— Ваше высокопреосвященство! До Генуи — три лиги. Вы приказали предупредить вас.
      — Хорошо, Джузеппе, я уже проснулся, — пробормотал я, не открывая глаз.
      В Схлопку эти средневековые средства передвижения с этими средневековыми дорогами! Может быть, подлинный кардинал Марчелло и смог бы выспаться в этом ящике на колёсах, обитом внутри кожей, бархатом и атласом, но я, Стефан Кшестинский, милостью Времени хроноагент первого класса, невзирая на всю свою подготовку и весь свой богатейший опыт, так и не научился засыпать в этих костотрясах, роскошно именуемых каретами. Попробуйте спокойно посидеть в этих ящиках, вся амортизация которых — ремённые петли. И каждый ухабчик, пся крев, каждая ямка на дороге кидает вас от одного борта к другому и норовит подбросить к потолку ящика. А привязными ремнями эти «экипажи» почему-то не оборудованы. Надо бы ввести моду, пока я здесь.
      Не доезжая Генуи, есть, как мне известно, постоялый двор «Синий Павиан». Интересно, видели ли в этих краях когда-нибудь павиана, да ещё и синего? Но это — детали. Главное, что никто никогда не догадается, что кардинал Марчелло, полномочный легат папы, второе лицо в иерархии Святой Инквизиции, вдруг решит остановиться и пообедать в простом постоялом дворе, который содержит разбогатевшая крестьянская семья. Всё меню «Синего Павиана» составляет луковая похлёбка с оливками, капуста, макароны с сыром и соусом и кислое местное вино.
      Конечно, если проехать дальше, то там будет замок графа Мендельяно, где и меню роскошней, и слуги более обходительны, и постель помягче. Но вряд ли кардинал Марчелло встанет утром с этой постели.
      Можно остановиться и в городе, во дворце герцога Пеленце. Но вряд ли кардинал Марчелло проживёт более двух дней после этой остановки. Такой же будет результат, если я остановлюсь в монастыре святого Августина, где настоятелем — преподобный отец Тибальд. Ну, а если я рискну заночевать в замке святого Себастьяна, где расположена тюрьма инквизиции Генуэзской округи, и которую я еду инспектировать по поручению его святейшества, то тут можно будет считать путь кардинала Марчелло законченным.
      Искусство отравления поставлено здесь на небывалую высоту. Священники и их родственники владеют им в совершенстве. Сотни и тысячи аптекарей и парфюмеров заняты тем, что сочиняют всё новые и новые ядовитые средства, всё новые и новые способы отравления (иногда весьма экзотические). И они же изыскивают противоядия от средств, сочиняемых их коллегами-конкурентами.
      Услуги таких аптекарей и парфюмеров стоили весьма и весьма дорого. Оно и понятно. Ведь кроме мощного, безотказного и ни кому ещё не известного средства заказчик приобретал молчание, которое ценилось намного дороже, чем само средство. Какую часть своего бюджета расходовал по этой статье кардинал Марчелло, не знал даже я. Известно одно, вполне достаточную для того, чтобы выживать самому и убирать с дороги кого нужно.
      Не далее как в прошлом году он стал наместником Великого Инквизитора по Аппенинской области, Адриатике и юго-восточной Франции, устранив своего предшественника, кардинала Летрозо, который был не менее сведущ в искусстве отравления и не менее осторожен в этих вопросах. Хитрый и осторожный Летрозо не придал значения тому, что смерть его оружейника совпала с визитом кардинала Марчелло. Несчастный случай: упал с моста и ударился головой о камни, только и всего. Но накануне вечером оружейник взял наточить кинжал кардинала; оружие, с которым не расставались даже первосвященники. Рано утром он вернул кинжал кардиналу Летрозо, получил плату, зашел в корчму, выпил кувшин вина и, следуя домой, свалился с моста.
      А после обеда к Летрозо вдруг приехал кардинал Марчелло. Такой визит был сам по себе необычен, а уж визит одного кардинала к другому, места которого он добивался уже несколько лет, естественно, не мог не насторожить умного, хитрого и расчетливого Летрозо. Если бы Марчелло сам пригласил его, Летрозо ни за что бы не принял это приглашение. А тут сам тот, кто добивается его должности, его потенциальный убийца сам идёт к нему в руки, а у него в запасе нет ни одного, готового на этот случай, варианта.
      Марчелло, затеяв разговор о предварительной оценке позиций кардиналов на предстоящем конклаве, демонстративно отказался от предложенного вина, прохладительных напитков и фруктов, но отнюдь не отказался продолжить разговор в тенистом саду.
      «Заодно полюбуюсь вашими великолепными грушами, о которых я так много наслышан», — сказал он. «Вот же они! Лежат на блюде», — обратил его внимание Летрозо. «Нет! — возразил Марчелло, — Груши на блюде — это одно, а груши на дереве — совсем другое». И они прошли в сад.
      Продолжая беседу, смысла которой никак не мог уразуметь Летрозо (уж он-то никак не мог быть союзником Марчелло на выборах папы), они дошли до мостика через ручей. Там росли три знаменитые груши. Марчелло остановился и замолчал. Он несколько раз прошел под деревьями, любуясь великолепными плодами. «Вы позволите?» — спросил он, указывая на выбранный плод. «Ну, разумеется», — ответил Летрозо. Марчелло сорвал крупную спелую грушу, взвесил её в руке; понюхал, наслаждаясь сказочным ароматом. Затем он вышел на освещенное ярким солнцем место и поднял грушу кверху, словно пытаясь разглядеть её на просвет.
      «Клянусь своей шапкой! — воскликнул он, — Она так сочна, что стоит её чуть надрезать, и сок всё вокруг забрызгает. У вас нет с собой ножа?» «К вашим услугам», — сказал Летрозо и, обнажив под сутаной кинжал, протянул его Марчелло. Тот полюбовался изысканной рукояткой, повертев кинжал перед глазами; надрезал грушу; посмотрел, как стекает сок, и рассёк её пополам. «Прошу вас», — произнёс он, протягивая Летрозо половинку груши вместе с его кинжалом. При этом он с аппетитом впился зубами в свою половинку плода. И сделал это так соблазнительно, что Летрозо не удержался и быстро съел свою половинку. А чего ему было опасаться? Плод сорван с его дерева, на его глазах, разрезан его собственным кинжалом; чего же опасаться? Разговор сам по себе как-то затих, кардиналы распрощались, а через два дня кардинал Летрозо почувствовал себя плохо. А ещё через три дня он тихо скончался, несмотря на все усилия медиков, аптекарей и парфюмеров. И опять никто не придал значения тому, как кстати погиб и унёс с собой в могилу свою тайну оружейник кардинала Летрозо. А всё дело было в том, что этот оружейник за никому не известную сумму смазал определённым составом верхнюю часть одной из сторон клинка, который он брал для заточки.
      Но в принципе, это был весьма банальный приём, неоднократно описанный в литературе и ставший уже хрестоматийным. Кардиналу Марчелло принадлежали такие способы отравления, как отравление породистой собачкой, отравление молитвенником, отравление четками, отравление оконными стёклами (точнее, витражами) и многие другие.
      Собачкой, точнее, её ошейником Марчелло отравил свою племянницу, графиню Чермано. Она собиралась выйти замуж и, тем самым, выйти из-под опеки заботливого дядюшки. За неделю до оглашения помолвки графиня получила от дяди в подарок очаровательную белую болонку. Она прекрасно знала хобби и нравы кардинала и не приняла бы из его рук даже обломка Истинного Креста. Но кардинал Марчелло тоже хорошо знал нравы и привычки своей племянницы и знал, что при виде изящной болоночки она забудет обо всём. И ещё он знал её страсть к красивым безделушкам и знал, что рано или поздно (скорее рано, чем поздно) она пожелает рассмотреть получше золотой ошейник с затейливой гравировкой. И тогда она прикоснётся к золотой поверхности ошейника, на которую нанесён смертельный контактный яд. Так и случилось.
      Марчелло отслужил по племяннице заупокойную службу, во время которой он положил на грудь покойной её фамильный молитвенник, отделанный драгоценными камнями и жемчужным бисером, с иллюстрациями из сусального золота и серебра. Молитвенник был ещё рукописный. Ему было не менее четырёхсот лет, и он переходил от одного главы рода Чермано к другому. На похороны прибыл двоюродный брат графини, который должен был унаследовать её владения. Он благоговейно приложился к семейной реликвии, раскрыл молитвенник на соответствующем месте и прочитал нужный псалом.
      Через шесть дней кузен графини ощутил вечером лёгкое недомогание, которое приписал излишне обильному ужину. А вскоре кардинал Марчелло отслужил ещё одну заупокойную службу. Во время службы по графине кардинал, на глазах у всех перелистывая молитвенник, всыпал между страниц его соответствующий порошок. Но этот способ тоже относится больше к разряду хрестоматийных. А вот отравление четками!
      В доме одного богатого, бездетного горожанина, завещавшего своё имущество церкви и по неосторожности назначившего распорядителем кардинала Марчелло, остановился знатный пилигрим, возвращающийся из Святой Земли. За ужином он продемонстрировал различные реликвии, в том числе и четки из дымчатого опала, освященные Иерусалимским патриархом. Ночью пилигрим умер от сердечного приступа или удара, как говорили в то время (разумеется, не без помощи кардинала Марчелло). Кардинал, разбирая имущество пилигрима, среди всего прочего нашёл три еретические брошюры. Это весьма огорчило владельца дома, где умер пилигрим. Дело было в том, что он уже успел купить у пилигрима опаловые четки. Теперь он был в растерянности: не потеряли ли они своей святости, побывав в руках у еретика? Марчелло успокоил его, предложив освятить четки ещё раз в местном соборе. Горожанин с радостью согласился. На другой день кардинал Марчелло окропил святой водой четки и ещё несколько реликвий, приобретённых другими прихожанами. А через четыре дня горожанин, владелец четок и завещатель имущества тихо и мирно скончался, оглашая квартал жуткими воплями, переходящими в вой. Яд, которым были предварительно обработаны четки, был абсолютно безвредным, пока не вступил в контакт со святой водой и был ей активирован.
      Но всё это меркло перед отравлением витражом. Настоятель монастыря святого Даниила, аббат Томазо — большой учености муж, разоблачил несколько афер Марчелло. Прекрасно понимая, как опасно иметь дело с таким субъектом, но, тем не менее, желая извлечь из создавшегося положения выгоду, отец Томазо тайно встретился с кардиналом Марчелло. На этой встрече аббат дал понять, что он не намерен доводить ставшие ему известными сведения до кого бы то ни было, при условии, что кардинал будет ежегодно выплачивать ему, аббату Томазо, определённую сумму, кстати, весьма скромную. К его удивлению кардинал сразу согласился. На другой день он навестил монастырь святого Даниила и вручил указанную сумму аббату. Во время беседы, проходившей в келье аббата, Марчелло обратил внимание на некоторую незавершенность композиции, составленной в окне кельи цветными витражами. Аббат согласился с Марчелло и посетовал на дороговизну цветного стекла вообще и художественных витражей в частности.
      Через неделю в монастырь явился мастер. Он разобрал часть витража в келье аббата Томазо и поместил на его место новый, изображающий одно из искушений святого Даниила. Отец настоятель был в восторге и не знал, как благодарить своего благодетеля. Но не знал он и того, что часть цветных стёкол изготавливалась в тайной лаборатории кардинала Марчелло его аптекарем. Через две недели аббат Томазо заболел. Его лихорадило, глаза слезились, его бил сильный кашель, который усиливался с каждым днём. Ещё через три недели настоятель выкашлял свои лёгкие на простыню и отдал богу душу. После похорон кардинал Марчелло распорядился разобрать витраж в келье настоятеля и перенести его в строящийся собор. При этом те цветные стёкла, которые под действием солнечного света выделяли яд, были заменены безопасными.
      Вот таким был, пся крев, в этот раз мой «клиент». Ни за что в жизни не стал бы связываться с таким мерзавцем и пачкать об него свою Матрицу. Но деваться было некуда. Только такая лайдачья личность, как кардинал Марчелло мог предотвратить предание суду Святой Инквизиции выдающегося ученого того времени — Франческо дель Роко. Только такой мерзавец мог спасти его из лап другого такого же мерзавца. И не его одного.
      Следственная тюрьма Святой Инквизиции в замке святого Стефана славилась на всю Европу тем, что в ней никогда не было оправданных за недосказанностью преступления или за отсутствием состава такового. Попавший в этот замок рано или поздно (чаще рано) признавался во всех мыслимых и немыслимых преступлениях против веры и, как правило, за редчайшим исключением, отправлялся на костёр. А имущество его конфисковывалось в пользу церкви. До пятнадцати процентов этого имущества поступало в пользу того, кто разоблачил преступника, то есть епископа Кастро — инквизитора Генуэзской провинции. Кастро щедро делился со своими помощниками, что не помешало ему в короткий срок стать одним из богатейших людей не только Генуи, но и всей Италии.
      Именно против ретивого инквизитора Кастро и была направлена наша операция. Мы с Магистром организовали ряд доносов от знатных и богатых людей провинции, в которых открывали Генеральному Инквизитору глаза на то, что Кастро позволяет себе серьёзные отступления от закона и, тем самым, подрывает высокий авторитет Святой Инквизиции. Генеральный Инквизитор долго размышлял, потом решил отправить с инспекцией самого алчного и самого беспринципного кардинала. Он рассчитывал, что ворон ворону глаз не выклюет, и Марчелло с Кастро быстро найдут общий язык к вящей славе католической церкви. То есть, факты, изложенные в доносах, своего подтверждения не найдут. Вот здесь-то я и вышел на сцену.
      Отобедав в «Синем Павиане» я отправился прямо в замок святого Стефана. Это было зловещее сооружение в виде шестиугольной звезды из тёмного камня. Во внутренних углах звезды стояли громоздкие, высокие башни квадратного сечения с зубцами по верхнему краю.
      Замок стоял в одной лиге от городских предместий. Приближаясь к нему, я сквозь стук каретных колёс уловил какой-то неясный, но весьма неприятный и зловещий звук. Ещё издали я заметил дым, поднимавшийся над замком. Когда мы приблизились к замку, дым исчез. Карета остановилась перед подъёмным мостом, стук колёс стих, и я явственно разобрал, что это за звук уловил я ещё издали. Это был многоголосый гомон: вой, вопль и визг. Что бы это могло быть? Разберёмся, для того я сюда и приехал.
      Мост не был опущен, и ворота не были открыты, хотя я точно знал, что меня здесь ждали, и епископу Кастро донесли, что я остановился в «Синем Павиане» и скоро прибуду в замок. Просто это был ещё один способ продемонстрировать строгие условия, царящие в замке святого Стефана; и это были первые очки, набираемые псяюкой Кастро перед инспекцией. Он даже не встретил меня у ворот. Ещё раз демонстрируя свою чрезмерную загруженность работой во славу нашей церкви. Начальник стражи приветствовал меня низким поклоном, получил благословение и повёл меня по мрачным переходам и лестницам.
      Путь наш был долгим и извилистым, и я понял, что меня специально не проводят мимо камер, где содержатся подследственные, и камер, где их допрашивают. Я прекрасно знал, где находится резиденция Кастро; изучил план замка, пока готовился к операции. Если бы не это обстоятельство, я бы потерял ориентировку в этом лабиринте бесконечных переходов, освещенных редкими коптящими светильниками.
      Кабинет епископа Кастро, расположенный на четвёртом этаже южной башни замка, походил на пенал: высокий, узкий и длинный. Голые стены из грубо отёсанного серого камня усугубляли сходство кабинета с камерой. Единственно, что не вписывалось в тюремный интерьер, было высокое, от пола до потолка, стрельчатое окно в противоположной от входа стене. У окна стоял большой стол с письменным прибором и двумя подсвечниками. Вся поверхность стола было завалена стопками бумаги и свитками пергамента.
      Окно с мутными стёклами в частых переплётах пропускало столь мало света и столь скудно освещало кабинет, что я не сразу заметил его хозяина. Епископ Кастро, тщедушный человечек в лиловой сутане, шел мне навстречу, почтительно склонив голову и потупив взор.
      — Я нижайше приветствую ваше высокопреосвященство в своей скромной обители, — тихо произнёс он слегка скрипучим голосом, — Прошу прощения, что не встретил вас у ворот замка. Дела занимают не только все мои дни, но и ночью заставляют забыть об отдохновении, — он повёл рукой в сторону не замеченной мною ниши, — Прошу, присаживайтесь, отдохните с дороги, и мы обсудим наши дела.
      В глубокой нише перед тлеющим очагом стояли низенький столик и два грубых деревянных кресла с высокими прямыми спинками. «Почти как у трона», — подумалось мне. Я устроился в одном из этих «тронов», а Кастро подошел к небольшому шкафчику и достал из него хрустальный кувшин с вином соломенного цвета и два серебряных кубка. Поставив кубки на столик, он налил их вином. Я демонстративно не обратил на угощение ни малейшего внимания. Где это видано, пся крев, чтобы маэстро отравлений пил вино в чужом доме, да ещё из рук такого лайдака!?
      Кастро, взяв, было, свой кубок, вздохнул и поставил его назад. Помолчав с полминуты, он сказал своим поскрипывающим голоском:
      — Цель вашего визита, ваше высокопреосвященство, мне известна. Хотелось бы знать, с чего вы намерены начать вашу инспекцию?
      — Полагаю, всё-таки, — возразил я, — что вы, ваше преподобие, не до конца знаете цель моего визита. А начнём мы вот с чего. Сколько вам потребуется времени, чтобы сказать точно: сколько у вас содержится подследственных; сколько из них по какому делу, и в каком состоянии их дела?
      — Я могу ответить на этот вопрос сразу. Сейчас в замке содержится триста двадцать семь подследственных. Двести семьдесят шесть из них обвиняются в колдовстве; пятьдесят один — в ереси; двенадцать из них, — в особо опасной. Из обвиняемых в колдовстве сто семнадцать дел в стадии завершения: подследственные полностью признали свою вину, и сейчас следователям осталось только выяснить, кого ещё эти колдуны и ведьмы завлекли и опутали своими сатанинскими чарами. Пятьдесят шесть дел по колдовству…
      — Стоп, ваше преподобие! — прервал я епископа, — Оставим на время ведьм и колдунов. Это — преступники, конечно, опасные. Но вред, который они причиняют, несоизмерим с той опасностью, которую представляют еретики, враги нашей веры. Давайте, остановимся подробнее именно на них.
      — Как вам будет угодно, ваше высокопреосвященство, — проскрипел епископ и, после короткой паузы, продолжил, — Восемь еретиков полностью признались, указали от кого они восприняли ересь и назвали своих учеников. Семнадцать полностью уличены, но упорствуют и не называют никого. Более того, четверо из них отказываются признать свои взгляды, проповеди и писания еретическими. Дела двадцати двух находятся пока ещё в самой начальной стадии. Причем, четырнадцать из них арестованы на основании показаний тех, которые полностью признались.
      — Кстати. А эти восемь, как вы намерены работать с ними дальше?
      — Сейчас мы используем их, если требуется, для очных ставок, а затем предадим суду. Их дела уже завершены.
      — И что же их ждёт?
      — Как, что?
      Епископ удивлённо и недоверчиво посмотрел на меня. «Кардинал, генеральный инспектор инквизиции, а задаёт такие идиотские вопросы. А может быть, он просто притворяется и хочет проверить меня? — читал я в этом взгляде, — Впрочем, это глупо. Какая тут может быть проверка? Вопрос просто риторический. Его высокопреосвященство скучает и несёт невесть что». Вслух же он сказал коротко, но твёрдо:
      — Костёр
      — Хм… Костёр… — я побарабанил по столу пальцами, — Костёр — это, конечно, хорошо. И душу спасаем, и крови христианской не проливаем, и пастве наглядный урок даём. Это, конечно, хорошо. Но ведь есть же ещё один вид наказания для еретиков. Менее эффектный, но не менее эффективный. Я имею в виду пожизненное заключение.
      — Но, ваше высокопреосвященство! Этот вид наказания применяется только к еретикам, отказавшимся от своей ереси и осудившим её! — Кастро горячо начал, но тут же затух и осёкся.
      — Вот, вот! Об этом я и хотел поговорить! — подхватил я, — Отречение от своей ереси, публичное покаяние по силе своего воздействия на верующих не уступает костру, на котором горит проклятый еретик.
      — Вы совершенно правы, — вздохнув, согласился епископ.
      Он потускнел и отрешенным взором созерцал угли в очаге. Похоже, он уже догадался, о чем пойдёт речь. Что ж, тем лучше. Я продолжил:
      — И вот, в связи с этим, ваше преподобие, я хочу выразить своё удивление по поводу того, что за всё время, пока вы возглавляете инквизицию этого округа, срок немалый; ни один еретик не раскаялся и не отрёкся от своих заблуждений. Его святейшество, его высокопреосвященство — генерального инквизитора и вашего покорного слугу интересует вопрос: почему так?
      Я замолчал, ожидая ответа. А Кастро, оторвавшись от созерцания очага, сделал маленький глоток из своего кубка, вперил свой взгляд куда-то мне за спину и скучающим голосом начал:
      — Вам должно быть известно, ваше высокопреосвященство, насколько упорны эти еретики в своих пагубных заблуждениях. Как они хитры и увёртливы. Как умело они скрывают свою ересь за строками священного писания и Евангелия. Нам, порой, стоит немалых трудов заставить их признаться в ереси и указать своих последователей и помощников. А зачастую немалую трудность представляет заставить еретика даже просто признать свои взгляды еретическими.
      — Да, — согласился я, — Это вдвойне трудно, особенно если в этих взглядах ничего еретического нет.
      — Что вы сказали? — переспросил Кастро.
      Ему явно показалось, что он ослышался. Я не стал для него повторять, а заметил:
      — Я только хотел сказать, что очень трудно поймать черную кошку в тёмной комнате. Особенно, если там нет этой кошки.
      Кастро с минуту переваривал услышанное. Когда до него дошел смысл, он настороженно посмотрел на меня. Теперь он окончательно уразумел, что именно я приехал инспектировать, и уже не ждал от моего визита ничего хорошего. Но что-то ему надо было ответить, пауза неприлично затянулась.
      — Какая глубокая мысль, ваше высокопреосвященство! Позвольте мне записать её? — пробормотал он, изображая изумление.
      «Изумляйся и записывай. Где тебе, псяка, до Конфуция, ты даже изречения основателей христианской церкви не знаешь», — подумал я, а вслух сказал:
      — Запишите, запишите. Но вернёмся к нашим баранам, то бишь к еретикам. Ваша епархия и ваша тюрьма славятся тем, что ни один еретик, попавший к вам на подозрение, за всё время пока вы возглавляете этот округ, не избежал кары. Значит, вы умеете заставить их признаться. А это, как вы сами только что признали, далеко не просто. Тогда встаёт вопрос: почему, признавшись в ереси, еретики не желают от неё отрекаться? Согласитесь, это довольно странно. У меня складывается впечатление, что вы просто не ставите перед собой и своими следователями такой задачи. Вы хотите что-то спросить?
      Кастро смотрел на меня угрюмым, тяжелым взглядом. Пальцы его перебирали четки из черного дерева. Весь его вид говорил: «А за каким псом это нужно?» Но ведь так не ответишь папскому легату. И Кастро, в конце концов, сформулировал свою мысль по-другому:
      — Ваше высокопреосвященство, еретики — закоренелые враги нашей веры. Мало того, они, как правило, весьма умные враги. Так какой резон оставлять живым опасного врага?
      — Вы изволили забыть один из основополагающих принципов нашей религии. Больше радости на небесах от одного раскаявшегося и очистившегося от скверны грешника, нежели от десятка праведников. К тому же, посудите сами, какой урок извлекают из этого верующие, особенно заблудшие. Отрекись, и царство небесное тебе обеспечено.
      — Но оно и так обеспечено еретику, кончившему свою жизнь на костре. Это — тоже канон нашей религии. Смерть на костре мученическая, а все мученики наследуют царствие небесное. Огонь смывает все грехи, в огне очищается душа от скверны ереси.
      — Вы верно сказали: огонь костра рождает мучеников. Мучеников, которых их последователи сразу делают своими знамёнами. Вспомните Элиота Бристольского. Сорока лет не прошло, как сожгли его в Йорке, и что же? Сегодня вся Англия и Ирландия потеряны для нашей церкви навсегда. Более того, последователей Элиота становится всё больше и больше во Франции, Фландрии, Германии и Италии. А в Швейцарии элиотская церковь уже официально признана правительством.
      Я сделал паузу, чтобы Кастро переварил то, что он услышал. Когда он, волнуясь, сделал ещё один маленький глоточек вина, я назидательно произнёс:
      — Не всё стриги, что растёт; и не всё сжигай, что может гореть. Огонь костра, на котором сгорел Элиот, вот-вот может разгореться в пожар общеевропейской религиозной войны. Не лучше ли было вместо того, чтобы преследовать Элиота, договориться с ним и использовать его в наших интересах?
      Кастро перестал перебирать свои четки. Он был бледен и смотрел на меня исподлобья, прищурившись. Его обычно полные губы были так плотно сжаты, что походили на след от разреза бритвой. Ишь, лайдак, думает, что поймал меня!
      — Что это вы так смотрите на меня, ваше преподобие? Если вы обдумываете, в какую форму облечь донос на кардинала Марчелло, то советую вам не ломать себе голову. Ваш донос не принесёт мне вреда, а вам — пользы. Более того, он доставит Генеральному Инквизитору немало весёлых минут, а вы очень скоро распрощаетесь с должностью верховного инквизитора округа. Вы спросите, почему? А кому нужен глава инквизиции округа, который не читает материалов, ежемесячно поступающих к нему из Ватикана? Ради чего учреждена там типография? Евангелие печатать?