Глава 35. КОЛЬЧУГА

Наступило утро, такое же ясное, как накануне, ослепительное солнце золотило мраморные плиты и песчаные дорожки Версаля.

Птицы, тысячами слетевшиеся на деревья у входа в парк, оглушительными криками встречали теплый, веселый день, сулящий им любовные утехи.

Королева встала в пять часов. Она послала передать королю, что просит его зайти к ней тотчас, как он проснется.

Людовик XVI, несколько утомленный вчерашним приемом депутации от Национального собрания, которой ему пришлось отвечать, — это было начало обмена речами — Людовик XVI спал дольше обычного, чтобы отдохнуть и ничем не ущемить своей природы.

Поэтому просьба королевы настигла его, когда он пристегивал шпагу; он слегка нахмурил бровь.

— Как, — удивился он, — королева уже встала?

— О, давно, ваше величество.

— Ей все еще нездоровится?

— Нет, ваше величество.

— И чего хочет от меня королева в столь ранний час?

— Ее величество не сказала.

Король съел легкий завтрак — бульон и немного вина — и зашел к Марии-Антуанетте.

Он застал ее нарядно одетую, красивую, бледную, величавую. Мария-Антуанетта встретила мужа холодной улыбкой, она сверкала на ее губах, словно зимнее солнце.

Король не заметил грусти, таящейся во взгляде и улыбке королевы. Он уже приготовился к тому, что Мария-Антуанетта будет противиться решению, принятому накануне.

«Опять какой-нибудь новый каприз», — подумал он и Нахмурился.

Королева с первых же слов укрепила в нем это подозрение.

— Ваше величество, — сказала она, — я долго думала о нашем вчерашнем разговоре.

— Ну вот! — воскликнул король.

— Прошу вас, отошлите всех, кроме ваших приближенных.

Король, ворча, приказал своим придворным удалиться. Из придворных дам королевы осталась только г-жа Кампан.

Тогда Мария-Антуанетта, сжав своими прекрасными руками руку мужа, спросила:

— Почему вы совсем одеты? Это плохо!

— Как — плохо? Почему?

— Разве я не просила вас зайти ко мне прежде, чем вы оденетесь? А вы пришли в камзоле и при шпаге. Я надеялась увидеть вас в халате.

Король взглянул на нее с удивлением.

Прихоть королевы пробудила в нем череду странных мыслей, совершенно новых и потому еще более невероятных.

Первое, что он почувствовал, было недоверие и тревога.

— Что с вами? — спросил он королеву. — Вы хотите снова отложить или нарушить наш вчерашний уговор?

— Нимало, ваше величество.

— Умоляю вас, перестаньте шутить! Дело слишком важное. Я должен, я хочу ехать в Париж; я более не могу от этого уклоняться: дом свой я оставляю в надежных руках; люди, которые будут меня сопровождать, назначены еще вчера вечером.

— Ваше величество, я вовсе не собираюсь вам мешать, однако..

— Подумайте, — сказал король, постепенно воодушевляясь и храбрясь, — подумайте, ведь известие о том, что я еду в Париж, уже, должно быть, дошло до парижан, они приготовились к встрече, они ждут меня, и если добрые чувства, которые, по слухам, вызвал мой предстоящий приезд, сменятся гибельной враждебностью… Подумайте, наконец…

— Но, ваше величество, я не спорю с вами, я покорялась еще вчера и не отступаюсь от своих слов сегодня.

— Тогда, сударыня, зачем эти околичности?

— Я говорю без всяких околичностей.

— Простите, но тогда к чему эти вопросы о моем платье, о моих планах?

— О платье я в самом деле говорила, — отвечала королева, силясь улыбнуться, но улыбка ее постепенно гасла, становилась все более печальной.

— Чем же вам не нравится мое платье?

— Я хотела бы, сударь, видеть вас без кафтана.

— Он не идет мне? Этот дивный шелковый кафтан лилового цвета? Но парижане привыкли меня в нем видеть; им нравился на мне этот цвет, с которым, впрочем, хорошо сочетается голубой пояс. Вы и сами частенько говорили мне об этом.

— Я ничего не имею против цвета вашего кафтана, ваше величество.

— Тогда в чем дело?

— В подкладке.

— Право, ваша улыбка так загадочна.., подкладка.., что за шутки!..

— Увы, я уже не шучу.

— Так! Теперь вы щупаете мой камзол, он вам тоже не по душе? Белая тафта с серебром, вы мне сами вышивали кайму, это один из моих любимых камзолов.

— Против камзола я также ничего не имею.

— Какая вы странная! Что же вас смущает: жабо, вышитая батистовая рубашка? Разве я не должен был одеться как можно тщательнее перед отъездом в славный город Париж?

Мария-Антуанетта горько улыбнулась; нижняя губа Австриячки, предмет стольких насмешек, надменно выпятилась, словно наполнившись всеми ядами гнева и ненависти.

— Нет, ваше величество, — сказала она, — я не корю вас за ваш красивый наряд, я говорю лишь о подкладке, о подкладке и только!

— Подкладке моей вышитой рубашки? Да объяснитесь же наконец.

— Ну что ж! Слушайте! Король, которого ненавидят, король, который становится помехой, готов броситься в самую гущу семисот тысяч парижан, упоенных победами и своей революцией; поэтому хотя король и не рыцарь старинных времен, ему не повредили бы добрые железные латы и шлем с забралом из доброй миланской стали; он должен быть неуязвим для пуль, стрел, камней, ножей.

— В сущности, вы правы, — задумчиво сказал Людовик XVI, — но, милая моя, я не Карл VIII, не Франциск I и даже не Генрих IV; нынешняя монархия беззащитна под покровом бархата и шелка, я пойду словно бы нагишом в моем шелковом кафтане, более того, на мне будет настоящая мишень, вот здесь, прямо на сердце — мои ордена.

Королева издала приглушенный стон.

— Ваше величество, — сказала она, — поговорим серьезно. Вы увидите, что вашей жене не до шуток.

Она сделала знак г-же Кампан, которая оставалась в глубине комнаты, и та достала из ящика комода какой-то продолговатый, широкий и плоский предмет в шелковом чехле.

— Ваше величество, — продолжала королева, — сердце короля принадлежит прежде всего Франции, это верно, но я свято верю, что оно принадлежит также его жене и детям. Я не хочу подставлять это сердце вражеским пулям. Я приняла свои меры, чтобы уберечь от опасности моего мужа, моего короля, отца моих детей.

С этими словами она вынула из шелкового чехла кольчугу из маленьких стальных колечек, сплетенных с таким чудесным искусством, что гибкая и упругая кольчуга казалась сшитой из арабского муара.

— Что это? — спросил король.

— Поглядите, ваше величество.

— По-моему, кольчуга.

— Она самая, ваше величество.

— Кольчуга, которая доходит до самой шеи.

— С маленьким воротничком, предназначенным, как видите, для того, чтобы прятаться под воротником кафтана или под галстуком.

Король взял кольчугу в руки и стал с любопытством разглядывать.

Королева обрадовалась этому благосклонному вниманию.

Ей казалось, король любовно считает каждое колечко в этой чудесной сети, которая струилась в его руках с податливостью шерстяного трико.

— Какая великолепная сталь! — восхитился он.

— Не правда ли, ваше величество?

— И дивная работа!

— Не правда ли?

— Право, я даже не знаю, как вам удалось раздобыть такое чудо?

— Я купила ее вчера вечером у одного человека, он давно предлагал мне ее на случай военного похода.

— Чудесно, чудесно! — повторял король, любуясь кольчугой с видом знатока.

— Она вполне сойдет за жилет от вашего портного, ваше величество.

— Вы полагаете?

— Примерьте.

Король не сказал ни слова; он сам снял свой лиловый кафтан.

Королева трепетала от радости; она помогла Людовику XVI снять ордена, а г-жа Кампан — камзол и рубашку.

Тем временем король сам отстегнул шпагу. Тот, кто посмотрел бы в это мгновение на королеву, увидел бы, как лицо ее засветилось торжеством. Это было высшее блаженство.

Король позволил снять с себя галстук, и нежные руки королевы надели ему на шею стальной воротник. Затем Мария-Антуанетта собственными руками застегнула кольчугу.

Она прекрасно облегала тело, прикрывала проймы, и была на подкладке из тонкой кожи, чтобы сталь не терлась о тело.

Кольчуга была длиннее кирасы и хорошо защищала тело. Под рубашкой и камзолом она была совершенно не заметна. Она не делала короля ни на йоту толще и нимало не стесняла движений.

— Вам удобно? — спрашивала Мария-Антуанетта у мужа.

— Поглядите, какое чудо, не правда ли? — говорила она г-же Кампан, которая застегивала последние пуговицы у короля на манжетах.

Госпожа Кампан радовалась так же простодушно, как и королева.

— Я спасла моего короля! — воскликнула Мария-Антуанетта. Попробуйте, положите-ка на стол эту невидимую кольчугу, попытайтесь разрезать ее ножом, пробить пулей, попытайтесь, попытайтесь!

— Гм! — промычал король с сомнением.

— Попытайтесь! — повторила она с воодушевлением.

— Я охотно сделаю это из любопытства, — сказал король.

— Можете не трудиться, это бесполезно, ваше величество.

— Как, вы не хотите, чтобы я доказал вам превосходное качество вашего чуда?

— Вот они, мужчины! Вы думаете, я поверила бы чужим равнодушным свидетельствам, когда речь идет о жизни моего супруга, о спасении Франции?

— Мне кажется, именно так вы и поступили, Антуанетта, вы поверили продавцу на слово.

Она с очаровательным упрямством покачала головой.

— Спросите у милейшей Кампан, чем мы с ней занимались сегодня утром.

— Чем же? Боже мой! — спросил заинтригованный король.

— Впрочем, что я говорю, не утром, а ночью. Мы, как две сумасшедшие, отослали всю прислугу и заперлись в ее спальне, которая находится в главной части дворца на отшибе, рядом с комнатами пажей; ведь пажи вчера вечером перебрались в Рамбуйе. Мы убедились, что никто нас не потревожит, прежде чем мы осуществим наш план.

— Боже мой! Вы меня не на шутку пугаете. Какие же намерения были у двух Юдифей?

— Юдифи до нас далеко, — сказала королева, — во всяком случае, по части шума. Хотя вообще сравнение чудесное. Кампан несла мешок, где лежала эта кольчуга, а я — длинный немецкий охотничий нож моего отца, верный клинок, убивший столько кабанов.

— Юдифь! Все-таки Юдифь! — воскликнул король со смехом.

— У Юдифи не было тяжелого пистолета, который я взяла у вас и приказала Веберу зарядить.

— Пистолет!

— Конечно! Надо было видеть, как ночью, дрожа от страха, пугаясь всякого шороха, прячась от посторонних взглядов, мы мчались по пустынным коридорам, как две голодные мыши; Кампан заперла три двери, завесила последнюю; мы надели кольчугу на манекен, на который надевают мои платья, прислонили его к стене, и я твердой рукой, клянусь вам, нанесла по кольчуге удар ножом; лезвие согнулось, нож выскочил у меня из рук и к нашему ужасу воткнулся в паркет.

— Дьявольщина! — бросил король.

— Подождите.

— Кольчуга осталась цела? — спросил Людовик XVI.

— Подождите, говорю вам. Кампан подняла нож и сказала: «Вы недостаточно сильны, сударыня, рука у вас, быть может, дрогнула, я крепче вас, вот увидите», Она схватила нож и нанесла по манекену, прислоненному к стене, такой ужасный удар, что мой бедный немецкий клинок обломился. Смотрите, вот два куска, ваше величество; из оставшейся части я хочу заказать для вас кинжал.

— Это невероятно! — сказал король. — А что же кольчуга?

— Царапина наверху и еще одна — пониже.

— Любопытно взглянуть.

— Вы увидите.

И королева принялась раздевать короля с чудесным проворством, чтобы он мог поскорее восхититься ее изобретательностью.

— Вот здесь слегка повреждено, мне кажется, — сказал король, указывая пальцем на маленькую вмятину длиной с дюйм.

— Это след пистолетной пули, ваше величество,.

— Как, вы стреляли из пистолета, вы сами?

— Вот сплющенная пуля, она еще черная. Ну как, теперь вы верите, что ваша жизнь в безопасности?

— Вы настоящий ангел-хранитель, — сказал король и начал медленно снимать кольчугу, чтобы получше рассмотреть царапину от ножа и след пули.

— Представьте себе, как я боялась, ваше величество, — сказала Мария-Антуанетта, — когда мне надо было стрелять из пистолета по латам. Дело даже не в ужасном шуме, которого я так боялась; но когда я стреляла в доспех, предназначенный, чтобы вас охранять, мне казалось, будто я стреляю в вас; я боялась увидеть зияющую дыру, и тогда мои труды, мои заботы, мои надежды пошли бы прахом.

— Дорогая жена, — сказал Людовик XVI, — сколько предусмотрительности!

И он положил кольчугу на стол.

— Так что же вы? Что вы делаете? — спросила королева.

Она взяла кольчугу и снова подала королю. Но он с улыбкой, полной благодарности и достоинства, сказал:

— Нет. Благодарю вас.

— Вы отказываетесь? — вскричала королева.

— Отказываюсь.

— Одумайтесь, ваше величество.

— Ваше величество! — взмолилась г-жа Кампан.

— Но это спасение; это жизнь!

— Возможно, — согласился король.

— Вы отвергаете помощь, которую посылает вам сам Господь!

— Довольно! — отрезал король.

— О! Вы отказываетесь! Отказываетесь!

— Да, отказываюсь.

— Но они убьют вас!

— Дорогая моя, когда в XVIII веке дворяне идут в поход, под пули, они надевают суконный кафтан, камзол и рубашку; когда они отправляются отстаивать свою честь в поединке на шпагах, они оставляют только рубашку. Я первый дворянин королевства, я не буду делать ни больше, ни меньше, чем мои друзья. Более того, там, где они надевают сукно, я один вправе носить шелк. Благодарю, дорогая жена, благодарю, моя славная королева, благодарю.

— Ах! — воскликнула королева в отчаянии и восхищении, — почему его не слышит армия?

Что до короля, он спокойно оделся, казалось, даже не понимая, какой героический поступок он совершил.

— Может ли погибнуть монархия, — прошептала королева, — которая сохраняет гордость в такие мгновенья!

Глава 36. ОТЪЕЗД

Когда король вышел от королевы, его сразу окружили офицеры и слуги, назначенные отправиться вместе с ним в Париж.

Это были г-на де Бово, де Вильруа, де Нель и д'Эстен.

Жильбер стоял среди толпы провожающих, ожидая, чтобы Людовик XVI хотя бы мельком заметил его.

По лицам придворных было видно, что они никак не могут поверить в твердость намерений короля.

— После обеда мы едем, господа, — сказал король. Заметив Жильбера, он обратился к нему:

— Ах, вот и вы, доктор, очень хорошо. Вы знаете, что я беру вас с собой?

— Я в вашем распоряжении, ваше величество. Король прошел к себе в кабинет и два часа работал. Затем он вместе со всеми домочадцами прослушал мессу, а около девяти сел за стол.

Завтрак проходил как обычно, правда, Мария-Антуанетта, которую после мессы видели с опухшими, покрасневшими глазами, пожелала участвовать в королевской трапезе, чтобы побыть с мужем подольше, однако не, съела ни кусочка.

Она привела с собой детей; взволнованные материнскими наставленьями, дети переводили тревожный взгляд с отца на офицеров свиты и телохранителей. Время от времени по слову матери дети вытирали слезы, дрожавшие у них на ресницах, и зрелище это пробуждало жалость одних, ярость других и скорбь всех присутствующих.

Король мужественно продолжал завтракать. Он несколько раз обращался к Жильберу, не глядя на него; он почти все время беседовал с королевой, и в голосе его неизменно звучала большая нежность. Наконец он отдал распоряжения офицерам.

Он заканчивал трапезу, когда ему доложили, что в конце большой аллеи, которая ведет к Оружейной площади, показалась плотная толпа людей, идущих пешком из Парижа.

В то же мгновение офицеры и телохранители бросились вон из залы; король поднял голову, взглянул на Жильбера, но видя, что тот улыбается, спокойно продолжал есть.

Королева побледнела, наклонилась к г-ну де Бово и попросила его пойти узнать, в чем дело.

Господин де Бово поспешил спуститься во двор.

Королева подошла к окну.

Пять минут спустя г-н де Бово вернулся.

— Ваше величество, — сказал он входя, — это солдаты Национальной гвардии, по столице вчера разнесся слух, что ваше величество намеревается ехать в Париж, и вот десять тысяч человек вышли вам навстречу; а поскольку вы припозднились, они успели дойти до Версаля.

— Какие у них намерения, как вы полагаете?

— Самые лучшие, — ответил г-н де Бово.

— Неважно! — воскликнула королева. — Закройте ворота.

— Ни в коем случае, — сказал король, — вполне достаточно того, что двери дворца закрыты.

Королева нахмурила брови и бросила взгляд на Жильбера.

Он ждал взгляда королевы, ибо предсказание его уже наполовину сбылось. Он обещал, что придет двадцать тысяч человек; десять тысяч были уже здесь.