Через месяц после возвращения из Брянска я попрощался с моими дорогими воспитателями и друзьями детского дома. На жиздринский вокзал провожать меня поехали Александра Павловна Сарычева, Вера Мельникова и Иван Брынцев. В тумане поцелуев и слез я сел в настоящий поезд, с билетом и, держа кепку в руках, смотрел на уходящие от меня милые лица. Мимо меня плыли годы моего отрочества и первые дни наступившей юности.
      Но вот поезд набрал скорость и помчался навстречу другой жизни, к Москве. Казалось тогда, что я опять иду один навстречу будущему. Я еще не понимал в эти переходные дни жизни, почему так спокойно и так хорошо у меня на душе. Но скоро стало ясно, что это дыхание моей страны окружало меня и что я иду ее дорогами вместе с нею навстречу труду и борьбе.
      Глава 3
      СТУДЕНЧЕСКИЕ ГОДЫ
      Приехал учиться серьезно.- Прощание с В. И. Лениным.- МГУ, где живут тени великих ученых.- Старая и новая Москва.- Комсомол - душа МГУ.Мое философское кредо.- Первые эксперименты.- Любовь к дрозофиле.- Поездка на Белое море.
      Уже в поезде, мчавшемся из Жиздры в Москву, я чувствовал себя почти студентом. У меня были путевка во 2-й Московский государственный университет, комсомольский билет, рекомендация уездного комитета РКСМ, удостоверение, что еду из детского дома, 10 рублей денег, одеяло и немалый опыт самостоятельной жизни.
      Экзамены в университете по русскому языку, математике, физике и обществоведению сдал благополучно. Однако меня не приняли. Я с ужасом не нашел своей фамилии в вывешенном списке лиц, принятых в университет. И объяснялось это очень просто. В ту пору было мне еще 16 лет. До 17, то есть до возраста, установленного в то время для поступления в университет, оставалось четыре месяца. Страшно возмущенный, побежал я в комсомольскую ячейку и сказал секретарю, что ехать обратно мне некуда и никуда из университета не уйду, что приехал учиться серьезно, и точка. Секретарь понял мое положение и пошел к ректору. Так я стал студентом.
      Жить по приезде было негде. Недели три спал у студента на Сретенке, который был добрым приятелем Павла Брынцева. Главное воспоминание о том времени связано у меня с белыми французскими булками - так тогда назывались теперешние городские. Этими булками меня кормил хозяин комнаты. Из еды они казались мне верхом доступного для человека наслаждения. Затем Павел Брынцев и его товарищи пустили меня к себе в комнату в общежитии своего института. Это общежитие находилось в том комплексе зданий с внутренним двориком-парком, который занимает ныне Институт философии Академии наук СССР, по Волхонке, 14. Студенты жили в левом боковом флигельке, где помещается сейчас Институт языкознания Академии наук СССР, в доме по улице Маркса - Энгельса, 1/14. Думал ли я, сидя вечерами в садике внутри двора, какие бури будут бушевать в Институте философии в адрес генетики, да и в мой адрес, как затем в этих же стенах наступит признание генетики, понимание ее роли! А тогда, в те вечера осени 1923 года, мирный, большой, темный дом, казалось, спал, укрывшись за высокими сумрачными деревьями.
      Прошло какое-то время, и я перешел в общежитие университета, находившееся на Смоленском бульваре, в доме 15, на котором ныне мемориальная доска в честь героя Великой Отечественной войны незабываемого генерала Дмитрия Михайловича Карбышева.
      Рядом, на Сенной площади, в глубине за изгородью стояли дома Московского зоотехнического института. Сколько раз студентом я проходил мимо этих шумных зданий, где роилась молодежь, будущие зоотехники и ветеринары-животноводы. Не знал я тогда, как много в моей жизни еще будет связано с этим старинным учебным заведением России. Через пять лет именно в этом доме меня ожидали первые крупные шаги в науке. Здесь же я встретился с чудесными людьми, ставшими моими лучшими друзьями на всю жизнь: с Ксенией Александровной Паниной и ее мужем Александром Ивановичем Паниным, ныне профессором, доктором наук в области разведения животных, и с Яковом Лазаревичем Глембоцким. Моя дружба с ними выдержала все испытания. Много горечи испытал я во взаимоотношениях с людьми, то или иное время считавшимися моими друзьями. Но истинное золото дружбы на всю жизнь спаяло меня с Александром Ивановичем Паниным и Яковом Лазаревичем Глембоцким. Однако все это началось пять лет спустя после моего приезда на учебу в Москву.
      Из преподавателей 2-го университета наибольшее впечатление оставил математик Павел Сергеевич Александров. В то время ему было 27 лет. Он с необычайным увлечением преподавал тогда нам основы высшей математики. Ныне П. С. Александров - академик, профессор МГУ, всемирно известный ученый, член Национальной академии наук США и других академий мира.
      В первый год моей жизни в Москве, в 1924 году, Родину нашу и весь мир постигла величайшая утрата: в январе в Горках умер Владимир Ильич Ленин, основатель Коммунистической партии и первого в мире социалистического государства, вождь международного пролетариата. Как живо помнятся эти тяжкие дни в Москве! Страшные морозы сковали воздух, скрипел снег, клубился морозный белый туман, на улицах горели костры, бесконечный поток народа заполнял улицы и направлялся к Колонному залу Дома Союзов. Здесь с 23 по 27 января люди прощались с Лениным. 26 января Всесоюзный съезд Советов переименовал Петроград в Ленинград. Теперь нам кажется, что этот дивный город на Неве будто всегда был Ленинградом. Было принято постановление о сооружении Мавзолея В. И. Ленина в Москве на Красной площади.
      27 января в 4 часа дня Москва замерла, и вместе с ней, тяжко задержав дыхание, замерла вся страна. Прервалась работа на предприятиях, остановилось движение на улицах и на железных дорогах. На пять минут международный пролетариат прекратил работу во всем мире. Артиллерийский салют, долгие скорбные гудки фабрик, заводов, паровозов разорвали небо Москвы и всей страны, возвещая о похоронах В. И. Ленина. Скорбная Москва стояла на улицах, слезы падали и на лету леденели. Страна клялась неуклонно идти по пути, намеченному В. И. Лениным, свято выполнять его заветы.
      2-й Московский государственный университет был создан в 1918 году. Он размещался на Большой Пироговской улице, выходившей на Девичье поле, где расположен ансамбль зданий Новодевичьего монастыря, собор которого был построен еще в 1525 году. В 1598 году по этой улице проходил в Кремль избранный в Новодевичьем монастыре на царство Борис Годунов. Столетием позже в Новодевичий монастырь была заключена Петром I его сестра Софья, которая хотела свергнуть Петра и убить его. В монастыре были провиантские склады Наполеона, которые он при отступлении хотел, но не смог взорвать.
      Все эти исторические факты производили на меня глубокое впечатление. Однако, осмотревшись на педагогическом факультете, я скоро понял, что здесь не так легко сбыться моим мечтам об исследовательской работе в области биологии. 2-й Московский университет готовил учителей, поэтому главное внимание уделял педагогике. Более глубоко вопросы науки были поставлены в 1-м Московском государственном университете, который назывался просто МГУ, и я решил во что бы то ни стало перейти в МГУ. Обратился в бюро комсомольской организации 2-го университета и все попросту рассказал, как чувствовал: что давно уже решил стать биологом, что за прошедшие полгода многое изучил помимо программы и что хочу изучать законы эволюции организмов. Члены бюро уже хорошо знали меня, поверили моему рассказу и стали активно помогать мне добиваться перевода.
      И вот с бумагами от 2-го университета, с письмом от комсомольского бюро пошел я в МГУ и в 1925 году был переведен на биологическое отделение физико-математического факультета на первый курс, то есть с понижением, поскольку во 2-м МГУ я уже окончил два курса. Радости моей не было границ. Я перешел с Пироговки на Моховую, ныне улицу К. Маркса, в старое здание Московского государственного университета, где живут тени великих ученых - К. Ф. Рулье, И. М. Сеченова, И. И. Герасимова, К. А. Тимирязева...
      В 20-х годах текущего столетия на биологическом отделении преподавали М. А. Мензбир, А. Н. Северцов, Н. К. Кольцов. Зоологический музей поблескивал стеклами шкафов, в которых хранились экспонаты диковинных птиц, зверей, насекомых. На антресолях Зоологического музея как-то рассерженный Михаил Александрович Мензбир, словно малышей, отчитал нас за шум у дверей его кабинета.
      Мы, студенты, считали месторасположение Московского государственного университета просто замечательным. Здесь все главное, что так тянуло и интересовало нас, расположено неподалеку: совсем рядом Большой театр с его вздыбившимися конями в колеснице Аполлона и Малый театр с открывшимся в 1929 году памятником А. Н. Островскому - певцу русской жизни. Галереи этих театров всегда служили для студентов обетованной землей. Здесь же стоит замечательный дворец как памятник гению великого русского зодчего М. Ф. Казакова, построенный в XVIII веке. Октябрьская революция превратила этот дворец в Дом Союзов. В его белоколонном зале, сверкающем хрусталем люстр, много раз выступал В. И. Ленин. Здесь же в январе 1924 года советский народ прощался с вождем революции. На Большой Никитской, которая сейчас носит имя Герцена, куда выходят двери Зоологического музея, совсем недалеко - Консерватория и Театр революции. С 1954 года перед зданием консерватории сидит бронзовый, вдохновенный П. И. Чайковский, созданный по проекту В. И. Мухиной. В Театре революции все мы смотрели постановки В. Э. Мейерхольда. Он своими "Ревизором", "Земля дыбом", "Даешь Европу" потрясал наши юные сердца.
      Недалеко от университета, вниз по улице Маркса, стоит Пашков дом, построенный великим В. И. Баженовым в 1784-1786 годах. Современники называли этот дом "одним из чудес мира". Он и сейчас служит великолепным украшением Москвы. В нем был создан Московский публичный Румянцевский музей. С 1925 года это Государственная библиотека СССР имени В. И. Ленина. В те далекие годы нынешнюю Ленинскую библиотеку мы еще называли Румянцевкой. Тогда еще не было огромного библиотечного корпуса Ленинской библиотеки, построенного в 1938 году. Стоял лишь один чудесный Пашков дом, поднятый ввысь над зеленым газоном холма. Много часов провел я в залах библиотеки в тишине над книгами при свете ламп с зелеными абажурами.
      От университета рукой подать и до памятника Пушкину. В день открытия памятника, воздвигнутого в 1880 году по проекту скульптора А. М. Опекушина, в Колонном зале Ф. М. Достоевский произнес свою знаменитую речь об А. С. Пушкине. В те годы, когда вокруг бронзового Пушкина не было больших домов, казалось, что он вознесен над всем ликом Москвы. Пушкин стоял тогда с другой стороны площади, среди деревьев малого московского садового кольца. Рядом с Лубянской площадью, где еще не было бронзового Ф. Э. Дзержинского, в Китайском проезде, который ныне носит имя Серова, находился Политехнический музей, построенный в 1877 году. В его аудиториях при нашем живейшем участии разыгрывались горячие битвы между А. В. Луначарским и защитником религии и церкви митрополитом Введенским. Слушая пламенные речи А. В. Луначарского, можно было хорошо понять В. И. Ленина, который сказал о нем, что это "сверкающий талант". Впечатление от выступлений А. В. Луначарского было огромным.
      В эти же залы Политехнического музея не раз пробивались мы на встречи с Владимиром Маяковским. Стихи в его собственном чтении звучали великолепно. Мне посчастливилось слушать в исполнении автора его поэму "Владимир Ильич Ленин".
      В годы нашей учебы в МГУ напротив его старого здания, которое сейчас смотрится с просторов нынешней широко раскинувшейся площади 50-летия Октября (бывшей Манежной), стояли охотничьи ряды с деревянными лавками, где в первые годы нэпа сытые приказчики и хозяева лавок в белых передниках бойко торговали "обжорным" товаром: рыбой, дичью и всякой другой снедью. А на месте, где теперь стоят здания Совета Министров СССР и гостиницы "Москва", были грязные дворы с торговыми помещениями. Извозчики, дребезжа, трусили по булыжникам мостовой. В огромном городе с давно не ремонтировавшимися домами главным средством передвижения были трамваи. Москва тогда еще не совсем оправилась от разоривших ее войн и других страшных бедствий.
      В. И. Ленин, выступая в марте 1920 года в Большом театре перед рабочими Москвы и Московским Советом, говорил, что на очереди стоит "задача очистить Москву от той грязи и запущенности, в которую она попала. Мы должны провести это, чтобы стать примером для всей страны... Мы должны дать этот пример здесь, в Москве, пример, какие Москва уже не раз давала". Этот ленинский завет лишь начинал выполняться в те далекие 1924-1928 годы. Сейчас Москва действительно стала примером, она преобразилась в прекраснейший город.
      В последние годы мне приходилось возвращаться в Москву из Нью-Йорка, Парижа, Лондона, Токио, Женевы, Сан-Франциско, Иокогамы, Монреаля, Гааги, Нью-Дели, Бомбея, Гаваны, Брюсселя, Праги, Варшавы, Софии, Берлина, Будапешта, Бухареста, Калькутты, Венеции, Эдинбурга, Амстердама, Мадрида и других городов. Все это прекрасные города мира! Но как чуден и сладок воздух Москвы! Как ласкает глаз неповторимое мощное дыхание ее улиц, проспектов, скверов, набережных и площадей! Здесь стоит изумительный собор Василия Блаженного, построенный в 1555 - 1560 годах. В 1917 году на Красной площади сражались революционные солдаты с юнкерами. Здесь, на Красной площади, тысячи людей слушали пламенные речи В. И. Ленина. Отсюда в ноябре 1941 года с потрясающего парада в столице, которой угрожали орды гитлеровских дивизий, суровые полки Советской Армии пошли на поля Подмосковья и остановили рвущегося к Москве врага. 9 мая 1945 года с ликующей, кипящей толпой я был на Красной площади, переживая великий День Победы. Здесь 24 июня 1945 года личный штандарт Гитлера и десятки фашистских знамен были брошены к подножию ленинского Мавзолея. Сюда приходят люди страны, когда наступают переломные часы их жизни. Здесь стояли перед полетами в космос Юрий Гагарин и затем все его друзья-космонавты. Здесь, на Красной площади, бушует прибой народных празднеств 1 Мая и солдаты страны на парадах идут, неся в сердцах страстную волю к миру.
      История Москвы великолепна. Прекрасен Кремль, участник истории России. Он как живой свидетель славного прошлого русского народа, как символ великих битв и побед. Он связан с началом исторического существования Москвы, которое датируется 1147 годом. Словно стрелы новые, современные проспекты советской столицы, громадны ее застройки окраин и городов-спутников.
      Неизъяснимое чувство покоя, красоты, уверенности и свободы окрыляет тебя, когда ты возвращаешься на улицы Москвы из дальних городов и чужих стран. Как жемчужина в украшениях столицы вырос дворец на Ленинских горах, его шпили подчас задевают облака, плывущие над Москвой. Ночью матовым светом озарен этот громадный, словно в небо вознесенный, мерцающий, сказочный дом. Московский университет стал родным домом десяткам тысяч студентов, учится в нем много людей и из-за рубежа. Его свет виден во всем мире. Десятки академиков и сотни профессоров трудятся в нем. И мы гордимся своим новым Московским университетом.
      Но люди прошлого университетского поколения несут в своем сердце живую, горячую, благодарную память о прелестных, растянутых, невысоких домах на Моховой, с аркой прохода во двор, с памятниками А. И. Герцену и Н. П. Огареву. Эти здания были построены Матвеем Федоровичем Казаковым в 1786-1793 годах, они сгорели в 1812 году и после этого восстановлены были Д. И. Жилярди. Основал Московский университет М. В. Ломоносов в 1755 году. А. С. Пушкин сказал о Ломоносове: "Он создал первый университет. Он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом". И Московский университет носит имя М. В. Ломоносова.
      Задолго до нас в этом Ломоносовском университете, в прошлом столетии, учились А. И. Герцен и Н. П. Огарев. На Воробьевых горах, там, где сейчас стоит новый университет, они, взявшись за руки, поклялись отдать свои жизни народу. Они вынуждены были покинуть родину и за рубежом набатом "Колокола" будили Россию, звали народ на борьбу с крепостничеством.
      Этому старому университету отданы и наши сердца. Здесь, в комсомоле, в учебе, в начинающемся понимании того, что представляет наука, для нас стала реальной мысль, что жизнь наша должна быть отдана великому делу социализма. Здесь Родина открыла нам путь в науку, в борьбу за жизнь и процветание новой России.
      В 1923-1928 годах, когда я учился в университете, в нашей стране все шире и шире открывалась дорога в вузы детям рабочих и крестьян. В 1920 году декретом Совнаркома были учреждены рабочие факультеты, где за три года из малограмотных ребят готовили будущих студентов. В 1923 году, когда я сдавал экзамены в МГУ, в вузы пришел первый массовый выпуск рабочих факультетов. Однако еще значительная часть студенчества была детьми специалистов, научной интеллигенции и других материально обеспеченных групп. В 1926/27 году рабочих и крестьян в высшей школе насчитывалось 50,9 процента, а в год моего окончания университета - 67,4 процента. В 1928 году среди студентов 17,1 процента составляли коммунисты и 20,1 процента - комсомольцы.
      Студенты биологического отделения физико-математического факультета МГУ во второй половине 20-х годов представляли собой сложную социальную группу. Была большая прослойка членов партии, комсомольцев, детей рабочих и крестьян. Учились выходцы и из других социальных слоев населения.
      Среди коммунистов университета хорошо запомнился мне Борис Петрович Токин, ныне профессор Ленинградского университета, Герой Социалистического Труда. Он часто выступал на наших комсомольских собраниях и очень четко формулировал свои мысли. Михаил Семенович Мицкевич, отличный студент, миловидный юноша, помню, всегда избирался в руководство комсомольской организации. В настоящее время он доктор наук, профессор, заместитель директора Института биологии развития АН СССР.
      Шумно и весело проходили комсомольские собрания факультета. Обсуждение вопросов университетской жизни сопровождалось пением любимых песен "Мы - кузнецы", "Варшавянка" и других чудесных песен молодежи тех лет. Комсомол был душой всего университета.
      Это были годы политического возмужания комсомола как помощника партии. Троцкий, Зиновьев, Каменев, борясь против линии партии, пытались опереться на молодежь. Троцкий льстил молодежи и в какой-то мере имел влияние в отдельных вузовских комсомольских организациях. И когда дело дошло до открытых демонстраций троцкистов, некоторые студенты сыграли в них активную роль. Однажды комсомольцы МГУ были обмануты. Нас позвали якобы на комсомольское шествие. Заправлял этим мой сокурсник троцкист Давид Гольдентрахт. Когда мы прошли несколько кварталов, руководители шествия стали разворачивать троцкистские лозунги, и мы поняли, что нас обманули. Все мы покинули демонстрацию, продолжать ее осталась лишь маленькая кучка троцкистов. На VIII съезде ВЛКСМ все вражеские течения в комсомоле были окончательно разгромлены.
      С интересом вспоминаются общие комсомольские студенческие собрания, посвященные предоставлению стипендий. Их получали те студенты, которых поддерживали эти собрания. Помню огромную аудиторию, шумливую, веселую толпу, которая заполнила ее целиком, трибуну, куда вызывались по очереди студенты, претендующие на стипендию. Каждый должен был рассказать, кто он, как попал в университет, почему ему нужна стипендия, каковы его общественные дела и успехи в учебе. Взволнованный, однажды взошел и я на эту трибуну. Стоял пронзенный сотнями глаз. Рассказ мой был встречен шумным согласием, и я стал получать стипендию, сначала 7 рублей в месяц, затем 15 до окончания университета.
      Стипендия даже в 7 рублей - хорошо, но все же маловато. И в те времена, когда я учился еще во 2-м МГУ, мы целой бригадой студентов поступили в ночные сторожа по охране университетских зданий. В зимние морозные ночи ходил я по Пироговке, скрипя снегом, с холодной, жгущей железом винтовкой в руках. Было у нас укрытие - будка, которая стояла прямо на улице. Я залезал в нее погреться и предавался своим мыслям, старался внимательно и последовательно продумать тот или иной мучивший меня философский вопрос. Этих вопросов было много, например: может ли человек познать себя и окружающий его мир? Что такое жизнь человека и какой она имеет смысл? Почему нам всем уготована смерть и прав ли поэтому Кириллов у Достоевского, который был готов прервать жизнь в любую минуту? В чем состоят силы, которые создали эволюцию жизни на Земле и вызвали человека из недр царства животных? И много, других, неразрешимых для меня в те дни вопросов. Я искал ответы на них, прочитал много книг старых философов.
      Прохаживаясь в тулупе по заваленной снегом улице или сидя в будке, я ежился от холода и с глубоким укором для себя вспоминал греков, которые жили 2000 и более лет тому назад. Уж очень здорово думали их философы в одиночестве! Мне казалось, что знаменитый Диоген из Синопа в наши дни, наверно, тоже был бы ночным сторожем. Он провозгласил ненужной всю современную ему культуру, которая так пышно цвела в 404-323 годы до нашей эры. Диоген поселился в Афинах и жил в бочке на берегу моря, презирая все жизненные удобства. Это одиночество, видимо, помогло ему отказаться от учения Платона об идеях и от учения мегарийских философов, которые отрицали движение.
      Однако у меня решительно ничего не получалось. В голову лезли какие-то путаные мысли, не соответствующие значительности задач, решать которые я так хотел. Забирался под шубу мороз, одолевало тривиальное желание спать. Я бросил свою ночную службу и стал читать труды философов по вечерам в общежитии или в тихих залах Румянцевки, в тепле, в мягком свете настольных ламп, который отбрасывали их зеленые абажуры.
      Книги старых философов, потрепанные и зачитанные, легко было купить у букинистов. Так я приобрел несколько книжек Артура Шопенгауэра. Его учение о том, что наука - это не познание мира, а всего лишь служение какой-то мировой воле, что человеческая жизнь - это беспокойная цепь страданий и муки, вначале испугало меня, а затем вызвало во мне решительный протест. Я скоро понял, что это не что иное, как угрожающее цветение растлевающей сознание читателя буржуазной философской мысли.
      Читал Фридриха Ницше "Так говорил Заратустра" и другие книги. Учение Ницше о вечном неравенстве людей, о господстве немногих избранных над массой-толпой; его афоризм "Падающего подтолкни", апофеоз "белокурой бестии", "учение" о сверхчеловеке, все, что затем было с таким восторгом воспринято фашизмом и расовыми теориями, - все это вызывало во мне чувство негодования.
      Затем я прочитал сочинения Иммануила Канта. Его учение о принципиальной непознаваемости внешнего мира, в котором внутренняя сущность каждого явления представляет собой "вещь в себе", ошеломило меня и разочаровало. Кант учил, что категории, которыми мы познаем внешний мир, являются якобы присущими не внешнему миру, а нашему уму. Он признавал объективность внешнего мира, однако согласно его учению этот внешний мир был для человека навечно закрытым.
      После Канта я с особым интересом читал сочинения Иоганна Готлиба Фихте, который, стоя на позициях субъективного идеализма, критиковал дуализм Канта. Он полагал, что основой бытия является субъект - "Я", под которым надо было понимать бесконечную универсальную деятельность познания. Фихте полагал, что поэтому бытие и сознание образуют единство.
      Субъективно-идеалистический характер философии Фихте вызывал у меня чувство глубокой неудовлетворенности. Мир после чтения превращался в сонм серых теней, в котором "практически" действовало только собственное "Я". Однако рассуждения Фихте о назначении ученого произвели на меня глубокое впечатление, и я выписал эти рассуждения в тетрадку, много раз перечитывал их и помню до сих пор. Фихте говорит, что истинные мужи науки - это те люди, "которые преданы ей до гроба, которые примут ее, если она будет отвергнута всем миром, которые открыто возьмут ее под защиту, если на нее будут клеветать и ее будут порочить, которые ради нее с радостью будут переносить хитро скрытую злобу сильных, пошлую улыбку суемудрия и сострадательное подергивание плечами малодушия".
      В этой же книге-лекции Фихте под названием "О назначении ученого", которые он читал в Иенском университете в 1794 году, я нашел такие слова: "Я - жрец истины, я служу ей, я обязался сделать для нее все и дерзать, и страдать. Если бы я ради нее подвергался преследованию и был ненавидим, если бы я умер у нее на службе, что особенное я совершил бы тогда, что сделал бы сверх того, что я просто должен был сделать?"
      Некоторые из этих слов я взял для себя. По молодости лет мне понравилась фраза "Я - жрец науки". Затем долгие годы я повторял уже другую фразу - "Я обязан сделать для нее все". И вот теперь, когда прошли долгие годы труда и борьбы, я повторяю уже последнюю фразу, я говорю, что "все это я просто должен был сделать".
      В годы раннего увлечения философией кроме книг реакционных философов я прочел много статей из марксистской литературы. Среди философов-теоретиков того времени выделялся А. М. Деборин, пытавшийся утвердить себя в качестве главы марксистской философии. Читать статьи Деборина было интересно, так как он стремился связать философию диалектического материализма с естествознанием, однако эта связь у него носила слишком общий характер.
      Мое философское кредо выявилось только тогда, когда в эти же годы я сам, самостоятельно прочел книгу В. И. Ленина "Материализм и эмпириокритицизм". Эта книга навсегда определила весь строй моего материалистического, то есть диалектического, мироощущения и понимания путей познания природы. В ней я нашел ответы на трудные вопросы, заданные мне Кантом и Фихте. В. И. Ленин исчерпывающе показал мне их ошибки. Я понял, что диалектический материализм - это философия познания живого объективного материального мира и с тех пор с каждым годом все больше и больше убеждался в этом. Думаю, что благодаря чтению этой книги В. И. Ленина я избежал в дальнейшем целого ряда философских и научных ошибок, которые сделали многие генетики старшего поколения. Несколько мест из книги В. И. Ленина, показавшихся мне особенно важными, я выписал в свою "философскую" тетрадь. Особенно часто я обращался и обращаюсь сейчас к двум следующим выдержкам. "Быть материалистом, - писал В. И. Ленин, - значит признавать объективную истину, открываемую нам органами чувств. Признавать объективную, т. е. не зависящую от человека и от человечества истину, значит так или иначе признавать абсолютную истину"2. Говоря о теории познания, В. И. Ленин писал: "В теории познания, как и во всех других областях науки, следует рассуждать диалектически, т. е. не предполагать готовым и неизменным наше познание, а разбирать, каким образом из незнания является знание, каким образом неполное, неточное знание становится более полным и более точным"3. В этих словах заключено ленинское учение о диалектических основах познания мира, о единстве логики, диалектики и теории познания.
      Громадное впечатление на меня произвел ленинский анализ путей развития естествознания XX века. В. И. Ленин исследовал причины и содержание кризиса физики конца XIX и начала XX века. Он показал, что кризис физики вызван ломкой старых метафизических принципов, что физика преодолеет этот кризис, рождая диалектический материализм, что и приведет к революции естествознания, к созданию новой картины мира. Развивая принципы диалектического материализма, В. И. Ленин высоко оценил материалистическое ядро современного ему естествознания и указал, что материалистическую науку ожидают бесконечные горизонты развития. В. И. Ленин показал, что основой этому служит бесконечность природы во всех ее проявлениях, что электрон так же неисчерпаем, как и атом.
      Я счастлив, что так рано прочитал книгу В. И. Ленина "Материализм и эмпириокритицизм". Эта книга ответила на большинство "проклятых" философских вопросов, которые меня мучили, открыла для меня философскую объективность мира, его бесконечность и бесконечность познания. Именно эта книга заставила меня задуматься над тем, что в науке мнение любого авторитета, как бы ни казались замечательными его открытия и теории, на самом деле является лишь ступенью в познании абсолютной истины. Эти принципы В. И. Ленина призывали ученого к скромности, к самокритичности, к тому, чтобы видеть новое и открывать ему дорогу.
      После прочтения книги В. И. Ленина я понял, что в диалектическом материализме мною найдена основа отношения к миру и основа научного метода. Я пронес верность этим принципам через всю жизнь. Много раз (с 1929 года, когда я впервые выступил с методологической статьей в журнале "Естествознание, и марксизм") я обращался к философским вопросам науки. В сложном преодолении ошибочных старых идей, прогнозируя задачи будущего, я неизменно находил ответы, используя принципы диалектического материализма. Эти же философские принципы создали для меня железную основу борьбы за научную биологию. Наконец, и это для меня лично сыграло очень большую роль, постоянно опираясь на методологию диалектического материализма, я смог разобраться во многих ошибочных научных построениях, которые затрудняли прогрессивное развитие генетики. Философия диалектического материализма, участие в поступательном развитии общественных отношений в период строительства социализма и постоянный упорный труд - вот что составило основу моей деятельности как ученого и участника великих событий, которые шестое десятилетие потрясают мир.
      Общежитие для студента - это его дом; тот, кто живет с ним в одной комнате, - это его семья. В общежитии на Смоленском бульваре, в комнате на пятом этаже серого большого Дома, нас жило четверо: два медика (один из них, Иван Иванович Морозов, шлет мне приветы до сих пор), один филолог из Сибири и один биолог, то есть я. Филологом был Михаил Маркелович Скуратов. В 1959 году он прислал мне книгу стихов "Всполохи" с посвящением: "Дорогому, искренне уважаемому Николаю Петровичу Дубинину, в знак нашего давнего житья-бытья в студенческом общежитии на Смоленском бульваре - на долгую дружбу и память, автор этой скромной книги стихов и песен - "обмосковившийся" сибиряк".
      Медики, придя после занятий, подумывали об отдыхе, вспоминали девушек. Миша Скуратов бредил Сибирью и бубнил, стихи. Его "Всполохи" 1958 года целиком посвящены Сибири:
      Разгулялась зимушка в Иркутске,
      Сыплет снегом чертова пурга...
      Или:
      Не за той ли, не за песней звонкой
      Чутким ухом клонится Земля?