытой двери или окна. Ничего удивительного, ведь дождь все усиливается.

Раймонд прислонился к какой-то стене, вытер о плащ свой меч и вложил его в ножны. Затем с помощью ножа нарезал из туники полосы, чтобы перевязать левое плечо и остановить кровотечение. Он огляделся. Проулок ничем не отличается от других. Ни звезд, ни луны, шум дождя не позволяет слышать бульканье и плеск воды в реке. Дрожа от холода, Раймонд рассмеялся. Он спасен!

Страх, заставивший трех женщин замереть, прошел, как только Моджер еще раз угрожающе потребовал впустить его. Дрожа от ужаса, Эмма направилась к двери, но тут же ее шею охватила рука Элизабет.

– Он расквасит тебе нос и выбьет зубы, – прошептала Элизабет.

– Псари и свинопасы побрезгуют тобой, – тихо, но со злостью добавила Элис, – но, если ты поможешь нам, мой отец найдет тебе богатого любовника, который будет ценить тебя и будет добр с тобой.

– Но что мы можем сделать? – захныкала Эмма.

– Подведи меня опять к стулу, – сказала Элизабет. – Держась за него, я могу стоять. Эмма, ответь, что ты уже идешь… скажи, что ты на горшке, быстрее!

Получив распоряжение, Эмма готова была повиноваться. Дрожание ее голоса свидетельствовало о том, что она провинилась, но для Моджера в этом не было ничего удивительного, так как ему было известно о присутствии за дверью Элис. Он подумал, что Элис попытается спрятаться, и снова заколотил в дверь. Элизабет, опираясь на стул, повернулась лицом к двери.

– Сними засов, – приказала она, – и, как только дверь откроется, спрячься за ней. Сначала он увидит меня и бросится, чтобы заткнуть мне рот.

Если бы тон Элизабет не обещал надежду и спокойствие, Эмма упала бы в обморок. Она была близка к этому, она так испугалась, что еле передвигала ноги. Пошатываясь, Эмма шла к двери, не видя Элис, которая с тяжелым бронзовым подсвечником в руке прижалась к другой стене. Моджер снова заорал, и Эмма, всхлипнув от страха, попыталась поднять засов ослабевшими вдруг руками.

Как и предполагала Элизабет, Моджер увидел ее первый.

– Где она?! – заревел он; его глаза заскользили по комнате.

– Кто? – спокойно спросила Элизабет, словно в ситуации не было ничего необычного.

Моджер сделал два шага вперед и посмотрел на кровать, где скорее всего могла прятаться Элис. Но тут же остановился, потому что не хотел далеко отходить от двери, куда могла выскользнуть Элизабет, пока он будет ловить Элис, или сама Элис. Эта пауза была как раз тем, что ей было нужно. Элис рванулась вперед и с размаху, изо всех сил опустила подсвечник на голову Моджера. Она была сильной девушкой, но небольшого роста, значительно ниже Моджера. Поэтому обрушившийся на него удар оказался слабее, чем ожидала Элис. Он пошатнулся, заревев от боли и удивления, ошеломленный, но не потерявший сознания. Потрясенная и растерявшаяся Эмма закрыла дверь и застыла в ужасе. Подняв подсвечник, Элис поспешила к Моджеру, чтобы ударить его еще раз. Но он повернулся с поразительной быстротой и схватил ее за руку. Элизабет вскрикнула, сделала шаг вперед, но не смогла удержаться на своих слабых ногах и упала.

Элис пустила в ход левую руку, намереваясь выцарапать Моджеру глаза. Но и эта попытка не удалась: он перехватил и эту руку.

– Ты пожалеешь об этом! – прорычал Моджер. – Когда я расправлюсь с этой идиоткой, которая не повиновалась мне, я…

Его голос перешел в пронзительный вопль, когда Элис ударила его в пах коленом. К сожалению, ее длинная, цеплявшаяся за ноги юбка смягчила удар. Вопль Моджера объяснялся скорее его негодованием, нежели болью. Но он не отпустил Элис. Однако она заставила его так страдать, что он согнулся и замер, тяжело дыша.

«Нападение» на половой орган Моджера так потрясло Эмму, что она забыла о страхе. Эмма привыкла подчиняться мужчинам. Ей никогда и в голову не приходило, что можно сопротивляться. После первого нападения Элис на Моджера, когда Эмме показалось, что другие женщины уже ничего не могут сделать, ее оцепенение прошло. Не успел замереть вопль Моджера, который все еще стоял, согнувшись и жадно глотая воздух, как Эмма кинулась вперед и опустила на его спину тяжелый дверной засов, который с испуга не выпустила из рук.

Эта атака была настолько неожиданной, что Моджер, первым делом подумав о своем спасении, выпустил Элис. Так как Элис могла видеть Эмму и ее действия, она в доли секунды догадалась, как ей поступить дальше. Она зашла Моджеру за спину и снова ударила его подсвечником. На этот раз его голова находилась ниже ее руки, и удар был настолько сильным, что он потерял сознание.

Моджер растянулся на полу. Три женщины смотрели на него широко раскрытыми глазами, не веря в свой успех.

Элизабет, которая поднялась и встала на колени, первой пришла в себя.

– Свяжи его, Элис. Используй все, что ты сняла с меня и что еще найдешь. Связывай быстрее, пока он не пришел в себя.

Элис долго не могла двинуться с места, стоя с подсвечником в руке. Ее рассудок твердил ей: она не должна останавливаться, должна продолжать бить Моджера, пока его голова не превратится в кровавое месиво, а мозги не разлетятся в разные стороны, чтобы он больше не мог творить зло. Элис подняла повыше свое оружие, но опустить его не смогла. Это было бы убийством. Наносить удары по беспомощному телу было бы убийством. Она не могла заставить себя сделать это, хотя и знала, что так она накличет на них всех беду.

Элис выронила подсвечник, негромко выругав себя за свою слабость, и начала связывать Моджеру руки и ноги. Тем временем Эмма выпустила из рук засов и подбежала к Элизабет. Поднявшись опять на ноги, Элизабет похвалила и успокоила Эмму. Элис тоже присоединилась к этим словам благодарности, пообещав Эмме, и совершенно искренне, любую награду, какую та пожелает. Она сознавала, что именно удар, нанесенный этой девушкой, спас жизнь ее отцу и ее будущему мужу, а также Элизабет и, возможно, ей самой. Искренность похвал в ее адрес рассеяла все сомнения Эммы. Она окончательно пришла в себя и охотно помогла Элис перетащить Моджера к кровати Элизабет и уложить на нее.

Ни Элис, ни Элизабет не разделяли радость Эммы. Они не знали, предупредил или нет Моджер стражников, чтобы тс не выпускали его жену и Элис. Они боялись Эгберта. Увидев их, Эгберт, который был в особом доверии у хозяина, мог приказать задержать их, даже если этого не сделал сам Моджер. А если служанки, услышав крики Моджера, спустились в зал, гогоча как испуганные гусыни?

Но последнего не случилось, хотя служанки бросили работу и напряженно прислушивались, глядя на дверь в комнату Элизабет. Когда она, еще нетвердо ступая, появилась в двери, раздался шепот, а Мод, выйдя из оцепенения и рыдая от радости, бросилась к ней.

– Успокойся, – сказала Элизабет. – Моджер в ярости из-за того, что я должна вернуться в Марлоу.

– О, миледи, хватит ли у вас сил? – прошептала Мод, с беспокойством глядя на дверь.

– Я совсем не больна, – сказала Элизабет почти искренне. – И вчера встала по собственной воле. И все же я чувствую некоторую слабость, поэтому ты поедешь с нами. Принеси плащи, да побыстрее.

Как ни была Мод глупа, она все же поняла: здесь что-то не так. Очевидно, хозяин и госпожа не помирились, на что она так надеялась. Возможно, хозяин дал волю своему скверному характеру и леди пытается уйти с его глаз. Присутствие Эммы было абсолютно непонятным, если, конечно, Элизабет не приказала уже прогнать ее. Мод не отважилась оправдывать решение своей госпожи и вздохнула с облегчением, узнав, что ей не придется остаться наедине с разъяренным Моджером, если тот не согласится, чтобы Эмма ушла.

Они осторожно спустились по лестнице, поддерживая и помогая Элизабет. Мод послали посмотреть, нет ли в зале Эгберта. Когда она доложила, что его там нет, Элис подозвала своих слуг, ожидавших ее здесь. Они спустились по наружной лестнице, миновали внутренний двор и повернули к узкому проходу в задней части наружной стены – одному из тех мест, которые не охранялись так, как главные ворота с опускной решеткой, хотя это и не было сейчас главным для беглецов. Проход между стенами был таким узким, что по нему можно было идти только поодиночке. Поэтому в случае войны его легко можно было защищать или даже завалить всяким хламом. Поскольку расположение прохода держали в тайне, он служил только для секретной посылки гонцов. В мирное время его, конечно, использовали, чтобы сократить путь в заднюю часть крепости.

Когда беглецы подошли к потайному проходу, они уже промокли до нитки. Страх Мод возрос еще больше. Она начала протестовать, причитая, что тянуть Элизабет, больную и слабую, в такой ливень жестоко и грешно со стороны Элис. Мод уже не верила, что Элизабет хочет только избавиться от Эммы. В Марлоу, возможно, что-то случилось, но, как казалось Мод, ничто не оправдывало такую жестокость по отношению к ее обессилевшей госпоже.

– Успокойся, – прошептала Элизабет и дала Мод пощечину, что было не самоцелью, а единственным способом заставить Мод замолчать. – Я ослабела, поскольку Моджер хотел, чтобы я умерла от истощения; он связал мне руки и ноги и держал так два дня. Теперь иди потише и побыстрее, не то нас поймают и убьют.

Страх и напряжение заставляли Элизабет держать себя в руках, пока они не покинули крепость. Но, оказавшись на свободе, она сразу же обессилела. Одному из слуг пришлось нести ее на руках, когда они шли вдоль стены к дороге. Через некоторое время очнулась. Теперь она вспомнила все происшедшее и едва не задохнулась от ужаса, поняв, какую ошибку они совершили.

– Элис! – позвала она. – Мы не заткнули рот Моджеру и не заперли дверь!

– Что… О святая дева Мария! Когда он придет в себя, он начнет звать на помощь, и служанки его освободят!

Элис затаила дыхание и прислушалась, но тут же поняла, что это ничего не даст. Через эти стены можно услышать шум большого сражения, а не суету двух-трех десятков стражников, хватающих оружие и вскакивающих на коней, чтобы догнать группу пеших беглецов.

Когда Элис стояла, пытаясь решить, что безопаснее, – обойти ворота с другой стороны, чтобы стража их не заметила, или сэкономить время, выбрав самый короткий путь, Моджер медленно приходил в себя, ощущая боль в голове и спине. Эта боль пронзала его насквозь и была первой, которую он почувствовал, потом появилась тупая, ноющая боль и в кистях и плечах. Моджер не помнил, что с ним случилось, и лежал еще некоторое время, стараясь понять, как он мог попасть в такую скверную ситуацию.

Наконец он с трудом открыл глаза – уже не утро! Хотя занавески не были задернуты, в комнате было темно. Занавески… это не его занавески! Моджер начал бешено извиваться и дергаться и тут же понял, что связан. Еще до того, как он вспомнил о нападении на него, Моджер гневно взревел, и этот рев перешел в громкий вопль, когда к нему вернулась цамять.

При первом же крике Моджера служанки, находившиеся в другой комнате, вопросительно переглянулись. Они не пришли в замешательство, но долго не могли решить, кому идти. Никто не хотел иметь дело с Моджером, когда у него плохое настроение. Они с сомнением посмотрели на лестницу, по которой спустились те, которых обычно посещал Моджер. Никто из служанок не слышал, о чем Элизабет говорила Мод, но они видели, как та несла плащи. Странно, ни Элизабет, ни Мод не просили никого из них присмотреть за Моджером, зная, что будут долго отсутствовать.

Второй крик, последовавший сразу за первым, но уже более громкий, заставил служанок зашевелиться. Двое из них, постарше, поднялись и поспешили в комнату Элизабет, бормоча на ходу оправдания своей медлительности. Картина, которую они увидели, войдя в комнату, заставила их оцепенеть. Они прижались друг к другу, готовые тут же убежать.

Глава 20

Находясь в ярости, Моджер неплохо соображал. Он хорошо понимал, что, если выкажет свой гнев, это напугает служанок, и они убегут, не развязав его.

– Ваша леди тронулась от жара умом, – сказал он, заставив себя говорить как можно более спокойно. – А эта глупая маленькая девчонка из Марлоу верит всему, что та говорит. Быстрее развяжите меня. Если она отправится в дождь, то непременно умрет.

Женщины бросились выполнять его приказание, приятно удивленные его спокойным поведением. Его объяснение звучало убедительно. Развязывая узлы, они говорили, как сочувствуют своей госпоже, и, конечно, проболтались, что она сошла вниз не менее чем за четверть часа, до того, как их позвали.

Моджер готов был взорваться он гнева, но решил не вымещать накопившуюся в нем ярость на женщинах, которые помогли ему. Он кинулся вниз, промчался через зал и спустился во внутренний двор. Моджер намеревался спросить дворовых слуг, каким путем ушли женщины, но, конечно, никого не увидел.

На бегу Моджер громко высказал все, что думает о своей жене, своих слугах, погоде, обитателях Марлоу и о своей судьбе. К сожалению, это не принесло ему должного облегчения. Поэтому, когда стражник у ворот поклялся, что женщины здесь не проходили, Моджер заорал, назвал его лжецом и ударил. Он мог и избить его, но двое стражников, находившихся на стене, подтвердили сказанное. Подбежал начальник стражи, скрывавшийся до этого от дождя в сарае. Моджер тут же приказал ему спросить всех слуг и тщательно обыскать окрестности и крепость.

Один остроглазый стражник заметил, что с ворот потайного хода снят засов, но только потерял время, пытаясь обнаружить беглецов снаружи. Поиски шли уже по всей деревне, и это мелкое обстоятельство не могло оказать существенного влияния на их результат. К счастью, стражник отметил лишь, что проход открыт, и не более того. Моджер счел это не более чем хитростью, но тем не менее послал дюжину стражников по этому пути, одновременно продолжая поиски в крепости.

Вскоре, однако, Моджер понял: в конце концов, Элис не так глупа, чтобы оставаться длительное время в крепости или вблизи нее. Теперь он уже знал, что Элис и Элизабет ускользнули от него. Его ярость и недовольство невозможно было описать словами, он даже утратил на время способность действовать. Довольно долго Моджер стоял, уставившись на огонь. Потом отчетливо понял вдруг, что Эгберт уже не придет с известием о смерти Раймонда.

Все так плохо складывается… все! Поэтому, когда появились стражники, которых он посылал в погоню, и сообщили, что лодка уже отошла от пристани, Моджер лишь кивнул головой. Теперь о его делах станет известно всем. Первым его желанием было бежать… но бежать было некуда. Моджер был достаточно умен и отдавал себе отчет в том, что знатные лица, которым он прислуживал, останутся глухи к его несчастьям. Если бы он захватил чье-либо состояние или власть, они одобрили бы подобные деяния, чтобы заслужить благосклонность становящегося более могущественным дворянина. Однако никто из них и не попытается замолвить за него словечко в случае неудачи. У него не было друзей. Моджер никогда не беспокоил людей того же положения, что и он сам, или наделенных меньшими властью и богатством, если их невозможно использовать в своих целях.

Совсем отчаявшись, он стал анализировать, что может быть использовано против него. И картина всего стала выглядеть не такой уже мрачной. Очевидно, Элизабет будет кричать, что он признался ей в организации убийства ее братьев и в покушениях на жизнь Вильяма… но кто поверит жене, убежавшей из дома мужа к любовнику? Моджер стал быстро вспоминать, что он говорил и делал после того, как Элизабет «заболела». Никто ничего не знает, кроме Эммы, а она ушла с Элизабет. Даже Эмма… Посылая людей в погоню за ними, он приказал доставить их невредимыми, а служанкам сказал, что боится за здоровье Элизабет.

Отлично! Вся вереница событий принимала теперь новый вид: и мужчины, и женщины в Хьюэрли должны подтвердить, что он был хорошим мужем… хотя и имел любовницу. Но в этом нет ничего необычного и вряд ли кого-либо может заинтересовать. Он никогда не бил Элизабет, никогда с ней не ссорился. Больше того, она всегда хорошо относилась к его любовнице… это, без сомнения, должно показать, что она и не требовала от него выполнения супружеских обязанностей. Да, он мог бы сказать, что жена отказалась делить с ним ложе и поощряла связь с другой женщиной. Кроме того, здесь частенько видели Вильяма. Элизабет тоже уезжала в Марлоу… не так часто, но уезжала.

Вся история четко вырисовывалась в голове Моджера. Пока он был в Уэльсе, его жена ушла, чтобы открыто жить с любовником. Нет… не пойдет, ведь Вильям был тяжело ранен. А кто знал, что он ранен? Только наемный рыцарь, чужестранец. Знал граф Херфордский… но он в Уэльсе. К тому же граф и не мог знать, насколько тяжело ранен Вильям. Моджер полагал, что граф видел Вильяма только один раз и недолго, до того как у Вильяма началась лихорадка. В конце концов, Вильям пробыл в аббатстве всего три дня… Боже милостивый! Вот и доказательство! Разве может двигаться полумертвый человек? Моджер улыбнулся.

Все должно выглядеть так. Вильям только притворился тяжелораненым, забыл свой долг и сбежал в Марлоу, чтоёы побыть с любовницей. До возращения домой, он, Моджер, считал Вильяма своим лучшим другом; однако, когда он привел в Марлоу отряд Вильяма, ему рассказали о неверности жены. Он якобы не хотел в это верить и спросил Элизабет, отчего та и упала в обморок. Все хорошо сходилось, а с показаниями мужчин и женщин, служивших в Хьюэрли (они не будут бояться, потому что поверят, что все это правда), история становится вовсе правдоподобной.

Единственную опасность представлял Эгберт. Было бы чудесно, если бы он был мертв. Если его взяли… Нет, это не имеет значения. Если его не пытали или хотя бы не пригрозили пытками, Эгберт будет молчать. Если Эгберт не попадет под влияние Вильяма, он охотно будет отрицать его, Моджера, вину, он скажет, что обвинил Моджера лишь ради собственного спасения. Хорошо… Это решает проблему.

Оставалось только убедить всех, что события развивались именно так. Нет, трудностей здесь не предвиделось. Когда жена убегает к любовнику, вполне естественно для обманутого мужа выразить свое недовольство и просить помочь вернуть ее и наказать. Как правило, люди в таких случаях жалуются своему сюзерену, но Моджер был ленником аббатства. Не осквернит ли подобная история уши святейшего аббата?

Моджер чуть было не рассмеялся и вынужден был сдержать себя, так как вовремя вспомнил, что должен выглядеть печальным и встревоженным состоянием Элизабет. Для аббата Хьюэрли лучше всего подходил образ нечестивого дьявола. Моджер не сомневался, что аббат уже знал все виды разврата. В таком случае есть все основания довести историю до ушей того, от чьих действий будет толк. Но кто это может быть? Сюзерен Вильяма? Если Ричард Кор-нуолльский узнает что-нибудь о Вильяме, это может быть опасным. Кроме того, Моджер вспомнил, что Ричард еще в Шотландии, где старается укрепить отношения двух королевств, чтобы избежать войн между ними в будущем.

Кто еще? Граф Херфордский в Уэльсе, он мог быть слишком хорошо осведомлен о ранениях Вильяма. Во всяком случае граф, по всей видимости, очень любит Вильяма. Кто-нибудь еще из знати, испытывающий неприязнь к Вильяму? И тут, как солнце, Моджера озарило открытие: сам король испытывает неприязнь к Вильяму и не доверяет ему. На этот раз Моджер уже не сдержал себя и рассмеялся. Как он мог быть таким глупым и забыть, что наемный рыцарь, которого Эгберт, очевидно, не смог убить, послан королем, чтобы шпионить за Вильямом?

Сердце Моджера наполнилось радостью. Он не только отведет опасность полного провала, но и, вероятно, добьется всего, чего хочет. Куда, по слухам, направился король? В Лондон? Да, в Лондон или в Вестминстер, это рядом. Даже если Генриха там нет, лорды казначейства должны знать, где он. Моджер поднялся и пошел поговорить наедине с командиром отряда латников. Он не хотел, чтобы слуги в крепости знали о его замыслах. Пусть они думают, что он уехал попытаться вернуть Элизабет домой.

Чувство радости оттого, что ему удалось затеряться в местечке, которое не заняло бы и четвертой части какого-нибудь крупного города, сменилось у Раймонда уверенностью, что он сделал нечто полезное для себя. Он огляделся и, увидев наиболее пристойную лачугу, постучался в дверь. Она открылась не сразу и только на длину прочной цепочки. Соседи оставляли желать лучшего, поэтому порядочные люди и принимали меры предосторожности. Раймонду не пришлось долго убеждать людей относительно своего положения и добрых намерений. Его пригласили войти.

В конце концов, с помощью жестов и ломаного английского языка Раймонд пояснил, что лишь нуждается в человеке, который может проводить его к пристани. Он боялся, что стража вскоре доложит о его исчезновении. Если это произойдет, Вильям вполне может подумать, что на него напал какой-нибудь вышедший из себя торговец. Тогда он, наверное, и сам прибудет сюда, чтобы провести поиски и расследование. «Элис убьет меня», – подумал Раймонд и настоятельно просил своего проводника идти быстрее.

Раймонд зря беспокоился, Вильям был слишком занят мыслями об Элизабет и не мог думать о чем-либо еще.

Некоторое время он с нетерпением ждал вестей, но затем решил, что Элизабет, должно быть, тяжело больна или ей угрожает какая-то опасность. Напрасно Мартин убеждал его, что это не так, что идет сильный дождь и что Элизабет не позволит Элис уехать в такой ливень.

– Элис должна знать, что я беспокоюсь. Она должна была бы прислать слугу, чтобы предупредить меня, – сказал Вильям, кусая губы.

– Но она может и не знать, что вы будете тревожиться, милорд, – уговаривал его Мартин, едва поспевая за мечущимся по залу Вильямом. – Она уехала, когда вы спали. Она думала, что вернется, пока вы не проснулись. Ведь она не знала, что вы можете что-либо услышать о болезни леди Элизабет. Вы и не услышали бы ничего, если бы сэр Моджер…

Мартин замолчал, когда Вильям повернулся и свирепо посмотрел на него.

– А что еще я должен был услышать? – раздраженно спросил Вильям.

– Ничего! Клянусь душой, ничего! – горячо уверял его Мартин. – Клянусь, все в порядке!

Огоньки в глазах Вильяма погасли, и он осторожно положил руку на плечо старого калеки. Он не был убежден, что все в порядке, но вспомнил о пылкой преданности Мартина. Управляющий был глубоко верующим человеком. Если он клялся своей душой, то отнюдь не случайно, как это мог сделать кто-то другой. Мартин считал, что если он поклянется в том, что не соответствует истине, он совершит тяжкий грех. И все же он поклялся, добровольно беря на себя и грех, и то наказание, которое, как он считал, должно последовать, если только это поможет его господину.

Но его преданность не могла ослабить тревогу, глодавшую Вильяма. Его рука упала с плеча Мартина, он отрицательно покачал головой.

– Я должен ехать, – сказал он. – Я не могу больше ждать. Пусть подготовят коня, Бруна, и подай мне большой плащ.

– Милорд, умоляю вас, подумайте! Вы не успеете выехать из замка, как леди Элис вернется. Она будет так беспокоиться о вас. Она бросится за вами и вернет назад. Да и что вы сможете сделать в Хьюэрли? Вам не подобает входить в апартаменты леди Элизабет. Боюсь, сэр Моджер уже кое-что подозревает.

Это было правдой. Мысли о том, что Моджер узнал что-нибудь, заставили Вильяма вернуться. Он стал беспокойно ходить взад и вперед и вскоре почувствовал, как ослабели ноги. Как быстро он устал. Он подошел к окну и откинул шкуру, защищавшую его от дождя.

– Вы промокнете! – воскликнул Мартин.

Вильям, не обращая на него внимания, выглянул в окно.

– Дождь стихает. Несомненно, Элис должна была бы уже приехать.

– Подождите еще немного! – закричал Мартин. – Пока вы доскачете до переправы, леди Элис уже уедет оттуда. Милорд, сэр Моджер сочтет это очень странным…

Мартин вдруг замолчал. Вильям с такой силой сжал раму, на которой держались выделанные шкуры, что суставы его пальцев побелели, а тело напряглось.

– Лодка! – закричал он. – Похоже, я вижу лодку! Боже милостивый! Вода поднялась, а река просто взбесилась.

В критические моменты Вильям предпочитал действовать, а не стоять, замерев от ужаса. Он оторвался от окна и побежал к лестнице, едва не столкнувшись с Мартином. Управляющий пришел в себя и последовал было за ним, но тут же понял, что это глупо. Он ничем не поможет. Дрожа от страха, Мартин поковылял кокну. Здесь он заставил себя выглянуть наружу и чуть не потерял сознание, когда не увидел лодки.

– Нет! Нет!– рыдал он. – Возьми лучше меня!

Пока он причитал, маленькое суденышко показалось на мгновение и сразу же скрылось. Мартин едва дышал. Суденышко было так тяжело нагружено, что почти не поддавалось усилиям гребцов, но все же плыло. Тут Мартин услышал громкий голос Вильяма. Тот кричал во дворе, чтобы к пристани привели лошадей и подготовили хороших пловцов. Мартин потащился туда же. С крепостной пристани можно было разглядеть лишь небольшое пространство вверх по течению реки. Он подозвал двух крепких слуг.

– Наблюдай за лодкой, – приказал Мартин одному из них. – Время от времени кричи Полу, что она делает и где она. А ты, Пол, встань ближе к окну и передавай сэру Вильяму услышанное от Хьюго.

Как только Пол вышел из крепости на берег реки, сразу же раздался его крик. Мартин упал на колени и стал молиться. Он сделал все, что мог. Всякий раз, когда зычный голос Хьюго возвещал о том, что лодка еще держится на плаву и приближается, он произносил благодарение Богу. Время тянулось мучительно медленно, но, по мере того как росла надежда, уходил страх. В зал стали сбегаться слуги, чтобы быть в курсе всех новостей.

– Она огибает мыс! – закричал Хьюго.

Режущая слух болтовня вывела Мартина из себя. Служанки, прибежавшие из своих комнат, плакали и пронзительно кричали от страха и возбуждения. Не без труда Мартин поднялся на ноги. Глупые гусыни! Они гогочут здесь, когда надо уже все подготовить для их озябшей и промокшей госпожи! Он схватил одну из женщин постарше за руку.

– Дура! Что ты здесь делаешь? Иди и пошли за теплым сухим плащом. Другие пусть готовят ванну для леди Элис. И смотри, чтобы в ее комнате было тепло. Нагрей песок обложить ее, если у нее будет озноб. Да позаботься о том, чтобы хорошо согрели ее постель.

Получив распоряжения, женщины немного успокоились. Но Мартин уже забыл о них. Он подумал, что виноват ничуть не меньше, чем они. Когда он молился, стоя на коленях, сэр Вильям стоял под таким дождем без плаща. Мартин бросился в комнату сэра Вильяма, нашел плащ и заковылял вниз по лестнице. Боком, как краб, безобразно хромая, он побежал к небольшому шлюзу. Здесь Мартин остановился, едва переводя дыхание. Лодку было видно. Она опасно кренилась, когда гребцы пытались преодолеть быстрое течение бушевавшей под дождем реки. Две женщины в ней истерично кричали, заглушая указания сэра Вильяма, которые тот давал гребцам.

Вдруг в лодке возникла какая-то борьба. Мартин в ужасе вскрикнул. Было видно, как схватились две фигуры людей в капюшонах, третий согнулся в коленях у одного из дерущихся, а четвертый делал слабые попытки остановить дерущихся. Лодка накренилась и зачерпнула воды. Лодочник предупредительно закричал, и человек вернулся обратно. Суденышко выровнялось.

С головы человека, находившегося ближе всех к корме, спал капюшон, обнажив золотистые волосы Элис. Она тут же сбросила свой плащ и нанесла сильный удар тому, с кем мгновением раньше находилась в схватке. Элизабет попыталась оттащить от Элис свою обезумевшую от страха служанку, заставила успокоиться Эмму, дав ей добрую оплеуху, но упала вместе с Мод на дно лодки. Это спасло всем жизнь: лодка перестала раскачиваться, и вода уже не перехлестывала через край при каждом их движении.

Теперь, когда пронзительные крики Эммы внезапно затихли, а Мод была надежно спрятана под Элизабет, лодочники могли услышать голос сэра Вильяма. В реку въехал всадник с причальным канатом, и кризис миновал. Мартин сел на мокрый камень и заплакал. Вильям закрыл лицо рукой. Он дрожал так, что упал бы в воду, не удержи его кто-то из слуг.

С молодых все сходит, как с гуся вода. Как только Элис увидела, что канат привязан накрепко, ее страх тут же прошел. Она успокоилась настолько, что, когда лодка причалила, легко спрыгнула на берег и бросилась к отцу, крича, что он весь мокрый и должен немедленно уходить отсюда. Вильям молча прижал ее к себе с такой силой, что она не смогла уже больше ничего сказать. К ним быстро бежала служанка с сухим плащом для Элис, и Вильям отпустил ее. Теперь, когда он опять видит ее живой и невредимой, стоит дать ей такую взбучку, которую она .(лпомнит на всю жизнь. Никогда до этого у него не было такой возможности.

– Нет, – сказала Элис служанке, – я не простужусь. Набрось его на леди Элизабет.

– Элизабет! – воскликнул Вильям, повернувшись, чтобы принять ее из рук слуги.

– Что… почему…

– Не сейчас, – резким тоном приказала Элис. – Пусть ее отнесут в дом. Это длинная история, и ужасная… просто ужасная!

Однако не сразу Вильям услышал от них рассказ о том, что пережила Элизабет, из которого были предусмотрительно вычеркнуты все нежелательные моменты. Надо было сменить одежду, а Элис настаивала, чтобы Элизабет поела, прежде чем начнет рассказывать. К счастью, не успел еще сэр Вильям услышать о гнусном поведении Моджера и его намерениях и, разгневавшись, поскакать в Хьюэрли, чтобы бросить тому вызов на поединок, как перед ним, словно из-под земли, вырос Раймонд, грязный и перепачканный кровью. Начался новый поток новостей.

– На меня напал он, а не торговцы, – задумчиво говорил Раймонд. – Вы говорили, что имя его слуги Эгберт? Человек, который завел меня в ту ловушку, обращался там к кому-то, называя его Эгбертом.

– Здесь замешан не только Эгберт, – заметил Вильям. – И все же это скорее всего только совпадение. Элизабет, что, по-твоему, собирался делать Моджер, если Эгберт не вернется или вернется с известием, что Раймонду удалось спастись?

– Я ничего не могу сказать об этом, – с огорчением ответила Элизабет.

Вильям наклонился и взял ее руку в свою.

– Нелегко видеть злобу других тем, у кого доброе сердце. И все же ты знаешь его, дорогая. Только ты можешь знать о его намерениях.

– Он не трус, – сказала Элизабет, – хотя и не хочет признавать свои ошибки. Скорее он обвинит в них других или обернет их в свою пользу.

– Боюсь, это относится ко многим мужчинам… и ко мне тоже. – Вильям усмехнулся. – Кто захочет сказать: tea culpa[3].

– Полагаю, он постарается обвинить тебя. Он попытается пустить слух, что ты обманул его.

В этом был здравый смысл, и Вильям пришел к выводу, что Элизабет права.

– Он не может открыто напасть на Марлоу. Даже если и сохранил наемников, набранных для похода в Уэльс, сил у него недостаточно. Очевидно, он знает, что я верю тебе, иначе послал бы гонца с требованием, чтобы ты вернулась. И все же, думаю, Моджер не будет терять время даром, особенно если стремится завладеть Марлоу и Биксом, как ты сказала. Он будет искать поддержки у какого-либо влиятельного лица, чтобы напасть на нас и оправдать свои действия.

– У графа Корнуолльского? – спросила Элизабет. Вильям громко рассмеялся.

– Если он обратится к Ричарду, это было бы благодеянием для нас. Но будет ли фортуна так благосклонна к нам? – Он задумался и со вздохом добавил: – Думаю, что нет. Он должен знать, что Ричард в Шотландии, а туда он не рискнет отправиться. Да и написать Ричарду он не сможет. Тот совсем не знает его и не удостоит своим вниманием письмо от какого-то рыцаря низкого сословия, который даже не является его вассалом, ведь он занят государственными делами. Нет, Моджер отправится к кому-нибудь другому.

– К кому? – нетерпеливо спросил Раймонд.

Он понял, что его могущественные связи могли бы помочь сэру Вильяму одержать победу, которой тот желал. Раймонд может попросить самого короля наказать Моджера или по крайней мере оградить Вильяма от его атак и возвратить Хьюэрли Элизабет. Однако Раймонд почти шесть месяцев не слышал никаких новостей о короле, да и тот не знал о Раймонде ничего после их первой и последней встречи. Генрих, наверное, отмахнется от простого рыцаря, у которого даже нет влиятельного покровителя, способного поддержать его, и не захочет конфронтации со знатным землевладельцем, защищая интересы сэра Вильяма. Он посмотрит на это иначе и, выразив сожаление по поводу человеческой злобы, почувствует к сэру Вильяму неприязнь за доставленное ему беспокойство.

С другой стороны, если Раймонд попытается просить кого-нибудь повлиять на Моджера, представившись племянником королевы и намекнув, что королю не доставит удовольствия оскорбление фаворита своего брата… Да. В этом случае Генриху не о чем беспокоиться, разве что только о близкой дружбе сэра Вильяма и графа Ричарда.

– Этого я не могу тебе сказать, – ответил Вильям. – К графу Херфордскому, вероятнее всего, так как Обри, очевидно, его любимец. Но граф в Уэльсе и занят всецело переговорами с Дэвидом.

– Граф в любом случае не будет его слушать, – сказал Раймонд. – Он считает его идиотом за неумелые действия в том последнем сражении. Кроме того, он слишком хорошо знает вас, чтобы верить вам, а не кому-нибудь другому.

Вильям снисходительно улыбнулся Раймонду.

– Все люди не без греха, а граф Херфордский слишком мудр, чтобы считать меня святым. Я… О! Диккон, возьми отряд и отправляйся в город, постарайся найти там кого-нибудь с тяжелым ранением или убитого ударом меча. Вероятно, его можно обнаружить в западной части города, которую обычно избегают твои люди, или в канаве, или на ближайшем пустыре. Если найдешь такого, доставь сюда. Не поднимай шума в городе. Но это не столь уж и важно. Гораздо важнее сейчас найти подходящего гонца к графу Ричарду в Шотландию, и немедленно, я говорю – немедленно!

Отослав Диккона, Вильям повернулся к своим собеседникам.

– Теперь я сожалею, что избегал Моджера при дворе. У меня и понятия нет о том, кто может быть его другом. Нам надо сделать все, чтобы защитить себя здесь. Раймонд, оставь это дело с торговцами и собери всех, способных держать меч, в городе и на фермах. Элис, тебе и Мартину лучше присмотреть за припасами и подготовкой крепости к осаде. Я поговорю с людьми и предупрежу их, чтобы они были настороже. Еще я напишу Ричарду, который сделает все, что может, но…

– Вильям! – воскликнула Элизабет. – Это сумасшествие! Разреши мне уехать. Я могу укрыться в монастыре.

Он так посмотрел на нее, что Элизабет опустила глаза. Она не боялась за себя и была готова умереть вместе с Вильямом, если нужно, но не могла смириться с тем, что Элис и Раймонд жертвуют собой, чтобы защитить ее, и из-за нее будет опустошен Марлоу. Но она ничего не сказала больше, а ответ Вильяма сделал безнадежными все остальные намерения.

– Это не поможет, Элизабет. Моджер отомстит мне независимо от того, здесь ты или нет. Не забывай, что именно Элис освободила тебя и помогла бежать. Ты говоришь, что Моджер хочет завладеть Марлоу. Для этого он должен завладеть Элис.

Элизабет закрыла глаза, но не зарыдала и не впала в истерику. Вильям повернулся к Раймонду, чтобы узнать, нет ли у того противоположного мнения.

– Я начну собирать людей завтра. – Это было все, что сказал Раймонд, гордый оттого, что к нему обратились за советом и сэр Вильям уже не предлагает ему покинуть их до того, как они будут атакованы.

Раймонд понимал, что не может уйти, он должен противостоять дальнейшим действиям Моджера, хотя и не представляет себе, как это сделать. К тому же сэр Вильям еще недостаточно окреп и не способен собрать и подготовить людей, чтобы защитить себя.

Вильям поднялся со стула.

– Я иду писать письмо Ричарду. – Он наклонился над Элизабет. – Любовь моя, иди и ложись отдыхать, пока я не закончу.

Раймонд был несколько потрясен открытостью этого заявления, но увидел в глазах Элизабет лишь смирение. Вильям очень искренний человек, однако это не оправдывает подобные декларации. Он часто говорил, что очень долго ждал. Попросту ему хотелось наслаждаться ею открыто и в любое время. Она поднялась без лишних слов. Возможно, он прав. В Марлоу никто не посмотрит на нее косо. Почему же они должны испытывать неудобства, целоваться украдкой или предаваться любви, боясь, что их застанут врасплох? Раймонд не успел еще сообразить, что ему добавить к словам Вильяма, а Элизабет – скрыться в его апартаментах, как Элис сказала:

– Вы не должны думать, что папа и Элизабет причиняли зло сэру Моджеру. Они не могут скрыть свои чувства. Они любят друг друга с детства. Теперь, когда она свободна, они могут поступать так, как им хочется.

– Это не мое дело, – быстро ответил Раймонд, стараясь не рассмеяться над своей убежденностью в невинности Элис.

Целомудрие не играло для него никакой роли, если это не касалось, конечно, его жены, и «наивное» замечание Элис доставило ему удовольствие. Во всяком случае его больше заботил вопрос, сможет ли он и как использовать свой титул, чтобы защитить отца своей любимой. Это сразу завладело ее вниманием, и она тотчас поняла, как и Раймонд, что он не сможет уйти до их полной готовности к отражению нападения.

– Если все будет спокойно, мы сможем подготовиться, – сказала она после исчерпывающего обсуждения ими, кто мог наиболее благоволить к Моджеру. – Наверное, лучше рассказать папе, кто вы есть на самом деле. Тогда вы сможете отправиться в Лондон. Может быть, там вы узнаете, к кому обратится Моджер. И это совсем недалеко.

Раймонд кусал губы: ужасно оказаться между двух огней. Если на Марлоу нападут после его отъезда, возглавить оборону должен сэр Вильям, который, как считал Раймонд, еще недостаточно окреп. С другой стороны, если путь к ущам знатного вассала займет у Моджера много времени, он успеет выявить этого человека и дискредитировать Моджера в его глазах, прежде чем начнутся какие-либо наступательные действия. А что Ричард Корнуолльский? Сможет ли он завершить свои дела в Шотландии и вовремя прийти на помощь?

Глава 21

На следующее утро, едва забрезжил рассвет, Моджер отправился в Лондон. Он рассчитывал, если короля не будет ни в Лондоне, ни в его излюбленном дворце в Вестминстере, узнать, где он находится, у одного из должностных лиц. Он оставил крепость Хьюэрли, наглухо запертую, на попечение начальника стражи, приказав, не впускать никого, даже собственную жену. О частной аудиенции у короля Моджер намеривался просить Тибальда из аббатства.

По пути до Лондона Моджер пытался так построить свой рассказ, чтобы он выглядел правдивым. Главное – показать Вильяма опасным для государства человеком и уговорить короля выслать отряд во главе с Моджером для его уничтожения. Потеря жены скорее всего не побудит Генриха к действиям; это лишь повод для жалобы. Говоря о своем беспокойстве, он мог преподнести королю некоторые «факты» в выгодном для себя свете, но основа успеха была в Шотландии, пока Генрих не отозвал свои войска на юг.

Генрих был уверен, что шотландская акция принесет ему блестящий успех. Здесь была лишь одна небольшая неприятность. Когда стало ясно, что опасность нападения Александра миновала, Ричард попросил своего брата послать отряды наемников в Уэльс, чтобы те очистили его раз и навсегда. Генрих надменно заметил, что, если он заставит свои войска выполнять задачу, которую поставил перед графами Херфордским и Глостерским, то нанесет им оскорбление и все их усилия будут выглядеть непослушанием.

Ричард так не считал и сказал, что никогда не отказывается от чьей-либо помощи в военных делах. Так как Ричарду уже надоели ссылки на «неразумных» шотландцев, он довольно резко заметил, что графам Херфордскому и Глостерскому лучше известно, что для них оскорбительно. Генрих должен хотя бы послать гонца и спросить, нужна им помощь или нет. Однако Генрих был так доволен тем, что опасность одной войны миновала, что не захотел задуматься над другой и не стал что-либо предпринимать.

Генрих был прав, хотя ни он сам, ни Ричард об этом не догадывались. Ему нужно было лишь сказать, что уэльсцы могут рассеяться в горах, а фламандские наемники, привыкшие к решительным сражениям на ровной местности, принесут больше неприятностей, чем пользы. Кроме того, в горной стране трудно использовать большую армию. Ричард вынужден был бы принять во внимание эти обстоятельства, оправдывающие отказ короля, даже если и не был согласен с ним.

К сожалению, Генрих не знал о том, что для его отказа есть вполне разумные поводы. Он наслаждался своей бескровной победой и был восхищен своими северными вассалами. Король не желал рисковать своим теперешним положением победителя в споре с непредсказуемым Уэльсом. Но это совсем не говорило о его трусости. Если бы Генрих положил конец войне в битве с Дэвидом, сыном Ллевелина, он упустил бы свой шанс. Это было вне сомнений. Генриха все еще одолевали воспоминания о проигранных им сражениях в Гаскони и во Франции, горькие и унизительные.

Именно эти воспоминания и толкнули короля пойти на совсем не нужные расходы на формирование армии фломандских наемников, что Ричард не одобрял, но к чему отнесся с пониманием и без возражений. Однако теперь, когда деньги истрачены, Ричард хотел получить от всего этого хоть какую-нибудь пользу. Так как в Шотландии войны не было, отряды наемников необходимо перебросить в Уэльс.

Поэтому, когда Генрих отказался даже рассмотреть возможность подобного использования людей, в чем Ричард усмотрел какой-то скрытый замысел, он дал волю своему анжуйскому темпераменту. До некоторой степени это было объяснимо. Последние ночи Ричард недосыпал и испытывал головную боль от слишком больших порций доброго шотландского виски. Он назвал Генриха сумасбродом, болваном, который, купив дорогой инструмент, не знает, как им пользоваться, сказал, что тот ленив и расточителен. Это последнее, достаточно правдивое, заявление огорчило Генриха, ибо именно этот его недостаток грозил стать пороком. Ричард наговорил и других дерзостей, до предела повышая голос, и ушел, даже не испросив на то разрешения короля.

На следующий день они помирились. После разговора с некоторыми из крупных вассалов Генрих обосновал свой отказ послать армию в Уэльс. Ричард не соглашался – он еще заставит Уэльс повиноваться, но затем подумал, что Генрих, может быть, и прав, и искренне извинился. Ричард раскаивался в своем скверном поведении. Генрих простил своего брата и нежно поцеловал.

Короля тревожило, что вспышка Ричарда, как он полагал, вызвана разочарованием в нем, в Генрихе, а не заботами об Уэльсе или о фламандских наемниках. Будучи еще мальчиком, Ричард видел в своем старшем брате – властном и славном короле Англии – героя. Теперь он знал его лучше, по крайней мере умом. Однако в сердце все еще жил тот блистательный герой. И когда он видел настоящего Генриха, слабого, колеблющегося, немощного властителя, разве что обладающего обезоруживающим обаянием, детское сердце Ричарда вынуждено было подчиняться его зрелому разуму, хотя он и впадал в ярость от разочарования.

Генрих не понимал как своих слабостей, так и слабостей брата, так как и сам был недостаточно зрелым человеком. Даже не пытаясь понять брата, он делал ошибку за ошибкой, а когда увидел, что под яростью Ричарда скрываются лишь разочарование и страдания, что брат вновь пытается превратить его в героя, Генрих испытал мучительную боль, которая усиливалась сознанием того, что брат желает ему только добра. Король не мог успокоиться, полагая, что Ричард ненавидит его, но в глубине души знал, что это неправда, да и семейные узы для Генриха были священными. Но все же именно в Ричарде он видел причину своих терзаний.

Еще более обеспокоило короля письмо графа Херфордского. Граф не просил помощи открыто, но намекал, что с большой армией легче было бы вести войну в Уэльсе, чем с теми ограниченными силами, которыми он располагает. Они могли бы, писал граф, взять все города и крепости, как это когда-то с успехом удалось отцу Генриха, Джону. До сих пор их надежды не оправдались, но Дэвид не в состоянии управлять своим народом так, как это делал Ллевелин. Дэвиду нужны его замки, а отнять их у него – значит унизить как правителя.

Между тем, однако, Генрих находился всего в нескольких милях от Лондона, от уюта и роскоши Вестминстерского замка, от объятий любимой Элеоноры и от своего восхитительного малютки-сына, которому война была абсолютно не нужна. Он не хотел идти в Уэльс. Нет причин, твердил себе Генрих, вторгаться в чужие дикие и пустынные земли. Было бы смешно, если бы король уделял внимание таким мелким неприятностям. В помощь графу Херфордскому Генрих отправил Губерта Фитца Мэтью с тремястами рыцарями и пешей обслугой и пытался теперь выбросить всю эту затею из головы.

Он не послал наемников, что каким-то образом было связано с личными целями. Генрих убеждал себя, что сделал все необходимое. Ричард явно не желает ему несчастья; следовательно, кто-то другой ввел эту идею в голову брата. Генрих не мог понять, что графа Корнуолльского гнетет боязнь поражения, а не делает несчастным подготовка к войне. Ричард скорее наслаждался войной, Генрих – нет. Но он не думал об этом. Ему хотелось знать, кто опять настроил брата против него, и никак не мог найти ответ на этот вопрос, пока доверенный писарь, Тибальд из Хьюэрли, не попросил аудиенции для ленника аббатства, сэра Моджера Илмерского.

Писарь мог прочесть раздражение Генриха по его нетерпеливым жестам и отсутствию внимания. Король уже несколько дней откладывал аудиенцию. Наконец Тибальд решился на еще одну попытку, скорее чтобы отделаться от Моджера, уже не боясь рассердить короля.

– Сэру Моджеру нанесено тяжелое оскорбление соседом-предателем, – тут же приступил к объяснениям Тибальд, – тем самым сэром Вильямом, о котором я как-то прослышал…

– Фаворит Ричарда! – воскликнул Генрих. Кое-что из прошлого заново прояснилось в памяти короля.

Генрих вспомнил, что послал к сэру Вильяму племянника Элеоноры. Милосердный Боже! С тех пор как тот отправился, он ничего не слышал о нем! Король вспомнил также, что получил письмо от отца Раймонда. В ответном письме сообщил, что Раймонд недолго пробыл у него и покинул двор, не сказав, куда намерен отправиться дальше. Лицо короля побледнело от тревоги, а затем покраснело от ярости. Все встало на свои места. Ричард получил письмо от сэра Вильяма, служившего и Уэльсе, и сразу же стал настаивать на посылке туда армии.

– Конечно, я хочу видеть сэра Моджера! – воскликнул король. – Я приму его сейчас же, если он готов прибыть ко мне.

Тибальд знал своего хозяина, в том числе и нетерпеливость Генриха, поэтому посоветовал Моджеру быть где-нибудь рядом. Тот все время находился в небольшой комнате, где Генрих устраивал личные беседы, с тех пор как писарь оставил его ждать. Моджер начал говорить слова благодарности за то, что Генрих соизволил выслушать его, но король жестом прервал поток лести и подобострастия. Он хотел спросить о Раймонде, вернулся ли тот из Уэльса невредимым.

Когда Генрих отсылал Раймонда, в его мыслях не было ничего, кроме шутки, которую они разыгрывали с матерью Раймонда. Все казалось веселой забавой. Они условились, что Элеонора не должна знать о том, что ее племянник может принять участие в войне. Элеонору война сводила с ума, и она навряд ли сочла бы это шуткой. Теперь и Генрих не видел здесь ничего забавного. Что он сможет сказать своей жене и ее сводной сестре, если с Раймондом что-нибудь случилось?

Облегчение, которое он испытал, узнав, что молодой человек вернулся невредимым, мешало ему внимательно выслушивать не совсем правдивую историю Моджера. Генрих не осознавал, что, назвав Раймонда племянником своей жены, он дал Моджеру возможность тут же все переврать и запутать дело с торговцами и с покушениями на Раймонда, превратив их в тщательно состряпанный Вильямом заговор. Хотя Генрих готов был верить почти всему, что касалось фаворита его брата, но он был не глуп и почувствовал неладное.

– Но с какой целью? – спросил, наконец король.

– Если Вильям узнал, кто на самом деле Раймонд, он решил использовать его… возможно, как заложника или как-то иначе… чтобы добиться моего развода с женой и заполучить ее владения, в противном случае они отошли бы к моему сыну, которому принадлежат по праву.

Это похоже на правду. Но Генрих не мог поверить, что какой-то рыцарь низкого сословия, пусть даже и фаворит Ричарда, отважится причинить вред племяннику королевы. Нет, конечно же, нет! Проклятие! Неудивительно, что вся эта история кажется идиотской, думал Генрих, не предполагая даже, что Моджер, замешанный во всех покушениях, старается выгородить себя на случай, если Эгберт не добьется успеха. Генрих считал Моджера провинциальным болваном, который судит обо всем, исходя из собственных ограниченных интересов. Сэр Вильям попытался сделать с Раймондом то, что уже сделал с Ричардом, – он пытался настроить Раймонда против его собственной плоти и крови! Генрих от ярости стиснул зубы. Как он мог совершить такую гадость – послать молодого впечатлительного человека в руки того, кто имеет опыт ломать людей и заставлять их служить личным целям?

– Милорд, – задрожал Моджер от ужаса, увидев лицо Генриха, – я не хотел сказать…

– Молчите! – прервал его король. Он поднялся и начал мерить шагами небольшую комнату. – Я должен подумать…

Прежде всего, Раймонду не угрожает опасность физического насилия… в этом сомнений не было. Очевидно, сэр Вильям по-отечески нежен с ним. Также вне сомнений, что Раймонд вернется в Лондон, восхваляя достоинства сэра Вильяма. Его вообще не стоило использовать для снятия тяжкого подозрения с Ричарда. Вероятно, он и Ричард будут имеете петь дифирамбы этому негодяю. Бесполезно пытаться искать доказательства, способные убедить Ричарда в том, что сэр Вильям – змея, ядовитый червяк, подобный тому, который сумел ввести в соблазн Еву. Несомненно, такое существо должно быть уничтожено. Другого пути остановить его разлагающее действие нет.

И все же, если Ричард услышит, что его брат одной рукой… Но Ричард в Шотландии, и, если это сделать достаточно быстро, все закончится в его отсутствие. К тому же здесь этот хныкающий дурак, озабоченный потерей жены и владений величиной с наперсток… Что может быть лучше? Человек, от которого ушла жена, имеет право отомстить ла себя. Итак, если сэр Моджер соберет отряды… а их иолглавят опытные наемники, которые не допустят ошибок… •побы напасть на Марлоу, и убьет того, кто насмеялся над ним, никто не обвинит в этом короля. Разве он обязательно должен слышать о столь мелких неурядицах?

Конечно, Раймонд находится там, в крепости Марлоу. Не важно. Сэр Вильям не позволит подвергнуть опасности с голь высокую особу, а капитаны, которых пошлет Генрих, предупредят своих людей, чтобы те любой ценой защитили рыцаря, чей щит украшен безликой головой. Генрих перестал ходить и участливо посмотрел на Моджера.

– Чего вы хотите от меня? – спросил король.

Моджеру в отчаянии захотелось сказать: «Ничего», побыстрее уйти. Однако он знал, что, поступив так, потеряет все, к чему стремился всю свою жизнь. Он судорожно вздохнул.

– Я хочу помощи… людьми и деньгами, чтобы вызволить племянника королевы из Марлоу и отомстить за бесчестие, которое мне принесло продажное чудовище, считавшееся моим другом.

– Хорошо.

Моджер был настолько удивлен столь быстрым согласием короля, что только рот открыл.

– Я дам вам пять наемников, капитанов, и, конечно, отряды, которые они поведут. С вашими людьми этого будет достаточно, чтобы взять небольшую крепость. Однако поставлю некоторые условия. Никто не должен знать, что король помогал вам. Если пойдет слух о моем участии в этом, я обвиню вас в нарушении моего приказа, в том, что вы повели людей без моего ведома. Вы поняли?

– Повинуюсь, милорд. Но я не понимаю… – не сдержался Моджер.

Он не должен был этого делать. Король благосклонен к тем, кому время от времени оказывает помощь… но только в том случае, сказал себе Моджер, если не ждет порицания за это от других. Эта догадка принесла Моджеру некоторое облегчение. Если никто ничего не узнает, короля некому будет винить и он не рассердится. Кроме того, Генрих может взглянуть на все по-другому, когда Моджер женится на Элис. Он не будет бояться Моджера… дело не в этом. Он просто предпочтет, чтобы Моджер никогда не говорил о том, как ему удалось добиться власти над Элис.

– Все достаточно просто, – вежливо ответил король. – Я чувствую вашу боль и хочу помочь вам. Однако не хочу, чтобы все люди моего королевства, у которых сбежала жена, приходили ко мне улаживать свои дела. Надеюсь, что те, из Марлоу, не будут иметь возможности рассказать эту историю, иначе…

– Я понял, милорд.

Он и в самом деле верил, что понял почти все. Теперь, после всех сомнений и разочарований, Моджер увидел распускающийся на его глазах цветок успеха. Король не сказал этого вслух, но он хочет, чтобы Раймонд умер. Вот истинная причина всех его тревожных расспросов. Вот почему он выглядел таким сердитым, когда Моджер сказал, что попытается предостеречь Раймонда относительно сэра Вильяма. Вот почему он так настойчиво спрашивал, о чем говорил Раймонд. Конечно, Моджер знал: ни одна искорка в его глазах не должна сказать о том, что он понял это.

Моджер тяжело задышал. Да, ему надо быть осторожным. Человек, который угрожает королю, умирает, но человеку, кое-что знающему и не угрожающему, могут быть прощены многие небольшие провинности, за которые другие несут наказание.

Генриху никогда и в голову не приходило, что кто-либо, умный или дурак, мог подумать о его намерении причинить вред кому-нибудь из своей семьи или из семьи жены. Он сказал «те, из Марлоу», поскольку не был уверен в том, что, если людей не заставят молчать, никто из них не побежит к Ричарду. Король и предположить не мог, что Моджер поймет его так, как если бы он имел в виду и Раймонда.

Генрих особо подчеркнул, что намерен платить людям тлько за то время, на которое они будут наняты. Поэтому Марлоу надо взять штурмом в ближайшие несколько недель, , i не длительной осадой. Когда Моджер охотно согласился с этим (желательно, чтобы все были убиты при штурме, югда не понадобится никаких объяснений), Генрих приказал ему возвращаться на следующий же день. Затем он прибудет н лагерь, к наемным капитанам, которые будут исполнять его приказы.

В эти два дня, когда Генрих делал все необходимые приготовления, чтобы спасти Раймонда и ускорить гибель Вильяма, он испытывал чувство необыкновенной свободы. После ухода Моджера он был так весел, что даже жена стала посматривать на него подозрительно.

Элеонора Прованская горячо любила своего мужа. Когда она появилась в Англии, ей было всего четырнадцать лет. Она знала лишь, что будет королевой, как и ее сестра, и что муж более чем вдвое старше ее. Сколько страхов натерпелась она тогда, но ни один их них не сбылся. Генрих был красивым, нежным, любящим, восхищался ею и всем, что она делала и говорила. Не ощущалось никакой разницы в возрасте. Генрих мог играть и забавляться, как ребенок.

Шли годы, Элеонора становилась старше, а Генрих как будто нет. Это приносило немало радости. Он по-прежнему был веселым собеседником, любящим и жизнерадостным. Но в нем было немало того, что пугало ее, – необузданная и беспричинная ярость и ребяческая злоба соседствовали в нем с королевской властностью. Элеонора не боялась за себя, Генрих никогда не был жестоким ни с ней, ни с их сыном, а если и приходил в ярость, его, как ребенка, можно было легко успокоить.

Однако, к сожалению, знатные лорды Англии не считали своего тридцатисемилетнего короля ребенком. Элеонора не вмешивалась в английскую политику, хотя и думала иногда, что если бы бароны попросили ее о чем-нибудь, она помогла бы им. Но… она во всем слушалась мужа. Элеонора представляла себе, что может случиться, если она разгневается и зайдет в этом слишком далеко. До ее приезда в Англию, здесь был мятеж. Он возможен опять. Поэтому она, как могла, успокаивала мужа или отделывалась мелкими отговорками.

Когда Генрих не так давно вернулся домой, Элеонора заметила, что он не находит себе покоя. Он был мрачен, а затем опять пришел в ярость. Теперь столь неожиданное для него приподнятое настроение дало Элеоноре основание предположить, что Генриху как-то удалось «прогнать» свое раздражение. Сначала она не задавала вопросов, поскольку знала, что он всегда успокаивался, когда был рядом с ней и Эдуардом. Любой разговор мог только усилить его раздражение. После того как Генрих «выплескивал» свое плохое настроение, на него иногда можно было воздействовать и смягчить вынесенный им приговор, если тот был слишком суров. Он был мстителен, только когда опасался кого-то или был раздражен и сердит.

Элеонора знала: с ним надо действовать очень осторожно. Сказать открыто, что Генрих поступил жестоко и неразумно, означало напомнить ему о его «неправоте», которую он и сам сознавал, и сделать его еще более упрямым. К сути дел надо было подходить каким-либо окольным путем, а затем тонко намекнуть, что его щедрость и великодушие будут достойны всяческих похвал, если король проявит милосердие к поверженным врагам, оскорбившим его.

На третий день после прихода Моджера королева предложила мужу сыграть в одну из азартных игр, которая нравилась ему, вдвоем, в их апартаментах. Естественно, благодаря «руководству» Элеоноры Генрих всегда выигрывал. Позже, когда они немного поостыли и выпили сильно разбавленного водой вина (Генрих не был большим любителем пить), Элеонора воспользовалась его хорошим настроением.

– Есть интересные новости, любовь моя, или вы счастливы быть снова дома?

– Нет, ничего особенного, – ответил Генрих.

Элеонора все читала по его лицу. На нем не было пыражения недовольства, а это означало, что она и наполовину не догадывается, каким приятным известием он решил удивить ее. Оно не было ни сердитым, ни хмурым, что говорило бы о его нежелании обсуждать тот или иной поп рос. Легкое движение глаз, дрожание левого века (Элеоноре особенно нравился этот недостаток ее мужа, благородного и значительного во всех отношениях: он был внешним выражением той слабости, которая еще больше приближала его к ней, поскольку она знала, что нужно Генриху больше, чем любому более сильному человеку на егоместе), – это выдавало его тревогу.

Сильный нажим был бы ошибкой. Элеонора хотела начать с чего-то весьма отдаленного, но приятного.

– Тогда и я счастлива, ибо твоя радость означает, что ты останешься с нами.

– Да, конечно, – твердо сказал Генрих.

– Скоро ли прибудет Ричард? – спросила Элеонора. – Я очень рада, что ему и Санции хорошо вместе, ведь он послал за ней, чтобы ее привезли к нему, в Шотландию, после того как миновала опасность войны. Я так хочу видеть ее опять.

К удивлению Элеоноры, лицо Генриха стало таким, словно он почувствовал за собой какую-то вину. Она затаила дыхание и с трудом подавила желание спросить, не поссорились ли они снова. Она понимала, что не должна показывать свою тревогу, зная, что Генрих чем-то обеспокоен. Чтобы скрыть свое желание задать вопрос, она рассмеялась.

– Как странно, – сказала она, – что когда нас сСанцией разделяли многие мили и годы, я почти не скучала по ней. Теперь, когда она рядом и мы часто видимся, меня охватывает страх, стоит ей отлучиться на одну-две недели.

– Это ненадолго, – успокоил ее Генрих. – Еще несколько недель – и дело в Шотландии завершится, если уже не завершилось. По-видимому, Ричард более склонен к миру, чем к воине, и делает он это так, что перемирие будет держаться на чувствах самих людей, а не на страхе. Но, чтобы убедить их принять мир сердцем и умом, нужно время.

Во всяком случае, думала Элеонора, теперь Генрих не сердится на Ричарда. Та теплота, с которой он говорил о своем брате, убеждает ее в этом. И все же что-то беспокоит его. Нечто, сделанное Генрихом, могло вызвать раздражение или недовольство Ричарда, догадалась Элеонора. Это плохо. Элеонора любила Ричарда, но еще больше желала счастья брату своего мужа. Ей было известно, что Ричард лучше понимал мысли и желания баронов, чем Генрих. Зачастую то, что не нравилось Ричарду, и в самом деле было политически опасным. Элеонора не отваживалась непосредственно затронуть эту тему. Одно неточное слово могло сделать Генриха до предела упрямым, а это грозило бедой.

С другой стороны, она не могла и оставить без внимания просьбу своей сестры. Элеонора хотела поговорить и о своей матери, но тут же вспомнила о еще одном члене их семьи, более близком. Раймонд! Она так беспокоилась о нем сначала, но потом, когда объявили войну с Шотландией, поняла, что сделал Генрих. Иногда он был необычайно мудрым и добрым. Она нежно улыбнулась мужу и взяла его за руку.

– А что с Раймондом? Я слышала, ты отослал его, чтобы уберечь от сражений в Шотландии. Ты так умен, любовь моя, и я благодарна тебе. Но теперь опасность миновала. Можно ли отозвать Раймонда?

Генрих резко встал.

– Еще несколько недель, – сказал он. – Я уже послал к нему гонца, но может случиться так, что он не сможет появиться так скоро, как хотелось бы. Он в полной безопасности, не тревожься о нем. Я только что вспомнил: меня ждут кое-какие дела. Приду к тебе попозже, дорогая.

Элеонора «сделала хорошее лицо» – неудовольствие и смирение любящей жены, оставленной ради долга, который, как она знает, важнее ее удовольствия, – и сохранила его, пока Генрих не скрылся за дверью. Затем она вернулась в свою комнату, где никто не мог увидеть ее беспокойства. Вопрос о Раймонде, очевидно, задел мужа, и, казалось, хотя по его лицу и невозможно было это определить, то самое больное место, которое связано с Ричардом. Как могло так случиться? Что могло связывать Раймонда и Ричарда? И что может сделать она?

Генрих и в самом деле был задет за живое. Его несерьезные предположения о том, что Вильям не признается в содеянном, и что Раймонд останется невредимым в сражении за крепость, теперь не казались ему верными. Зачем, черт возьми, здесь был этот сэр Моджер? Тибальд сказал только, что это рыцарь, который владеет Хьюэрли. Кажется, он считает Моджера неплохим человеком, но что понимает писарь в подобных делах? Иное дело, если бы Тибальд был высокого происхождения и понимал бы это с детства и в силу своего воспитания, даже если он и выбрал церковь.

Может быть, думал Генрих, ему не следовало спешить. Но что оставалось делать? Если Моджер не начнет штурм Марлоу в течение ближайших нескольких дней, ему никогда не удастся поставить крепость на колени до возвращения Ричарда из Шотландии. А как еще он может избавить Ричарда от злого влияния? Генриха терзали сомнения. Теперь, когда ему сказали, какая змея этот Вильям, он совсем не был уверен, что именно в Вильяме причина ярости Ричарда. То письмо было получено за несколько дней до того, как Ричард начал говорить о посылке в Уэльс фламандских наемников.

Но если сэр Вильям невиновен, то Генрих, не вправе лишать Ричарда дружбы с ним. И все же, даже если сэр Вильям не виновен, он может вскоре втянуть Ричарда в какое-нибудь опасное дело, которое принесет только горе. Генрих сжал зубы, но затем расслабился. Нет необходимости спешить. Первая попытка штурма будет не раньше чем через неделю. За это время Генрих может написать графу Херфордскому (тот знал обоих, так как они сражались под его началом в Уэльсе) и узнать правду об одном и о другом. К тому же за это время можно будет отозвать наемников, если понадобится.

Король Генрих был достаточно сведущим в вопросах войны, но только с точки зрения крупномасштабных военных действий. Да, для перемещения крупной армии и занятия ею позиций в целях осады или нанесения удара по основной оборонительной цитадели на территории врага нужно не менее недели. Однако абсолютно неверно считать, что столько же времени необходимо для организации взятия самой обыкновенной крепости, со стороны которой едва ли можно опасаться контрударов. К тому моменту, как Генрих продиктовал письмо к графу Херфордскому и отдал приказ отправить с ним гонца, Моджер уже расположил своих людей вокруг Марлоу и весьма продвинулся в сооружении приставных лестниц и приспособлений для преодоления рва.

Глава 22

Моджер обсудил обстановку с командирами наемников и обнаружил, что они не только хорошо подготовились к решению поставленной задачи, но и полностью согласны с его планами. Им надлежало продвигаться с максимальной быстротой и осторожностью, не привлекая внимания. Моджер предложил послать людей из своего небольшого отряда вперед, к правителям земель, лежавших на их пути, для распространения легенды, что они идут в Уэльс как подкрепление. Это отлично согласовывалось с желанием короля обеспечить секретность операции и получило полную поддержку.

Они продвигались без особого шума ночью, и не в целях нанесения внезапного удара (у них не было приспособлений для штурма, а Моджер предупреждал командиров, что крепость Марлоу нелегко взять), просто Моджер не хотел беспокоить жителей города и дать им повод выступить на защиту замка. Оставив командиров размещать людей, он отправился в город Марлоу. Он проинформировал жителей, что замок Марлоу уже окружен. Если они поддержат его армию и не сделают попыток помочь находящимся в замке, он не тронет город. Если же они попробуют обороняться, город будет отдан на разграбление.

Согласие было достигнуто, в чем Моджер и не сомневался. Он понимал, что торговый люд сразу же начнет припрятывать свои ценности, а некоторые, быть может, попытаются улизнуть из города по реке, но это его не беспокоило. Он не намеревался наносить ущерб городу, если этого можно избежать; в конце концов, в будущем город Марлоу станет его дойной коровой. Лучше сейчас обойтись с ним мирно и без насилия.

Отряды Моджера хотя и продвигались тихо, но не настолько, чтобы их не заметила охрана на стенах крепости Марлоу. Диккон был начеку и всматривался во тьму, делая обход по стенам крепости. То, что он смог разглядеть, насторожило его. Он послал за Раймондом. Тот быстро поднялся с кровати и поспешил к нему, на ходу натягивая кольчугу на незастегнутую рубаху. Он услышал и увидел не больше Диккона, но оба пришли к выводу, что какие-то отряды движутся вокруг замка. Первым порывом Раймонда было поднять людей и сделать вылазку, но это значило подвергнуть риску наиболее опытных защитников крепости. На остальных, полуобученных, едва державшихся в седле, надежды не было. Раймонд вынужден был, хотя и не хотел, разбудить Вильяма, в чьей власти было решать, им самим атаковать или переждать.

Вильям устал. Восемь дней кряду он прилагал усилия, чтобы пополнить запасы оружия и обучить людей, которых собрал Раймонд на фермах и в городе. Но силы в нем прибывали быстрее, нежели он ожидал. Рана в правом боку зажила хорошо и почти не мешала владеть мечом. Но рана в левом плече оставляла желать лучшего. Она болела, снова воспалилась и опухла по краям. Вильям понимал: он не сможет использовать свой щит как оружие, что делал всегда. Держать, однако, его он мог, и это было хорошо. Еще лучше, что уже не дрожали ноги даже после достаточно длительного хождения.

Тем не менее в конце дня Вильям был полуживым от усталости. Он буквально падал в кровать с намерением заснуть, едва голова коснется подушки. Однако, несмотря на страшную усталость, по всему его телу тут же пробегали горячие ручейки, сливаясь ниже поясницы в мощную реку. В первую ночь Вильям не менее Элизабет был удивлен горячностью своей страсти. Он никогда не считал себя излишне сладострастным человеком, который вожделеет только потому, что женщина доступна. Тем не менее он не мог отказать себе в удовольствии наблюдать, полузакрыв глаза, как она раздевается, наслаждаться ее удивлением, нерешительными протестами, словами, что ему следует отдыхать, и, наконец, ее радостью отдаваться после его настойчивых просьб. Вильяма еще больше удивляло то, что, просыпаясь перед рассветом, он испытывал столь же сильное желание. Элизабет опять уступала, но, когда через час он нехотя «вытаскивал» себя из постели, чтобы проверить своих людей, в ее глазах была тревога.

Во вторую ночь, как только Вильям лег Элизабет закрыла занавески кровати, чтобы он не видел ее раздевающейся. Она нарочно не спешила, чтобы лечь к нему, когда он крепко и глубоко заснет. Но напрасно. Вильям, не сознавая сам, бодрствует ли он, грезит ли, или видит сон, една стройное тело Элизабет оказывалась рядом, снова воспламенялся страстью.

– Любимый, – вздохнула она, как только все закончилось, – я думаю, мне следует перебраться в комнату на женской половине.

– Почему? – лукаво спросил Вильям. – Я не доставляю тебе удовольствие?

Они рассмеялись. Одной из причин его вечной усталости было то, что к оргазму он приходил очень медленно. Элизабет успевала дважды забиться в неописуемом восторге, прежде чем он достигал полного удовлетворения своей страсти.

– Потому что ты так погубишь себя. Вильям улыбнулся:

– Лучшей смерти и не придумаешь. – Он почувствовал ее движение и крепко прижал к себе. – Нет. Не думаю, что это может иметь какое-либо значение. И не потому, что ты касаешься меня в постели, а потому, что ты здесь, моя… моя, не ощущающая вины и стыда. Если ты решишь уйти, мне останется только последовать за тобой либо просто лежать здесь, слушая песню сирены… что я делал так много лет.

Его голос слабел, он засыпал, и Элизабет уже ничего не говорила больше. Но, когда он проснулся на рассвете и начал нежно будить Элизабет, лаская ее слух чудесными эпитетами, прогоняя ее сон и разжигая в ней страстное желание, а затем удовлетворил это желание, Элизабет подумала, что ее вечерние страхи не были преувеличенными. Продолжая в том же духе, Вильям просто убьет себя. Они обсуждали этот вопрос, пока она помогала ему одеться.

– Тебе нельзя так поступать! – уговаривала его Элизабет. – Ты слишком измучен!

– Если бы я был «слишком измучен», я не смог бы так поступать, – заметил, смеясь, Вильям. Затем более серьезно сказал: – Это правда. Позволь мне действовать, как я хочу, если, конечно, я не замучил тебя. Усталость проходит. Я становлюсь сильнее с каждым днем.

– С каждым днем ты все более загружаешь себя делами, – печально сказала Элизабет.

Вильям покачал головой.

– Не совсем так. Согласен, каждый день я нагружаю себя до предела, но с каждым днем я делаю все больше. Выходит, я становлюсь сильнее. Жизнь моя… а ты и есть моя жизнь… позволь мне решать самому. Если Ричард вернется раньше, чем Моджер получит подкрепление, чтобы атаковать нас, мы выйдем отсюда невредимыми. Если же нет…

Он не закончил свою мысль, да она и не нуждалась в этом. Если Моджер найдет кого-либо, кто даст ему людей для взятия Марлоу, и они не смогут отразить их атаку, она и Вильям умрут. Быть может, Вильям пытался наверстать двадцать лет неутоленного желания за это короткое время, подаренное им судьбой. Глупо, конечно, но Элизабет не откажет ему ни в чем, что подарит ему радость. Она не будет спорить, будет дарить ему каждую ночь жгучее наслаждение, порожденное столь долгим ожиданием. «Будем жить, пока живется!» – подумала Элизабет.

Неудивительно поэтому, что, когда Раймонд постучался в дверь, проснулась только Элизабет. Вильям продолжал спать после полного истощения сил накануне. Элизабет раздвинула занавески кровати с намерением сказать Раймонду, чтобы он шел по своим делам и выполнял все по своему усмотрению, пока Вильям не проснется. Но увидев, что в комнате еще темно, она изменила свое решение. Раймонд не стал бы звать Вильяма среди ночи без крайней необходимости. Она потрясла своего возлюбленного за плечо, когда Раймонд позвал его снова.

Все это не могло не нарушить глубокий сон Вильяма. Он встал с постели, ругая все на свете и кряхтя, грозя убить Раймонда, если только не обвалился небесный свод, мо сразу замолчал, как только понял смысл его слов. На просьбу Раймонда возглавить вылазку по срыву планов пришельцев он решительно покачал головой.

– Потерять одного или двух человек для нас хуже, чем для них пятьдесят. Если, конечно, это не кучка наемников, ищущих легкой наживы, какие бывали в мрачные времена; тех можно было прогнать, просто показав силу. Если же замок окружен, – это Моджер, и он пришел сюда за нами.

Вильям не стал одеваться, а просто крепко подпоясал свою ночную рубашку, надел башмаки и вышел на крепостную стену Он тоже совершил обход, всматриваясь и прислушиваясь ко всему, особенно со стороны города, с запада.

– Будить людей? – спросил Раймонд.

– Нет. Зачем лишать их сна без надобности? Нам всем его будет не хватать, прежде чем все закончится. Сегодня они не нападут. Если бы это предусматривалось, они были бы лучше сгруппированы и давно уже начали бы. Нет, я не думаю, что они выступят на рассвете или даже завтра.

Раймонд казался удивленным и впервые за время своей службы у Вильяма был готов вступить в спор.

– И я не выдаю желаемое за действительное, – сказал Вильям. – Если бы Моджер мог застать нас врасплох, он сделал бы это. Раз этого не случилось, у него нет под рукой, я уверен, всего необходимого для немедленного штурма. Ему потребуется время для подготовки приставных лестниц, для перегораживания и осушения рва…

– Он вполне мог распорядиться сделать их в Хьюэрли и потом переправить через реку на лодках или лошадях, – предположил Раймонд, всматриваясь во тьму, словно желая увидеть то, о чем говорил.

– Умно, очень умно, – с восхищением сказал Вильям после паузы. – До такого и я бы не додумался, и сомневаюсь, что додумался Моджер. Он был вне себя, отправляясь сюда, если верно то, о чем говорят Элис и Элизабет. Трудно поверить, что он основательно все продумал. Впрочем… удвой число стражников и вели им внимательно следить за рекой.

– Поднять тревогу? Даже если мы не пошлем всех на стены, не кажется ли вам…

– Нет, – твердо сказал Вильям, все еще вглядываясь в ночь. – Нельзя показывать, что мы боимся, Раймонд. Если мы лишим мужества эту неотесанную деревенщину, то пропадем. Помни, что это не закаленные в сражениях латники, привыкшие сами оценивать степень опасности, знающие, что для штурма крепости требуется четырех – или даже пятикратное преимущество в численности людей. Эти же будут оценивать свою удачу только по нашему поведению и по нашим приказам. Удвоение числа стражников – вполне разумная предосторожность, но поднять всех людей – значит, посеять в них чувство, что атака неизбежна, вселить страх и панику.

Это было вполне разумным. Раймонд прекрасно знал, насколько жалкими и недостаточными были их приготовления. Они трудились на пределе своих возможностей, но за такое короткое время не могли подготовить крепость к отражению атаки. Всем было ясно, что нужно еще не менее двух-трех недель для доставки людей из Бикса, зерна, овощей и скота с ферм. К тому же новых людей надо было обучить, как обороняться на стенах крепости. Гораздо разумнее, полагал Раймонд, выглядеть уверенными в своих силах.

– Хотел бы я знать, сколько их там, – сказал Раймонд. Вильям пожал плечами.

– Моджер не такой простак, чтобы прийти с меньшим числом людей, чем это необходимо для взятия Марлоу. Если он располагает только минимумом, то, возможно, мы выдержим до подхода Ричарда. Если же у него больше… – Он снова пожал плечами. – Вот что, я, пожалуй, пойду прилягу, чтобы завершить прерванный сон. Завтрашний день обещает быть весьма беспокойным.

Вильям не успел еще и повернуться, как Раймонд схватил его за руку.

– Сэр…

Едва сдержавшись, чтобы не закричать: «Оставьте меня в покое! Дайте мне время подготовиться к гибели своих надежд и встретить ее так, как подобает мужчине!» – Вильям молча ждал, что тот скажет дальше.

– Даже не знаю, как сказать. – Раймонд почувствовал, как напряглись мышцы руки Вильяма под его рукой, а по юм расслабились.

– Если ты хочешь уйти и избежать плена, мое тебе…

– Нет! – закричал Раймонд.

– Прости меня, – тут же попросил Вильям, – прости меня за это предположение, но у тебя был такой вид…

– О Господи! – прервал его Раймонд. – Не знаю, инк я когда-либо… я не знаю, как сказать вам… но Элис…

– Я не слепой, – мягко сказал Вильям, – не волнуйся. Я и сам виноват. Я прочил тебе Элис…

Голос его дрогнул, а взгляд опять заскользил поверх стены. Бедный Раймонд! Но Элис вне опасности. Худшее, что может с ней случиться, – Моджер попытается заставить ее выйти за него замуж. Но Ричард должен вернуться вовремя и не допустит этого.

– Вы не поняли, – сказал Раймонд, – я хочу вам сказать нечто, что могло бы… не о том, что я люблю Элис, а я люблю ее всей душой. Мне не стыдно в этом признаться. Но…

– Нельзя ли подождать до завтра? – спросил Вильям.

– Нет, – ответил Раймонд. – Потому что… потому что, если я… Нет. Вы должны выслушать меня сейчас, поскольку должны сказать, как мне быть.

– О чем это? – Вильям почувствовал, что весь дрожит от усталости и холода. Он не ощущал его, обходя стены, не то что теперь, стоя без движения. – Пойдем. По крайней мере посидим у огня в моей комнате.

Раймонд был рад короткой передышке и теперь растягивал ее, закрывая ставни на окнах, зажигая свечи, поддерживая огонь в камине. Пока он собирался с мыслями, в дверях показалась Элизабет. Посмотрев на нее, Раймонд вдруг понял, откуда Элис черпает свои силы. Глаза Элизабет широко раскрылись от испуга, но лицо оставалось спокойным, а голос ровным.

– Мне разбудить Элис и других женщин?

– Нет, любовь моя. Возвращайся в кровать. Сегодня нам ничто не угрожает.

Взгляды их встретились, и Раймонд отвел глаза: столько интимного было в этом взгляде. Как они любят друг друга, как близки их души! Хотя Элизабет и знала, что именно ее присутствие здесь поставило их перед угрозой нападения, выражение ее лица совсем не говорило о том, что она собирается оправдываться. На лице Вильяма было написано, что он ни в чем и не винит ее, не собирается сказать: «Я делаю это, бросаю все ради тебя». Они были только счастливы быть вдвоем столько, сколько угодно их судьбе.

Перед тем как отвести глаза, Раймонд уловил на лице Вильяма тень беспокойства. Элизабет вернулась в спальню. Раймонд понял вдруг, какими драгоценными казались им эти последние часы покоя, но сообщение, которое он намеревался сделать, могло подарить им целую жизнь, а не эти несколько часов.

– Как непросто это для меня! – сказал он хрипло. – Могу сказать вам откровенно, что я – старший сын и наследник Альфонса, графа д'Экса, внебрачного сына Раймонда Беранже, графа Прованского, и, значит, я – племянник, хотя и не по прямой линии, королевы Элеоноры.

Долгое время Вильям не двигался и не произнес ни слова. Первое, что он подумал, – уж не повредился ли рассудок Раймонда перед надвигающейся опасностью, но на смуглом лице и в блестящих глазах, в которые он смотрел, не было страха. Только решимость в крепко сжатых губах и застывших скулах, печально нахмуренные брови. «Нет, – подумал Вильям, – он говорит правду.»

– Тебе следовало сказать мне об этом раньше, – наконец заговорил он, – нечестно было позволять Элис полюбить тебя, когда ты должен был понимать…

– Это не имеет никакого отношения к Элис. Я женюсь на ней, даже если от этого будет зависеть моя жизнь, – решительно сказал Раймонд. – Когда мы будем в безопасности, я попрошу ее руки должным образом и вы сможете сказать все, что думаете обо мне. Заранее согласен с любыми условиями, которые вы предложите мне как условия нашего брака, но…

– Но для этого ты должен жить. Понимаю. Я понимаю также, что племяннику королевы, не важно, по какой линии, нет смысла погибать в какой-то маленькой крепости.

Лицо Раймонда побагровело, когда он уловил саркастические нотки в голосе сэра Вильяма, но тот вдруг умолк и покачал головой.

– Какая ерунда! – воскликнул Вильям. – Я говорю, как истеричная женщина! Ты рисковал своей жизнью ради меня в Уэльсе более чем убедительно. Подумай о королевском благоволении, которое получил бы Моджер, верни он тебя невредимым твоей тетке. Выходит, ты не прячешься за спинами других. – Он бросил на Раймонда еще один, теперь уже несколько сердитый взгляд. – Раймонд, если ты поднял меня и мою Элизабет с постели только для того, чтобы очистить свою совесть, я прикончу тебя здесь и сейчас же… несмотря на мое любопытство.

– Нет, сэр, – серьезно ответил Раймонд, не смея улыбнуться в ответ. – Когда я сказал, что вы должны объяснить мне, что делать, имелось в виду следующее. Возможно, мне известен путь к нашему спасению, хотя я и не уверен, как использовать его с наибольшей пользой. Я готов остаться и драться на стенах и не боюсь этого. Но если я пойду к королю, сможет ли он остановить сэра Моджера?

– Не знаю, – сказал Вильям. – Король может не пожелать пойти против того, кто снабдил Моджера людьми, а просто скажет, что не его дело вмешиваться в местные распри, и будет прав. Даже если король и отдаст приказ, я не уверен, что Моджер подчинится ему.

– Я смогу убедить дядю выслать предписание независимо от того, чьи люди пришли сюда, – заверил Вильяма Раймонд с юношеской самоуверенностью. – И это второй вопрос, на который я хотел бы знать ответ.

– Я не могу ответить на него, – сказал Вильям. – Это будет зависеть от состояния осады на тот момент, когда сюда дойдет приказ короля. Если нам удастся отбросить Моджера с потерями для него, он, возможно, подчинится и попросит защиты у Церкви, возбудив иск об обольщении его жены и прочих вещах. Если же ему будет сопутствовать успех, он пропустит королевский приказ мимо ушей, захватит крепость, а потом смиренно попросит прощения у короля. Ему ведь не известно, что Ричард будет охотиться за ним. Я никогда не говорил ему, что Ричард – мой друг.

Вильям не сказал всего, что думал. Он все еще не понимал, зачем Генрих прислал к нему Раймонда. Словно прочитав его мысли, Раймонд снова покраснел.

– Элис знает, – сказал он.

Это дало Вильяму повод посмеяться над своей забывчивостью. Личные отношения для молодых гораздо важнее, чем вопросы большой политики.

– Я хотел вам рассказать, – с живостью продолжал Раймонд, – но они оба, она и Мартин, посоветовали мне подождать.

– Почему? – спросил Вильям, изумленный настолько, что даже забыл на время о присутствии врага, осаждающего его крепость.

– Они боялись, что вы откажете мне и, быть может, отошлете меня до того, как ваши раны заживут. Но если возникнет какая-либо опасность, вы…

Вильям тяжело вздохнул. Его любящая дочь и управляющий опять оберегали его от самого себя. Что ж, прекрасно, но почему они прежде всего держали в секрете титул Раймонда? Этот вопрос снова заставил Раймонда покраснеть. Он понял, что не осмелится сказать правду, но и не сможет солгать сэру Вильяму.

– Я расскажу вам о своей роли в этом, сэр. Есть еще одна… правда, мне очень стыдно признаться в своем участии в этом, но я очень прошу вас не настаивать на знании правды. Это не принесет вам пользы, а может быть, даже и расстроит. Элис знает.

– Так, значит, Элис это не расстраивает, а меня расстроит?

– У женщин нет понятия о долге, – сказал Раймонд.

Теперь все ясно. Губы Вильяма сжались. Раймонд прибыл с какой-то целью, которая могла быть и оскорбительной для Вильяма, причем настолько, что вынудила бы его защищаться. Но Раймонд послан королем. Тот, возможно, знает, что Раймонд жив. Должно быть, Ричард много говорил о нем. Волна гнева пробежала по жилам Вильяма. Бесполезно и опасно гневаться на короля, хотя на его посланника… Он поднял глаза на Раймонда, который нанес ему такое оскорбление, и они помрачнели.

– Элис, значит, не считает это окорблением? – низким голосом холодно спросил Вильям.

Он не мог решить, что его возмущало в первую очередь – обман Раймонда или настолько сильная любовь его дочери к этому обманщику, что она не считалась с бесчестьем отца.

Лицо Раймонда побледнело, он тяжело задышал.

– Не… как трудно…

Раймонд вспомнил, как вытирала Элис свою руку, коснувшуюся его… словно он был весь в грязи или прокаженный. Что она тогда наговорила… На лбу Раймонда показались капельки пота.

Выражение глубокого горя на лице Раймонда смягчило Вильяма. Конечно, узнав об участии короля в этом деле, Элис согласилась сохранить тайну Раймонда. И не ради этого обманщика, думал Вильям, а ради него самого. Понятно, почему она запросила столь высокую цену. Весьма не похоже, что Раймонд снова будет таким же беспечным. Посмотреть на него, так Элис, видно, основательно промыла ему мозги. Вильям усмехнулся. Первоначальная обида улеглась; он понимал, что лживость не свойственна Раймонду, не то что всем этим так называемым «сэрам» в Уэльсе.

Теперь, когда гнев прошел, Вильям уже не хотел знать, каким образом здесь замешан король, но в вопросе о том, как удалось Генриху заманить Раймонда в один из своих опрометчивых планов, любопытство в нем боролось с осторожностью. И как это бывает со всеми, от нищего бродяги до владельца замка, победило любопытство.

– Можешь ли ты рассказать о своей роли покороче? – спросил Вильям, пытаясь не выдать своего нетерпения.

Когда Вильям усмехнулся, у Раймонда отлегло от сердца. Теперь он понимал своего будущего тестя достаточно хорошо. Вильям больше не попытается выяснить, каковы были намерения короля; он не только не будет спрашивать об этом Раймонда, но и Элис не разрешит, даже если она захочет. Раймонд понял также: сейчас не время обсуждать ситуацию в его семье и что заставило бежать из нее. Однако ему надо было найти подходящий ответ на вопрос сэра Вильяма. Лукавые искорки мелькнули в его светлых глазах.

– Моя мать так и не дала бы мне стать мужчиной, и я оставил дом, не намекнув даже, куда отправлюсь. Король Генрих прислал меня сюда, поскольку полагал маловероятным, что отсюда вести обо мне дойдут до Экса. Кроме того, он думал, что я получу удовольствие от войны в Уэльсе. Этого достаточно, сэр?

Они молчали некоторое время. Вильям боролся с собой. Он чувствовал бы себя гораздо лучше, если бы Раймонд сказал, что все это объяснить слишком сложно. Ведь теперь ему просто не за что зацепиться. Он думал раскусить Раймонда, а этот хитрец подсунул ему орешек не по зубам.

– Ты… – начал говорить Вильям, не имея понятия, как закончить фразу. Но вдруг его осенило, и на лице засияла счастливая улыбка. – Ты получишь все, что заслужил, если все мы выйдем отсюда с неподпаленными шкурами, и женишься на Элис. Она покажет тебе, как играть словами.

Раймонда охватило некоторое сомнение, предчувствие, что его брак с Элис не будет устлан розами. Однако он был слишком влюблен, чтобы проанализировать эту мысль до конца.

– Я научусь всему, чему она будет меня учить, – сказал он твердо, как и подобает влюбленному.

Вильям расхохотался. Он вполне отомщен за столь краткую версию Раймонда о причинах своего прибытия сюда.

– Но вы должны все же сказать мне, – заговорил опять Раймонд, не обращая внимания на смех Вильяма, – что лучше: остаться мне здесь или же попытаться добраться до моего дяди.

Смех прекратился. Вильям резко выпрямился:

– Я не могу сказать тебе это. Могу только уверить тебя, что, уйдешь ты или останешься, Элис будет в безопасности.

Он уже повернулся, чтобы уйти, но был так слаб и медлителен, что Раймонд успел схватить его за руку.

– Сэр Вильям, ради Бога, скажите, что лучше для вас?!

– Не могу! – закричал Вильям. – Ты похож на жреца-язычника, который спрашивает мать, кого из своих детей она согласна видеть на жертвенном алтаре.

– Что? – прошептал Раймонд, потрясенный как неожиданной переменой в настроении Вильяма, так и услышанным.

Жилы выступили на шее Вильяма, пока он приходил в себя. Во время разговора о намерении Раймонда, полушутливых взаимных уколов по поводу Элис что-то заставляло Вильяма по-иному взглянуть на известные ему наиболее существенные факты.

– Ты просишь меня, – уже спокойно сказал он, – отпустить тебя, что может стоить тебе жизни, если попадешься к ним, твоего, а следовательно, и счастья Элис только ради спасения Элизабет. Если ты останешься, Мод-жер не тронет и волоска на твоей голове. Он пошлет тебя к королю, а там ты сможешь препятствовать его попыткам заставить Элис выйти за него замуж. Но, если я велю тебе остаться, а крепость падет, Элизабет обязательно погибнет.

– Милорд, – сказал Раймонд. Он подошел ближе и взял Вильяма за руки. – Мой дорогой господин, от усталости вы начинаете выдумывать всякие фантазии. Покидая Марлоу, я не подвергаю себя большему риску. Даже если меня поймают, то отведут к сэру Моджеру для допроса. И я расскажу ему ту же историю, какую он услышал бы, если бы меня схватили в крепости.

Глаза Вильяма затуманились, и он обеими руками потер их.

– Все верно, – пробормотал он, понимая, что уступает без борьбы. – Все правильно. Бог знает, что было бы с тобой, если бы ты дрался на стенах, ранят тебя или убьют. Люди сначала берут крепость и потом только задают вопросы. Да, конечно, будет лучше, если ты уйдешь. Боже! Зачем я так глупо теряю время за всеми этими разговорами?! Ты должен уходить сразу, как будешь готов. Позволь мне подумать, куда тебе лучше направиться.

– Я уже подумал об этом, – сказал Раймонд, – я возьму лодку. Если доберусь до середины реки, поплыву по течению, пока не миную границы лагеря. Затем куплю лошадь либо найму гребца, что быстрее будет. Однако, сэр, вы потеряете надежного защитника на стенах… и, боюсь, вы не можете позволить себе это.

Не ответив, Вильям подошел к сундуку, достал оттуда металлическую шкатулку и открыл ее. Затем стал отсчитывать серебро и медь. Раймонд смутился и запротестовал. Вильям посмотрел на него с удивлением:

– Разве деньги мешают дружбе? Ты хорошо и честно служил мне. Я обязан заплатить тебе независимо от того, нуждаешься ты или нет. Я плачу ренту Ричарду, что не мешает нам любить друг друга. Так почему же я не могу заплатить тебе?

Раймонд от смущения переминался с ноги на ногу. Замечания Вильяма были неоспоримыми, но все же казалось неуместным брать плату за службу от человека, который, как надеялся Раймонд, станет его тестем. Заметив эти движения ног молодого человека, Вильям улыбнулся и перестал считать деньги. Не лишенный чуткости, он догадался: что хорошо для однолеток, как они с Ричардом, совсем не подходит в отношениях между отцом и сыном. Он сгреб все монеты в кучу, отобрал из нее полную горсть меди, чуть поменьше серебра и добавил к ним две золотые монеты.

– Вижу, мои доводы не понравились тебе. Хорошо. Но как твой господин я обеспечу твои нужды – тебе понадобятся деньги, чтобы побыстрее добраться до Лондона. Не знаю, там ли Генрих, но кто-нибудь из казначейства будет знать, где он.

Вручив Раймонду деньги и посоветовав, как лучше припрятать их, чтобы не искушать грабителей, Вильям задумался: был ли он когда-либо несправедлив или недобр к Ричарду? Была ли удовлетворена его гордость унижением Ричарда? Имеет ли он право умалять доброту и великодушие друга, молча запрещая ему выказывать знаки преданной любви? Только не сейчас, решил Вильям, отгоняя от себя мучившие его вопросы. Сейчас нужно дожить до встречи с Ричардом. Потом будет время подумать, причинил ли он зло другу, и искупить его.

– Ты хочешь попрощаться с Элис? – спросил Вильям.

– Конечно! – сказал, не подумав, Раймонд и, прежде чем Вильям успел пошевелиться, схватил его за руку: – Нет.

Хозяин Марлоу молчал, вглядываясь в лицо Раймонда.

– Она не станет докучать тебе слезами и просьбами, – сказал он после паузы.

– Я знаю это.

В голосе Раймонда слышалось такое негодование, что Вильям не удержался от улыбки: разумеется, Раймонд считает Элис совершенством.

– Я не за себя волнуюсь, а за нее, – уже более спокойно сказал Раймонд. – Возможно, ей будет легче, если я уеду не простившись?

– Я не женщина. Не знаю. Могу спросить Элизабет, – предложил Вильям.

– Да, спросите, – с признательностью согласился Раймонд. Ему очень хотелось еще раз увидеть Элис, даже если она и не позволит прикоснуться к себе. Возможно, леди Элизабет разволнуется и ничего толком не посоветует… хотя леди Элизабет почти столь же замечательная женщина, как Элис. Словно подтверждая эту мысль, Элизабет пробежала мимо него, очевидно, с намерением позвать Элис. Получив то, чего желал, Раймонд уже не был уверен, хочет ли он этого. Что он ей скажет? Поймет ли она необходимость того, что он делает, или посчитает его дезертиром, покидающим Марлоу в тяжелую минуту?

Вильям ушел, затем вновь вернулся через несколько минут и начал что-то говорить о Мартине и гребцах. Но Раймонд не слушал его. Он вдруг увидел, в каком беспорядке его одежда: штаны болтаются и не подвязаны, шнурки туники развязались и проступают сквозь незастегнутую кольчугу. Когда Элис вошла в комнату, он все еще копошился со всеми этими шнурками, одни завязывая, а другие просто пытаясь спрятать. Ее лицо было очень бледным, глаза неестественно большими и блестящими.

– Вильям, – сказала Элизабет, войдя вслед за Элис, – тебе надо поговорить с людьми, которые уходят.

– Да, – согласился он, улыбаясь, и обвил ее талию рукой.

Не могла же тактичная Элизабет сказать: «Оставим бедняжек одних» Вильям и сам хотел проследить за последними приготовлениями и убедиться, что полусонные люди не забыли чего-нибудь.

– Ты оделся не совсем хорошо, – прошептала Элис. – Позволь мне помочь тебе.

– Твой отец сделал выбор, – сказал Раймонд. – Он счел более необходимым, чтобы я отправился к дяде и добился от него приказа, который обуздает сэра Моджера, затем…

Она подошла к нему вплотную и притянула его голову для поцелуя.

– Ты думаешь, я смогла бы любить тебя, если бы не понимала всего без объяснений? – Сказав это, Элис вздохнула. – Позволь мне застегнуть твои подвязки, любимый. Тебе нельзя идти… – Ее голос задрожал, она выдержала паузу и добавила более твердо: – …в штанах со складками на лодыжках. Бог знает, как отнесется ко всему король, когда узнает… Нет! Он не должен ничего узнать!

Элис уже собралась пошутить, как пострадает ее репутация хозяйки дома, если Раймонд будет выглядеть этаким пугалом, но вдруг подумала: скажи Раймонд Генриху, что хочет жениться на ней, король, возможно, и пальцем не пошевельнет, чтобы помочь им. Скорее он предпочтет увидеть их всех убитыми и погребенными, а не своего племянника, вступившего в неравный брак.

– Что? – спросил Раймонд. – О чем не узнать? Я должен буду рассказать…

– Рассказывай все, что хочешь, но только не обо мне. Не упоминай меня и не говори о своем намерении жениться на мне. Представь, что меня нет, что у моего отца нет дочери.

– Но почему? – спросил Раймонд, сильно покраснев. – Только не говори, что король Генрих имел виды на тебя. Не могу…

– Нет, нет! – закричала Элис в ужасе. – Клянусь, король никогда не смотрел на меня, а если и смотрел, то не соблаговолив узнать, кто я такая!

– Тогда почему? Я же не стыжусь тебя! И какое дело Генриху, на ком я женюсь! Меня не заботит, если кто-то…

Раймонд получил еще один поцелуй за свою страстную речь, к тому же это был наиболее действенный способ заставить его замолчать.

– Все верно, – согласилась Элис, понимая, что было бы бесполезным и опасным объяснять, почему она так сказала. – Но помни: папа еще не дал согласие. Сообщить королю, что все окончательно решено, использовать это, чтобы ускорить его решение… это может выглядеть впоследствии как попытка вынудить папу дать согласие на брак. Папе это не понравится. Кроме того, есть еще кое-что. Не могли же король с королевой знать, что ты окажешься таким дураком и влюбишься в чадо какого-то бедного рыцаря! К тому же за чужой проступок они наслушаются упреков от твоих отца и матери.

– Ничего дурацкого в этом нет, – обиделся Раймонд. – Нет ничего дурацкого в том, чтобы влюбиться в самую прекрасную женщину в мире.

Элис сжала ладонями его лицо.

– За тебя говорит любовь. Другим может и не показаться, что я так уж прекрасна. В любом случае, еще не узнав меня, твои родители будут плохо думать обо мне, если прослышат о твоих намерениях от короля или королевы. Пожалуйста, Раймонд, не упоминай обо мне! Как только мы будем в безопасности и папа договорится с тобой обо всем, мы сможем всем все рассказать.

– Ты права. Королева напишет моей матери, как только отыщет перо и пергамент… и не важно, будет она хвалить или ругать тебя. Поскольку Элеонора напишет эту новость, а не я, моя мать придет в отчаяние… и сразу настроит отца против меня. О, ты права, любовь моя! Мне хватит дел и без писания долгих писем-объяснений. Лучше держать язык за зубами.

Его руки потянулись к ней, и она, попав в его объятия, подняла лицо для поцелуя, через мгновение вырвалась и поспешила в спальню отца. Раймонд все еще ощущал вкус ее соленых слез и сладостных губ. Он трепетал оттого, что она будет оплакивать его отъезд, как не оплакивала бы и отъезд отца, но ужасала мысль о бурном прощании. Раймонд не успел еще решить, надо ли ему идти за Элис, чтобы успокоить. Она появилась опять с парой подвязок в руках, совершенно спокойная на вид, но с бледным лицом.

– Подтяни эти штаны, – сказала она.

Раймонд повиновался, Элис закрепила подвязки, зашнуровала его и выпрямилась. Никаких слез и улыбка – немного напряженная и едва заметная, но улыбка. Она зашнуровала ему тунику, более удобно закрепила кольчугу и в последний раз растворилась в объятиях.

– Не нужно бояться за меня, – прошептал он. – Я более ценен для сэра Моджера живым, а не мертвым.

Когда он объяснил свой план, улыбка Элис стала более отчетливой, хотя она и понимала, что, если лодку заметят и опрокинут, Раймонду не удастся отделаться пленом. Если он будет вооружен, то камнем пойдет на дно. Приглушенный кашель за дверью заставил ее отойти от Раймонда, но руки его она не отпустила.

– Тебе тоже не нужно бояться за меня, – заверила Элис. – Никто другой, кроме тебя, не получит меня. Обри не будет принуждать меня против моей воли… мы с ним слишком хорошие друзья для этого. А если Моджер думает, убив Элизабет, заполучить меня… что ж, обнаженный мужчина подойдет к брачному ложу и будет убит чем-нибудь, хотя бы маленьким столовым ножом, в горло… вот сюда… – Она коснулась шеи Раймонда.

Раймонд любил Элис, но, оказывается, не слишком хорошо ее знал. Он нежно улыбнулся, поскольку был уверен, что доберется до короля, убедит его, вовремя вернется назад и спасет Марлоу. Он был молод.

Стоявший в дверном проеме Мартин шумно вздохнул. Он тоже любил Элис, но знал ее очень хорошо. И потому не сомневался ни на минуту, что при необходимости она напустит на себя смирение и покорность, но, войди к ней нагой мужчина, она убьет его. Мартин прислонился к дверному косяку, чтобы унять дрожь. Он был стар. Он не верил, что Раймонд убедит короля и вернется вовремя, чтобы остановить Моджера. Элис, отрада его сердца, еще ребенком целовавшая его безобразное лицо и выходившая его, больного, как родная дочь, будет проклята за смертный грех убийства!

– На пристани все в порядке, – сказал он. – Лодка и все необходимое уже готовы.

Сквозь неплотный туман раннего утра Вильям смотрел на суету в лагере Моджера. После двух дней наблюдения он выяснил, что у Моджера людей меньше, чем требуется для взятия крепости, но больше, чем он ожидал. Памятуя о бестолковости Моджера как военачальника в Уэльсе, Вильям решился на оборону крепости. Люди Моджера едва ли были лучше, чем ее защитники, а беспорядочные, порой и совершенно бесцельные их поступки явно указывали на слабое руководство ими. Вильям бросил взгляд вправо и влево вдоль стены. То, что он увидел, не принесло ему облегчения. Все необходимое для сопротивления врагу было готово, но вот люди…

Глава 23

Совсем не болваны или трусы, во всяком случае большинство из них, но они слишком мало умеют. Будь живы Говард и сэр Петер, будь здесь Раймонд, Марлоу не пал бы, несмотря на малочисленность и неопытность людей. Большинство из них дрались бы отчаянно, получая толковые приказы, воодушевленные смелым примером. Но здесь только он и Диккон, и ни один из них не смог бы наблюдать за происходящим везде и одновременно. Даже если бы он полностью выздоровел…

Не дело предаваться таким мыслям, сказал себе Вильям. Ему уже лучше, гораздо лучше. Он опять посмотрел на стену. Хорошо бы поставить на ней самых опытных из людей, особенно в наиболее опасных точках, которые необходимо охранять. Но он еще не решил, где следует находиться самому: в самом слабом месте или же таком, захват которого наиболее сложен.

Быть может, здесь, возле башни у подъемного моста и опускной решетки? Применения тарана вряд ли можно опасаться. Моджеру потребуется засыпать ров, чтобы использовать таран, и придется слишком торопиться. Моджер, несомненно, захочет взять башню, что значительно облегчит прорыв его сил в крепость с малыми потерями и затруднит отступление обороняющихся. Как раз напротив места, где он стоял, Вильям мог видеть несколько изогнутых опор, предназначенных для перекрытия рва и поддержки приставных лестниц. Взять башню можно было и другим способом. Штурм большими силами в каком-либо одном месте приведет к тому, что защитники захлебнутся. Ведь их так мало.

Наиболее слабое место – там, где кончается ров. На востоке на поверхность выступала огромная твердая скала, часть возвышения, на котором стояла крепость Марлоу. Отсюда Вильям не мог видеть ее, но явственно представлял мысленно. Потребовалось бы много лет, чтобы пробить здесь достаточно глубокий ров, и отцу Вильяма пришлось ограничиться канавой в десять футов глубиной. Количество воды в ней, возможно, и обмануло бы постороннего, но Моджер прекрасно знал Марлоу. И хотя ничто не говорило о том, что он намеревается нанести удар именно здесь, Вильям был уверен, что это всего лишь хитрость. Может быть, ему лучше находиться там, а не у башни?

Единственное светлое пятно в неясном будущем – абсолютная уверенность его, Вильяма, что Раймонд благополучно прошел мимо вражеского лагеря. В то утро, когда молодой рыцарь отправился в путь, Вильям собрал людей и сообщил им, что помощь близка. Им надо выдержать лишь несколько дней. Он совсем не был уверен в том, что говорит, но хотел вселить в них надежду; даже самые опытные латники предпочли бы сдаться, а не терпеть поражение и, возможно, встретиться со смертью.

Вдруг Вильям вздрогнул в тревоге. Люди в лагере прекратили бесцельное хождение и стали собираться в группы. Крики часовых на стенах оповестили, что действия врага полностью изменились. Вильям наблюдал еще секунду-другую, не веря глазам своим. Моджер явно собирался начать штурм немедленно. Вильям же полагал, что для полной готовности ему потребуется еще по крайней мере день или два. Проклиная себя за неосмотрительность, он повернулся и прокричал приказ: всем взять оружие и занять свои места. Внизу голос Диккона повторил его приказ, и двор замка заполнили возбужденные люди. Моджер оказался умнее, чем казался, с горечью подумал Вильям, не догадываясь, что большая часть плана действий Моджера принадлежит капитанам-наемникам. Суетливая возня была только уловкой, чтобы скрыть подготовку атаки. Она скрывала перемещение и вооружение основных сил.

Лучники уже расположились по краю рва, встали на колено и прицелились. Оттуда полетела туча стрел. Вильям закрылся щитом, но большинство стрел пока не долетали до цели. Новобранцы вздрогнули и пригнулись, со страхом глядя в небо, вместо того чтобы следить за подъемом приставных лестниц. Хуже того, стрельба шла только с одной стороны. Горько сознавать свою беспомощность, зная, что лучники со стен могли бы нанести в десять раз больший урон врагу. Имей Вильям сотню лучников, люди Моджера не смогли бы даже приставить лестницы к крепостным стенам. Сотню? У него нет и двадцати, умело владеющих луком. Таких, каких он брал с собой в Уэльс и большинство из которых там и погибли. Несколько его лучников уже начали действовать. То тут, то там со стен слетала одинокая стрела, но ее едва ли можно было рассмотреть в облаке стрел, несущихся навстречу.

Человек, который нес приспособление для перекрытия рва, вдруг вскрикнул и сжал рукой плечо. Другой занял его место так быстро, что тяжелое сооружение даже не качнулось. Остальные выкрикивали издевки и ругательства: одна паршивая стрела не испугает их. Вильям заскрипел зубами, наблюдая, как штурм набирает силу, и сознавая, что не в силах помешать этому. Его люди быстро взбирались на стены. Сэр Вильям вынужден был поворачиваться то в одну, то в другую сторону. Он видел и атакующих, сооружающих переходы через ров, и защитников крепости, торопливо карабкающихся на стены со двора.

Диккон был все еще внизу. Вильям слышал его рычание на тех, кто неторопливо или неохотно действовал. Спешить! Затем из башенной пристройки и сараев стали выбегать' слуги, с ножами, в кожаных кафтанах, то есть те из них, которые сумели найти какие-либо доспехи и оружие. Во всяком случае они могли сталкивать лестницы, сбрасывать камни, опрокидывать котлы с кипящим маслом возле башни на тех, что взбирались на стену.

Вильям вздрогнул, когда стрела ударила ему в плечо, но не пробила кольчуги. Увидев это, люди, занимавшие позиции поблизости, воодушевились и смотрели теперь на атакующих гораздо смелее. Шум слышался теперь в основном снаружи. Соорудив несколько переходов через ров, нападавшие криками подбадривали друг друга и передавали приставные лестницы по цепи, число которых у стен все возрастало. Вильям вытащил меч.

Тишина становилась зловещей. Ему прежде приходилось оборонять крепости. Некоторые люди оставались спокойными вплоть до самой схватки, большинство же неистово кричали и осыпали атакующих проклятиями, но не из презрения к ним, а скорее для поднятия своего духа. Вильям опасался, что у этих бедняг, собранных в городе и на полях, мало обученных, нет и той силы духа, которую можно поднять такими простыми средствами. Что ж, во всяком случае он не упустил из виду это обстоятельство.

Лестница, покачиваясь, медленно поднималась примерно в пятидесяти футах от него по другую сторону от башни. Люди рядом стояли, как загипнотизированные. Вильям бросился к двери в башню и, пробежав через нее, выскочил на смежную стену, выкрикивая ругательства и указания к действию. Поднятые его голосом защитники взялись за дело. Двое из них схватили шесты, которыми надеялись зацепить лестницу и оттолкнуть ее. Трое других сошлись вместе и вытащили мечи. Кто-то в ужасе от того, что видит, кинулся к деревянным ступеням, ведущим вниз, во двор. Острие меча Вильяма коснулось его живота.

– Еще один шаг, и тебя ждет долгая и мучительная смерть. Клянусь, будет лучше, если ты будешь сражаться!

Человек захныкал было, но затем вытащил меч и вернулся назад с видимой готовностью выполнить свой долг. Вильям старался сдерживать дыхание, чтобы не дать повод к новой панике.

– Следите за лестницей! – закричал Вильям.

Ее отбросили, но она снова поднималась. Приказ Вильяма утонул в грохоте ударов: все деревянные лестницы вдруг обрушились на землю, кроме одной в конце стены, упиравшейся в юго-западную башню крепости. Ему ответил хор проклятий и испуганных криков, но Вильям улыбался. Ни один человек не сойдет отныне со стен Марлоу живым иначе, как только через входную башню или по лестнице, охраняемой Гуго и Артуром, многоопытными ветеранами.

– Теперь сражайтесь, или вы умрете! – воскликнул Вильям. В это время Диккон выскочил из башни с группой опытных латников, помогавших ему разбивать лестницы. Вильям похлопал Диккона по плечу, когда они оказались рядом. Начальник стражи усмехнулся, но не убавил шага. Он пошел дальше к восточной стороне крепости руководить людьми в секторе, который Вильям не мог видеть. Латники расположились редкой цепью вдоль стен, Арнольд с Рольфом остались у дверей башни как для ее защиты, так и для пресечения попыток рекрутов спуститься со стены во двор. Вильям через башню вернулся на свою часть стены. Он вовремя предотвратил и эту катастрофу.

Новобранцы действительно были неопытны, но отбирали их из наиболее сообразительных, с надлежащими физическими данными. Они быстро уловили смысл «борьбы» с лестницами, держали оружие наготове и были полны решимости не допустить врага на стены, рассудив, что, находясь на приставной лестнице, тот не может активно защищаться. В определенной степени так оно и было, но от страха и в сумятице они позабыли, что наилучший способ «борьбы» с приставными лестницами – отталкивание их от стен, пока они не стали чрезмерно тяжелыми от поднимающихся по ним людей.

– Шестами! – закричал Вильям. – Олухи царя небесного! Отталкивайте их шестами!

Это побудило к действию половину людей, в то время как другие, разинув рты, только мешали им. Когда и они пришли в себя, одна из лестниц застыла под тяжестью атакующих. Вильям бросился к ней, выкрикивая указания людям с шестами попробовать под другим углом зацепить и откинуть лестницу в сторону. Он сердито выругал их, когда эти попытки оказались бесплодными, но понимал, однако, что это не только их вина. Взяв себя в руки перед схваткой, Вильям направил людей, орудующих шестами, к другой лестнице, которая тоже уже поднималась.

Вильям был готов встретиться с врагом лицом к лицу, если бы не тактические соображения. За три дня чувство крайней беспомощности переполнило его, вызвав такую ярость, которая не поддавалась никакому описанию. Бог знает, надо ли сердиться на Элис и Элизабет, а вымещать свой гнев на этих болванах – значит, еще больше напугать и сделать их еще более бесполезными.

В бойнице показался верх шлема. Вильям облизнул губы, словно пытаясь ощутить вкус крови, которую собрался пролить, и направил меч в едва показавшееся незащищенное лицо. Он добился того, чего желал. Кровь брызнула на стену и на его меч, как только он вонзился в нос и прошел через скулу. Человек даже не вскрикнул, от боли и потрясения он потерял равновесие и рухнул вниз. Следующего так просто взять не удалось. Убежденный, что над ним не более как недоученный молокосос, он поднимался, прикрываясь поднятым щитом, и Вильям не мог достать его сбоку. Однако попасть на стену, не взявшись за нее, было невозможно. Вместо того чтобы бить по щиту, Вильям ждал, пока человек не схватится рукой за зубец стены; затем он отсек ее. Человек вопил и корчился. Вильям снес ему и голову. Дальше вдоль стены дела обстояли по-разному. Лестницы опрокидывали, но с тех, что удерживались, на стены проникали атакующие, пока защищающиеся были заняты в других местах. Теперь Вильям уже понял, что ему не следовало пытаться удержать стены. Он никогда не встречался со столь умно спланированным и мощным штурмом. Одно из двух: либо Моджер в течение многих лет искусно скрывал свои военные знания и опыт, либо ему кто-то очень хорошо помогает в этом.

Вильям тщетно пытался не допустить на свой участок стены врага. Это становилось все более трудным, так как уже вторая лестница была успешно поднята. Он отдавал четкие приказы и инструкции, но вскоре выяснилось, что в них мало толку. В отличие от Гарольда или сэра Петера эти люди не прислушивались к его голосу. Все смешалось: страшный шум, предсмертные крики, вопли радости, лязг и звон мечей, ударявшихся в щиты или, соскользнув, в камень. Люди сражались лучше, чем он ожидал, отчаяние рождало в них отвагу, но и хорошего в этом было мало. Он должен подготовить людей к отходу.

Вильям бросился вперед, столкнув человека, перелезающего на стену, убил еще одного, со спины снеся ему половину головы. Третий подскочил к Вильяму, и он несколько секунд сдерживал натиск, нанося удары в щит, пока один из его людей не заколол врага сзади.

– Держитесь вместе! – кричал он людям. – Вам не удержать их! Держитесь вместе и пробивайтесь за мной!

Он несколько ослабил натиск на людей, атаковавших его, и те воспользовались этим, чтобы передать все его приказы вниз. Все, что он мог сделать теперь, – это расчистить путь к отступлению. Проклиная всех и вся, Вильям повернулся и вновь выругался, увидев, что люди на приставных лестницах оказались проворнее, чем он ожидал. Вражеский латник уже стоял между ним и дверью башни, а еще двое уже наполовину вылезли на стену. Он ударил ближайшего из них в основание шеи щитом и застонал от боли, почувствовав, как открылась рана в плече.

Это начало его конца, понял Вильям, когда к острой боли добавилась теплота сочащейся крови. Потери крови будут усугублять его слабость и усталость, пока, наконец, он уже не сможет управлять своим телом. Сейчас это не имело никакого значения. Вильям тяжело опустил ногу на лицо поваленного им человека и испытал злорадное чувство удовлетворения от хруста костей. Этот уже не встанет, чтобы ударить его в спину. Впрочем, Вильям поставил этот штамп на ходу, нацеливая свой меч на второго человека, показавшегося над стеной.

Уклонившись, тот ударил Вильяма щитом. В другой руке у него не было оружия, потому что он должен был держаться за стену, чтобы не упасть. Вильям слегка отклонился назад и, избежав удара краем щита и рванувшись вперед, пронзил незащищенную грудь врага. Тот инстинктивно подался назад, но позади ничего не было, ничего, кроме пустоты, и нападавший с воплем полетел вниз. Возможно, в какой-то степени он отплатил за себя, когда, отчаянно пытаясь удержаться, сильно ударил Вильяма щитом, еще больше повредив больное плечо рыцаря, но этого он так и не узнал, а вода рва поглотила его.

Человек, находившийся у двери в башню, повернулся и сразу понял, что не сможет проскочить мимо Вильяма, избежав атаки в незащищенную спину. Они обменялись ударами, причем латник скорее защищался, нежели старался поразить Вильяма. Время работало на него. Многие его товарищи уже карабкались вверх и вскоре могли оказаться на стене. Тогда Вильям оказался бы окруженным.

Его осторожность была губительна для рыцаря. Вильяму было ясно, – у него в распоряжении не более двух минут, чтобы разделаться с этим человеком и закрыть своей спиной дверь в башню. Он яростно теснил своего противника вправо, удар за ударом. Увертываясь и уклоняясь, тот старался двигаться влево, все больше влево. Он видел, что Вильям пытается обойти его, чтобы поменяться местами. Пытаясь предотвратить это, он сделал более энергичный выпад, но все еще тянул время и избегал решительных действий, концентрируя все свое внимание на стене и двери в башню. Его более всего волновала правая сторона, поэтому латник оказался не готовым к неожиданному броску Вильяма вперед и мощному прямому удару щитом. Он отступал, уклоняясь от удара мечом, который скорее всего был бы колющим, а не режущим. Его удивило, как легко он поймал этот удар щитом, но только до тех пор, пока Вильям не напряг свою мощную правую руку и, собрав все силы, не перебросил его через край стены. Понимание пришло позже, за секунду до осознания ужаса падения, в конце которого его ждало забытье.

Не успел враг исчезнуть, как Вильям бросился назад, где его ждал новый противник, только что появившийся на стене. Вильям еще не отдышался от только что закончившийся отчаянной схватки, пытаясь отвлечься от боли в плече, и чувствовал, что его руки стали ватными, а меч со щитом словно налились свинцом. В отчаянии он посмотрел вниз и увидел, что ни одна из отступающих групп не может помочь ему.

Эта горькая истина вновь разожгла его ярость от безысходности. Вильям ринулся вперед, забыв о всякой боли и усталости. Неожиданность решила дело: тот, кто сам, казалось, ждал нападения, так изумил своего противника, что смог уже вторым ударом уничтожить его. Но слабость, однако, сказывалась, она подтачивала силы, лишала ловкости. Вильям нагнал еще одного противника и тоже разделался с ним. Теперь некоторое время он мог отдохнуть.

Отстегнув щит от кисти руки, он нащупал рог, висевший на шее. Неловко взял его в руку, – ему мешал локтевой ремень щита. Несколько секунд он размышлял, наблюдая за тем, что происходит под стеной и за ней. Ничего не изменилось, во всяком случае к лучшему. Как горько, горько быть сброшенным со стен своей крепости! А солнце – он не замечал его, пока оно не разогнало прозрачный утренний туман, – солнце все ярче и ярче сияет на металлических кольцах кожаных шлемов рядовых воинов! Если он не протрубит сейчас, у него, быть может, уже не будет другой возможности.

Вильям поднял рог. С чистым и светлым чувством он протрубил: «Отход!» Охота завершилась. Зверь убит – правда, на этот раз убитым зверем оказалась крепость Марлоу.

В тот же день, когда Моджер наконец получил аудиенцию у короля Генриха, два гонца Вильяма нашли Ричарда Корнуолльского в Йорке. Он как раз завершил дела с шотландскими монархом и дворянами и верхом не спеша продвигался к югу, наслаждаясь погодой ранней осени и показывая молодой жене ее новые владения. Удивившись прибытию сразу двух гонцов, Ричард тут же прочел оба письма Вильяма. Одно было написано утром, другое – вечером того же дня. Очевидно, за это время Вильям пересмотрел всю свою жизнь и оценил ее по-новому. Нет, не так, подумал Ричард, сравнивая четкий, спокойный тон утреннего письма с волнующими, страстными словами второго. Прочная стена частной жизни Вильяма дала трещину, обнажив ее бурлящую суть.

Конечно, Ричард и раньше знал кое-что о Элизабет. Он часами выслушивал излияния Вильяма после первых несчастных месяцев его брака с Мэри и старался утешить. Мало-помалу жалобы прекратились. Вполне естественно, начал думать Ричард, Вильям свыкся с Мэри, а его чувство детской любви переросло в равнодушие. Шли годы, и Ричард совсем позабыл о существовании Элизабет. Вильям казался вполне спокойным и не более равнодушным к своей жене, чем большинство мужчин.

Хотя, мысленно оглядываясь назад, Ричард понял, что определенные странности в поведении Вильяма были всегда. Сразу после женитьбы и лет пять спустя Вильям посещал Марлоу весьма редко, а бывая дома, уезжал из него по любому пустячному поводу. Затем совершенно неожиданно все изменилось. Ричард взглянул на второе письмо и кивнул головой. Да, десять лет назад. Эта женщина вернулась в Хьюэрли десять лет назад, и с этого времени Вильям стал проявлять неохоту являться ко двору, идти на войну, в общем делать все то, что заставляло его уезжать из Марлоу.

Так значит, из-за этой женщины… Ричард полагал, что в Вильяме проснулось желание заботиться о своем владении как раз тогда, когда и сам он, Ричард, понял обязанности и ответственность за свои земли и владения в целом. Сейчас вопрос в том, что делать. Как предотвратить худшее? Необходимо добиться развода или аннулирования брака. Это не должно быть слишком сложным. Используя показания любовницы и служанки для утихомиривания мужа, ему придется, быть может, делать упор на «ранее оговоренные условия» или что-то в этом роде. Это, возможно, уже делал когда-то его отец, но не рассказывал ему, что достаточно для аннулирования брака и возврата сыновьям статуса законнорожденных.

Спешная посылка гонца встревожила Ричарда. Тот проделал огромный путь, мчась полтора дня без остановки, только меняя уставших лошадей. И ко всему этому Вильям ни словом не обмолвился об особых причинах такой спешки, хотя ему, безусловно, известно, как медлительна в решениях Церковь. Не имело особого значения, поговорит Ричард с Бонифацием сегодня, а это совершенно невозможно, или на следующей неделе. Как тут не подгоняй, Церкви понадобится несколько месяцев, а может быть, и год, чтобы даровать свое согласие. А прежде всего давление следует оказать на этого… (Ричард снова заглянул в письмо) на этого Моджера.

Моджер – муж! Ричард вдруг вскочил со своего кресла. Какой же он дурак! Вильям считает, что он еще занят устройством дел в Шотландии. Поэтому и не может просить его спешить, но муж не станет безучастно ожидать, пока положение не станет угрожающим. Конечно, он попробует защитить себя. Войной? Едва ли, если только не найдет поддержку. Крепость Марлоу не взять силами одного рыцаря. Тот пойдет искать защиты у Церкви или короля… но у кого именно? Ричард направился к двери своей комнаты. Глупо тратить время, задавая себе подобные вопросы. Если он поедет в Лондон, то сможет поговорить с королем и Церковью одновременно. Ричард подозвал к себе главного оруженосца и сказал, что они отправляются в Лондон завтра утром. Оставалось только объяснить все Санции.

Здесь Ричард опасался некоторых сложностей. С весны, когда он начал хлопотать по делам Генриха, Санция очень редко видела его вплоть до последней недели и решительно заявила, что ей это не по вкусу. Разумеется, Ричарду нравилось, что его молодая жена скучает по нему, но ведь именно она предложила не спеша ехать на юг, останавливаясь на несколько дней то тут, то там, где захотят. Возможно, ей не понравится изменение их планов. Ричард рассказал ей историю Вильяма как можно более убедительно, воздерживаясь от колких замечаний по адресу «этой женщины» и «сирен».

Санция слушала затаив дыхание.

– Двадцать лет? – повторила она. – Вильям действительно любил ее в течение двадцати лет?

– Он так говорит, а я не помню, чтобы Вильям когда-нибудь лгал, – ответил Ричард несколько смущенно, полагая, что Санция начнет сейчас же отпускать шуточки, высмеивая его излишнюю доверчивость.

Вместо этого ее глаза наполнились слезами, и она вздохнула.

– О, совсем как в романах. Окассин был таким же верным и искал свою возлюбленную по всему свету. Хотя, конечно, Вильяму не надо искать Элизабет, он всегда был рядом с ней .. правда, Ричард?

– Всегда или почти всегда, – ответил Ричард и усмехнулся. – Бог знает, что я только не предлагал ему… богатство, титул, все… чтобы удержать его при себе, но единственное, чего он хотел, – это находиться рядом с этим лакомым кусочком. И только когда я приказывал ему отправляться на войну или нуждался в нем, он задерживался у меня на несколько дней. А я-то думал, что он весь охвачен заботами о своих землях. – Ричард расхохотался. – Какого черта, почему он не сказал мне? Думаю, я уничтожил бы этого треклятого мужа, назначив Вильяма своим управляющим.

– Он не мог сказать, – вздохнула Санция, и ее темные глаза мечтательно заблестели. – Это очернило бы имя дамы его сердца. Такое верное сердце никогда не говорит.

– Да.

Ричарду не хотелось говорить ничего, что рассеяло бы сладкие раздумья Санции об условностях романтической любви. Он осознал свою вину. Вильям, конечно, рассказал бы ему, если бы он спросил. Ведь бывали случаи, когда казалось, что Вильяма что-то тяжко гнетет. Он говорил себе, что нехорошо совать свой нос в чужие дела, если Вильям не хочет этого, и все же дело совсем не в том. Ричард понимал, что чрезмерно занят собственными проблемами – своим братом, вассалами, владениями. Он взваливал многие из них на Вильяма и негодовал, когда тот не выдерживал этой ноши. Весной он точно знал, что у Вильяма неприятности, и все-таки вернулся в Уоллингфорд, чтобы провести ночь в постели с Санцией, вместо того чтобы выслушать друга и попробовать помочь.

– Ты ведь не сердишься, что он не сказал тебе? О, Ричард, не сердись! Он не мог… не потому, что он тебе не доверяет… но… но просто это должно было быть тайной!

Ричард улыбнулся ей.

– Нет, любовь моя, я не сержусь… во всяком случае на Вильяма.

– Мы сможем помочь? – спросила Санция и нахмурила брови. – Я знаю, что в романах все кончается плохо, но… но ведь это живые люди. Мне нравится Вильям. Мне не хотелось бы скорбеть над его могилой.

– Санция! – воскликнул Ричард, неожиданно похолодев. – Вильяму не грозит смерть, да и Элизабет тоже, коль скоро она в Марлоу и в безопасности! Конечно, мы предпримем что-нибудь. Именно поэтому я и пришел поговорить с тобой. Мы должны отправиться в Лондон сразу же, как только ты будешь готова к путешествию. Я поговорю с Генрихом и Бонифацием, чтобы знать, можем ли мы устроить развод или аннулирование брака Элизабет так, чтобы ее сыновья не пострадали.

– Да, конечно. – Глаза Санции радостно заблестели. – А я попрошу Элеонору помочь тоже. Иногда она лучше справляется с Генрихом… особенно в делах такого рода…

Ричард рассмеялся и сжал свою жену в объятиях. Санция – само совершенство, отражение всего лучшего в женщине: она была невинной, в меру глуповатой, любящей и по-женски удивительно практичной.

Глава 24

В спешке и в тревоге Раймонду казалось, что все идет из рук вон плохо после того, как он взял руку Элис для прощального пожатия и с пристани ступил в лодку. Путешествие оказалось мучительно долгим кошмаром. Несколько истекших минут казались целым часом, хотя Раймонд прекрасно отдавал себе в этом отчет. Он видел недвижные звезды на небе и слышал звуки, доносившиеся с берега, – приглушенные голоса, звон металла и громыхание телег на неровной дороге. Звуки говорили о том, что они еще не миновали место расположения отрядов Моджера, и убеждали Раймонда двигаться еще быстрее. Ему стало казаться, что вражеский лагерь раскинулся на целые мили, и, стало быть, это тысячи людей, они пришли для войны, быть может, не только с приставными лестницами, но и с башнями. Если такие силы собрались вокруг Марлоу, крепость не выдержит и часа осады.

Когда наконец непрошеный враг остался позади и хранить молчание уже не нужно было, Раймонд приказал гребцам увеличить скорость. Они старались, как могли, но река извивалась и петляла, кроме того, были и другие препятствия, невидимые в темноте. Очень часто они во что-то ударялись, вязли на отмелях и тогда вынуждены были сталкивать лодку вручную, теряя драгоценное время. Когда на горизонте показалось солнце, Раймонд потерял терпение и велел гребцам пристать к берегу.

– Виндзор, милорд, – сказал один из них, указывая пальцем в направлении теченияреки. – Виндзор. Иногда здесь бывает король.

После некоторых колебаний Раймонд согласился. Очевидно, Вильям проинструктировал людей, чтобы те дошли до Виндзора. Ну конечно же. Раймонд вспомнил, что это одна из любимых резиденций Генриха, и Вильям предполагал, что они будут здесь после восхода солнца. Даже если короля нет, кто-нибудь должен был знать, где его можно найти. Кроме того, не составит труда купить в Виндзоре лошадь.

В обоих своих предположениях Раймонд оказался прав. Писарь в замке объяснил: король в Вестминстере, и ожидается, что он пробудет там не менее недели. Раймонд нашел хорошего коня с прекрасной упряжью. Он не стал торговаться, хотя и понимал, что его здорово надувают. Несмотря на столь быстрое выяснение местопребывания короля и покупку лошади, молодой рыцарь не находил себе места от разочарования. Его высокие замыслы рушились: он вбил себе в голову, что король непременно будет в Виндзоре, что позволит ему в тот же день отправиться назад в Марлоу с королевским приказом. Поэтому казалось, что все складывается как нельзя более неудачно: он возвратится слишком поздно, не сможет помочь сэру Вильяму и спасти Элис.

Раймонд выехал немедленно, хотя не спал с прошлой ночи и не ел в течение многих часов. Хозяин постоялого двора в Виндзоре предложил еду столь щедрому покупателю, но кусок не шел тому в горло, и он не стал медлить, как только на спине коня закрепили седло. На бешеной скорости племянник королевы влетел в уже закрывавшиеся на ночь ворота Вестминстера. Его возбуждение, когда он спрашивал, где король, его незамысловатая одежда вызвали у стражников только усмешку. Они уже привыкли иметь дело спростыми провинциальными рыцарями, искренне верящими, что с королем может говорить всякий, кто пожелает. Раймонда передали в руки высокомерного писаря, который всвою очередь передал его другому.

Раймонд сразу понял, что беседа со вторым чванливым болваном не продвинет его ближе к Генриху. Он выразил свой гнев повышенным тоном, и Тибальд из Хьюэрли, только что вставший из-за своего письменного стола во внутренней комнате, чтобы идти с докладом к Генриху, вышел посмотреть, кто это осмеливается поднимать шум в помещении королевских служащих. Высокомерие, с которым он назвал свое имя и должность, вызвало еще большую ярость Раймонда.

– Мне все равно, кто вы! – разбушевался Раймонд. – Я – Раймонд д'Экс, родственник королевы. Мне надо увидеть короля. Сейчас же! Немедленно! Не знаю, какой болван послал меня сюда, в эту свору лысых дураков! Имейте ввиду, что вы лишитесь голов, а не только волос, если не скажите мне, где король!

– Очень много людей хотят видеть короля, – сказал Тибальд. – Здесь как раз то место, где назначаются аудиенции. Наша цель – охранять короля Генриха от назойливых визитеров. Всякая ложь и угрозы…

Его речь прервал боевой клич, и Раймонд, перегнувшись через стол, за которым стоял Тибальд, схватил его за горло. Другие писари возмущенно зашумели, но Раймонд выволок Тибальда из комнаты, встряхивая егона ходу, как терьер встряхивает крысу. Во дворе он ослабил хватку ровно настолько, чтобы Тибальд не потерял сознание.

– В каком здании? – раздражался все более Раймонд. – Выбирай: либо мы оба останемся живы, либо я придушу тебя здесь и поищу другого проводника. Говорю тебе, я – племянник королевы. Если я лгу, у тебя будет возможность отплатить мне.

Племянник! Тибальд вдруг вспомнил, что король упоминал о каком-то племяннике королевы в связи с этим делом сэра Моджера. Пресвятая Мария, неужели Моджер что-то натворил и это разозлило племянника королевы?! Тибальд стал бормотать раболепные извинения, но рука Раймонда стиснула его шею опять. Писарь, крякнув, побежал в направлении личных апартаментов короля. Генрих, сидел, отдыхая, во внутренних апартаментах один; он ждал Тибальда. Он даже голову не повернул, когда писарь сказал:

– Сир…

В следующее мгновение король был явно изумлен внезапным появлением Раймонда, который ворвался в комнату с криком:

– Дядя Генрих, мне нужна помощь!

– Раймонд!

Не успел дядя подняться и заключить его в объятия, как Раймонд опустился на колени и поднял руки в мольбе.

– Боже мой, Раймонд, что случилось?! Что ты натворил? Встань мальчик, перестань стоять на коленях как дурачок.

Генрих встал сам и поднял Раймонда.

– Натворил? Я не сделал ничего плохого! – воскликнул Раймонд. – И сэр Вильям тоже, но тем не менее он в осаде без сил к сопротивлению и погибнет, если вы не поможете ему.

– Опять сэр Вильям, да? – сказал Генрих, и его лицо посуровело. – Ничего не сделал, да? А не держит ли он жену своего соседа у себя в крепости?

– Да, леди Элизабет прибежала под его защиту, ибо муж держал ее как в тюрьме и морил голодом. Сир, этот человек – чудовище. Вы послали меня в Марлоу, чтобы проверить честность сэра Вильяма. Могу вам сказать, что это преданнейший человек во всем королевстве.

– Значит, сэр Вильям почитает меня? – с иронией спросил Генрих. Преувеличение, сделанное Раймондом от явного перевозбуждения, вновь склонило короля на сторону Моджера. Поэтому он и истолковал превратно заявление Раймонда. – Без сомнения, он всем твердит о моей мудрости и доброте!

– Нет, – ответил Раймонд и нервно сглотнул. Он был так возбужден, что не заметил ловушки, куда его загонял Генрих, но перед ним стояла задача, которую он должен решить. Его ответы должны быть максимально правдивыми. – Я не припоминаю, чтобы он когда-либо говорил о вас, разве только однажды, во время визита графа Ричарда…

– Ричард посещал сэра Вильяма? Когда?

– Весной. Он хотел, чтобы сэр Вильям стал начальником снабжения армии, которую он посылал в Уэльс. В тот раз сэр Вильям говорил о вас подобающе… он сказал, что вы выполняете свои обязанности как настоящий король. Сир, я развею все ваши сомнения чуть позже. Клянусь вам, этот человек честен и предан вам. Он не пожалел ни сил, ни людей в Уэльсе и поехал туда с радостью…

– А вернулся с еще большей радостью, заявляя, что смертельно ранен от парочки царапин…

– Царапин?! – Раймонд чуть не лишился дара речи. Он повысил голос, забыв от изумления и негодования с кем говорит. – Он чуть не умер! Я сам перевязывал ему раны.

– Человек, смертельно раненный, не выдержит пути верхом в сотни миль, – оборвал его Генрих.

– Он ехал не верхом, сир. – На это раз Раймонд говорил почтительно. Он вспомнил, в частности, как Вильям выговаривал Ричарду за его отношение к королю, и неожиданно для себя почувствовал симпатию к Ричарду. Но он понимал также, что, сердя Генриха, едва ли достигнет своей цели. – Кроме того, ведь это не решение самого сэра Вильяма покинуть Уэльс, – продолжал он спокойно. – К тому времени он был слишком болен, чтобы в чем-либо отдавать себе отчет. Это решение графа Херфордского. На жизнь сэра Вильяма несколько раз покушались…

– Раймонд, тебя околдовали! Уверяю тебя, этот человек колдун. Все, что он делает, все выглядит порядочным, даже похищение чужой жены.

– Околдовали? – На мгновение Раймонд застыл, вспомнив красоту Элис. Уж не смотрел ли он на отца Элис ее же глазами? Но как мог Генрих узнать об Элис? В конце концов, как он узнал о леди Элизабет? – Сэр Моджер был здесь до меня? – спросил он.

Генрих отвернулся, не ответив. Король не обязан объяснять что-либо другим!

– Сир, умоляю вас выслушать обе стороны! – взмолился Раймонд. – Хотя бы остановите сэра Моджера, пока улики против него не станут явными. Вызовите сэра Вильяма и допросите его сами. Справьтесь у графа Херфордского о его службе в Уэльсе и его ранениях.

Генрих все еще стоял спиной к Раймонду, но при упоминании имени графа повернулся лицом к племяннику своей жены. Теперь он чувствовал себя более уверенно.

– Я уже писал графу… много дней назад. – Это была ложь – прошло всего четыре дня, но Генрих хотел, чтобы Раймонд поверил тому, что он собирался сказать ему вслед за этим. – Я ожидаю ответа от него в любой момент. Когда ответ придет, мне будет легче что-нибудь решить.

– Слава Богу! – воскликнул Раймонд с таким пылом, что Генриху стало не по себе. – Но если вы не остановите сэра Моджера, слишком поздно будет воздавать должное сэру Вильяму. Говорю вам, Марлоу почти без защиты. У нас около пятидесяти опытных латников, я набрал еще сотню человек, пожелавших служить, но они еще не обучены. Сир, умоляю вас, дайте распоряжение, чтобы сэр Моджер попридержал своих людей.

Генриху все больше и больше становилось не по себе. Уверенность Раймонда в том, что граф Херфордский все подтвердит, означала, что сэр Вильям был действительно тяжело ранен и граф отправил его домой. Это означало также, что Моджер лгал. Возможно, он лгал во всем, за исключением похищения своей жены. Короля вдруг охватила тревога. Ричард, должно быть, уже в Лондоне. Брата он еще не видел, но Санция написала Элеоноре, что они на расстоянии однодневного перехода. Когда это было? Вчера? Позавчера? Если Ричард с Раймондом встретятся…

Но выход из этого тупика есть. Из того, как Раймонд выражает свою просьбу, следует: ему не известно, что люди, которыми располагает Моджер, – наемники короля. Все, что от Генриха требуется, это отозвать их и задержать Раймонда и Ричарда в Лондоне, пока отряды не уйдут. Если Моджер лгал ему, он заслуживает быть покинутым. Генрих чувствовал, что имеет право отомстить этому лжецу, который вынудил его быть несправедливым к лучшему другу своего брата. Сэр Моджер должен быть наказан за это преступление! К тому же, если сэр Моджер (а не сэр Вильям!) умрет, он никогда не сможет рассказать, что его люди наняты королем.

– Да, ты прав. Я все сделаю, – сказал Генрих.

– Благодарю вас, дядя, благодарю вас! – воскликнул Раймонд, бросаясь на колени и целуя Генриху руку.

Король улыбнулся и приосанился. Он сделал правильное решение. Раймонд вел себя прекрасно, и Ричард будет доволен. Вне сомнений, подозрения относительно сэра Вильяма навязали ему умышленно. И он поступил весьма мудро, послав Раймонда выяснить правду, вместо того чтобы действовать против сэра Вильяма открыто.

– Не изволите ли вы дать приказ немедленно, чтобы я мог доставить его? – спросил Раймонд.

– Ты доставишь его? Ни за что!

– Но я должен вернуться, должен! – Голос Раймонда срывался от возбуждения.

Поскольку Генрих убедил себя в своей полной невиновности, его уже ничто не тревожило и он мог получше разглядеть Раймонда. Плащ в грязных пятнах, впавшие глаза, зеленоватые тона под смуглой кожей… Молодой рыцарь измучен. Король, у которого действительно было доброе сердце, когда не задета его почти детская гордыня и в нем не закипает злость, обнял Раймонда за плечи.

– Ну… ну же, – успокаивал он Раймонда. – Позволь мне все сделать самому.

– Но почему я не могу вернуться? Я должен знать, что произошло дальше.

– Ты и узнаешь, – спокойно согласился Генрих, понимающий, как он должен поступить и очень довольный собой, – после отдыха. Когда ты в последний раз ел или спал, Раймонд?

– Какое это имеет значение? Со мной все будет в порядке, обещаю. Моя лошадь устала, но если вы одолжите мне другую…

– Раймонд, подумай сам! – рассмеялся Генрих. – Сэр Моджер знает тебя как наемника сэра Вильяма. Если ты приедешь с приказом от меня, поверит ли он тебе? Разве не более вероятно, что он заподозрит обман, уловку? Он вполне может так рассудить – и кто осудит его? – Генрих знал, что говорит неправду. Он представил Моджеру Раймонда как своего племянника, о чем Раймонд не догадывался. – Когда наступление прекратится, ты вернешься туда, – пообещал король.

– Но я не буду знать, придет ли вовремя ваш приказ. Позвольте мне поехать с вашим посланником. Позвольте…

– Нет. Ты похож на мертвеца. Тебе надо поесть и поспать. А потом мы посмотрим. И не спорь со мной, Раймонд, иначе ты заставишь меня думать, что сэр Вильям околдовал тебя. К тому же чем дольше мы спорим с тобой, тем дольше будет готовиться приказ.

Раймонд не нашелся, что ответить, и стоял, покусывая пальцы, когда Генрих подошел к двери и позвал Майкла Беле. Он представил ему Раймонда. Беле не понравилось прибытие некоего родственника королевы, он не помнил даже, что видел Раймонда когда-нибудь. Тем не менее он вежливо поклонился, получив королевский приказ предоставить Раймонду спальню, накормить и одеть его.

– Ступай, – сказал Генрих, подталкивая Раймонда к двери.

– Приказ! – взмолился Раймонд.

– Да-да, – успокоил его король и велел Беле позвать сюда Тибальда.

Едва он произнес имя писаря, его, как молнией, ударило. Именно Тибальд рассказал ему историю с сэром Вильямом и привел сэра Моджера. Какая-то тень мелькнула на лице Генриха, когда вошел писарь после ухода Беле и Раймонда. Генрих до сих пор верил Тибальду, и ему не нравилось, что его мнение о нем оказалось ошибочным.

Увидев хмурое лицо короля, Тибальд тут же решил послать сэра Моджера ко всем чертям и спасать собственную шкуру. У него уже было время все обдумать, и поэтому его объяснения по поводу всего дела были очень гладкими. После того как он повинился, отрекся и извинился, Генрих поздравлял себя с тем, что не поступил как последний дурак: его умный писарь и сам был обманут и, не желая того, обманул короля. Он простил Тибальда, который униженно бормотал извинения. Затем, гордясь своими справедливостью и великодушием, он велел Тибальду послать одного из оруженосцев за Филипппом д'Арси, приготовить все необходимое и его королевскую печать для приказа, предписывающего Моджеру отказаться от осады Марлоу.

Раймонд ждал в приемной, оставаясь глухим ко всем просьбам Беле.

– Оставьте меня, – ворчал он на королевского дворецкого, – я и куска в рот не возьму и буду лежать без сна, пока не увижу сделанным то, что должно быть сделано.

Беле уже устал слушать это. Он выскользнул из комнаты, чтобы сообщить своим друзьям – некий родственник королевы ожидает милости от короля, и, судя по его нервозности, дело тут большой важности. Как обычно, кто-то заскрежетал зубами, а кто-то внимательно разглядывал Раймонда. Тот и не подозревал, какие бурные чувства вызывает в придворных. Затем кто-то из них вспомнил, что Ричард Корнуолльский в Лондоне, в нескольких минутах ходьбы, и сразу помчался за братом короля. Быть может, граф Ричард сможет убедить Генриха не давать излишних обещаний.

Ричард тотчас пришел. Он, правда, намеревался объявиться на следующий день, не желая показывать, что бросился сюда по первому зову короля.

– Вот этот человек, – указал на Раймонда придворный, приведший Ричарда, – племянник королевы.

Ричард бросил быстрый взгляд в том направлении и замер.

– Раймонд! – воскликнул он. – Раймонд д'Экс! Черт побери! Я ведь знал, что где-то видел его прежде.

Раймонд оторвал глаза от двери во внутренние покои короля и закричал от радости.

– Граф Ричард! – Он бросился к нему через комнату, но ему мешала усталость. – Слава Богу, вы пришли! Слава Богу! Марлоу в осаде и не сможет выстоять.

– Что? Но Вильям ни разу…

– На нас еще не напали, когда сэр Вильям писал вам – поспешил сказать Раймонд. – Мы надеялись, что сэр Моджер не сможет найти людей или на это уйдет много времени… а все случилось так быстро. Просто не было времени…

– Что же ты делаешь здесь, если Марлоу в осаде.

– Когда это случилось?

– Отряды прибыли прошлой ночью… кажется, прошлой ночью Я потерял счет времени, милорд. Когда я был там, уже не было никакой возможности их отогнать, и я рассказал сэру Вильяму, что я племянник королевы и…

Потрясенный известием об осаде Марлоу, Ричард совсем забыл, зачем его сюда позвали.

– Что делал племянник королевы, изображая из себя наемного рыцаря? Почему ты лгал Вильяму, мне?

Раймонд покачнулся.

– Это слишком долгая история, – вздохнул он. Глаза Ричарда стали вдруг холодными и оценивающими.

– Это мой брат послал тебя? – спросил он осторожно, вспомнив, что рассказывал ему Вильям. – И послал не для того, чтобы племянник его жены только подучился и занял должность управляющего в маленькой крепости, Биксе не имеющей никакого значения? И я не припомню, что когда-либо упоминал в разговоре с Генрихом нужду Вильяма в рыцаре. Зачем тебя послали в Марлоу?

Раймонд страшно устал, но холод и гнев в голосе Ричарда встревожили его. Если этот гаев падет на него, не страшно, но если он коснется Генриха, это будет катастрофой для всех. Раймонд не любил лгать, но слегка обойти правду ради общего блага не считал чем-то предосудительным.

– Король услышал какую-то лживую историю о сэре Вильяме.. Подождите, милорд! – воскликнул Раймонд, заметив, как губы Ричарда обнажили его зубы в злобной усмешке. – Не ищите зла там, где его нет. Меня послали наблюдать, но наблюдать как за врагами сэра Вильяма, так и за ним самим. Милорд, король не мог позволить, чтобы кто-либо исказил образ любимого вами друга… а также вознамерился причинить ему вред.

– Но зачем тайно? – Ричарду хотелось верить объяснениям Раймонда. В его голосе скорее слышалось любопытство, нежели гнев.

– Как иначе он мог поступить? – спросил Раймонд. – Если бы король сказал вам, что слышал плохое о сэре Вильяме, разве вы не разъярились бы? Вы бы не стали ничего слушать – ни того, что сэр Вильям в чем-то виновен, ни того, что кто-то замышляет дурное против сэра Вильяма. Как и теперь, вы просто отчитали бы брата, раз он верит слухам. И вот у сэра Вильяма появился враг. Когда лживая история не возымела действия, сэр Моджер три или четыре раза пытался убить его в Уэльсе. Не скажу, что именно я спас ему жизнь. Он – сильный человек и уберег себя сам… но я помогал ему по крайней мере, и я не смог бы оказать никакой помощи, если бы король не послал меня к нему.

– Все верно, – согласился Ричард, усмехнувшись. – Я должен был бы перегрызть Генриху горло, чтобы заставить его объясниться. – Он нахмурился. – Но все это не объясняет, почему ты здесь. Ты сказал, Марлоу в осаде?

– Да. Сэр Вильям послал меня, пока удавка не затянулась. Я приехал просить короля запретить штурм крепости, пока не прояснится правда, касающаяся леди Элизабет. Это тоже длинная история… и ужасная.

– Я все знаю. Письмо Вильяма как раз об этом. Но что ты делаешь здесь, в приемной? Генрих отказал тебе в аудиенции?

В темных глазах Ричарда опять появилось нечто угрожающее.

– Нет-нет, – поспешил сказать Раймонд. – Он принял меня сразу, и приказ уже готовится. Я просто не могу есть и спать, как того хочет король. Я не нахожу покоя. Боюсь, крепость Марлоу пала… и если так… – Голос Раймонда дрогнул. – Моджер убьет их.

– Все так плохо?

– У нас не было ничего. Все случилось так быстро. Люди, которых я собрал, – неотесанные чурбаны, а опытные не успели подойти из Бикса… – Раймонд закрыл лицо руками, борясь со слезами. – Она не сможет выдержать! Не сможет!

Похоже, дело очень серьезное. Но Ричард относил нетерпение Раймонда, который был близок к истерике и к потере сознания, на счет его тревоги и усталости. Без сомнения, нападавшие окружили Марлоу, когда крепость была не готова отразить их атаку, но она приспособлена к обороне, а Вильям знает толк в таких делах. К тому же нельзя начинать штурм через пять минут после прибытия осаждающих. Эти все страхи порождены воображением Раймонда. Если приказ Генриха отправят завтра, еще будет время, чтобы остановить нападение.

Ричард тепло посмотрел на обессилевшего молодого человека.

– Ты веришь, что я люблю Вильяма? – спросил он.

– Да, конечно.

– Заверяю тебя, я прослежу, чтобы приказ отправили вовремя, велю своим людям из Уоллингфорда и других ближайших крепостей собраться у Марлоу. Да и сам поеду, чтобы убедиться, что приказ выполнен. Верь мне, никто не причинит вреда Вильяму и кому бы то ни было в Марлоу.

– Но быстрее, как можно быстрее! – умолял Раймонд.

– Этой же ночью я и начну, – пообещал Ричард. Раймонд вздохнул и как-то обмяк. Ричард указал на него Беле и сказал, что Раймонд готов отдохнуть и поесть. Раймонд последовал за изумленным дворецким, не сказав ни слова. Беле и его дружки уже кое-что подслушали из его разговора с Ричардом. Они ошибались, полагая, что оказывают Раймонду милость, по крайней мере сейчас.

Когда Раймонд, пошатываясь, скрылся за дверью, Ричард вошел в кабинет. Тибальд подписывал копию приказа короля, которую сам написал, а Генрих заканчивал инструктировать Филиппппа д'Арси. Губы Ричарда шевельнулись, когда он увидел д'Арси. Он недолюбливал этого человека и не смог бы полюбить. Да и Генриху тот вряд ли нравится. И все же Генрих пользуется его услугами. Ричард с недоверием взял в руки приказ. Но он был в точности таким, какого ждал Раймонд. Ричард почувствовал угрызения совести. Как часто он подозревает Генриха без причины!

– Ты так добр, Генрих, – мягко сказал он, направляясь к брату.

Генрих вздрогнул от удивления. Он так увлекся, негромко объясняя д'Арси, что тому предстояло сделать, что не заметил, как вошел его брат. И теперь, как и всегда, когда Ричард успевал трижды заподозрить Генриха и трижды убедиться в обратном, он сразу же стал искать на лице короля признаки его вины. Но оно было таким, что Ричарду ничего не оставалось, как только порицать себя самого: он видит недоброе там, где есть всего лишь удивление. Граф взял руку Генриха и поцеловал.

– Я так признателен тебе. Ты делаешь для меня то, о чем я даже не просил, хотя и хотел. Спасибо, дорогой брат.

Генрих почувствовал облегчение и радость от того, что Ричард, по-видимому, еще ничего не знает. Он заключил брата в объятия и стал пылко уверять в своем желании всегда угождать ему. Он жестом приказал д'Арси выйти и дожидаться приказа в приемной. Затем усадил Ричарда и осведомился, не хочет ли тот есть или пить.

– Нет, – ответил Ричард, улыбаясь. – Я наконец, отправил этого молодого глупца, Раймонда в постель. Хочу еще раз поблагодарить тебя, Генрих, за все сделанное тобой, за то, что ты так быстро отправляешь этот приказ, и за то, что послал Раймонда в Марлоу.

– Но я… – Генрих был потрясен. Оказывается, Ричарду псе известно, и тем не менее он доволен.

– Ты был совершенно прав, когда послал его, не поставив меня об этом в известность, – продолжал Ричард. – Как полагает Раймонд, я пришел бы в ярость, предполагая худшее, тогда как ты имел в виду… и в самом деле сделал… наилучшее. Иногда я кажусь себе таким умным, что сплошь и рядом оказываюсь дураком.

– Нет-нет, – сказал Генрих брату, – ты очень умен, Ричард, но просто немного спешишь иногда.

Он сиял от гордости и удовлетворения, довольный Ричардом, Раймондом и даже сэром Вильямом. В каком-то смысле он был доволен и сэром Моджером, хотя тот оказался мерзавцем, заслуживавшим кары. Все шло превосходно. И хотя Генрих еще раз встревожился, когда Ричард упомянул о своем намерении собрать армию для проведения в жизнь приказа брата, он заставил себя улыбнуться. Он одобряет этот план, если Ричард считает, что на все уйдет не более недели. Тогда, полагал Генрих, Марлоу очистится от Мод-жера и его отрядов наемников.

Глава 25

Чтобы попасть из Марлоу в Лондон, можно скакать напрямик через всю страну, даже если не знаешь дороги. Обратный путь из Лондона в Марлоу не так-то прост. Поэтому, когда Филип д'Арси двинулся со своим отрядом на рассвете, он знал, что ему следует все время идти вдоль Темзы. Он никогда не был в Марлоу и выбрал самый надежный путь; если он не найдет крепость, то потеряет время и не сможет оказать никакой помощи.

Его отряд продвигался быстро, хотя людей и не подгоняли. Филипп д'Арси знал, что несмотря на все их усилия, они все равно не попадут в Марлоу до ночи, а у него не было намерения достичь лагеря противника после захода солнца. Поэтому, когда какая-то лошадь потеряла подкову, Филипппп сбавил темп, увидев, как отстал всадник. Он разрешил людям отдохнуть, пока не найдут кузницу и не подкуют животное. По его мнению, ничего серьезного не случилось.

Как раз в это время Вильям и протрубил в рог. Люди в крепости услышали его, так как были предупреждены и прислушивались. Элис и Элизабет оставили свои дела и посмотрели друг на друга.

Дел у них было много. Элизабет готовилась ухаживать за ранеными, а Элис – к последней отчаянной попытке защитить крепость. Они боялись, что так и будет, но столь быстрая сдача стен врагу потрясла их. Тем не менее обе сохраняли спокойствие. Элис знала: ей нечего бояться, ее планы сбывались. Элизабет тоже ни о чем не тревожилась. Она будет жить и умрет вместе с Вильямом. Она хотела жить, но не боялась и умереть с ним.

Сигнал вызвал яростный всплеск активности защитников крепости. Огромные деревянные ставни, закрывавшие окна крепости, заперли тяжелыми засовами, бочками из-под воды завалили окованную железом дверь, отрезав зал от наружной лестницы, а с нескольких бочек с маслом, стоявших недалеко от лестничной площадки на пути в башенную пристройку, сняли крышки. Эта лестница, в отличие от каменной, соединявшей этажи башни, была деревянной. Зажгли факелы и закрепили их по обеим сторонам дверного проема; подготовили и запасные факелы.

Эта работа выполнялась теми, кто был покрепче. Пожилые люди толкли лечебные травы, приготовляя лекарственное питье и мази по указаниям Элизабет. Те, кому не по плечу была и эта работа, просто молились. В их числе был и Мартин. Он не настолько ослаб и мог бы заниматься лекарствами для раненых, но не решался из-за боязни, что его сочтут нечистью, способной загрязнить целебные средства и сделать их бесполезными или даже несущими смерть. Мартин отгонял от себя эти мысли, уповая на доброту Господа, однако они не покидали его и грозили целиком завладеть им. При звуках рога Мартин начал заикаться и наконец замолчал.

Несколько минут он оставался на коленях, потом бросил пустой взгляд на людей, суетившихся и готовивших Марлоу к последней попытке выстоять. Он ошибался, думал Мартин. Аббат Мартин и аббат Ансельм оказались не правы. Они старались заставить его поверить и учили, что внешность не отражает душу человека. Всю жизнь он старался поверить в это, искоренить зло из своей души, чтобы предстать перед глазами Господа честным и прекрасным, пусть даже его тело такое безобразное и скрюченное.

Всего лишь несколько недель назад Мартин еще надеялся, что аббаты, спасшие его и относившиеся к нему по-доброму, правы. Аббат Пол, заставивший его уйти, сказал, что не может быть души в таком искривленном теле и только смерть избавит его от мучений. Это душа дьявола и пучина зла. Именно зло в Мартине губительно для аббатства, заявлял аббат, а не его слабость.

Когда Мартин валялся на дороге, умирающий, он все еще хотел знать, правда ли это. Но потом его подобрал сэр Вильям, и жизнь стала наполненной достатком, добротой и любовью. Он почти не думал над жестокими словами аббата Пола, предпочитая верить тому, что Бог обезобразил его, но не покинул и привел одному ему известными путями туда, где он мог стать добродетельным и умереть в покое. Теперь, стоя и наблюдая, как люди готовились умирать, хотя никто из них и не подозревал об этом, Мартин стремился понять, не было ли его спасение и счастливая жизнь в течение многих лет еще одной западней или обманом дьявола?

Не то ли это зло, которое капля за каплей подтачивало Марлоу? Похоже, что так. После стольких лет сопротивления сэр Вильям, его величайший благодетель, впал в грех, совершив прелюбодеяние с женщиной, которую любил так долго и искренне. Маленькая Элис, чистая и безупречная, как золото, отбросила кротость и повиновение, требуемые от женщин, и твердо, с горящими ненавистью глазами заявила, что готова совершить смертельный грех – убийство. А теперь и Марлоу, и все, кто здесь находится, обречены на гибель. Не он ли источник этого опустошения?

Есть ли возможность, спрашивал себя Мартин, искупить то зло, которое он создает? Он знал: Бог сильнее дьявола. Он знал, что не желает зла, даже тем, кого ненавидит, а еще меньше тем, кого любит. Конечно, должна быть какая-то причина, по которой Бог даровал ему возможность появиться на свет, даже если это замысел дьявола. Бог сильнее. Если бы не было такой причины, не было бы и Бога. И все же человек наделен собственной волей, и его долг – найти свой путь в жизни, отыскать ее смысл. Итак, подумал Мартин, инстинктивно отступив в темный угол, где он никому не мешал, он должен узнать, почему появился на свет, не потому ли, что Бог существует, и тут нет никаких сомнений.

Только очень тяжело думать об этом, сознавая свою вину и ненависть к Моджеру, который определенно несет еще большее зло, ибо скрытое зло гораздо страшнее, чем зло обнаженное… Вот где ответ! Его, носителя неприкрытого зла, привели сюда, чтобы избавить мир от зла замаскированного. Все правильно! Все справедливо! Бог милостив!

Теперь Мартину все стало понятным. Он, пятясь вдоль стены, скользнул в комнату сэра Вильяма, взял там охотничий нож, длинный и острый, и спрятал его за пазухой, в складках туники. Затем, снова пятясь боком вдоль стены, он стал приближаться к лестнице, стараясь не обратить на себя внимания и выжидая момент, когда он мог выскользнуть наружу. Окончательно уверившийся в том, что, даже не искупив зло, он понял теперь причину своего проклятия, Мартин почувствовал облегчение и прилив сил.

Если он не уничтожит зло, ряженное в белые одежды Моджера, оно будет продолжать сеять гибель повсюду. Теперь Мартин понял: не он губит Марлоу, но все же что-то тревожило его. Он должен поскорее осознать и исполнить свой долг, однако зло выглядит так благопристойно. Моджер – высокий, белокурый и красивый, всегда готовый улыбаться, и это действует обезоруживающе. Именно Мод-жер погубил Марлоу. Леди Элизабет, такая добрая, почувствовала его злобу под маской благородства и не смогла полюбить своего мужа. Это и звало сэра Вильяма в течение многих лет, подобно песне сирены. Моджер намеревался силой заставить Элис выйти за него замуж, лишив ее тем самым мечты о любви, свойственной женской натуре, и подтолкнув к ненависти и убийству.

Итак, все ясно. Будучи безрассудным, Моджер совершил наконец неприкрытое зло. Бог никого не просит совершать невозможное, разве что святых, поэтому и дал ему, Мартину, возможность понять и соприкоснуться со злом, которое угрожало чистым и непорочным душам тех, кто был в Марлоу.

Наконец все приготовления на лестнице были закончены, и Элис приказала слугам уйти, чтобы освободить проход для отступающих со стены в башню. Мартин быстро, насколько мог, спустился с лестницы. Он скользнул в самый темный угол башенной пристройки и сразу услышал стоны раненых, которые, спотыкаясь, входили в дверь его двора.

Одни из них, ведомые Хьюго, еле дотащившиеся до лестницы, пришли со стороны юго-западной башни. Другие, полагал Мартин, очевидно, спустились с главной башни, которую оборонял сэр Вильям. Отступая, защитники крепости Марлоу держались вместе, стараясь расчистить себе путь, к одной из лестниц. Мартин не мог видеть этого, однако представлял себе, как атакующие переваливаются через стену, а обороняющиеся сдаются или отступают, пытаются одолеть противника, прежде чем скрыться в глубине крепости.

Через относительно тонкие стены башенной пристройки, которая только защищала от непогоды и не предназначалась для оборонительных целей, Мартин мог слышать, как усиливается шум сражения, но не понимал почему. Ему казалось, что по мере того как люди отходят, должен затихать и шум. Однако он не был этим обеспокоен, так как знал: сэр Вильям отступит последним, дав уйти всем своим людям. Потом настанет и его черед. Он уже знал, где укроется.

В усилении шума сражения не было ничего удивительного. Обороняющиеся сходились вместе, образуя все большие и большие группы, кто как мог. При этом атакующие оказались между этими группами, каждая из которых пробивалась с боем к башне или к лестнице. Одни из них сталкивали приставные лестницы, другие тем временем очищали лестницы от нападавших, поливая их горячим маслом или песком или сбрасывая на них камни.

Однако, хотя число таких групп росло, все большая площадь стены оставалась без защиты. Нападавшие хлынули в эти места, не встречая сопротивления, и без дела не стояли. С отчаянной яростью они бросились в атаку, прилагая все усилия, чтобы расчленить группы защитников и прорваться к лестнице и в башню, опередив их. Эти люди почти все были опытными наемниками. Они знали: взятие крепости – как наиболее опасный, так и самый эффективный вид военных действий. Но чтобы Получить реальную добычу, женщин, богатую посуду для еды и питья, драгоценности, деньги и одежду, надо было проникнуть в сердце самой крепости. Если Вильям и его люди смогут сойти со стены и скрыться внутри крепости, понадобится еще один отчаянный победный штурм, чреватый большими потерями.

Вскоре численность людей Моджера на стенах значительно превосходила число ее защитников, многие группы людей Вильяма были повержены. Единственная причина, по которой обороняющиеся не были наголову разбиты сразу же, заключалась в том, что ширина зубчатых стен позволяла находиться на них в одном месте только четырем сражающимся. Если бы их было .больше, они не могли бы двигаться. Поэтому одновременно могли противостоять друг другу не более трех человек с каждой стороны – атакующих и обороняющихся. И все же численное превосходство противника сказывалось, людям Вильяма приходилось уносить много раненых. Людей Моджера, уставших или легко раненных, могли заменить другие; у людей Вильяма такой возможности не было.

Командиры отрядов наемников знали свое дело. Как только стало ясно, что обороняющиеся намереваются отойти в укрытие, лучники получили приказ приготовиться. Защищенные хорошо вооруженными латниками, лучники могли стрелять по защитникам башни и лестницы без опасения поразить своих товарищей. Люди Вильяма вынуждены были наблюдать за полетом стрел. Многие из них пали под ударами мечей из-за того, что в нужный момент их глаза были устремлены в другую сторону.

Сам Вильям, наиболее опытный в таких делах, заставлял себя не смотреть на поток стрел. Еще свежа была память о полученном ударе. Он дрался с силой отчаяния, ловя ртом воздух из-за усталости и потери крови. Его сопротивление заслужило признание даже тех, кто стремился добраться до него. Многие уже не сопротивлялись. Охваченные ужасом, некоторые новобранцы бросили оружие и молили о пощаде.

Вильяму стало казаться, что только он и несколько опытных людей, сражавшихся рядом с ним, и составляют все силы защитников на этой стороне башни.

– Вниз! Вниз! – закричал он, отступая к двери.

Он должен был войти последним, однако люди, видя его медлительность, втолкнули Вильяма в дверь. Тут уж не до гордости, решил Вильям. Он отступил в убежище и встал, опираясь на меч и борясь с желанием послать все к черту, все бросить.

У него почти не было времени, чтобы собраться с силами. Через другую дверь вбегали последние из тех, кто пробился по стенам. Их почти настигали атакующие. Вильям остановил последнего из вбежавших. Он приказал ему взять дверной засов, а когда другие затянут ближайших к ним противников внутрь, сразу захлопнуть дверь и запереть ее на засов. Вильям снова вступил в короткую схватку, убив одного из противников, слишком увлекшегося атакой. Засовы были уже на месте. На тяжелую деревянную дверь обрушился град ударов, сотрясавших даже толстые засовы, но пробить такое препятствие ударом тела было невозможно. Тут нужен был таран.

Этот успех вызвал в Вильяме прилив энергии. Он повернулся в сторону двери и бросил вызов нападавшим, сумевшим проникнуть внутрь. На него пошел один, затем другой, Вильям приготовился к схватке, но обнаружил вдруг за своей спиной Диккона, который что-то кричал о лестнице на другом конце.

– Можешь удержать эту дверь и запереть ее? – спросил Вильям.

Диккон был так забрызган кровью, что Вильям не мог понять, чья она – самого начальника стражи или чужая. Диккон, однако, не колебался и был уверен, что сможет справиться с дверью, чего бы это ему ни стоило. Он бросился к еще открытому проему. Если пала оборона лестницы, ведущей в главную башню, им придется с боем прокладывать себе путь через двор и, вполне возможно, обнаружить, что башенная пристройка уже занята врагом. Что еще хуже, – Элис и Элизабет никогда не закроют вход в крепость, если Вильям останется снаружи, и тогда в нее прорвутся атакующие.

Вильям сбежал вниз по лестнице, стараясь не упасть в спешке. Он заставлял себя держаться на ногах, покрытый потом, сжавший зубы от боли, пока не вышел во двор и не убедился: сражение сюда еще не докатилось. Людям, спешившим к пристройке, он мощным голосом приказал бежать к лестнице. Почти никто из них не обратил на него внимания, все обезумели и онемели от страха, а достигнув безопасного места, замирали там. Поняли его только двое или трое; те, что последовали за ним вниз по ступенькам лестницы, были наиболее опытными из его людей.

Они ушли вовремя, и, опоздай на мгновение, все было бы кончено. Волна атакующих, готовая хлынуть на лестницу, когда исчезло последнее препятствие, встретила новое ожесточенное сопротивление. Последние раненые, ковыляя, спотыкаясь, ползком или на руках своих товарищей, скрылись в пристройке. Минуту или две Вильям и его люди, среди которых теперь был и Диккон, сумели продержаться, не осознавая того, что все, оставшиеся во дворе, убиты или слишком измотаны и не могут даже двигаться. Это были те самые минуты, когда Мартин украдкой протиснулся в дверь и, прижимаясь к стене пристройки, обогнул ее и исчез в северо-восточной части крепости.

Никто и не заметил одинокую согнутую фигуру в темном одеянии. Если один или два человека и видели его, то не обратили внимания, приняв за раненого. Удаляющийся силуэт на мгновение замер во мраке между пристройкой и северо-западной башней, обогнул ее и бросился к низкому каменному сарайчику, пристроенному к стене. Кроме яростных криков сражающихся на лестнице, теперь Мартин мог и видеть, как группа людей с Вильямом во главе вдруг перестала сражаться и, выбившись из сил, отступила в пристройку.

Все его внимание было сосредоточено на состязании в скорости окровавленного Вильяма, его измотанных людей и атакующих, преследовавших их по пятам в надежде схватить владельца крепости и потом использовать это, чтобы заставить сдаться тех, кто еще оставался внутри нее. Они знали, кого преследуют, как зверя. Вильям был единственным человеком, на ком была кольчуга, а девиз на его щите не оставлял никаких сомнений. Во дворе крепости еще оставались и защитники, спустившиеся со стен по веревкам, когда обнаружили, что двери в башню уже закрыты.

Все старания обороняющихся были тщетны. Последние из них, прилагая нечеловеческие усилия, поднимались вверх по лестнице и вваливались в зал, где их тут же отталкивали со своего пути следующие. Сначала ввалился Вильям, почти ничего не осознающий, кроме острой боли в груди, следом за ним – Диккон, последний из всех, в несколько лучшем виде. К счастью, женщины в крепости Марлоу не нуждались ни в чьих распоряжениях.

– Пора! – пронзительно закричала Элис, выдергивая факел из стенного кронштейна.

Мужчины и женщины бросились вперед и навалились на две бочки с маслом, те опрокинулись, расплескивая содержимое вниз по ступеням, а затем покатились вниз, забрызгивая стены, пока не опустели и не остановились. Элис швырнула факел в дальний конец лестницы, схватила другой у стоявшей за ней Элизабет и бросила вслед за первым, затем еще один. Вся лестница превратилась в ревущий ад. Последний факел Элис бросила на площадку перед собой и едва успела отскочить от огня, пока не загорелось ее платье.

Как только она вбежала в помещение, тяжелая дверь за ней тут же закрылась, а массивные засовы легли в широкие железные пазы. За дверью послышались пронзительные вопли предсмертной агонии людей, находившихся на лестнице и в пристройке. Элис закрыла глаза и помолилась за неосмотрительных врагов, чьи крики она слышала, и тех, кто, преследуя по пятам ее отца, забыл о своих раненых, которые были слишком слабы, чтобы подняться по лестнице. Звуки затихли, поглощенные яростным ревом огня. Элис вздохнула. Слишком поздно сожалеть, ничего не остается, как только помолиться за них, кем бы они ни были.

Мартин нашел безопасное место, которое искал. Он глубоко зарылся в кучу затхлого прошлогоднего зерна, навалив его на себя сколько мог, и замер. Какое-то время он слышал возбужденные крики и призывы, затем стоны и громыхание цепей поднимаемой решетки ворот крепости и опускаемого моста. Затем звуки стали почти неразличимыми. Мартин никогда не был в подобной ситуации, однако слышал, как сэр Вильям предупреждал, что захватчики обычно ищут спрятавшихся и проверяют загоны и склады во дворах. Он стиснул немногие оставшиеся зубы в бессильной ярости, сознавая свою беспомощность и неспособность предотвратить разграбление крепости.

Моджер был разъярен не менее, чем Мартин. Но причиной его гнева был не скот или другие продовольственные запасы Марлоу. Его злила неудавшаяся попытка его людей проникнуть в крепость. Он обменялся с подчиненными ему капитанами несколькими крепкими словечками относительно их нерасторопности в тушении пожара, который теперь жадно пожирал пристройку и лестницу – единственный путь в крепость Марлоу.

– Это не радует меня так же, как и вас, – заметил один из капитанов с заметной ноткой презрения в голосе, вызванной тупостью Моджера. – Не думаете ли вы, что мы не желаем заглянуть внутрь крепости? Заверяю вас, люди сделали все возможное. Оборона была отчаянной и хорошо организованной. Этот сэр Вильям знает толк в военных делах. – «Знает больше, чем вы», – говорил взгляд капитана, но с его языка сорвались только слова: – Надеюсь, он больше не преподнесет нам сюрпризов.

– Он не может их преподнести, – угрюмо сказал Моджер, сознавая, что в вину ему капитанами ставится недооценка Вильяма. Он не мог сдержать своего раздражения. – Вы видели, сколько людей у него осталось? Он ничего больше не сможет сделать.

Этот довод не убедил капитана, но успокоил Моджера. И в самом деле, все, что нужно ему, – это покончить с Вильямом и заполучить Элис, а также время на то, чтобы заставить Марлоу пасть. Метательные и штурмовые приспособления Вильяма можно обратить против него же, к ним можно добавить те, что есть в Хьюэрли. Моджер уже хотел было приказать начать их установку на новые позиции, но сдержал свой импульсивный порыв.

Это не поздно будет сделать завтра, а заодно надо начать строить платформу на колесах для тарана, чтобы разбить дверь. Он пообещал людям отдать им крепость на полное разграбление. Пусть почувствуют его готовность разрешить им насладиться плодами победы. Пусть перережут скот Вильяма и устроят пир, пусть напьются пива из чанов в пивоварне. Это должно возбудить их аппетит к лакомому кусочку в крепости – женщинам, с которыми они могут делать что хотят (кроме Элис, конечно; он оставляет ее для себя), к вину в холодных подвалах крепости, к богатой одежде и всему тому, что они пожелают.

Во всеуслышание заявив об этом, не посоветовавшись с капитанами (они только досаждали ему, и им нужно было показать свою власть), Моджер прошелся по двору крепости Он снисходительно кивнул людям, которые уже резали коров, свиней, кур, вытаскивали понравившиеся им овощи из хранилищ. Своим слугам он приказал установить палатку для себя, выбрав для нее место в углу, образованном каменным сараем и стеной, – сюда не могла долететь ни одна стрела, выпущенная из крепости.

Поиски прятавшихся ее защитников велись поверхностно, однако вскоре стало ясно, что скрыться удалось немногим. Захватчики не тревожились, разве что несколько слуг или раненых латников сидело по углам. Они не могли причинить им вреда, так как обычно умирали сами или выползали в поисках пищи и воды, обнаруживая себя. Поэтому проверка убежища Мартина свелась к тому, что его осветили факелом через дверь и оглядели.

Вскоре начался пир. Мартин слышал крики и смех, в которых тонули стоны раненых и умирающих. Он все еще выжидал. Когда свет, проникавший через открытую дверь, стал слабеть, Мартин отважился покинуть свое убежище, держась в тени от стены. В углу, ближайшем к двери, он пригнулся и прислушался.

Долго Мартин не слышал ничего стоящего. Доносившиеся обрывки разговоров ужаснули его: у Мартина никогда не было повода к общению с латниками Вильяма, да и воспитывался он в аббатстве. Довольно часто разговор переходил в спор, и капитан то и дело криком восстанавливал спокойствие. Становилось темно. Мост был поднят, крепостная решетка опущена. Несколько человек оторвали от пира и отправили на стену как стражников. Двор крепости освещали факелы и костры.

По мере того как уменьшалось содержимое чанов с пивом, в свете факелов и костров все чаще мелькали игральные кости и усиливались язвительные споры по поводу расхождения во мнениях относительно выигрышей. Одна из ссор, разыгравшаяся вблизи того места, где скрывался Мартин, переросла в драку, и старый калека даже отпрянул. Раздался громкий голос капитана, но его призывы не возымели никакого действия. Удары следовали один за другим.

– Пропадите вы все пропадом! – взревел Моджер, выходя из палатки. – Мало вам досталось сегодня?! Перестаньте, я говорю!

Он шагнул в полосу света, отбрасываемого костром, и миновав дверь каменного сарая, обрушил удары плашмя мечом на драчунов, пока их друзья из тех, кто потрезвее, не смогли сдержать их и утихомирить.

– Хватит, – сказал Моджер капитану, который подошел тоже. – Я не хочу, чтобы они поубивали друг друга за сокровища, которые еще-не завоевали. Положите конец этому разгулу.

Так как капитаны и сами давно считали, что пора с этим кончать, они делали все, что могли, проклиная потворствование Моджера их людям. Это потребовало некоторого времени, пока наконец факелы не загасили водой, а костры не догорели до конца. Все время, пока восстанавливался порядок, Мартин молился, стоя на коленях, благодарил Бога за то, что Моджер оказался так близко и умолял дать ему силы выполнить задуманное.

В крепости Марлоу, как ни странно, сохранялось почти полное спокойствие. Заперев дверь, выходящую в пылающий лестничный пролет и пристройку, Элизабет и Элис побежали к Вильяму. Он стоял недалеко от них, тяжело дыша и мрачно улыбаясь.

– Хорошо придумано, – заметил он. – Может быть, вам обеим следовало быть со мной на стенах и командовать людьми.

– Ты весь в крови, Вильям, – сказала Элизабет.

– Да, но большей частью это чужая кровь. Я открыл плечо и получил несколько порезов и царапин, которых пока не чувствую и не страдаю от боли.

Он повернулся, взглянул на столпившихся позади него слуг, сохранявших полное спокойствие, и улыбнулся.

, – Первым делом надо немного привести в, себя этих простофиль. Идемте.

Так как люди хотели верить в свое спасение, Вильяму не составляло особого труда убедить их. Марлоу никогда не разоряли, заметил он, а помощь уже в пути. Затем он распорядился позаботиться о раненых, убрать трупы и сказал:

– После того как раненым будет оказана должная помощь, а мертвые будут вынесены, мы поедим. Все получат вино, все, кто хорошо служил мне сегодня.

Люди сразу оживились. Вильям с трудом сошел со скамьи, на которой стоял, произнося речь, и спокойно заметил Элизабет:

– Да, я отдал такой приказ, чтобы они забыли обо всем, пока будут пить вино, ведь пива здесь нет. – Он замолчал, затем вздохнул и добавил: – Я устал. Любовь моя, как-то я сказал, что могу защитить тебя, но…

– Я всем довольна, – ответила она, – и более чем довольна. Должна спросить тебя Вильям: если бы я не прибежала к тебе в страхе и по необходимости, этого никогда не случилось бы?

– Не обольщайся, – сказал Вильям с нежной улыбкой. – Если все, рассказанное тобой о Моджере, правда, ты скорее спасала мне жизнь, а не добавляла заботы. Мне тоже он никогда не нравился… Ты знаешь почему… но за это я винил себя и не мог думать о нем плохо. Поэтому, когда я встал на его пути к завоеванию Элис, он, наверное, решил застать меня врасплох и убить. Или же, если бы я спасся, он нашел бы какой-нибудь повод напасть на Марлоу, будь ты даже нежной к нему, любящей и кроткой, как ягненок.

Элизабет ничего не ответила на это, но почувствовала облегчение. Кроме того, уже с того момента, когда она воскликнула, что верит в их будущее, Элизабет не чувствовала за собой никакой вины и поэтому знала: Вильям прав. Элизабет волновало только, не из-за любви ли к ней он не винит ее в своих потерях и страданиях. Это огорчило бы Элизабет. Любовь, даже такая горячая, как любовь Вильяма, могла бы и не выдержать такое бремя. Теперь она была абсолютно уверена в том, что любовь делает ее не виновной ни в чем, и чувствовала удовлетворение.

– Идем, – тихо сказала она, – я помогу тебе снять доспехи и позабочусь о твоих ранах, любимый. Затем ты сможешь отдохнуть, пока я буду помогать Элис ухаживать за другими ранеными.

Вильям лежал, погружаясь в сон, и чувствовал, как проходит его отчаяние. Теперь, оправившись от потрясения, вызванного неудачей при обороне стен, Вильям начинал думать, что их шансы удержаться не так уж и плохи. Даже если Раймонд и не получит королевского приказа или Моджер не подчинится ему, юноша не будет сидеть сложа руки и лить слезы. Он будет искать Ричарда, и Ричард придет.

На этой приятной мысли Вильям заснул, но через час был разбужен Элис.

– Папа, – сказала она, когда его глаза открылись. – Я не могу найти Мартина.

– Что значит – «не могу найти Мартина»? – раздраженно спросил Вильям, сразу почувствовав боль во всем теле. – Посмотри его в самом укромном углу в часовне. Он всегда там, если не в комнате или зале.

– Папа, я тщательно там все обыскала, до мышиных норок… я даже в них заглядывала. Его нет в крепости.

– Черт бы его побрал! – простонал Вильям, не желая ей верить. – Он наверняка в подвальном складе. Конечно же, он считает, что сейчас у каждого двойные обязанности. Он навлечет на себя беду. Я…

– Его нет там! – воскликнула Элис. – Я сама все обыскала, везде. Говорю тебе, его вообще нет в крепости, если он только…

– Нет в крепости? Но его точно не было и на стене!

– Нет. Он был здесь, когда шло сражение, и молился. Я помню, потому что еще подумала тогда: если Бог и поможет нам, то только благодаря молитве Мартина. Бог должен прислушаться к такой чистой душе, которая очистилась в страданиях. Потом я не вспоминала о нем, пока не пошла попросить у него ключи от винного погреба. Папа, я нашла их в его комнате на столике под распятием, причем рядом с ключами стояла зажженная свеча, и я нашла их без труда – все его ключи были там. – Ее голос дрогнул, и она заплакала.

Единственное, что мог подумать Вильям, – Мартин ушел из крепости, посчитав себя лишним ртом во время осады, не приносящим никакой пользы. Он ничего не сказал Элис. Ему и не надо было говорить. Его глаза говорили за него. Вильям пробормотал несколько бесполезных сейчас утешений.

Более практичная Элис спросила:

– Нет ли здесь потайных мест? Нет ли проходов, которые ты мог и не показать мне, чтобы я там не заблудилась?

Вильям отрицательно покачал головой.

– Только один, да ты знаешь о нем. Это проход к реке.

– Я искала и там. Наружная и внутренняя двери закрыты и заперты на засовы.

– Он мог исчезнуть во время схватки, – догадался Вильям, – в самом ее конце, когда ему стало ясно – стен мы не удержим. Глупо, что он добавляет к нашей беде больше, чем в состоянии отнять его желудок от наших ртов… но любовь делает людей глупыми. Не отчаивайся, Элис. Он невелик ростом и может скрыться там, где обычному человеку это не удастся. Может быть, когда мы выйдем отсюда, мы найдем его невредимым.

А Мартин и в самом деле почувствовал себя в безопасности, когда увидел догорающие костры и уже не слышал голосов захватчиков. Однако кое-какие звуки все еще доносились до него: стоны и рыдания раненых и умирающих, храп пьяных и уставших людей, позвякивание металла о камень, долетавшее со стен, где делали обход стражники. Мартин понимал: эти звуки вполне могут заглушить любой слабый шум, который он может создать; не боялся он также, что стражники заметят его движение, – они наблюдали только за тем, что делалось вне крепости.

Тихо и медленно Мартин добрался до дверного проема и выскользнул наружу. Он задержался ненадолго у большого камня и прислонился к нему, чтобы размять ноги, ослабевшие и трясущиеся от долгого стояния на коленях во время молитвы. Придя в себя, Мартин пробрался между палаткой и сараем, оставаясь незамеченным. Никто не обратил внимания на темную сгорбленную фигуру, сливающуюся с многочисленными тенями. Ободренный удачей, Мартин приподнял полу палатки и вполз внутрь. Ранее он заметил в ней свет, но ведь многие спят ночью и при свете. Но надежда застать Моджера врасплох была напрасной. Как только Мартин оказался в палатке, Моджер повернулся на своем ложе и громко спросил:

– Кто здесь?

– Не кричите, милорд, – прошептал Мартин, – я хочу продать вам кое-какую тайну.

Моджер резко сел, его рука потянулась к мечу, но тут же опустилась. Он различил скрюченный силуэт и сразу узнал в нем калеку-управляющего, слугу Вильяма. Не спросив, как Мартин оказался здесь, Моджер полагал, что эта маленькая вонючая тварь сбежала от своего хозяина, как только почувствовала опасность. Теперь это существо, наверно, желало купить новое покровительство.

– Продать? – повеселел Моджер. – А мне и не нужно покупать. Ты в моих руках, и я могу выжать из тебя все, что захочу. Быстро говори, с чем пришел. Если сообщишь что-нибудь стоящее, я, может быть, оставлю тебя в живых.

– Да-да, – с готовностью согласился Мартин. – Для вас у меня есть хорошие новости. Вы оставите мне жизнь да еще и наградите. Но позвольте мне подойти поближе, милорд. То, что я должен сообщить (он понизил голос до хриплого шепота), не для посторонних ушей.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Моджер, но жестом подозвал Мартина и приготовился слушать.

– Во времена, когда отец моего хозяина служил в Уоллингфорде, ему очень хорошо платили, – намекнул Мартин.

– В Марлоу есть клад? – прошептал Моджер. – Где?

– Разве моя жизнь – цена тому, чтобы узнать, где он, – а также где потайной вход в крепость Марлоу? – Мартин отвратительно захихикал. – Позвольте мне поближе переставить стол со свечей и показать вам то, что вознаградит вас за милосердие и щедрость.

«У этой твари должна быть карта», – подумал Моджер. Неудивительно теперь, почему Вильям никогда не жаловался на нехватку денег. Моджер был возбужден и не задумался над тем, действительно ли Мартин так глуп, что готов показать ему карту, хотя каждый здравомыслящий понял бы: завладев картой можно было добраться до сокровищ и без проводника. Моджер не сомневался: он сможет вырвать карту у старика, но, уступая чувству юмора, позволил калеке передвинуть стол, что далось тому не без труда.

Мартин тщательно установил стол, оказавшийся прямо над коленями Моджера и преградивший тому путь к мечу, затем Мартин перенес свечу и поставил ее на край стола, где она создавала небольшое пятно света. Потом подошел к Моджеру совсем близко, и тот вынужден был повернуть шею, чтобы видеть Мартина. Моджер инстинктивно посмотрел на крошечную полоску света. Должно быть, сюда и положит Мартин то, что хочет показать.

В одно мгновение рука Мартина скользнула за пазуху, он выхватил нож и нанес удар. Хлынула кровь. Моджер взвыл и рванулся, намереваясь схватить напавшего на него, но его держал стол. А Мартин, не отпуская нож, вонзал его все глубже и плакал от ужаса.

В итоге страх Мартина и ярость Моджера, охватившая его при этом нелепом нападении, были убийственными для обоих. Мартин за всю свою жизнь никогда не применял насилия над живым существом, будь то человек или зверь. Он был охвачен ужасом, от содеянного и застыл на месте. Моджер же пришел в такую ярость, что рванулся вперед и еще глубже загнал в себя нож. Затем он забился в руках Мартина, все сильнее и сильнее раздирая себе горло в попытке вытащить нож. Когда ему это удалось, он стал наносить удар за ударом в беспомощное тело калеки, пока жизнь не покинула его.

Глава 26

Раймонд проснулся в Вестминстере на рассвете, примерно через полчаса после отъезда Филиппа д'Арси. Несколько мгновений он лежал, стараясь определить, где находится. Огромная мятая кровать с занавесями тонкой работы напомнила ему Экс. Он не спал в такой кровати с тех пор, как покинул дом. Однако этих мгновений было достаточно, чтобы понять – это не замок Тур-Дюр, и Раймонд окончательно пришел в себя. Затем началась продолжительная внутренняя борьба. Единственное, чего он хотел, – отбыть обратно в Марлоу. Однако король запретил ему ехать, а Раймонд не хотел досаждать королю, который и так делал все возможное.

Он решил было поесть, но пришлось бы терпеть болтовню придворных. Раймонд думал только о Марлоу. Подчиняясь этому стремлению, он отправился к конюшне, где после недолгих поисков нашел купленного им боевого коня. Когда конюх, поспешивший навстречу, спросил, нужно ли седлать лошадь, Раймонд сразу согласился.

Но затем почувствовал, что совершает глупость. Куда он мог отправиться? Единственное место, где он хотел находиться, – Марлоу. Но вдруг вспомнил: неподалеку находится человек, заинтересованный в Марлоу не менее, чем он сам, – Ричард Корнуолльский. Конюх указал ему направление, и Раймонд отправился в путь, не ощущая ничего, кроме нетерпения. Граф уже проснулся и завтракал. Он радушно встретил Раймонда, хотя его дожидалось несколько писарей.

– Я отвлек вас от дел, – сказал юноша.

– Все время только дела, – ответил Ричард с недовольным видом. – Я опять без управляющего. Мои земли столь обширны, что могут оказаться хорошей приманкой для тех, кто жаден и наделен властью. Управляющий – ответственная должность, но она пока вакантна. Ну, да все это вздор. – Он кивнул головой в сторону писарей. – Мне следовало бы обратить внимание на бестолковость составления ведомостей доходов и платежей при посещении владений. Однако Генрих посылал меня то туда, то сюда; я не жалуюсь, ибо это диктовалось необходимостью и правом короля. Но ведь я не могу одновременно быть в нескольких местах сразу. – Он вздохнул. – Ты встречался с леди Элизабет. Не думаешь ли ты… – Он взглянул на Раймонда, который вздрогнул, как ужаленный. – Что случилось?

– Не знаю, – вздохнул Раймонд. – Я так тревожусь. Лорд Ричард, а если Моджер не подчинится приказу короля? Сэр Вильям говорил: если крепость не выдержит штурма и ее вынуждены будут сдать, то Моджер вначале схватит его, а уж потом принесет извинения королю. Но дело здесь не в крепости и не в добре, которое там имеется, – все это можно восстановить. Но вот если Моджер доберется до сэра Вильяма и леди Элизабет, он убьет их. Я это точно знаю.

– Марлоу не падет так быстро, – успокоил его Ричард, и начал объяснять, что развертывание военных действий занимает немало времени.

– Ему не придется тратить время, – заметил Раймонд, и напомнил Ричарду о близости Хьюэрли, а затем описал положение дел.

Когда юноша закончил перечислять все слабые места в обороне крепости, Ричард выглядел таким же обеспокоенным, как он сам.

– У меня нет достаточного числа людей, – пробормотал граф.

– Разве в таком большом городе, как Лондон, не найдется свободных наемных отрядов? – спросил Раймонд. – Если вы, милорд, одолжите мне деньги, чтобы нанять людей, я позже верну их вам. Я наследник Экса и имею несколько небольших владений.

Ричард в задумчивости покусывал губы.

– Не будь безрассудным, – ответил он. – Почему ты должен платить? Мы с Вильямом дружим тридцать лет. Нет-нет, моего отряда здесь не хватит. Моджер может не принять королевского гонца и не выполнить приказа, но он не может не считаться со мной. Какой же я дурак, но я не знал…

Ричард поднялся, и писари тут же кинулись к нему. Он бросил на них раздраженный взгляд и жестом прогнал прочь. Потом крикнул слугам, чтобы они передали его отряду приказ вооружаться. Раймонд вскочил, умоляя взять и его. Ричард бросил на него насмешливый взгляд, припоминая, как вздрогнул молодой человек при упоминании имени леди. Элизабет. Не по этой ли причине Раймонд проявляет столь чрезмерный пыл? Он тоже поддался чарам сирены, которая держала Вильяма на привязи порядка двадцати лет? Какой же красотой она должна обладать! Однако он ничего не сказал об этом, только кивнул головой и велел Раймонду возвращаться обратно. А пока он предупредит Санцию, что будет отсутствовать несколько дней.

– Ничего и никому не говори об этом, – предупредил Ричард. – Если кто спросит – мы собираемся в Виндзор на охоту. Мой брат расстроится, если поймет, что мы не посчитали его приказ достаточным.

Моджер кричал от боли и ярости, но никто не обратил на это внимания, так как его голос потонул в воплях и стонах других раненых. Когда Мартин выпал из его слабеющего объятия и ярость Моджера прошла, его взгляд потускнел. Он издал еще один пронзительный крик о помощи, но и он не возымел действия – слишком многие молили о воде и пище. Поэтому никто и не обратил внимания на его призыв. Моджер пошел к двери, споткнулся о тело Мартина и упал. Он пытался ползти, но ему мешал труп, лежавший ничком, который только поворачивался и перекатывался под его слабеющей рукой. Моджер упал лицом вниз и затих.

Обоих обнаружили утром. Капитанов охватил ужас, они боялись, что их обвинят в этой смерти. Но у них оставался главный вопрос – крепость. Они со злостью огляделись, а потом уже с гораздо большим интересом посмотрели в направлении города, который им не разрешили грабить. Моджер уверял: в городе нет ничего стоящего; этот Вильям обобрал его до нитки и забрал все себе, такой он скряга. Но стоило ли ломиться сейчас в крепость, потеряв немало времени и жизней, когда можно забрать все, что еще осталось в городе (там по крайней мере должны быть женщины), а затем побыстрее убраться отсюда и доложить о смерти Моджера.

На рассвете защитники Марлоу послали разведчиков. Приоткрыли ставни на двух окнах, выходящих во двор крепости под разными углами, чтобы опытные латники могли следить за действиями неприятеля. Разведчики были удивлены царившим вокруг спокойствием. Об этом довольно подозрительном обстоятельстве было доложено Диккону, который только презрительно фыркнул. Вероятно, Моджер дал еще один день и ночь на разгул своим людям, выказывавшим неповиновение и недовольство сражением. Тем не менее Диккон приказал внимательно вести наблюдение, напомнив всем о предательской натуре Моджера и о том, что он может приготовить еще один сюрприз.

Когда нападавшие начали снимать палатки и укладывать снаряжение, Вильям несколько минут стоял у окна. Он наблюдал за приготовлениями, но его мозг напряженно искал причину необъяснимого. Они уходят: лошадей вывели из конюшен, а скот выгнали из загонов; в телеги загружали зерно и копченое мясо. Решетка ворот поднята, мост опущен.

Отдельные отряды уходили пешком. За ними следовали телеги с ранеными и добычей.

– Что там такое, Вильям? – тихо спросила Элизабет, увидев, как побелели суставы его рук, сжимавших ставни.

– Они уходят, – сказал Вильям низким голосом. – Я не могу поверить в это, но они уходят.

– Может быть, это ловушка? – предположила Элис.

– Что это за… – Вильям замолчал.

Уходившие жались к краям моста, чтобы освободить дорогу одиннадцати всадникам, один из которых был рыцарем в роскошном одеянии. Когда рыцарь повернулся лицом к трем приблизившимся к нему людям, которых он подозвал, стал виден его щит.

– Это д'Арси! – выдохнул Вильям.

Он был мрачен, но ничего не сказал больше. Незачем рассказывать Элис и Элизабет, что д'Арси использовался Генрихом для выполнения самых щепетильных низкопробных поручений. Вильям продолжал пристально смотреть во двор крепости, где, очевидно, происходил какой-то спор. Уж не призывает ли д'Арси людей вернуться и штурмовать крепость? Зачем это нужно? Где Моджер? Вильям обернулся в зал и крикнул, есть ли тут человек с хорошим зрением. Описав Моджера тому, кто, прихрамывая, вышел вперед, он приказал ему осмотреть весь двор. Однако тот нигде не увидел Моджера и заверил Вильяма, что его нет и среди тех троих, разговаривавших с д'Арси. Спор, по-видимому, стал более напряженным, наемники беспокойно задвигались, как будто им не терпелось отбросить свою поклажу и схватиться за оружие. Так оно и было: д'Арси запретил им штурмовать город, требуя быстро очистить территорию.

Следующая сцена была еще удивительнее. Теперь уже Вильям распахнул ставни и высунулся, насколько мог, из окна. Он услышал звуки рога, трубящего тревогу. Они доносились с дороги за крепостью. Еще один всадник проскакал через мост, спешился и отозвал в сторону трех капитанов, беседовавших с д'Арси. На этот раз разговор был коротким. Поднялся адский шум. Люди качали в спешке убегать через мост. Двое из людей д'Арси спешились и пошли к каменному амбару. Сам д'Арси быстро поехал куда-то.

Только теперь Вильям заметил палатку Моджера. Он хорошо знал ее еще по Уэльсу. Отряды уходят, а Моджер остается? Это невозможно. Однако у него не было времени раздумывать об этом, так как стало твориться нечто еще более невероятное. Его скот и лошади брели назад через подъемный мост, подгоняемые криками нескольких человек из отряда д'Арси.

– Я схожу с ума! – простонал Вильям. – Ты видишь то же, что и я?

Элизабет засмеялась и поцеловала его.

– Вильям! – воскликнула она. – Я иду сообщить раненым, что мы спасены! Радость – великий целитель всего. Дай им ее, и облегчишь боль.

Элис молчала. Ее глаза засверкали. Очевидно, Раймонд добился своего и спас их. Это было ясно и Вильяму, но он не мог понять, почему к нему возвращается его имущество. Даже если бы король запретил штурм, который уже был предпринят до прибытия приказа, ничего уже не исправить. Вероятно, именно об этом и спорил д'Арси. Вильяма удивило, что д'Арси не зовет его, а опять помчался куда-то. Это несколько обеспокоило Вильяма, однако последние отряды покидают крепость и не возвращаются.

Вильям уже хотел было отойти от окна, чтобы приказать снять с двери засов и спустить лестницу. Но тут вернулся д'Арси с Ричардом и Раймондом, и они втроем поскакали к крепости. Теперь, конечно, не было никаких сомнений. Все ставни широко раскрылись, с двери сняли засов, лестницу опустили вниз. Вильям собрался уже сойти вниз, но дочь потянула его назад.

– О нет! Пусть они подойдут к тебе. Ты в третий раз откроешь плечо, и оно никогда не заживет. Смотри, папа. Ричард идет.

Она выглянула в дверь, чтобы поприветствовать графа и попросить его подняться вверх, прежде чем отец спустится вниз.

Однако лучезарная улыбка, с которой она встретила Ричарда, потускнела, когда Элис увидела тревогу на его лице, а затем и совсем исчезла, как только он сказал, кто лежит в палатке Моджера.

– Мартин? – спросил Вильям. – Не верю. Что Моджер мог его пытать – согласен. Но чтобы Мартин мог вырвать нож и нанести ответный удар… никогда! Даже если бы Мартин был сильным, а он таким не был, он не мог этого сделать. Это не Мартин.

– Мартин ударил первым, Вильям, – мягко сказал Ричард. – Нож твой – у него ручка из оленьего рога в виде какой-то болотной птицы. Ты говоришь, Мартин не мог… ради себя не мог, согласен… но ради тебя и Элис?

– Убийство? Мартин? Нет! – упорствовал Вильям.

– Ты ведь не совершал убийств, когда сражался со своими людьми на стенах. И Мартин считал, что его участие в войне – единственное действие, на которое он способен.

– Не важно, о чем он думал, – сказала Элис. – Вы правы. Он сделал это ради нас. Папа говорил, что эти люди – наемники, не связанные долгом верности. Мартин понял: если он убьет Моджера, некому им будет платить и они уберутся отсюда.

– Да, – согласился Вильям. На мгновение он закрыл лицо ладонями. – Я буду скучать по нему. Он был моим вторым «я».

Он повернулся и проревел на весь зал плотникам, чтобы те сколотили лестницу. Вильям хотел было спуститься, но Ричард остановил его, сказав, что Раймонд задержался внизу.

– Но он ничем не может ему помочь, – сказала Элис, – и понадобится для других дел. Я не могу допустить, чтобы Мартин лежал в крови. Я пойду вниз. Нет, тебе не надо, папа. Не доставляй мне лишних тревог и хлопот Элизабет, причиняя вред и себе. Он не обидится, если ты не сойдешь к нему сейчас же. – На этих словах ее голос сорвался, и она, рыдая, прижалась к отцу. – Я не буду плакать, – сказала Элис спустя мгновение и отошла. – Он не выносил моего плача… как и ты, папа.

– Нет, – сказал Вильям. – Здесь не о чем плакать, Элис. Мартин всей душой хотел отплатить мне за спасение его жизни, и это было самым сокровенным его желанием. Вероятно, он умер очень счастливым, в любви и вере, что должен это сделать. Он сделал свой выбор. И мы обязаны согласиться с ним.

Элис позвала нескольких женщин. Одну из них она послала за Элизабет, чтобы та ухаживала за отцом, другим приказала приготовить все необходимое для омовения тела. Вильям стоял, глядя в окно на палатку Моджера, затем вытер глаза от навернувшихся слез. Ричард отошел к фамильному креслу у камина, чтобы дать Вильяму возможность прийти в себя. Там сидело и праздно смотрело на огонь, хотя кругом все снорали, занятые делами, самое прелестное существо, которое он когда-либо видел в своей жизни. Ничего удивительного, что Вильям так очарован, а Раймонд вздрагивает при упоминании ее имени.

– Мадам, – сказал Ричард, кланяясь, – у меня есть новости.

Он понимал, что неловко говорить о смерти мужа женщине, которая может счесть это наипрекраснейшим из известий. Тем не менее лучше, если скажет об этом он, а не Вильям.

– Сэр Моджер мертв, – сказал он.

– Что? Восхитительно! – пропела Эмма, подпрыгивая и хлопая в ладоши.

Ричард почувствовал тошноту. Большие голубые глаза теперь были прикованы к нему; даже радость не могла скрыть их пустоту. И это та, которую Вильям любил двадцать лет? Уже задав себе этот отвратительный вопрос, он понял, что этой девчонке вряд ли исполнилось и двадцать. В этот момент сзади подошел Вильям и прорычал:

– Какого черта ты здесь делаешь?!

Эмма вздрогнула, а затем как-то непристойно прижалась к нему.

– Моя комната полна раненых, истекающих кровью и стонущих, – сказала она с глупой ухмылкой. – Наверху нет ни одного свободного или спокойного уголка, и я сошла вниз, чтобы быть к вам поближе.

Вильям возмутился и набрал воздуха в легкие, чтобы дать ей взбучку, но вместо этого только легко оттолкнул ее. Ричард заморгал глазами, пребывая в полной растерянности.

– Эмма, дорогая моя, – сказал кто-то мягким голосом, – сделай реверанс. Это граф Корнуолльский, он, может быть, знает кого-нибудь очень богатого, кому понравится твое общество.

Эмма тут же присела в глубоком реверансе, сияя от радости, но Ричард смотрел поверх ее головы. Это сирена? Ее шаль лежала на плечах, открыв волосы, причудливо вьющиеся и обрамляющие лицо, придававшие ее облику нечто дикое; платье было плохо зашнуровано, причем один его край зацепился за подвязку, обнажив красивое бедро и прелестную лодыжку. Затем он увидел огромные блестящие глаза и приятную улыбку; ее рука описала грациозный жест, показавшийся Ричарду очаровательным. Выражение боли на лице Вильяма сменилось выражением глубокой внутренней радости. По сравнению с Эммой лицо Элизабет было смуглым и некрасивым, но Ричард уже почувствовал теплоту и облегчение от ее присутствия.

– Теперь, Эмма, тебе надо на время выйти, – спокойно продолжала Элизабет, – нам надо решить, что для тебя лучше.

Эмма посмотрела на Вильяма, однако все его внимание было приковано к Элизабет, и это было настолько очевидным, что даже Эмма поняла все.

– Я хочу уехать в Лондон, – напомнила она Элизабет. – Не желаю оставаться заточенной в крепости в этой глуши.

– Да-да, я помню, – поспешила заверить ее Элизабет, услышав, как заворчал Вильям, – но пойди наверх и помоги Мод нарезать тряпок для перевязок. Ты должна показать себя доброй и послушной.

Как только она вышла, Элизабет присела перед Ричардом в глубоком реверансе.

– Прошу извинить, милорд, за то, что ваше имя использовалось с такой целью, но…

– Не надо, Элизабет, – прервал ее Вильям. – Должен сказать тебе, что Мартин и Моджер каким-то образом убили друг друга.

Глаза Элизабет расширились, она дотронулась до руки Вильяма.

– Мартин?! Как?!

– Мы точно не знаем, – сказал Вильям, а затем Ричард рассказал ей, что они обнаружили.

– Не горюй по Мартину, любимый, – голос Элизабет дрогнул. – Такая душа минует чистилище. Он должен, наконец, стройным и красивым предстать пред Богом. – Потом помолчала. – Моджер… – вздрогнула она. – Надеюсь, Господь сможет простить… мне же его почти не жаль. Он умер с тяжкими грехами на душе.

У них было мало времени для беседы. Все были озабочены тем, как восстановить крепость Марлоу и придать ей, насколько это возможно, прежний вид. Длительные обсуждения не прояснили вопрос о странном поведении наемников. Даже д'Арси упорно, хотя и вежливо, настаивал на своем неведении. Поэтому обсуждение этого вопроса спустя некоторое время было прекращено: здесь какая-то тайна, которая, наверно, никогда не будет раскрыта. Мартина похоронили; тело Моджера отвезли в' Хьюэрли, чтобы поместить его там в рассол и при случае доставить в Илмер. Все были заняты настолько, что не смогли даже пообедать, а с наступлением темноты все свалились в кровати и заснули. Элизабет все-таки нашла время, чтобы приготовить комнаты для Ричарда и д'Арси и тюфяки в зале для их слуг.

На следующее утро д'Арси выехал пораньше, желая сообщить королю о выполнении приказа. Ричард предложил ничего не говорить о его присутствии здесь, и все охотно согласились с этим. После полудня порядок большей частью был восстановлен.

Вильям и Ричард пошли посидеть у огня и опять обнаружили там Эмму. На яростный рев Вильяма, когда девушка плюхнулась ему на колени, прибежала Элизабет. Она снова выпроводила Эмму.

– Я должна перед вами извиниться за Эмму, – вздохнула она в ответ на раздраженный вопрос Ричарда и объяснила обстоятельства, которые привели девушку в Марлоу. Затем она робко посмотрела на него.

– Я могу лишь надеяться, что вы знаете кого-нибудь, кто был бы рад ее пригласить. Она совсем не плохая… просто так глупа, что не может быть другой… но она никуда не годится, кроме как для постели. Может быть, вы знаете какого-нибудь богатого торговца или даже… какой-нибудь дом, где содержат таких… Это не будет жестокостью. Она уже была в таком месте, откуда Моджер забрал ее, и вспоминает о нем с тоской. А если она останется здесь, Вильям сойдет с ума.

– Вы хотите сказать, что это существо легкого поведения? – спросил Ричард, и его губы дрогнули. – Кажется, Вильям не воспринимает ее. Может быть, здесь она в наибольшей безопасности.

Он был вознагражден ослепительной улыбкой Элизабет.

– Вы не знаете, какая она настойчивая, – вздохнула Элизабет, хотя ее глаза заблестели. – Она никак не может поверить, что Вильям предпочитает меня, а не ее, и поэтому преследует его, как может.

– Если бы ты разрешила мне хорошенько ее поколотить… – сухо, заметил Вильям.

– Нет! – взмолилась Элизабет. – Это было бы жестоко! Она так проста, совсем глупое дитя. И к тому же спасла жизнь мне и Элис.

– И все же я не могу взять ее в свой дом, – сказал Ричард. Он испугался, когда понял, к чему идет дело. – Санция очень молода. Она наверно… ни… никогда не поймет, что я лишь делаю одолжение Вильяму.

– Братья, – заметил Вильям со злостью, – должны разделять заботы друг друга.

– Не будь таким надоедливым, Вильям, – засмеялась Элизабет. – Конечно, вы не можете взять ее, Ричард, но вы можете кого-нибудь попросить об этом.

– Но Вильям тоже должен ехать в Лондон, чтобы поблагодарить короля за его доброту.

Ричард говорил спокойно, однако был встревожен. Не намеревается ли Элизабет приковать Вильяма к этим небольшим владениям? Может быть, она слишком робка или ленива, чтобы стремиться в высшее общество? Если так, его надежде, что Вильям охотно займет место управляющего его владениями, конец. Как только Вильям женится на Элизабет, ему еще меньше захочется проводить время вне дома.

– Лондон? – сказала Элизабет. – Ты собираешься в Лондон, Вильям?

– А ты не поедешь со мной? – спросил Вильям с явным беспокойством.

– Ты меня не приглашал, – возразила Элизабет, но ее глаза засмеялись снова. Она просто не думала о его возможном решении. – Может быть, ты захочешь взять с собой Эмму, на свою собственную…

– Чертенок! Злой чертенок! – воскликнул Вильям. – Как ты смеешь говорить мне о том, о чем я никогда даже не заикался?!

Теперь наступила очередь Ричарда усмехнуться.

– Но если Вильям едет в Лондон, и вы разрешаете ему взять Эмму, могу с полной уверенностью сказать, что и он, и я знаем место, где она может пустить пыль в глаза…

– Предатель! – простонал Вильям. Он готов был и дальше выражать свое недовольство, но выражение лица Ричарда заставило его повернуться.

Держась за руки, вошли Элис и Раймонд. Конечно, Ричард никак не мог раньше заметить их привязанности: вчерашний день и половина сегодняшнего прошли в спешке и суматохе. Граф тяжело задышал. Как он мог быть настолько глупым и сразу же не подумал об Элис, когда был поражен преданностью Раймонда Вильяму?

– Он – племянник королевы, – сказал Ричард, все так же тяжело дыша. Но его глаза видели сияющие юные лица, и он вдруг вспомнил, как Генрих кричал: «Что я могу сделать?!» – когда его сестра решила выйти замуж за Симона де Монферта.

– Знаю, – ответил Вильям, уловив невольный протест в словах Ричарда. – Но не подозревал об этом, когда впервые заметил их любовь. Вы желали для Элис достойного брака. Я же хочу видеть ее счастливой. Я не находил здесь ничего плохого, даже когда думал, что у него ничего нет. Тогда и Элизабет еще не была свободна. Скорее всего, я не стану жениться. Считаю, они должны получить Марлоу и Бикс, и им этого хватит.

– Ты уже одобрил это? – жестко спросил Ричард.

– Вы знаете, что нет. Раймонд сказал мне, кто он, только когда мы оказались в осаде. У нас не было времени… Я лишь сказал ему: «Ты поступил плохо, позволив Элис полюбить…»

– Я женюсь на Элис, даже если это будет последним, что сделаю в своей жизни. Так я сказал. – В голосе Раймонда не чувствовалось никакой почтительности. Он подошел к ним, услышав последние слова Вильяма.

– Женитьба наследника Экса – далеко не личное дело, – запротестовал Ричард, но в его голосе не было той уверенности с какой Раймонд сделал свое заявление.

– У меня есть брат, – ответил Раймонд. – Какая необходимость, чтобы именно я стал наследником Экса?!

– Не будь смешным! – оборвал его Ричард. – Представляешь, какие неприятности возникнут в Эксе и Провансе, если твой отец попытается изменить порядок наследования? Я не говорю даже о той враждебности между Англией и Провансом, которая возникнет, согласись мой брат поддержать этот брак.

– Какие неприятности? Не хотите ли вы сказать, будто мой дед начнет воевать с Англией из-за того, что, по его мнению, отпрыск его незаконнорожденного сына окажется дураком?

– Полагаю, этого не может быть, Раймонд, – холодно сказала Элис. – Я не подхожу…

– Ты подходишь для всего, – прервал Ричард. Его голос был исполнен страдания. Грустное смирение в словах Элис, угасание сияния ее глаз, страдание, написанное на лице, были невыносимы. – Ничего с тобой не поделаешь. Ты достойна быть и королевой, но…

– Тогда не говорите нам, что мы желаем невозможного, и найдите способ сделать это возможным, – огрызнулся Раймонд.

Ричард и Вильям в изумлении посмотрели на молодого человека. Вильяму он всегда казался приятным и уступчивым. Даже когда Раймонд сражался, он казался спокойным, в нем не было ни злобы, ни ненависти. Ричард же увидел его нервным и пришедшим в смятение от ситуации, в которой был абсолютно беспомощным. Но было и нечто другое. Было то, что не оставляло сомнений в его успехе: Раймонд не намеревается свернуть с пути, даже если опрокинутся все троны Европы, а в реках Англии и Прованса потечет желчь вместо воды. Ричард тихо присвистнул, а Вильям сжал зубы. Теперь они узнали Раймонда Беранже в его старшем сыне, а ведь Раймонд Беранже правил Провансом, как король, несмотря на недовольство короля Франции Луи.

– Я считаю, – мягко сказала Элизабет, – что Раймонд абсолютно прав, и Ричард тоже. Элис годится ему в жены и по воспитанию и по чувствам, которые она к нему питает. Определенно надо что-то придумать, чтобы ее приняли…

– Тьфу! – воскликнул Раймонд. Его глаза метали молнии, а рука легла на рукоять меча. – Неужели нет никого, кроме меня и этой женщины, кто был бы чуть храбрее курицы?

– Раймонд, – мягко сказала Элис, – дай подумать. Все здесь любят нас. Ни мой отец, ни дядя Ричард не желают с тобой ссориться.

– Нет? – спросил Раймонд, пристально глядя на Ричарда.

– Нет, – сказал Вильям. – Ты должен знать, Раймонд, что никто из присутствующих здесь не будет препятствовать этому браку, если он встретит благосклонность твоих родителей.

– Милорд? – вопрос был адресован к Ричарду и скорее походил на вызов.

Граф покусывал большой палец.

– У меня есть идея. – Когда он поднял глаза, все удивленно отметили, что они смеялись. – Вильям, я наконец вырву тебя отсюда, и ты поедешь со мной. Я буду счастлив, а ты будешь обладать достаточной властью и вскоре станешь богатым настолько, что Элис сочтут достойной невестой. По крайней мере, Альфонс наверняка дважды подумает, прежде чем откажет. Вильям, теперь, с этой минуты, ты – управляющий владениями графа Корнуолльского с правом наследования этой должности. Мы можем найти тебе еще какой-нибудь титул, если…

– О нет! Вы полагаете, что можете заставить меня приглядывать за своими писарями, кланяться и угодничать при дворе, если это необходимо, чтобы купить моей безобразной дочке мужа, – сказал Вильям. – Но не думайте сделать из меня какого-нибудь лорда-выскочку. Я уже стар и никогда не смогу отзываться на свое новое имя.

Элизабет тихо засмеялась.

– Я только что представила себе, как герольд выкрикивает: «Барон-Выскочка из Ниоткуда», а Вильям оглядывается, чтобы увидеть, кто этот новый Барон-Выскочка…

– Никогда не видел людей более неблагодарных! – воскликнул Ричард, увидев, что Элис тоже начала смеяться, а Раймонд заключил ее в объятия и крепко поцеловал. – Но, – продолжил он, – все устроится.

Взгляд его смягчился при виде объятий счастливой пары.

– Вы хотите сказать, что я это устрою, – сказал Вильям, но все же пожал руку Ричарда. – Я должен был давно так поступить. Знаю, должен, но…

– Не вини себя. Если бы меня попросили, я мог бы откупиться от Моджера и оградить тебя от горя в течение многих лет. Моя ошибка, я не сделал этого.

– Теперь все кончилось, – сказала Элизабет. – Теперь мы счастливы.

Ричард бросил взгляд на Элис и Раймонда, которые покидали их, о чем-то оживленно разговаривая.

– Да, я сделаю так, чтобы это случилось. Санция с Элеонорой уговорят Генриха. Когда ты поедешь ко двору, Вильям, возьми с собой Элис; среди фрейлин королевы она займет достойное место как дочь моего управляющего, а ведь Элис, если захочет, может очаровать даже птиц на деревьях.

Раймонд вернулся к ним, ведя девушку за руку.

– Если мои тетушки, Элеонора и Санция, напишут моей матери…

– Хорошо, – согласился Ричард, – а Генрих напишет твоему отцу и деду… Да, и если ты будешь говорить спокойно и не хвататься за рукоять меча, крича на своего отца при всех…

Вильям чуть не упал со стула от смеха. Элис громко прыснула. Раймонд и Элизабет застыли на месте, стараясь выглядеть вежливыми.

– Что смешного я сказал? – спросил Ричард. – Ведь это неплохой совет.

– Да, в самом деле, – согласилась Элизабет. – И если каждый из нас им воспользуется, мы можем закончить фразой из сказок: «И с тех пор они зажили счастливо».

1

Диоцез – епископский округ

2

Язык обитателей исторической области на юге Франции, носящий то «с название – Лангедок.

3

Моя вина (лат.).