— Вот любимый уголок госпожи баронессы, — сказал лакей, остановившись перед садовым лабиринтом. — Благоволите обождать здесь.

Минут через десять листва зашуршала, и из лабиринта вышла женщина лет двадцати трех — двадцати четырех, высокая, с наружностью скорее величественной, чем грациозной.

Она, казалось, была удивлена молодостью гостя.

Вдобавок, внешность Жильбера была слишком замечательна, чтобы оставить равнодушной такую проницательную наблюдательницу, как г-жа де Сталь.

Мало кто мог похвастать столь правильными чертами лица — чертами, которым могучая воля сообщала выражение исключительной непреклонности. Труд и страдания сделали взгляд прекрасных глаз доктора, от природы столь красноречивых, сумрачным и жестким, отняв у него то смятение, что составляет одно из главных очарований юности.

В углу тонких губ пролегла глубокая, пленительная и таинственная складка, являющаяся, если верить физиогномистам, признаком осторожности. Качеством этим Жильбер, казалось, был обязан не природе, но одному лишь времени и ранней опытности.

Широкий и округлый лоб с небольшой залысиной, окаймленный прекрасными черными волосами, давно уже не знавшими пудры, обличал глубокие познания и ясный ум, большое трудолюбие и живое воображение. Из-под бровей Жильбера, густых, как и у его учителя Руссо, сверкали глаза — средоточие его личности, Итак, несмотря на свое скромное платье, Жильбер показался будущей сочинительнице «Коринны» человеком замечательной красоты и замечательного изящества; это впечатление подкрепляли длинные белые руки, маленькие ступни и стройные, но сильные ноги.

Несколько секунд г-жа де Сталь разглядывала своего гостя.

Тем временем Жильбер холодно поклонился ей, держась с суховатой вежливостью американских квакеров, которые видят в женщине сестру, нуждающуюся в поддержке, но не кумира, жаждущего поклонения.

В свой черед и он окинул быстрым взглядом стоявшую перед ним молодую женщину, уже снискавшую себе немалую славу, женщину, чье лицо, умное и выразительное, было начисто лишено обаяния; лицо это, которое куда больше пристало бы не женщине, а невзрачному юноше, решительно не подходило к роскошному соблазнительному телу.

В руке г-жа де Сталь держала ветку гранатового дерева, с которой, сама того не замечая, обкусывала цветы.

— Вы, сударь, и есть доктор Жильбер? — спросила баронесса.

— Да, сударыня, это я.

— Вы так молоды и уже завоевали такую известность? Или, может быть, знаменитый доктор Жильбер — Это ваш отец или дядя?

— Я не знаю других Жильберов, сударыня, и если вы полагаете, что имя это снискало некоторую известность, я имею полное право отнести ваши слова на свой счет.

— Вы представились мне другом маркиза де Лафайета, сударь. Маркиз не однажды рассказывал нам о вас, о ваших неисчерпаемых познаниях.

Жильбер поклонился.

— Познаниях тем более замечательных, тем более любопытных, — продолжала баронесса, — что они, кажется, принадлежат не заурядному химику, практику, каких много, но человеку, проникшему во все таинства жизни.

— Господин маркиз де Лафайет, как я вижу, выдал меня за колдуна, сударыня, — возразил Жильбер с улыбкой, — а раз так, у него, я уверен, достало остроумия на то, чтобы это доказать.

— В самом деле, сударь, он рассказывал нам о неизлечимых больных, которых вы чудом ставили на ноги прямо на поле боя или в американских госпиталях; генерал утверждал, что вначале вы обрекали их искусственной смерти, которая как две капли воды походила на настоящую.

— Эта искусственная смерть, сударыня, — достижение науки, которая нынче известна лишь избранным, но которая в конце концов сделается всеобщим достоянием.

— Я полагаю, вы говорите о месмеризме? — спросила г-жа де Сталь с улыбкой.

— Да, именно о месмеризме.

— Вы брали уроки у самого учителя?

— Увы, сударыня, Месмер не столько учитель, сколько ученик. Месмеризм, или, точнее, магнетизм, — древняя наука, известная еще египтянам и грекам. Она затерялась среди безбрежных просторов средневековья Шекспир угадал ее в «Макбете». Урбен Грандье открыл ее заново и поплатился за свое открытие жизнью. Истинно великий учитель, тот, что давал уроки мне, — граф Калиостро

— Этот шарлатан! — воскликнула г-жа де Сталь.

— Осторожнее, сударыня, вы судите с точки зрения современников, потомки же придут к иному мнению. Этому шарлатану я обязан моими познаниями, а мир, возможно, будет обязан своей свободой.

— Пусть так, — улыбнулась г-жа де Сталь. — Я сужу понаслышке, а вы — со знанием дела; быть может, я ошибаюсь, а вы правы… Но вернемся к вам. Отчего вы провели так много времени вдали от Франции? Отчего не вернулись, дабы занять свое место рядом с такими учеными, как Лавуазье, Кабанис, Кондорсе, Байи, Луи?

Услышав перечень имен, Жильбер чуть заметно зарделся.

— Мне еще слишком многому надобно научиться, сударыня, чтобы сравняться с этими светилами.

— А теперь вы вернулись, но вернулись в тяжелую для нас пору. Отец, который охотно помог бы вам, отставлен, и три дня как уехал.

Жильбер улыбнулся.

— Сударыня, — сказал он, слегка поклонившись, — шесть дней назад по приказу господина барона Неккера я был заключен в Бастилию.

Теперь зарделась г-жа де Сталь.

— По правде говоря, сударь, вы меня удивляете. Вы — в Бастилию!

— Я, сударыня, и никто иной.

— За что же?

— Это могли бы сказать лишь те, кто меня туда отправил.

— Но вы вышли оттуда?

— Потому что Бастилии больше не существует.

— Как не существует? — деланно изумилась г-жа де Сталь.

— Разве вы не слышали пушечную пальбу?

— Пальбу я слышала, и что же?

— О, позвольте мне, сударыня, усомниться в ваших словах. Невозможно, чтобы госпожа де Сталь, дочь господина де Неккера, до сих пор не знала о том, что Бастилия захвачена народом.

— Уверяю вас, сударь, — отвечала баронесса в смущении, — что с тех пор, как господин де Неккер уехал, я живу вдали от мирз и целые дни только и делаю, что оплакиваю разлуку с отцом.

— Сударыня, сударыня! — покачал головой Жильбер. — Королевские курьеры слишком хорошо знают дорогу в Сент-Уэнский замок, и я не могу поверить, чтобы хотя бы один из них не побывал здесь за те четыре часа, что прошли после капитуляции Бастилии.

Баронесса поняла, что ей остается лишь пойти на явного ложь. Лгать ей не хотелось; она переменила тему.

— Итак, сударь, чему же я все-таки обязана вашим посещением? — спросила она.

— Я желал иметь честь побеседовать с господином де Неккером, сударыня.

— Но вы ведь знаете, что он покинул Францию?

— Сударыня, я не могу поверить, что господин де Неккер оставил Францию, что он, такой большой политик, не захотел подождать исхода событий, и потому я…

— Что же?

— Признаюсь, сударыня, я рассчитывал, что вы поможете мне разыскать его.

— Вы найдете его в Брюсселе.

Жильбер бросил на баронессу испытующий взгляд.

— Благодарю вас, сударыня, — сказал он, поклонившись. — Итак, я отправлюсь в Брюссель, ибо должен сообщить господину барону сведения чрезвычайной важности.

Госпожа де Сталь явно колебалась.

— Вас, сударь, я почитаю за человека серьезного и верю вам, в устах же любого другого такие слова привели бы меня в недоумение… Что может быть важно для моего отца после отставки, после всего, что ему довелось пережить?

— Кроме прошлого, в жизни существует и будущее. И я, быть может, в какой-то степени могу влиять на него. Впрочем, теперь речь не об этом. Теперь главное для меня и для господина де Неккера — чтобы мы встретились… Итак, сударыня, вы утверждаете, что ваш отец в Брюсселе?

— Да, сударь.

— Я потрачу на дорогу двадцать часов. Знаете ли вы, что такое двадцать часов во время революции и сколько событий может свершиться за эти двадцать часов? О, сударыня, как неосторожно поступил господин де Неккер, поставив между собою и историей, между деятелем и целью эти двадцать часов!

— По правде говоря, сударь, вы меня пугаете, — сказала г-жа де Сталь, — и я начинаю думать, что отец в самом деле поступил неосмотрительно.

— Увы, сударыня, сделанного не воротишь, не так ли? Покорнейше прошу простить за беспокойство. Прощайте, сударыня.

Однако баронесса остановила его.

— Повторяю вам, сударь, вы меня пугаете, вы обязаны объясниться, обязаны успокоить меня.

— Очень жаль, сударыня, — отвечал Жильбер, — но в эту минуту меня мучает такое множество собственных тревог, что мне решительно невозможно принимать участие в тревогах чужих; дело идет о моей жизни и моей чести, а также о жизни и чести господина де Неккера, который согласился бы со мной, услышь он сейчас те слова, что я скажу ему через двадцать часов — Сударь, позвольте мне напомнить об одной вещи, которою я сама совершенно упустила из виду, а именно, что не следует обсуждать подобные вопросы под открытым небом, в парке, где нас могут услышать посторонние — Сударыня, — сказал Жильбер, — осмелюсь заметить, что здесь хозяйка вы, и место для нашей беседы выбрано вами. Как прикажете поступить? Я к вашим услугам.

— Сделайте милость, пройдите вместе со мной в мой кабинет — там мы сможем продолжить наш разговор.

— Ну и ну, — сказал Жильбер сам себе, — не опасайся я смутить ее, я спросил бы, не находится ли ее кабинет в Брюсселе Спрашивать он, однако, ничего не стал и молча пошел за баронессой, поспешно двинувшейся в сторону замка.

У дверей стоял тот самый лакей, что впустил Жильбера в парк. Г-жа де Сталь кивнула ему и, сама открыв двери, провела доктора в свой кабинет — уютный уголок, убранство которого пристало бы скорее мужчине, чем женщине; вторая дверь кабинета и два окна выходили в маленький садик, недоступный для незваных гостей и чужих глаз.

Закрыв дверь кабинета, г-жа де Сталь взмолилась:

— Сударь, будьте милосердны! Вы обязаны сказать мне, какая тайна, связанная с моим отцом, привела вас в Сент-Уэн — Сударыня, — сказал Жильбер,

— если бы ваш отец мог слышать меня, если бы он знал, что я — тот самый человек, кто отправил королю секретные записки под названием «О состоянии идей и прогрессе общества», я убежден, что он тотчас же появился бы в этом кабинете и спросил: «Доктор Жильбер, чем могу быть полезен? Говорите, я слушаю».

Не успел Жильбер договорить, как потайная дверь, замаскированная живописным панно работы Ванлоо, бесшумно отворилась и на пороге предстал улыбающийся барон Неккер; за его спиной была видна узенькая винтовая лестница, на которую сверху падал свет лампы.

Тут баронесса де Сталь кивнула Жильберу в знак прощания и, поцеловав отца в лоб, удалилась по потайной лестнице.

Неккер приблизился к Жильберу и протянул ему руку со словами:

— Я к вашим услугам, господин Жильбер; чем могу быть полезен? Говорите, я слушаю.

Хозяин и гость опустились в кресла.

— Господин барон, — сказал Жильбер, — вы можете судить об образе моих мыслей, ибо знаете мою тайну. Это я четыре года назад представил королю записку о нынешнем состоянии Европы, это я присылал ему затем из Соединенных Штатов записки, касающиеся всех сложных вопросов внутренней политики Франции.

— Записки, о которых его величество неизменно отзывался с глубоким восхищением и не менее глубоким страхом, — продолжил Неккер — Да, ибо они говорили правду. В ту пору правду было страшно слышать, но сегодня, когда она сделалась явью, ее стало еще страшнее видеть, не так ли?

— Вне всякого сомнения, сударь, — ответил Неккер.

— Король показывал вам эти записки? — спросил Жильбер.

— Не все, сударь; я читал только две из них: в той, что касается финансов, вы во многом согласились с моими взглядами, хотя и высказали некоторые возражения; я вам весьма признателен — Это еще не все; среди записок была одна, где я предсказывал события, которые нынче уже свершились.

— Неужели?

— Да.

— Какие же это события, сударь?

— Назову лишь два: во-первых, я писал о том, что однажды, дабы исполнить взятые на себя обязательства, король будет вынужден дать вам отставку.

— Вы предсказали мое изгнание?

— Совершенно верно.

— Это первое событие, а второе?

— Взятие Бастилии.

— Вы предсказали взятие Бастилии?

— Господин барон, Бастилия была не просто королевской тюрьмой, она была символом тирании. Свобода началась с разрушения символа, революция совершит все остальное.

— Сознаете ли вы всю серьезность ваших слов?

— Без сомнения.

— И вы не боитесь высказывать вслух подобные теории?

— Чего же мне бояться?

— Как бы с вами не стряслось беды.

— Господин Неккер, — сказал Жильбер с улыбкой, — человек, вышедший из Бастилии, уже ничего не боится.

— Вы вышли из Бастилии?

— Не далее как сегодня.

— За что же вас туда заключили?

— Об этом я хотел спросить вас.

— Метя?

— Разумеется, вас.

— Но отчего же именно меня?

— Оттого, что в Бастилию меня заточили именно вы.

— Я заточил вас в Бастилию?

— Шесть дней тому назад; как видите, событие это произошло совсем недавно и не могло изгладиться из вашей памяти.

— Этого не может быть.

— Вы узнаете подпись?

И Жильбер предъявил экс-министру лист из тюремной книги записей с приложенным к нему указом о заключении под стражу.

— Да, конечно, — сказал Неккер. — Я, как вы знаете, старался подписывать как можно меньше таких указов, и тем не менее число их доходило до четырех тысяч в год.; Вдобавок перед самым отъездом я обнаружил, что поставил свою подпись на некоторых незаполненных указах, в числе которых, к моему великому сожалению, оказался и тот, который употребили против вас.

— Вы хотите сказать, что не имеете касательства к моему аресту?

— Ни малейшего.

— Но, как бы там ни было, господин барон, — сказал Жильбер с улыбкой, — вы поймете мое любопытство: мне необходимо узнать, кому я обязан своим заточением. Благоволите открыть мне эту тайну.

— Нет ничего легче. Из предосторожности я никогда не оставлял свою переписку в министерстве и каждый вечер привозил все бумаги домой. Письма за этот месяц лежат вон в том шкафу, в ящике под литерой Г; поищем вот в этой стопке Неккер выдвинул ящик и принялся листать толстенную пачку бумаг, содержавшую не меньше пяти-шести сотен писем.

— Я храню только те бумаги, которые могут защитить меня от облыжных обвинений, — сказал экс-министр. — Всякий человек, арестованный по моему указу, становится моим врагом. Значит, я должен принять меры для обороны. Было бы очень странно, если бы я этого не сделал. Поглядим вот здесь. Ж… Ж… Вот, пожалуйста, Жильбер. Благодарите за свой арест придворный штат королевы.

— Ах, вот как! Придворный штат королевы?

— Да, просьба о заключении под стражу человека по фамилии Жильбер. Без определенных занятий. Черноглазый, темноволосый. Следует описание примет. Направляется из Гавра в Париж. Больше ничего. Так этот Жильбер — вы?

— Я. Не можете ли вы отдать мне это письмо?

— Нет, но я могу сказать вам, кем оно подписано.

— Скажите.

— Графиней де Шарни.

— Графиней де Шарни, — повторил Жильбер, — но я с ней не знаком, я не причинил ей никакого зла.

И он устремил взор вдаль, как бы стараясь что-то припомнить.

— Тут есть и приписка без подписи, сделанная почерком, который мне хорошо знаком. Взгляните.

Жильбер наклонился и прочел фразу, написанную на полях:

«Выполните немедля просьбу графини де Шарни».

— Странно, — сказал Жильбер. — От королевы я еще мог ожидать чего-то подобного: в моей записке шла речь о Полиньяках. Но госпожа де Шарни…

— Вы с ней не знакомы?

— Очевидно, это подставное лицо. Впрочем, нет ничего удивительного, что я не знаком с версальскими знаменитостями: я пятнадцать лет провел вне Франции и возвращался сюда только дважды; со времени моего последнего приезда прошло четыре года. Скажите же мне, кто такая графиня де Шарни?

— Подруга, наперсница, приближенная королевы; добродетельная красавица, боготворимая своим мужем, графом де Шарни, — одним словом, совершенство.

— Ну так вот: я не знаком с этим совершенством.

— В таком случае, дорогой доктор, смиритесь с тем, что вы стали жертвой какой-то политической интриги. Вы, кажется, упоминали имя графа Калиостро?

— Да.

— Вы его знали?

— Он был мне другом; больше чем другом — учителем; больше чем учителем — спасителем.

— Ну вот! Значит, вашего ареста потребовали Австрия или Папский престол. Вы сочиняли брошюры?

— Увы, да.

— В том-то и дело. В подобных историях все нити ведут к королеве; интриганы тянутся к ней, как стрелка компаса к полюсу, как железо к магниту. Ваши враги решили отомстить вам, они следили за вами. Королева поручила госпоже де Шарни подписать письмо, дабы отвести подозрения от себя, — вот вам и разгадка.

Жильбер на мгновение задумался.

Он вспомнил о ларце, украденном из дома Бийо в Писле, — ларце, не представляющем интереса ни для королевы, ни для Австрии, ни для Папского престола. Воспоминание это вывело его на верный путь.

— Нет, — сказал Жильбер, — дело не в том. Впрочем, не важно; поговорим о другом.

— О чем же?

— О вас.

— Обо мне? Что же вы можете сказать мне обо мне?

— То, что вы знаете лучше кого бы то ни было: а именно, что не позднее чем через три дня вы вернетесь к исполнению ваших прежних обязанностей и сможете управлять Францией по вашему разумению.

— Вы полагаете? — спросил Неккер с улыбкой.

— И вы полагаете точно так же — недаром вы не, уехали в Брюссель.

— Допустим, — сказал Неккер. — И что же? Мне интересен ваш вывод.

— Вот он. Французы любили вас, теперь они будут вас обожать. Королеве было досадно, что вас любят, королю будет досадно, что вас обожают; они подскажут народу имена других кумиров, а вы не сможете это стерпеть, Тогда наступит ваш черед лишиться популярности. Народ, дорогой мой господин Неккер, — это голодный лев, который лижет только ту руку, что его кормит, кому бы она ни принадлежала.

— Что же произойдет дальше?

— Дальше? Вас забудут.

— Меня забудут?

— Увы, да.

— И что же заставит народ забыть меня?

— История, — Клянусь честью, вы говорите как завзятый пророк!

— К несчастью, в какой-то мере я и в самом деле пророк.

— Хорошо, так что же произойдет дальше?

— О, предвидеть то, что произойдет, не составляет труда, ибо события эти уже вызревают в Собрании. За дело возьмется партия, которая нынче дремлет, точнее, не дремлет, а скрывается. Руководит этой партией убеждение, а оружие ее — идея.

— Я понимаю. Вы говорите об орлеанистской партии.

— Нет. Об этой партии я сказал бы, что ею руководит человек, а оружие ее

— популярность. Я говорю вам о партии, имя которой еще не было никем произнесено, — о республиканской партии.

— О республиканской партии? Ну, это уж слишком!

— Вы мне не верите?

— Это химера!

— Да, химера с огненной пастью, химера, которая поглотит нас всех.

— Ну что ж! Тогда я стану республиканцем; да я уже и сейчас республиканец.

— Республиканец на женевский лад.

— Мне кажется, однако, что республиканец есть республиканец, откуда бы он ни был родом.

— Вы заблуждаетесь, господин барон; наши французские республиканцы будут не похожи на всех прочих: им придется истребить сначала привилегии, затем знать, затем королевскую власть; вы выйдете в путь вместе с ними, но до цели они доберутся без вас, ибо вы убедитесь, что вам с ними не по пути. Нет, господин барон де Неккер, вы не республиканец.

— О, если дело обстоит так, как говорите вы, то, конечно, нет; я люблю короля.

— И я тоже, — сказал Жильбер, — и все нынче любят его не меньше нас с вами. Скажи я то, что говорю вам, людям менее возвышенного ума, меня бы осмеяли, ошикали, но, поверьте, господин Неккер, я говорю правду.

— Клянусь вам, я рад был бы поверить, будь в ваших словах хоть какое-то правдоподобие, но…

— Знаете ли вы, что такое тайные общества?

— Я много о них слышал.

— Верите вы в их существование?

— В существование — да, но в их всемогущество — нет.

— Принадлежите вы к одному из них?

— Нет.

— Входите ли вы по крайней мере в какую-нибудь масонскую ложу?

— Нет.

— Ну вот! А я, господин министр, могу ответить на все эти вопросы утвердительно.

— Вы — член тайного общества?

— Да, и не одного. Берегитесь, господин министр, это огромная сеть, опутавшая все троны. Это невидимый кинжал, угрожающий всем монархиям. Нас три миллиона соратников, рассеянных по разным странам, принадлежащих к разным сословиям. У нас есть друзья среди простонародья, среди буржуазии, среди знати, среди князей и даже среди монархов. Берегитесь, господин де Неккер: князь, вызвавший ваше неудовольствие, может оказаться членом тайного общества. Слуга, кланяющийся вам, может оказаться членом тайного общества. Ни ваша жизнь, ни ваше состояние, ни ваша честь не принадлежат вам безраздельно. Всем этим распоряжается невидимая сила, против которой вы не можете восстать, ибо не знаете ее, и которая может вас погубить, ибо она-то вас знает. Так вот: эти три миллиона, которые уже совершили революцию в Америке, эти три миллиона попытаются создать республику во Франции, а затем ввести республиканское правление во всей Европе.

— Однако, — возразил Неккер, — республика, подобная той, что создана в Соединенных Штатах, ничуть не пугает меня, и я могу лишь приветствовать ее установление.

— Да, но между Америкой и нами — пропасть. Америка — страна новая, лишенная предрассудков, привилегий и королевской власти; Америка богата плодородной почвой, бескрайними землями, девственными лесами; Америка расположена между двух морей, что выгодно для торговли, и удалена от других стран, что полезно для ее населения, меж тем как Франция.., подумайте только, как много установлений придется разрушить во Франции, прежде чем она станет похожа на Америку!

— Но в конце концов чего же вы добиваетесь?

— Я добиваюсь того, к чему мы неизбежно придем. Но я хочу, чтобы мы пришли к этому плавно, а для этого движение наше должен возглавить король.

— В качестве знамени?

— Нет, в качестве щита.

— Щита! — улыбнулся Неккер. — Вы не знаете короля, если надеетесь навязать ему подобную роль.

— Отчего же, я его знаю. Ах, Господи, я его прекрасно знаю, я видел в Америке тысячи таких людей; они управляли маленькими округами: бравые люди, не умеющие себя держать, не способные настоять на своем, не обладающие ни малейшей предприимчивостью, — но что же тут поделаешь? Благодаря одному лишь своему званию король может послужить защитой от людей, о которых я только что говорил, а защита, пусть даже совсем слабая, все равно лучше, чем ничего. Помню, когда в Америке мы сражались с северными индейцами, мне приходилось проводить целые ночи в зарослях тростника; противник прятался на другой стороне реки и держал нас под прицелом. Тростник не слишком крепкая броня, не так ли? И тем не менее признаюсь вам, господин барон, что позади этих высоких зеленых трубок, которые пуля разрезала, как нитку, я чувствовал себя спокойнее, чем если бы находился в чистом поле. Так вот: король — это мой тростник. Он позволяет мне видеть противника, а самому оставаться невидимым. Вот отчего в Нью-Йорке или Филадельфии я был республиканцем, а во Франции сделался роялистом. Там нашего диктатора звали Вашингтон. Бог знает, как он будет зваться здесь: кинжал или эшафот.

— Вы видите все в кровавом свете, доктор!

— Вы поступили бы точно так же, барон, побывай вы сегодня вместе со мной на Гревской площади!

— Да, правда; я слышал, там была резня.

— Видите ли, народ — вещь прекрасная… Но, как бы прекрасен он ни был… О бури людские! Как далеко вам до бурь небесных!

Неккер задумался.

— Отчего я не могу советоваться с вами постоянно, доктор, — произнес он,

— вы могли бы принести мне изрядную пользу.

— Будь я вашим помощником, господин барон, я не смог бы принести ни вам, ни Франции такую большую пользу, какую принесу, если отправлюсь туда, куда хочу.

— А куда вы хотите отправиться?

— Послушайте, сударь: главный враг трона находится подле самого трона, главный враг короля — подле самого короля; это — королева. Бедная женщина забывает, что она дочь Марии-Терезии или, точнее, вспоминает об этом лишь для того, чтобы потешить свою гордость; она мнит, что спасает короля, а на самом деле губит не только короля, но и королевскую власть. Так вот: нам, любящим короля, нам, любящим Францию, следует уговориться о том, как лишить королеву власти, как свести на нет ее влияние.

— В таком случае сделайте то, о чем я вас просил, станьте моим помощником. Мы объединим наши усилия.

— Если я стану вашим помощником, мы образуем вместе одну-единственную силу: вы будете мною, я буду вами. Нам нужно разделиться, и тогда, сударь, сила наша возрастет вдвое.

— И чего мы таким образом добьемся?

— Мы наверняка не сумеем отвратить катастрофу, но, возможно, отдалим ее; во всяком случае, я гарантирую вам поддержку могущественного союзника, маркиза де Лафайета.

— Лафайет — республиканец?

— Настолько, насколько может им быть человек из рода Лафайетов. Раз уж нам никак не обойтись без равенства, поверьте мне, лучше избрать равенство знатных господ. Я предпочитаю равенству унижающему равенство возвышающее.

— И вы можете поручиться за Лафайета?

— До тех пор, пока от него не будет требоваться ничего иного, кроме порядочности, отваги и преданности, безусловно.

— Хорошо, в таком случае скажите, что требуется от меня?

— Рекомендательное письмо к его величеству королю Людовику XVI.

— Такому человеку, как вы, нет нужды в рекомендательных письмах; ваше имя говорит само за себя.

— Нет, мне удобнее считаться вашим ставленником; если вы отрекомендуете меня королю, я скорее добьюсь своей цели.

— А какова ваша цель?

— Стать одним из лейб-медиков.

— О, нет ничего легче. Но как же королева?

— Главное — чтобы я оказался при дворе, а дальше уж мое дело.

— А вдруг она начнет вас преследовать?

— Тогда я заставлю короля действовать в моих интересах.

— Заставите короля? Это выше человеческих сил.

— Тот, кому подвластно тело, будет большим глупцом, если не сумеет овладеть и умом.

— Но не кажется ли вам, что человек, побывавший в Бастилии, — не самый лучший претендент на звание лейб-медика?

— Нисколько. Ведь, если верить вам, меня преследовали за приверженность философии?

— Боюсь, что так.

— Значит, взяв на службу врача — последователя Руссо, сторонника новых идей, наконец, пленника, только что вышедшего из Бастилии, король вернет себе популярность среди народа. Объясните ему это при первой же встрече с ним.

— Вы, как всегда, правы, но скажите: очутившись при дворе, вы не оставите меня своими советами?

— Ни в коем случае, лишь бы вы не отклонялись от политики, касательно которой мы с вами условимся.

— Что можете вы мне обещать взамен?

— Что я дам вам знать, когда придет пора эмигрировать.

Неккер пристально взглянул на Жильбера, а затем произнес, помрачнев:

— В самом деле, это величайшая услуга, какую преданный друг может оказать министру; более того, это последняя услуга.

И, сев за стол, он принялся за письмо к королю. Жильбер тем временем перечитывал полученную от Неккера бумагу, повторяя: «Графиня де Шарни? Кто бы это мог быть?»

— Держите, сударь, — сказал Неккер через несколько минут, подавая Жильберу лист бумаги. Жильбер взял его и прочел следующее:

«Ваше Величество, Вам, без сомнения, надобно иметь верного человека, с которым можно говорить о делах. Покидая вас, я оставляю вам мой последний дар, оказываю вам последнюю услугу, посылая к вам доктора Жильбера. Ваше Величество поймет меня, если я скажу, что доктор Жильбер не только один из опытнейших в свете медиков, но и автор записок о „Правлении и политике“, которые произвели на Ваше Величество столь сильное впечатление.

Покорный слуга Вашего Величества, барон де Неккер».

Неккер не поставил под письмом даты и, запечатав его простой печатью, отдал Жильберу.

— Итак, — сказал он на прощание, — мы с вами виделись в Брюсселе, не правда ли?

— Да, разумеется, более чем правда. Впрочем, завтра утром я дам вам знать о себе.

Барон условленным образом постучал по панно, и на пороге вновь возникла г-жа де Сталь, на этот раз державшая в руке не только ветку гранатового дерева, но и брошюру доктора Жильбера, титульный лист которой она не без кокетства показала автору.

Жильбер простился с г-ном де Неккером, поцеловал руку баронессе, проводившей его до дверей кабинета, и вышел.

Покинув замок, он направился к фиакру, где все — Питу и Бийо на переднем сиденье, кучер на облучке и даже лошади на подгибающихся ногах — крепко спали.