Я. Лещинский. Он показал мне фотографию, на которой был изображен В. И. Ленин и рядом с ним два паренька. Журналист рассказал историю этой фотографии. Она сделана на Красной площади в Москве 1 мая 1919 года и хранится в Центральном партийном архиве Института марксизма ленинизма вместе с другими ленинскими фотографиями. Но на других снимках эти два паренька больше не встречаются. Кто же они и какова их судьба? На этот вопрос не смогли ответить даже старые коммунисты - участники первомайского парада 1919 года. Правда, было высказано предположение, что вполне возможно это бывшие беспризорные, воспитанники детских домов.
      Как-то Лещинский рассказал о своих поисках генералу А. А. Лобачеву, в детстве тоже бывшему беспризорником. Лицо одного из ребят - того, что поменьше, -показалось ему знакомым, но фамилии его он не вспомнил, посоветовал обратиться к В. Н. Чайванову - бывшему управляющему делами Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией. В те годы эта комиссия боролась и с детской беспризорностью.
      Адрес оказался правильным. С В. Н. Чайвановым незадолго до этого я сам встречался. Узнав о моих похождениях в 1919 году, он воскликнул: "Так это вы наш Коля Дубинин!" По его словам, у него сохранились даже выписки о подобранных беспризорниках, есть запись и обо мне.
      И вот, придя после беседы с В. Н. Чайвановым ко мне на Бауманскую и показывая фотографию, на которой рядом с Владимиром Ильичем стояли два неизвестных подростка, Лещинский спросил:
      "Посмотрите, Николай Петрович, вот этот поменьше - не вы ли?"
      Я был потрясен, это казалось мне невозможным. Так и сказал об этом журналисту. Он сфотографировал меня несколько раз анфас и в профиль и ушел, а месяца через полтора вновь появился на Бауманской и сказал: криминалистский метод свидетельствует, что мальчик на снимке и я - это одно лицо.
      Так выяснилось, кто был один из двух ребят на фотоснимке с В. И. Лениным. Не прошло и двух лет, как нашелся и второй. Им оказался Иван Федорович Крюков. Об этом сообщал в своей корреспонденции из Улан-Удэ В. Зоркин в газете "Советская Россия" от 13 января 1965 года.
      Случай, который произошел с И. Крюковым и со мной на Красной площади 1 мая 1919 года, удостоился чести попасть в замечательный многосерийный фильм-рассказ об истории нашей Родины "Летопись полувека". В третьей серии, посвященной 1919 году, в дикторском тексте сообщается, что на первомайском параде присутствовали дети. Диктор говорит следующее:
      "Вот эти наши дети, будущие ученые, завоеватели космоса, сталевары и артисты, - словом, те, кто создал нынешний день.
      1 Мая на Красной площади кинооператор снимал Владимира Ильича. В это время машину Ленина окружили вездесущие беспризорники. Физиономии двух ребят довольно ясно видны. Интересно бы узнать их судьбу, ну хотя бы вот этого, старшего.
      Человек неузнаваем через столько лет, но тем не менее это он. Зовут его Иван Федорович Крюков. Судьба его интересна именно тем, что она обычна для людей этого поколения. Комсомолец 20-х годов, потом матрос-черноморец, как и все, он строил страну, как и все, он защищал ее. Теперь Иван Федорович на пенсии, живет в Бурят-Монголии. Объектив нашей камеры застал его на Татауровском комбинате строительных материалов. Он часто бывает здесь, как председатель комиссии народного контроля. Ну а второй, который еле виден из-за плеча Ленина... Николай Петрович Дубинин...
      ... В этих двух судьбах судьба сотен тысяч детей, спасенных ленинским декретом о бесплатном питании. Наше будущее, их надо было спасти в первую очередь... "
      Так заканчивается этот рассказ.
      С большим волнением я смотрел этот фильм. С далекой весны 1919 года прошло уже более 50 лет, и вновь с удивительной яркостью нахлынули на меня воспоминания о моем детстве, которое проходило в трудную и грозную эпоху военного коммунизму. Чередою прошли передо мною дни, когда протянутая рука моей страны спасла меня от гибели. Необыкновенную значимость приобрели для меня и встречи, которые судьба подарила мне в эти годы беспокойного, трудного детства.
      В первые годы Советской власти экономика страны переживала особо тяжелый период, беспризорность среди ребят приняла громадные размеры. В. И. Ленин в особом декрете провозгласил, что забота о детях является обязанностью государства. Страна напрягалась, однако и в это невероятно трудное время она делала все, чтобы накормить, одеть и обуть детей. Открывались детские дома и интернаты. Во время голода и экономической разрухи, когда хлебный паек состоял из 50 граммов в день, дети получали особый паек, больше того, какой получали красноармейцы и рабочие. В мае 1919 года В. И. Ленин подписал постановление о бесплатном питании детей в важнейших промышленных центрах страны.
      Однако положение страны ухудшалось, оно, казалось, достигло предела в засушливом 1921 году. Именно в это время всего сильнее сказались последствия хозяйственной разрухи, холода и эпидемий, всего того, что принесли империалистическая, а затем гражданская войны, интервенция и блокада. Беспризорных ребят в это время насчитывалось почти 7 миллионов. Среди них больше всего было детей крестьян и рабочих. По национальности большинство были русские в возрасте от 12 до 15 лет.
      Беспризорность в то время выросла в нашей стране в громадную государственную и общественно-педагогическую проблему. Решать эту задачу В. И. Ленин поручил Ф. Э. Дзержинскому.
      27 января 1921 года при Президиуме Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета была создана Комиссия по улучшению жизни детей. Председателем деткомиссии был назначен Ф. Э. Дзержинский. Как отнесся к своим новым обязанностям Феликс Эдмундович, очень образно рассказал народный комиссар просвещения Анатолий Васильевич Луначарский:
      "Это же ужасное бедствие, - возбужденно говорил Ф. Э. Дзержинский. Ведь когда смотришь на детей, так не можешь не думать: все для них. Плоды революции - не нам, а им. А между тем сколько их искалечено борьбой и нуждой. Тут надо прямо-таки броситься на помощь, как если бы мы видели утопающих детей. Одному Наркомпросу справиться не под силу. Нужна широкая помощь всей советской общественности, - продолжал Феликс Эдмундович. - Я думаю, что наш аппарат - один из наиболее четко работающих. Его разветвления есть повсюду. С ним считаются. Его побаиваются. А между тем даже в таком деле, как спасение и снабжение детей, встречается и халатность и даже хищничество. Мы все больше переходим к мирному строительству; я и думаю: отчего не использовать наш боевой аппарат для борьбы с такой бедой, как беспризорность?"
      Ф. Э. Дзержинский потребовал от чекистов, чтобы они обеспечили строгое выполнение декретов о детском питании и снабжении, помогали органам народного образования и здравоохранения; беспокоились о зданиях для детских домов. Он призвал на борьбу с детской беспризорностью организации комсомола, он бросил призыв: "Все на помощь детям". Специальным декретом Совнаркома поезда с питанием для детских учреждений должны были отправляться без задержек, наряду с воинскими эшелонами. Однажды в Москву на имя В. И. Ленина прибыло несколько вагонов продовольствия, которые разгружали кремлевские курсанты. В. И. Ленин сказал Ф. Э. Дзержинскому: "Феликс Эдмундович, прошу вас в первую очередь накормить детей, которые собраны вами".
      Невозможно оценить все, что сделал Феликс Эдмундович Дзержинский для детей Советской России в те тяжелые годы, когда беспризорность была страшным бичом страны, когда миллионы их были лишены хлеба, тепла и человеческой заботы.
      Лучшим способом воспитания трудных ребят того времени, среди которых немало было правонарушителей, Ф. Э. Дзержинский считал производительный труд, организацию самоуправления детей под руководством преданных делу опытных педагогов. Одним из таких замечательных педагогов был Антон Семенович Макаренко. В 1920 году он организовал под Полтавой трудовую колонию имени М. Горького, которой руководил восемь лет. В 1935 году Макаренко описал жизнь колонии и свои принципы воспитания в знаменитой книге "Педагогическая поэма". Это произведение пронизано творческими мыслями педагога, горячим оптимизмом, глубокой верой в воспитательную силу социалистического труда, который изменяет сознание беспризорника и делает из него гражданина великой страны.
      Трудовые колонии-коммуны ОГПУ превращались в образцовые воспитательные учреждения. В коммуне имени Ф. Э. Дзержинского был создан наш знаменитый фотоаппарат - "ФЭД". М. Горький высоко оценил "Педагогическую поэму", и сейчас мы все глубже начинаем ценить талант А. С. Макаренко, педагога-мыслителя, его значение в разработке новых форм воспитания людей в условиях социализма. После посещения коммуны, которой руководил А. С. Макаренко, М. Горький назвал ее "окном в коммунизм".
      В далекие 20-е годы каждый детский дом, можно сказать, был лабораторией, где шла творческая самостоятельная работа воспитателей. В каждом доме собиралась группа ребят, состоящая из ярких индивидуальностей, независимых, знающих жизнь и уже в той или иной мере испорченных ею.
      Все помнят первый наш звуковой фильм, патетическую симфонию о становлении человека, поднимающегося с самого дна жизни,- кинопоэму "Путевка в жизнь" режиссера Н. Экка. Этот кинофильм, в котором роль педагога играл Николай Петрович Баталов, вышел на экран в 1931 году и до сих пор остается памятником тому, как страна заботилась о беспризорных детях, и тем людям, которые воспитывали из беспризорников настоящих граждан нашей страны.
      С группой подростков я приехал из Москвы в Самарский детский дом № 35, где, право, было совсем неплохо. Мы расположились в прекрасном, бывшем купеческом, особняке. А наши воспитатели делали все от них зависящее, чтобы мы забыли пережитые тяжелые дни и начали работать и учиться. Заботы и труд наших наставников не пропали даром. Действительно, многие из нас, в том числе и я, пристрастились к труду и к книгам и стали учиться. Детство мое кончилось. Наступила новая пора пора отрочества.
      Глава 2
      ОТРОЧЕСТВО: СВЕТ И НАДЕЖДЫ
      Голодный год в Поволжье.- Едем в Жиздру, землю обетованную.- Комсомол, школа, ЧОН.- Три книги, перевернувшие мою душу.- Драматическое искусство и футбол.- Путевка в жизнь.
      Жаркое, иссушающее, страшное лето опустилось на Поволжье в 1921 году. Суховеи погубили хлеба и травы. Страна бросила силы на борьбу с голодом, при этом все что могла отдавала детям. Лишь чрезвычайные меры, принятые нашей партией и Советской властью против этого жесточайшего стихийного бедствия, сохранили миллионы человеческих жизней.
      Удушливое лето обернулось пожарами, целые кварталы деревянных домов в Самаре пылали в огне. Было решено спасти ребят, вывезти из Самары детские дома. Опять Ф. Э. Дзержинский пришел к нам на помощь. Это он, Феликс Эдмундович, добился того, чтобы переселить детей из областей, пораженных голодом, в более благополучные районы страны. Из Поволжья были вывезены десятки тысяч ребят.
      В одном из громадных эшелонов через всю Россию нас повезли в обетованную землю - в город Жиздру, на Брянщину, где, как говорили наши воспитатели, полным-полно картошки. Взяли меня в Самаре больным, положили в санитарный вагон. Ехали мы долго, уже к концу пути я поправился и встал на ноги. Наконец приехали в Жиздру. И на самом деле здесь нас стали досыта кормить картошкой. Мы были спасены.
      Вначале мы жили в бараках, построенных на окраине. Потом тех, кто хотел учиться, определили в школу и перевели в город, поближе к школе. Еще в барачном городке я был принят в комсомол. Было мне в то время 14 лет, а за плечами уже годы самостоятельной жизни. Комсомол ставил две задачи: учиться и защищать Республику. Я стал учеником школы второй ступени и бойцом уездного отряда частей особого назначения (ЧОН). В нашей комнате на столах лежали тетради и книжки, а в углу стояли винтовки. Ходили на стрельбище, ночами дежурили. Один раз по тревоге ездили на усмирение банды, но она ушла, и боя не было.
      Гражданская война в нашей стране в основном была закончена. Силы партии и народа направлялись на строительство. Но более трех четвертей населения страны не умели читать и писать. А в безграмотной стране, как указывал В. И. Ленин, построить социалистическое общество нельзя. И, восстанавливая хозяйство, партия объявила о наступлении на безграмотность. ВЦИК принял положение о единой трудовой школе, доступной всем детям, рабочим и крестьянам. К 1921 году в стране было открыто 13 тысяч новых школ.
      Комсомол сел за книгу, выполняя указания В. И. Ленина, высказанные им в речи на III съезде Коммунистического Союза Молодежи 2 октября 1920 года. Речь Владимира Ильича стала программным документом комсомола и всей молодежи на многие годы.
      Это было время, когда книги вошли и в мою жизнь.
      В нашей школе был прекрасный физик и математик Василий Андреевич Земсков и несколько очень хороших учителей по другим предметам. Однако меня уже тогда больше всего привлекали уроки по биологии, которые вел Владимир Васильевич Матвеев, а также уроки по русской литературе. За 1921 - 1922 годы я буквально проглотил программу школы и в 1923 году оказался в последнем классе второй ступени.
      Моим другом-соперником за первое место в этом последнем классе школы был талантливый ученик Володя Лукашевич. Он многому научил меня. Без его помощи я вряд ли так скоро попал бы в последний класс школы. Володя научил меня думать об отвлеченных предметах, и мы подолгу спорили о самых необыкновенных вещах. Он научил меня читать и любить стихи, от него я по-настоящему узнал о Пушкине, Лермонтове, Тютчеве, Блоке. Он научил меня играть в шахматы, и эта игра остается любимой по сей день. И сейчас, когда ко мне приходят друзья и мы расставляем фигуры на шахматной доске, я вспоминаю Володю Лукашевича, моего милого друга далеких жиздринских лет. Он умер в Москве в 1926 году от туберкулеза, будучи студентом архитектурного института.
      Воспитатели нашего детского дома в Жиздре направляли все свои усилия и способности на то, чтобы души бывших маленьких бродяг постепенна обратились к надеждам и к свету. Они следили за нашим ростом в комсомоле, радовались успехам в школе и трепетали перед зловещими тенями прошлого, которые подчас омрачали жизнь детского дома. С большой теплотой вспоминаю я Александру Павловну Сарычеву, мою дорогую наставницу, и Екатерину Никитичну Волкову, в то время юную девушку, относившуюся к нам всегда с трепетной любовью. А. П. Сарычева умерла несколько лет тому назад. Е. Н. Волкова живет под Москвой, в Реутове, и я регулярно получаю от нее письма.
      Годы 1921, 1922 и 1923-й прошли для меня в упорном учении, которое продолжалось буквально с утра до позднего вечера ежедневно. Надо было обязательно скорее окончить школу. Тугую насыщенность дня создавали еще мои комсомольские дела, страстная увлеченность драматическим искусством, а иногда и футбол.
      В детском доме в нашей общей жизни и в актерской деятельности сложилась дружная группа подростков - мальчиков и девочек, многие из которых до сих пор помнят друг друга, хотя и живут в разных уголках нашей страны. Это Вера Мельникова, Маруся Скачкова, Надя Григорюк, Миша Рожков, Аня Ткаченко, Маруся Горбачева. С некоторыми у меня не прекращается переписка.
      К ребятам нашего детского дома были очень близки два брата Брынцевых - Павел и Иван. Они приходились племянниками нашей воспитательнице Александре Павловне Сарычевой. Иван Брынцев работал воспитателем, но сам он был так молод, что стоял ближе к воспитанникам, нежели к воспитателям. Павел Брынцев в то время учился в Московском лесотехническом институте. Он приезжал к нам на каникулы, часто беседовал с нами, красиво вскидывал голову, убирая волосы с глаз. Его быстрая, яркая речь, увлекательные рассказы о Москве, о студенческой жизни, о новых открытиях в науке манили нас, как образы другого, недосягаемого мира.
      В 1923 году мне исполнилось 16 лет, и я прочел три книги, перевернувшие мою душу. Это "Мировые загадки" Э. Геккеля, "Происхождение видов" Ч. Дарвина и роман "Война и мир" Л. Н. Толстого.
      Книга Э. Геккеля вводила читателя в область самых жгучих тайн мироздания, которые волнуют человечество. Она открывала прекрасный мир жизни, показывала, что великая красота пронизывает и подчиняет себе все формы жизни на земле. Эта книга в целом утверждала монистическую картину мира, ибо все живое, по Геккелю, состояло только из атомов. Его признание одушевленности всей материи тонуло в общем мажорном материалистическом настроении книги. Красота жизни была представлена Геккелем как итог ее исторического развития и в полной мере проявлялась повсюду: в скорлупках микроскопически малых морских, геометрически совершенных радиолярий, живущих в глубинах океана; в медлительных сифонофорах с их метровыми колоколами, колеблющимися в голубой воде, как цветы сложных и нежных окрасок; в летящих птицах и во всех других органических существах.
      Геккель развивал дарвиновские принципы эволюции. Вся панорама жизни, мироощущение красоты, совершенства, движения основаны у Геккеля на материалистическом понимании мира. Все в мире, по Геккелю, взаимосвязано материальными связями и движется благодаря влиянию материальных причин. Величие же и красота этого движения - это величие и красота самой материальной вселенной. Это материалистическое видение мира разоблачало господствующее в то время религиозное идеалистическое мировоззрение. Недаром В. И. Ленин писал, что "буря, которую вызвали во всех цивилизованных странах "Мировые загадки" Э. Геккеля, замечательно рельефно обнаружила партийность философии в современном обществе, с одной стороны, и настоящее общественное значение борьбы материализма с идеализмом и агностицизмом, с другой". И что книга Геккеля - это изложение "победного шествия естественноисторического материализма"1.
      Какое глубокое впечатление оказала эта книга на юную, еще колеблющуюся душу! Она заставила меня почувствовать, что я - это частица жизни Земли.
      Когда я закончил читать эту необыкновенную книгу, была ночь. Ребята спали, уткнувшись в подушки. Я вышел в парк, в котором окутанный морозом, как бы колеблясь в тумане, и вместе с тем неподвижно стоял наш большой, весь в изморози, в снеговых шапках старый деревянный дом. Яркие звезды пылали над сверкающим холодом ночи. Чувство безмерной любви к миру, светлая грусть стеснили сердце, и радость бытия, словно пламенный огненный вихрь, пронзила меня. Что можно было сделать в этот мучительный миг счастья? Я стал плакать, один, громко, счастливо.
      - Коля, что случилось? - раздался тревожный девичий голос.
      Это Екатерина Никитична Волкова вышла за мной посмотреть, куда это я отправился глядя на ночь.
      - Ах, тетя Катя, тетя Катя! - смог лишь я ответить ей в эту минуту.
      Не знаю, что подумала обо мне в эту морозную ночь тетя Катя...
      "Происхождение видов" Ч. Дарвина с его естественнонаучным материализмом, со стихийной диалектикой и бесстрашным атеизмом для юной души также оказалось замечательной книгой. Многое тогда я не понял в этом глубоком произведении великого англичанина, но материалистические основы всего процесса создания и развития жизни на Земле встали передо мною с непререкаемой очевидностью. Без подпорок, без помощи, без провидения человечество одиноко стоит на Земле. Вместе с тем, полное внутренних сил и мощи, оно сознает себя, вселенную и глядит, не мигая, в глаза звездам. Земля - это наш дом. И слова "Интернационала" "Никто не даст нам избавленья - ни бог, ни царь и не герой" насыщались теперь каким-то всеземным и космическим значением, при этом Революция вставала как закономерная битва за достоинство и за будущее человечества. Революция была первым камнем, на котором строилась жизнь моей души. Теперь был заложен ее второй краеугольный камень - чувство вселенной, жизнь планеты Земля.
      Незабвенны минуты, часы и дни, когда все это пришло в душу. В этих чувствах еще не было тревог, душа была полна только молодостью, только ощущением силы и только жаждой безмерного движения вперед. Все в это время сливалось в чувство внутренней радости наступавшей будущей глубокой и умной жизни.
      Когда я прочел роман "Война и мир" Л. Н. Толстого, я понял, что третий краеугольный камень для моей жизни прочно заложен во мне образами, мыслями и чувствами этой книги. Это было сознание того, что во мне горит глубокий, ровный и мощный огонь любви к России. Понимание Пушкина пришло гораздо позже, в этот же год через Толстого я навсегда отдал свою душу любви к Родине. Эта любовь связала в моих представлениях воедино революцию и ту духовную жизнь народа, которая корнями уходила в прошлое, в его поиски правды, в его борьбу за нравственную жизнь. Проявления величия души народа в его битвах за Россию в прошлом перекликались с героизмом гражданской войны. Человечество было воспринято мною через патриотизм Толстого. Народ России - источник всей ее мощи, духовной красоты и силы - стал для меня символом человечества. В 16 лет я рассуждал теми же словами, что написаны о Толстом сейчас, и все это было окрашено и пронизано до боли чувством любви к народу и природе России, тем чувством, которое до сих пор, не остывая, горит в сердце.
      Книгу Э. Геккеля я прочел один раз, только в юности. К "Происхождению видов" Ч. Дарвина обращался неоднократно как к научному источнику. Роман "Война и мир" Л. Н. Толстого - любимая книга всей моей жизни. Много раз я перечитывал ее бесценные страницы, и до сих пор она для меня как море жизни народа, нечто неисчерпаемое, великое.
      После прочтения книг Геккеля и Дарвина судьба моя была решена. Я не мыслил себе другого пути, кроме изучения явлений эволюции. Как это делать, я представлял себе смутно, но зато очень пылко. Однако уже в то время я отдавал себе отчет, что центральным пунктом во всех вопросах эволюции и управления жизнью служит проблема наследственности. Именно наследственность есть то свойство жизни, с которым в первую очередь связана сущность, результаты и механизмы эволюции. Вместе с тем оно так мало изучено, и это признавал сам Дарвин в "Происхождении видов". Я не знал тогда, что существует целая наука, изучающая наследственность, и что она с 1907 года, то есть с года моего рождения, носит имя генетики. Так, не зная своего "божества", я уже был посвящен ему и в свои 16 лет, конечно, был готов принести ему любые, какие бы ни потребовались, жертвы. Я не знал тогда, что жертвы еще впереди и что их действительно надо будет приносить.
      Тогда же я страстно увлекся театром. И неудивительно. Это увлечение было частицей всенародного увлечения театром, которое охватило Россию в первые годы Советской власти.
      В 1919 году декретом Советского правительства были национализированы театры. Великий певец Л. В. Собинов стал директором Большого театра. В первые годы революции в Москве возникли Театр Вахтангова, Театр революции и другие. "Дон Карлос" и "Разбойники" Шиллера, "Фуэнте овехуна" Лопе де Вега глубоко отвечали героико-романтической душевной направленности революционных масс. Основу театральных постановок составляли пьесы классиков, которые приобщали народные массы к истинной культуре. А. Н. Толстой прекрасно отразил романтику театра этих лет в своей трилогии "Хождение по мукам", где бойцы на фронте были потрясены "Разбойниками" Шиллера, а Анисья, повариха отряда, играя Луизу, обнаружила талант трагедийной актрисы.
      Отзвуки этих событий, связанных с рождением нового, народного театра, прозвучали и в Жиздре. В городе не было своего театра, поэтому, образовавшаяся из воспитанников детских домов и школьников старших классов, наша драматическая группа и в детских домах и на городской сцене выступала с большим успехом. На этом поприще я испытал первые радости славы, заняв ведущее место в труппе. Конечно, мы далеко отставали от репертуарной Москвы, где уже гремела драматургия М. Горького и "Мистерия Буфф" В. Маяковского. Однако пьесы А. Н. Островского, "Дети Ванюшина" С. А. Найденова и другие хорошие пьесы мы ставили с величайшим наслаждением и успехом.
      Хорошо помню, как мы репетировали и ставили "Два брата" М. Ю. Лермонтова. На мою долю выпало играть демоническую личность Александра.
      С каким наслаждением, с какой откуда-то взявшейся в эти минуты мрачной разочарованностью в свои 16 лет я обращался к замершей бездне зала: "... Я был готов любить весь мир - меня никто не любил - и я выучился ненавидеть... Моя бесцветная молодость протекала в борьбе с судьбой и светом. Лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубину сердца... они там и умерли; я стал честолюбив, служил долго... меня обходили; я пустился в большой свет, сделался искусен в науке жизни - а видел, как другие без искусства счастливы, - в груди моей возникло отчаянье, - не то, которое лечат дулом пистолета, но то отчаянье, которому нет лекарства ни в здешней, ни в будущей жизни; наконец, я сделал последнее усилие, - и я решился узнать хоть раз, что значит быть любимым... и для этого избрал тебя!.. "
      Эстрада в виде декламаций также много места занимала в моей жизни в детском доме. Согласно духу времени я читал Апухтина - "Сумасшедшего", стихи Верхарна, "Песню о Соколе" М. Горького и другое. Мне нравилась тишина, которая охватывала зал при чтении стихов, и еще больше - овации слушателей по окончании чтения. При выходе на сцену я сильно волновался и говорил каким-то особенным, внутренне звонким голосом:
      "Высоко в горы вполз Уж и лег там в сыром ущелье, свернувшись в узел и глядя в море."
      "Высоко в небе сияло солнце, а горы зноем дышали в небо, и бились волны внизу о камень..."
      Сотни глаз с напряженным вниманием смотрели на меня, и я видел в них свет неба и набегающую влагу моря. Благодарные слушатели откликались на правду исканий, на юное биение жизни, что так звучало и пело, хотя и неотшлифованно, но громко и чисто в моей декламации, обращенной прямо из моего сердца к их душам.
      "А по ущелью, во тьме и брызгах, поток стремился навстречу морю, гремя камнями...
      Весь в белой пене, седой и сильный, он резал гору и падал в море, сердито воя.
      Вдруг в то ущелье, где Уж свернулся, пал с неба Сокол с разбитой грудью, в крови на перьях..." - начинал я бушующую неистовой, гордой жизнью "Песню о Соколе", и зал умолкал, глаза подымались навстречу моим, души уходили из будней, навстречу битвам за правду жизни...
      Еще я очень увлекался футболом и в уездной нашей команде играл в тройке нападения, как говорили в те годы - центр форварда. Футбол высоко подымал меня в глазах мальчишек всего города и был замечательной разрядкой от всех занятий, от дум и от сцены.
      Летом 1923 года школа была окончена. Родина в эти годы всем своим сынам и дочерям уже широко открыла дорогу в труд, в науку и в искусство. Кем же мне быть? Этот вопрос обсуждали и воспитатели, и уездный отдел народного образования, и комсомол. Все прочили меня в актеры. Я должен был ехать в Москву и пробиваться в театральную школу. Многим казалось, что таков мой удел, что именно там, в театре, посвященном служению народу, заключалась моя будущность.
      Но судьба моя была уже решена, я считал, что должен стать биологом, посвятить свои силы изучению эволюции. Моя настойчивость победила. Уездный комитет комсомола направил меня в Брянский губернский отдел народного образования с просьбой выдать мне путевку в Московский университет. С письмом укома комсомола, с характеристикой из детского дома я и Сережа Демидов выехали в Брянск.
      Поездка воспитанников детского дома в 1923 году в большой город это совсем не то, что понимают под поездкой ребята наших дней. Конечно, денег на билет у нас не хватало. Пришлось просить красноармейцев посадить нас на проходящий смешанный поезд, который вез на платформе закрытые чем-то орудия. На платформе сидела девушка с маленьким мальчиком. Тут же устроились и мы с Сережей. Поезд долго простаивал на плохо освещенных остановках, трогался, набирал скорость. Мы ехали в глубокой тьме со смятенной душой, но с надеждой под мерцающим небом в незнакомый нам Брянск. Всю ночь перед моими глазами стояли силуэты двух молчаливых часовых в островерхих буденовках и неясная фигура девушки, сидящей с открытыми глазами, положившей руку на плечо спящего мальчика.
      В 1967 году я получил письмо от Сергея Лаврентьевича Демидова. Он вспоминал подробности этой ночи, прошедшей в перестуке вагонных колес. Ныне С. Л. Демидов на пенсии, он проработал много лет школьным учителем.
      Да, это была дивная, глубокая, черная ночь. Золото искр паровоза, его крики бежали за нами, как след его движения, и гасли в пространстве. Девичьи очи, всю ночь глядевшие на нас, но обращенные в себя, свист ветра на поворотах и тишина - и все это среди могучих, вечных лесов, обступавших наш путь. Часы и минуты этого движения в ночи - все это осталось как неувядаемая память стремления к пылающей надежде, к свету, к сердцу жизни. Я очень вырос за эту ночь, физически чувствовал, что как будто чешуя отрочества спадает с меня. Глубокая, как раздумье этой ночи, яркая, как свет этого наступающего и блистающего солнцем утра, внезапно пришедшая юность брала мое сердце и душу в свои руки.
      Поезд доставил нашу платформу в Брянск поздним утром. Очень хотелось спать. У девушки кроме больших глаз оказалось много веснушек, ее маленький брат хныкал и просился домой. Мы поблагодарили хозяев платформы, попрощались с девушкой и пошли с Сергеем искать Брянский губернский отдел народного образования.
      После маленькой Жиздры Брянск поразил нас многолюдием и темпом жизни. Это был другой, не свойственный Жиздре, энергичный темп жизни 1923 года.
      Брянский губернский отдел народного образования выдал мне путевку во 2-й Московский государственный университет. Тогда я лишь смутно понимал величие событий, составляющих содержание того периода, который в дальнейшем привел к созданию в нашей стране советской интеллигенции. Однако внимание и доброта, с которой товарищи в Брянске отнеслись к нам, и то, что мы получили документы без всякой волокиты, - все это показывало, что они радуются нашему желанию учиться. Путевка губоно открывала путь, чтобы влиться в громадный поток созидателей новой России. Казалось, что это я сам пробиваюсь и иду вперед. Я не мог тогда охватить мысленно, как велико то движение, в которое вливается моя маленькая жизнь. Развитие революции подвело к переходу от капитализма к социализму, что и открыло широкую дорогу духовному развитию народа. Партия, титаническая деятельность В. И. Ленина распахнули перед всеми людьми России ворота в созидательную жизнь, в творческий труд, в науку и культуру. В Брянске в июле 1923 года эта дорога открылась и передо мною.