Великолепна вблизи рыжезвездная варакушка. Осторожная, маленькая, звезда у нее на горле. Вечером и ночью звучит ее пение, щелканье и свист, в которых она подражает другим птицам, или тихое щебетание.
      До слез трогателен прелестный ремез, птичка, близкая к нашим синицам. Кроха птица, много меньше воробья, с рыжеватой или даже темно-коричневой головкой. Гнезда ремеза в виде замечательного войлочного плотного узкогорлого мешка или сероватой рукавички, повешенные на тонких качающихся ветках ветел, поражают искусством их создания из растительных волокон и из пушинок, окружающих семена камыша. Ремез живет в приречных крепях, к нему трудно подобраться, но, раз увидев, эту крохотную милую птаху, ее гнездо, ее хлопоты никогда уже не забудешь.
      Великолепен в своем прямом, вытянутом, как нитка, над самой водою полете изумрудный зимородок. Его грудь и брюшко ярко-коричневые, верх зеленовато-голубой. Длинноносая, короткохвостая птица, чуть меньше скворца, сидит неподвижно, словно стилизованное, полуабстрактное изделие. Зимородок выстилает свои гнезда чешуей мелких рыб. Часто сидит он на ветке над водой, насупившись, и словно бы думает о чем-то постороннем. Но стоит блеснуть рыбке, и он с быстротой молнии падает в воду.
      Словно райские птицы реют золотистые шурки. Их грудь, крылья и хвост зеленовато-голубые, грудь сияет в голубом небе, словно она отлита из горящего золота, верх зеленоватый. В полете шурки кляцкают своим слегка изогнутым клювом и кричат "крю-крю".
      Очень торжествен сорокопут-жулан. Он побольше воробья. Жулан сидит на виду, его положение вертикально, он энергично двигает хвостом вверх-вниз и в стороны, кричит "чек-чек". На острых ветках куста, в котором скрыто его гнездо, наколоты его "запасы" - жуки, зеленые кузнечики, а иногда мышата или птенчики мелких птичек.
      Иногда стайка милых длиннохвостых синиц летит живой сетью, свистя "ти-тити" или выкрикивая "чурк-чурк". У них темно-розоватые спинки, "чумазые" щеки, светлая грудь. Они, как пушистые, с длинными хвостиками шарики, иногда висят на кончиках веток, кустов и деревьев.
      Над прибрежным лесом, распластав крылья, летит громадная белая птица, когда она поворачивается, то видно, что у нее темный верх. Это великолепная хищная скопа, которая камнем падает в воду и взлетает с крупной рыбой в когтях.
      Степные орлы парят в высоте и оттуда, из заоблачных высот, видят сусликов и других грызунов на земле и падают на добычу, свистя углами сложенных крыльев...
      Много, очень много сил и упорного труда пришлось отдать изучению птиц. Мой рабочий день длился от серой полоски утра до вечернего сонного леса. Немало тяжелых минут, упадков духа и отчаяния пришлось пережить, прежде чем наступило то долгожданное время, когда наконец-то мир птиц и леса раскрылся передо мною, когда все вокруг одухотворенно заговорило мне о своей жизни. Пение и разговоры птиц стали понятны, и я так хорошо освоился с птицами, что у меня появилось время для изучения бабочек.
      Мой старый учитель С. С. Четвериков в апреле 1949 года писал мне: "Что касается Вашей работы в качестве орнитолога, то я ее приветствую! Каждый эволюционист должен быть систематиком и полевым работником! Только тогда он почувствует эволюцию и жизнь каждой популяции. Птицы, конечно, прекрасная группа для своего эволюционного понимания, хотя насекомые, в частности бабочки, еще лучше... Особенно хороши бабочки (по сравнению с птицами) в вопросе о симпатрическом видообразовании. Тут много интересного и нового. Как мне глубоко, искренне жаль Вашу погибшую книгу. А может быть, она и не погибла? Ведь несомненно Вы доживете до лучших дней, и если Вы не бросите вопросов эволюции (в чем я глубоко уверен!), то после некоторой переработки ее можно будет опубликовать. Я очень надеюсь...
      Искренне Ваш С. Четвериков".
      Книга моя по эволюции, серьезно доработанная в свете новых данных, действительно, вышла спустя 17 лет, в 1966 году, а тогда в 1949-1954 годах я изучал птиц и начал знакомиться с бабочками. Мои помощники, в первую очередь В. Н. Беляева, изучали насекомых. К этому времени приехал Д. Д. Ромашов, который, не будучи в штатах экспедиции, стал изучать с нами насекомых.
      Царство реки с ее рыбами я знал давно. Лес и луга в их общем воздействии на человека были для меня волшебной явью. Я стал по 7-8 месяцев в году жить в этом мире, зеленом и вечном, вдали от шумной Москвы. Я стал вгрызаться в орнитологию, появились новые мысли. Огромный материал был собран в экспедициях. Он позволил мне начать писать большие работы в новой для меня области, и они захватили меня. Но надежда на то, что еще наступит время работ по генетике, никогда не оставляла. Поэтому зимами я не только работал над рукописями по орнитологии, но и страстно читал все, что было доступно в то время, по генетике, развитие которой за рубежом все нарастало.
      Так проходили эти шесть лет. И чем дальше шло время, тем все ярче и ярче разгоралось солнце надежды в моем сердце. Жизнь в природе, горячая работа по изучению птиц и неистребимая надежда на новый расцвет генетики иногда делали меня совершенно счастливым.
      Не все орнитологи приняли нового сочлена с распростертыми объятиями. Я встретил отчетливую оппозицию в Зоологическом институте Академии наук СССР в лице А. И. Иванова, который явно не понимал моих новых подходов к некоторым вопросам. А вот московские лидеры орнитологии Г. П. Дементьев, Н. А. Гладков, Е. П. Спангенберг были дружелюбны, помогли советами, предоставляли нам в зимнее время рабочие места в Зоологическом музее Московского университета. Постепенно я все больше входил в профессионализм орнитолога, пришло время, и меня признали повсеместно. Когда я покинул эту область зоологии и стал вновь заниматься генетикой, орнитологи долго не забывали меня, звали на свои конференции, присылали свои работы и книги, не хотели верить, что я так внезапно и навсегда покинул орнитологию. 30 июля 1970 года я получил из Московского университета от Н. П. Наумова список орнитологов Советского Союза и с глубоким чувством увидел в этом списке свою фамилию.
      Мои работы по орнитологии хотя были как будто далекими от того, что я делал раньше, они также вели меня к дорогам моей науки.
      ...Палатка все эти годы - весной, летом и осенью - была нашим домом. Грузовая машина мчала нас по территориям наших исследований. Лишь в выходной день утром, с первыми лучами вставшего солнца, в дырочке, там, где был вставлен кол палатки в металлическое кольцо угла ее крыши, загоралась лучистая сверкающая звезда. В рабочие дни мы этой звезды не видели, потому что они начинались до восхода солнца. Весною и летом, как только приходил вечер, из воды и трав подымались мириады комаров, они кровожадно гудели, рвались к нашей живой, такой, казалось, доступной, теплой, близкой крови и не могли пробиться через преграды из марли. Осенью дожди стучали или тяжелыми струями гнули крышу палатки, но в ней было сухо и светло. Фонари "летучая мышь" ровным светлым огнем заливали наш дом. Под капельные дрожащие стуки дождя и даже под ливневые струи хорошо было записывать все, что за день сделано с птицами, и хорошо читались стихи. Дождь то затихал, то нарастал угрожающим ревом, то ровным гулом падал на крышу палатки, наконец, прекращался, но при легких порывах ветра крупные капли срывались с деревьев и стучали по крыше. Было слышно, как ворон машет мокрыми крыльями и, надсадно каркая, улетает прочь. В октябре и в ноябре мы проводили к палатке подземные ходы и снаружи, от костра, через глиняные подземные трубы отепляли землю под нашими спальными мешками. Семь месяцев у палатки, рядом с костром, стояла грузовая машина с другом-шофером, который ежеминутно был готов везти нас дальше и дальше.
      По Уралу в далекое дореволюционное время жило войско яицких казаков. Отчаянные люди, они поселились в этих местах и охраняли интересы государства Российского. Казаки были близки к природе, как трава, как деревья. Линия их поселений растянулась почти на тысячу верст, от Илека до Гурьева. Они заняли западный берег Урала, крепко встали на нем и обернули свое лицо к Азии, которая начиналась по левому, бухарскому берегу реки. Казаков насчитывалось около полутораста тысяч.
      На юге владения казацкого войска омывались водами Каспия. Казаки, доходя до устья реки, стояли на берегу и говорили: "Вот оно синее морцо". А это синее море сурово. Beтер дует здесь, земля жестка от камней. Облака мчатся низко. С запада степная и полупустынная котловина между Уралом и Волгой, которую занимали казаки, граничила с землями Букреевской Орды. Граница проходила через Камыш-Самарские озера, по Рын-пескам, и выходила к морю, недалеко от устья Яика.
      Выше по Уралу границы казачьих владений шли киргизскими степями Малой Орды, затем по Общему сырту, по отрогам Уральских гор и на самом севере встречались с землями Самарской губернии.
      Казаки по профессии были воинами, рыбаками и скотоводами, всей душой преданы своей реке и своим степям. Они всегда чурались власти Московии и новшеств цивилизации. 1772 год ознаменовался открытой войной между Москвой и Ликом. Любимец Екатерины Второй светлейший князь Григорий Потемкин решил заставить казаков войти в состав регулярных войск Российской империи. В эти годы на Яике объявился атаман Емельян Пугачев, "Великий Осударь всей Руси, Петр Третий". Здесь началось историческое восстание крестьян против угнетения их помещиками. В 1775 году указ Екатерины Второй повелел: "Для совершенного забвения нещастного происшедствия сего на Яике реку Яик переименовать в Урал, а город Яицк - в Уральск". Общинная самостоятельность у казаков была отнята.
      Все изменилось здесь за годы Советской власти. Одно осталось неизменным: казаки по-прежнему крепкие, полные жизни люди, связанные с природой. Но ушло в прошлое их сознание своей избранности. Вступают они в браки с иногородными, живут бок о бок, дружно с казахами, которых столетиями считали врагами. Машины "скачут" по степным просторам. Воды Урала бороздят пароходы. Дети казаков идут в город и становятся деятелями той цивилизации, которую раньше так ненавидели их отцы и деды. У Милетея Агаповича Чепурина, моего друга, бакенщика на реке Урал, сейчас уже два взрослых сына и две дочери живут и работают в городе Уральске. Один сын еще учится в селе, в школе. Евгений Чепурин окончил институт в Саратове, стал инженером, женился там и приехал работать в Уральск, поближе к родному Яику.
      В 1951 году я провел несколько дней на Камыш-Самарских озерах. Тучи птиц вились над их плесами, неисчислимые стаи лысушек уходили в камыши перед плывущей лодкой. Одну ночь я просидел в засаде на кабанов. А быть одному в эту пору суток на тропе на качающемся, пропитанном водою острове из многолетних остатков камыша с перспективой встречи один на один с грозным зверем - это, прямо скажем, не для пугливых. В такие часы кровь быстрее бежит по жилам, ухо чутко и глаза стараются схватить все движения, что возникают в черном сумраке ночи. Часам к двенадцати ночи кабаны подошли близко. Рев старого вепря в этом мире, темном, полном невидимой жизни, был как рык тигра. Невольно рука крепче сжала ружье, и сердце застучало сильно. Кабаны с грохотом, плеском падали в воду и куда-то переплывали. К моему счастью, ни один из них не вышел на выстрел, и я благодарил судьбу за то, что не пришлось стрелять, что не нарушил великолепной симфонии этой жизни, могучей, яростной, прекрасной под ночным небом, в зарослях камышей Камыш-Самарских озер.
      Хозяйственное освоение лесов в долине реки Урал началось с конца XVI века. Главным центром русских поселений был Уральск (бывший Яицк), возникший в 1613-1622 годах, а затем Гурьев, начало строительства которого относится к 1647-1650 годам. Рост русских поселений резко повысился с начала XIX века, после того как казакам было разрешено селиться не только по пограничной линии казахских степей, а выбирать места поселений по желанию.
      В начале XX века в Приуралье появились переселенцы с Украины, основавшие несколько новых поселков. Увеличение населения Приуралья привело к заметному истреблению лесов.
      Свидетельство из "Положения Комитета министров" от 18 февраля 1836 года доказывает, что по сравнению с данными П. И. Рычкова (1762) для середины XVIII века на Оренбургской пограничной линии лесов было в пять раз больше, чем в 30-х годах XIX века. Были сделаны попытки искусственного лесоразведения в долине реки Урал, но обле-сенность ее вследствие вырубок и неумеренного выпаса скота продолжала неуклонно падать.
      Изменялся также и состав леса. Вырубали в первую очередь ценные широколиственные породы. Их место занимали осина, ветла и осокорь. Некоторые породы, произраставшие ранее в долине реки Урал, как, например, граб, теперь совершенно исчезли. Другие породы изменили распространение. Так, по историческим данным и по свидетельству старожилов, на участках долины южнее Уральска (Уральск - Бударино) в прошлом веке произрастал дуб, впоследствии уничтоженный вырубками, О том, что в прошлом здесь были дубняки, свидетельствует изредка встречающийся ландыш.
      В прошлом вяз встречался в лесах южнее Калмыкова, а дуб доходил до станции Горячинской (145 километров южнее Уральска). В результате истребления лесов большую площадь в пойме стали занимать луга и заросли кустарников. На многих участках лес приобрел опушечный характер, будучи осветлен полянами.
      Количество лесов по Общему сырту в районах степной зоны, по которой проходит долина среднего течения реки Урал, также заметно уменьшилось. Но южные границы общего распространения лесов на плакорных территориях в Приуралье за историческое время не изменились.
      Для роста лесов в пойме реки Урал и для развития всей флоры и фауны важнейшее значение имеет водный режим, который резко различен для разных элементов рельефа поймы. Высокая (притеррасная) пойма в пределах среднего течения реки возвышается над среднемеженным уровнем реки на 6-9 метров. Высота паводковых вод в этом районе в годы минимальных разливов составляет всего 3 метра, а в годы максимумов - 9-10 метров. В среднем высота паводковых вод составляет 5-6 метров. В годы максимального подъема полых вод движение воды подчас приобретает характер стихийного катастрофического бедствия.
      В. Даль в примечании к труду Э. А. Эверсмана "Естественная история Оренбургского края" (1866) так описывает для прошлого столетия эти явления, происходящие в особенно многоводные годы. "В здешнем крае весной бывает два разлива: первый, меньший, непосредственно по вскрытии рек от ближайшей снеговой воды, текущей кругом с берегов, второй, гораздо значительнейший, две-три недели позже от так называемой простолюдинами земляной воды... Второй разлив идет иногда огромной волной и заливает луга, на ширину нескольких верст в течение немногих часов. При этом разливе гибнет множество животных, и в особенности зайцев. Замечу еще одно обстоятельство: реки, текущие с гор, не исключая самого Урала, чрезвычайно извилисты и каждогодно весною покидают местами частицы своего старого русла, прокладывают себе новый путь, отчего и образуются здесь так называемые старицы, в которых обыкновенно еще многие годы стоит вода".
      Распределение птиц, связанных с лесом и лугами, подчиняется характерным особенностям климата и изменениям в строении и растительности поймы. Многообразие сменяющихся условий вдоль поймы приводит к большому разнообразию фауны и, в частности, к тому, что здесь проходят границы областей жизни многих видов птиц.
      Так как пойма представляет собой узкую полосу, здесь создается ленточное распределение популяций птиц, обитающих в пойменном лесу. Движение особей и популяций при расселении видов оказывается ограниченным пространством поймы. Пролет лесных видов птиц и их осенне-зимние кочевки в основном идут также вдоль по ленте пойменного леса. Все это создает особые удобства для изучения фауны птиц по долине Урала.
      Осень 1949 года и 1950-1952 годы были целиком посвящены изучению птиц на территории трассы гора Вишневая - Каспийское море. Результаты исследований опубликованы мною в двух книгах: "Птицы лесов нижней части долины реки Урал", вышедшей в 1953 году, и "Птицы лесов долины Урала" - в 1956 году, а также в ряде журнальных статей.
      Ответственными редакторами этих книг были научный руководитель Комплексной экспедиции В. Н. Сукачев, начальник экспедиции С. В. Зон, крупный орнитолог, профессор Московского университета Н. А. Гладков. Редакторами являлись крупнейшие советские орнитологи К. А. Воробьев и Г. П. Дементьев. Их участие в редактировании книг как бы выдавало паспорт на их жизнь в науке о птицах, снимало вопросы о научной квалифицированности издаваемых мною работ по орнитологии.
      В первой книге, напечатанной в 1953 году, я дал систематическое описание видов птиц, гнездящихся в лесах долины и дельты реки Урал, а также описание и анализ закономерностей осенних перелетов и кочевок разных видов птиц. Были приведены в ней также данные о лесохозяйственном значении птиц, рассмотрены исторические изменения фауны птиц в этом районе и роль птиц пойменного леса в качестве источника заселения будущих лесокультур на плакорных территориях.
      Во второй книге, вышедшей в 1956 году, я изложил результаты применения нового, разработанного мной учета гнездящихся птиц на основе метода географического картирования качественных и количественных показателей фауны птиц при изучении их по профилям, заложенным поперек ленты пойменных лесов реки Урал в разных районах. Это позволило дать анализ фауны птиц по лесам на протяжении всей трассы гора Вишневая - Каспийское море. Работы, проведенные мною в эти годы, получили официальное описание в моих индивидуальных отчетах. По положению Академии наук СССР каждый академик и член-корреспондент ежегодно представляет индивидуальный отчет о работе, проделанной им за год. В 1949 году я не знал, что писать после сессии ВАСХНИЛ, и задержался с отчетом за 1948 год. Обычно отделение не реагирует, если член Академии наук почему-либо не представляет отчета. Однако на этот раз я получил от заместителя академика - секретаря Отделения биологических наук В. Н. Сукачева официальное письмо с просьбой представить отчет.
      В 1950 году мой отчет был своевременно, 2 апреля, представлен в Отделение биологических наук. Но главный ученый секретарь Академии наук СССР А. В. Топчиев попросил меня передать отчет непосредственно в президиум Академии наук СССР.
      1952-1954 годы были посвящены разработке нового научного представления об эколого-географической структуре фауны птиц. Это было основное принципиальное положение, которое удалось сформулировать, опираясь на использование количественного метода учета птиц. Оно вызвало у орнитологов определенный интерес. Н. А. Гладков из Московского университета написал мне в то время: "Глубокоуважаемый Николай Петрович! Наша кафедра (биогеографии) очень интересуется вопросами количественного учета и картирования. Не откажите сделать нам на кафедре сообщение о своем профильном количественном картировании. Кроме зоологов Вас будут слушать и ботаники. Мы заседаем по средам".
      Меня неоднократно приглашали на заседания орнитологов, чтобы я поделился моим новым подходом к изучению фауны птиц. Так и в 1958 году, когда мои орнитологические работы были уже позади, я получил приглашение Казанского филиала Академии наук. В нем было написано: "Глубокоуважаемый Николай Петрович! Биологический институт КФАН СССР приглашает Вас на третье совещание орнитологов Волжско-Камского края, посвященное итогам и перспективам работ по теме: "Птицы края и их хозяйственное значение". Директор А. М. Алексеев".
      Ежегодно на отчетном годовом общем собрании Академии наук в годы 1949-1954-й главный ученый секретарь Академии наук Александр Васильевич Топчиев напоминал, что Академия наук ждет от академика И. И. Шмальгаузена и члена-корреспондента АН СССР Н. П. Дубинина самокритики. Они должны признать свои заблуждения, разоружиться и стать на рельсы "передовой" мичуринско-лысенковской биологии. Эти призывы не попадали в печатный текст докладов А. В. Топчиева. Я сидел в большом зале Дома ученых на улице Кропоткина, слушал эти слова и знал, что наступит время, эти слова исчезнут и из устного отчетного доклада.
      * * *
      25 января 1951 года, когда я работал орнитологом в Комплексной экспедиции, умер Сергей Иванович Вавилов. Многое связывало мою жизнь с деятельностью этого замечательного человека. Впервые я увидел его в 1927 году в Московском зоотехническом институте, на Смоленском бульваре. Он был здесь преподавателем физики с 1920 года. В 1929 году С. И. Вавилова избрали на кафедру физики Московского государственного университета, и он покинул зоотехнический институт.
      Лекции С. И. Вавилова в зоотехническом институте носили особый характер. Он хотел, чтобы его слушатели почувствовали самый дух новой науки, и излагал успехи радиотехники, теорию относительности и теорию световых квантов, избегая при этом недоступного студентам-зоотехникам сложного математического аппарата. Уже тогда я был очарован его серьезной вдумчивостью, существованием того очевидного громадного духовного мира, который скрывался за этим сдержанным, необычным обликом.
      В 1932 году С. И. Вавилова избрали академиком. Он основал в Москве ныне всемирно известный Физический институт имени П. Н. Лебедева Академии наук СССР (ФИАН). Сергей Иванович в свое время сам был учеником выдающегося русского ученого-физика П. Н. Лебедева и работал под его руководством.
      Во время войны ФИАН был эвакуирован в Казань, и Ленинградский государственный оптический институт, которым также руководил С. И. Вавилов, переехал в Йошкар-Олу. Сергей Иванович с женой, Ольгой Михайловной Вавиловой, жили в Йошкар-Оле, но он часто ездил в Казань. В то время С. И, Вавилов являлся также уполномоченным Государственного комитета обороны СССР. Под его руководством разработаны некоторые новые приборы для вооружения Советской Армии и Флота. В 1945 году С. И. Вавилов заменил ушедшего по болезни В. Л. Комарова на посту президента Академии наук СССР.
      Важное место в деятельности С. И. Вавилова занимало развитие философских проблем физики. Эти его работы произвели на меня большое впечатление. Сергей Иванович рассказывал как-то, что в юношеском возрасте большую роль в его духовном развитии сыграли также "три книги". Это были "Основы химии" Д. И. Менделеева, "Дарвин и его учение" К. А. Тимирязева и "Материализм и эмпириокритицизм" В. И. Ленина. Он прочел эти книги, когда ему было 17 лет. Книгу В. И. Ленина он читал еще по ее первому изданию. Эта ленинская философская работа произвела на него громадное впечатление. Впоследствии он писал: "Книга Ленина... стала теперь настольной книгой каждого советского интеллигента, книгой, по которой страна учится диалектическому материализму и которая является философским руководством для советского ученого"53. Знакомство с идеями B. И. Ленина определило духовное развитие и становление философских взглядов С. И. Вавилова.
      Путь С. И. Вавилова как человека, философски мыслящего в естествознании, - это путь выдающегося естествоиспытателя, сознательного материалиста-диалектика, активного сторонника и проводника мировоззрения Коммунистической партии. Сам С. И. Вавилов оставался беспартийным, но его преданность социализму, так же как и его знаменитого брата - Н. И. Вавилова, была поистине беспредельной.
      Открытие превращаемости элементарных частиц материи друг в друга, установление волновой природы электрона
      C. И. Вавилов рассматривает в свете ленинского учения о неисчерпаемости и бесконечности материи. Обнаружение зависимости свойств пространства и времени от материи, ее движения и распределения он трактует, развивая марксистско-ленинское учение о пространстве и времени как об основных формах бытия материи, неотрывных от самой движущейся материи, определяемых ею. С. И. Вавилов творчески применил принципы диалектического материализма при решении ряда новых конкретных вопросов физики. Таким был вопрос о природе электромагнитного поля. Сергей Иванович обосновал идею, что электромагнитное поле, в частности свет, при широком толковании этого явления, есть не что иное, как особая форма материи. Он исследует философские основы закона сохранения материи и движения, закона взаимосвязи массы и энергии и другие. Ученый решительно вводит принципы диалектического материализма в сокровенные глубины новой физики.
      С. И. Вавилов много внимания, таланта и сил отдал исследованию новых сторон в проблеме путей познания истины в науке. Он показал, что в новом естествознании открыт и плодотворно использован абстрактный и благодаря этому необычайно широкий метод исследования в виде математической гипотезы. Указывая на величайшие достижения современной ему физики, он вместе с тем постоянно призывал идти вперед и дальше, полагал, что, чем ближе мы подходим к истине, тем больше обнаруживается ее сложный характер и тем яснее становится ее неисчерпаемость. Только безгранично расширяя область своего владения природой, полагал С. И. Вавилов, человек решает подлинные задачи науки. Его деятельность была этому подтверждением, она дала замечательный пример сочетания науки с практикой, с жизнью. "Советский Союз,- писал С. И. Вавилов,- идет к коммунизму. На этом славном пути требуется помощь науки в размерах, много больших, чем прежде". Он становится во главе созданного при президиуме Академии наук СССР Комитета содействия великим стройкам коммунизма.
      Громадную работу проводил С. И. Вавилов по пропаганде научных знаний. Он был талантливым историком науки и ее агитатором, постоянно следовал мысли В. И. Ленина о том, что творческое продолжение дела Маркса "должно состоять в диалектической обработке истории человеческой мысли, науки и техники"54.
      С. И. Вавилов был председателем Всесоюзного общества по распространению политических и научных знаний. В 1949 году он возглавил редакцию второго издания Большой Советской Энциклопедии.
      Жизнь С. И. Вавилова в науке, в строительстве нашего государства, в разработке принципов диалектического материализма для естествознания для всех работников науки была великолепным примером. Она вдохновила многих наших ученых. Я внимательно читал его замечательную книгу "Глаз и солнце", его работу "Ленин и физика", все его философские и общественные выступления. В своих методологических статьях я нередко опирался на его мысли, связывал философские подходы к физике с генетикой.
      И вот 25 января 1951 года за три месяца до его шестидесятилетия эта великолепная жизнь оборвалась.
      В период эвакуации, во время войны, С. И. Вавилов перенес тяжелое заболевание легких и сердца. К тому же его здоровье резко ухудшилось в связи со смертью в 1943 году старшего брата, Николая Ивановича. В 1950 году Сергей Иванович был уже тяжело болен.
      Мои первые беседы с С. И. Вавиловым о задачах развития генетики в нашей стране относятся к концу 1945 года. Он прекрасно понимал общенаучное и практическое значение генетики, хорошо видел, как подходила эта наука к созданию синтетических методов в союзе с физикой, химией и математикой, что обеспечивало мощный таран для атаки на крепость загадок и тайн жизни. В 1946 году Сергей Иванович считал необходимым создать институт генетики для развития фундаментальных основ этой науки, полагая, что институт, которым руководит Т. Д. Лысенко, не отвечает задачам современной науки. Он говорил, что надо открыть журнал "Генетика" и охватить новыми программами университеты, вузы и среднюю школу.
      В 1945 году, когда С. И. Вавилов встал во главе Академии наук СССР, партия поставила задачу в кратчайшие сроки догнать достижения науки за рубежом и превзойти их. Говоря о решении этой задачи, он подчеркивал, что наступило время претворить в жизнь слова В. Г. Белинского о том, что "в будущем мы, кроме победоносного русского меча, положим на весы европейской жизни еще и русскую мысль...". Ученый высказывал мысли, что настало время по-новому организовать весь фронт науки в нашей стране. Еще недавно успехи естествознания были связаны с достижениями отдельных людей, таких, как Ньютон, Менделеев, Дарвин, Бутлеров, Планк, Эйнштейн... Однако развитие науки и практики подвело нас к необходимости превратить малые отряды науки в армии. С. И. Вавилов подчеркивал, что ученые, которые встают во главе институтов и целых армий науки, приобретают ответственность, а часто и власть значительно большую, чем та, которую имеют генералы, так как за спиною ученых стоят всемогущие, вечные законы природы. Среди этих армий наук, жизненно нужных нашей стране, взор его видел и генетику, новую ветвь науки о жизни. Он делал все, чтобы сформировать эту армию.
      Осенью 1948 года на здании по Большой Калужской улице (ныне Ленинский проспект, 33) открывалась мемориальная доска в честь В. Л. Комарова, который много лет был связан с этим домом, где помещались биологические институты Академии наук СССР. По окончании митинга С. И. Вавилов встретился со мной. Его глаза настойчиво чего-то искали во мне, тень привета и удовлетворения промелькнула по его лицу, он пожал мою руку и пошел дальше. После этого только в Колонном зале Дома Союзов, проходя мимо гроба среди многих людей, пришедших к С. И. Вавилову, в наплывах скорбной музыки прощания я увидел его спокойное, возвышенное лицо. Два дня непрерывный поток людей проходил через Колонный зал Дома Союзов, чтобы отдать долг признательности и уважения великому труженику и организатору советской науки.
      Оба замечательных брата Вавиловы творили, проникаясь творческой силой своего народа. Обе эти жизни прекрасны. Я испытываю глубокое чувство благодарности моей судьбе, думая о том, что мне посчастливилось видеть, как били родники необыкновенного творческого мужества у этих изумительных советских ученых.
      Глава 14
      НАЕДИНЕ С ПРИРОДОЙ
      Первые путешествия и их очарование.- Река Урал - мечта рыболова и ружейного охотника.- В горах Тянь-Шаня, охота на тауг-текэ.- Снова на реках Белой и Урале.- Тепло костра.- О чувстве прекрасного.
      Шесть лет, с 1949 по 1955 год, я прожил, постоянно встречаясь с природой. Память об этих встречах запечатлелась навсегда.
      Душа моя была одержима наукой. Однако эта одержимость не мешала увлекаться теннисом, шахматами, стихами, театром, а летом - поездками по любимым рекам.