Глава 39. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Настала ночь, а с ней череда страхов и мрачных видений. Вдруг в глубине дворца раздались крики.

Королева вздрогнула и вскочила. Она распахнула окно.

Почти в то же мгновение на пороге, показались ликующие слуги с криками: «Гонец, ваше величество! Гонец!»

Три минуты спустя в прихожую вбежал офицер в гусарском мундире.

Это был лейтенант, посланный г-ном де Шарни. Он примчался во весь опор из Севра.

— А король? — спросила королева.

— Его величество прибудет через четверть часа, — доложил офицер, с трудом переводя дух.

— Целый и невредимый? — спросила королева.

— Целый, невредимый и в добром расположении духа, ваше величество.

— Вы его видели, не правда ли?

— Нет, но так выразился господин де Шарни, отправляя меня к вашему величеству.

Королева снова вздрогнула, услышав это имя, случайно прозвучавшее рядом с именем короля.

— Благодарю вас, сударь, вы свободны, — сказала она молодому дворянину.

Офицер поклонился и вышел.

Она взяла детей за руки и вывела их на парадное крыльцо, где уже собрались придворные и челядь.

Острый взгляд королевы в первую очередь отметил бледную молодую женщину; облокотившись на каменную балюстраду, она жадно всматривалась во мрак, не обращая ни малейшего внимания на королеву.

То была Андре. Прежде она всегда стремилась быть поближе к государыне, но нынче не заметила либо не соизволила ее заметить.

Обиделась ли она на Марию-Антуанетту за неистовую вспышку гнева, которую та обрушила на нее днем, или же в приливе нежности и тревоги ожидала возвращения Шарни и не думала более ни о чем?

Двойной удар кинжала разбередил незажившую рану королевы.

Она рассеянно слушала поздравления и радостные возгласы других своих подруг и придворных.

На время она забыла даже о сильной боли, мучившей ее весь вечер Тревога за короля, которому угрожало столько опасностей, заглушала боль.

Сильная духом, королева отринула все чувства, кроме священной привязанности сердца. Она сложила к стопам Бога свою ревность, принесла в жертву супружескому долгу все: и вспышки гнева, и тайные услады.

Без сомнения, сам Господь послал ей для отдохновения и поддержки эту спасительную способность ставить любовь к своему царственному супругу превыше всего!

В это мгновение — во всяком случае, так ей казалось — королевская гордость возвышала Марию-Антуанетту над всеми земными страстями себялюбие побуждало ее любить короля Итак она отринула и мелкую жен скую мстительность, и легкомысленное кокетство любовницы.

В конце аллеи показались факелы эскорта Лошади бежали быстро — и огни с каждой минутой разгорались все ярче. Уже было слышно конское ржанье и храп. Земля задрожала в ночной тиши под грузной поступью эскадронов.

Ворота распахнулись, часовые бросились навстречу королю с громкими радостными криками. Карета с грохотом въехала на парадный двор.

Ослепленная, восхищенная, завороженная, упоенная всем происходящим, всем, что она чувствовала раньше и вновь почувствовала теперь, Мария-Антуанетта сбежала по ступенькам навстречу государю.

Людовик XVI вышел из кареты и быстро поднимался по лестнице в окружении офицеров, еще не успокоившихся после рискованного предприятия, которое закончилось столь триумфально; меж тем королевская охрана вместе с конюхами и наездниками дружно срывала с карет и упряжи кокарды, которыми украсили их восторженные парижане.

Супруги встретились на площадке мраморной лестницы. Мария-Антуанетта с радостным криком сжала мужа в объятиях. Она всхлипывала, словно уже не надеялась его увидеть.

Всецело отдавшись сердечному порыву, она не видела, как в темноте Шарни и Андре молча пожали Друг другу руки.

Это было простое рукопожатие, но Андре первой спустилась вниз и была первой, кого увидел и коснулся Шарни.

Королева подвела к королю детей, чтобы он поцеловал их, и дофин, увидев на шляпе отца новую кокарду, на которую факелы бросали кровавый отсвет, с детским удивлением закричал:

— Смотри-ка, отец! Что это с вашей кокардой, на ней кровь?

Это была красная полоса на национальной кокарде Королева посмотрела и тоже вскрикнула.

Король наклонился поцеловать дочь; на самом деле он хотел скрыть стыд, Мария-Антуанетта с глубоким отвращением сорвала эту кокарду, не думая о том, что ранит в самое сердце народ, который может однажды отомстить ей за дворянскою спесь — Бросьте это, сударь, бросьте, — сказала она. И она швырнула кокарду на ступени, и все, кто провожал короля в его покои, прошли по ней Это страшное происшествие заглушило в королеве весь супружеский восторг. Она незаметно поискала глазами г-на де Шарни, который стоял вытянувшись во фрунт.

— Благодарю вас, сударь, — сказала она ему, когда он после секундного колебания поднял на нее глаза и их взгляды встретились, — благодарю вас, вы достойно сдержали слово.

— С кем это вы говорите? — спросил король.

— С господином де Шарни, — храбро ответила она.

— Да, бедный Шарни, ему было очень нелегко пробраться ко мне. А кстати.., что-то я не вижу Жильбера? — прибавил он.

Королева, усвоившая вечерний урок, поспешила переменить разговор:

— Ваше величество, пожалуйте к столу. Господин де Шарни, — обратилась она к графу, — сходите за госпожой графиней де Шарни и приходите вдвоем. Поужинаем в тесном кругу.

Она сказала это по-королевски. Но она невольно вздохнула, увидев, как Шарни тотчас повеселел.

Глава 40. ФУЛОН

Бийо был на седьмом небе.

Он взял Бастилию; он вернул свободу Жильберу; он был замечен Лафайетом, который обращался к нему по имени.

Наконец, он видел похороны Фулона.

Немногие в ту эпоху снискали такую ненависть, как Фулон; только один человек и мог с ним соперничать: его зять г-н Бертье де Савиньи.

После взятия Бастилии гнев народный обрушился на них.

Фулон был казнен, а Бертье сбежал.

Всеобщую неприязнь к Фулону довершило то, что после отставки Неккера он согласился занять место «добродетельного женевца», как называли Неккера, и три дня занимал пост министра финансов.

Поэтому на его похоронах так весело пели и плясали.

У кого-то даже появилась мысль вынуть труп и» Гроба и повесить; но Бийо, взобравшись на каменную тумбу, произнес речь об уважении к покойникам, и катафалк продолжал свой путь.

Что касается Питу, он перешел в разряд героев.

Питу стал другом г-на Эли и г-та Юллена, которые удостаивали его чести исполнять их поручения.

Кроме того, он был доверенным лицом Бийо, Бийо, который, как мы уже сказали, был отмечен Лафайетом и которому за его могучие плечи и геркулесовы кулаки Лафайет доверял иногда охрану своей безопасности.

После путешествия короля в Париж Жильбер, который благодаря Неккеру познакомился с главами Национального собрания и городской управы, неустанно пестовал юную революцию.

Теперь ему было решительно не до Бийо и Питу, и они, оставшись без призора, со всем пылом устремились на собрания, где третье сословие обсуждало вопросы высокой политики.

Наконец однажды, после того как Бийо битых три часа излагал выборщикам свои мнения о наилучших способах снабжения Парижа продовольствием и, устав от собственных речей, но в глубине души радуясь, что говорил как настоящий трибун, с наслаждением отдыхал под монотонный гул чужих выступлений, которые старался не слушать, прибежал Питу, ужом проскользнул в зал заседаний Ратуши и взволнованным голосом, обыкновенно ему вовсе не свойственным, воскликнул:

— О, господин Бийо! Дорогой господин Бийо!

— Ну что там еще?

— Важная новость!

— Хорошая новость?

— Потрясающая новость.

— Какая же?

— Вы ведь знаете, я пошел в клуб Добродетельных, что у заставы Фонтенбло.

— И что же?

— Так вот! Там говорили совершенно невероятные вещи.

— Какие?

— Оказывается, этот негодяи Фулон только притворился мертвецом и сделал вид, что его похоронили.

— Как притворился мертвецом? Как сделал вид, что его похоронили? Он, черт возьми, в самом деле мертв, я сам видел, как его хоронили.

— А вот и нет, господин Бийо, он живехонек.

— Живехонек?

— Как мы с вами.

— Ты сошел с ума!

— Дорогой господин Бийо, я не сошел с ума. Изменник Фулон, враг народа, пиявка, сосущая кровь Франции, грабитель, не умер.

— Но я же говорю тебе, что он умер от апоплексического удара, я повторяю тебе, что был на его похоронах и даже не дал вытащить его из гроба и повесить.

— А я его только что видел живым!

— Ты?

— Вот как вас вижу, господин Бийо. Похоже, умер кто-то из его слуг, и негодяй велел похоронить его как дворянина. О, все открылось; он это сделал, боясь мести народа.

— Расскажи все по порядку, Питу.

— Давайте-ка выйдем в коридор, господин Бийо, там нам будет вольготнее.

Они вышли из зала и дошли до вестибюля.

— Прежде всего, — сказал Питу, — надо узнать, здесь ли господин Байи?

— Будь спокоен, он здесь.

— Хорошо. Итак, я был в клубе Добродетельных людей, где слушал речь одного патриота. И знаете, он говорил по-французски с ошибками! Сразу видно, что он не был учеником аббата Фортье.

— Продолжай, — сказал Бийо, — ты прекрасно знаешь, что можно быть патриотом и не уметь ни читать, ни писать.

— Это верно, — согласился Питу. — И тут вдруг вбежал запыхавшийся человек с криком: «Победа, победа! Фулон не умер, Фулон жив: я его видел, я его нашел». Все отнеслись к этому, как вы, папаша Бийо, никто не хотел верить. Одни говорили: «Как, Фулон?» Другие говорили: «Полноте! — Помилуйте». Третьи говорили: «Ну, раз уж ты такой прыткий, нашел бы заодно и его зятя Бертье».

— Бертье! — вскричал Бийо.

— Да, Бертье де Савиньи, вы ведь его знаете, это наш Компьенский интендант, друг господина Изидора де Шарни.

— Конечно, тот, который всегда так груб со всеми и так любезен с Катрин.

— Он самый, — ответил Питу, — ужасный обирала, еще одна пиявка, сосущая кровь французского народа, изверг рода человеческого, «позор цивилизованного мира», как говорит добродетельный Лустало.

— Дальше, дальше! — требовал Бийо.

— Ваша правда, — сказал Питу, — ad eventum festina, что означает, дорогой господин Бийо: торопись к развязке. Так вот, я продолжаю: этот человек вбегает в клуб Добродетельных и кричит: «Я нашел Фулона, я его нашел!» Поднялся страшный шум.

— Он ошибся! — прервал твердолобый Бийо.

—  — Он не ошибся, я сам видел Фулона.

—  — Ты сам видел, своими глазами?

— Своими глазами. Имейте терпение.

— Я терплю, но во мне все так и кипит.

— Да я и сам тут аж взмок… Я же вам толкую, что он только притворился мертвым, а вместо него похоронили слугу. По счастью, вмешалось Провидение.

— Так уж и Провидение! — презрительно произнес вольтерьянец Бийо.

— Я хотел сказать, народ, — покорно уточнил Питу. — Этот достойный гражданин, этот запыхавшийся патриот, сообщивший новость, видел негодяя в Вири, где он скрывался, и узнал его.

— Неужели!

— Узнав Фулона, он его выдал, и мерзавца сразу арестовали.

— А как имя храброго патриота, у которого достало смелости совершить этот поступок?

— Выдать Фулона?

— Да.

— Его зовут Сен-Жан.

— Сен-Жан; но ведь это имя лакея?

— Да, он тоже лакей этого негодяя Фулона. Так ему и надо, этому аристократу! Незачем было заводить лакеев!

— Ты, я смотрю, нынче в ударе! — удивился Бийо и придвинулся к Питу поближе.

— Вы очень добры, господин Бийо. Итак, Фулона выдали и арестовали: его отправили в Париж, доносчик бежал впереди, чтобы сообщить новость и получить награду, так что Фулон добрался до заставы позже него.

— Там ты его и видел?

— Да, ну и вид у него был! Вместо галстука ему надели на шею ожерелье из крапивы.

— Послушай, а почему из крапивы?

— Потому что, по слухам, этот негодяй сказал, что хлеб для порядочных людей, сено для лошадей, а для народа хороша и крапива.

— Он так сказал, несчастный?

— Да, тысяча чертей, он именно так и сказал, господин Бийо.

— Вон как ты нынче ругаешься!

— Да чего уж там! — бросил Питу небрежно. — Ведь мы солдаты! Одним словом, Фулон остаток пути шел пешком, и его всю дорогу колотили по спине и по голове.

— Так-так! — сказал Бийо уже с меньшим воодушевлением.

— Это было очень забавно, — продолжал Питу, — правда, не всем удавалось его ударить, потому что за ним шло тысяч десять человек, не меньше.

— А что было потом? — спросил Бийо в раздумье.

— Потом его отвели к президенту Сен-Марсельского округа, хорошему человеку, знаете его?

— Да, господин Аклок.

— Аклок? Он самый, и он приказал отвести его в Ратушу, потому что не знал, что с ним делать; так что вы его скоро увидите.

— Но почему об этом сообщаешь ты, а не достославный Сен-Жан?

— Да потому что у меня ноги гораздо длиннее, чем у него. Он вышел раньше меня, но я его догнал и перегнал. Я хотел вас предупредить, чтобы вы предупредили господина Байи.

— Тебе везет, Питу.

—  — Завтра мне повезет еще больше.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что тот же самый Сен-Жан, который выдал господина Фулона, обещал поймать и сбежавшего господина Бертье.

— Так он знает, где тот скрывается?

— Да, похоже, этот Сен-Жан был их доверенным лицом и получил от тестя и зятя, которые хотели его подкупить, немало денег.

— И он взял эти деньги?

— Конечно: от денег аристократа никогда не стоит отказываться; но он сказал: «Настоящий патриот не продает нацию за деньги!»

— Да, — пробормотал Бийо, — он предает своих хозяев, только и всего, Знаешь, Питу, мне кажется, он большая каналья, этот твой Сен-Жан.

— Может статься, но какая разница? Господина Бертье поймают, как и мэтра Фулона, и обоих повесят нос к носу. Хорошенькие они скорчат рожи друг другу, когда повиснут рядышком, верно?

— А за что их вешать? — спросил Бийо.

— Да за то, что они мерзавцы и я их ненавижу.

— Господин Бертье приходил ко мне на ферму! Господин Бертье, путешествуя по Иль-де-Франсу, пил у нас молоко, он прислал из Парижа золотые сережки для Катрин! О, нет, нет, его не повесят.

— Да что там говорить! — произнес Питу свирепо. — Он аристократ, соблазнитель.

Бийо посмотрел на Питу с изумлением. Под взглядом Бийо Питу невольно покраснел до корней волос.

Вдруг достойный фермер заметил г-на Байи, который после обсуждения шел из зала заседаний в свой кабинет; он бросился к нему и сообщил новость.

Теперь пришла очередь Бийо столкнулся с недоверием.

— Фулон! Фулон! — воскликнул мер. — Не может быть!

— Послушайте, господин Байи, — сказал фермер, — вот перед вами Питу, он сам его видел.

— Я видел его, господин мэр, — подтвердил Питу, прижимая руку к сердцу и кланяясь.

И он рассказал Байи то же, что прежде рассказал Бийо.

Бедный Вайи заметно побледнел; он понимал, как велико обрушившееся на них несчастье.

— И господин Аклок отправил его сюда? — прошептал он.

— Да, господин мэр.

— Но как он его отправил?

— О, не беспокойтесь, — сказал Питу, неверно истолковавший тревогу Байи,

— преступника охраняет много людей; его не украдут по дороге.

— Дай Бог, чтобы его украли! — пробормотал Байи. Потом обернулся к Питу:

— Много людей.., что вы имеете в виду, мой друг?

— Я имею в виду народ.

— Народ?

— Собралось больше двадцати тысяч, не считая женщин, — торжественно сказал Питу.

— Несчастный! — воскликнул Байи. — Господа! Господа избиратели!

И пронзительным, отчаянным голосом он призвал к себе всех выборщиков.

Рассказ его прерывался лишь восклицаниями да горестными вздохами.

Воцарилось молчание, и в этой зловещей тишине до Ратуши стал долетать далекий невнятный гул, похожий на шум в ушах, когда кровь приливает к голове.

— Что это? — спросил один из избирателей.

— Черт побери, толпа, — ответил другой.

Вдруг на площадь выехала карета; два вооруженных человека высадили из нее третьего, бледного и дрожащего.

За каретой под предводительством Сен-Жана, совершенно выбившегося из сил, бежала сотня юнцов от двенадцати до восемнадцати лет с болезненно бледными лицами и горящими глазами.

Они бежали, почти не отставая от лошадей, с криками «Фулон! Фулон!»

Однако два вооруженных человека сумели обогнать их на несколько шагов и успели втолкнуть Фулона в Ратушу, двери которой захлопнулись перед носом у этих охрипших крикунов.

— Ну вот, доставили, — сказали они избирателям, ждавшим на верху лестницы. — Черт возьми, это было нелегко.

— Господа! Господа! — воскликнул трепещущий Фулон. — Вы меня спасете?

— Ах, сударь, — со вздохом ответил Вайи, — вы совершили много черных дел.

— Однако, я надеюсь, сударь, — сказал Фулон с мольбой и тревогой в голосе, — правосудие защитит меня. В это мгновение шум на улице стал громче.

— Быстро спрячьте его, — велел Вайи людям, которые стояли вокруг, — иначе… Он обернулся к Фулону.

— Послушайте, — сказал он, — положение столь серьезно, что я хочу вас спросить: хотите попытаться бежать через черный ход? Быть может, вы еще успеете.

— О нет! — воскликнул Фулон. — Меня узнают и убьют на месте!

— Вы хотите остаться с нами? И я и эти господа, мы сделаем все, что в человеческих силах, чтобы вас защитить: не правда ли, господа?

— Клянемся! — крикнули избиратели в один голос.

— О, уж лучше я останусь с вами, господа. Господа, не бросайте меня.

— Я обещал вам, сударь, — ответил Байи с достоинством, — что мы сделаем все, что в человеческих силах, чтобы спасти вашу жизнь.

В это мгновение по площади разнесся громкий рев и через раскрытые окна проник в Ратушу.

— Вы слышите? Вы слышите? — прошептал Фулон, покрываясь бледностью.

И правда, со всех улиц, ведущих к Ратуше, особенно с набережной Пеллетье и с улицы Корзинщиков надвигалась грозная, орущая толпа.

Байи подошел к окну.

Ножи, пики, косы и мушкеты блестели на солнце. Не прошло и десяти минут, как народ запрудил всю площадь. К тем, кто сопровождал Фулона и о ком говорил Питу, прибавились также любопытные, которые сбежались к Гревской площади, привлеченные шумом.

Двадцать тысяч глоток изрыгнули крик:

— Фулон! Фулон!

Тут стало видно, что не менее сотни человек, бегущих впереди разъяренной толпы, указывают этой орущей массе на дверь, за которой скрылся Фулон; преследователи тотчас принялись вышибать эту дверь пинками, прикладами ружей, рычагами, и вскоре она распахнулась.

Из двери вышла стража и двинулась навстречу наступающим, которые поначалу отпрянули, испугавшись штыков, и перед Ратушей образовалось большое пустое пространство.