Было известно, что выдающийся ученый Игорь Васильевич Курчатов, руководитель работ по атомной энергии, интересуется состоянием дел в биологии. В начале 1957 года он попросил меня рассказать об основных задачах генетики на рабочем президиуме Академии наук СССР. На этом заседании присутствовали И. В. Курчатов, А. Н. Несмеянов, И. Е. Тамм, И. Л. Кнунянц, В. А. Энгельгардт и другие. Максимально насыщая свою речь фактической информацией, я рассказал о событиях в области ДНК, о задачах радиационной и химической генетики, о генетике человека, о связях генетики с селекцией, медициной и обороной страны. И. В. Курчатов слушал с неослабевающим интересом. А. Н. Несмеянов, чтобы не мешать беседе, перенес вызовы по телефону в соседний кабинет вице-президента. После его третьего выхода И. В. Курчатов с досадой сказал:
      - Да брось ты, Александр Николаевич, телефон, послушай, какие интересные вещи рассказывает Дубинин.
      Еще в 1956 году, когда И. В. Курчатов решил помочь развитию биологии, он прислал ко мне на Брестскую улицу, дом 42/49, Я. Б. Зельдовича. Мы долго проговорили о том, как надо строить в научном и организационном плане новую биологию. Но эти планы решительного изменения положения в биологии стали осуществляться значительно позднее.
      И. В. Курчатов решил создать при Институте атомной энергии биологический отдел. В 1958 году ко мне на квартиру, уже на Ленинском проспекте, 61/1 приехал заместитель директора Института атомной энергии А. П. Александров и от имени И. В. Курчатова предложил возглавить этот отдел. Внезапная смерть И. В. Курчатова помешала этому.
      И. В. Курчатов навсегда останется в истории нашего государства как великий ученый и руководитель громадного коллектива, который сыграл исключительно большую роль в укреплении обороны СССР и всех стран социализма и проложил дорогу к широкому мирному использованию энергии атома.
      - Мирный атом - вот цель,- говорил И. В. Курчатов.- Бомбы только вынужденная необходимость.
      27 июня 1954 года под Москвой, в городе Обнинске, вступила в строй первая в мире атомная электростанция, которая была любимым детищем И. В. Курчатова. Он работал над решением важнейшей задачи - управления термоядерной реакцией.
      Утром 7 февраля 1960 года И. В. Курчатов приехал на отдых в санаторий "Барвиха". Прогуливаясь с Ю. Б. Харитоном по парку, он сел на скамейку.
      - Садись,- сказал он.- Я хочу тебе многое рассказать.- И замолчал.
      Ю. Б. Харитон повернулся к И. В. Курчатову, но он был мертв...
      Похороны И. В. Курчатова были волнующим событием. Я проходил в массе людей, двигавшейся скорбной лентой через Колонный зал Дома Союзов, отдавая последний долг восхищения и любви этому замечательному человеку.
      - Хороша наука физика,- говорил И. В. Курчатов,- только жизнь коротка.
      В последние годы он стал также говорить и о биологии, принимал активное участие в борьбе за ее развитие, и прежде всего в борьбе за развитие генетики в нашей стране. Игорь Васильевич требовал самых решительных мер для развития генетики, понимая, что генетика через познание молекулярных основ наследственности - это ключ к управлению самыми глубокими свойствами жизни.
      Следует отметить, что хорошим пропагандистом генетики в те годы показал себя журнал "Техника - молодежи", имевший тираж более миллиона экземпляров. В 1956 году журнал выступил с обширными материалами по генетике, показывая ее роль для понимания сущности жизни и для многих отраслей практики. Особую роль в этом сыграла тогда активная позиция главного редактора журнала Василия Дмитриевича Захарченко, с которым мы провели много часов, готовя для журнала материалы по генетике.
      В 1956 году журнал "Биофизика" напечатал мою статью "Физические и химические основы наследственности". В том же году президиум Академии наук СССР ввел меня в состав экспертной комиссии по присуждению золотых медалей за успехи в биологии.
      В 1957 году журнал "Вопросы философии" обратился ко мне с просьбой написать статью на тему "Методы физики, химии и математики в изучении проблем наследственности". Эта статья была напечатана в 6-м номере журнала за 1957 год. Она заканчивалась следующими словами: "Эти открытия, позволившие доказать материальную природу одного из главных свойств жизни - наследственности, являются великой победой не только современного естествознания, но и марксистского философского материализма".
      И. Т. Фролов в книге "Генетика и диалектика" (1968) писал об этой статье, что она явилась первым после сессии ВАСХНИЛ 1948 года прямым обращением к центральному пункту прошедших ранее философских дискуссий в генетике. Это обращение перечеркивало решения августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года. С новых позиций предлагалось посмотреть на союз философов и генетиков.
      Большую роль в нашей работе в новых условиях сыграла работа над запиской по проблеме "Физические и химические основы наследственности". Бюро отделения решило на новый уровень поднять обсуждение проблемы наследственности и поручило комиссии под моим председательством доработать записку. На этот раз в состав комиссии вошли Б. Л. Астауров, А. Н. Белозерский, В. Л. Рыжков, М. Л. Бельговский, Г. Г. Тиняков, А. А. Прокофьева, Я. Л. Шехтман и Л. П. Бреславец. Записка была написана, и 15 августа 1958 года президиум Академии наук СССР утвердил состав научного совета по этой проблеме. В этом совете мне было поручено снова быть председателем. Кроме генетиков в него вошли физики И. Е. Тамм и Л. А. Тумерман, химик И. Л. Кнунянц, биохимики А. Н. Белозерский и В. А. Энгельгардт.
      Таким образом, принципиальные вопросы в борьбе за развитие общей и молекулярной генетики были разработаны и определены позиции в свете марксистско-ленинского философского материализма. Теперь надо было строить лаборатории и в них непосредственно развивать молекулярную и общую генетику как новую отрасль знания. В отношении молекулярной генетики дело началось с усилий Р. Б. Хесина в лаборатории радиационной генетики. К этому времени стали появляться также работы по молекулярной генетике в лаборатории Института антибиотиков С. И. Алиханяна.
      При организации Института цитологии и генетики Сибирского отделения Академии наук СССР моей важнейшей заботой было создание лаборатории молекулярной генетики, что удалось сделать, пригласив на работу Р. И. Салганика. В Киеве стали появляться работы в лаборатории С. М. Гершензона. Р. Б. Хесин и С. И. Алиханян вошли в состав биологического отдела Института атомной энергии и проводили там работы по молекулярной генетике. А. Н. Белозерский и A. С. Спирин, наши крупнейшие биохимики, вплотную подошли в то время к проблемам молекулярной генетики. Наконец, в 1966 году при организации Института общей генетики, было сделано все, чтобы создать большой отдел молекулярной генетики во главе с Д. М. Гольдфарбом. В эти же годы развернулись работы по генетике вирусов и бактерий в Медицинской академии наук под руководством В. Д. Тимакова, B. М. Жданова и других.
      Молекулярная генетика за прошедшие 10 лет пережила коренные изменения. Осуществлен химический синтез гена, отдельные изолированные гены выделены из клетки, прочтен код генетической информации в молекулах ДНК, показана сущность синтеза белка, молекулярная природа мутаций и т. д. Именно на путях молекулярной генетики мы узнали и еще узнаем много диковиннейших явлений, которые позволят нам управлять наследственностью.
      Одной из важнейших задач нашей лаборатории я считал развитие радиационной селекции растений. Излучения проникают в клетку и изменяют генетический аппарат организмов. Поэтому здесь надо было искать путей для целенаправленного управления наследственностью.
      На заре радиационной генетики, в 1928 году, А. А. Сапегин в Одессе и Л. Н. Делоне в Харькове получили радиомутанты у пшеницы. Затем эти замечательные работы были прекращены. Я предложил эту тематику В. В. Хвостовой, В. С. Можаевой и С. А. Валевой. "Ботанический журнал" в 1957 году напечатал мою статью "Радиоселекция растений". В наши дни экспериментальное получение новых наследственных форм (мутагенез) с помощью радиации и химии - это великолепное достижение генетики. Заслуга широкого развития работ по химическому селекционному мутагенезу растений в нашей стране в первую очередь принадлежит И. А. Рапопорту.
      Интересные работы были выполнены у нас в лаборатории Д. Д. Ромашовым. Он вместе с В. Н. Беляевой обнаружили удивительные факты. Оказалось, что после облучения спермиев вьюна на всем протяжении развития личинки в клетках возникают мутации. Факт этот, как говорится, не лез ни в какие ворота существовавшей в то время теории мутаций. Открытие Д. Д. Ромашова было принято у нас в штыки, особенно Н. Н. Соколовым и Б. Н. Сидоровым. Это несогласие принесло всем нам немало горьких минут. Зато послужило еще одним уроком, как осторожно надо обращаться с фактами. Ныне открытие Д. Д. Ромашова украшает новые идеи в области теории мутаций.
      4 октября 1957 года весь мир облетела весть о том, что в Советском Союзе запущен первый искусственный спутник Земли. Началась космическая эра человечества. Я испытывал не только чувство гордости за то, что первый искусственный спутник Земли создан гением советских людей. Было ясно, что полеты в космос обещают новые пути для развития биологии и ставят перед нею ряд крупных задач, решить которые должны полеты человека в космических кораблях. Несомненным становилось и то, что живые организмы в космосе подвергнутся таким факторам, как невесомость и космическая радиация. В перспективе вставала задача осуществить полеты человека, а затем и продолжительное пребывание людей в космосе. Наряду с медицинскими проблемами надо было решить много биологических вопросов.
      Еще в 1934 году состоялась Всесоюзная конференция по изучению стратосферы, на которой Н. К. Кольцов, Г. А. Надсон и Г. Меллер привлекли внимание к возможностям изучения влияния космической радиации на наследственность, если окажется возможным посылать организмы на стратостатах, подымающихся в стратосферу. Г. Г. Фризен, сотрудник нашего отдела генетики, был первым, кто на стратостате "СССР-1-БИС" послал дрозофил за пределы Земли.
      После полета первого искусственного спутника Земли я обратился к вице-президенту Академии наук А. В. Топчиеву, академику-секретарю биологического отделения Н. М. Сисакяну и предложил им на рассмотрение план генетических исследований в космосе. Центральным в этом плане была надежда использовать дрозофилу в качестве точнейшего биологического дозиметра для определения галактического космического излучения. Кроме того, надо было обратить серьезное внимание на хлореллу зеленую, одноклеточную водоросль, как будущего регенератора воздуха в кабине корабля. Важно было также послать в космос мышей, как представителей животных-млекопитающих, и, наконец, семена растений и другие объекты. Эта программа была принята, и лаборатория радиационной генетики Института биофизики стала регулярным участником работ по медико-биологической программе космических исследований.
      Вскоре стало ясным, что из наших работ формируется новая область науки, которая получила название космической генетики. Наши объекты летали на кораблях "Спутник-2" (1960); "Восток-1" и "Восток-2" (1961), "Восток-3" и "Во-сток-4" (1962), "Восток-5" и "Восток-6" (1963), "Восход-1" (1964), "Космос-109" и "Космос-110" (1966), "Зонд-5" и "Зонд-6" (1968), "Зонд-7" (1969), "Союз-5" (1969), "Союз-9" (1970), "Зонд-8" (1970). В полетах на "Зондах" наши объекты облетали Луну и возвращались на Землю.
      На "Востоке-1" мыши, дрозофилы, семена растений, культура тканей человека и бактерии летали вместе с Ю. А. Гагариным. На "Востоке-3" А. Г. Николаев проводил опыты с дрозофилой. На "Востоке-4" П. Р. Попович экспериментировал с дрозофилой и с растениями. На "Востоке-5" В. Ф. Быковский фиксировал растительный материал. В 1970 году на "Союзе-9" А. Г. Николаев регулировал смену в доступе света к опытным посевам хлореллы.
      Полет Ю. А. Гагарина в космос имел эпохальное значение, началась эра освоения космического пространства человеком. Вслед за ним полетел Г. С. Титов, американцы и целая плеяда советских космонавтов.
      Однако, прежде чем первый человек поднялся в космос, медики и биологи изучили влияние факторов космического полета на организм. Это было сделано с помощью собак, летавших на космических кораблях. Важно было также получить данные о том, как влияют факторы космического полета на клетки в организме и на имеющийся в этих клетках генетический аппарат. Последнее в основном изучалось нами на мышах и на дрозофиле.
      Обширные медико-биологические исследования, выполненные советскими учеными, показали, что человек может подняться в космос. С большим волнением вместе с рядом медиков и физиологов я подписывал документ, который с медико-биологической точки зрения открывал Ю. А. Гагарину, а затем и всем остальным космонавтам дорогу в космос.
      Наряду с другими объектами дрозофила также возвращалась из исторических полетов на искусственных спутниках Земли. В 1961 году дрозофила вернулась из своего полета на корабле "Восток-1", опустившись из космоса на Землю вместе с Ю. А. Гагариным. Так произошла общественная реабилитация столь поруганной на сессии ВАСХНИЛ 1948 года знаменитой плодовой мушки, классического объекта генетиков.
      В это время наша лаборатория уже покинула карантинный питомник Главного ботанического сада. Это произошло поневоле, так как надвинувшаяся прокладка Профсоюзной улицы ликвидировала этот участок. Мы срочно стали искать помещение и очень обрадовались, когда В. Ф. Верзилов привлек наше внимание к тому, что на основной территории Главного ботанического сада, в Останкине, есть списанный с баланса маленький домик из шести комнат, который подлежит сносу.
      Я обратился к А. Н. Несмеянову и Н. М. Сисакяну с просьбой разрешить нам переселиться в этот дом. Перед этим заручился согласием Н. В. Цицина. Началась эпопея нашей жизни в Останкине, в чудесном зеленом парке Главного ботанического сада. Зимой нашей главной заботой была топка печей. Сотрудники лаборатории бригадами оставались после работы и пилили дрова. Одна стена нашего дома была подперта бревнами, иначе бы она обвалилась. Этот дом стоял в глубине ботанического сада, так что сотрудникам приходилось по очереди оставаться и караулить его по ночам. Дуло из всех щелей. Полы гнулись и угрожали провалиться. Но в сравнении с прежней хибарой на карантинном питомнике это все-таки был какой ни какой, а дом.
      Об организации лаборатории радиационной генетики в нашей стране стало известно за рубежом. Делегации ученых Приезжали к нам в ботанический сад. Усевшись на столе, с величайшим любопытством смотрел на наши работы знаменитый генетик Мюнцинг из Швеции. Канадец Бойс, генеральный секретарь следующего международного генетического конгресса, целый день пробыл у нас в ботаническом саду, знакомясь с работами.
      Работа зимой в нашем "лабораторном" корпусе имела особые трудности. От ворот ботанического сада до нашего дома хорошего хода было минут двадцать. Вечером, по окончании рабочего дня, этот переход по темным пустым зимним дорожкам многим действовал на нервы, особенно если человек припозднился и бежал по этой пустыне один. Зато летом сад превращался в райскую пущу. Две дороги вели от нашего дома к воротам: одна мимо чудного вытянутого озера вдоль дороги, на которой росли изумрудно-зеленые столетние дубы, другая - через лес, затем сквозь великолепный розарий. Мы наслаждались этой райской обстановкой, созданной талантом Н. В. Цицина и его сотрудников.
      И когда в 1959 году мы покидали ботанический сад, чувство грусти, чувство расставания с чем-то прекрасным теснило грудь. Когда мы грузили наше оборудование, рядом с домом нетерпеливо, словно бы перебирая колесами, пофыркивая, стоял бульдозер, и, не успели мы отъехать, как раздались скрипящие звуки. Это бульдозер врезался в наш дом. Он упал, и клубы пыли поднялись к верхушкам деревьев.
      Возвращаясь к началу 1960 года, вспоминаю, что в нашем доме в ботаническом саду состоялся космический семинар. Приехали видные работники, проводившие исследования по медико-биологической программе работ в космосе,- О. Г. Газенко, В. В. Антипов и другие. Цель заседания состояла в обсуждении результатов работ по космической генетике. Их важность стала очевидной, космическая генетика, как новая область биологии, получила свое крещение. В эти исследования включились как старые кадры в лице Я. Л. Глембоцкого, так и молодое поколение - Э. Н. Ваулина и другие.
      Вслед за нашими работами по космической генетике, аналогичные опыты начались в США. Посылая дрозофилу и другие объекты на биосателлитах, американские ученые пришли примерно к тем же результатам.
      В 1968 году на международном конгрессе по генетике в Токио работал симпозиум по космической генетике. Наш институт был представлен мною, Э. Н. Ваулиной, Л. Г. Дубининой и другими. В составе американской делегации приехали такие крупные деятели, как Борстел, Гласс и Бендер. На этой первой международной встрече по проблемам космической генетики приоритет нашей науки был признан во всем объеме.
      В настоящее время в Институте общей генетики Академии наук СССР работает большая лаборатория космической генетики, которая приняла на себя эстафету в деле разработки этого важнейшего современного направления в науке.
      Большую помощь для развития наших исследований по космической генетике нам оказали руководители космических исследований М. В. Келдыш и С. П. Королев. Внимание С. П. Королева мы ощущали постоянно. Он, как главный конструктор, берег каждый квадратный сантиметр пространства и каждый грамм веса внутри космического корабля. Но для наших биологических объектов всегда находилось место, и они регулярно летали в космос. Еще на заре космических исследований, в 1934 году, С. П. Королев, будучи участником Всесоюзной конференции по изучению стратосферы, горячо поддержал выступления биологов о необходимости изучать реакцию организмов на действие факторов космического полета. С тех пор он всегда придерживался этого мнения. На общем собрании Академии наук СССР в феврале 1965 года по окончании заседания я долго говорил с Сергеем Павловичем Королевым о задачах и нуждах космической генетики. Он живо интересовался нашими результатами и задачами будущих исследований.
      - Хорошо,- сказал он,- выберем время и приедем к вам вместе с М. В. Келдышем прямо в лабораторию. Вы нам все покажете, обсудим, что надо делать.
      Увы, эта встреча не состоялась. 14 января 1966 года С. П. Королев умер. Так через нашу жизнь в генетике прошло влияние еще одного ее великого друга. Имя С. П. Королева навечно связано с тем замечательным фактом всемирно-исторического значения, что эра космоса была открыта гением ученых, инженеров и рабочих Советского Союза.
      Одним из заметных событий середины 50-х годов была организация секции генетики при Московском обществе испытателей природы (МОИП). Это старинное общество возглавлялось В. Н. Сукачевым, который к тому времени занял активную критическую позицию в отношении Т. Д. Лысенко и начал печатать острые статьи как в "Ботаническом журнале", так и в "Бюллетене МОИП". В обоих журналах он был главным редактором.
      Я сделал доклад на президиуме МОИП, и мое предложение об организации секции генетики при этом обществе было встречено с большим удовлетворением. В состав президиума МОИП тогда входили большие друзья генетики - геологи Л. А. Яншин и В. А. Варсонофьева, гидробиолог Л. А. Зенкевич, зоолог В. И. Цалкин, динамик развития Б. А. Кудряшов и другие.
      Секция была организована, я стал ее председателем и членом президиума МОИП. Началась замечательная работа по активной пропаганде генетики. В то время трибуна секции МОИП являлась хорошим окном для общения с широкой общественностью, особенно с молодежью, охотно посещавшей наши лекции, доклады и заседания. Много сделал для секции МОИП ее следующий председатель - В. В. Сахаров, сотрудник лаборатории радиационной генетики.
      Возвращаясь к событиям, связанным с лабораторией радиационной генетики, следует сказать в заключение следующее. Работы, проведенные нами с большим жаром и размахом, показали, что лаборатория радиационной генетики оказалась в состоянии поставить целый ряд животрепещущих вопросов теории и практики, сумела откликнуться на ряд самых прогрессивных движений в жизни нашей страны. Генетика возродилась, ее факел начал гореть. Но это было лишь начало, никто из нас не сомневался, что перед новой, современной генетикой лежит открытый океан познания и живой практики, насущно нужных нашей Родине.
      В мае 1957 года произошло крупное событие в развитии советской науки. Совет Министров СССР принял постановление об организации Сибирского отделения Академии наук СССР, о постройке для него научного городка близ Новосибирска. Президиум Академии наук СССР должен был рассмотреть вопрос о создании новых научных учреждений Сибирского отделения академии, о развитии существующих учреждений в Сибири и о переводе на восток ряда научно-исследовательских институтов, лабораторий, отделов.
      Было решено в первую очередь создать 13 институтов, из них 11 институтов по математике, физике и химии и 2 института по биологии. Руководитель Сибирского отделения Михаил Алексеевич Лаврентьев хорошо понимал роль комплексности в современном естествознании. Он полагал, что для генетики научный городок в Сибири откроет зеленую улицу, особенно если Институт цитологии и генетики будет успешно исследовать проблемы физических, химических и цитологических основ наследственности и изменчивости, методы управления наследственностью животных, растений и микроорганизмов.
      Еще до принятия постановления об организации Сибирского отделения Академии наук СССР М. А. Лаврентьев позвонил мне по телефону и предложил стать во главе Института цитологии и генетики, сказав, что в Сибири передо мною в деле развития генетики будут открыты неограниченные возможности. Я без колебаний согласился ехать в Новосибирск. С первой же встречи и до последних дней моей работы в Сибири М. А. Лаврентьев проявил исключительное понимание задач генетики и лично ко мне относился с трогательным вниманием. Эти научные и человеческие отношения одна из ярчайших страниц в моей жизни. Как директор института и как член президиума Сибирского отделения Академии наук я постоянно имел дело с М, А. Лаврентьевым. Не раз я бывал на знаменитой заимке Михаила Алексеевича - в деревянном домике, одиноко стоявшем в Золотой долине среди 1100 гектаров леса. Этот дом был как кристалл, символизирующий великолепную волю, готовность к жертвам, каждодневность горения на порученном громадном деле. Все это было брошено как бы в маточный раствор будущего научного центра. Вокруг сибирской заимки М. А. Лаврентьева затем вырос прославленный на весь мир городок науки.
      М. А. Лаврентьев поставил вопрос об избрании меня действительным членом Академии наук. По его словам, я давно этого заслуживал, но все искусственно задерживалось из-за споров с Т. Д. Лысенко.
      Однако дело это не получилось. Помню, как М. А. Лаврентьев, смущаясь, сообщил мне, что вопрос о моих выборах решен отрицательно. В это время вошел другой вице-президент, Н. Н. Семенов.
      - Что это у вас похоронные лица? - спросил Николай Николаевич.
      - Да вот, не можем избрать Дубинина в академики,- ответил М. А. Лаврентьев.
      - Ну и что,-заявил Н. Н. Семенов,-пусть побудет в членкорах.
      Я вспомнил эти слова Н. Н. Семенова в 1968 году, когда на совещании у президента Академии наук он горячо и очень убедительно ратовал за избрание одного из биохимиков, говорил, как это важно для человека и для науки, если этого человека своевременно и даже по возможности пораньше изберут в академики.
      Коллектив крупных ученых - директоров институтов Сибирского отделения, представляющих разные науки, состоял из людей, хорошо понимавших, что организация Института цитологии и генетики предпринята с целью коренного улучшения положения дел в генетике, а затем биологии в целом. Все они с исключительной теплотой воспринимали тот факт, что в сибирском научном центре будет развиваться генетика, которая ставит своей задачей подняться до уровня современных методов с использованием физики, химии, математики и кибернетики. Лично я постоянно ощущал поддержку и симпатию со стороны С. Л. Соболева - директора Института математики, И. Н. Векуа - математика, Г. И. Будкера - директора Института ядерной физики, Г. К. Борескова - химической кинетики, А. В. Николаева - неорганической химии, Н. Н. Ворожцова - органической химии, С. А. Христиановича - механики, А. А. Трофимука - геологии нефти, Н. Н. Некрасова - экономиста и других.
      Начало организации института цитологии и генетики было положено в Москве, в карантинном питомнике, где работала лаборатория радиационной генетики и действовал штаб, организующий институт. Это были замечательные дни, когда люди приходили к нам в нашу трудную обстановку, а я с увлечением рассказывал им о великолепных перспективах развития генетики, о том, что надо ехать в Новосибирск, где мы создадим крупный коллектив, будем развивать новую генетику и построим замечательное здание, получим все нужное оборудование для нового института. Я видел, как в глазах моих собеседников гасло чувство неуверенности и начинал пылать огонь надежды и жажды работы.
      Надо было собрать кадры, разбросанные в разных концах страны. Научный центр в Сибири предоставлял квартиры, и это открывало широкую возможность для приглашения людей. Я обратился с письмами к П. К. Шкварникову, который работал председателем колхоза на Украине, к Ю. Я. Керкису, бывшему в это время директором каракулеводческого совхоза в горах Таджикистана, к Ю. П. Мирюте, к А. Н. Луткову, Н. А. Плохинскому и к другим генетикам, оторванным от своей науки. Реакция была единодушной, все выразили горячее желание работать в новом институте. Нетерпеливый Ю. Я. Керкис завалил меня телеграммами, в которых по мере затяжки с его оформлением все нарастала паника: а вдруг это дело для него сорвется? Но все шло своим чередом, и люди стали съезжаться в Новосибирск. Со многими молодыми людьми я беседовал в Москве, затем они отправлялись в Новосибирск.
      Некоторые ученые, уже зарекомендовавшие себя работами, по своей инициативе выразили желание поехать в Сибирь. Так ко мне пришел Р. И. Салганик, биохимик из Киева. Первый же разговор с ним показал, что он знает проблемы молекулярной генетики. Без колебаний я предложил ему место заведующего лабораторией молекулярной генетики. И не ошибся. В настоящее время Р. И. Салганик стал крупным работником. Так же пришел ко мне Д. К. Беляев, специалист по генетике пушных зверей. Он колебался, приходил, уходил и снова приходил. Мне, а также его учителю по Ивановскому сельскохозяйственному институту А. И. Панину долго пришлось уговаривать его поехать в Сибирь. Наконец он все-таки решился, поехал в новый институт, и жизнь показала, насколько правилен был этот шаг. Теперь Д. К. Беляев - член-корреспондент Академии наук СССР, директор Института цитологии и генетики.
      Приехавшие в Новосибирск товарищи согласились с моими научными и организационными принципами, на которых следовало создавать Институт цитологии и генетики. Необходимо было развивать фундаментальные направления нашей науки. Среди них в первую очередь разрабатывать новые методы управления наследственностью через получение мутаций с помощью радиации и химии. Для этого создали лабораторию мутагенеза под моим руководством. Затем первоочередными стали проблемы молекулярной генетики. Заниматься ею поручили Р. И. Салганику. Вопросами радиационной генетики млекопитающих в том плане, как они ранее велись в Москве, в лаборатории радиационной генетики, стал заниматься Ю. Я. Керкис.
      Институт должен был жить, отдавая свои силы также развитию научных принципов селекции животных и растений. Для этого при нем создали отдел генетики животных во главе с Д. К. Беляевым и Н. А. Плохинским и отдел радиационной селекции растений во главе с П. К. Шкварниковым. Отдел полиплоидии возглавил Н. А. Лутков, а отдел гетерозиса - Ю. П. Мирюта. Мыслилась также работа по генетике раковых опухолей, для чего из Москвы пригласили Р. П. Мартынову.
      На заседаниях президиума и на общих собраниях Сибирского отделения Академии наук СССР наши планы получили одобрение. Большую помощь в становлении института оказали первый секретарь обкома КПСС Ф. С. Горячев и работник отдела науки ЦК КПСС Н. А. Дикарев.
      Работа по созданию Института цитологии и генетики впоследствии была высоко оценена. 29 апреля 1967 года при награждении работников Сибирского отделения Академии наук СССР я, как директор в первые три года, на которые пало создание института, был удостоен ордена Ленина. Такую же награду получил Д. К. Беляев, ставший после меня директором института.
      Первым делом в области практической генетики было осуществление планов по созданию триплоидных сортов сахарной свеклы. Приняв на работу Е. Б. Панину, я немедля послал ее в Бийск за исходным материалом. Она привезла корнеплоды в Новосибирск. К этому времени здесь уже находилась группа молодежи во главе с ее мужем, В. А. Паниным, которая горячо взялась за работу по полиплоидизации сахарной свеклы. Это происходило еще в то время, когда Всесоюзный институт сахарной свеклы, находившийся в Киеве, продолжал проклинать метод полиплоидии, как якобы ошибочное, антимичуринское измышление "морганистов-менделистов". И мы вправе гордиться тем, что именно наша молодежная бригада показала первый пример того, как надо повернуть на новые пути всю проблему борьбы за повышение выхода сахара с гектара путем селекции.
      Лето 1958 года прошло успешно, мы в короткие сроки получили тетраплоиды сахарной свеклы. Придавая большое значение этой работе, мы стали думать о получении двух-трех поколений сахарной свеклы в год. Но в условиях Новосибирска это сделать было невозможно. Решили организовать экспедицию бригады в Абхазию, чтобы там скоростными методами погнать поколения растений. С этим предложением я пришел к М. А. Лаврентьеву. Он сразу же согласился с моими доводами.
      Бригада под началом В. А. Панина выехала в Абхазию и здесь провела труднейшие годы, зубами и руками вцепившись в землю и в растения, в которых всходило солнце новой селекции. А. Н. Лутков, ставший заведующим лабораторией полиплоидии с осени 1958 года, приезжал в бригаду и оказал большую помощь своим опытом и знаниями. Но тяжесть самой работы целиком лежала на нескольких совсем молоденьких энтузиастах, работавших в бригаде, которые постоянно советовались со мной по ходу работы. Уже к 1961 году эта бригада создала первую триплоидную сахарную свеклу, которая повысила выход сахара с гектара на 15 процентов. Теперь на этот путь селекции стал и Всесоюзный институт сахарной свеклы.