АНДРЕЙ ЗЛОБИН (Андрэ) — хроноагент экстракласса, магистр. До того как попал в Монастырь был лётчиком-истребителем, жил в Советском Союзе. Накануне Великой Отечественной войны, в мае 1941 года, его Матрицу перенесли в май 1991 года и внедрили в Андрея Коршунова. В ходе выполнения задания Злобин погиб в случайной уличной драке, и его Матрицу переписали в Монастырь. Работал, как правило, в паре с Андреем Коршуновым. В основном специализировался на противодействии ЧВП. О работе Злобина можно прочитать в книгах «Хроноагент», «Сумеречные Миры», «Час Совы».
      ГЕНРИХ КРАУЗЕ (Анри) — хроноагент экстракласса, бакалавр. В Миру — лётчик-истребитель Люфтваффе. Погиб в воздушном бою на Восточном фронте в апреле 1944 года. Работал, в основном, против ЧВП. Впервые появляется на страницах книги «Сумеречные Миры».
      МИКЕЛЕ АЛЬБИМОНТЕ (Миша, Мишель) — хроноагент экстракласса, бакалавр. Жил в Италии, Лотарингии и Суздальском Княжестве XVII столетия. Был кондотьером, моряком, вагантом. Схвачен инквизицией и приговорён к сожжению на костре. В ночь накануне казни его Матрицу переписали в Монастырь. Впервые появляется на страницах книги «Сумеречные Миры».
      ФИЛИПП ЛЕРУА (МАГИСТР) — хроноагент 1 класса, заместитель начальника Сектора Внедрения и Воздействия, руководитель группы хроноагентов. Жил во Франции и России XXI столетия. Разработал теорию существования параллельных Миров-Фаз и принципы связи между ними. Вмешательство ЧВП помешало ему осуществить свою идею на практике. Чтобы опытная установка не попала в руки экстремистов, взорвал её вместе с собой. Перед взрывом его Матрицу переписали в Монастырь. В ходе своей работы обнаружил следы деятельности ЧВП и его отрицательное влияние на развитие Реальных Фаз. Его жизнь и работа описаны в книгах «Хроноагент», «Сумеречные миры» и «Час Совы».
      СТЕФАН КШЕСТИНСКИЙ — хроноагент 1 класса, бакалавр. Польский шляхтич конца XVII века. Во время войны с запорожцами попал в плен и был посажен на кол. В момент казни его Матрицу переписали в Монастырь. Впервые появляется на страницах книги «Хроноагент» под именем корпусного комиссара Лучкова.
      МАТВЕЙ КРИВОНОС — хроноагент 1 класса, бакалавр. Запорожский казак конца XVII столетия. Во время войны с Польшей попал в плен и был посажен на кол. В момент казни его Матрицу переписали в Монастырь. Впервые появляется на страницах книги «Хроноагент» под именем командира истребительного авиационного полка подполковника Михайлова.
      АРНО СТТРЕМБЕРГ — хроноагент 1 класса, Маг. Начальник Сектора Внедрения и Воздействия. Жил в Швеции в начале XXI столетия. Историк. В своей работе обнаружил проявление деятельности Фазы Стоуна и самостоятельно вышел на контакт с хроноагентами. Тем самым привлёк себе внимание Совета Магов. Погиб в авиационной катастрофе. Матрица была переписана в Монастырь.
      КАТРИН МОРО (Катя, Кэт) — хроноагент 3 класса, магистр, начальник аналитического отдела Сектора Внедрения и Воздействия. Подруга Андрея Злобина. Родилась в Монастыре. В ходе своей работы аналитическим путём обнаружила проявление деятельности ЧВП и дала ему это название.
      КРИСТИНА ДЕИ ДЖЕРАЧЧИ (Крис) — Маг, начальник отдела хронофизики Сектора Внедрения и Воздействия. Подруга Микеле Альбимонте. Родилась в Монастыре. Разработала теорию и реализовала прямые межфазовые переходы.
      ЖИЛЬ БЕНУА — Маг, заместитель начальника Аналитического Сектора. Родился в Монастыре. Курирует работу Сектора Внедрения и Воздействия.
      ОЛЕГ НИКИТИН — бакалавр, начальник отдела Научно-технического Сектора. Жил в ХХ веке в СССР. Обнаружил флуктуации темпорального поля и разработал прибор для связи с параллельными Фазами. Погиб во время террористического акта. В момент гибели его Матрица была переписана в Монастырь. Впервые появляется на страницах книги «Сумеречные миры».
      РИЧАРД МАК-ДУГАЛ (Дик) — магистр. Начальник отдела наблюдателей Сектора Внедрения и воздействия. Родился в Монастыре. Впервые появляется на страницах книги «Хроноагент».
      СТАРЫЙ ВОЛК (Шат Оркан) — одно из высших лиц в руководстве ЧВП. В своей деятельности активно противостоит Монастырю. Уроженец планеты Плей в Системе Водолея. Впервые появляется на страницах книги «Час Совы». Однако в книге «Сумеречные миры» он появляется в Монастыре инкогнито под видом Черного Рыцаря на празднике Дня Сектора Внедрения и Воздействия с целью убить Андрея Коршунова.
      КОРА ЛЯПАТЧ — сотрудница Старого Волка. Родилась в Фазе Биологической цивилизации. Обладает парапсихологическими способностями: владеет телепатией, телекинезом, гипнозом и т.п. Впервые появляется на страницах книги «Час Совы».
      АНДРЕЙ КОРШУНОВ (Андрэ) — хроноагент экстракласса, бакалавр. Жил во второй половине ХХ века в СССР, лётчик-истребитель. В 1991 году его Матрицу переместили в Андрея Злобина, в май 1941 года. Коршунов участвовал в войне, выполнил сложное и опасное задание, после чего погиб в воздушном бою, и его Матрицу переписали в Монастырь. Работал, как правило, в паре с Андреем Злобиным. Разработал и осуществил ряд трудных и. опасных операций, которые, в основном, были организованы как противодействие ЧВП. Первым из хроноагентов осуществил операцию, пройдя по прямому межфазовому переходу. Дважды был в плену у ЧВП, но первый раз сумел вырваться. В данной книге участия не принимает. Подробно о жизни и работе Коршунова можно узнать из книг «Хроноагент», «Сумеречные миры» и «Час Совы».
      ЕЛЕНА ИЛЕК (Элен) — хроноагент 1 класса, магистр, медиколог и психолог Сектора Внедрения и Воздействия. Подруга Андрея Коршунова. Жила в XXII столетии в Чехии. Была врачом, работала в НИИ Экспериментальной Физики Пространства-Времени. С целью предотвращения катастрофы в неё был внедрён хроноагент, а её Матрица переписана в Монастырь. Катастрофу предотвратить не удалось, и Елена Илек погибла при взрыве. Осталась жить и работать в Монастыре. Вместе с Андреем Коршуновым дважды была в плену у ЧВП. В данной книге участия не принимает.

      Терпеть не могу начинать день с Сектора Медикологии, особенно с блока обследования Матриц. Да ещё и идти туда чуть свет; хорошо ещё, что в нужник сбегать можно. А так, жесточайшее правило: ни есть, ни пить, ни курить и с женщинами не общаться. Матрица должна быть девственно чистой, в буквальном смысле этого слова. Послать бы всё это дело в Схлопку, повернуться на другой бок и доспать, но… Стефан однажды проигнорировал эту процедуру. Начальник Сектора Медикологии устроил скандал нашему боссу, Арно Стрёмбергу. Арно накрутил хвоста нашему шефу, Филиппу Леруа, то есть Магистру. Интересно, я всё ещё называю Филиппа Магистром, хотя сам уже два года как защитил эту степень. Ну, а наш Магистр, верный своей манере, собрал весь отдел, заголил Стефану задницу и стегал его лозами вперемежку с крапивой, пока тот не покаялся в смертном грехе и не заверил клятвенно, что никогда больше ни одного обследования не пропустит.
      «Конечно, не пропустишь, — резонно сказал тогда Магистр, — Потому как с сегодняшнего дня Сектор Медикологии укладывает тебя в стационар. И быть тебе там, пока им не надоест с тобой тетешкаться. А надоесть им это, по моим прикидкам, не ранее чем через месяц. К ним хроноагенты в безраздельное пользование край как редко попадают. Работу твою я распределю между ребятами, а ты, сынок, иди и проверь, как следует, своё здоровье». И «сынок», которому в тот момент было никак не меньше семидесяти относительных лет, вздохнул, подтянул штанишки и безропотно поплёлся в Сектор Медикологии.
      Когда он вернулся, на него было страшно смотреть, а ещё страшней было его слушать. Речь его была столь густо усыпана медицинскими и психофизиологическими терминами, что понять его можно было только со справочником. Он с удовольствием и свободно мог объяснить нам, если бы мы поняли терминологию и захотели бы его слушать, как влияет процесс восприятия омега-пиком Матрицы воздействия каппа-темпорального поля на содержание в моче фосфата аммония. И какое влияние на подвижность сперматозоидов оказывает изменение хроночастоты, воздействующей на пи-клофальную область Матрицы. И много чего ещё. Бедный Стефан только совсем недавно стал нормальным человеком.
      Нет уж, эта перспектива меня не устраивала. Приняв такое решение, я вздохнул и покинул своё ложе. Катя, оставшись одна и почувствовав это во сне, тут же приняла свою любимую позу. Повернувшись на правый бок, подтянула колени и засунула ладошку под щечку. Дитё, да и только. Я оставил ей на компьютере напоминание о том, что надо сделать срочно, прямо с утра, и направился в Нуль-Т.
      Эх, Просперо, Просперо! И как это тебя угораздило? Теперь из-за тебя все хроноагенты должны дважды в месяц проходить эту малоприятную процедуру. А впрочем, на твоём месте мог оказаться любой из нас, в том числе и я. И твоя участь тоже незавидна. Суждено тебе, бедняге, пожизненно оставаться пациентом Сектора Медикологии. Да что там, пожизненно! Даже после твоей физической смерти Матрица твоя, записанная в многочисленных компьютерах, останется в распоряжении психофизиков. И будут они её на все лады, во всех проекциях раскручивать, просвечивать, на все составляющие разлагать и ломать себе голову: как это всё случилось, в какие времена?
      В матричном блоке я встретил Олега. Он опять налаживал какую-то суперсложную аппаратуру для психофизиков. Я как-то поинтересовался: а нельзя ли сделать её понадёжнее, чтобы не возиться с ней постоянно? На что он отшутился: «Ваших Матриц никакая, даже сверхнадёжная, аппаратура выдержать не в состоянии».
      Мы с Олегом обменялись рукопожатиями, и он, как обычно, спросил:
      — Что нового?
      Я, как обычно, покачал головой. Он, как обычно, вздохнул и вновь углубился во чрево хитроумной конструкции.
      Обследование Матрицы по своему воздействию очень напоминало процедуру подготовки Матрицы к совмещению с объектом внедрения перед операцией. Те же мелькания перед глазами, та же убаюкивающая какофония в ушах и то же впечатление, что под черепом у тебя кто-то ковыряется деловитыми холодными пальцами. Впрочем, говорят, что ощущения у всех индивидуальные. Но я ещё не встретил у нас ни одного хроноагента, который признался бы мне, что эта процедура доставляет ему удовольствие. А здесь то же самое. Правда, есть одно отличие. Если после процедуры подготовки ты готов к работе, то после обследования впору не работать идти, а опохмеляться. Но психофизики — не садисты, они и опохмелиться дают.
      Когда всё кончилось, и я открыл глаза, на столике возле моего кресла уже стояли, как выражался Максим, «наркомовские сто грамм». Две трети стакана мутной желто-зелёной жидкости с чудной смесью тонких ароматов аммиака и пригоревшего молока. Мне всегда хотелось выпить эту «наркомовскую норму» залпом. Но этого делать не полагалось. Её надо было пить, закрыв глаза, мелкими-мелкими глоточками, как бы смакуя.
      Минут семь я смаковал изумительный напиток, по вкусу весьма напоминающий мыльный раствор. Допив последние капли, я, не открывая глаз, щелкнул пальцами. Мой шеф-психофизик Макс Бауэр тут же со смехом сунул мне солёный огурчик. Я закусил, вытер выступившие слёзы и открыл глаза. Макс смотрел на меня с выражением искреннего сочувствия. Уж он-то не хуже меня знал все прелести этой процедуры, её последствия и неповторимые ощущения «радости» от вкушения восстанавливающего зелья. Сам всё это на себе испытал.
      — Ну, как? — спросил я.
      — Всё в норме, — ответил он, — Можно работать. И сколько нам ещё мучить вас подобным образом? Смотреть на вас жалко.
      — Пока с Просперо не разберётесь. От вас зависит.
      — Да мы с ним никогда не разберёмся! Делай со мной, Андрей, что хочешь, но Время свидетель, ЧВП здесь не при чем!
      — Это твоё мнение, или есть уже доказательства?
      — Да какие могут быть доказательства? Помнишь Конфуция?
      — Ты имеешь в виду поиски черной кошки в тёмной комнате?
      — Вот именно. И я берусь утверждать, кошки в этой комнате нет и никогда не было. Понимаешь, Андрей, мы, обжегшись на молоке, дуем сейчас на ледяное поле. Почему мы всё необъяснимое и странное в нашей работе стремимся списать на ЧВП? Да ЧВП никогда не сможет произвести на Матрицу такого воздействия, какое имеет место с Матрицей Просперо.
      — Откуда ты так хорошо знаешь возможности ЧВП?
      — Возможности, конечно, знаю не очень хорошо, зато достаточно изучил их методику. Такое многостороннее и на стольких уровнях поражение Матрицы их методике, впрочем, и нашей тоже, просто недоступно.
      — Тогда что же произошло с Просперо?
      — Если бы знать! Но я думаю, что это — результат какой-то, пока неизвестно какой, флуктуации темпорального поля. Это — нелепая ситуация, в которой мы пытаемся найти следы деятельности ЧВП.
      — Дай-то Время, чтобы ты оказался прав. Ну, мне пора.
      — Напомни Краузе, что завтра его очередь.
      — Не напомню. Он на задании.
      — Ну, тогда Альбимонте, — сказал Макс, посмотрев на график.
      — А он тоже на задании.
      — В Схлопку вас с вашими заданиями вместе! Вот и планируй работу. Когда хоть они вернутся.
      Я пожал плечами.
      — Время их знает. Как управятся. До встречи.
      Из Сектора Медикологии я прямиком направился к Ричарду. Он работал. Его компьютер, в отличие от наших, имел целых двенадцать дисплеев. Когда я вошел, из них работало, слава Времени, только восемь. На всех дисплеях с лихорадочной быстротой менялись картинки из различных Фаз, мельтешили какие-то тексты, таблицы и прочая маловразумительная дребедень. Ричард руководил своими сотрудниками: принимал отчеты, корректировал результаты, уточнял задачи.
      Меня всегда удивляло, как он умудряется это проделывать. Всё время подмывало спросить: работает он в параллельном режиме или использует принцип разделения времени. Не человек, а компьютер! При всём при этом он умудрялся беседовать с любым количеством посетителей. Но я никогда не злоупотреблял этими его способностями, мне это всегда казалось бестактным, и Ричард знал об этом.
      Вот и сейчас, я поздоровался и присел в свободное кресло, дожидаясь, когда у Ричарда появится пауза, чтобы задать свой вопрос. Наивные надежды! Но деликатный Ричард, зная мою слабость, сам организовал паузу. Не говоря ни слова, я кивнул в сторону отдельно стоящего компьютера, который работал автономно в непрерывном режиме. Ричард печально покачал головой и сказал, показав на один из работающих дисплеев:
      — А вот здесь я, кажется, нашёл для тебя кое-что интересное. Возможно, что это как раз для тебя.
      — Ну-ка, ну-ка? — заинтересовался я.
      — Не забивай себе голову раньше времени. Не исключено, что я заблуждаюсь. Сейчас ребята уточнят детали, и, если это то, что я думаю, то ты скоро всё получишь через мессира Леруа.
      — Хорошо, — согласился я и снова кивнул в сторону отдельно стоящего компьютера, — А не может быть такого, что их переводят из Фазы в Фазу, и сейчас они находятся там, где он уже просканировал?
      — Не наступай на больную мозоль, — поморщился Ричард, — Я уже думал об этом. Сейчас я хочу подключить к этой задаче ещё один компьютер для повторного сканирования. И есть одна идея, как исключить это в дальнейшем. Но тут мне потребуется помощь мадемуазель Моро. Пусть она выкроит время встретиться со мной.
      — Хорошо, передам. С нами Время!
      — С нами Время, — ответил Ричард, снова уставившись в свои дисплеи.
      Я отправился домой, рассчитывая хорошо позавтракать; со вчерашнего вечера у меня во рту не побывало ничего, кроме восстанавливающего зелья и солёного огурчика. А ещё меня ждала уйма работы. За последние три дня Магистр сбросил мне столько материала, что я буквально потонул в нём. Вчера мы с Катей договорились, что она поможет мне: систематизирует материалы, разобьёт на группы по аналогии и по срочности. У неё удивительный талант к такого рода работе.
      Кати дома не оказалось, завтрака тоже. Зато на мониторе была запись: «Ан из м с в М ц К». Я понял это так: «Андрей, извини. Меня срочно вызвал Магистр. Целую, Кэт». Заметив время записи, я понял, что Магистр вызвал Катю через полчаса после моего ухода. Значит, она у него уже пятый час. Сейчас он загружает её работой, словно карьерный самосвал рудой. И она опять вернётся вне себя и будет мне жаловаться на шефа.
      Сотворив завтрак на двоих и оставив Катину долю в камере Синтезатора, я принялся за еду. Одновременно дистанционным пультом я «листал» страницы материалов, накопившихся у меня на компьютере. То, что я там видел, меня не вдохновляло. Какая-то жуткая мешанина. Попробуй в этой каше отличить главное от второстепенного. Чтобы разобраться, что здесь к чему и что почем, потребуется день нуднейшей работы. Впрочем, я сам виноват. Не следует так запускать текущие дела.
      Мяукнул сигнал Нуль-Т, и в комнату вошла, точнее, ворвалась, Катя. На неё было страшно смотреть, и я старался этого не делать. Глаза метали молнии, из ноздрей дым валил, пальцы рук сжимались и разжимались: им очень хотелось кому-нибудь во что-нибудь вцепиться.
      Слов у неё не было, были одни эмоции. И она давала им выход в полной мере. Катя кружилась по комнате, как разъярённая пантера по клетке. Полы её, сотворённого по последней моде платья, длинного, до земли, с высокими, до пояса, разрезами стремительно сметали всё вокруг. Я предусмотрительно убрал стакан пива от края стола поближе к центру. А сам переключился на другой монитор, куда вывел график работы на сегодняшний день. Ура! Как я мог это забыть? У меня же сегодня через двадцать минут тренировка на ипподроме. Вот прекрасный повод отложить разборку текучки на более поздний срок. Тренировки строго спланированы, и пропускать их нельзя.
      Катя, между тем, несколько успокоилась. Она перестала метаться и упала в кресло. Вид у неё был обессиленный, на неё смотреть было жалко. И я старался этого не делать. Она всхлипнула совершенно по-детски и плачущим голосом спросила:
      — Андрей! Скажи мне, ради Времени, зачем я проходила курс подготовки хроноагента? Зачем осваивала все эти премудрости? Зачем насиловала себя на тренировках? Зачем изучала технику? Зачем сдавала зачеты и экзамены?
      — В самом деле, зачем? — невинно поинтересовался я и, открыв камеру Синтезатора, поставил перед ней завтрак.
      Катя совершенно не заметила моей иронии, ей было не до юмора. В её состоянии хотелось рвать и метать. Рвать как можно мельче, а метать как можно дальше. Она опять не то вздохнула, не то всхлипнула и продолжала:
      — Неужели только затем, чтобы за год с лишним выполнить в реальных Фазах всего три задания? А всё остальное время заниматься вот этим?
      С этими словами Катя вывалила на стол десятка два кристаллов и свой электронный блокнот, весь дисплей которого был заполнен многочисленными кодами (тоже десятка три, не меньше).
      — Когда мне работать, спрашивается?
      — Кем? Катюша, ты хоть и получила квалификацию хроноагента третьего класса, но от обязанностей начальника аналитического отдела тебя никто не освобождал. Вот Магистр и нагружает тебя по твоей непосредственной и главной работе. Ну, а если ты среди этого изобилия материалов, — я показал на кристаллы и блокнот, — не найдёшь ничего для себя, извини.
      Катя ещё раз вздохнула и молча сгребла кристаллы и блокнот. Поддержку и сочувствие, на которые рассчитывала, она у меня не нашла. А то, что я сказал, она и так превосходно знала. Этот разговор у нас повторялся не реже двух раз в неделю и всегда с одним и тем же результатом. Как аналитику Кате не было цены, и равных не было. А вот как хроноагента я её представлял с трудом. Хоть она и прошла курс морально-психологической подготовки, но характер у неё остался прежний. А с таким чувствительным и ранимым характером нечего рассчитывать на успешную работу в сложных условиях. Она ещё немного постояла возле меня, ещё раз вздохнула и направилась к своему компьютеру. На полдороги она внезапно остановилась и снова вернулась ко мне.
      — Извини, за своими переживаниями чуть не забыла, — она вынула из другого кармашка ещё один кристалл, — Магистр передал тебе. Ему Ричард полчаса назад это сбросил.
      — Как срочно?
      — Ничего не сказал.
      — Раз ничего не сказал, значит, дело сложное и требует особого подхода. Посмотрю его попозже, после тренировки, на свежую голову. А то я уже втянулся в текучку, переключаться будет сложно. Да, чуть не забыл. Дик просил у тебя рандеву.
      Но и после тренировки мне не удалось заняться материалом, который подбросили Ричард с Магистром. Едва я вернулся с ипподрома и принял душ, как меня позвала Катя:
      — Андрей! Посмотри сюда; по-моему, эта работа как раз для меня.
      В её голосе было столько радости, что я забыл обо всех делах и сразу подсел к ней в одном полотенце. А Катя, не обращая внимания на мой экзотический вид, сразу начала объяснять ситуацию:
      — Две конкурирующие фирмы ведут переговоры с одним и тем же покупателем. Покупатель склоняется вот к этим: у них сроки поставки несколько меньше и гарантии чуть повыше. Но нам необходимо, чтобы покупатель подписал контракт с конкурентом. Те, получив эти деньги, вложат их в очень перспективную разработку, весьма важную для будущего этой Фазы. Следовательно, надо сорвать подписание контракта с фирмой А и сделать так, чтобы он был подписан с фирмой В. Вот моё решение. Пусть всё идёт своим чередом до самой заключительной стадии. Эта стадия наступит через пять дней. Покупатель попросит сократить срок поставки с пятнадцати дней до девяти. Фирма А примет это условие, так как знает, что их конкурент быстрее, чем за десять дней поставку произвести не сможет. Согласие на изменение сроков поставки будет отправлять по электронной почте вот эта секретарша: Лида Конт. Она отправит ответ, но покупатель прочитает, что фирма согласна сократить срок поставки не до девяти, а до одиннадцати дней.
      — Но ты же подставляешь эту девушку!
      — Нисколько! По ночам в офисе дежурит охранник, который коротает время за компьютерными играми. Лида постоянно находит ему в Интернете новые игрушки. Накануне вечером Лида скачает ему сразу две новые игры, одна из которых заражена новым и довольно хитрым вирусом. Этот вирус, попав в компьютер, проявляет себя только при подключении к сети. Он на отправляемых сообщениях, и только на них, изменяет систему счисления цифровой информации с десятичной на восьмеричную.
      — Действительно, хитрый вирус!
      — Слушай дальше. Охранник ночью распакует игрушку и запустит её, это неизбежно, ведь игрушка-то новая. Тем самым вирус проникнет в компьютер. На другой день, перед обедом, Лида наберёт сообщение с согласием сократить срок поставки до девяти дней и отправит его покупателю. 9 в восьмеричной системе счисления как выглядит? Правильно! Покупатель прочитает, что фирма согласна сократить срок поставки до 11 дней, и тут же подпишет договор с конкурентом, который поставит продукцию за десять дней. Каково?
      — Изумительно! Как ты это всё раскопала?
      — Ну, я, всё-таки, как ты правильно заметил сегодня, немножечко больше аналитик чем хроноагент. Ну что, даёшь мне благословение на эту операцию?
      — Ещё бы! Хорошо бы все операции так проходили: без шума, пыли, без стрельбы, мордобоев, — размечтался я.
      — И на кой тогда вы, экстры, нужны будете?
      Этот провокационный вопрос я проигнорировал и направился к своему компьютеру. С меня достаточно было того, что Катя вновь обрела душевное равновесие и ощутила свою реальную полезность. Да и операцию нашла и спланировала под себя неплохую. В самом деле, если бы все внедрения и воздействия ограничивались вот такими безобидными действиями, то тогда хроноагенты моей квалификации были бы попросту не нужны. Но, увы, нам работы находится столько, что Магистр и Стрёмберг всерьёз подумывают как минимум об удвоении нашего количества. Недаром они дали Ричарду задание искать в Реальных Фазах незаурядные личности, вроде Альбимонте.
      Прежде чем приступить к изучению «сброшенных» материалов я ещё раз посмотрел на Катю. Она увлеченно работала уже над другими материалами. Ну и слава Времени! Она в своём блюдце. А эта операция с вирусом как раз для неё. Всё-таки у Катюши светлая головка. Ведь есть куча способов сорвать переговоры с одной фирмой и создать условия для подписания договора с другой. Я представил на минуту, как бы я сам разрабатывал и осуществлял эту операцию. Перед глазами замелькали взрывы, пожары, катастрофы, похищение документов, заложники, шантаж и тому подобная галиматья. А Катя сразу отмела всё это в сторону и пошла пусть по не самому простому, но по самому безобидному пути. Интересно, как она узнала о том, что там есть такой вирус?
      — Катя, а как ты узнала об этом вирусе?
      — Что узнала?
      — Что он есть в этой Фазе, да ещё именно в этой игре?
      — А его там нет.
      — Не понял! Откуда же ты его возьмешь?
      — А я на что туда пойду? В носу ковыряться или цветочки собирать? Я сама и заражу игру этим вирусом.
      Вот оно, оказывается, что! А я-то подумал, что она этот вирус в той Фазе нашла. Настолько тщательно там всё изучила, что от неё даже такая мелочь не ускользнула. А здесь, оказывается, всё гораздо проще.
      — Ты что это на меня так смотришь? — недоуменно спросила Катя.
      — Ты, подруга, сейчас здорово уронила себя в моих глазах.
      — Это почему же, интересно узнать?
      — Я по наивности решил, было, что ты все средства по проведению операции в той Фазе отыскала. А ты, оказывается, основное оружие с собой понесёшь, в голове. Это — просто!
      — Конечно, просто, — вздохнула Катя, — Если бы все операции можно было бы так просто осуществлять.
      Да неплохо было бы. Но, к сожалению, в подавляющем большинстве случаев приходится пользоваться тем, что есть в той Фазе, где осуществляется операция. И тут, подчас, приходится выкладываться до последнего. Вот, к примеру, как сейчас Альбимонте.
      — Давай, посмотрим, как там сейчас Миша справляется, — предложил я.
      Катя кивнула и переключила свой компьютер на наблюдение. Сплошная темень. Пришлось перейти на инфракрасный диапазон. Альбимонте плыл по какому-то грязному каналу, заполненному всевозможными отбросами. Плыл он под водой, дыша через трубочку, конец которой чуть-чуть поднимался над поверхностью воды. А из темноты в него летели камни и какие-то железяки, чуть ли не вагонные колёса. Когда «снаряды» начинали падать слишком близко, Миша убирал трубку и минуты две-три двигался по самому дну.
      — Далеко ему ещё? — спросил я.
      — Километров около десяти, — ответила Катя, сверившись с картой.
      — Остаётся только надеяться, что ему не придётся преодолевать их все таким вот образом.
      — Не придётся, — «успокоила» меня Катя, — Через полтора километра канал повернёт на юг, и ему придётся выйти на восточный берег. А там его ничего хорошего не ожидает.
      — Выключай. Миша всё равно пройдёт.
      — Должен. На то он и экстра.
      — Кстати, ты не забыла, что сегодня твоя очередь готовить ужин?
      — Я-то не забыла. А ты не забыл, что я тебе сегодня принесла материалы от Магистра?
      — Не забыл. Я как раз собираюсь их посмотреть.
      С первых же «кадров» я понял, что Дик был прав на все сто пятьдесят, когда говорил, что эта задача — для меня. Хотя, убей меня Время, я не мог пока даже прикинуть, с какой стороны к ней подойти. Ясно было одно: только «мозговыми» средствами её не решить. Придётся поработать и руками, и ногами, и ещё кое-чем.
      Корабль пришельцев впервые засекли над Карским морем. Причем, засекли визуально. Огромный плоский эллипсоид с длинной осью около восьми километров, с короткой в четыре с половиной и около восьмисот метров в высоте, не давал ни малейшей засечки на экранах радаров. Поначалу он был квалифицирован, как необъяснимое природное явление; затем, как неопознанный летающий объект. При первом взгляде на этот светло-серый объект действительно приходила мысль об облаке. Только это облако двигалось на высоте пять тысяч метров, со скоростью от ста пятидесяти до трёхсот километров в час и двигалось независимо от направления ветра.
      Оно ничем себя, кроме странности своего движения, не проявляло, пока не зависло над юго-восточной частью острова Вайгач. Провисев в этом месте минут тридцать, объект двинулся к северо-западной оконечности острова, освещая всё под собой широким конусом ослепительно-белого света. Льды вокруг острова испарились, сам остров превратился в груду оплавленного шлака. От посёлка Варнек и его жителей не осталось и следа.
      Пройдя над Вайгачем, объект направился строго на запад по семидесятой параллели, но где-то на пятьдесят втором градусе восточной долготы изменил направление и двинулся к острову Колгуев.
      Колгуев в течение часа разделил участь Вайгача. Болотистый остров превратился в оплавленный камень. В ослепительных лучах белого света дотла сгорел посёлок Бугрино. Миновав Колгуев, объект вновь направился строго на запад, держа курс на Кольский полуостров и город Мурманск. Теперь его уже квалифицировали как агрессивный объект.
      С полуострова Канин были подняты истребители. Но их снаряды и ракеты не причинили объекту никакого вреда. Более того, пара МиГ-15, приблизившись к объекту на пятьсот метров, взорвалась, словно она на полной скорости врезалась в бетонную стену. Не добились успеха и истребители, поднявшиеся с Кольского полуострова. Стало ясно, что поразить этот объект можно только ядерным оружием.
      Ядерных ракет у Советского Союза в то время ещё не было. Единственные на Севере две ядерные бомбы находились на военно-воздушной базе вблизи Северодвинска. Подготовка самолёта, полёт до цели при скорости Ту-4 не превышающей шестисот километров в час, требовали времени более полутора часов. За это время объект вплотную приблизится к Мурманску. Ещё вопрос, что лучше: атака города неизвестным объектом или ядерный взрыв над ним на высоте пять тысяч метров? Да и сама по себе ядерная бомбардировка подвижного объекта с относительно малой высоты — задача весьма сложная и опасная. Командование Вооруженных Сил и Правительство Советского Союза оказались в таком положении, когда они ничего не могли предпринять для отражения нападения и защиты своих граждан. По всему Кольскому полуострову была объявлена воздушная тревога. Началась срочная эвакуация населения из Мурманска и других городов, лежащих на пути следования объекта. Это было единственное, что можно предпринять в таких условиях.
      Тем не менее, бомбардировщик готовился к вылету: его заправили и ожидали только команды на подвеску ядерной бомбы. Наконец, такая команда поступила, и бомбардировщик вырулил на старт. Но команды на взлёт и целеуказания не последовало. На траверзе мыса Святой Нос объект вновь изменил курс и стал удаляться от побережья в направлении на северо-запад.
      Советское Правительство известило Совет Безопасности ООН о вторжении агрессивного инопланетного пришельца. Именно тогда объект был впервые обозначен как космический корабль. Одновременно Правительство СССР запросило у Совета Безопасности санкции на уничтожение инопланетного агрессора ядерным оружием. Совет Безопасности совещался более двух часов. За это время корабль пришельцев, увеличив скорость до трёхсот километров в час, удалился почти до Норвежского моря. Не дожидаясь решения Совета Безопасности, командование Вооруженных Сил СССР отдало приказ уничтожить агрессора, и Ту-4 с ядерной бомбой на борту поднялся в воздух.
      Правительства Финляндии и Норвегии сразу же заявили протесты против пролёта над их территорией самолёта с ядерным оружием, но их оставили без внимания. Совет Безопасности уже принял решение.
      Однако через два часа стало ясно, что время упущено, и советский бомбардировщик сможет нагнать корабль пришельцев только уже над Гренландией, в районе посёлка Скросбисунн. Это означало ядерный удар над территорией страны входящей в НАТО. Советское Правительство известило об этом Совет Безопасности, а тот, в свою очередь, поставил в известность Правительства Дании, Канады и США. Там крепко призадумались. Во всём Мире, кроме СССР, только Соединённые Штаты могли дать отпор агрессору. Но президент США Гарольд Лэш и руководство Пентагона никак не могли принять решения.
      Тем временем Ту-4, преследуя пришельца, приблизился к критическому пределу, перелетев который, он уже не мог вернуться на советский аэродром. Советское Правительство запросило Правительства Дании и Исландии о разрешении на посадку Ту-4 после атаки пришельца в районе Скорсбисунна. Исландия ответила категорическим отказом, а Дания разрешила посадку в Гренландии только в том случае, если пришелец будет уничтожен над Гренландским морем. Это условие было заведомо не выполнимо. Командование ВВС СССР разрешило командиру корабля действовать по своему усмотрению. Посоветовавшись с экипажем, полковник Петренко принял решение продолжать полёт по маршруту и атаковать цель. Тем самым экипаж шел на верную смерть. Вынужденная посадка на арктические торосы или на воду Гренландского или Норвежского морей в начале апреля означали верную гибель.
      А президент США никак не мог решиться отдать приказ на применение ядерного оружия. Он склонен был считать, что всё это провокация Советов, что никакого инопланетного корабля не существует. Тем белее, что посты радиолокационного наблюдения сообщали: никаких объектов кроме советского бомбардировщика они не видят. Ни у президента, ни у военных никак не укладывался в голове тот факт, что инопланетная техника, стоящая на несравненно более высокой ступени, может быть невидимой для электромагнитных радаров.
      А между тем в районе Портленда базировалась эскадрилья дивизиона ядерных сил, оснащенная тяжелыми бомбардировщиками B-36D. И если бы хоть один из них поднялся в воздух вовремя, то агрессора можно было бы поразить ещё над Гренландским морем. Но команды не последовало.
      Ту-4 нагнал корабль уже после того, как он сжег Скорсбисунн. Правда, местные власти успели эвакуировать жителей. Советские лётчики атаковали агрессора над Гренландскими ледниками, и сами погибли при этом. Тех считанных секунд, пока бомба падала на корабль с относительной высоты три с половиной тысячи метров, не хватило отважным лётчикам для того, чтобы удалиться на безопасное расстояние. Сбитый ударной волной, Ту-4 рухнул на прибрежные скалы.
      Гибель экипажа оказалось, как выяснилось, напрасной. В тот момент, когда бомба уже падала на цель, инопланетный корабль разделился. Большая его часть погибла во время взрыва. Меньшая на огромной скорости, более двух тысяч километров в час, пошла прежним курсом. Отойдя на безопасное расстояние, второй корабль снизил скорость, успешно спалил вместе с жителями посёлок Готхоб и направился к Лабрадору. Через полчаса он достиг побережья Канады. Сейчас президент охотно отдал бы приказ о его бомбардировке, но это уже означало ядерный удар по американской территории. Спустя какое-то время в ослепительном пламени сгорели Квебек, Монреаль, Оттава и Торонто. Эскадрильи «Канюков» отважно, но безрезультатно, пытались остановить пришельца.
      Наконец, пройдя между озёрами Гурон и Эри, пришелец завис над Детройтом. Начался самый черный день в истории Соединённых Штатов.
      На этом месте я прекратил просмотр прогноза событий. Слава Времени, до этого оставалось ещё трое суток. Есть время подумать, промоделировать, разработать операцию и предотвратить катастрофу.
      Первая же мысль, уничтожить корабль над Баренцевым морем, оказалась при детальном анализе неудачной. Прежде всего, погибнет сам бомбардировщик, я видел, как он будет атаковать пришельца над Гренландией. Ту-4 не может подняться над кораблём выше, чем на четыре тысячи метров. За то время, пока бомба падает с этой высоты, самолёт успеет уйти всего на четыре с небольшим километра от эпицентра взрыва. Ничтожное расстояние! О том, чтобы затормозить падение бомбы с помощью парашюта, не могло быть и речи. Цель-то подвижная.
      Но всё это только предположения и гипотезы, не имеющие под собой никакой почвы. Ни Сталин, ни Жуков никогда не решатся применить ядерное оружие над своей населённой территорией. Да даже если бы и решились, толку будет мало. Корабль разделится, и его меньшая часть уже не отвернёт от Советского побережья.
      Что же представляет собой этот пришелец? Я внимательно просмотрел ту информацию, которую на этот счет выдал мне отдел наблюдений. Судя по всему, корабль непилотируемый. Это — автомат-разведчик. Он просто фотографировал наземные объекты, которые его интересовали. Откуда этим роботам было знать, что их «освещение» объекта съёмки уничтожает сам этот объект. Они попросту не оглядывались назад, что непременно сделал бы разумный экипаж. Это было самое логичное объяснение. Трудно представить разумный, пусть даже враждебный Земле, экипаж корабля, который, вторгнувшись в чужое пространство, будет вместо изучения неизвестной цивилизации так прямо, с ходу, без разбору, уничтожать её. Другое дело тот корабль, который отделился во время ядерной атаки. Это, по-видимому, был уже боевой корабль. И его задача была отомстить тем, кто уничтожил корабль-матку. Мы бы поступили точно так же.
      Поднять сразу два бомбардировщика? Один атакует сам корабль, а другой — отделившуюся часть. Ничего не выйдет. Скорость отделившейся части в момент разделения составляет около 2М. Ту-4 его просто не догонит.
      Где выход? Я внимательно изучаю характеристики B-36D. Несуразная, десятимоторная махина, дикий гибрид, родившийся на стыке эпох винтомоторной и реактивной авиаций, тем не менее, могла выполнить эту задачу немного успешней, чем Ту-4. Обладая большим потолком и скоростью, эта машина могла уйти от эпицентра почти на девять километров. Это уже существенно! И поднять их можно в воздух сразу два. Плевать на разницу в скорости! Они пойдут навстречу кораблю, а не будут гнаться за ним. Но как поднять их в воздух? Надо каким-то образом убедить Гарольда Лэш в том, что инопланетный агрессор, это — не советская провокация.
      Весь вечер и часть ночи я провёл в этих размышлениях. Прикидывал различные варианты, моделировал различные походы, но решения не было. Утро вечера мудренее, решил я и отложил задачу на другой день. По своему опыту я знал, что утром, когда проснусь, все негодные варианты отсеются, останутся только те, над которыми стоит работать.

      Хорошо, что у леших светятся глаза. Можно спокойно посидеть и отдохнуть, не опасаясь быть съеденным. Пятнадцатикилометровый марш-бросок по сильно пересеченной местности, это не шутка. Кого угодно вымотает. Хорошо бы ещё просто бежать, а то приходилось отстреливаться от преследователей, да ещё по сторонам и вперёд посматривать. Неровен час, нарвёшься на банду леших.
      А интересно, насколько я был вынужден отклониться. Стрелка компаса тускло светилась в чернильном мраке, вокруг неё слабо мерцали точки шкалы. Ого! Неужели эти любители человечины так далеко загнали меня вправо? Если последний час я бежал в этом направлении, то сейчас я могу очень свободно промазать и проскочить мимо города, не заметив его. Радиомаяк начнёт работать через… через семнадцать минут. Потом ещё через полчаса. Вполне достаточно, чтобы взять нужное направление. А пока отдохнём.
      И как случилось, что я нарвался на них там, где их не должно было быть? Или я с самого начала уклонился вправо, или они, погнавшись за тем курьером, что ушел передо мной, вышли на мой маршрут. А могло быть и то, и другое вместе. Надо бы проверить оружие.
      Индикатор на лайтинге показывал, что уже израсходована половина ёмкости батареи. Это в самом-то начале пути! Ну, здесь всё ясно. Слишком много пришлось работать непрерывным излучением, когда я нарвался на банду, преграждавшую мне путь. Пришлось буквально прорезать дорогу в толпе нападающих. Если так пойдёт и дальше, то к городу мне придётся пробиваться голыми руками. На автомат надежды мало. Лешие дьявольски живучи. Пробоины в лёгких, в животе, оторванные и перебитые руки и ноги им ни по чём. Только мозг, сердце и позвоночник. Двух магазинов по шестьдесят патронов может и не хватить. Особенно, если они полезут толпой.
      Пи! Пи! Пиии-ип! Сигнал маяка! Быстро засечь азимут. Теперь бежать, бежать как можно быстрее, чтобы за полчаса уйти как можно дальше. Чем больше расстояние между двумя засечками, тем точнее направление.
      Бежать было нелегко. На пути всё время попадались какие-то развалины, канавы. Всё же я здорово уклонился от маршрута. Всего этого добра мне не должно было попадаться. Ведь маршруты разрабатывались в обход всяких развалин и поселений. В этих местах легко можно нарваться на выродков или леших. Они любят отсиживаться здесь. Но пока их не было видно.
      Ни Луны, ни звёзд, ни огонька. Тьма такая, что её можно руками щупать. А больше ничего и не остаётся, только на ощупь и можно продвигаться. Эх, сюда бы наши шлемы с приборами ночного видения! Вдобавок ко всему, высокая влажность и духота. И ещё этот запах. Непередаваемый, ни с чем не сравнимый запах леших-выродков. Хорошо, что нам перед выходом сделали по инъекции вакцины. Иначе я давно бы уже упал и поднялся бы только через несколько часов. Поднялся бы таким же выродком, от которых я сейчас вынужден скрываться. И от меня исходил бы такой же жуткий запах. Лешие-выродки по этому запаху и узнают друг друга. И ещё по светящимся глазам.
      Интересно всё же, а чего они будут жрать, если им удастся прикончить всех здоровых. Этот вопрос интересовал не только одного меня. Один из курьеров высказал сегодня его вслух. Профессор Крафт грустно посмотрел на него и сказал: «Нездоровые у вас интересы, молодой человек».
      Дьявол! Левая нога поскользнулась, и я кубарем полетел куда-то вниз по скользкому склону. Похоже, я бежал по краю оврага. В темноте из него будет непросто выбраться. Но мне всё равно надо на другую его сторону. Пробежав ещё метров триста по дну оврага, я нашёл боковое ответвление и направился по нему. Дно постепенно повышалось, откосы становились всё ниже, но одновременно усиливался специфический запах леших. Внимание, Микеле, кажется, тебя с нетерпением ждут.
      Я резко свернул направо и быстро поднялся по заросшему кустарником откосу оврага. Привлеченные треском кустов, лешие уже бежали в мою сторону. Двое. Я успокоил их навеки двумя вспышками лайтинга, направленными точно между горящих глаз. Пробегая мимо поверженных, я на секунду задержался. Кто они были, пока не заразились этой дрянью? Время знает. Может быть, ещё вчера они были нормальными людьми. Но вот, не убереглись. Да и как убережешься? Вирус везде: и в воде, и в воздухе. А вакцина, вот она, в контейнере, что у меня на поясе. И мне ещё надо донести её до города, где организуют её производство.
      Прививки, в первую очередь, сделают армии и полиции. Они с трудом сдерживают натиск леших на населённые пункты и гарнизоны. Потери страшные. И потери не от клыков леших, а от вируса. Действует жестокий приказ: при первых же признаках заболевания — расстрел на месте. Жестоко, но необходимо. Нельзя идти в бой, не будучи уверенным в том, что твой сосед справа или слева не вцепится тебе в горло. И внимательно осматривают друг друга солдаты и полицейские. Не дай Время забыть побриться с утра! Первый признак заболевания: обильно, без различия пола, растущие на лице волосы. Потому и называют пораженных вирусом лешими. А дальше человек перестаёт быть человеком. Его психика разрушается. В первую очередь «отказывают тормоза». В сознании бывшего человека исчезают все сдерживающие факторы. Если три часа назад для отправления естественных надобностей он искал укромное место, то сейчас для него всё равно: где приспичило, там и делает. На этой стадии проявляется окончательный признак заболевания. Белки глаз начинают светиться в тон радужной оболочке. Впрочем, не все: карие и черные светятся красным.
      Если ему вдруг захочется женщину или мужчину, соответственно своему полу, то он не считается ни со временем, ни с обстоятельствами, ни с желанием «избранного» партнёра. Ещё вчера, когда бывший человек хотел есть, он соизмерял своё меню со своими возможностями. Теперь, поскольку никаких тормозов у него уже не было, он хотел есть только посытнее и повкуснее, не считаясь ни с чем. Откуда первые пораженные вирусом узнали, что самое вкусное мясо, это — человечина, и что оно лучше всех усваивается организмом? Это ещё раз доказывало, что вирус, разрушая психику, оставлял бывшему человеку разум, опыт и память. Каннибалы в современном обществе — явление исключительное и крайне редкое. Но любой, более менее любознательный, человек когда-нибудь читал об откровениях полинезийских и маорийских людоедов. «Длинная свинья» — самое лакомое блюдо на их столе.
      В клинике с огромным трудом наработали вакцину на тридцать контейнеров и тридцать прививок для курьеров, которые должны были доставить их в столицу. Сколько из этих тридцати курьеров уже стали «длинными свиньями»? Но вот что интересно: даже испытывая жуткий голод, а его лешие испытывают постоянно, они не пожирают друг друга. Почему? Какие здесь действуют сдерживающие факторы? Почему они предпочитают мясо людей, не пораженных зловещим вирусом?
      На все эти вопросы ответы будут получены потом. После того, как будет произведена массовая вакцинация пока ещё здорового населения, и пандемия будет побеждена. До сих пор ни чума, ни оспа, ни холера, вместе взятые, ещё не сумели произвести на планете такого опустошения. Ведь как ни поверни, а леших всё равно придётся уничтожать. А по последним данным вирус Ленса поразил уже примерно две трети населения Земли.
      Подозрительный шорох заставил меня обернуться. Чуть не прозевал! Из оврага ко мне лезли ещё двое леших. Хватит искушать судьбу и тратить время. Пора бежать дальше.
      Я снова пустился в путь, обходя развалины, прыгая через канавы и перебираясь через рвы и насыпи. Сигнал маяка показал мне, что я взял верное направление и пока от него не уклонился. Но ещё через полчаса это направление чуть не привело меня в ловушку. Поднявшись на высокий холм, я увидел внизу целое море огней. Это горели многочисленные костры, а между ними тянулась широкая тёмная полоса. Канал.
      Это же уму не постижимо, как далеко в сторону от моего маршрута загнали меня лешие. Я вышел на основной лагерь леших в этой округе. Обойти его нечего и думать. Лешие ведь не только сидят у костров, но и шастают по окрестностям. Наткнуться на одного, значит всполошить всю стаю. Тут уже точно никаких зарядов не хватит. Неужели придётся возвращаться? Но это значит: потерять несколько часов.
      Решение пришло само. Я достал из подсумка пластиковую трубку и привязал её для жесткости к длинному пруту, который выломал из ближайшего куста. Тихо спустился к каналу и вошел в воду. Канал был неимоверно загажен всевозможным мусором и напоминал сточную канаву. Но выбора у меня не было. Как ни противно, а пришлось плыть среди всей этой гадости.
      Пока я плыл брасом по поверхности, было ещё терпимо. Но когда костры, вокруг которых сидели лешие, приблизились вплотную, пришлось нырнуть и плыть под водой, выставив на поверхность кончик дыхательной трубки. Канал был неглубокий, и мне пришлось пробираться по самому дну, лавируя между каменными глыбами, железяками и скелетами животных, а возможно и людей, было почти ничего не видно. Я, может быть, так и миновал бы лагерь незамеченным, если бы в одном месте не наткнулся на самую настоящую плотину. Поперёк канала лежал не то железнодорожный вагон, не то автобус.
      Пришлось перебираться по верху. И надо же, чтобы именно в этот момент на берег вышли двое леших. Я быстро ушел под воду, но было уже поздно. В меня полетели камни, обломки железа и всякий прочий мусор, который в изобилии валялся по берегам канала. Шум быстро привлёк почти весь лагерь. Дальше мне пришлось плыть под массированным обстрелом. Мелкие предметы, ударившись об воду, теряли значительную часть своей энергии и большого вреда мне не причиняли. Но среди леших попадались и довольно сильные особи, которые могли метать крупные булыжники и внушительные обломки металла, чуть ли не куски двутавровых балок. От этих «подарков» приходилось уворачиваться. Когда они начинали особенно припекать, мне приходилось уходить на самое дно, убирать с поверхности трубку и продвигаться «пешком» так далеко, насколько я мог задержать дыхание. Но сколько пройдёшь за четыре-пять минут по сильно пересеченной местности, да ещё и под водой? Метров двадцать-тридцать, не больше.
      Вдобавок, после длительной задержки дыхания мне нужно было хорошо продуть лёгкие. Шипящий и свистящий кончик трубки сразу сигнализировал потерявшим меня лешим, где я нахожусь. И всё начиналось сначала.
      За этими заботами я совсем забыл об одном обстоятельстве и вспомнил о нём только когда уткнулся в стену канала. Канал почти под прямым углом поворачивал на юг. А мне надо было на восток. Я решил воспользоваться каналом как единственным, возможным путём через лагерь леших. Время великое! Если бы я тогда вспомнил карту местности во всех подробностях, я бы предпочел отступить или пойти в обход. А что делать сейчас? Продолжать движение по каналу? Одно Время знает, как далеко от цели он меня заведёт. Попытаться вылезти на берег? Но там меня ждали лешие. Да и как вылезать по скользким глинистым берегам? Если бы канал не делал поворота на юг, то километров через пять большинство леших отстало бы, а остальных я бы тихо расстрелял. А теперь я оказался в ловушке, в которую сам себя и загнал.
      Поразмыслив над создавшимся положением, я решил отправиться по руслу канала дальше. Пытаться выбраться на берег прямо сейчас, равносильно самоубийству. А что ждёт меня впереди ещё неизвестно, может быть, поможет счастливый случай. Интуиция не подвела меня и на этот раз. Примерно через километр я наткнулся на длинную железобетонную сваю, лежавшую поперёк канала. Причем, один её конец опирался на восточный берег.
      Интересно, ром во фляжке ещё остался или нет? Я осторожно выглянул из воды, чтобы оценить обстановку. На восточном берегу леших было около десятка, на западном — в два раза больше. Я снова скрылся под водой и первым делом перевёл лайтинг на непрерывный огонь. Затем пять раз глубоко вдохнул через трубку и сосредоточился, закрыв глаза. От затылка к пяткам пробежала тёплая волна. Теперь мой собственный ритм времени ускорился самое меньшее в десять раз.
      Вынырнув, я вскочил на сваю и одним длинным выстрелом скосил всех леших на восточном берегу. Не останавливаясь, взбежал по свае на берег, развернулся и срезал леших на западном берегу. Что-то подсказало мне, что не следует торопиться с восстановлением нормального ритма. И точно, с севера приближалось несколько пар разноцветных огоньков. Увидеть меня они не смогут, а вот по запаху обнаружат, как пить дать. Я перевёл лайтинг на экономный режим, подпустил леших поближе и расстрелял их в упор.
      Теперь пора бежать. Надо отбежать как можно дальше от этого лагеря и там привести себя в норму. Оставаться в таком режиме долго нельзя, можно очень скоро свалиться. Но и восстанавливаться здесь, поблизости от скопления леших, тоже невозможно. Пока я буду беспомощным, меня обнаружат и сожрут.
      Сначала лешие попадались мне по два, по три. Потом стали попадаться по одиночке. Я расправлялся с ними, не останавливаясь. Наконец, я счел возможным расслабиться. Усевшись на землю и привалившись спиной к какому-то, чудом уцелевшему, забору, я сделал несколько вдохов и встряхнулся, как собака, вылезшая из воды.
      Сразу началась реакция. Закружилась голова, во рту появился противный привкус, и навалилась страшная слабость. Хорошо, что я фляжку с ромом заранее отстегнул, открыл и держал у плеча. Сделав несколько глотков, я закрыл глаза. Вот сейчас, если меня обнаружат лешие, они смогут сделать со мной всё, что захотят. Я и пальцем не пошевелю, чтобы защититься. Просто не смогу.
      Я вытянул ноги и расслабился. Так вот лежал бы здесь в полудрёме. Но всё равно придётся вставать и идти. Иначе, рано или поздно, лешие наткнутся на меня. Наверное, зря я пошёл на ускорение ритма. Смог бы и так прорваться. Ведь чем ближе к городу и к блокпостам, тем больше вероятность встретить леших. Они буквально осаждают населённые пункты и подкарауливают неосторожных. Прорваться там будет трудно. А второй переход на ускоренный ритм всегда менее эффективен. Но что бы меня там, впереди, ни ждало, а надо вставать и идти в город, исполнять то, ради чего я здесь. Надо доставить в город вакцину. И сделать это смогу только я. По нашим данным ни один из тридцати курьеров не дошел до города. Все погибли. Значит, я должен стать тем, тридцатым, который дойдёт.
      Я проверил лайтинг. Так, израсходовано три четверти запаса энергии. Плохо дело. Серьёзного боя мне уже не выдержать. Надо будет двигаться так, чтобы по мере возможности исключить встречи с лешими. Но выполнимо ли это? Я задумался, вспоминая карту. Конечно, карта была у меня за пазухой в непромокаемом пакете, но на ней в этой темноте ничего нельзя было разглядеть. А фонариком пользоваться нельзя. Сразу лешие сюда соберутся.
      Ближайший блокпост был примерно в семи километрах. Вот к нему и надо двигаться. Я засёк азимут и пустился в путь. На этот раз быстроте я предпочитал бесшумность и осторожность. Несколько раз, завидев движущиеся пары слабо светящихся огоньков или учуяв характерный запах леших, я затаивался и подолгу пережидал, пока минует опасность. Медленно, но верно я приближался к блокпосту. Когда до него оставалось не более двух километров, мне пришла в голову крамольная мысль. А не слишком ли гладко у меня всё получается? Вот ведь, знаю прекрасно, что нельзя искушать судьбу такими мыслями, но не удержался.
      Лешие показались одновременно и справа, и слева. Я залёг в небольшой канавке, выжидая, когда они уйдут. Но они уходить не торопились. Не дойдя до меня совсем немного, обе группы остановились и расселись на траве. Впрочем, не все. Несколько леших постоянно сновали от одной группы к другой. Мне не давала покоя мысль: а что будет, если один из них выберет себе дорогу через мою канаву? И вообще, что они здесь делают? В конце концов, до меня дошло, что они кого-то ждут. А зачем?
      Время моё! Да они же явно собираются напасть на блокпост! Конечно, многих из них покосят из пулемётов и лайтингов. Но если они захватят блокпост, то путь на город с этого направления им будет открыт. Вот ещё одно доказательство того, что хотя психика у леших и разрушена, но сознание работает, хоть и в извращенном виде. Интересно было бы посмотреть, как они будут атаковать блокпост: толпой или в соответствии с требованиями оперативно-тактического искусства? От них всего можно ожидать. Я не удивлюсь, если они пошлют отвлекающую группу в лоб, а основные силы охватят в это время блокпост с флангов.
      Но моё любопытство так далеко не заходило. Мне надо было во что бы то ни стало опередить леших и оказаться на блокпосту раньше их. Во-первых, надо предупредить военных о нависшей опасности. А во-вторых, вакцину я смогу доставить в город только через этот блокпост. Прикинув все возможности, я пополз по-пластунски, часто останавливаясь и замирая, прижавшись к земле. Ни в коем случае нельзя было обнаружить себя. В этом случае мне пришлось бы принять бой и бежать к блокпосту. Лешие, естественно, всей толпой ринутся за мной. На блокпосту не будут разбираться, кто там бежит впереди толпы, а врежут изо всех стволов. Конечно, захват блокпоста я, таким образом, предотвращу. Но вакцину до города не донесу, это уж точно.
      Если бы я был обычным человеком, то когда меня спросили бы: сколько времени я так полз, ответил бы: не знаю. Но у нас, хроноагентов, особое чувство времени. Я полз почти полтора часа. Небо уже начинало сереть, и я уже начал надеяться, что преодолел «боевые порядки» леших. Внезапно слабый ветерок донёс до меня справа волну до жути знакомого запаха. Уже можно было что-то разглядеть. Присмотревшись, я заметил, что в ложбинке сосредоточилась большая группа леших. Вот она, ударная группа. А блок пост рядом, рукой подать. В предрассветных сумерках уже были видны серые бетонные блоки. Если я отползу ещё метров сто, сто пятьдесят и сделаю рывок, лешие меня не догонят, а я успею проскочить в блокпост и поднять тревогу.
      Я снова пополз, стараясь держаться подальше от ложбины с лешими. Но едва я отполз на полсотни метров, как кто-то схватил меня за левую ногу. Именно схватил, а не зацепилась она за колючку или кустарник. Резко перевернувшись на спину, я каблуком правой ноги ударил в висок лешего, который уже подобрался для броска. Тот отпустил меня и опрокинулся. Но за кустарником, из которого он вылез, сидело ещё полтора десятка леших. Увидев, что добыча ускользнула, они начали приподниматься. Намерения их не оставляли сомнений. Что там кому из них достанется на блокпосту, ещё неизвестно. А здесь, вот он, лакомый кусочек, совсем рядом, только лапы протянуть.
      С колена, непрерывным лучом, тремя взмахами лайтинга я поразил всю эту компанию. Если теперь в лайтинге осталось энергии на три-четыре выстрела — моё счастье.
      Скрываться резона уже не было. Привлеченные вспышками лайтинга, из ложбины поднимались лешие. Я вскочил и побежал к близкому уже блокпосту. Там тоже засекли вспышки и открыли по лешим отсекающий огонь из лайтингов и пулемётов. По мне они пока не стреляли, я бежал один и срезать меня, если я окажусь лешим, пара пустяков. Если конечно я добегу.
      Из ложбины слева, наперерез мне устремилось ещё около десятка леших. Плюнув лучом пару раз, лайтинг замолчал навсегда. Я бросил его и рванул из-за спины автомат. Лёгкий, компактный, ухватистый, но слишком уж скорострельный. Шестьдесят патронов магазина он выплюнул за четыре сравнительно короткие очереди. Нет уж, АКМ в этом плане намного лучше. Я не успел поменять магазин, как меня окружило четверо леших. Двум из них я сломал шеи, одному пробил череп, но пока я возился с четвёртым, на меня насело ещё трое. Отшвырнув от себя настырного лешего, я перезарядил автомат и в упор расстрелял преследователей. При этом опять израсходовал почти полмагазина.
      Дальше мне пришлось отстреливаться почти непрерывно. Лешие взяли меня в клещи, а солдаты блокпоста уже не могли поддержать меня огнём, не рискую поразить меня. Второй магазин кончился очень быстро. Больше патронов у меня не было. Но, слава Времени, оставались ещё две гранаты. Если мне не удастся проложить ими дорогу, то здесь можно будет считать мой путь оконченным.
      Два взрыва, один за другим, пробили в кольце леших солидную брешь, в которую я и устремился, не думая о флангах. Подбежав к блокпосту на сто метров, я выкрикнул пароль и подал условный знак. Командир быстро сориентировался и распределил огонь так, что я оказался как бы в «коридоре». Но за моей спиной лешие беспрепятственно догоняли меня.
      Никогда ещё я не бегал стометровку с такой скоростью. Ворота блокпоста открылись мне навстречу, и в них выглянул раструб огнемёта. Я проскочил под ним, и он тут же изрыгнул факел пламени прямо в морды моих преследователей.
      А я, лежа на земле, отстёгивал контейнер с вакциной.
      — Срочно! — хрипел я, задыхаясь, — Срочно в город! На биофабрику… Это — она!
      Чьи-то руки приняли контейнер, кто-то отдавал приказания, кто-то стрелял, а кто-то лил мне прямо в рот жгучий солдатский ром из пластиковой фляжки.

      Ребята всегда выражали недовольство, что я, разрабатывая операции, рассчитывал их слишком тщательно, не оставляя места ни малейшей случайности. Я подсмеивался над ними, вместе со всеми подшучивал над своей педантичностью, и даже несколько гордился ею. А когда Андрей Злобин однажды наградил меня кличкой «Вейротер», я воспринял это как должное. На мой взгляд, именно так и должны разрабатываться операции.
      Нельзя сказать, что наши хроноагенты недооценивали значения точности проработки деталей предстоящих операций. Все они не раз во время работы в Реальных Фазах попадали в такие нештатные ситуации, что дело спасали только неимоверное напряжение всех физических и интеллектуальных сил. Надо сказать, что наши парни с честью выходили из таких переделок. Впрочем, на то они и были хроноагенты. На то и обучали их темпоральной алгебре, заставляя за считанные секунды составлять в уме системы темпоральных уравнений и решать их, хотя бы в первом приближении. Для того они и проходили тяжелый и изнурительный курс морально-психологической подготовки. После возвращения хроноагента с задания всегда производилась разборка его работы, и выяснялись причины возникновения нештатной ситуации. При этом анализировались действия хроноагента и, как правило, им давалась высокая оценка. Но всегда высказывалось пожелание; причем и руководством, и самими хроноагентами, чтобы такие ситуации впредь не возникали.
      Поэтому я никогда бы не сказал, что ироничное, а порой и прямо неодобрительное отношение к моей методике разработки операций, проистекало от непонимания важности этих моментов. Просто мои требования при подготовке хроноагента к операции: запомнить все детали посекундно, доводили многих до исступления. Порой мне признавались, правда, уже после операции, что во время подготовки были готовы задушить меня. Конечно, все наши хроноагенты натуры творческие, и такая мелочная регламентация с моей стороны вызывала у них вполне понятные приступы раздражения. В самом деле, зачем таким мастерам своего дела как Андрей Злобин или Микеле Альбимонте при подготовке к операции запоминать: сколько секунд они должны прикуривать сигарету, задерживаясь при переходе улицы. Но я не делал исключений даже для них. В таких случаях я докладывал руководству, что хроноагент к операции пока не готов и требуется дополнительная работа.
      И вот сейчас я сам попал в жесткие тиски по секундам расписанной операции. И не один, и не два дня я живу этой строго регламентированной жизнью, а скоро уже две недели, и впереди у меня ещё целая неделя. Первые дни это было не так уж и утомительно, но дальше… Я поначалу заподозрил Магистра в том, что он специально «зарядил» на эту операцию меня, чтобы я на своей шкуре прочувствовал свой собственный педантизм. Поразмыслив, я понял, что заблуждался. Потому, как сам Магистр, когда дело доходило до проявлений открытого недовольства со стороны наших хроноагентов, неизменно принимал мою сторону. При этом он говорил:
      — Насколько проще и, главное, надёжнее была бы наша работа, если бы каждая операция готовилась на таком уровне!
      Потом он вздыхал, закуривал и заканчивал свою мысль сожалением:
      — Увы! Иногда приходится посылать вас в Реальные Фазы, полагаясь в ряде случаев на вашу изобретательность и интуицию. Как вы там выпутываетесь, Время знает, но я, лично, вынужден расплачиваться за это своими нервными клетками и восстанавливать своё душевное равновесие весьма крепкими напитками. Зато, когда операцию разрабатывает Анри, я сижу перед монитором и блаженствую, попивая слабенький чаёк, самое большее, кофе.
      В этом же случае Магистр долго изучал план операции, который я ему представил. Затем он долго восторгался его отточенностью и продуманностью деталей, а в заключение спросил, кого я планирую в качестве исполнителя. Когда я сказал, что с этим может справиться только Андрей Злобин или Матвей Кривонос, он надолго задумался.
      — Нет, Анри, — сказал он после размышления, — На мой взгляд, ни Андрэ, ни Матвей этого задания, так, как оно задумано, не выполнят; где-нибудь да проколются. Слов нет, оба они превосходные агенты, но им не хватает только одного: чувства самодисциплины. В этом ты смог бы убедиться ещё на стадии подготовки. Там где надо будет сыграть точно по нотам, они больше будут полагаться на импровизацию. В итоге, операция получится скомканной, нам придётся на ходу вносить в неё коррективы, а это, ты знаешь, ни к чему хорошему не приводит. Я считаю, что за исполнение операции должен взяться ты сам, Анри. Лучше тебя никто с этим не справится. Тебе самому будет обидно, если от такого шедевра останется только скелет.
      Вот так я попал в образ комиссара полиции Антуана Мержи, и вторую неделю руководил операцией по ликвидации весьма крупной мафиозной группировки. Кроме того, операция имела дальнюю конечную цель: обрубить канал поставки на Запад наркотиков, а на Восток самого современного вооружения, включая некоторые компоненты для производства ядерного оружия. И как конечный результат, в руки Интерпола должны были попасть все нити связей с другими мафиозными кланами. Это давало реальную возможность в течение ближайших лет покончить с международной организованной преступностью
      Министр внутренних дел и комиссар Интерпола, ознакомившись с планом Мержи, одобрили его и предоставили комиссару неограниченные полномочия. Вплоть до применения армейских подразделений. Но в этом необходимости не возникало. Всё шло по плану. Я сидел в кабинете и действовал. Расставлял засады, прекрасно зная, сколько человек будет им противодействовать. Брал с поличным наркокурьеров и перехватывал транспорты с оружием. При этом я заранее знал: сколько наркотиков и куда везут, какое оружие, в каком количестве и куда переправляют. Я принимал донесения агентуры, заранее зная их содержание. Просматривал протоколы допросов; понимая, что ничего нового в них для себя не найду. Инструктировал следователей и оперативников. При всём, при этом я неимоверно скучал. Меня не развлекали даже частые покушения на мою жизнь. Я прекрасно знал, что сын бедного многодетного чиновника, Антуан Мержи, через два года станет министром внутренних дел, а ещё через четыре года — президентом. Ещё лучше я знал: где мафиози организуют свои засады, где будут сидеть снайперы, откуда выскочит на полной скорости тяжелый грузовик, когда заминируют мою машину, когда и где попытаются похитить моих жену и сына. Разумеется, я принимал меры.
      Принимал меры и всё время надеялся, что Мафия предпримет что-то экстраординарное, что-нибудь, не вписывающееся в рамки разработанной операции, что-либо оригинальное, нестандартное. Чтобы я смог, наконец, проявить все свои способности хроноагента экстракласса. Но, увы, так и не мог дождаться. Воистину, Мафия бессмертна! Потому, что богата наша Земля ограниченными, недалёкими людьми, а то и просто идиотами. И почему-то всем им сказочно везёт в жизни. Если они не преуспевают на военной службе или в политике, не становятся министрами или даже президентами, то у них есть ещё один путь к богатству, славе и власти. И путь этот криминальный. Дорвавшись до власти, эти люди напоминают токующих глухарей. Кроме себя никого не слышат. Но глухарь хотя бы видит. А эти никогда не замечают давно уже взвившегося сигнала «Ваш курс ведёт к гибели!», и продолжают переть своим протоптанным путём и гнуть свою линию. Пусть даже при этом они в кровь расшибают головы; как свои, так и тех, кто следует за ними.
      Таким был и Клод Ронсар, глава преступного синдиката. Когда под ним начала гореть земля, когда провалы его хитроумных операций последовали непрерывной цепью, когда местные организации и связные с ними другие мафиозные группировки стройными рядами и колоннами начали следовать за решетку; он не затаился и не свернул свою деятельность. Наоборот, он ожесточился и решил, во что бы то ни стало довести задуманное до конца. Уж слишком большой куш светил ему на финише.
      Этот-то свет и ослепил его. Честно говоря, я считал его неглупым человеком и надеялся, что он не потеряет голову и не решится на идиотский вариант, рассчитанный на моём компьютере. До самого последнего момента я надеялся, что он придумает что-нибудь иное и заставит меня в срочном порядке искать другие решения.
      У меня буквально челюсти свело, когда мне донесли, что тогда-то и там-то Клод Ронсар будет лично контролировать поступление крупнейшей партии наркотиков, а перед этим своим личным, секретным клеймом опломбирует контейнер с вооружением. Для очистки совести я проверил состояние его счетов. На меня повело мертвящей скукой. Ронсар перевёл все свои средства в банки Малайской Федерации, рассчитывая затеряться на архипелаге по завершении операции. Значит, всё шло по плану.
      У меня в распоряжении оставалось три дня. За это время должны были взять с поличным ещё десяток крупных мафиози из синдиката Клода Ронсара. Если и это его не насторожит…
      А пока я занялся обдумыванием операции, которая никоим образом не походила на эту, и уж никак не могла быть смоделирована и рассчитана с точностью до секунды. На войне действует слишком много случайных факторов. Вот и сейчас я планировал привлечь к операции минимум двух исполнителей: Андрея Злобина и, разумеется, себя. Мы с Андреем оба в Миру были лётчиками. А это как раз то, что требовалось. Не мало подивились бы мои подчинённые, если бы застали меня за этим занятием. С чего бы это их комиссар так внимательно изучает участок Тихого Океана между Камчаткой, Командорскими и Алеутскими островами?
      Но, слава Времени, мне никто не мешал. Я даже точно знал, когда ко мне кто войдёт. В заранее известное мне время я выслушал доклад о произведённых арестах и теперь ждал только одного: сообщения о том, что Клод Ронсар отменил приём партии наркотиков и отправку вооружения. В ближайшем окружении Ронсара давно уже действовал мой агент. И его давно бы уже разоблачили и ликвидировали, если бы я не внёс в его действия коррективы, которые обдумал и смоделировал ещё в Монастыре, на стадии подготовки операции. Агент передавал сведения шифром, который знали только он и я. И передавал он их по такой многоступенчатой цепи, что никто бы и никогда не смог найти никаких концов. В Мафии он работал тоже под прикрытием: изображал агента пивоваренной компании. Вот эту-то, хорошо известную Мафии, «мирскую» профессию моего агента я и положил в основу шифра. А в передающую цепь были задействованы владельцы баров, ресторанов и магазинов. Им и в голову не приходило, что, передавая по просьбе моего агента в другой магазин или бар сведения о количестве и марках пива, которое к ним завозится, они передают комиссару Мержи сверхсекретную информацию о предстоящих действиях синдиката Клода Ронсара. Клод многократно организовывал проверки своего ближайшего окружения. Но никакие проверки не дали ему ни малейшего повода заподозрить моего агента.
      В назначенный день женский голос по телефону сообщил мне, что пиво «Холстен» будет завезено ко мне в объёмах прошлой недели. Я поблагодарил, положил трубку и сделал необходимые распоряжения на эту ночь. Мне вновь стало скучно. Невыносимо, невозможно жить в Мире, все события в котором тебе заранее известны с точностью до секунды. Вот сейчас ко мне придёт под видом представителя акционерного общества «Транстерриториал» адвокат Клода Ронсара и будет навязывать мне за бесценок контрольный пакет этого преуспевающего общества. С одним условием. Я взглянул на часы; вот, сейчас…
      Прозвонил сигнал, и из приёмной мне доложили, что меня просит принять представитель и так далее. Я внимательно выслушал матёрого мафиозного адвоката, подумал и пообещал дать ответ завтра в это же время. Адвокат улыбнулся голливудской улыбкой (еще бы, какой дурак откажется от такого предложения!) и сказал, что завтра он придёт с договором купли-продажи.
      Он не подозревал, что я знал, какой будет пункт в этом договоре. Не подозревал он так же и о том, что завтра, в полдень, он будет арестован по обвинению в причастности к организованной преступной группировке, лишен адвокатской лицензии и осуждён на двенадцать лет. Великое Время, как мне было скучно!
      Дверь за адвокатом закрылась, и я подошел к окну. С восьмого этажа город было очень хорошо видно. На него уже опустился вечер. Зажглись огни реклам и уличные фонари. По оживлённым магистралям быстро, а в переулках помедленней, сновали огни автомобилей. Вверх по реке прошел пассажирский теплоход, а вниз спускались баржи с каким-то громоздким грузом. Порт из моего кабинета было не видно. Именно там, через несколько часов разыграются заключительные сцены трагикомедии, поставленной по моему сценарию. Я ещё раз посмотрел на часы. Сейчас войдёт…
      Дверь открылась, и в кабине вошел Жюльен Бланшар, начальник оперативного отдела. Он был молод (впрочем, ненамного моложе Антуана Мержи), энергичен и склонен к активным, нестандартным действиям. В самом начале операции он пытался оспаривать мои детальные инструкции, но я умел настоять. Очень скоро Жюльен убедился, что точное следование моим инструкциям всегда приносит неизменный, ранее невиданный, успех, и стал доверять мне безоговорочно, уточняя лишь некоторые детали. Интересно, а как в дальнейшем сложатся их отношения, когда я освобожу от своего контроля Антуана Мержи? Впрочем, им недолго предстоит работать вместе. Через три месяца Мержи переведут в столицу, а Бланшар сам станет комиссаром. Кстати, интересно, а как сложиться его судьба в будущем? Надо будет взять его на контроль. Такие люди как Жюльен Бланшар — находка для нашего Сектора.
      Я с интересом рассматривал Жюльена, пока он излагал мне свои соображения по поводу ночной операции. Даже внешне Жюльен производил благоприятное впечатление. Живой, проницательный взгляд, буквально светящийся умом. Этот свет невозможно скрыть, даже тогда, когда Жюльен напускал на себя «дурь» и изображал из себя этакого добросовестного блюстителя: «Пусть рухнет Мир, но восторжествует закон!» Энергичные, запоминающиеся черты лица. Он напоминал мне кого-то из популярных французских киноактёров: не то Жана Маре, не то Алена Делона. Я не так хорошо был знаком с историей кино, чтобы точно сказать: кого именно.
      Здесь у меня был явный пробел в образовании. Как говорится: сдал и забыл. Хотя истории искусств отводилось в программе подготовки много часов, и ей уделялось серьёзное внимание. Но уж, что не дано, то не дано. Даже Кристина как-то раз от души посмеялась, когда я в беседе перепутал Катрин Денев и Нону Мордюкову. «А ещё выходец из ХХ века!» — смеялась она. Ха! Если я жил в ХХ веке, я что, должен знать в лицо и даже общаться со всеми знаменитостями? Крис просто забыла, что я жил в фашистской Германии, откуда на весь остальной Мир смотрели с презрением. Да и кино-то достигло своего рассвета только уже после того, как меня сбили в небе над Польшей, за полгода до конца войны. А дальше я на всё смотрел уже из Монастыря, глазами хроноагента.
      Я выслушал предложения Жюльена, нашёл их разумными и одобрил.
      — Господин комиссар, — сказал напоследок Жюльен, — Я уже не раз имел возможность убедиться, что ваши решения всегда безошибочны. Но сегодня! Я просто не могу себе представить, как Клод может решиться лично присутствовать при таком опасном деле, как приёмка столь крупной партии наркотиков. Это на него так не похоже. Ведь он за всю свою жизнь ни разу не перешагнул порога тюремной камеры. И всё потому, что никогда не участвовал в операциях даже опосредованно, а уж тем более, лично. Не понимаю, что может толкнуть его на такой шаг?
      — Жадность, Жюльен. Жадность, это — первое. Просмотри материалы допросов по этому делу, и ты всё поймёшь. Впрочем, у тебя уже нет на это времени. Так что, поверь на слово. Они придают огромное значение этой операции и готовы пойти на всё, чтобы она состоялась. А второе — безысходность. Все предыдущие операции Клода мы раскрыли и сорвали. Он теперь чувствует себя как волк, обложенный флажками, и никому не доверяет. А сегодняшняя операция спланирована давно, и прибыль она должна принести грандиозную. Мы не получили сведений, что Клод её отменил или перенёс. Более того, мы точно знаем, что она состоится сегодня ночью. Вывод напрашивается сам собой.
      Жюльен усмехнулся:
      — Вывод один: всё-таки больше жадность, чем безысходность. Но, однако, шеф, не взирая на всё, только что сказанное, вы действительно уверены, что Клод Ронсар будет там?
      Вместо ответа я достал сигару и медленно раскурил её «Сейчас я тебя ошарашу», — подумал я, глядя в проницательные черные глаза Жюльена и, пуская дым в потолок. Жюльен с нетерпением ждал ответа.
      — Уверен настолько, что сам буду там присутствовать, то есть, пойду с вами.
      — Шеф! Вы нам не доверяете?
      — Почему? На все сто и даже больше. Просто сегодня день нашего триумфа. Мне очень хочется посмотреть на лицо Клода Ронсара, когда вы возьмёте его с поличным, когда на него наденут наручники, и он поймёт, что пожизненное заключение, это самое меньшее, что ему светит.
      — Ну, это ещё неизвестно. У него, к сожалению, прекрасные адвокаты, — проворчал Жюльен.
      — Не переживайте, Жюльен, — я улыбнулся и достал из сейфа пять папок, — Вот дела на его адвокатов, а вот и ордера на их арест. После того как вы доставите Клода Ронсара в окружную тюрьму, произведите и их аресты. Эти адвокаты замазаны в ронсаровском дерьме от пяток до ушей. Мы с вами с удовольствием послушаем, как они будут давать показания друг на друга. Ручаюсь, это будут очень весёлые минуты. В каждой из этих папок материалов достаточно, чтобы упечь любого из них самое меньшее лет на десять. Ну, а новых адвокатов Ронсару, когда его возьмут с поличным, найти будет очень непросто.
      Жюльен взял папки и ордера. На лице его была смесь восторга, изумления и лёгкого недоверия. Он покачал головой.
      — Не понимаю, шеф. Почему вас до сих пор маринуют на этой должности? Почему не переводят в министерство?
      — Наверное, из-за возраста. Мне всего тридцать восемь. У меня ещё всё впереди, как и у вас, Жюльен.
      — Кстати, о том, что всё впереди. Вы собираетесь идти с нами, а ведь дело-то опасное. Партия дури небывалая. Они могут отчаянно сопротивляться.
      — Это — вряд ли. Клод, хотя и потерял голову, но не настолько, чтобы не сообразить, что даже пожизненное заключение предпочтительней гильотины. И потом, ты несколько минут назад обиделся: я, мол, вам не доверяю. Выходит, ты сам не доверяешь своим людям. А вот я доверяю твоим ребятам настолько, что даже не возьму с собой оружия.
      С этими словами я достал из ящика стола свой пистолет и запер его в сейф. Жюльен только головой покачал. Он откинулся на спинку кресла и смотрел на меня каким-то странным взглядом.
      — Что это вы так смотрите на меня, Жюльен?
      — Завидую вам, шеф. Мне бы такую уверенность и такой дар предвидения!
      “Нашел чему завидовать! Да ты бы на второй день повесился.” Так я подумал про себя, а вслух сказал:
      — Весь секрет в умении быстро находить то, самое главное, что скрыто в потоке информации. А это приходит с опытом. Сколько у нас осталось времени в запасе?
      — Четыре часа, — ответил Жюльен, взглянув на часы.
      — Отлично! У нас ещё есть время поужинать. Ты где обычно ужинаешь в таких случаях?
      — Здесь за углом есть небольшое кафе с домашней кухней и неплохим выбором вина и пива. На крепкие напитки у них лицензии нет, но в данном случае оно и к лучшему.
      — Превосходно! Сводишь меня туда? А то я весь желудок себе испортил в этом мексиканском ресторане напротив.
      — Хорошо, шеф. Через двадцать минут спускайтесь в холл.
      После ужина в маленьком, уютном кафе с действительно неплохой кухней я вернулся в свой кабинет и в спокойной обстановке составил систему уравнений. Моё участие в операции по аресту Клода Ронсара не предусматривалось сценарием. С моей стороны это был экспромт, и мне надо было знать: не повлечет ли это за собой осложнений. Нет, детерминант получился положительным, намного больше нуля. Бросив взгляд на часы и убедившись, что времени ещё достаточно, я стал полностью решать систему. Раз значение детерминанта увеличилось, значит, моё вмешательство будет иметь положительные последствия. Я хотел знать: какие.
      Минут через сорок я выяснил, что мой выход на сцену создаст образ этакого классического сыщика, который всё знает наперёд и от которого невозможно ничего утаить, невозможно скрыться. Это сыграет свою роль в криминальном мире, и Мафия надолго затаится, свернёт свою деятельность. Я немного подумал, затем смоделировал некоторые детали поведения комиссара Мержи в момент ареста Клода Ронсара, его манеры, высказывания. Детерминант ещё несколько увеличил своё значение. Отлично! Я начал отрабатывать эту линию дальше и увлёкся настолько, что перестал следить за временем. От этого занятия меня отвлёк звонок Жюльена.
      — Шеф, вы не передумали? Пора выезжать.
      Мы прибыли на место и заняли позиции за полчаса до прибытия туда людей Клода Ронсара. Заключительный акт трагикомедии должен был разыграться в большом портовом пакгаузе, принадлежащем фирме, которая была под полным контролем синдиката Ронсара. Я выбрал себе место в будке машиниста малого крана, который был в ремонте. Вместе со мной в будке разместилась молодая сотрудница Жюльена. Она должна была фиксировать всё происходящее на видеоплёнку. Кроме неё съёмку с разных точек производили ещё пять сотрудников.
      — Не боитесь, что нас здесь застукают? — спросил я девушку, которая явно волновалась.
      — Что вы, господин комиссар, наши ребята своё дело знают.
      — Что же вы так волнуетесь?
      — От нетерпения. А вы разве не волнуетесь?
      — Отнюдь. Я точно знаю, что охранники Клода появятся, — я бросил взгляд на часы, — через двенадцать минут, сам Клод приедет через двадцать пять, а ещё через два часа прибудет трейлер с наркотиками. А пока что можно даже и покурить. Мы с вами на верхотуре, здесь хорошая тяга, и дым вниз не попадёт.
      — Завидую я вашему спокойствию!
      — Вот станете начальником отдела, выйдете замуж, нарожаете детей и тоже будете спокойной как я. А пока сидите и ждите. Это, конечно, не очень приятно, но в нашей работе без этого не обойтись. Одно утешение: ждать осталось не долго. Иногда ждать приходится всю ночь и без всякого результата. А на этот раз, уверен, нас ждёт богатый улов.
      Вскоре на улице послышался шум подъезжающих машин. Они притормозили и быстро уехали. А в пакгаузе появилось пятнадцать человек. Это были боевики, «торпеды» Клода Ронсара. В два раза больше их рассыпалось по окрестностям порта, вокруг пакгауза. Осмотрев свои участки, они должны были дать сигнал о том, что всё чисто или, наоборот, поднять тревогу.
      Выведенный из состояния равновесия последними провалами, Клод Ронсар сильно опасался, что если «торпеды» будут передавать сообщения открытым текстом, полиция сможет засечь передачи и запеленговать их. Он перестраховался и совершил очередную глупость. Ронсар снабдил своих «торпед» карманными кодированными передатчиками, на которых было две кнопки. При нажатии любой из них в эфир выбрасывался цифровой код, от каждой кнопки разный. Если всё было в порядке, «торпеда» нажимал первую кнопку. На приёмнике у Ронсара все сообщения проходили через дешифратор и попадали в накопитель, представляющий собой многовходовую схему "И". В случае если все сообщения были от первых кнопок, схема открывалась, и в назначенное время Ронсар слушал Первую часть Сороковой Симфонии Моцарта. Если хотя одна кнопка не была нажата, или вместо первой была нажата вторая, звучал похоронный марш, и Клоду надо было рвать когти.
      Не знаю, сколько заплатил Ронсар за эту дурацкую систему, но она оказала ему «медвежью» услугу. Это ещё раз показывало, какие всё-таки недальновидные и тупые люди пробивались к власти с помощью денег, влиятельных друзей и родственников. Кто-то хорошо нажился, навесив Ронсару лапши на уши по поводу того, что эта система гарантирована от подслушивания и пеленгования. Но до Ронсара просто не дошло, что в этом случае ребятам Жюльена нет никакой необходимости церемониться с его «торпедами». Первую кнопку они смогут нажать и сами. А вторую «торпеды» нажать просто не успеют. Они не станут зря поднимать тревогу и срывать операцию, пока не убедятся точно, что там движется: человек или кошка. А когда убедятся, будет уже поздно.
      Так всё и получилось. Те из «торпед», которые больше ценили свою жизнь, чем благосклонность шефа, под дулом пистолета безропотно нажали первую клавишу. Тем же, кто пытался дёргаться, ребята Жюльена без рассуждений вышибали бесшумным выстрелом мозги, после чего подбирали передатчик и нажимали всё ту же первую кнопку. В назначенное время Клод Ронсар наслаждался долгожданной мелодией и радостно потирал руки: «Умыл я копов! Умыл-таки!» После этого он спокойно поехал в пакгауз, который вместо «торпед» охраняли люди Жюльена Бланшара. Он даже не догадался назначить какой-нибудь световой или иной сигнал, который ему должны были бы подать перед воротами пакгауза.
      «Ситроен» Клода отважно въехал в ворота. С этого момента Клод Ронсар был в руках Жюльена и моих. Вместе с «Ситроеном» в пакгауз въехал ещё и микроавтобус. Из машины вышли несколько человек. Клода среди них не было, он остался в «Ситроене». Несмотря на плохое освещение, мне удалось разглядеть этих людей. Можно было смело брать их и давать им от пятнадцати лет до пожизненного заключения и гильотины, включительно. Все они числились в розыске, как в федеральном, так и в международном. Но нам нужен был Клод Ронсар, эти теперь от нас никуда не уйдут.
      Должна быть ещё одна машина. Она поехала встречать трейлер, идущий из Азии. Он был под завязку загружен первосортным героином, произведённым на заводах одного исламского государства. Это государство открыто готовило «джихад». Рассуждали там предельно просто. Раз у нас нет собственной базы для производства вооружения, пусть им снабжают нас неверные. Взамен на тот яд, который мы можем производить в неограниченном количестве. Аллах простит нас. Мы казним неверных двояко: одних — оружием, других — ядом.
      О том, как этот трейлер преодолевал многочисленные границы, сколько при этом было пролито крови, сколько истрачено денег, какие хитроумные разрабатывались и осуществлялись операции; можно было бы написать детективный роман. Я даже придумал ему название: «Великий шерстяной (по документам трейлер вёз шерсть) путь». Но я не поклонник этого жанра. А жаль. Из-под моего пера вышел бы леденящий душу бестселлер. С каждой страницы капала бы кровь, а вместо шелеста бумаги слышался бы звон золота, выстрелы и хриплые стоны жертв. Но сейчас этот трейлер преодолевал последние мили своего пути, а наше внимание было приковано к тому, что происходило внизу.
      Девушка вовсю работала камерой, поминутно откидывая назад мешающие ей пряди волос. А внизу разворачивались события. Люди Ронсара открыли стоявший у стены пустой контейнер. Погрузчик возил из тёмного угла склада ящики. Возле «Ситроена» ящики вскрывались, их содержимое сверялось с описью, результат докладывался Ронсару, который по-прежнему сидел в машине. Тот давал распоряжения, ящик закрывался и следовал в фургон.
      Чего там только не было! Автоматы Калашникова, пулемёты, патроны, гранаты, гранатомёты, в том числе и одноразовые; противовоздушные системы, противотанковые снаряды, мины… Особый интерес и заботу вызвал неказистый серый, длинный ящик. Тут даже Ронсар покинул свой «Ситроен». Когда ящик вскрыли, я чуть не выскочил из будки и не бросился вниз. Это была первая за всё время операции неожиданность.
      Вместо компонентов для изготовления ядерных боеприпасов в ящике, в специальных гнёздах, лежали три тускло поблёскивающих цилиндра. На торцах цилиндров были разъёмы, а в отдельных гнёздах лежали блоки, к которым их следовало подключать. Это были три нейтронные боеголовки! Готовые к применению. У меня внутри всё похолодело. Ай да Мафия! И каковы американцы с их хвалёными охранными системами! Прошляпить такое!
      Мне представилось, какой громкий может получиться скандал, каким резонансом он отразится на международных отношениях, на авторитете Америки и её позициях в Европе. И понял, что никакого скандала не будет. Дело просто закроют. Но этого никак нельзя было допустить.
      — Крупным планом! — шепнул я девушке.
      Если эту плёнку передать прессе, представителям левой оппозиции, то скандал замять будет невозможно. Только надо будет обсчитать ситуации, чтобы знать наверняка, что этот скандал не отразится на будущем этой Фазы отрицательно.
      На площадке внизу, между тем, закрыли ящик и погрузили его в контейнер. Быстро отправили туда остальной груз (это, видимо, была уже маскировка), контейнер закрыли и опломбировали. После этого Клод Ронсар подошел и собственноручно наклеил незаметную, под цвет контейнера, полоску бумаги, на которую он поставил метку личным перстнем-печатью.
      Люди внизу несколько расслабились и закурили. Одно дело было сделано. Осталось дождаться транспорта с наркотиками. Он не заставил себя ждать. Послышалось ворчание мотора, ворота пакгауза раскрылись, и на площадку медленно въехал тяжелый грузовик. Судя по всему, он же должен был забрать и контейнер с оружием. Ещё один детективный роман!
      Из кабины грузовика вышли двое: шофёр-турок лет тридцати и сопровождающий, пожилой еврей. Сопровождающий обменялся с Клодом несколькими фразами, и они вместе подошли к задней двери фургона. Клод проверил пломбы, и фургон вскрыли. Первый десяток тюков, в них действительно была шерсть, небрежно откинули в сторону. Потом пошли упаковки с героином. Третья, четвёртая, пятая… Клод внимательно просматривал маркировку и делал какие-то пометки в блокноте.
      Внезапно вспыхнул яркий свет. Десятки мощных ламп в рефлекторах осветили площадку. Люди возле фургона замерли, ошеломлённые. А в наступившей тишине громко прозвучал властный голос Жюльена Бланшара:
      — Оружие на землю! Руки — вверх! Вы окружены! Сопротивление бесполезно!
      Все продолжали стоять в каком-то оцепенении, и только турок-шофёр дернулся, выхватил из-за пояса пистолет и вскинул его, целясь в осветитель. Отчетливо прозвучали два слитных выстрела, и отважный турок безжизненно распростёрся на бетоне.
      — Кто следующий? — снова прозвучал голос Жюльена, — Для особо непонятливых скажу, что с вами говорит Жюльен Бланшар. Вы знаете, что он свои команды не повторяет. Ну? Раз!
      Со стуком упал на бетонный пол первый пистолет, за ним второй, третий… Через несколько секунд все внизу, включая Клода Ронсара, стояли с поднятыми руками.
      — Вот, так-то лучше. Вы правильно поняли. Молодцы! Оставайтесь с поднятыми руками. Те, к кому будет подходить мои люди, протягивайте руки перед собой.
      Жюльен и несколько его ребят вышли из тёмного угла и начали быстро надевать на бандитов наручники. Я спустился вниз как раз тогда, когда они подошли к Клоду Ронсару. Клод, рано располневший, рыхлый мужчина тридцати пяти лет внешне не проявлял никаких признаков беспокойства. Впрочем, его лицо наполовину было скрыто тёмными очками. Когда к нему подошел Жюльен, он покорно, как и все, протянул руки, и вокруг его запястий защелкнулись стальные браслеты. Девушка, сидевшая со мной в будке, и другие операторы снимали арестованных мафиози. Жюльен бесцеремонно снял с Клода очки. Я ожидал увидеть на этом холёном личике выражение злобы, ненависти, чего угодно; но увидел только растерянность, беспомощность и страх. Именно страх, дикий страх мыши, попавшейся в когти кошке. Тут я вспомнил, что Клод Ронсар ни разу не переступал порога тюрьмы, в отличие от всех остальных арестованных. Теперь понятно, откуда этот страх. Я подошел поближе и, глядя на него в упор, спросил:
      — Клод Ронсар? Комиссар Антуан Мержи. Будем знакомы. Нам с вами предстоит долго общаться.
      — Не думаю, — процедил сквозь зубы Клод.
      Я с интересом посмотрел на него. Выражение глаз и лица нисколько не изменилось. Скорее всего, он ответил машинально. Надо рассеять его иллюзии, пусть до конца поймёт своё положение и оставит пустые надежды.
      — Если вы рассчитываете на своих адвокатов, то должен поставить вас в известность. Через пару часов они будут сидеть по соседству с вами, и вы будете общаться с ними не в адвокатской камере, а в кабинете следователя, на очных ставках. Нам всё известно, например, о деле четырёх дочерей госпожи Жеспан и о многих других делах.
      Вот, наконец, лицо Клода ожило. Он часто-часто заморгал, потом взгляд его остановился на мне. Но это по-прежнему был взгляд пойманного животного.
      — Я сильно надеялся, — продолжал я, — что вы не решитесь приехать сюда лично, и мне ещё придётся за вами поохотиться. Но вы сами принесли нам свою голову. Советую, когда будете идти к машине, посмотрите на небо. Отныне вы увидите его только через тюремную решетку или через проволочную сеть прогулочного дворика. Одного этого фургона, — я показал на трейлер с наркотиками, — достаточно, чтобы забронировать вам место на тюремном кладбище. Что же до содержимого вот этого контейнера, который вы так любовно опечатали своим личным клеймом, то здесь вам уже светит совсем другая статья, и тут вы о пожизненном заключении будете молиться как о спасении души. Достаточно одного длинненького ящичка, не говоря уже обо всём прочем.
      Здесь Клода проняло. Его мелкие зубки оскалились в усмешке, и он тихо прошептал, точнее прошипел:
      — А вот здесь вы заблуждаетесь, комиссар. Здесь вы сделать ничего не сможете, за это я вам ручаюсь.
      — Нет, господин Ронсар, это вы заблуждаетесь. Не надо ни на кого надеяться. Отвечать придётся вам, и в полной мере. За это уже я вам ручаюсь. Увести арестованных!
      Когда бандитов выводили из пакгауза и усаживали в машины, я подошел к Жюльену.
      — Я не знаю, что отсняли другие операторы, но дубликат той кассеты, что снимала Вивиан, обязательно принесите мне, сегодня же. Завтра уже может быть поздно. И ещё, половину людей оставь здесь. Пусть охраняют контейнеры, и накажи им, что смену привезу я лично. Никому другому охрану объектов не сдавать. А я прямо сейчас еду в управление федеральной безопасности.
      — Может, лучше к военным? — предложил Жюльен.
      — Ни в коем случае. Американцы через командование НАТО сегодня же выставят здесь свою охрану, и Клод окажется прав.
      — Они могут попробовать наложить руку и на материалы дела.
      — Потому-то я и требую копию записи. Я не дам им замять это дело.
      В управлении безопасности я не стал ничего говорить о нейтронных боеголовках. Сказал только, что мы задержали транспорт с оружием и наркотиками, и нам требуется усиленная охрана. После этого я поехал к себе, заперся в кабинете и более двух часов упражнялся в темпоральной алгебре. Получалось, что мне ни коем случае нельзя было давать замять это дело с нейтронными боеголовками. Авторитет США, в итоге, так пострадает, что эта держава, самонадеянно претендующая на Мировое Господство, надолго, если не навсегда, утратит свои позиции в Европе. За это стоило побороться.
      Мои занятия прервал дежурный, который принёс отчет Жюльена Бланшара и видеокассету. На мой вопрос, где сам Жюльен, дежурный ответил, что он только что привёз пятерых адвокатов и уже приступил к их допросу. Молодец, Жюль, далеко пойдёт. Он хорошо понимает, что этой публике нельзя давать опомниться и освоиться в непривычной обстановке. Я попросил принести мне завтрак и снова углубился в математические дебри.
      Детерминант детерминантом, но надо и детали рассчитать. Через час я поймал себя на том, что планирую и моделирую следующую операцию в этой Фазе. Тут меня прервал телефонный звонок. Жюльен сообщил, что один из адвокатов рассказал всё о том, как были приобретены боеголовки. Имён по телефону Жюльен называть не стал, но намекнул, что в показаниях фигурируют высшие чины НАТО и американской администрации. В заключение Жюльен сообщил ошеломляющую новость. Клод Ронсар попросил бумагу: он желает сделать заявление о явке с повинной и готов дать все показания о приобретении партии вооружения. Это уже существенно изменяло всю картину.
      Я снова сел к столу. Но когда на листке бумаги выстроились ряды шести систем нелинейных уравнений, я вздохнул и отложил ручку в сторону. Надо возвращаться. Если мне не миновать вновь работать в образе комиссара Антуана Мержи, то хватит с меня операций а ля Генрих Краузе. Пусть её готовит Катрин или сам Магистр. А я своими разработками сыт по горло.

      — Ваше высокопреосвященство! До Генуи — три лиги. Вы приказали предупредить вас.
      — Хорошо, Джузеппе, я уже проснулся, — пробормотал я, не открывая глаз.
      В Схлопку эти средневековые средства передвижения с этими средневековыми дорогами! Может быть, подлинный кардинал Марчелло и смог бы выспаться в этом ящике на колёсах, обитом внутри кожей, бархатом и атласом, но я, Стефан Кшестинский, милостью Времени хроноагент первого класса, невзирая на всю свою подготовку и весь свой богатейший опыт, так и не научился засыпать в этих костотрясах, роскошно именуемых каретами. Попробуйте спокойно посидеть в этих ящиках, вся амортизация которых — ремённые петли. И каждый ухабчик, пся крев, каждая ямка на дороге кидает вас от одного борта к другому и норовит подбросить к потолку ящика. А привязными ремнями эти «экипажи» почему-то не оборудованы. Надо бы ввести моду, пока я здесь.
      Не доезжая Генуи, есть, как мне известно, постоялый двор «Синий Павиан». Интересно, видели ли в этих краях когда-нибудь павиана, да ещё и синего? Но это — детали. Главное, что никто никогда не догадается, что кардинал Марчелло, полномочный легат папы, второе лицо в иерархии Святой Инквизиции, вдруг решит остановиться и пообедать в простом постоялом дворе, который содержит разбогатевшая крестьянская семья. Всё меню «Синего Павиана» составляет луковая похлёбка с оливками, капуста, макароны с сыром и соусом и кислое местное вино.
      Конечно, если проехать дальше, то там будет замок графа Мендельяно, где и меню роскошней, и слуги более обходительны, и постель помягче. Но вряд ли кардинал Марчелло встанет утром с этой постели.
      Можно остановиться и в городе, во дворце герцога Пеленце. Но вряд ли кардинал Марчелло проживёт более двух дней после этой остановки. Такой же будет результат, если я остановлюсь в монастыре святого Августина, где настоятелем — преподобный отец Тибальд. Ну, а если я рискну заночевать в замке святого Себастьяна, где расположена тюрьма инквизиции Генуэзской округи, и которую я еду инспектировать по поручению его святейшества, то тут можно будет считать путь кардинала Марчелло законченным.
      Искусство отравления поставлено здесь на небывалую высоту. Священники и их родственники владеют им в совершенстве. Сотни и тысячи аптекарей и парфюмеров заняты тем, что сочиняют всё новые и новые ядовитые средства, всё новые и новые способы отравления (иногда весьма экзотические). И они же изыскивают противоядия от средств, сочиняемых их коллегами-конкурентами.
      Услуги таких аптекарей и парфюмеров стоили весьма и весьма дорого. Оно и понятно. Ведь кроме мощного, безотказного и ни кому ещё не известного средства заказчик приобретал молчание, которое ценилось намного дороже, чем само средство. Какую часть своего бюджета расходовал по этой статье кардинал Марчелло, не знал даже я. Известно одно, вполне достаточную для того, чтобы выживать самому и убирать с дороги кого нужно.
      Не далее как в прошлом году он стал наместником Великого Инквизитора по Аппенинской области, Адриатике и юго-восточной Франции, устранив своего предшественника, кардинала Летрозо, который был не менее сведущ в искусстве отравления и не менее осторожен в этих вопросах. Хитрый и осторожный Летрозо не придал значения тому, что смерть его оружейника совпала с визитом кардинала Марчелло. Несчастный случай: упал с моста и ударился головой о камни, только и всего. Но накануне вечером оружейник взял наточить кинжал кардинала; оружие, с которым не расставались даже первосвященники. Рано утром он вернул кинжал кардиналу Летрозо, получил плату, зашел в корчму, выпил кувшин вина и, следуя домой, свалился с моста.
      А после обеда к Летрозо вдруг приехал кардинал Марчелло. Такой визит был сам по себе необычен, а уж визит одного кардинала к другому, места которого он добивался уже несколько лет, естественно, не мог не насторожить умного, хитрого и расчетливого Летрозо. Если бы Марчелло сам пригласил его, Летрозо ни за что бы не принял это приглашение. А тут сам тот, кто добивается его должности, его потенциальный убийца сам идёт к нему в руки, а у него в запасе нет ни одного, готового на этот случай, варианта.
      Марчелло, затеяв разговор о предварительной оценке позиций кардиналов на предстоящем конклаве, демонстративно отказался от предложенного вина, прохладительных напитков и фруктов, но отнюдь не отказался продолжить разговор в тенистом саду.
      «Заодно полюбуюсь вашими великолепными грушами, о которых я так много наслышан», — сказал он. «Вот же они! Лежат на блюде», — обратил его внимание Летрозо. «Нет! — возразил Марчелло, — Груши на блюде — это одно, а груши на дереве — совсем другое». И они прошли в сад.
      Продолжая беседу, смысла которой никак не мог уразуметь Летрозо (уж он-то никак не мог быть союзником Марчелло на выборах папы), они дошли до мостика через ручей. Там росли три знаменитые груши. Марчелло остановился и замолчал. Он несколько раз прошел под деревьями, любуясь великолепными плодами. «Вы позволите?» — спросил он, указывая на выбранный плод. «Ну, разумеется», — ответил Летрозо. Марчелло сорвал крупную спелую грушу, взвесил её в руке; понюхал, наслаждаясь сказочным ароматом. Затем он вышел на освещенное ярким солнцем место и поднял грушу кверху, словно пытаясь разглядеть её на просвет.
      «Клянусь своей шапкой! — воскликнул он, — Она так сочна, что стоит её чуть надрезать, и сок всё вокруг забрызгает. У вас нет с собой ножа?» «К вашим услугам», — сказал Летрозо и, обнажив под сутаной кинжал, протянул его Марчелло. Тот полюбовался изысканной рукояткой, повертев кинжал перед глазами; надрезал грушу; посмотрел, как стекает сок, и рассёк её пополам. «Прошу вас», — произнёс он, протягивая Летрозо половинку груши вместе с его кинжалом. При этом он с аппетитом впился зубами в свою половинку плода. И сделал это так соблазнительно, что Летрозо не удержался и быстро съел свою половинку. А чего ему было опасаться? Плод сорван с его дерева, на его глазах, разрезан его собственным кинжалом; чего же опасаться? Разговор сам по себе как-то затих, кардиналы распрощались, а через два дня кардинал Летрозо почувствовал себя плохо. А ещё через три дня он тихо скончался, несмотря на все усилия медиков, аптекарей и парфюмеров. И опять никто не придал значения тому, как кстати погиб и унёс с собой в могилу свою тайну оружейник кардинала Летрозо. А всё дело было в том, что этот оружейник за никому не известную сумму смазал определённым составом верхнюю часть одной из сторон клинка, который он брал для заточки.
      Но в принципе, это был весьма банальный приём, неоднократно описанный в литературе и ставший уже хрестоматийным. Кардиналу Марчелло принадлежали такие способы отравления, как отравление породистой собачкой, отравление молитвенником, отравление четками, отравление оконными стёклами (точнее, витражами) и многие другие.
      Собачкой, точнее, её ошейником Марчелло отравил свою племянницу, графиню Чермано. Она собиралась выйти замуж и, тем самым, выйти из-под опеки заботливого дядюшки. За неделю до оглашения помолвки графиня получила от дяди в подарок очаровательную белую болонку. Она прекрасно знала хобби и нравы кардинала и не приняла бы из его рук даже обломка Истинного Креста. Но кардинал Марчелло тоже хорошо знал нравы и привычки своей племянницы и знал, что при виде изящной болоночки она забудет обо всём. И ещё он знал её страсть к красивым безделушкам и знал, что рано или поздно (скорее рано, чем поздно) она пожелает рассмотреть получше золотой ошейник с затейливой гравировкой. И тогда она прикоснётся к золотой поверхности ошейника, на которую нанесён смертельный контактный яд. Так и случилось.
      Марчелло отслужил по племяннице заупокойную службу, во время которой он положил на грудь покойной её фамильный молитвенник, отделанный драгоценными камнями и жемчужным бисером, с иллюстрациями из сусального золота и серебра. Молитвенник был ещё рукописный. Ему было не менее четырёхсот лет, и он переходил от одного главы рода Чермано к другому. На похороны прибыл двоюродный брат графини, который должен был унаследовать её владения. Он благоговейно приложился к семейной реликвии, раскрыл молитвенник на соответствующем месте и прочитал нужный псалом.
      Через шесть дней кузен графини ощутил вечером лёгкое недомогание, которое приписал излишне обильному ужину. А вскоре кардинал Марчелло отслужил ещё одну заупокойную службу. Во время службы по графине кардинал, на глазах у всех перелистывая молитвенник, всыпал между страниц его соответствующий порошок. Но этот способ тоже относится больше к разряду хрестоматийных. А вот отравление четками!
      В доме одного богатого, бездетного горожанина, завещавшего своё имущество церкви и по неосторожности назначившего распорядителем кардинала Марчелло, остановился знатный пилигрим, возвращающийся из Святой Земли. За ужином он продемонстрировал различные реликвии, в том числе и четки из дымчатого опала, освященные Иерусалимским патриархом. Ночью пилигрим умер от сердечного приступа или удара, как говорили в то время (разумеется, не без помощи кардинала Марчелло). Кардинал, разбирая имущество пилигрима, среди всего прочего нашёл три еретические брошюры. Это весьма огорчило владельца дома, где умер пилигрим. Дело было в том, что он уже успел купить у пилигрима опаловые четки. Теперь он был в растерянности: не потеряли ли они своей святости, побывав в руках у еретика? Марчелло успокоил его, предложив освятить четки ещё раз в местном соборе. Горожанин с радостью согласился. На другой день кардинал Марчелло окропил святой водой четки и ещё несколько реликвий, приобретённых другими прихожанами. А через четыре дня горожанин, владелец четок и завещатель имущества тихо и мирно скончался, оглашая квартал жуткими воплями, переходящими в вой. Яд, которым были предварительно обработаны четки, был абсолютно безвредным, пока не вступил в контакт со святой водой и был ей активирован.
      Но всё это меркло перед отравлением витражом. Настоятель монастыря святого Даниила, аббат Томазо — большой учености муж, разоблачил несколько афер Марчелло. Прекрасно понимая, как опасно иметь дело с таким субъектом, но, тем не менее, желая извлечь из создавшегося положения выгоду, отец Томазо тайно встретился с кардиналом Марчелло. На этой встрече аббат дал понять, что он не намерен доводить ставшие ему известными сведения до кого бы то ни было, при условии, что кардинал будет ежегодно выплачивать ему, аббату Томазо, определённую сумму, кстати, весьма скромную. К его удивлению кардинал сразу согласился. На другой день он навестил монастырь святого Даниила и вручил указанную сумму аббату. Во время беседы, проходившей в келье аббата, Марчелло обратил внимание на некоторую незавершенность композиции, составленной в окне кельи цветными витражами. Аббат согласился с Марчелло и посетовал на дороговизну цветного стекла вообще и художественных витражей в частности.
      Через неделю в монастырь явился мастер. Он разобрал часть витража в келье аббата Томазо и поместил на его место новый, изображающий одно из искушений святого Даниила. Отец настоятель был в восторге и не знал, как благодарить своего благодетеля. Но не знал он и того, что часть цветных стёкол изготавливалась в тайной лаборатории кардинала Марчелло его аптекарем. Через две недели аббат Томазо заболел. Его лихорадило, глаза слезились, его бил сильный кашель, который усиливался с каждым днём. Ещё через три недели настоятель выкашлял свои лёгкие на простыню и отдал богу душу. После похорон кардинал Марчелло распорядился разобрать витраж в келье настоятеля и перенести его в строящийся собор. При этом те цветные стёкла, которые под действием солнечного света выделяли яд, были заменены безопасными.
      Вот таким был, пся крев, в этот раз мой «клиент». Ни за что в жизни не стал бы связываться с таким мерзавцем и пачкать об него свою Матрицу. Но деваться было некуда. Только такая лайдачья личность, как кардинал Марчелло мог предотвратить предание суду Святой Инквизиции выдающегося ученого того времени — Франческо дель Роко. Только такой мерзавец мог спасти его из лап другого такого же мерзавца. И не его одного.
      Следственная тюрьма Святой Инквизиции в замке святого Стефана славилась на всю Европу тем, что в ней никогда не было оправданных за недосказанностью преступления или за отсутствием состава такового. Попавший в этот замок рано или поздно (чаще рано) признавался во всех мыслимых и немыслимых преступлениях против веры и, как правило, за редчайшим исключением, отправлялся на костёр. А имущество его конфисковывалось в пользу церкви. До пятнадцати процентов этого имущества поступало в пользу того, кто разоблачил преступника, то есть епископа Кастро — инквизитора Генуэзской провинции. Кастро щедро делился со своими помощниками, что не помешало ему в короткий срок стать одним из богатейших людей не только Генуи, но и всей Италии.
      Именно против ретивого инквизитора Кастро и была направлена наша операция. Мы с Магистром организовали ряд доносов от знатных и богатых людей провинции, в которых открывали Генеральному Инквизитору глаза на то, что Кастро позволяет себе серьёзные отступления от закона и, тем самым, подрывает высокий авторитет Святой Инквизиции. Генеральный Инквизитор долго размышлял, потом решил отправить с инспекцией самого алчного и самого беспринципного кардинала. Он рассчитывал, что ворон ворону глаз не выклюет, и Марчелло с Кастро быстро найдут общий язык к вящей славе католической церкви. То есть, факты, изложенные в доносах, своего подтверждения не найдут. Вот здесь-то я и вышел на сцену.
      Отобедав в «Синем Павиане» я отправился прямо в замок святого Стефана. Это было зловещее сооружение в виде шестиугольной звезды из тёмного камня. Во внутренних углах звезды стояли громоздкие, высокие башни квадратного сечения с зубцами по верхнему краю.
      Замок стоял в одной лиге от городских предместий. Приближаясь к нему, я сквозь стук каретных колёс уловил какой-то неясный, но весьма неприятный и зловещий звук. Ещё издали я заметил дым, поднимавшийся над замком. Когда мы приблизились к замку, дым исчез. Карета остановилась перед подъёмным мостом, стук колёс стих, и я явственно разобрал, что это за звук уловил я ещё издали. Это был многоголосый гомон: вой, вопль и визг. Что бы это могло быть? Разберёмся, для того я сюда и приехал.
      Мост не был опущен, и ворота не были открыты, хотя я точно знал, что меня здесь ждали, и епископу Кастро донесли, что я остановился в «Синем Павиане» и скоро прибуду в замок. Просто это был ещё один способ продемонстрировать строгие условия, царящие в замке святого Стефана; и это были первые очки, набираемые псяюкой Кастро перед инспекцией. Он даже не встретил меня у ворот. Ещё раз демонстрируя свою чрезмерную загруженность работой во славу нашей церкви. Начальник стражи приветствовал меня низким поклоном, получил благословение и повёл меня по мрачным переходам и лестницам.
      Путь наш был долгим и извилистым, и я понял, что меня специально не проводят мимо камер, где содержатся подследственные, и камер, где их допрашивают. Я прекрасно знал, где находится резиденция Кастро; изучил план замка, пока готовился к операции. Если бы не это обстоятельство, я бы потерял ориентировку в этом лабиринте бесконечных переходов, освещенных редкими коптящими светильниками.
      Кабинет епископа Кастро, расположенный на четвёртом этаже южной башни замка, походил на пенал: высокий, узкий и длинный. Голые стены из грубо отёсанного серого камня усугубляли сходство кабинета с камерой. Единственно, что не вписывалось в тюремный интерьер, было высокое, от пола до потолка, стрельчатое окно в противоположной от входа стене. У окна стоял большой стол с письменным прибором и двумя подсвечниками. Вся поверхность стола было завалена стопками бумаги и свитками пергамента.
      Окно с мутными стёклами в частых переплётах пропускало столь мало света и столь скудно освещало кабинет, что я не сразу заметил его хозяина. Епископ Кастро, тщедушный человечек в лиловой сутане, шел мне навстречу, почтительно склонив голову и потупив взор.
      — Я нижайше приветствую ваше высокопреосвященство в своей скромной обители, — тихо произнёс он слегка скрипучим голосом, — Прошу прощения, что не встретил вас у ворот замка. Дела занимают не только все мои дни, но и ночью заставляют забыть об отдохновении, — он повёл рукой в сторону не замеченной мною ниши, — Прошу, присаживайтесь, отдохните с дороги, и мы обсудим наши дела.
      В глубокой нише перед тлеющим очагом стояли низенький столик и два грубых деревянных кресла с высокими прямыми спинками. «Почти как у трона», — подумалось мне. Я устроился в одном из этих «тронов», а Кастро подошел к небольшому шкафчику и достал из него хрустальный кувшин с вином соломенного цвета и два серебряных кубка. Поставив кубки на столик, он налил их вином. Я демонстративно не обратил на угощение ни малейшего внимания. Где это видано, пся крев, чтобы маэстро отравлений пил вино в чужом доме, да ещё из рук такого лайдака!?
      Кастро, взяв, было, свой кубок, вздохнул и поставил его назад. Помолчав с полминуты, он сказал своим поскрипывающим голоском:
      — Цель вашего визита, ваше высокопреосвященство, мне известна. Хотелось бы знать, с чего вы намерены начать вашу инспекцию?
      — Полагаю, всё-таки, — возразил я, — что вы, ваше преподобие, не до конца знаете цель моего визита. А начнём мы вот с чего. Сколько вам потребуется времени, чтобы сказать точно: сколько у вас содержится подследственных; сколько из них по какому делу, и в каком состоянии их дела?
      — Я могу ответить на этот вопрос сразу. Сейчас в замке содержится триста двадцать семь подследственных. Двести семьдесят шесть из них обвиняются в колдовстве; пятьдесят один — в ереси; двенадцать из них, — в особо опасной. Из обвиняемых в колдовстве сто семнадцать дел в стадии завершения: подследственные полностью признали свою вину, и сейчас следователям осталось только выяснить, кого ещё эти колдуны и ведьмы завлекли и опутали своими сатанинскими чарами. Пятьдесят шесть дел по колдовству…
      — Стоп, ваше преподобие! — прервал я епископа, — Оставим на время ведьм и колдунов. Это — преступники, конечно, опасные. Но вред, который они причиняют, несоизмерим с той опасностью, которую представляют еретики, враги нашей веры. Давайте, остановимся подробнее именно на них.
      — Как вам будет угодно, ваше высокопреосвященство, — проскрипел епископ и, после короткой паузы, продолжил, — Восемь еретиков полностью признались, указали от кого они восприняли ересь и назвали своих учеников. Семнадцать полностью уличены, но упорствуют и не называют никого. Более того, четверо из них отказываются признать свои взгляды, проповеди и писания еретическими. Дела двадцати двух находятся пока ещё в самой начальной стадии. Причем, четырнадцать из них арестованы на основании показаний тех, которые полностью признались.
      — Кстати. А эти восемь, как вы намерены работать с ними дальше?
      — Сейчас мы используем их, если требуется, для очных ставок, а затем предадим суду. Их дела уже завершены.
      — И что же их ждёт?
      — Как, что?
      Епископ удивлённо и недоверчиво посмотрел на меня. «Кардинал, генеральный инспектор инквизиции, а задаёт такие идиотские вопросы. А может быть, он просто притворяется и хочет проверить меня? — читал я в этом взгляде, — Впрочем, это глупо. Какая тут может быть проверка? Вопрос просто риторический. Его высокопреосвященство скучает и несёт невесть что». Вслух же он сказал коротко, но твёрдо:
      — Костёр
      — Хм… Костёр… — я побарабанил по столу пальцами, — Костёр — это, конечно, хорошо. И душу спасаем, и крови христианской не проливаем, и пастве наглядный урок даём. Это, конечно, хорошо. Но ведь есть же ещё один вид наказания для еретиков. Менее эффектный, но не менее эффективный. Я имею в виду пожизненное заключение.
      — Но, ваше высокопреосвященство! Этот вид наказания применяется только к еретикам, отказавшимся от своей ереси и осудившим её! — Кастро горячо начал, но тут же затух и осёкся.
      — Вот, вот! Об этом я и хотел поговорить! — подхватил я, — Отречение от своей ереси, публичное покаяние по силе своего воздействия на верующих не уступает костру, на котором горит проклятый еретик.
      — Вы совершенно правы, — вздохнув, согласился епископ.
      Он потускнел и отрешенным взором созерцал угли в очаге. Похоже, он уже догадался, о чем пойдёт речь. Что ж, тем лучше. Я продолжил:
      — И вот, в связи с этим, ваше преподобие, я хочу выразить своё удивление по поводу того, что за всё время, пока вы возглавляете инквизицию этого округа, срок немалый; ни один еретик не раскаялся и не отрёкся от своих заблуждений. Его святейшество, его высокопреосвященство — генерального инквизитора и вашего покорного слугу интересует вопрос: почему так?
      Я замолчал, ожидая ответа. А Кастро, оторвавшись от созерцания очага, сделал маленький глоток из своего кубка, вперил свой взгляд куда-то мне за спину и скучающим голосом начал:
      — Вам должно быть известно, ваше высокопреосвященство, насколько упорны эти еретики в своих пагубных заблуждениях. Как они хитры и увёртливы. Как умело они скрывают свою ересь за строками священного писания и Евангелия. Нам, порой, стоит немалых трудов заставить их признаться в ереси и указать своих последователей и помощников. А зачастую немалую трудность представляет заставить еретика даже просто признать свои взгляды еретическими.
      — Да, — согласился я, — Это вдвойне трудно, особенно если в этих взглядах ничего еретического нет.
      — Что вы сказали? — переспросил Кастро.
      Ему явно показалось, что он ослышался. Я не стал для него повторять, а заметил:
      — Я только хотел сказать, что очень трудно поймать черную кошку в тёмной комнате. Особенно, если там нет этой кошки.
      Кастро с минуту переваривал услышанное. Когда до него дошел смысл, он настороженно посмотрел на меня. Теперь он окончательно уразумел, что именно я приехал инспектировать, и уже не ждал от моего визита ничего хорошего. Но что-то ему надо было ответить, пауза неприлично затянулась.
      — Какая глубокая мысль, ваше высокопреосвященство! Позвольте мне записать её? — пробормотал он, изображая изумление.
      «Изумляйся и записывай. Где тебе, псяка, до Конфуция, ты даже изречения основателей христианской церкви не знаешь», — подумал я, а вслух сказал:
      — Запишите, запишите. Но вернёмся к нашим баранам, то бишь к еретикам. Ваша епархия и ваша тюрьма славятся тем, что ни один еретик, попавший к вам на подозрение, за всё время пока вы возглавляете этот округ, не избежал кары. Значит, вы умеете заставить их признаться. А это, как вы сами только что признали, далеко не просто. Тогда встаёт вопрос: почему, признавшись в ереси, еретики не желают от неё отрекаться? Согласитесь, это довольно странно. У меня складывается впечатление, что вы просто не ставите перед собой и своими следователями такой задачи. Вы хотите что-то спросить?
      Кастро смотрел на меня угрюмым, тяжелым взглядом. Пальцы его перебирали четки из черного дерева. Весь его вид говорил: «А за каким псом это нужно?» Но ведь так не ответишь папскому легату. И Кастро, в конце концов, сформулировал свою мысль по-другому:
      — Ваше высокопреосвященство, еретики — закоренелые враги нашей веры. Мало того, они, как правило, весьма умные враги. Так какой резон оставлять живым опасного врага?
      — Вы изволили забыть один из основополагающих принципов нашей религии. Больше радости на небесах от одного раскаявшегося и очистившегося от скверны грешника, нежели от десятка праведников. К тому же, посудите сами, какой урок извлекают из этого верующие, особенно заблудшие. Отрекись, и царство небесное тебе обеспечено.
      — Но оно и так обеспечено еретику, кончившему свою жизнь на костре. Это — тоже канон нашей религии. Смерть на костре мученическая, а все мученики наследуют царствие небесное. Огонь смывает все грехи, в огне очищается душа от скверны ереси.
      — Вы верно сказали: огонь костра рождает мучеников. Мучеников, которых их последователи сразу делают своими знамёнами. Вспомните Элиота Бристольского. Сорока лет не прошло, как сожгли его в Йорке, и что же? Сегодня вся Англия и Ирландия потеряны для нашей церкви навсегда. Более того, последователей Элиота становится всё больше и больше во Франции, Фландрии, Германии и Италии. А в Швейцарии элиотская церковь уже официально признана правительством.
      Я сделал паузу, чтобы Кастро переварил то, что он услышал. Когда он, волнуясь, сделал ещё один маленький глоточек вина, я назидательно произнёс:
      — Не всё стриги, что растёт; и не всё сжигай, что может гореть. Огонь костра, на котором сгорел Элиот, вот-вот может разгореться в пожар общеевропейской религиозной войны. Не лучше ли было вместо того, чтобы преследовать Элиота, договориться с ним и использовать его в наших интересах?
      Кастро перестал перебирать свои четки. Он был бледен и смотрел на меня исподлобья, прищурившись. Его обычно полные губы были так плотно сжаты, что походили на след от разреза бритвой. Ишь, лайдак, думает, что поймал меня!
      — Что это вы так смотрите на меня, ваше преподобие? Если вы обдумываете, в какую форму облечь донос на кардинала Марчелло, то советую вам не ломать себе голову. Ваш донос не принесёт мне вреда, а вам — пользы. Более того, он доставит Генеральному Инквизитору немало весёлых минут, а вы очень скоро распрощаетесь с должностью верховного инквизитора округа. Вы спросите, почему? А кому нужен глава инквизиции округа, который не читает материалов, ежемесячно поступающих к нему из Ватикана? Ради чего учреждена там типография? Евангелие печатать? Как не так! Вам каждый месяц специальный курьер из Рима доставляет инструкции Генерального Инквизитора и тексты выступлений и проповедей Его Святейшества. Что вы с ними делаете? Только не говорите, что внимательно читаете. Я вам процитировал то, что сказал на конклаве кардинал Умберто, ставший после избрания Константином XI. Вы получили этот текст ещё десять месяцев назад и, естественно, не прочитали. Вам, по-видимому, было некогда. Всё ваше время вы без остатка отдавали трудам на благо нашей церкви. А именно: преследованию обвиняемых в колдовстве. Здесь вы преуспели, в отличие от работы с еретиками. Мне кажется, вы забыли, с какой целью была учреждена Святая Инквизиция. Главная и непреходящая её задача — борьба за чистоту нашей веры, искоренение злостных и опасных ересей, пагубно влияющих на паству. А колдуны и ведьмы, это — на втором плане. У вас же — всё наоборот. Вы готовы возразить, что в вашем округе опасных ересей не наблюдается? Что все еретики, которые сейчас находятся у вас под следствием, не местные и арестованы по данным объявленного на них розыска? Позвольте не согласиться. Более того, позвольте спросить: а ведомо ли вам, что в самой Генуе действует довольно обширная секта евангелистов-иудаистов? А известно ли вам, что знаменитая секта «Ученики Люцифера» свила гнездо не где-нибудь, а в Сагоне, у вас под носом? А разве шарлатан-астролог Мальгони, занимающийся лжепророчествами и извращающий ложными толкованиями Святое Евангелие уже покинул Геную? Вам нужны ещё примеры того, что творится у вас под самым носом, или вы и сами вспомните?
      Я замолчал. Того, о чем я упомянул, было вполне достаточно. Именно эти две секты и этот астролог упоминались в доносах. И было неопровержимо доказано, что епископ Кастро получал от всех их крупные суммы, дабы не препятствовать их деятельности.
      Кастро тоже молчал. Он прекрасно знал, что сейчас последует, и лихорадочно соображал, как организовать аресты, чтобы при этом навсегда замолчали люди, которые знают непозволительно много. Но мне на это было, мягко говоря, наплевать. Замолчат, так замолчат, Время с ними. Для того чтобы убрать Кастро, я знал за ним два-три таких дела, пся крев, что здесь его не спасло бы ничье заступничество. Никто и не рискнул бы заступаться.
      Я сел к столу, взял несколько чистых листов бумаги и размашистым почерком выписал ордера на аресты и приказы о проведении следствия по обвинению в ереси.
      — У вас хватит места в вашем замке? Я имею в виду, хватит ли камер, чтобы вместить всех, кого вам надлежит арестовать по этим ордерам? Впрочем, я не собираюсь поспешно покидать вас и постараюсь помочь вам в ближайшие дни освободить часть камер для вновь арестованных. Аресты произведите немедленно! — я протянул Кастро бумаги, — Отдайте необходимые распоряжения и возвращайтесь. А чтобы я не скучал, ожидая вас, дайте мне список еретиков, что содержатся у вас. Да не тот, где они переписаны скопом, а отдельный: наиболее опасных. И обязательно укажите: в чем заключается их ересь.
      Кастро покопался и достал из стола какой-то список. Задумавшись на минуту, он быстро дополнил его записями и передал мне. Понятливый, Время его язви! После этого он ещё раз поклонился и вышел с ордерами. Пока он отсутствовал, я бегло просмотрел список. Все тринадцать имён, кроме Франческо дель Роко, мне ни о чем не говорили. Я читал, в основном, список преступлений. Чего там только не было, пся крев! От утверждения множественности обитаемых Миров (в этом, кстати, обвинялся дель Роко) до отрицания тройственности Бога и наличия Бога, вообще. Некоторый интерес вызывала единственная обвинённая в ереси женщина — Маргарита Кастро (уж не родственница ли нашего епископа?). Она объявила, что беременна от Святого Духа; и что ребёнок, которого она произведёт на свет, будет вторым воплощением Христа-Спасителя.
      Епископ вернулся быстрее, чем я ожидал. Я даже не успел толком выбрать: с кем из еретиков помимо дель Роко я буду беседовать. Не со всеми же тринадцатью! Этак я точно доживу здесь до второго пришествия в лице младенца Маргариты Кастро. Я зевнул, пометил крестиками четырёх из списка и протянул лист епископу. Тот взглянул и удивлённо приподнял брови:
      — Вы желаете, ваше высокопреосвященство, допросить этих четверых. А почему именно их?
      — Вообще-то, я не обязан давать вам отчет в своих действиях. Но в данном случае никакого секрета нет. Они все выбраны наугад, за исключением Маргариты Кастро. Это — единственная среди них женщина, а я всегда был неравнодушен к этому полу. Кстати, а она, случайно, не ваша ли родственница?
      — Отнюдь, — сухо ответил епископ, — Эта фамилия в Испании весьма распространена. А двести пятьдесят лет назад, после войны, здесь осело много испанцев. Вероятно, и мои предки происходят от них.
      — Вероятно, — согласился я, — А не является ли эта девица не еретичкой, а попросту бесноватой? Вы над этим не задумывались?
      — Вполне возможно. Но нам важно знать: кто внушил ей подобные мысли?
      — Резонно. Но я вижу, что особого успеха вы здесь не добились. Надеюсь, вы не догадались подвергать пыткам беременную женщину?
      — Боже упаси! К ней применяли только мягкие воздействия: жажда, лишение сна…
      «Ничего себе, мягкие воздействия! — подумал я, глядя на благочестивую физиономию инквизитора, — Тебя бы, лайдака, так „мягко“ обработать!»
      — Теперь, Антонио д'Алонсо. Я не понял, в чем заключается его вина. Написано, что он неверно толкует слова Творца: «Плодитесь, размножайтесь!» Поясните.
      — Он, ваше высокопреосвященство, утверждает, что переписчики Библии на заре нашей веры намеренно или по ошибке пропустили эти слова, которые, якобы, сказал Господь, сотворив Адама и Еву. Он учит, что церковь не должна вмешиваться в дела семьи, что семьи должны создаваться лишь по обоюдному согласию людей…
      — То есть, любовь должна быть свободной. А он сам состоит в церковном браке или нет?
      — Нет. Он сожительствует с одной из дам, которая наслушалась его проповедей.
      — Но я не вижу здесь преступления. Многие из верующих имеют любовниц и открыто живут с ними. Ведь их не обвиняют в ереси.
      — Да, но среди последователей этого д'Алонсо большую популярность стали принимать многоженство, многомужие и даже групповые браки.
      — Это — интересно! Поясните, пожалуйста, что это такое?
      — Несколько мужчин и несколько женщин, от двух пар до десятка объявляют себя одной семьёй. Причем, количество мужчин не всегда равно количеству женщин.
      — Хм! Это ещё интересней, чем я подумал. Вот бы взглянуть на их брачную ночь!
      — Не думаю, ваше высокопреосвященство, чтобы это доставило вам удовольствие, — со скорбным выражением проскрипел Кастро, — Среди его учеников процветает содомский грех. Причем, особую популярность он получил среди молодёжи от восьми до четырнадцати лет. Кстати, среди последователей д'Алонсо молодёжь составляет подавляющее большинство.
      Так… Я-то думал, что этот Антонио идейный борец за раскрепощенную любовь, что он выступает против церковных догм в браке… А он, оказывается, просто развратник, пся крев! Да ещё и какой!
      — С этим всё ясно. Перейдём к следующему. Франческо дель Роко.
      — Хула на Творца, чернокнижие, дьявольские опыты и ниспровержение основ религии. Он — лжеученый.
      — Подробнее, пожалуйста. В чем состоит его хула на Творца?
      — Этот дель Роко утверждает, что род человеческий, созданный нашим Творцом, не един во Вселенной. На каждой планете, говорит он, живёт своё человечество, сотворённое Господом, и он, Бог-Творец, делит свою благодать между всеми этими народами.
      — Это, несомненно, страшная ересь. И последний. Леонардо де Сото. Кто такой?
      — Моряк, капитан корабля. Был отправлен с экспедицией в Новый Свет. Вернулся три месяца спустя без корабля и без команды. Рассказывает, что будто бы на них напали дикари и хотели всех убить, но явился святой Николай и не допустил гибели моряков. Он приказал дикарям отпустить капитана…
      — И дикари послушались христианского святого? Странно.
      — Более чем странно. Вдобавок ко всему, святой Николай, якобы, потребовал, чтобы де Сото привёз семь тысяч золотых дукатов, и тогда дикари отпустят моряков.
      — Хм! И зачем золото дикарям, а тем более святому Николаю?
      — Вот это мы и пытаемся выяснить. Его ложь очевидна, но он упорствует; хотя уже третью неделю его допрашивают, применяя все методы убеждения.
      — Что ж, я попробую поговорить и с ним.
      — Когда вы желаете их допросить?
      — Да прямо сейчас. Если, конечно, они не заняты с вашими следователями.
      Кастро раскрыл большой журнал в переплёте из желтой кожи, просмотрел две последние страницы и сказал:
      — Нет. Сейчас они свободны и находятся в своих камерах.
      — Прекрасно! Не будем откладывать дело в долгий ящик. Бьюсь об заклад, ваше преподобие, что к концу дня трое из них дадут согласие на отречение. Принимаете?
      — К сожалению, ваше высокопреосвященство, — проскрипел Кастро, — устав нашего ордена запрещает нам биться об заклад. Но мне было бы весьма интересно увидеть результаты вашей работы с такими упорными еретиками. Куда их вам доставить? Вы намерены допросить их здесь?
      — Нет. Зачем же я буду занимать ваш кабинет и отрывать вас от дела. Распорядитесь доставить их в обычную камеру для допросов.
      — Хорошо. Вам понадобятся помощники?
      — Ни к чему. Достаточно будет одного писаря для ведения протокола. Пришлите его в ту камеру, куда вы меня сейчас отведёте.
      — Тогда, прошу, — епископ широким жестом показал на дверь.
      — Кстати, ваше преподобие, а что это за звуки мешали нам во всё время нашей беседы?
      Многоголосый гомон, который я услышал, подъезжая к замку, пробивался даже через плотно закрытое окно кабинета епископа. Кастро прислушался и первый раз улыбнулся. Лучше бы он держал свою улыбку при себе!
      — Это идёт допрос колдунов и ведьм, — ответил он.
      — Всех скопом? — удивился я.
      — Нет. Только восемнадцати. Больше там не помещается.
      — Где это, там?
      — Во дворе, где мы оборудовали место для их допроса. Это экономит время и позволяет одному следователю работать сразу с шестью подследственными.
      — Интересно придумано! Покажете?
      — С удовольствием!
      Кастро ещё раз улыбнулся своей «замечательной» улыбкой, от которой у меня противно зашевелился желчный пузырь. Мы с ним прошли по мрачным коридорам, спустились по узкой и крутой лестнице и вышли в треугольный двор. Зрелище, которое нам предстало, было достойно пера великого Данте.
      По периметру двора, на расстоянии трёх метров от стены, были выкопаны канавы около метра шириной. Канавы были заполнены тлеющими углями. Внутри этого огненного треугольника ходил по пояс голый, в одном фартуке из грубой кожи, монах и мехами раздувал угли. А со стороны стен вдоль этих канав, на деревянных салазках, были широкими ремнями пристёгнуты люди, по шесть вдоль каждой канавы. Их босые ноги были зажаты в колодки и обращены в сторону канав с углями. Салазки перемещались по специальным полозьям. Одни стояли подальше от канав, другие — ближе; а некоторые так близко, что ноги торчали прямо над огнём. Дальнюю от огня часть салазок можно было приподнять с помощью специального приспособления. Таким образом, ноги человека, закреплённого на салазках, можно было опустить к самым углям и даже погрузить в них.
      Там были и мужчины и женщины всех возрастов, начиная лет с десяти до глубоких стариков и старух. Все они «шумели». Кто просто рыдал, кто стонал, кто вопил, кто верещал или визжал, а кто и просто выл звериным воем. Но все они, без исключения, корчились от невыносимой боли. А вдоль стен спокойно ходили три монаха в зелёных сутанах ордена святого Себастьяна (по одному вдоль каждой стены). Их сопровождали по два писаря в желтых одеяниях послушников. Монахи поочерёдно подходили к каждому из своих подопечных и задавали им вопросы. В зависимости от ответа салазки или подвигались ближе к огню, или отодвигались подальше. У некоторых допрашиваемых ноги покрылись уже ужасными волдырями, а у иных они уже почернели и дымились. А допрос продолжался, пся крев!
      — И кто это придумал? — спросил я епископа, вдоволь насмотревшись на это зрелище.
      — Я, ваше высокопреосвященство, — гордо ответил Кастро ещё раз чарующе улыбнувшись.
      «Тебя бы, пьсяюка, я зажал в эту колодку за шею, лайдачей твоей харей вниз, чтобы она треснула, и ты раз и навсегда отучился улыбаться таким образом», — подумал я про себя, а вслух похвалил:
      — Хвалю за изобретательность. Действительно, у вас освобождается сразу пятнадцать следователей. А какова эффективность этого способа?
      — Мы применяем его уже пятый месяц. За это время только шесть ведьм и два колдуна не сознались в своих деяниях.
      «Это, судя по всему, были психически больные. Нормальный человек признает здесь всё, что было, и чего не было», — вновь подумал я и спросил:
      — И что же вы с ними решили?
      — А что можно решить с такими людьми, которые не сознаются даже тогда, когда у них ноги обгорают до костей? Не иначе, как Князь Тьмы помогает им перенести адские мучения. Это ещё больше усиливало их вину, уже доказанную показаниями свидетелей. Все они пошли на костёр.
      — Пошли? С обгоревшими-то до костей ногами?
      — Ну, я оговорился. Их отвезли.
      — Получается, ваше преподобие, что по делам о колдовстве у вас оправданных не бывает?
      — Разумеется, — самодовольно ответил епископ, но тут же спохватился, — Конечно, ваше высокопреосвященство, это относится только к тем, к кому начали применять методы убеждения. До этого момента оправдания бывают. Сами понимаете, злоба людская и зависть не имеют границ. Бывает, и наговаривают на невинных людей.
      Я глянул на него. Его лицо было одухотворённым, глаза поблёскивали, и он с гордостью взирал на своё творение. А во дворе следователи-многостаночники, пся крев, продолжали свою плодотворную деятельность во славу католической церкви. Что ни говори, а им тоже изрядно доставалось от жара из канав. Всё-таки, у них вредная работа. Впору «спецмолоко» им выписывать. Двое из них уже откинули капюшоны своих сутан, и по их тонзурам обильно стекал пот, заливая глаза и тяжелыми каплями падая на землю. Горят, бедолаги, на работе, язви их в дышло! Надо подать идею, чтобы послушники время от времени вытирали им пот со лба, как хирургам. А что? Они, в своём роде, тоже хирурги. Пьсяки! Я кивнул, и мы с Кастро пошли дальше, а вдогонку нам нёсся несмолкаемый гомон.
      Мы прошли ещё по нескольким лестницам и коридорам и, спустившись куда-то глубоко вниз, оказались на восьмиугольной площадке, освещенной факелами. На ней дежурили два стражника. Широкая винтовая лестница, по которой мы спустились, уходила куда-то ещё глубже. В каждой грани этой восьмигранной призмы находилась массивная дверь, обитая железом. Кастро подошел к одной из них, на ней охрой было написано 12.
      — А что сейчас происходит в других? — поинтересовался я.
      — Допрашивают еретиков.
      — Заглянем.
      — Как пожелаете, — пожал плечами Кастро и указал стражнику на соседнюю дверь, номер 11.
      Тот быстро отворил дверь, и мы вошли в камеру, имеющую в плане вид трапеции. У дальней стены, напротив входа горел очаг. Справа у входа стояла бочка с водой, а слева за столом сидели монах в зелёной сутане и писарь в желтом одеянии. Кроме очага камеру освещали шесть свечей в трёх подсвечниках. За спиной монаха и писаря на полках и крюках были в идеальном порядке разложены и развешены всевозможные пыточные инструменты. Посредине камеры, ближе к очагу вделано в пол железное кресло, в подлокотниках которого были по два ремённых захвата. У правой стены — каменное возвышение в виде топчана. К нему тоже прикреплялись мощные захваты. В стену вделаны кольца с цепями. А в сводчатом потолке — железный блок. На протянутой через этот блок верёвке висел с вывернутыми руками человек неопределённого возраста, Ноги его были прикованы к полу короткой цепью. Это была классическая дыба. Всё тело человека было напряжено, по нему струился обильный пот. Глаза человека были вытаращены, он тяжело дышал. Воздух со свистом вырывался сквозь стиснутые зубы.
      В камере были ещё два палача или, как их здесь называли, «помощника». Два крепких мужика, совсем голых, если не считать фартуков из некогда красной, а ныне бурой кожи. «Помощники» были заняты делом. Один раздувал угли в жаровне у ног висящего на дыбе, второй загружал в очаг какие-то металлические инструменты.
      При нашем появлении «помощники» продолжали заниматься своим делом, а монах и писарь встали, и монах доложил:
      — Ваше высокопреосвященство! Я — старший следователь, брат Этторе. Подследственный — Филипп Руанди, элиотский проповедник. Упорствует и не желает называть тех, кто пускал его под свою крышу для еретических проповедей. Готовим его к пытке огнём. Если снова будет молчать, то сегодня же применим перчатки великомученицы Лукреции.
      — А испанские сапоги применяли? — поинтересовался Кастро.
      — Три дня назад. Но он ничего не сказал.
      — Хорошо, продолжайте, — сказал я и, благословив эту компанию, вышел на площадку.
      Там я молча указал стражнику на камеру номер 10. Вопреки моему ожиданию, в ней «помощников», активно помогающих следователю, я не увидел. В камере было всего три человека. В железном кресле сидел монах в тёмно-красной сутане, за столом сидели монах-следователь и писарь-послушник. Следователь что-то горячо доказывал монаху, а тот внимательно слушал и время от времени возражал.
      Оказалось, что допрашиваемый монах — один из последователей дель Роко. Его арестовали около месяца назад, и сейчас идёт четвёртый допрос. Перед тем как покинуть эту камеру Кастро в сердцах бросил следователю:
      — Довольно дискуссий! Результата не видно.
      Я выразил желание заглянуть ещё в пару камер. Как только открылась дверь одной из них, нас чуть не свалил с ног душераздирающий вопль.
      На каменном «топчане» лежал надёжно пристёгнутый ремнями молодой человек. У ног его трудились два «помощника». Мне хватило одного взгляда, чтобы понять: подследственного пытают «испанскими сапогами». Кастро сделал брезгливый жест, монах-следователь дал команду, «помощники» ослабили зажимы, и вопли сменились стонами. В камере стало возможным разговаривать. Выяснилось, что на «топчане» лежит венгерский граф, приехавший в Геную два месяца назад. На него сразу же поступил донос, что он не только член опасной секты «монофитов», отрицающих Святую Троицу, но и активный проповедник этого учения. Своих взглядов граф не отрицал, но упорно не желал говорить, кого в Генуе он успел посвятить в своё учение. Здесь всё было ясно. Я благословил собравшихся и, выйдя на площадку, указал на камеру номер 13.
      Там работа шла полным ходом. Писарь быстро записывал. Монах, со скучающим видом опершись щекой на ладонь, наблюдал за работой «помощника». А тот методично, с оттяжкой стегал длинной, гибкой лозой по пухлой заднице подростка лет девяти-десяти, пристёгнутого к «топчану». После каждого удара подросток взвизгивал, дёргался всем телом и начинал быстро что-то говорить, перемежая слова рыданиями. Как только он умолкал, монах кивал, лоза вновь несколько раз побуждала красноречие; на заднице, ногах или пояснице появлялись новые лиловые рубцы, а мальчишка сначала визжал, потом, всхлипывая, продолжал давать показания. «Помощник» тем временем проверял гибкость лозы и, если не был ей удовлетворён, погружал её в бочку с водой и брал оттуда запасную.
      Нам объяснили, что этот мальчишка — член одной из групповых семей, организованных Антонио д'Алонсо. Он сильно напуган и охотно даёт показания на других. Но как только речь заходит о нём самом, он, ну, стесняется, что ли. Вот и приходится побуждать его таким простым, но эффективным образом. И пусть скажет спасибо, от отца ему сильнее бы досталось.
      Я благословил и эту компанию и, решив, что насмотрелся достаточно, направился к камере номер 12.
      — Кого желаете допросить первым, ваше высокопреосвященство? — осведомился Кастро.
      — Всё равно. Давайте в том порядке, как они идут в списке. Но прежде пришлите мне сюда писаря с их делами.
      Стражник отпер дверь камеры и зажег свечи в двух канделябрах. Камера ничем не отличалась от тех, где мы только что побывали. Та же бочка с водой у входа, тот же «топчан», цепи и блок в потолке. Тот же очаг, жаровня, железное кресло. И разложенные в идеальном порядке «инструменты убеждения». Хорошо, пся крев, оснащен замок святого Себастьяна.
      — Вы уверены, ваше высокопреосвященство, что вам не потребуются помощники? — проскрипел Кастро.
      — Я же сказал, что мне никто не нужен, кроме писаря. Пришлите его, а за ним и подследственных, по очереди. И прикажите затопить очаг, здесь сыро.
      Стражник затопил очаг, и я остался один. Минут десять я внимательно изучал пыточный арсенал. Пся крев! Трудно было представить человека, способного о чем-то умолчать или что-то отрицать, если к нему поочерёдно применить все эти приспособления. Плети и кнуты всех калибров; иглы, самой замысловатой формы, крючья, свёрла, клейма, всевозможные тиски, воронки с длинными гибкими хоботками, пачка тесных перчаток из грубой кожи и много чего другого.
      Мои созерцания прервало появление писаря. Он положил на стол четыре папки с делами подследственных и почтительно преклонил колени. Я внимательно посмотрел на него. Это был юноша, почти мальчик в традиционной одежде послушника ордена святого Себастьяна. Желтый атлас плотно обтягивал ладную юношескую фигуру. Курточка, чулки, сапожки — всё было в обтяжку. На руках — перчатки из желтого шелка, голову обтягивал атласный капюшон. Открыто только лицо. Большие карие глаза смотрели на меня настороженно, даже с испугом.
      — Встань, сын мой. Как тебя зовут?
      — Лючиано дель Фасо, ваше высокопреосвященство.
      — Садись на своё место, Лючиано. Нам предстоит трудная работа. Ты знаешь, кто я?
      — Нет, ваше высокопреосвященство.
      — Не лги, сын мой. Ложь — страшный грех. Я полагаю, весь ваш замок уже третий день стоит на ушах в ожидании приезда с инспекцией кардинала Марчелло. И уж наверняка епископ Кастро приказал тебе тщательно запоминать всё, о чем я буду говорить с еретиками, и незамедлительно передать ему слово в слово. Думаю, что ты не только хорошо пишешь, но и обладаешь незаурядной памятью, и епископ не случайно послал ко мне именно тебя. Ведь верно?
      — Уверяю вас, ваше высокопреосвященство, — испуганно пролепетал мальчик, — Его преподобие ни о чем таком и словом не обмолвился!
      — Опять ложь, сын мой, — сухо сказал я, — Но я прощаю тебе её, ибо она продиктована страхом, который внушает тебе епископ Кастро. Но, должен тебя заверить, тебе не стоит опасаться его больше, чем меня. Запомни, сын мой. Ты будешь записывать в протокол только то, что прозвучит после того, как я левой рукой коснусь виска. А после того, как я коснусь брови, ты не только не должен ничего записывать, но и боже тебя избави запомнить хотя бы одно слово! Ну, а если хоть одно из этих слов дойдёт до ушей епископа Кастро…
      Я улыбнулся. Улыбка кардинала Марчелло вгоняла в холодный пот и нервную дрожь даже королей и герцогов. Мальчишка чуть не лишился чувств. Но тут я вспомнил улыбочку Кастро и быстро стёр со своего лица зловещую гримасу.
      — Ты понял меня, сын мой? — ласково спросил я.
      — Понял, ваше высокопреосвященство, — чуть слышно прошептал Лючиано.
      — Вот и хорошо. А теперь приступим к работе. Прикажи привести первого.
      Лючиано вышел из камеры и тут же вернулся. Я невольно залюбовался неслышными и грациозными движениями юноши. Минут через десять в камеру ввели Антонио д'Алонсо.
      Эта эпоха ещё не знала фотографии, и в деле не было портрета д'Алонсо. Но примерно таким я и представлял его себе, когда мне рассказывал о нём Кастро. Даже тюрьма и пытки не смогли лишить его основного качества: способности нравиться определённому, весьма обширному кругу женщин. Было в нём что-то от кино или эстрадной звезды. Сейчас ему было уже ближе к сорока, чем к двадцати, но даже возраст не сумел его испортить. А каким он был в двадцать лет! Я напряг воображение и сделал поправку на тюрьму и возраст. Ах ты, лайдак! Да тогда за ним без оглядки на мужей и родителей бегала половина женского населения Генуи: от двенадцатилетних девчонок до сорокалетних вдов и почтенных матерей семейств. Почему-то именно такие вот смазливые личности и сводят с ума недалёких женщин. А таких женщин, увы, большинство, пся крев! Мне же такие личности всегда были противны. Если бы я встретился с ним при других обстоятельствах, я бы нашёл повод заставить его обнажить оружие. Видит Время, я целил бы ему только в одно место. Теперь понятно, что привело его к такой «ереси», и почему у него так много последователей.
      Я, не глядя, благословил развратника и молча указал ему на кресло. Сам я в это время листал его досье. Беглого просмотра было вполне достаточно для уяснения того, что Антонио д'Алонсо не только развратник, но и трус, малодушная личность. Он начал говорить ещё тогда, когда по его изнеженному женскими ласками телу впервые прошлась плеть «помощника». На дыбе он сознался во всём. А уж когда ему надели «испанский сапог» и чуть-чуть затянули винты, он начал так быстро и так подробно перечислять своих последователей, что писарь не успевал за ним. Следователь был вынужден вызвать ещё одного. Список был составлен на нескольких листах и заполнен двумя разными руками. Вот ведь пьсяка!
      Я уже выработал линию своего поведения и понял, каким образом я сломаю этого Антонио. Но для полноты впечатления и чтобы довести развратника до стадии спелости, я ещё десять минут листал досье. Потом я медленно поднял на Антонио тяжелый взгляд. Кардинал Марчелло умел это делать, дышлом его по затылку! От такого взгляда у людей и покрепче этого Антонио мокло в штанах. Антонио сжался в комок и затаил дыхание. Сейчас он напоминал кролика, пытающегося спрятаться от удава, затаиться в траве. Но я-то был не подслеповатый удав! Минуты две я молча разглядывал Антонио неподвижным взглядом. Всё, готов псина!
      — Антонио д'Алонсо! Вы — страшный грешник, — медленно начал я замогильным голосом, — Надеюсь, вы сознаёте всю глубину своего падения?
      — Да, ваше высокопреосвященство. Я слишком любил женщин и совершенно не заботился о спасении души; ни своей, ни тех, с кем предавался утехам плоти. Слишком часто я нарушал заповедь «не возжелай жены ближнего своего!», и за это вынужден сейчас расплачиваться.
      — Да Бог с вами, мессир Антонио! — я сделал знак писарю, — Пусть бы вы переспали со всеми женщинами Генуи и окрестностей. Это касается только их семей. Но вы пали гораздо глубже!
      — Вы хотите сказать, ваше высокопреосвященство, что я чувственную, плотскую любовь ставил выше семейного долга и учил своих последователей достигать наибольшей радости в отношениях между мужчинами и женщинами?
      Антонио внезапно приободрился и распрямился в своём кресле. Я удивлённо приподнял брови. Как раз этого и я не хотел сказать. Вот ведь, лайдак! Похоже, он собирается посвятить меня в основы своих взглядов на секс. Ха! Ну, пусть попробует, дышлом ему между ног!
      А Антонио продолжал:
      — Господь сотворил всех тварей земных, в том числе и людей, разделив их на два пола. Это он сделал для того, чтобы они могли размножаться. Но если животные совокупляются только в особые периоды, и каждое совокупление заканчивается у них приплодом, то у людей — иначе. Почему, ваше высокопреосвященство? Видимо, Творец в отношениях между мужчиной и женщиной имел в виду не только простое продолжение рода, но и нечто другое. Ведь именно любовь отличает человека от зверя. Так захотел Творец! Так почему же Святая Церковь считает эти отношения греховными?
      Антонио разошелся, глаза его горели. Похоже, он уже думал, что перехватил инициативу. Великое Время! Он что, забыл, где находится?
      — Вы ошибаетесь, сын мой, — мягко ответил я, — Святая Церковь отнюдь не осуждает плотские отношения между мужчиной и женщиной; наоборот, благословляет и освящает браки.
      — Только для того, чтобы у людей было потомство!
      — Опять вы не правы, сын мой. Если бы это было так, то церковь держала бы мужчин и женщин отдельно друг от друга и разрешала бы им совокупляться не чаще одного раза в год, когда женщина заведомо может забеременеть. Но ведь это — не так. Или ты можешь возразить?
      — Конечно! Если церковь не осуждает любовных отношений, почему же монахи приносят обет безбрачия, отрекаются от плотских утех, которые даровал человеку Творец?
      — Ты, оказывается, глуп, сын мой. Ведь ты сам ответил на свой вопрос. Монахи потому и монахи, что они отрекаются от многих земных, человеческих благ, радостей и утех. Их жизнь целиком посвящена Богу и только ему. Всё, что может отвлечь их от этого, они отвергают. И чем тяжелее утрата, тем выше их подвиг. Но мы отвлеклись от главного. Твой грех, твоё преступление перед церковью и верой заключается не в твоей любвеобильности. Мне кажется, ты сознательно пытаешься увести нас в сторону, подальше от своих истинных преступлений. Я хотел бы поговорить с тобой, для начала, о содомском грехе, то есть, о совокуплении мужчины с мужчиной. Среди тех, кто наслушался твоих проповедей, таких немало. Что ты скажешь об этом?
      — Ваше высокопреосвященство! Вот, все говорят мне: грех, страшный грех! Может быть, вы укажете мне, где в Святом Евангелии упоминается об осуждении Спасителем этого, как все говорят, греха?
      Ого! Он ещё и спорит! Он ещё и нападает! Ай да, Антонио! Ай да, сукин сын! А молодец, пся крев! Хоть и развратник, а молодец!
      — Спаситель, сын мой, считал этот грех такой мерзостью, что даже не стал осквернять уст своих и ушей слушателей своих упоминанием о нём. К тому же, он полагал, что из памяти людской ещё не изгладилась память о каре, постигшей Содом.
      — А почему вы, ваше высокопреосвященство, трактуете гибель Содома, как наказание за этот грех? Может быть, Господь послал на Содом дождь огненный за то, что его жители нарушили законы гостеприимства и попытались взять странников силой?
      Интересно рассуждает, пся крев! С таким надо держать ухо востро.
      — Ваши слова, сын мой, бездоказательны, а потому весьма спорны. Давайте вернёмся к вашим собственным словам. Господь не случайно сотворил всё живое двуполым, в этом был его высший промысел. Таким образом, содомское извращение оскорбляет Творца, идёт в разрез с его волей. Это противно замыслу божьему и противоречит природе.
      — Но как быть, ваше высокопреосвященство, если человек, который должен был родиться женщиной, рождается мужчиной? Он, выходит, должен страдать до самой смерти?
      Знакомые напевы, пся крев! Только до них должно пройти ещё не одно столетие. Сколько бумаги будет исписано, сколько страстных речей будет произнесено, сколько движений будет создано; и всё — в защиту «голубеньких». И всё потому, что Святая Инквизиция в своё время прошляпила это дело. Вместо того чтобы сжигать Джордано Бруно и других философов, надо было жечь «голубых» и как можно больше!
      — Случайно, сын мой? Господу нашему неизвестно такое слово. Если уж кто-то родился мужчиной, так им он и должен быть. Такова воля Божья. А если он чувствует себя женщиной, то это — его беда. Таких надо лечить, а не потакать их слабостям, иначе болезнь разовьётся и зайдёт слишком далеко. Тебе нечего возразить, сын мой? Перейдём к другому твоему прегрешению. С твоей лёгкой руки в Генуе и её окрестностях образовалось множество так называемых групповых семей. Ты и это можешь обосновать ссылками на Святое Евангелие и Библию?
      Развратнику явно нечего было ответить на это вопрос. Он отвёл взгляд в сторону и начал внимательно изучать игру пламени в очаге.
      — По твоим показаниям, в Генуе и её окрестностях создано более пятидесяти групповых семей, насчитывающих от трёх до двадцати человек в каждой. Там, как я понимаю, тоже процветают содомский и лесбийский грехи. Разве не так?
      — Но ваше высокопреосвященство, — промямлил Антонио, не отводя своего взгляда от пламени очага, — эти объединения возникли сугубо добровольно и никакого вреда не приносят…
      — Никакого, кроме растления! В данный момент в соседней камере секут лозой десятилетнего мальчишку, выбивая у него показания на самого себя. Он тоже был членом такой семейки. В качестве кого? И что, позвольте спросить, из него выросло бы? В списках этих семей, которые вы продиктовали на допросе, я увидел два десятка таких мальчишек и столько же девочек в возрасте от восьми до двенадцати лет. Что там с ними делают, чему они там учатся? Я вижу, мессир Антонио, что вам нечего сказать по этому поводу. Тогда ответьте на последний вопрос. Знаете ли вы, что вас ожидает?
      Антонио вздрогнул и напрягся. Его лицо исказилось гримасой страха, которая тут же сменилась маской покорности и отрешенности.
      — Да, ваше высокопреосвященство, — чуть слышно ответил он.
      — Я думаю, такой конец вряд ли вас прельщает?
      — Кого, ваше высокопреосвященство, может привести в восторг смерть на костре?
      — Но согласитесь, вы её вполне заслужили. Однако, не взирая на моё сугубо отрицательное отношение к вам, я могу смягчить вашу участь, и вы не пойдёте на костёр.
      Антонио резко повернулся ко мне, в глазах его засветилась надежда, а я продолжал:
      — При одном условии. Вы должны будете в соборе публично покаяться в своём грехе и осудить его. В этом случае вас не будут передавать в руки светских властей, церковь не отречется от вас и накажет вас своей властью.
      — В чем же будет заключаться наказание?
      — В пожизненном покаянии в одной из монастырских тюрем. Вы до конца дней своих должны будете пребывать в молитвах и размышлениях о вечности. Причем, первый год или три, как назначит суд, вы будете соблюдать строжайший пост: хлеб и вода, исключительно. По истечении этого срока вам будет позволено раз в три месяца вкушать мясо. Первое письмо родным вы сможете написать не ранее чем через пять лет, а первое свидание вам разрешат через десять лет. Но вы останетесь жить и будете славить Господа, которого оскорбляли своими грехами. И когда он положит предел вашему земному существованию, вы предстанете пред ним чистым и обновлённым. Выбирайте.
      Антонио крепко задумался, с ужасом глядя на пламя очага. В самом деле, выбор не из лёгких. Смерть на костре или скотское полусуществование без всякой надежды вырваться. Наконец он поднял голову, посмотрел на меня и медленно произнёс:
      — Ваше высокопреосвященство, я выбираю костёр.
      Ишь ты! Мужество в нём проснулось! А где оно у тебя было, пся крев, когда ты показания давал? И сейчас мы увидим, надолго ли его у тебя хватит?
      — Ну, что ж, мессир Антонио. Примерно такого ответа я от вас и ожидал. Любой здравомыслящий человек предпочтёт пусть страшные, но краткие муки на костре тому пожизненному покаянию, картину которого я вам только что нарисовал. Здесь вы не ошиблись. Но вы ошиблись в другом. Вы не знаете, с кем имеете дело.
      Тут я встал, подошел к Антонио и наклонился над ним, глядя ему прямо в глаза. Медленно и негромко, отчетливо выговаривая каждое слово, я произнёс:
      — Я — кардинал Марчелло! И, клянусь своей шапкой, я не допущу, чтобы эти бордели, которые вы именуете семьями, отметили вашу смерть разнузданными, богопротивными оргиями. И не допущу, чтобы через год число этих семей утроилось или учетверилось, и чтобы они и их дети молились не Христу-Спасителю, а Антонио-Развратнику. Вы, вероятно, именно на это и рассчитывали? Но этого не будет! А будет вот что. Вы публично покаетесь, осудите свои грехи и отречетесь от них. В собор, где будет происходить покаяние, мы соберём всех ваших семейников, в том числе и тех, кто ещё находится на свободе. И вы произнесёте перед ними проповедь, где гневно осудите тот разврат, в который вы их втянули. После этого вы отправитесь на пожизненное заключение в один из отдалённых монастырей с самым строгим уставом. Вот это я вам обещаю. И так будет!
      — Интересно, как вы это сделаете? — с некоторым вызовом в голосе спросил Антонио.
      — А вот как!
      Я улыбнулся знаменитой улыбкой кардинала Марчелло, от которой у развратника язык провалился в гортань, а между лопаток побежали ручьи холодного пота. Потом я подошел к «витрине» со «средствами убеждения».
      — Вас уже угощали плетьми, поднимали на дыбу и примеряли испанские сапоги. Так? Так! Но всё это невинные шутки, по сравнению с теми процедурами, которые я вам сейчас пропишу. Лючиано, ты сейчас всё распишешь в двух экземплярах. Один из них отдашь мессиру Антонио. Он должен знать, когда и к чему надо быть готовым. Процедуры эти будут продолжаться до тех пор, пока вы не подпишете своё отречение. После этого вас подлечат, дабы свою проповедь вы смогли произнести, твёрдо стоя на ногах. Я только опасаюсь, что в условиях заключения в монастырской тюрьме следы этих процедур напомнят о себе весьма мучительно. Но ничего не поделаешь. Мы, инквизиторы, как хирурги; врачуя душу, вынуждены причинять боль телу. Я думаю, что в свою проповедь вы должны будете включить свою благодарность в наш адрес. Итак. Лючиано, записывай. День первый.
      Я взял с полки пару тесных перчаток из грубой сырой кожи и положил их на стол, чтобы Антонио видел этот инструмент. Но говорил я теперь так, словно Антонио в камере не было. Обращался я исключительно к Лючиано.
      — Запиши: перчатки великомученицы Лукреции. Знаешь ли ты, сын мой, почему они так называются? На заре нашей веры, когда языческие римские императоры жестоко преследовали первых христиан, жила знатная патрицианка Лукреция. Господь наш озарил её своим светом, и она приняла святое крещение. Возвращаясь с тайного собрания, она, чтобы не забыть, записала место и время следующей встречи общины с внутренней стороны своей перчатки, сделанной из тонкой кожи. Но за ней уже следили, и соглядатай увидел, как она делала запись. Лукреция заметила слежку и, чтобы спрятаться, зашла в таверну, хозяином которой был христианин. Но того уже схватили, и в таверне была засада. Поняв, что ещё мгновение, и опасная тайна станет достоянием врагов нашей веры; Лукреция быстро подошла к очагу и сунула свои руки в перчатках в огонь. Сыщики смогли снять перчатки с её рук только вместе с кожей. Вот, в честь этой мученицы и названы эти перчатки. Видишь, они весьма тесные и сделаны из сырой кожи. Их сначала замачивают, а потом натягивают на руки подследственному. Когда руки в перчатках помещают в угли жаровни, вода быстро испаряется, кожа сильно сжимается и сначала просто сдавливает руки. Причем, сдавливает нестерпимо, мало кто может это выдержать. Ну, а потом кожа перчаток прикипает к коже рук. Это делает воздействие ещё более эффективным. Записал? Два дня отдыха. День четвёртый. Испанские сапоги. Их ему уже примеряли, но, так, слегка. На этот раз, запиши, винты должно затянуть до третьего деления. При этом кости ног остаются целы, но мышцы будут повреждены весьма сильно. Записал? Ещё три дня отдыха.
      Я намеренно не смотрел в сторону Антонио, но прекрасно знал, как он меняется в лице. Я снял со стены клещи особой формы. Щелкнув ими пару раз, я обратился к Лючиано:
      — День следующий. Пиши: клещи и огонь плюс клещи. Для начала ему холодными клещами выдернут по одному ногтю на каждой руке и по два ногтя на ногах и раздавят по два пальца на каждой руке и ноге. Затем клещи накалят до красна и будут захватывать ему рёбра и кожу на боках. Записал? Ещё три дня отдыха.
      Я положил на стол воронку с длинным, гибким хоботом.
      — День следующий. Пиши: вода холодная, сколько войдёт и сверх того. Этот конец воронки, сын мой, вводится до желудка, и подследственного накачивают водой. Вода может быть холодная, горячая, солёная или взятая из выгребных ям. Для начала пусть будет холодная, на следующий день напиши горячую, а на третий — солёную. Потом запиши четыре дня отдыха, и воды не давать. Записал? День следующий.
      Я снял с полки и положил на стол приспособление из узких металлических полос, расположенных по окружности разрезанного обруча.
      — Запиши. Корона святого Франциска. Сначала холодная, буде потребуется, то и горячая. С этим орудием, сын мой, так же связана поучительная история. Рыцарь Франциск участвовал во втором крестовом походе и был захвачен в плен. Сарацины потребовали, чтобы он отрёкся от христовой веры. Доблестный рыцарь ответил отказом. Ты помнишь, какие в те времена были шлемы? В виде ведра, с неподвижным забралом. Жестокие сарацины разрезали шлем на отдельные полосы, оставив целым только шишак. Затем они водрузили разрезанный шлем на голову рыцаря и стали стягивать его ремённой петлёй. Голова рыцаря треснула, но он умер настоящим христианином, ничем не погрешив против веры. Наши мастера, чтобы сделать подследственного сговорчивее, иногда нагревают эту корону на углях. Но, как правило, это не требуется. Записал? Ещё четыре дня отдыха, и снова — испанские сапоги. На этот раз винты следует затянуть, сначала нижние, до пятого деления. В этом случае дробятся кости пальцев ног и ступней. Потом — верхние. Это уже дробит и голени. Записал? Ещё четыре дня отдыха.
      Я взял со стены сплошную, сделанную из тонкой листовой меди, маску с большими прорезями для глаз и задумчиво повертел её в руках.
      — Запиши, сын мой: маска великомученика Валентина. С ней тоже связана история. Валентин был шутом у одного из римских патрициев, но он был и добрым христианином. Он пользовался полным доверием святого Петра и, как оказалось, не напрасно. Поскольку Валентин был грамотным, святой Пётр сделал его своим секретарём. Валентин один знал состав христианской общины и тайных жертвователей из числа богатых патрициев. Он так же вёл всю переписку святого Петра с другими общинами Римской Империи. Кто-то донёс на Валентина его хозяину, и тот приказал пытать его в присутствии Генерального Прокурора Рима. Но Валентин только смеялся и шутками отвечал на все вопросы. На глаза жестокому хозяину попалась медная маска, которую Валентин заказал для какого-то языческого праздника. «Смеёшься! — вскричал он, — Ну, так я отучу тебя смеяться!» Он приказал накалить маску в очаге и надеть её на своего шута. «Смейся же, смейся!» — кричал он. «Ну, что же ты не смеёшься? — спросил он, когда мучители вместе с кожей отодрали от лица остывшую маску, — Покажи свою улыбку!» И тогда Валентин поднёс к лицу изуродованные пытками руки, поднял вверх углы обгоревших губ и открыл рот. Он так и умер с улыбкой на устах. Наши мастера подгоняют эту маску по лицу подследственного и накаляют её на углях. На затылке она крепится вот этими защелками. Я ещё не слышал, чтобы кто-то сумел после этого улыбнуться, как великомученик Валентин. Записал? Четыре дня отдыха и…
      Я снял с полки кол семи сантиметров в диаметре и тридцати сантиметров длиной. Один конец его был закруглён, а на другом имелся посадочный шип.
      — И в заключение наш подследственный будет подвергнут одному из самых гуманных методов убеждения. Он будет бодрствовать, сидя в этом кресле, не менее четырёх суток. А чтобы его не клонило в сон, в сидение кресла предварительно будет вставлен этот предмет, который будет введён ему в соответствующее отверстие. Заодно он прочувствует: для чего оно дано мужчине. Записал? На этом и остановимся. Пока.
      Я заметил, что левая рука, которой Лючиано придерживал листы бумаги, заметно дрожала. Дрожали и его губы. Так сильно подействовало на моего послушника сравнение работы инквизиции с древнеримскими палачами и сарацинами и красочное описание работы «средств убеждения». Хотя, по роду деятельности, писарь не раз присутствовал при допросах с «воздействием». Впрочем, «воздействия» отнюдь не всегда заходили так далеко.
      — Ваше высокопреосвященство! — услышал я слабый голос Антонио.
      Услышал, но не обратил на него ни малейшего внимания. Я снова обратился к Лючиано:
      — Теперь, сын мой, ты перепишешь этот график и передашь один экземпляр мессиру Антонио. Пока он его изучает, позовёшь двух помощников. Мы приступим сегодня же. Зачем терять время? Заодно прикажешь принести нам обед. Пока они готовятся, мы с тобой пообедаем.
      — Ваше высокопреосвященство! — теперь Антонио уже завопил.
      Он вывалился из кресла, упал на колени и ухватил меня за край сутаны.
      — Пощадите, ваше высокопреосвященство! — рыдал он.
      — Поздно, сын мой, поздно, — мягко отстранился я, — Я предлагал вам спасение, вы его отвергли и сами выбрали себе путь. Действуйте, сын мой, — обратился я к Лючиано.
      — Ваше высокопреосвященство! Пощадите! Я подпишу всё, что вы требуете, и выступлю с проповедью в соборе хоть завтра утром! Пощадите!
      Антонио всего трясло, он был бледен, холодный пот стекал по его лицу. Ручаюсь, что в штанах у него тоже было мокро. Какое-то время я посмотрел на него, вздохнул и сказал Лючиано:
      — Сын мой, напиши текст отречения по всей форме. Ты знаешь, как это делается. А ты, мессир Антонио, сядь на своё место и замолкни. Мне надо ещё кое-что почитать.
      С этими словами я раскрыл дело Маргариты Кастро. С развратником я покончил. Через пятнадцать минут Антонио д'Алонсо, не читая, трясущимися руками подписал отречение.
      — Вот вам бумага. Идите и пишите текст проповеди. Вечером передадите его мне для редактирования, — приказал я.
      Антонио увели. Лючиано вздохнул и передал мне протокол. Бегло просмотрев его, я убедился, что мальчик записал именно то, что я хотел. Он правильно понял меня. Взглянув на него, я увидел в его глазах следы презрения. Проследив за взглядом, я понял, что он смотрит на пустое кресло, где только что сидел Антонио.
      — Хм! Я вижу, сын мой, ты уже сожалеешь о том, что мы не применили к мессиру Антонио хотя бы десятой части того, что пообещали. Видишь ли, сын мой, иногда красноречивое слово действует лучше любой пытки. Особенно это относится к таким субъектам, как этот Антонио. Зачем тратить лишние усилия и время, когда клиент и так созрел. А времени у нас мало. Нам сегодня надо разобраться ещё с тремя. А вот и первая из них.
      В этот момент в камеру ввели Маргариту Кастро. Я благословил её и указал на кресло. Она робко присела и уставилась на меня взглядом затравленного зверька. Ну и вкус у Святого Духа, пся крев! На его месте я бы ни за что не польстился на эту особу. Страшна, как Схлопка, или как смертный грех по выражению этой эпохи. Хотя… Я сделал скидку на тяжело протекающую беременность, на тюрьму, на пытки жаждой и бессонницей.
      — Сын мой, — шепотом спросил я Лючиано, — ты знал эту девицу раньше?
      — Да, ваше высокопреосвященство, — ответил писарь.
      — Она всегда выглядела так жутко?
      — О, нет, ваше высокопреосвященство! Это была одна из самых привлекательных девушек Генуи. Красавицей её назвать было трудно, но…
      Лючиано покраснел и осёкся. Я улыбнулся, улыбнулся обычной человеческой улыбкой и похлопал его по плечу.
      — Ну, ну, сын мой! Не надо так смущаться, особенно после разговора с Антонио д'Алонсо. А отца её ты знаешь?
      — Да, ваше высокопреосвященство.
      — Каков он? Я имею в виду: каков он в вере?
      — Джулиано Кастро — добрый католик. Он очень твёрд в вере, не пропускает ни одной службы и много жертвует церкви.
      — Понятно.
      Мне действительно всё стало понятно. Суровый католик Кастро мог запросто изувечить свою дочь, если бы узнал, что она ждёт внебрачного ребёнка. И никто ей ничего не внушал. Она сама всё придумала. Боюсь только, что Святая Инквизиция несколько перестаралась в этом деле, и невинная ложь переросла в тихое помешательство. Возможно, Маргарита уже и сама верит в то, что носит в себе плод от Святого Духа. Проверим.
      — Скажи, дочь моя, — мягко начал я, — в каком виде являлся тебе Святой Дух, и какие слова он тебе говорил?
      Маргарита начала робко и сбивчиво пересказывать известный евангельский сюжет. Постепенно она увлеклась, глаза её заблестели, она начала приводить всё новые и новые подробности, порой откровенно натуралистические. Увы, я оказался прав. Несколько раз я прерывал Маргариту вопросами и ловил её на противоречиях. Это давало надежду, что её фантазия ещё преобладала над помешательством. Что ж, слава Времени, не всё ещё потеряно. Я решительно остановил Маргариту и на несколько минут замолчал. Блеск в глазах Маргариты постепенно потух, и она снова напоминала затравленного зверька.
      — Хорошо, дочь моя, — сказал я наконец, — Я верю тебе.
      — Верите, ваше высокопреосвященство? — робко и недоверчиво переспросила Маргарита.
      — Конечно! — убедительно ответил я, — Но ты ведь знаешь, как коварен враг рода человеческого, как искусно он принимает чужие облики и рядится в чужие одежды. Поэтому ты не должна носить в себе обиды на Святую Инквизицию за то, что она не сразу поверила тебе. Что же касается твоей участи, то тебе нельзя здесь больше оставаться. Тюрьма не место для будущей матери. А к тому плоду, который носишь ты, мы должны относиться особенно бережно. Поэтому, сегодня же тебя переведут в монастырь урсулинок в Мантуе. Сёстры-урсулинки весьма опытные в таких делах. Они помогут тебе выносить плод, примут роды и окажут почести как Богородице. Я их об этом предупрежу. Если ты пожелаешь, то можешь остаться с ними и после родов.
      — Вы не обманываете меня, ваше высокопреосвященство? — недоверчиво, но с надеждой в голосе, спросила Маргарита.
      — Кардиналы не лгут, дочь моя! — сурово ответил я и приказал Лючиано, — Увести и приготовить к отправке в Мантую, в монастырь урсулинок. А к нам пусть приведут следующего.
      Когда Лючиано вернулся, я уже листал дело Франческо дель Роко. Мой «клиент» по списку шел третьим. Приближался центральный момент моей операции. Лючиано прервал мои размышления робким вопросом:
      — Ваше высокопреосвященство, неужели вы действительно поверили, что Маргарита Кастро понесла от Святого Духа?
      — Конечно, нет, сын мой! Я не настолько глуп, чтобы верить этим сказкам. Но и не настолько жесток, чтобы держать в тюрьме беременную женщину и мучить её допросами и гуманными методами убеждения, которые применял к ней епископ Кастро. Что же касается главного вопроса: кто ей это внушил? — я помолчал, — Да никто ей этого не внушал! Точнее, это ей внушил страх. Она смертельно боялась своего отца — ревностного католика. И ей в голову пришла наивная мысль. Отец не тронет её, если узнает, что она беременна от Духа Святого. Постепенно, она сама уверовала в это и помешалась. Но, слава Всевышнему, это ещё не зашло так далеко, чтобы стать необратимым. Сёстры-урсулинки в Мантуе — мастерицы своего дела. Они как раз специализируются на таких тихих помешательствах. А роды и материнство окончательно излечат несчастную Маргариту. Да и отцу будет трудно достать её в этом монастыре. Но это был случай простой. А вот сейчас нам предстоит работа посложнее.
      Последние слова я произнёс, когда в камеру вводили Франческо дель Роко. Это был крепко сложенный мужчина лет сорока пяти. Длинные черные волосы, чуть тронутые сединой, обрамляли бледное лицо с высоким лбом и внимательными настороженными глазами. Я благословил его, и он занял своё место.
      — Мессир дель Роко, — начал я, — как видите, мы — одни, и, значит, я пригласил вас не для допроса, а для беседы.
      — Инквизитор, ваше высокопреосвященство, не приглашает, а вызывает, — возразил дель Роко, — Поэтому, любая беседа с ним является для подследственного допросом.
      — Пусть будет так, — согласился я, — Но я не собираюсь ни выпытывать у вас имена ваших учеников, ни выяснять: кто давал вам приют для вашей работы. Словом, меня не интересует ничего, что, с вашей точки зрения, может повредить другим людям. Я хочу задать вам вопросы, касающиеся только вас и вашей дальнейшей судьбы. Итак, мессир дель Роко, вы знаете, что вас уличили в серьёзном и весьма тяжком преступлении.
      — Осмелюсь сделать поправку, ваше высокопреосвященство, — возразил дель Роко, — Ни в каком преступлении меня не уличили. Всё, что относится к чернокнижию и к лжепророчествам, я отверг, и следователи ничего не смогли доказать.
      — Но вы сами подтвердили своими показаниями, что проповедовали учение о множественности обитаемых Миров под нашим Солнцем. И, тем самым, возвели хулу на Творца.
      — В чем же здесь хула?
      — Вы утверждаете, что жителей этих Миров Творец создал по образу и подобию своему?
      — Несомненно.
      — Вы утверждаете, что Господь делит свою благодать между всеми этими народами?
      — И это — истина. Иначе и быть не может. Не бросит же отец без призрения чад своих.
      — Но, согласитесь, Сына своего он послал только к нашему народу, дабы спасти его.
      — Не соглашусь. Вы, ваше высокопреосвященство, утверждаете это так, словно вы сами побывали на Меркурии, на Венере, на Марсе и на Юпитере и убедились в этом лично.
      — Нет. Там я, к сожалению, не был. Но, согласитесь, мессир дель Роко, что ваше учение сильно противоречит Святому Евангелию и Библии и, тем самым, коренным образом подрывает основы христианской религии.
      — Тем хуже для религии, — пожал плечами дель Роко, — И тем хуже для Библии и Евангелия. Беда нашей религии и нашей церкви в том, что они недостаточно гибкие и с трудом воспринимают открытия науки, покровителями которой они себя объявили. Вспомните, ваше высокопреосвященство, как долго церковь отказывалась признать учение великого Густава о гелиоцентрической системе Мира.
      — Помню, прекрасно помню. Но на вашу участь это не оказывает ни малейшего влияния. Вы знаете, что вас ожидает?
      — Знаю, прекрасно знаю. Что поделаешь? Если у нашей церкви не хватает аргументов в научных спорах, она решает их просто. Есть субъект, есть и проблемы. Нет субъекта, нет и проблем. Только всё это напрасные старания, ваше высокопреосвященство. У меня уже достаточно учеников и последователей, которые разовьют мою идею дальше. И лет через пятьдесят, а то и раньше, вам всё равно придётся признать моё учение соответствующим истине.
      — Никогда! Этого не будет никогда, мессир дель Роко. И скоро вы сами в этом убедитесь. Я же сейчас желаю одного: сохранить вам, как выдающемуся ученому нашего времени, жизнь. И поэтому предлагаю вам отречься от своих заблуждений и публично осудить их.
      — Иначе, костёр?
      — Да. Иначе, костёр! — решительно подтвердил я.
      Дель Роко несколько долгих минут разглядывал меня, явно пытаясь проникнуть в мои мысли. В конце концов, он вздохнул и спросил:
      — Правильно ли я понял вас, ваше высокопреосвященство? Вы предлагаете мне отречься от главного дела своей жизни и публично осудить его как лжеучение? Взамен вы обещаете мне жизнь. То есть пожизненное заключение в монастыре, где я должен буду каяться и молиться до конца дней своих. Не пытайтесь убедить меня в ином, я хорошо знаю законы.
      — А я и не пытаюсь. Хотя, заключение заключению рознь. Что же касается… Почему, мессир дель Роко, вы считаете учение о множественности обитаемых Миров главным делом своей жизни? Делом, за которое не жалко отдать саму эту жизнь.
      — Как же, ваше высокопреосвященство! Это же величайшее открытие века. Отныне мы не одиноки во Вселенной!
      — Открытие? И как же вы его совершили? Разглядели на Марсе каналы и решили, что это дело рук человеческих. А остальное домыслили. Нет, мессир, это не открытие, а всего лишь предположение, гипотеза. К тому же, она не имеет ни практического значения, ни будущего. В отличие от других ваших работ.
      — Это каких же, ваше высокопреосвященство?
      — Ну вот, хотя бы этой.
      Я достал из папки лист с чертежами профиля крыла самолёта и с формулами расчета подъёмной силы.
      — Это, если не ошибаюсь, наброски вашей идеи летательного аппарата. Почему бы вам не заняться дальнейшей её разработкой и воплощением в жизнь? Это принесло бы вам гораздо большую славу, а всему Миру гораздо большую пользу.
      Брови дель Роко удивлённо полезли вверх. Он хотел что-то сказать, но закашлялся и махнул рукой. Прокашлявшись и вытерев выступившие на глазах слёзы, он сказал:
      — Ваше высокопреосвященство! Это же богомерзкая идея, противоречащая всем основам религии. Господь сотворил тварей небесных отдельно, а человека — отдельно. Тварям небесным он отдал небо, а человеку — твердь земную. То, что вы мне показали, кощунство ещё большее, чем идея о множественности обитаемых Миров.
      — Кто сказал вам это?
      — Его преподобие, епископ Кастро.
      — Тоже мне, нашли истину в последней инстанции! Если следовать этой логике, надо отправить на костры всех моряков. Ведь Господь сотворил рыб и гадов морских, чтобы они плавали по морю, а человеку он отвёл твердь земную. А если идти по этому пути дальше, то следует сжечь всех кузнецов и оружейников. Господь-то сотворил человека только с руками и ногами, пусть он ими и довольствуется, нечего творить для него искусственные орудия. Это — кощунство! А почему бы вам не продолжить свои изыскания с магнитными камнями и медной проволокой?
      С этими словами я достал из папки другой лист. Там между магнитными полюсами была изображена рамка на осях, обмотанная проволокой. Концы проволоки были выведены за пределы рисунка и возле них было написано: «Электрическая сила».
      Дель Роко мельком взглянул на рисунок и пожал плечами:
      — Это — просто забава, ваше высокопреосвященство, и никакого практического значения она не имеет. Какая разница, как получать электрическую силу для фокусов: вращая рамку с проволокой между магнитами или натирая янтарь или сургуч?
      — Да? А я-то думал… — я тоже пожал плечами и отложил лист в сторону.
      — Что вы думали, ваше высокопреосвященство, позвольте спросить?
      — Я просто подумал. А как поведёт себя рамка с проволокой, если электрическую силу не снимать с этих концов, а наоборот, подводить к ним извне? Вы не задавались таким вопросом?
      — Позвольте! — дель Роко взял в руки лист.
      Несколько минут он смотрел на свой рисунок, потом вернул его Лючиано. Минуты две он смотрел на меня ещё более внимательно, чем прежде и, наконец, произнёс:
      — Идея интересная и несомненно заслуживает изучения и разработки. Только… — он замолк.
      — Только странно, что прозвучала она из уст папского легата и наместника Генерального Инквизитора? Эх, мессир дель Роко! Вы прожили немало лет и до сих пор не поняли, что такие неучи и серости вроде епископа Кастро никогда не достигнут высших ступеней в церковной иерархии. Но вернёмся к моему предложению. Вы не передумали?
      Дель Роко отрицательно покачал головой. Я вздохнул и достал из папки ещё один лист. Там акварелью была изображена прелестная девушка пятнадцати лет.
      — Мессир дель Роко. Я понимаю, что своей судьбой вы вольны распоряжаться сами. Но зачем осуждать на страдания тех, кто вам дороже самой жизни? Подумайте о том, что ждёт Бланку, вашу дочь. Насколько мне известно, вы овдовели шесть лет назад. Вы прекрасно знаете судьбу дочерей казнённых еретиков. Не знаете? Так я просвещу вас. Их помещают в монастырь Магдалины, где они проходят обучение, а оттуда поступают в притоны. Вы этого желаете для неё?
      Лицо дель Роко исказилось, он побледнел, а пальцы судорожно сжали подлокотники кресла. Было заметно, что он прилагает героические усилия, чтобы не броситься на меня. Справившись с собой, он тихо процедил сквозь сжатые зубы:
      — Я нижайше прошу ваше высокопреосвященство не упоминать сегодня о моей дочери.
      — Хорошо, — согласился я, — Быть по сему, раз вы этого не желаете. Кстати, этот лист в деле явно лишний. Можете забрать его себе.
      Дель Роко живо схватил дрожащими руками портрет дочери и спрятал его на груди. Только после этого он нашёл в себе силы произнести:
      — Благодарю вас, ваше высокопреосвященство!
      — Не стоит благодарности. Вернёмся к нашему делу. Итак, вы категорически отказываетесь продолжать работу над своими весьма перспективными идеями и предпочитаете взойти на костёр в защиту весьма сомнительной гипотезы.
      — Вы предлагаете мне повторить подвиг великого Густава? Публичное отречение, а затем долгая доработка своей идеи и подбор неопровержимых доказательств. Но я — не Густав и не способен к такому подвигу. Тем более, если речь идёт о тех идеях, которые вы упомянули. Для их разработки нужны хорошо оснащенные лаборатории и мастерские. А находясь в пожизненном заключении в монастыре… — дель Роко только махнул рукой.
      — Это, смотря в каком монастыре, — возразил я, — Ведь место покаяния назначает наместник Генерального Инквизитора. А я назначил бы вам покаяние и пожизненное заключение, скажем… — я сделал вид, что задумался, — Ну, скажем, в обители святого Филиппа, во Флоренции.
      Дель Роко вздрогнул и недоуменно уставился на меня. В самом деле, ему было от чего прийти в изумление. Монастырь святого Филиппа во Флоренции был не просто монастырём. Монахи-филиппинцы за несколько столетий собрали самую крупную в Европе, да и во всём тогдашнем Мире, библиотеку с древнейших времён и до наших дней; от Китая и Индии до вновь открытой Америки. При монастыре работала самая крупная типография, оснащенная новейшим оборудованием. Книги печатались на бумаге, которую выделывали на монастырской фабрике. Но самое главное: при монастыре существовал самый знаменитый и самый крупный в Европе университет. И что существенно, в университете преобладало преподавание светских дисциплин. Богословие хоть и было обязательной на каждом факультете дисциплиной, но отнюдь не доминировало. И ещё в этом университете действовал единственный в Европе факультет, куда принимали женщин. И вот в такой монастырь я предложил заключить его пожизненно на покаяние.
      — Правильно ли я понял вас, ваше высокопреосвященство? — недоверчиво спросил дель Роко, — Вы хотите назначить мне местом покаяния Флорентийскую обитель филиппинцев?
      — Заключение в тюрьме вредно повлияло на ваш слух, мессир дель Роко. Я не буду повторять. Я просто спрошу вас: да или нет? Решайте!
      Дель Роко снова надолго задумался. И было над чем! Попасть в обитель филиппинцев во Флоренции и поработать там — заветная мечта многих ученых. Но отец-настоятель, он же ректор университета, сам муж большой учености, был очень разборчив и далеко не каждого принимал в своей обители. А тут отправляют туда пожизненно, да не просто так, а по приказу самого кардинала Марчелло! О чем ещё можно мечтать, что ещё можно пожелать? Правда, перед этим необходимо пройти через обряд отречения. Надо будет отречься и публично осудить то, что считаешь главным делом своей жизни.
      Дель Роко тяжело вздохнул.
      — Зачем вы искушаете меня, ваше высокопреосвященство? — тихо спросил он.
      — Да не искушаю, а спасаю! Что вы, в конце концов, уцепились за свою идею, которая не стоит и десятой доли того, что вы сможете создать, останься вы в живых?
      — Это вы так считаете. Я же положил на это учение лучшие свои годы…
      — И совершенно напрасно! Ладно. Я думал, что вы со временем и сами в этом убедитесь. Но как раз времени-то у вас и не остаётся. Раз уж вы так стремитесь на костёр, то я берусь в десять минут доказать вам всю ошибочность и ложность вашей гипотезы о множественности обитаемых под Солнцем Миров.
      — Попробуйте, ваше высокопреосвященство! — усмехнулся дель Роко.
      — Не только попробую, но и сделаю это. Итак. Вы пришли к своей идее после того, как внимательно изучили гелиоцентрическую систему строения Мира по Густаву?
      — Совершенно верно.
      — Вы знаете, что Святая Церковь признала учение Густава истинным?
      Дель Роко кивнул.
      — Знаете вы и о том, что саксонец Вуд открыл закон Всемирного тяготения, который тоже признала Святая Церковь? Знаете вы и о том, что шотландец Бернс определил массы планет, а испанец да Васко рассчитал расстояния, которые отделяют их от Солнца, и что Святая Церковь признала эти факты соответствующими истине?
      На каждый мой вопрос дель Роко отвечал утвердительным кивком. Я выждал с минуту, но он молчал, ожидая моего продолжения.
      — И зная обо всём этом, — продолжил я, — вы продолжаете настаивать, что все планеты: от Меркурия до Сатурна населены людьми, которых Господь сотворил по образу и подобию своему?
      — Да, продолжаю настаивать, потому, что ещё никто не смог доказать мне обратного.
      — Знаете, мессир дель Роко, а я был о вас лучшего мнения. Неужели вы не в состоянии свести все эти факты воедино, а сведя, понять абсурдность вашей гипотезы?
      — В чем же вы видите абсурдность? Я её не наблюдаю.
      — Не наблюдаете? Начнём с Меркурия. Во сколько раз он находится ближе к Солнцу, чем Земля? Так во сколько же он получает тепла от Солнца больше, чем Земля? Помножим кратность на девять! Примерно то же можно сказать и о Венере. Вы следите за моей мыслью? Теперь, Луна. Её масса в три раза меньше земной, значит, что? Значит, сила тяжести на Луне в шесть раз меньше, чем на Земле. С Марсом картина такая же, как с Меркурием и Венерой, только с обратным знаком. Я имею в виду, что Марс получает от Солнца тепла намного меньше, чем Земля. Про Юпитер и Сатурн в этом плане я вообще не говорю. Доля тепла, получаемая ими от Солнца, по сравнению с Землёй, вообще ничтожна. Ну, как свечка, по сравнению с металлургической печью. Вдобавок ко всему сказанному, эти планеты обладают колоссальной массой; во много раз большей, чем Земля. А вот попробуйте представить себе, как человек, сотворённый по образу и подобию Божьему, сумеет выжить на Меркурии или на Юпитере? Трудно представить, верно? Допускаю, что на всех этих планетах могут существовать живые твари. С большой натяжкой, но всё же могу допустить, что среди них могут быть и наделённые разумом. Но я ни при каких условиях не могу допустить, чтобы они были хоть в чем-то подобны нам. Нам остаётся принять только два положения. Либо Земля — единственная под Солнцем планета, где возможна разумная жизнь; либо разумные обитатели других планет не являются творением Господа.
      — А кто же их тогда сотворил? — озадаченно спросил дель Роко.
      — Остаётся допустить, что Дьявол. Но тогда мессир дель Роко, вы впадаете в ещё большую ересь, утверждая, что Господь властвует только над Землёй, а остальные планеты оставил в распоряжении Дьявола. Или допустить, что у Господа великое множество образов. Тогда встаёт вопрос: а какой из этих образов истинный? Вы чувствуете, куда можно так зайти? Нет уж, мессир дель Роко, придётся вам согласиться, что Земля — единственная колыбель разума под Солнцем. В условиях других планет разум просто не имеет возможности не только существовать и развиваться, но и появиться. И здесь наш Творец проявил великую мудрость, он выбрал для нас идеальную планету, где мы можем выжить и развиваться. Вполне возможно, что у других Звёзд тоже существуют планеты, и среди них, весьма вероятно, есть подобные Земле. И вот они, возможно, так же населены божьими творениями. Но Звёзды эти находятся от нас на таких грандиозных расстояниях, что мы даже в самые мощные трубы не можем разглядеть: есть там планеты или нет? Только наши далёкие потомки сумеют получить ответ на этот вопрос. Но для этого необходимо, чтобы мессир дель Роко не сгорел на костре, а довёл до конца свою работу над летательной машиной. Это будет первым шагом на пути людей к далёким Звёздам. Вот за это, мне кажется, можно положить свою жизнь. А вы как думаете?
      Дель Роко молча глядел перед собой. Конечно, трудно пережить такое резкое крушение идеи, которую вынашивал годами, и которая казалась тебе венцом твоей жизни, лебединой песней, если хотите. Молчание затянулось. Дель Роко продолжал размышлять, в очаге потрескивали поленья, а Лючиано смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Я взял у него протокол. Ни единого слова о власти Дьявола на других планетах и о полётах к Звёздам он не записал. Молодец, пся крев!
      — Я полагаю, мессир дель Роко, что сейчас вы пытаетесь найти аргументы, чтобы возразить мне. Боюсь, это будет не просто, чтобы не сказать: невозможно. Но наша беседа несколько затянулась, а нам надо поговорить ещё с одним человеком. Договоримся так, — я обратился к Лючиано, — Сын мой, дай мессиру дель Роко бумагу, перо и чернильницу. А вас, мессир, сейчас отведут в вашу камеру, где вы спокойно всё обдумаете. К утру вы должны представить мне один из двух документов: либо ваши научно-аргументированные опровержения моих слов; тогда, клянусь своей шапкой, вы завтра же окажетесь на свободе; либо ваше отречение. Тогда послезавтра, после обряда, вас отвезут во Флоренцию, в монастырь святого Филиппа. Договорились?
      — Я согласен с вашими условиями, ваше высокопреосвященство, — ответил дель Роко.
      — Отлично! Благословляю вас, сын мой! Лючиано, пусть дель Роко отведут в его камеру, а к нам приведут капитана де Сото.
      Когда капитан де Сото, прихрамывая, вошел в камеру и, получив благословение, уселся в кресле, я невольно залюбовался им. Вот кого не сломили ни заточение, ни пытки. Он и сейчас осматривался таким взглядом, словно находился на мостике своего корабля и готовился к бою. Что же заставило его рассказывать такие опасные небылицы и идти за них на пытки и мучения в тюрьму инквизиции. Ведь он прекрасно знал, что его ждёт. Не похож он на религиозного фанатика, готового ради сомнительной славы общения со святым пойти на всё. Впрочем, кое-какая мысль по этому поводу у меня уже была.
      — Господин капитан! Я внимательно изучил ваше дело и, в общих чертах, мне всё ясно. Но у меня осталось несколько недопонятых мест. Не будете ли вы так любезны ответить мне на несколько вопросов?
      — Если смогу, отвечу, ваше высокопреосвященство, — де Сото смотрел на меня прямо и открыто, в глазах его не было и следов робости или страха.
      — Думаю, что сможете. Все эти вопросы будут касаться того, что вы прекрасно знаете и чем владеете. Речь пойдёт о кораблевождении. В деле написано, что вы прошли Гибралтарским проливом 3 мая. Какой вы после этого взяли курс?
      — Строго на юго-запад, ваше высокопреосвященство.
      — Прекрасно! Затем вы прошли между островами Мадейра, оставив их к северу, и Канарскими островами, оставив их к югу. Какой курс вы держали после этого?
      — Тот же, ваше высокопреосвященство, на юго-запад.
      — Хорошо! И вы утверждаете, что не меняли курс во всё время плавания?
      — Да, я это утверждаю.
      — Отлично! А не можете ли вы вспомнить: какой в это время был ветер?
      Де Сото на минуту задумался, исподлобья глядя на меня. Наверняка он размышлял, а что этот кардинал смыслит в кораблевождении, и какого подвоха ему следует от меня ожидать?
      — Ветер был юго-восточный, ваше высокопреосвященство, пять-шесть баллов.
      — И это ясно. В деле записано, что, следуя этим курсом, вы 23 мая достигли неведомых земель, где встретили зеленокожих дикарей, у которых были головы крокодилов. Так?
      Де Сото кивнул. Я внимательно посмотрел на него. Ложь была очевидна. Интересно, дошло ли до него, что я всё уже понял?
      — С какой целью вы лжете, капитан?
      — Я не понял, ваше высокопреосвященство, о чем я лгу?
      — Ну, что касается силы ветра и его направления в это время, вы не солгали. Опасно. Это легко проверить, опросив других моряков. А что касается вашего курса, времени и места прибытия, а так же дальнейших событий, это — несомненная ложь.
      — Простите, ваше высокопреосвященство, но ваше утверждение бездоказательно.
      — Вы так считаете? Подойдите сюда.
      Быстрыми движениями пера я набросал на листке бумаги приблизительную схему Атлантического океана.
      — Итак, капитан, ложь первая. Следуя этим курсом и при таком ветре, вы за три недели никак не могли достигнуть этих берегов, — я указал на побережье Южноамериканского континента.
      — А откуда вы, ваше высокопреосвященство, знаете: каково расстояние до этих берегов, и находятся ли они там?
      — Я удивляюсь, почему вы этого не знаете. Ещё год назад Бартоломео де Понсо водрузил на этих берегах Португальский флаг. Кстати, он не обнаружил там зеленокожих дикарей с крокодильими головами. Это — ваша вторая ложь. Хотя, нет, третья. Вторая касалась вашего курса. Доказать, или сами признаетесь? Молчите? Тогда я скажу. При таком ветре достичь указанных вами берегов в указанное вами время невозможно. Зато вполне можно дойти до Антильского архипелага. Что скажете?
      Леонардо де Сото молчал, угрюмо глядя на меня. Он понял, что проиграл. Сухопутная крыса, кардинал, который ничего не должен был смыслить ни в мореходстве, ни в картографии, разоблачил его. Теперь последует кара, жестокая и неотвратимая. Но по-прежнему в глазах капитана я не видел ни страха, ни раскаяния.
      — Я предлагаю вам, капитан, рассказать мне всё как было на самом деле, не приплетая сюда ни зеленокожих дикарей, ни святого Николая. Вижу, что вы не можете решиться. Тогда я изложу то, что произошло, в общих чертах; а вы поправите, если я ошибусь, и дополните, если сочтёте нужным. Итак. В указанное время вы привели свой корабль не к южному континенту Нового Света, а к Антильскому архипелагу. Там ваш корабль захватили пираты. Вы не сдались и приняли бой, потеряв при этом трёх человек. Пираты назначили выкуп по пятьсот золотых дукатов за каждого члена вашей команды и отпустили вас собрать нужную сумму. Возможно, что они даже помогли вам добраться до Европы. В пути вы и сочинили сказку про дикарей и святого Николая. В самом деле, кто пожертвует такую сумму на выкуп простых моряков? А вот если деньги собираются по требованию самого святого Николая! Кстати, из вашего дела я так и не уяснил: зачем святому Николаю потребовалось золото? Как вы это хотели объяснить?
      — Я говорил, ваше высокопреосвященство, что золото нужно для обращения дикарей в христианство, — сказал де Сото.
      — Хм? В протоколах этого нет. Хотя, ничего странного. Это объяснение настолько нелепо, что следователь даже не стал его записывать, чтобы не осложнить ваше положение ещё больше. Я правильно изложил дело, капитан?
      Де Сото тяжело вздохнул и с видом человека, бросающегося в холодную воду, сказал:
      — В целом, верно, ваше высокопреосвященство. Непонятно только, как вы обо всём этом догадались. Мне осталось уточнить только одну деталь. Мы попали в засаду, и против нас вышло сразу четыре пиратских корабля. Когда они начали крушить нас из пушек, сразу с трёх сторон, я решил сохранить своим людям жизнь и приказал спустить флаг. Но троих я всё же потерял. Кстати, ваше высокопреосвященство, а как вы догадались, что погибло именно трое?
      — По сумме выкупа, разделив её на пятьсот.
      — Как всё просто, — покачал головой де Сото.
      — Конечно, просто, — подтвердил я, — Вся ваша история, капитан, шита белыми нитками. И это понятно. Вам более пристало водить корабли и воевать, чем заниматься интригами. Будь следователи этого замка чуть-чуть посообразительней и разбирайся они хоть немного в простой арифметике, они бы на листе бумаги разоблачили ваш вымысел, а не приставали бы к вам с дыбой, испанскими сапогами и прочими недостойными моряка предметами. Но всё это — дела прошлые. Что вы намерены предпринять теперь, капитан?
      Де Сото снова покачал головой и задумался. Я не торопил капитана. После того, как я разоблачил его, у него пропала надежда раздобыть деньги для выкупа своей команды. В самом деле, кто даст хоть ломаный грош для того, чтобы выкупить из пиратского плена моряков без роду и племени? Капитан поднял голову и спокойно спросил:
      — Ваше высокопреосвященство, что, по вашему мнению, меня теперь ждёт?
      — Ну, костёр вам теперь, если вы подтвердите свой отказ от версии встречи со святым Николаем, не грозит. Обвинение в кощунстве отпадает. Остаётся попытка обмана. А это уже дело светских властей. Скорее всего, вам присудят от трёх до пяти лет тюрьмы.
      — В таком случае, я предпочитаю костёр, — мрачно сказал де Сото.
      — Это почему же? — удивился я.
      — Сейчас моя команда находится на Гваделупе, работает у плантатора, связанного с пиратами. И за них требуют по пятьсот дукатов. Когда я выйду из тюрьмы, их уже распродадут другим хозяевам. И выкуп будет стоить дороже, да и поиски их по всему архипелагу потребуют слишком много средств и времени. Нет, ваше высокопреосвященство, я не буду подтверждать отречение.
      — На что вы надеялись, капитан? Неужели вы всерьёз полагали, что вам поверят и выложат кругленькую сумму? Да из вас, в конце концов, всё равно вырвали бы признание.
      — Пока это не удавалось, хотя скучать мне не давали. Выдержу и дальше.
      — Выдержите!? Капитан, нет таких людей, которые могут выдержать весь этот арсенал, — я широким жестом показал на «витрину», — Особенно, когда начинают работать истинные мастера этого дела. А такие, смею вас заверить, здесь есть. Возможны только два исхода. Или полное признание, и даже, сверх того, самооговор, или смерть под пытками. Глядя на вас, я полагаю, что вас ждёт второе.
      — Пусть так. Зато я, ваше высокопреосвященство, умру с чистой совестью, и никто не сможет сказать, что Леонардо де Сото бросил свою команду в рабстве.
      Да, такой действительно умрёт с чистой совестью. Это не Антонио д'Алонсо, пся крев! Честь свою он ставит выше жизни. Я ещё раз внимательно посмотрел на де Сото долгим изучающим взглядом. Кажется, именно такой человек мне и нужен. Вернее, не мне, а кардиналу Марчелло.
      — Сколько времени, капитан, будут ещё держать ваших товарищей на Гваделупе?
      — До конца года.
      — Да, ещё один вопрос. Как получилось, что вас отпустили за выкупом? Насколько мне известно, это не в обычае у пиратов.
      — Капитан одного из кораблей, Гильом Вожирар, мой старый знакомый. Три года назад, когда он ещё не был пиратом, я спас его от верной смерти.
      — И последний вопрос. Эти пираты плавали под чьим-либо флагом, то есть, занимались каперством, или действовали самостоятельно?
      — Самостоятельно.
      Я достал из личной папки кардинала Марчелло два листа и ещё раз перечитал их. Всё было в порядке. Положив листы на стол, я обратился к де Сото:
      — Капитан, я могу помочь вам спасти свою команду.
      Де Сото вздрогнул и, не веря своим ушам, уставился на меня. Кардинал Марчелло изволит шутить и играет с узником как кошка с мышью? Вполне возможно.
      — Каким образом, ваше высокопреосвященство? — недоверчиво спросил он.
      — Могу помочь, — повторил я, — Но только в том случае, если вы выполните то, что я сейчас скажу. Слушайте внимательно, капитан, и не перебивайте. Все вопросы, буде они у вас возникнут, — на потом. Итак. Сейчас вы напишете отречение, где откажетесь от встреч с дикарями и со святым Николаем. Завтра в соборе вы принесёте публичное покаяние… Я сказал: не перебивайте! После покаяния, по закону, вы подлежите заключению в тюрьму для искупления грехов своих. Но я, кардинал Марчелло, налагаю на вас другую епитимью. Послезавтра вы отправитесь в Неаполь и по этому листу, куда я впишу ваше имя, получите у банкира Его Святейшества обозначенную здесь сумму. Это тридцать тысяч дукатов. Второй лист, куда я так же впишу ваше имя, вы предъявите адмиралу неаполитанского порта. Адмирал передаст вам четыре только что построенных корабля. На эти деньги вы оснастите их по своему усмотрению и наберёте команды. С этими кораблями вы направитесь к Антильскому архипелагу. Полагаю, вы знаете его достаточно хорошо, чтобы выбрать место для засады и оставить там три корабля. С четвёртым кораблём вы явитесь на Гваделупу и вручите пиратам треть или половину, по вашему усмотрению, требуемой ими суммы. При этом вы оговорите, что остальные деньги вы отдадите, если ваших людей доставят в указанное вами место. Пираты — народ жадный, и, чтобы не потерять остальные деньги, они согласятся на ваши условия. Там, под дулами пушек четырёх кораблей, вы заставите их сложить оружие. После этого вы предложите желающим вступить в каперскую эскадру и плавать под флагом Священной Римской Империи, под командой адмирала де Сото. С теми, кто откажется, поступите, как пожелаете. Кажется, всё. Да, чуть не забыл! Надо оговорить долю добычи, которую вы будете отдавать в казну. Обычно каперы отдают пятую часть. Достаточно, если вы будете отдавать пятнадцать процентов. Но вам вменяется в обязанность конвоировать имперские караваны в опасных водах Атлантики. Ну, как? Вы согласны с моими условиями?
      Де Сото долго молчал. В его голове явно не укладывались те перемены в его положении и те перспективы, которые я ему нарисовал. Наконец, он спросил тихо, почти шепотом:
      — Ваше высокопреосвященство изволит смеяться над несчастным моряком?
      — Капитан! Вы слышали когда-нибудь, чтобы кардинал Марчелло изволил шутить, особенно, когда речь идёт о таких крупных суммах? — я указал на банковский лист, — Нет, капитан. Не более месяца назад я имел беседу с Его Святейшеством и герцогом Урсино, адмиралом флота Империи. Речь шла о том, что Франция, Англия, Испания, Голландия, Швеция и Россия имеют свои каперские эскадры, от которых сильно страдают наши торговые караваны. Пора, говорили мы, позаботиться об охране своих кораблей и самим собирать дань с чужих. Было решено создать каперскую эскадру Священной Римской Империи. Дело оставалось только затем, чтобы найти командира эскадры. Это было поручено мне, кардиналу Марчелло. И вот, я нашёл вас. Ещё раз спрашиваю: принимаете вы моё предложение?
      — Ваше высокопреосвященство! Меня одолевают сомнения. Как вы можете доверить такую сумму и четыре корабля узнику инквизиции, уличенному вами во лжи? А что если я обману ваше доверие?
      — Нет, — покачал я головой, — Нет, капитан, вы не сможете этого сделать. Если вы решились на муки и на смерть, чтобы оправдать доверие ваших товарищей в, прямо скажем, сомнительном, даже безнадёжном, деле, то вы никогда не подведёте того, кто доверил вам так крупно и серьёзно. Или я не прав? Я спрашиваю последний раз: вы согласны?
      — Согласен! — выдохнул де Сото и тут же поспешно добавил, — Ваше высокопреосвященство.
      — В таком случае, адмирал, — я протянул де Сото чистый лист бумаги, — пишите отречение.
      — Простите, ваше высокопреосвященство, но я не могу этого сделать.
      Де Сото протянул ко мне руки обожженные огнём. Кожа с кистей местами слезла и обнажила страшные язвы. Да, такими руками много не напишешь, пся крев!
      — Понятно. Вам не так давно примеряли перчатки великомученицы Лукреции. Но подписать-то вы сможете? — я обратился к Лючиано, — Сын мой, напиши для адмирала де Сото формальное отречение. Полагаю, адмирал, что вам самому в ближайшие месяцы, пока всё это не заживёт, не придётся работать со снастями корабля и стоять за штурвалом. А командовать эскадрой это не помешает. Вольный морской воздух быстро вылечит вас.
      — Не знаю, как я смогу отблагодарить ваше высокопреосвященство, — качал головой де Сото.
      — Не меня благодарите, сын мой, а Бога! — ответил я торжественным голосом и с самой постной, на какую только был способен, миной.
      Де Сото усмехнулся. С трудом захватив изуродованными пальцами перо, он с ещё большим трудом поставил свою подпись на отречении.
      — Вот и всё! — сказал я, — Благословляю вас, сын мой. Возьмите, адмирал, эти листы, я уже вписал туда ваше имя. Отправляйтесь в свою камеру и хорошенько отдохните. Завтра утром вы принесёте формальное покаяние и можете отправляться в Неаполь. Вот ещё что! Выглядите вы ужасно, а денег у вас, как я понимаю, нет. Возьмите, и не надо меня благодарить. Расценивайте это как милостыню, поданную узнику.
      Я достал из кошелька десяток золотых монет и протянул их де Сото. Капитан опустился на колено и поцеловал мне руку. Я ещё раз благословил его, и вызванный стражник увёл будущего адмирала в его камеру.
      — Ну, вот мы и закончили работу, сын мой. Дай мне посмотреть протоколы.
      Еще раз просмотрев переданные мне Лючиано протоколы, я убедился, что мальчик верно понял мои сигналы и записал только то, что я считал нужным.
      — Ты — молодец, сын мой, — похвалил я его, — Ты правильно меня понял и хорошо справился с работой. Мне остаётся только вознаградить тебя.
      Я полез в кошелёк, но Лючиано вдруг опустился на колени и обратился ко мне с просьбой:
      — Ваше высокопреосвященство! Если вы хотите наградить меня, то выслушайте мою просьбу. Это не будет стоить вам и самой мелкой монеты.
      — Говори, сын мой, — разрешил я.
      — Ваше высокопреосвященство! Через семь месяцев кончается срок моего послушания, и я буду принят в братство святого Себастьяна. Но, ваше высокопреосвященство, я не готов стать монахом, а тем более — инквизитором. У меня нет ни достаточной твёрдости в вере, ни… — он запнулся.
      — Я понял тебя, сын мой. Ты хотел сказать: ни жестокости в сердце, но побоялся. Ведь я тоже инквизитор. Но ты прав. Не каждому дано стать монахом, а из тысячи монахов только один может стать инквизитором. Но как ты попал в братство святого Себастьяна?
      — Мой отец задолжал епископу Кастро крупную сумму и не смог отдать её в срок. Три моих брата погибли на войне, я — единственный наследник нашего рода… Епископ договорился с моим отцом, что он простит ему долг, если отец передаст меня на послушание в орден святого Себастьяна. Таким образом, после смерти моего отца наши родовые земли отойдут ордену.
      — Вот как! Святой отец ловко умеет обделывать свои дела! Но чем ты будешь заниматься, если не принесёшь монашеский обет? На что ты пригоден в этой жизни?
      — Ваше высокопреосвященство! Я хотел бы стать военным. Лучше всего моряком, как Леонардо де Сото, которого вы только что допрашивали.
      — Морская служба, сын мой, очень тяжела и требует немалых знаний.
      — Меня это не страшит, ваше высокопреосвященство! Я пойду на любой военный корабль и начну службу юнгой. Если Богу будет угодно, я дослужусь до капитана.
      — Юнгой, говоришь? Хм! Пожалуй, я смогу тебе в этом помочь. Ты знаешь, где сидит де Сото? Отведи меня к нему в камеру.
      Мы спустились во двор и прошли в одну из западных башен замка. Стражник, дежуривший у входа в башню, поднялся с нами и открыл камеру.
      Свет, проникающий через узкое окно-бойницу, освещал мрачное помещение. Камера была высокая, около пяти метров, и узкая, как мышеловка. Стены сложены из грубо отесанных серых камней. Справа из стены выступало каменное ложе с соломенным тюфяком и грубошерстным одеялом. Слева, ближе к окну, каменное возвышение в виде стола. Рядом — колченогий табурет. У дверей — параша. На «столе» — глиняный кувшин с водой.
      Капитан де Сото лежал на каменной лежанке. При нашем появлении он встал и почтительно поклонился. Я кивком головы ответил на поклон и сказал:
      — Адмирал. В Неаполе вам придётся набирать команды на четыре корабля. Позвольте мне оказать вам в этом деле посильную помощь. Вот Лючиано дель Фасо, рекомендую его юнгой.
      — Ваше высокопреосвященство приставляет ко мне соглядатая? — нахмурился де Сото.
      — Помилуйте, адмирал! Как он будет сноситься со мной, если вы уйдёте в плавание к Антильскому архипелагу? Просто, этот юноша не желает становиться инквизитором, а хочет стать моряком, а в будущем, как и вы, капитаном. Прошу вас оказать ему своё покровительство. Тем более что мальчик грамотен и сумеет быть вам полезным при оснащении кораблей и наборе команд.
      — Я согласен, ваше высокопреосвященство, — ответил де Сото.
      — Вот и хорошо. Лючиано поедет в Неаполь вместе с вами. Надеюсь, вы подружитесь.
      — Я тоже надеюсь на это, ваше высокопреосвященство.
      Мы оставили де Сото и вышли во двор. При дневном свете я ещё раз осмотрел Лючиано.
      — Всё-таки, сын мой, твоя просьба предусматривает некоторые траты с моей стороны. Но я думаю, что это будет полезным помещением капитала, — я протянул Лючиано несколько золотых монет, — Тебе надо купить шпагу, ведь ты будешь военным. Да, а ты умеешь обращаться с ней?
      — До того как попасть сюда, ваше высокопреосвященство, я воспитывался, как и все дворянские дети, и, естественно, учился и фехтованию.
      — Но я не думаю, что ты достиг в этом деле совершенства. Ничего, адмирал де Сото научит тебя всему. Кроме того, тебе нужно купить светское платье. Вряд ли будет уместно появиться на палубе военного корабля в одеянии послушника ордена святого Себастьяна. Хотя, должен сказать, что этот костюм тебе весьма идёт.
      Лючиано смутился, а я засмеялся и похлопал его по плечу.
      — Пойдём, сын мой, нам надо ещё встретиться с его преподобием епископом Кастро.
      — Мне тоже? — испуганно спросил Лючиано.
      — К епископу сейчас пойду я, а ты сделаешь следующее. Возьми двух стражников с комплектом цепей и приведи их к кабинету епископа. Там ждите, когда я вас позову.
      Кастро был на месте и, как я и ожидал, заметно нервничал.
      — Ну, что, ваше преподобие, арестованные уже доставлены? — спросил я его.
      — Нет ещё, ваше высокопреосвященство. А как у вас дела?
      — Прекрасно! Трое отрекаются, а Маргарита Кастро оказалась, как я и предполагал, просто помешанной. Никто ей ничего не внушал. Она страшно боялась гнева своего отца и сочинила всю эту историю с непорочным зачатием от Святого Духа, а потом и сама в неё поверила. Я распорядился отправить её в Мантую, в обитель урсулинок. А в чем задержка с арестами?
      — Там производят обыски. Неужели все трое отреклись?
      — Вот протоколы допросов, можете почитать. А что они там так долго ищут?
      Кастро пожал плечами и начал просматривать протоколы. Я заметил, что он делает это рассеянно, пытаясь за этим занятием скрыть своё беспокойство и растерянность. Я уселся в кресле и задумчиво пробормотал:
      — Интересно, что они там так долго ищут? А! Догадываюсь! Мне кажется, что у астролога Мальгони они ищут вот этот документ.
      Я открыл папку и положил на стол расписку епископа Кастро в получении от астролога Мальгони пятисот дукатов. Кастро побледнел.
      — А у «Учеников Люцифера» они, наверное, ищут это…
      Из папки появился Устав секты, подписанный тринадцатью учредителями, в том числе и Кастро. Бледность епископа приобрела зеленоватый оттенок.
      — Ну, а если кроме указанных лиц вы послали своих людей ещё и к братьям Бананитто, то сейчас они совершенно напрасно трясут их архивы. Ведь они ищут то, чего там уже нет. Вот это письмо, не так ли?
      Я вынул из папки письмо Кастро к двум братьям-алхимикам. В этом письме Кастро назначал им цену за три книги по черной магии и упрекал их за то, что яд, изготовленный ими, слишком слаб. «Он и кошку-то на тот свет не отправит, не то, что кардинала. Тот от него только почихает». Зубы епископа начали дробно постукивать, а руки судорожно сгребали и мяли разложенные на столе листы бумаги и пергамента.
      — Оставьте документы в покое, ваше бывшее преподобие, — сказал я и раскрыл папку, — Здесь, смею вас заверить, хватит доказательств на добрый десяток обвинительных актов. И все они приведут вас на костёр. Вы, Кастро, поступили очень неосмотрительно. Не следовало оставлять повсюду письменные свидетельства своих преступлений, даже если вы и Верховный Инквизитор округи.
      Я подошел к двери, открыл её и сделал знак рукой. В кабинет вошли стражники и Лючиано.
      — Взять! — коротко приказал я, указывая на Кастро.
      Стражники быстро надели бывшему епископу цепи на руки и на ноги и сноровисто, со знанием дела, заклепали их.
      — Сын мой, — спросил я Лючиано, — Маргариту Кастро уже отправили в Мантую?
      — Да, ваше высокопреосвященство.
      — Тогда отведите этого преступника в её камеру.
      Стражники вышли вместе с Кастро, а Лючиано протянул мне лист бумаги.
      — Ваше высокопреосвященство, это — отречение Франческо дель Роко. Его только что передали мне.
      — Превосходно! Тогда, на сегодня — всё. Сын мой, распорядись, чтобы мне принесли ужин, и сам за всем проследи. Ты понял?
      Лючиано поклонился и вышел. Я уселся за столик возле очага, снял кардинальскую шапку и потёр виски. Тяжелый денёк выдался, пся крев! Гораздо легче действовать руками, чем головой и языком. Я осторожно облизал губы дёсны и нёбо. Нет, вроде бы мозолей не набил. Дело сделано и можно было бы оставить эту Фазу. Но я решил задержаться здесь ещё на два-три дня. Надо, чтобы то, что я здесь сделал, стало необратимым.
      Надо, чтобы Маргарита доехала до Мантуи, Франческо дель Роко должен с моим предписанием добраться до Флоренции и обосноваться в обители братьев-филиппинцев. Кстати, надо будет прямо сейчас написать это предписание. А капитан Леонардо де Сото должен вместе с Лючиано прибыть в Неаполь, получить деньги и корабли. Не дай Время, кардиналу Марчелло без меня попадёт шлея под хвост или взбредёт вздорная мысль в голову. Хотя, насколько я смог постичь его Матрицу, кардинал Марчелло — человек далеко не глупый и по-своему порядочный. Все свои козни и ядовитые дарования он пускал в ход только против высших или равных себе и только в политических целях и в целях обогащения. А чем он может поживиться с этих несчастных узников?
      Что же касается политики, то сегодня, пока я действовал в его образе, где-то на периферии его не до конца подавленной Матрицы копошились мыслишки, которые я отлично слышал, и от которых мне становилось не по себе. В Матрице этой настойчиво зудела мысль, что папа Константин XI что-то слишком уж засиделся на Святом Престоле. Не пора ли его заменить, кардиналом Марчелло, например. Одновременно в его Матрице разрабатывались такие изощрённые способы устранения папы, что я только диву давался. Раза два всплывали мысли о том, что если покушение на папу не удастся, то не плохо бы кардиналу Марчелло стать Генеральным Инквизитором или адмиралом флота Империи. Проблема только в том, как сделать эти должности вакантными. И тут на сцену снова выходили такие фантастические проекты, что мастера детективного жанра просто взвыли бы от зависти. Что делать? Кардинал Марчелло был полноценным сыном своего Времени. А Время было… O tempora, o mores!
      Вот об этих временах и об этих нравах памятуя, я и пришел к выводу, что необходимо мне задержаться здесь ещё на несколько дней, дабы подольше подержать кардинала Марчелло под контролем. Придётся ещё повкушать прелестей средневековья, пся крев!

      Стыдно признаваться в неудачах. Особенно, если неудача постигает тебя там, куда ты так стремилась, а твои друзья тебя от этого отговаривали. В этом стыдно признаваться даже самой себе. Но, по крайней мере, самой-то себе я должна найти решимости сказать, что как хроноагент я не состоялась. Ну, не получилась из меня, как выразился Микеле, супергёл. И боюсь, как бы я ни старалась, никогда не получится. Чего-то во мне не хватает.
      Да, я прошла полный курс обучения. Я успешно сдала все экзамены по теоретическим дисциплинам, сдала их почти играючи. С технической и физической подготовкой было гораздо сложнее. Если бы не ребята, я никогда не справилась бы с этой частью курса. Но, кряхтя и сопя, я сдала и эти зачеты и экзамены. С большим трудом, и только с третьего захода, я сумела пройти курс морально-психологической подготовки. И, наконец, получила квалификацию хроноагента третьего класса. И что? Кому, в Схлопку, такой хроноагент нужен?
      Хроноагент с заячьим сердцем! Хроноагент, который за двое суток до выхода на задание начинает трястись как осиновый листок. И не потому, что это задание сложное и рискованное; а просто потому, что там ему придётся действовать в непривычной обстановке. Потому, что там может произойти что-то непредвиденное, а рядом не будет никого, кто бы подсказал: как надо поступить. Здесь, в Монастыре, я в уме, как орешки, щелкала темпоральные уравнения любой сложности. Как-никак, я — потомственный Аналитик в пятом поколении. А там я была, словно парализованная, и опасалась совершать даже заранее рассчитанные действия; вдруг произошли какие-то изменения, о которых мне ничего неизвестно, и мой шаг приведёт к непоправимым последствиям. А уж если действительно происходило что-то нештатное… Здесь талантливый Аналитик Катрин Моро теряла свои способности и не могла составить самого элементарного уравнения.
      Да даже, если ничего особенного и не происходило, после каждого задания Магистр с Андреем по два дня отпаивали меня водкой, коньяком и стимуляторами, приводя мои нервы в относительный порядок. Время моё! Если бы эти задания хоть отдалённо напоминали те, что выполняли ребята! У нас в Секторе бытовала шутка, описывающая тип заданий, которые я выполняла. «Сорвать цветочек, понюхать, замечтаться и опоздать на трамвай». Но даже после такого рода заданий я чувствовала себя далеко не лучшим образом.
      А что было бы со мной, если бы мне, как и ребятам, пришлось участвовать в боевых действиях или вообще работать в каких-либо экстремальных условиях? Да даже если бы на улице произошла непредвиденная стычка с самыми обыкновенными хулиганами, задание оказалось бы сорванным. Я, вместо того, чтобы «успокоить» их быстрыми и лёгкими движениями (а ведь это я умею), просто убежала бы. Я научилась владеть всеми видами оружия и владею неплохо, с точки зрения хроноагента. Я виртуозно фехтовала и стреляла, могла из любого положения поразить подброшенный спичечный коробок. Но если бы в Реальной Фазе мне пришлось взять оружие в руки, оно наверняка оказалось бы бесполезным. Я научилась владеть всеми видами боевой техники. Но я не могла представить себя в кабине истребителя, ведущего бой, или в танке, прорывающем оборону. Андрюша как-то сказал, что он тоже этого представить не может.
      Мне не приходилось работать ни в рабовладельческих обществах, ни в средневековье. Я там просто не смогла бы существовать, не только что-то делать. Все наслоения на мою Матрицу, наложенные в ходе МПП, там слетели бы, как шелуха с варёной картошки. Магистр никогда не утверждал мне заданий, если где-то в радиусе менее двухсот километров должны были рваться бомбы и литься кровь. Он знал меня лучше, чем я сама. Помню, когда я только получила квалификацию хроноагента, я самонадеянно спланировала себе операцию, где мне нужно было всего только открыть сейф известным мне кодом, взять дискету с информацией и размагнитить её. Всё было бы просто, если бы не одно обстоятельство. Мне пришлось бы более шести часов находиться в «шкуре» офицера спецподразделения, осуществляющего охрану огромного лагеря смерти, по сравнению с которым Освенцим и Бухенвальд, — обычные КПЗ. Магистр внимательно изучил план операции, похвалил меня за тщательную проработку деталей и… тактично и деликатно отстранил меня от её исполнения. И правильно сделал. Когда я смотрела, как Ружена Павловская, действующая в образе этого офицера, спокойно шла через детскую зону лагеря и при этом мило смеялась над шуточками идущего рядом с ней надзирателя, до меня дошло, что Магистр не случайно «загрузил» меня другой, «срочной» работой.
      Однажды я распсиховалась во время операции и, тем самым, чуть не сорвала её. Я должна была сыграть роль «цветка», понюхав который, человек замечтался бы и опоздал на трамвай. Этим человеком был талантливый изобретатель. Он шел на встречу со своим будущим спонсором. Изобретение сулило немалые выгоды, и спонсор согласился инвестировать создание проблемной лаборатории. И в этой-то лаборатории, под руководством этого изобретателя, через два года были бы произведены такие исследования, которые должны были вызвать в этой Фазе генетическую катастрофу.
      Были разные предложения, вплоть до физического устранения или самого изобретателя или его потенциального спонсора. Но я предложила самый безобидный вариант: сорвать встречу. Смоделировав будущее после срыва встречи, я убедилась, что ни в каком другом случае подходящих условий для таких опасных исследований у изобретателя не будет. Для того чтобы сорвать встречу, я предложила ещё более безобидную ситуацию. Внимательно проследив путь изобретателя, его звали Николасом Холстоном, от его дома до офиса спонсора, я нашла то, что искала.
      В одном вагоне метро вместе с Холстоном ехала весьма очаровательная и очень привлекательная, по стандартам той Фазы, юная особа. Я решила, что она с успехом сможет исполнить роль «цветка». А когда я обследовала свою будущую «клиентку» повнимательней, я просто пришла в восторг. Лучшего варианта придумать было просто невозможно. Виржиния Леви была студенткой того самого университета и того самого факультета, который четыре года назад закончил Холстон. И что самое главное; отец Виржинии был владельцем компании, работающей как раз в той области, в которой Холстон сделал своё изобретение. Таким образом, мы убивали сразу двух зайцев: спасали эту Фазу от грядущей генетической катастрофы и внедряли весьма полезное изобретение.
      Войдя в вагон, где ехал Николас Холстон, я не стала стоять у дверей, а прошла в середину салона, слегка задев при этом задумавшегося Николаса. Он меня заметил, а этого-то я и добивалась. Пока мы ехали, я несколько раз ловила на себе его восхищенные взгляды. «Порядок! — подумала я, — Рыбка клюнула!» Я проехала свою остановку, и мы вышли вместе. Я пропустила Николаса вперёд, замешкавшись на выходе, а потом, звонко постукивая каблучками, устремилась вдогонку. Николас дважды, через плечо, оглядывался на стук моих каблучков. Ох, как они стучали! И как стучало его сердце! Вот эти-то каблучки и сыграли в операции главную роль.
      Обгоняя Холстона на самом верху лестницы, я отработанным движением ударила каблучком по ребру ступеньки и сбила заранее ослабленную металлическую набойку. Ступив на верхнюю площадку, я потеряла равновесие, ойкнула и полетела бы вниз по лестнице, если бы Холстон не подхватил меня. Он помог мне дохромать до ближайшей скамейки. Там я сняла красную с бронзой туфельку и удрученно уставилась на двенадцатисантиметровую шпильку. «Что же мне делать?» — жалобно пролепетала я. На чудные глазки Виржинии навернулись слёзы, нижняя губка обиженно выпятилась. Этого было достаточно.
      — Один момент, леди! — воскликнул Холстон.
      Он бросился назад на лестницу и не без труда, расталкивая ругающихся людей, нашёл злополучную набойку. Я знала, что в его кейсе всегда хранилась небольшая походная мастерская: молоточек, напильники, пассатижи, отвёртки и другой некрупный инструмент. Через пятнадцать минут набойка была водворена на место, а предательский штырь, с которого она сорвалась, был надёжно расклёпан. Я прикинула: вместе с поисками набойки времени прошло уже столько, что Николас с гарантией опоздал на встречу со своим спонсором. Но он ещё мог успеть, если бы сию секунду опомнился и поймал такси. Я лишила его этого шанса и, мило улыбнувшись, пролепетала какую-то банальность про рыцарей, которые никогда не бросают дам в беде. Холстон буквально сомлел от восторга и начал бормотать ещё большие банальности про то, что он, якобы, не мог допустить, чтобы такие великолепные ножки и т.д.
      Я скромно опустила глазки и покачала действительно великолепной ножкой Виржинии Леви. Холстон пожирал меня восхищенным взглядом. Чтобы довести дело до конца, я пригласила его в летнее кафе на чашечку кофе.
      — Это всё, чем я могу в настоящий момент вас отблагодарить.
      За кофе мы стали друг для друга Джини и Ником и выяснили, что мы — коллеги. Холстон не остался в долгу и заказал по рюмке коньяку. Пока выполнялся заказ, он начал рассказывать о своём изобретении. Я внимательно слушала, а Холстон, рассказывая, не спускал с меня восторженных глаз. И было от чего восторгаться. Даже я находила, что Джини — очаровательная девушка. А уж как её находили мужчины…
      Принесли коньяк, я взяла свою рюмку и, продолжая слушать Холстона, рассеянно покрутила тоненькую ножку между пальцами. Оживлённая речь Холстона оборвалась на полуслове, и в его глазах восторг быстро сменился недоумением, испугом и, наконец, отвращением. Великое Время! Таким жестом в этой Фазе проститутки, сидя за столиком в ресторане, показывают, что они не прочь заполучить клиента! Я запаниковала. Как я могла забыться и допустить такую оплошность!? Ещё мгновение, и я бы вскочила и убежала, оставив Холстона гадать в недоумении: с кем же он всё-таки встретился. Но в этот момент в голове у меня прозвучал голос Андрея:
      — Спокойно, Катя! Грани на стекле! Гранёная рюмка!
      — Смотри, Ник, — пробормотала я, запинаясь и с дрожью в голосе, — Ты только что говорил, эффект проявляется на границе раздела сред. Погляди, как интересно на этих гранях играет луч, проходящий через коньяк.
      Будь Холстон повнимательнее, он бы вспомнил, что об этом проявлении эффекта он мне сказать ещё не успел. Это был мой второй прокол, вызванный паническим состоянием. Но, слава Времени, Холстон ничего не заметил. Он просто взял свою рюмку и тоже стал вертеть её, наблюдая, как играет луч света на гранях стекла.
      Я с трудом дотянула операцию до конца, следя за каждым своим словом, движением и жестом. Но, слава Времени, Холстон начисто забыл дурацкий эпизод с рюмкой. Он, наверное, только недоумевал: почему Джинни вдруг стала такой замкнутой и немногословной? А может быть, мне это только показалось.
      При разборке операции Магистр всыпал Нэнси по первое число за низкое качество совмещения Матриц.
      — Такие элементы ни в коем случае нельзя подавлять! Они должны оставаться у объекта внедрения на уровне подсознания. Особенно, когда объект — молодая женщина, как в данном случае.
      Обо всех моих дальнейших проколах и о том, как я отвратительно владела собой после ошибки с рюмкой, не было сказано ни слова. Меня просто пощадили. А зря! Причем тут Нэнси? Она — отличнейший психофизиолог, и всегда готовит совмещение Матриц на самом высоком уровне. Но Нэнси спокойно восприняла критику в свой адрес и только кивнула: «Учту, мол».
      Когда мы ушли от Магистра, Андрей сказал мне:
      — Не расстраивайся, Катя, такое может случиться с каждым.
      — С каждым? — возразила я, — Почему-то ни с тобой, ни с другими хроноагентами таких нелепостей не случается.
      — Ну, я всё-таки экстра. А что до проколов, то в нашей работе, ты сама это знаешь, они бывают и похуже. По сравнению с ними, твоя рюмка — лёгкий чих в неурочное время.
      — А как ты вовремя сориентировался и подсказал мне выход! Огромное спасибо, я уже готова была вскочить и убежать.
      — Не стоит благодарности, — отмахнулся Андрей, — Я же сидел за монитором в спокойной обстановке и болел за тебя. Хорошо бы всегда такой вот простой подсказкой можно было исправить положение.
      Андрей помрачнел. Я хорошо поняла, что он имел в виду, и тоже замолчала. Увы, непоправимое уже не переиграешь.
      Но нельзя было всё время замыкаться на минувшем. Надо было работать и целиком отдаваться дню сегодняшнему и дням завтрашним и послезавтрашним. Наша работа забирала человека целиком, без остатка. Но как я могла отдаваться этой работе с таким настроем?
      Я вспомнила, как я приняла решение стать хроноагентом. Это произошло после того, как я сошлась с Андрюшей, а через него, с его друзьями. Это были люди совсем иного склада, чем те, с которыми я общалась ранее. Потом я перешла работать в их Сектор, Сектор Внедрения и Воздействия, и возглавила там Аналитический Отдел. Я узнала хроноагентов ещё ближе, я прониклась их интересами, стала жить их жизнью, изнутри познала их тяжелую и опасную работу. Я делала всё, что могла, чтобы облегчить им её. Ребята при мне готовились к операциям, обсуждали их детали; прикидывали, какие могут возникнуть осложнения и изыскивали пути их преодоления. При этом они советовались со мной. Я, конечно, помогала им. Но я прекрасно понимала и хорошо видела, что все мои рекомендации и советы принимаются ими к сведению, не более. Потому, что там, в Реальных Фазах, работать буду не я, а они. И, вполне возможно, что мои рекомендации будут ими использованы с точностью до наоборот. Именно так и было, когда потребовалось вытащить из смертельного пикирования потерявший управление опытный самолёт, чтобы он не упал на химический завод и не вызвал в этой Фазе экологическую катастрофу. Я тогда ясно видела, что мои расчеты, моя безопасная «кривая выхода» никак их не устраивает, и что они намерены откорректировать мои рекомендации по-своему. Я возмущалась, протестовала, доказывала. Но Магистр охладил мой пыл. «Они — лётчики, и они знают, на что идут. Это — профессионалы, не следует столь тщательно опекать их». Тогда я восприняла это просто как громкие слова. Мы, мол, хроноагенты, и не тебе, девочка, учить нас, как надо работать.
      А потом я, онемев от страха, наблюдала, как сверхскоростная машина, вопреки всем расчетам, вопреки здравому смыслу, превысив все допустимые пределы прочности и опрокинув все мыслимые представления о безопасности, выходила из пике буквально в нескольких метрах от земли. Тогда я поняла, что это не просто слова. Это — их образ жизни.
      Вот тогда-то у меня и зародилась мысль, стать самой хроноагентом, стать такой же, как и они, стать равной с ними. Правда, я долго руководствовалась советом Шекспира. «Держи подальше мысль от языка, а необдуманную мысль — от действий». Когда я смотрела, как Андрюше приходилось сходиться один на один с агентами ЧВП, такими же искусными и хорошо подготовленными, у меня холодело везде, где только могло. Я-то прекрасно знала, чем всё это может кончиться. А Андрюша вступал в противоборство без малейших колебаний. А ведь он, оказывается, тоже знал о последствиях поражения. Он сам как-то признался мне в этом. Хотя, видит Время, я старалась, как можно дольше держать это в тайне от него.
      Я задавала себе вопрос: «А я так смогу?» И не находила на него ответа. Ответ пришел сам собой, когда мы с Магистром, цепенея от ужаса и обливаясь холодным потом, наблюдали, как ребята закрывали межфазовый переход, разрушая неведомым оружием пространственно-временной континуум. Когда всё кончилось, Магистр налил себе полстакана водки, выпил её залпом, как воду, и только потом прохрипел: «Знаешь, Кэт, в десять раз легче проделывать такие трюки самому, чем сидеть вот так, наблюдать и быть не в состоянии чем-либо помочь. Я от такой работы или чокнусь, или сопьюсь. Видит Время!»
      И тогда я заявила о своём решении, прошла все тесты и была признана годной. После долгих мытарств я получила квалификацию. Но стала ли я хроноагентом? Называться и быть — разные вещи. Да, я умею делать всё, что положено уметь хроноагенту третьего класса. Но уметь и мочь — вещи тоже разные. На полигоне я лихо расстреливала из штурмовика макет автоколонны. Спасибо Андрюше, научил. Но смогу ли я так же лихо, не дрогнув при этом и не промазав, расстрелять реальную колонну? Да ещё если при этом по мне будут бить зенитные орудия и пулемёты, а сверху атаковать истребители?
      Года четыре назад я была на одном сугубо научном семинаре. В кулуарах зашел разговор о хроноагентах вообще и об их работе в частности. Тогда один Хронофизик высказал интересную мысль.
      — Уроженец Монастыря, работающий хроноагентом — это нонсенс. Такое возможно только при условии: один на десять тысяч. Посудите сами. Мы живём в комфортабельной, чистенькой и безопасненькой Фазе Стоуна. Мы видим Реальные Фазы только на экранах мониторов. Жизнь этих Фаз и события в них мы оцениваем своей меркой, со своей колокольни. А ведь хроноагенту надо там действовать. И не просто действовать, а жить той жизнью. Иначе его в два счета разоблачат. Ну, кто из вас сможет прожить без водопровода, без искусственного освещения и без отопления. Я уж не говорю о том, что вместо санузла придётся пользоваться сточной канавой, при любой погоде. Заметьте, я говорю только о простейших бытовых трудностях и ни словом не касаюсь отношений между людьми. А эта проблема на два, даже на три порядка сложнее. Вы скажете, что курс МПП в состоянии сделать человека способным существовать и работать в любых условиях. А я скажу: ерунда! Чего не дано, то не пришьешь! Каждый год тысячи пятнадцатилетних подают заявления в Комиссию Совета Магов. Все они хотят стать хроноагентами. Сколько остаётся после простого тестирования Матрицы на профпригодность? А дальше, отсев ещё больше. К программе подготовки допускается не более пятнадцати-двадцати в год, одолевают её не более десятка, курс МПП отсеивает ещё пять-семь. Сколько остаётся? А кого мы знаем из широко известных хроноагентов, которые родились в Монастыре? А? Что-то я имён не слышу. Правильно. Отсев в Секторе Внедрения и Воздействия невелик. Но этот отсев почти на девяносто процентов состоит именно из уроженцев Монастыря. Все сколь-нибудь заметные хроноагенты — выходцы из Реальных Фаз. Я уж не говорю о легендарных личностях. Почему так? Вроде бы мы много знаем, много умеем, сами кандидатов в хроноагенты учим, а поди ж ты! Чего-то в нас не хватает того, что есть в них. А знаете, чего? В нескольких Фазах, в Германии жил такой человек, Гёте. Гениальная личность! Он сказал так: «Лишь тот, кем бой за жизнь изведан, жизнь и свободу заслужил!» По-моему, лучше не скажешь. Вот и давайте жить по Евангелию. Хроноагенту — хроноагентово, аналитику — аналитиково, хронофизику — хронофизиково.
      Мне тогда почему-то очень живо вспомнились эти слова. И я задала себе вопрос: почему я не смогу стать тем уроженцем Монастыря, который один из десяти тысяч становится хроноагентом? Упаси Время, у меня и мыслей не было сравняться с Андрюшей. Я хотела просто стать одной из них, приблизиться к ним ещё больше, чем ранее.
      И я всё-таки стала этой одной из десяти тысяч. Но хроноагентом я не стала. По крайней мере, я сама себя таковым не считаю.
      Вот и сейчас, до выхода на задание у меня осталось меньше суток, а я к нему не готова. Не готова по двум причинам, и обе причины морального характера. Когда я помогала Андрюше готовить операцию по борьбе с кораблём-роботом пришельцев, я как-то совсем упустила из виду одну характерную черту в поведении жителей той Фазы, куда я сама собиралась внедряться. Такую сексуальную распущенность мне редко приходилось наблюдать, хотя насмотрелась я всякого в Реальных Фазах.
      Сейчас, сидя перед компьютером, я моделировала ситуации, пытаясь избежать неизбежного. Я, конечно, прекрасно знала, что, внедряясь в Реальную Фазу, в конкретный объект, следует жить жизнью этого объекта и жить по законам и моральным нормам этой Фазы. Умом я всё это понимала, но… Мысль о том, что мне придётся в течение целого часа участвовать в сексуальном развлечении в компании с одной девицей и тремя мужчинами, приводила меня в трепет. Я — не ханжа, и секс никогда не страшил меня, скорее — наоборот. Но групповуха мне всегда претила, а уж такая, в которой мне предстояло принять участие, подавно.
      Все мои попытки сорвать «мероприятие» компьютер «с негодованием» отверг. Такие встречи состоятся, оказывается, ежедневно, в каждый обеденный перерыв. Объявить себя больной я не могла. В этом случае меня сразу отстранили бы от работы. В этой Фазе царил культ здоровья. Поэтому, я не смогла бы сделать главное: передать охраннику новую игрушку с вирусом. Сказаться физиологически неспособной тоже нельзя. Эта компания давно всё друг про друга знала.
      Я искала возможность внедриться в Фазу после обеденного перерыва, когда всё уже кончится, но такой возможности не было. Лида Конт ни разу не оставалась одна. А неизбежная потеря сознания на несколько секунд при внедрении влекла отстранение от работы для проверки здоровья. Таким образом, операция опять срывалась.
      Может быть я и нашла какой-нибудь выход из сложного положения, но в этот момент начал работать мощный отвлекающий фактор. Сигнал системы слежения оповестил меня, что операция, которую разрабатывал Андрюша, и где он был главным действующим лицом, вступила в решающую стадию. Я остановила изображение эротической сцены и переключилась на соседний монитор.
      На многокилометровой высоте плыли два огромных бомбардировщика. Их крестообразные силуэты с длинными узкими крыльями четко выделялись на фоне Гренландских ледников. Один из этих воздушных кораблей, несущих в своих бомболюках ядерные бомбы, пилотировал генерал Говард Болдуин, командир дивизиона ядерных сил. Магистр, внедрившись в министра обороны США, сумел убедить президента отдать приказ на применение против агрессивного пришельца ядерного оружия. А Андрей, внедрившись в Говарда Болдуина, исполнял этот приказ. Самолёты шли на перехват агрессора.
      Присмотревшись, я с удивлением обнаружила отклонение от плана операции. Самолёт Болдуина летел вторым, отставая от головного на пятнадцать километров. А он должен был лететь первым! Андрей из каких-то соображений прямо на ходу внёс изменения в план операции. Ох, и достанется же ему от Магистра, если он не сумеет как следует обосновать это изменение!
      Но, поразмыслив, я поняла, что Андрюша, как всегда поступил правильно. Головной самолёт будет бомбить цель большую и медленно летящую. А если корабль пришельцев перед ударом успеет разделиться, то экипажу второго самолёта придётся работать по малоразмерной и высокоскоростной цели. В их распоряжении останутся считанные секунды, и здесь всё будет зависеть от искусства пилота и штурмана. Андрюша, верный своим принципам, взял на себя самую трудную и опасную часть операции.
      Самолёты медленно плыли в небе, до цели было ещё очень далеко, а я уже кусала палец своей красной лайковой перчатки. Ох, и скверная у меня привычка! Иногда мне на день двух пар не хватало. Хорошо, что к моим услугам всегда есть Синтезатор, ну, в крайнем случае, Линия Доставки.
      Генерал Болдуин, тем временем, настроился на частоту советского бомбардировщика:
      — Сэр! Говорит генерал Говард Болдуин. Мы идём парой на перехват цели. Предлагаю вам отказаться от атаки и вернуться на свой аэродром, у вас ещё хватит для этого горючего.
      Через минуту послышался ответ советского лётчика на английском языке:
      — Говорит полковник Максим Петренко. Поздно, генерал! Мы уже не дотянем до дому, на обратном курсе у нас будет сильный встречный ветер. Вас я вижу, но вы до цели далеко, а у меня до неё всего два километра. Так что, извините, генерал, но я атакую.
      — Полковник! Вы можете сесть в Исландии или Норвегии. Наплюйте на все запреты! Положение-то чрезвычайное!
      — Посадка на натовский аэродром с ядерной бомбой на боевом взводе!? Бросьте, генерал! Если заряд сдетонирует при посадке, как моё правительство сумеет доказать, что это сделано не намеренно? Нет уж, пусть бомба идёт по назначению!
      — Полковник! Это — самоубийство! У вас нет ни запаса высоты, ни скорости. Вас сшибёт ударной волной!
      — А вас? Вы-то как собираетесь уцелеть?
      — Мы на тридцать шестых. Уходите, полковник, зачем зря рисковать жизнью?
      — Мы — люди военные, генерал, и должны исполнять свой долг. Подстрахуйте нас на случай неудачи. Мы атакуем!
      — Ни пуха, ни пера, Максим! — это Говард крикнул по-русски.
      — К черту, Говард!
      — Оружие — на боевой взвод! — подал команду Болдуин, — Хьюз! — это — к командиру головной машины, — Всё внимание — на цель!
      Далеко, чуть ли не за горизонтом, обозначилась яркая, ослепительная точка. Она быстро разрасталась и вскоре заняла без малого полнеба. Видно было, как под действием ударной волны мнутся и разлетаются от эпицентра взрыва облака. Ещё не успел вырасти зловещий гриб, а командир головной машины доложил взволнованным голосом:
      — Сэр! Цель вижу! Движется прямо на нас, но…
      — Что, но, Хьюз?
      — Он намного меньше, чем докладывали, сэр! А скорость — намного больше. Ох, и чешет!
      — Атакуй, Хьюз!
      — Есть, сэр!
      Теперь уже и на мониторе был виден заострённый с двух сторон веретенообразный корабль-мститель. Самолёт Болдуина замедлил скорость, увеличивая дистанцию, а бомбардировщик Хьюза вошел в пологое пике навстречу пришельцу. Бомба отделилась и пролетела вниз, мимо цели. На этот раз вспышка взрыва закрыла весь обзор. Было видно, как ударная волна подбросила пришельца, как завалила она на бок самолёт Хьюза. Самолёт Болдуина «боднул» воздух своим длинным корпусом, но опытная рука пилота восстановила положение.
      Теперь Болдуин, мой Андрюшенька, остался один на один со страшным пришельцем. Что будет, если и он промахнётся? Нет, Андрюша — хроноагент экстракласса, он промахнуться не может! Хотя… Помимо воли, машинально, я прикинула параметры цели и быстро подсчитала, что вероятность попадания весьма и очень весьма близка к нулю. Я уже сжевала два пальца перчатки и приступила к третьему, а самолёт Болдуина начал снижаться. Что он собрался делать?
      — Команде, покинуть самолёт! — послышался голос генерала Болдуина, — Иду на таран!
      Андрюша говорил мне, что таранным ударом пользовались только русские лётчики и только истребители. А теперь американский стратегический бомбардировщик таранил инопланетного пришельца. Впрочем, за его штурвалом сидел именно русский лётчик-истребитель.
      В небе распустились купола парашютов, команда выполнила приказ генерала, хотя шансов на спасение у них практически не было. Слишком уж близко были они к эпицентру взрыва. А B-36D, ведомый рукой генерала Болдуина, моего Андрюшеньки, врезался в защитное поле, окружавшее космический корабль, и исчез вместе с ним в грандиозной вспышке ядерного взрыва. Операция была выполнена.
      Я вскочила, выбросила в утилизатор изжеванные до запястий длинные красные перчатки и побежала в умывальник, смыть размазанную слезами косметику. Вернувшись, я, не глядя, достала из шкафчика новую пару перчаток и, натягивая их на ходу, направилась к монитору связи. Усевшись за него, я невольно улыбнулась. Перчатки попались розового цвета из тонкой эластичной ткани. Андрюшины любимые. Ему очень нравилось, когда я ласкала его в таких перчатках.
      Я связалась с пунктом внедрения. Андрюша лежал на столе и слабо улыбался.
      — Ты опять плакала, Катюша?
      — Нет, Андрюшенька, не плакала… Уже не плачу, — я через силу улыбнулась.
      В этот момент из Нуль-Т появилась Нэнси.
      — Пора на работу, Кэт. Ты готова?
      Я вздохнула, покачала головой и грустно посмотрела на монитор с остановленным изображением.
      — А в чем же дело? Что-то я тебя, подруга, не пойму. Сама готовила операцию и вдруг — не готова.
      Я молча «разморозила» монитор и кивнула в его сторону. А там продолжала разыгрываться «крутая эротика». Один из мужчин лежал на спине, двое стояли по бокам. Лида Конт, пристроилась сидя верхом на лежащем. При этом, она руками держалась за фаллосы двух других, поочерёдно уделяя им внимание своим ртом. Её подруга, подставив лоно для орального секса лежащему на спине партнёру, стонала от наслаждения и теребила Лиду за соски. Вдобавок ко всему, какая-то третья женщина, повизгивая от восторга, снимала эту сцену видеокамерой. Я представила себя на месте Лиды, и меня передёрнуло.
      — Ну, и что? — спокойно спросила Нэнси, — Тебя это смущает? Ты, что, так не сумеешь?
      — Нэнси! — умоляюще прошептала я.
      — Нет, — продолжала безжалостная подруга, — я не вижу в этом ничего сложного. Я же просматривала тесты, которые прогоняли через тебя во время курса МПП. Вспомни сцену в публичном доме Древнего Китая, когда туда завалилась толпа пьяных солдат, а вас, женщин, было всего пять. Ты же отлично справилась.
      — Нэнси! — снова прошептала я, — Я же не об этом.
      — А о чем? — удивилась подруга, — Я думаю, что ты со своей подготовкой, да ещё и при том, что у тебя в Матрице записана сексуальная программа из Биофазы, этой Лиде ещё и фору дашь…
      — Нэнси! — взмолилась я, — Меня убивает, что Андрюшка будет смотреть всё это!
      — Вот оно, что! — засмеялась Нэнси и дружески потрепала мои волосы, — Кэт, Кэт, какой ты ещё ребёнок! Вы же с Андреем — хроноагенты. А если завтра ему придётся работать в каком-нибудь голубом притоне в качестве пассивного гомосексуалиста? Или ещё что-нибудь, в этом же роде? Ты что, отвернёшься от него? Да я, на твоём месте, радовалась бы такому случаю. Эта Фаза, где ты будешь работать, высокочастотная. Ты вернёшься как раз к ночи. Представляешь, как вы с Андреем её проведёте, после того, как он насмотрится всего этого?
      Нэнси кивнула на монитор, где «композиция» уже распалась, и Лида оральным способом удовлетворяла того, на ком недавно прыгала, а один из её оральных партнёров пристроился к ней сзади. Третий, тем временем, со знанием дела, медленно и с чувством заголял женщину, которая снимала предыдущую сценку. Подружка Лиды снимала это действие.
      Я посмотрела на Нэнси с недоверием, не понимая: шутит она или говорит серьёзно. Но у Нэнси этого никогда не возможно было разобрать. Она только улыбнулась, выключила монитор и взяла меня за локоть.
      — Пойдём, Кэт. Пора на работу.
      Мне ничего не оставалось, кроме как покорно уйти за ней в кабину Нуль-Т.

      Ежи отступили. Разумеется, отступили. Трудно, просто невозможно было сдержать натиск ударной группы Федерального флота. Двенадцать звёздных линкоров типа «Протуберанец», каждый из которых сопровождали по три крейсера типа «Орион», и каждая такая эскадра прикрывала по три десятка десантных кораблей класса «Ксенон». А каждый «Ксенон», сам по себе, весьма грозное оружие. Они и поодиночке способны нагнать страху на любую враждебную планету и могут действовать вполне самостоятельно. И действовали бы, если бы не мощное противодействие ежей. Для того чтобы это противодействие подавить, потребовалась вся огневая мощь «Протуберанцев» и «Орионов». Сопротивление ежей было сломлено, их вытеснили с захваченных планет, они были вынуждены отступить. И отступили, но не бежали.
      Какое там, бежали! И сугубо штатский человек, глядя на то, в каком безукоризненном порядке отходят соединения ежей, как методично и неторопливо они сворачивают свои базы; сразу бы понял, что ни о каком бегстве, ни о какой панике не может быть и речи. Просто ежи мастерски уходили из-под сокрушительного удара превосходящих сил противника. Это надо было видеть. Их многогранные, ощетинившиеся цилиндрическими выступами, корабли часами висели над базами, создавая перед нашими десантниками непреодолимый огневой вал. И висели до тех пор, пока последний, оставшийся в живых, ёж не был принят на борт. Ни одного не оставили!
      А ведь мы уже знали, что такой режим многочасового зависания с непрерывным ведением огня катастрофически истощает запасы энергии этих кораблей. После этого их еле-еле хватило, чтобы дотащиться до периферийных планет системы. Там они встали на длительную подзарядку и уже не могли оказать своим наземным частям более-менее существенной поддержки. А наземные части ежей, высадившись на малых планетах, весьма серьёзно готовились к отражению атаки Федеральных сил. Они возводили на планетах какие-то сооружения в виде низких и широких цилиндров, почти дисков, и укреплялись вокруг них.
      А Федеральный флот тоже готовился. Он перегруппировывался для очередного удара, который должен был выбросить ежей за пределы этой звёздной системы. За ней должна была последовать другая система, захваченная ежами. За ней — следующая. И так далее, до самого логова, откуда эти ежи явились. Война, в которую вынуждено было вступить Человечество, грозила затянуться до бесконечности. Но конец должен был быть один: уничтожение ежей. Или гибель Человечества. Мирное сосуществование было не дано. Все попытки переговоров, даже не переговоров, а просто контакта с ежами, кончались одним: либо гибелью контактной группы, либо взаимным уничтожением. Раза два гибли группы ежей, с которыми люди пытались вступить в контакт. Это случалось, когда у людей нервы не выдерживали напряженного ожидания; когда же ежи откроют огонь, и они били первыми.
      Да и о каких «переговорах» или «контактах» могла идти речь, если добрых полстолетия, с момента первого столкновения с ежами, ученые бились и не могли понять: каким образом ежи общаются между собой. Столкновения переросли в противостояние, а оно перешло в войну, исход которой мог быть только один: уничтожение одной из рас. Но ученые так и не ответили на вопрос: каким образом один ёж говорит другому: «Доброе утро!» Ни один из известных науке каналов связи: от акустического до каппа-поля ежи не использовали для общения между собой.
      Если бы только этим и ограничивалось неизвестное о ежах. Ясно было только одно: ежи абсолютно равнодушны и к космическому холоду, и к меркурианским температурам. Их совершенно не волновал состав атмосферы. И даже отсутствие таковой не доставляло им неудобств. Как у них происходил обмен веществ? Чем они питались? Откуда и какую получали энергию? Вот краткий перечень вопросов, на которые до сих пор не было ответа.
      И как можно было получить ответы на эти вопросы, если за всё время противостояния Человечества и «Ежечества» не удалось захватить в плен ни одного ежа? К слову, ежи тоже не брали людей в плен. Во всяком случае, об этом было ничего не известно. Останки погибших ежей не дали ответа ни на один вопрос. Это были абсолютно пустые внутри жесткие сферы до полутора метров в диаметре, унизанные торчащими во все стороны многочисленными шипообразными отростками. Они весьма напоминали морских ежей. Отсюда и название противников. Но живые ежи ничем не напоминали своих морских тёзок. Они представляли собой эластичную массу сине-зелёного цвета. Эта масса могла принимать различные формы: от сферы до блина или длинной сосиски. Чаще всего ежи имели форму эллипсоидов. Видимо, это было их любимое состояние. Перемещались они, перекатываясь. Из поверхности их тел, по мере необходимости, в различных местах появлялись щупальца, присоски, какие-то бугорки и ещё что-то невообразимое. Совершенно непонятно было, откуда у такой аморфной структуры после смерти появляется такой жесткий наружный скелет, и куда девается всё остальное? Исследование этих скелетов показало, что их состав напоминает хорошо известный на Земле хитин. Только удивляло большое содержание в нём осмия, платины, ртути и висмута. И что поражало больше всего: эти «панцири» всегда были целыми. Независимо от того, что вызвало гибель ежа: пуля, осколок, луч лазера, направленный ядерный взрыв. Даже после удара дезинтегратора оставались эти останки. И ещё, несмотря на то, что ежи легко переносили очень высокую температуру окружающей среды, огненные вспышки импульсного характера (например, удар огнемёта) оказывались для них гибельными.
      Первоначально считали, что ежи — это роботы. Но оказалось, что они размножаются. Причем, почти половым способом. Один из наблюдателей случайно оказался свидетелем сцены размножения ежей и даже заснял её. Два ежа соединили свои «отростки» и пребывали в неподвижности около пяти минут. Потом они разъединились, и один из них куда-то укатился. Второй остался на месте, не двигаясь, не меняя ни положения, ни формы, которые были у него в момент «спаривания». Примерно через полчаса по телу ежа пробежала волна колебаний, он изменил цвет с сине-зелёного на серо-голубой. А ещё через десять минут он распался на две особи размером в два раза меньше. Они сразу начали двигаться и действовать самостоятельно. Это сразу доказало, что Человечеству противостоят живые организмы, а отнюдь не роботы. Позднее другим наблюдателям тоже удалось стать свидетелями сцен размножения “ежей”. Выяснилось, что один из партнёров не делится, а остаётся в прежнем состоянии, его условно назвали «самцом». «Самка» же делится на две или три особи, которые через несколько часов приобретают «естественный» сине-зелёный цвет, а через два-три дня вырастают до размеров взрослого ежа. Не замечено было, чтобы «дети» по своим повадкам и навыкам чем-то отличались от «родителей». По-видимому, при делении информация, накопленная в «мозге» «родителя», дублировалась по числу «потомков».
      Вот с такими-то странными и непостижимыми существами и столкнулось Человечество пятьдесят лет назад. Ежи не были заинтересованы ни в рабах, ни в сотрудничестве. Если им оказывали сопротивление, они всех уничтожали. Если сопротивления не оказывали, тоже всех уничтожали. После их нашествия оставались пустые, никем не заселённые планеты с развалинами городов и посёлков и пепельно-черными плешами выгоревших лесов и полей. Ежи застраивали захваченную планету сооружениями в виде низких и широких усеченных пирамид на расстоянии до пятисот километров друг от друга и двигались дальше, к следующей планете. Живую силу они поражали импульсными излучениями из щупальца, которое выпускали из своего тела. При попадании импульса в человека или животное происходил быстрый распад живой ткани. От человека оставалась только горсточка оплавленных, спёкшихся костей. Вторым родом оружия были «прожектора», также возникающие из ежинных тел. На конце щупальца вырастал параболический излучатель, который выбрасывал поток света в диапазоне, близком к ультрафиолету. Там, куда падал этот луч, температура мгновенно поднималась до тысячи градусов и более. Такими излучателями ежи уничтожали строения. Ими же они атаковали людей, которые укрывались от них в лесу или в кустарниках. От обоих этих излучателей хорошо защищала корабельная и танковая броня, а так же железобетонные плиты зданий. Но против этой защиты у ежей тоже было оружие. Черные цилиндры, закруглённые с обоих концов, длиной около трёх метров и полметра в диаметре. Они испускали кванты энергии, которые мгновенно поднимали температуру внутри защищенного объекта на три-четыре тысячи градусов. Какой вид энергии излучали эти цилиндры, выяснить не удалось. Но оказалось, что мощные защитные поля, применяемые кораблями для защиты от метеоров и жестких излучений, успешно отражают эти кванты неведомой энергии. В наземных условиях в укрепрайонах стали устанавливать стационарные генераторы защитных полей. И пока эти генераторы снабжались энергией, ежи не могли разрушить укрепрайон. Но они быстро научились находить и разрушать линии энергоснабжения и успешно делали это, хотя и ценой больших потерь. Сами ежи оказались уязвимы для всех видов земного оружия: начиная от обыкновенного огнестрельного. Но они были очень подвижны, поэтому, труднопоразимы. К тому же, они тоже умели строить укрепления и создавать защитные поля.
      Таким образом, война людей с ежами велась практически на равных. То, что ежи добились значительных успехов и захватили несколько десятков принадлежащих людям планет, говорило отнюдь не о слабости Человечества. Это объяснялось тем, что Федеральное правительство все эти пятьдесят лет не теряло надежды решить вопрос мирным путём. Только окончательно убедившись, что не только переговоры, но и любые контакты с ежами попросту невозможны, Федерация перешла к активным и решительным действиям. Федеральный флот нанёс первый удар и сразу же добился успеха.
      Флот «зализал» полученные в первой схватке раны и начал вторую атаку. Начал и сразу же столкнулся с сюрпризом. Передовая группа «Ксенонов», атакующая малую планетку Эмпта-М, неожиданно потеряла управление и лишилась связи. Более того, спасательный катер, отправленный с флагманского «Протуберанца» к ближайшему бедствующему «Ксенону», пристыковался, но не смог открыть шлюз. Пришлось вскрывать обшивку. Когда спасатели проникли внутрь корабля, они обнаружили, что вся его команда и батальон десантников живы и невредимы, но вся, без исключения, электроника вышла из строя. Причина была простая: многочисленные короткие замыкания в схемах и проводке. Бортинженер доложил, что все полимерные пластики изменили структуру и свойства и стали проводниками. Это было невероятно, но против фактов не попрёшь. Вывод напрашивался сам собой. Ежи применили какое-то новое излучение. И оно, по всей видимости, было связано с низкими, дискообразными сооружениями, которые они воздвигли на поверхности Эмпты-М.
      Потерявшие управление «Ксеноны» беспорядочно дрейфовали в пространстве. Надо было срочно снимать с них команды и десант, пока они не оказались в зоне поражения тяжелого оружия ежей. Федеральный флот приступил к спасательной операции. Неожиданно «Ксенон-XXXII» пришел в движение. На корабле включились двигатели, и он сумел уйти в «мёртвую зону», где стал недосягаемым для оружия ежей. Правда движения и манёвры «Ксенона» были какими-то судорожными и размашистыми. Словно фехтовальщик взял в руки вместо шпаги оглоблю и пытается изящно проделать фехтовальные приёмы. Бортинженер «Ксенона-XXXII» перевёл корабль на «ручное» управление, а командир батальона полковник Алексей Деми расставил десантников в нужных точках корабля, и они, используя приборы связи, встроенные в десантные скафандры, выполняли команды из центральной рубки.
      Дело в том, что сами скафандры десантников были выполнены на основе не углеводородного, а кремниевого пластика, а вся электроника представляла собой один монокристаллический модуль, проводниками от которого служили напылённые с внутренней стороны скафандра металлические плёнки. Правда, мощность и, соответственно, дальность действия носимых передатчиков была весьма мала. Но для работы внутри корабля этого хватало.
      «Ксенон-XXXII» совершил посадку на теневой стороне Эмпты-М. Точнее, просто грохнулся на поверхность планеты. Совершить посадку, управляя кораблём таким способом, всё равно, что расписаться телеграфным столбом. Корабль безнадёжно вышел из строя. Полковник Деми отправил во все стороны разведгруппы. Через час от них начали поступать донесения. Постепенно выяснилась следующая картина. На Эмпте-М было установлено тридцать три дисковидных излучателя. Вокруг них группировалось более четырёх тысяч ежей, вооруженных тяжелым оружием: более двухсот излучателей. Но самое главное, на теневой стороне планеты находился корабль ежей, с которого, судя по всему, поступала энергия на излучатели, преобразующие полимеры в проводник. Полковник прикинул и пришел к выводу, что флот ежей передал всю свою энергию на этот корабль, и сейчас этот флот откровенно беззащитен. В корабле, находящемся на Эмпте-М, по донесениям разведчиков, находилось не более пяти ежей, и люки были открыты. Было очень заманчиво захватить этот единственный, боеспособный корабль целым и невредимым. Но между этим кораблём и разбитым «Ксеноном» было три опорных пункта, где сосредоточилось около восьмисот ежей. Кроме того, там было двадцать четыре тяжелых излучателя. А у полковника Деми было после прошедших боёв чуть больше двухсот пятидесяти десантников. Если бы была связь с флотом! Полковник только махнул безнадёжно рукой и приказал батальону занять оборону и приготовиться к отражению атаки. Рано или поздно ежи обнаружат их. Десантникам в этом случае останется одно: продать свои жизни как можно дороже.
      Вот тут-то, когда изнурённый полковник Деми «прилёг вздремнуть у лафета», и появился на сцене я. Я — это Матвей Кривонос, хроноагент первого класса. Мы долго «обсасывали» по косточкам сложившуюся ситуацию, моделировали всевозможные варианты её развития. Но ответ всегда получался однозначный. Необходимо любой ценой захватить корабль ежей. Через четверо суток к ежам подойдёт подкрепление, и соотношение сил станет далеко не в пользу Федерального флота. Ежи не только вернут себе утраченные позиции, но и вышибут людей с двух соседних систем. Всё придётся начинать даже не с нуля, а с минуса, с неизмеримо большими потерями.
      Всё упиралось в отсутствие связи с флотом. Прорываться оставшимися силами через оснащенные тяжелыми излучателями укрепрайоны ежей, без огневой поддержки — безумная затея. Идеальным вариантом было бы управление огнём одного из линкоров или крейсеров непосредственно с КП батальона, самим полковником Деми. Но это было из области благих пожеланий, не более. Комбат не мог даже просто сообщить флагману о наличии корабля ежей на планете, дать целеуказания и своё место. Не говоря уже ни о чем другом. Много часов наши научно-технические эксперты перебирали различные варианты восстановления связи, но сами же давали себе отрицательные ответы. Я сидел и ломал голову вместе с ними. А время шло, и его оставалось всё меньше и меньше. Какие-то идеи у меня возникали, но они, большей частью, были из области доброкачественного бреда. Наконец, Магистр вздохнул и сказал:
      — Собирайся, Матвей. Дальше тянуть уже нельзя, времени остаётся в обрез. Придётся тебе действовать, как говорится, в соответствии с обстановкой и надеяться на собственную изобретательность и интуицию.
      — Ох, и не люблю я, Фил, соваться вот так: с разбегу, да в холодную воду, да головой на камни; авось, угожу между ними. Но деваться, действительно, некуда. Надо внедряться, а там: война манёвр подскажет. Хотя… На такие случаи лучше бы какого никакого экстру послать.
      — А ты думаешь, я люблю такие случаи? Считай, что твоя операция уже сожрала у меня массу нервных клеток и прилично добавила седины. Знаю я и то, что экстр мы готовили специально для таких вот случаев. Но как раз сейчас никого из них не пошлёшь. Андрэ Злобин готовит операцию не менее серьёзную, и там счет уже пошёл на часы. Анри — на задании, а Мишель только-только вернулся. Ему ещё врубаться надо, а времени на это уже нет. Так что, Матвей, вся надежда на тебя, казак ты наш запорожский. Как у вас на Руси говорят? Старый конь борозды не испортит.
      — Но ведь и глубоко не пашет, Фил.
      — А глубоко и не надо. Главное — наладить связь с флотом.
      — Думаю, что важнее, всё-таки, захватить корабль ежей…
      — А как ты это без огневой поддержки сделаешь? И думать забудь! Положишь людей без толку, потом всю жизнь казнить себя будешь. Ну, хватит лирикой заниматься. Вперёд, Матвей, с нами Время!
      Так я оказался на Эмпте-М, в разбитом корабле «Ксенон-XXXII». Подняв голову от «лафета», то есть, от пульта управления двигателями манёвра, на котором прикорнул полковник Деми, я увидел бортинженера Антуана Рахимова. Он копался в недрах блока связи.
      — Как дела, Туан? — спросил я.
      — А, проснулся, кёнель! Кофе будешь?
      — Ну его, в качу! Уже во рту от него вяжет. Как успехи, я спрашиваю?
      — Да как бы тебе сказать, Лексей? С чего начать? С хорошего или с плохого?
      — А что? У нас сейчас есть ещё что-то хорошее?
      — Есть, — Антуан улыбнулся, — Удалось частично восстановить функции бортового компьютера. Теперь можно управлять корабельными орудиями.
      — Ого! Живём! С меня — коробка коньяка.
      — Подожди. До коньяка ещё надо суметь добраться. Главное-то не получается! — он стукнул кулаком по корпусу блока связи
      — Что? Так ничего и не выходит?
      — Ну, кое-что получилось. Я тут изуродовал несколько запасных скафандров и извлёк из них модули. Теперь блок ожил, и мы имеем связь в радиусе до трёхсот километров.
      Я удивлённо посмотрел на инженера. Он сделал именно то, что я хотел ему предложить и о чем думал, готовясь к операции. А Рахимов, не замечая моего взгляда, взял в руку черный пластмассовый кубик размером с кулак. Ещё три таких же кубика лежали на столе.
      — Но для того, чтобы связаться с флотом, нам нужен вот этот генератор. А они все накрылись, в том числе и запасные. У них, видишь ли, встроен изотопный аккумулятор. Когда пластик преобразовался в проводник, там произошло короткое замыкание, и — привет. Я надеялся, что хоть у одного из них аккумулятор окажется дохлым. Но нет. Чёрт бы побрал эту стопроцентную надёжность! А без этого генератора пытаться связаться с флотом, всё равно, что “ау” кричать.
      — Ау, говоришь? А почему бы и не покричать?
      Меня внезапно осенила шальная идея. Я встал и подошел к компьютеру.
      — Давай, попробуем восстановить запись визуального наблюдения Эмпты до того, как мы попали под это дурацкое излучение.
      Антуан пожал плечами и набрал на клавиатуре нужный код. На мониторе появилось изображение планеты. Я включил режим сканирования поверхности и через минуту нашёл то, что нужно. Яркая, блестящая точка. Сейчас надо было выяснить: что это такое? Многократное увеличение подтвердило мою догадку. Это было небольшое плато, покрытое чистым сверкающим льдом. Не замёрзшими газами, как всё вокруг, а именно замёрзшей при сверхнизкой температуре водой.
      — Вот, Туан, то, что нам нужно.
      — Что-то я не пойму тебя, Лёша, — пробормотал инженер.
      — Издали это плато выглядит как яркая точка. Сейчас за Эмптой-М наблюдают очень внимательно. Если эта точка начнёт упорядоченно мигать, то это сразу заметят.
      — А как мы заставим её мигать, да ещё и упорядоченно?
      — Для этого мы возьмём в лазарете все простыни, окрасим их в черный цвет, сошьём в полотнища…
      — Понял! Лёшка, ты — гений!
      — Да, какой я, в качу, гений. Просто, я подумал: а каким ещё способом можно крикнуть “ау”, чтобы нас услышали.
      Через три часа полотнища были готовы. Я оставил возле корабля один взвод и со всем десантом отправился на плато. Там я расставил по ледяной поверхности две роты с полотнищами, а одну роту расположил вокруг плато на случай появления ежей. Десантники по моей команде сворачивали и разворачивали полотнища. Около двух часов мы морзянкой непрерывно передавали одну и ту же фразу: «Ксенон-32 вызывает флагмана». Наконец в черном небе начала мигать яркая звёздочка. Видимо один из кораблей развернулся к нам кормой и на холостой тяге включал и выключал главный отражатель. Я прочитал: «Ксенон 32 отчетливо вас вижу передавайте своё сообщение адмирал Гомес».
      Много часов подряд десантники морзянкой передавали сообщение. Я подробно изложил обстановку, план атаки, указал точные координаты целей, дал их характеристики и назначил время открытия огня ровно через сутки. Надо было дать моим солдатам хорошо отдохнуть перед боем. Ответ не заставил себя ждать. Мерцание звёздочки сложилось в следующую фразу: «Полковник Деми вас понял хорошо план одобряю занимаем исходные позиции огонь будет открыт время Ч действуйте адмирал Вацлав Гомес».
      К назначенному времени две роты заняли исходные позиции для атаки. Третью роту под командой старшего сержанта Стаховича (убыль офицеров после первых дней боёв была невосполнимая) я отправил в обход с задачей отвлечь на себя часть сил ежей. Рота Стаховича давно уже исчезла, растворилась во тьме, а мы сидели в окопах, и я следил за временем. До огневого удара нашего флота оставалось чуть меньше часа. Окопы, это только так сказано. На самом деле это были только траншеи, отрытые в снегу. И не в снегу даже, а в замёрзших газах. Терпеть не могу воевать на этих периферийных планетах. Эти снежные траншеи позволяют только скрываться в них до поры, до времени. Никаких защитных функций они, в отличие от добротных окопов, отрытых в надёжном грунте, не выполняют. Скорее, наоборот. Выстрелы, попадая в бруствер, вызывают в этих траншеях настоящие наводнения. И тут, вместо того, чтобы припасть плотнее к земле, надо срочно выскакивать наверх. Иначе космический холод быстро сделает своё дело, и останешься ты вмороженным в лёд на веки вечные, как грешник в Коците.
      Цифры на дисплее сменяли одна другую, и совсем мало времени оставалось до того момента, когда по укреплениям ежей ударят импульсные дезинтеграторы «Протуберанцев» и «Орионов». В этот момент слева атакует Стахович, отвлекая на себя внимание и огонь тех ежей, которые уцелеют после огневого налёта. И тогда засвистят турбины наших боевых машин, и две роты поднимутся в атаку. Двадцать, самое большее тридцать минут, и мы будем возле корабля ежей. Цифры продолжали сменять одна другую. Вот, сейчас… Я ещё раз отрегулировал свой прибор наблюдения и опустил светофильтр.
      Справа, слева и сзади взметнулись несколько гигантских столбов ослепительно-белого пламени, и мощная ударная волна властно припечатала меня к крупнокристаллическому замёрзшему газу. Это ударили импульсные дезинтеграторы нашего флота. Но ударили они по нашим позициям и по разбитому, но ещё живому, «Ксенону-XXXII»! Что это? Ошибка наводчиков? Или это — моя ошибка? Нет, я трижды проверил координаты целей, прежде чем составил донесение. Вслед за дезинтеграторами ударили нейтринные лазеры. И тоже по нашим позициям! Надо было срочно выводить из-под огня тех, кто ещё остался жив.
      Через десять минут я уже мог оценить, какой урон причинила нашему батальону эта «огневая поддержка». От двух рот осталось всего тридцать два человека, уничтожены все боевые машины. И самое главное, уничтожен наш корабль. Теперь ежи могут взять нас голыми щупальцами. Два залпа их тяжелых излучателей, и с нами будет покончено навсегда. Что же произошло, Время побери!? Но как это узнаешь? И каких ещё нам ждать сюрпризов? Связи-то нет и теперь уже не будет.
      — Полковник! Ежи атакуют! — услышал я голос одного из десантников.
      Точно! По тому участку, где ещё совсем недавно были наши позиции, перекатывались цепи ежей. Что ж, нам осталось одно: погибнуть с честью на этой ледяном поле Эмпты-М. Отступать нам всё равно некуда.
      — К бою! — скомандовал я.
      Понеся от нашего огня ощутимые потери, ежи откатились назад, начали перегруппировываться и готовить маневры для охвата. Умеют воевать, ничего не скажешь! Скоро они начали вторую атаку. Действовали они смело, словно знали, что у нас нет и не будет никакой поддержки. Впрочем, они всегда так действовали. И вот в самый разгар боя, когда мы уже потеряли треть от остававшейся горстки, я вдруг услышал старшего сержанта Стаховича:
      — Полковника Деми вызывает старший сержант Стахович! Полковник Деми, ответьте Стаховичу!
      — Слышу тебя, Билл! — отозвался я, — Всё пропало! Уноси ноги и занимай оборону, сейчас они и за тебя возьмутся.
      — Полковник! Мы захватили их корабль!
      — Что? — я не поверил своим ушам, — Что ты сказал, Билл? Повтори!
      — Мы захватили их корабль! Когда наши ударили, мы прошли между двумя группами ежей, потрепали их и вышли к кораблю. Захватить его оказалось плёвым делом. Держу круговую оборону и пытаюсь разобраться в его вооружении. Во всяком случае, их дисковые излучатели я уже погасил. Жду вас.
      — Не жди, Билл! Наши промазали и врезали прямо по нам и кораблю. Нет ни батальона, ни «Ксенона». У меня осталось только двадцать человек, а сейчас и им крышка будет.
      Говоря последнюю фразу, я наблюдал, как ежи выкатывают на боевые позиции черные цилиндры мощных излучателей. Два их залпа, и нам действительно будет крышка.
      — Где вы, полковник? Иду к вам на помощь!
      — Не дури, Билл! Нам уже не поможешь. Спасай своих людей и держи корабль, раз уж удалось его захватить. Может быть наши успеют подойти.
      — Полковник! У нас тут один умелец есть. Говорит, что вроде понял, как этот корабль поднять можно…
      — Вот, пусть и попробует! Прощай, Билл! Не поминай лихом. Живите, ребята!
      А ежи уже наводили на нас свои цилиндры, а мы ничем не могли им помешать. Разве, что… А в самом деле, чем ждать смерти, уткнувшись мордой в снег… Я вскочил.
      — В атаку! За мной, ребята! Погибать, так с музыкой! Пусть ежи увидят, как земляне умирать умеют!
      Мои десантники вскочили, и мы, матерясь и стреляя на ходу, устремились на позиции ежей. Неосмотрительно выдвинувшиеся вперёд ежи сразу нашли свою смерть под нашими выстрелами. Зато те, которые копались возле излучателей, засуетились быстрее. Но в самый последний момент, когда по черным цилиндрам уже побежали синие искры разряда, я успел заметить, как горизонт озарился бледно-голубым заревом, и в черное небо устремился столб сиреневого пламени. Умелец Стаховича всё-таки поднял корабль в космос!
      Это было последнее, что я увидел на Эмпте-М. Очнулся я уже в пункте внедрения на столе, а за пультом колдовала рыженькая Ненси. Магистр, когда я пришел докладывать ему о завершении операции, был мрачнее осеннего неба. Он выслушал меня, не прерывая, и вопреки обыкновению не достал из бара бутылочку «Столичной», чтобы спрыснуть завершение работы. Вместо этого он вздохнул и спросил:
      — Скажи мне, Матвей, сколько лет мы с тобой работаем? Я имею в виду, локальных.
      — Хм? Да как-то не считал, — удивился я, с чего это вдруг Магистра потянуло на лирические воспоминания, — Где-то около тридцати…
      — Если быть точным, через три месяца тридцать два года будет, — уточнил Магистр и тут же вновь спросил, — А скажи мне, Матвей, сколько раз за эти годы у нас полностью проваливались операции?
      — Такого я не припомню. Только к чему этот разговор, Фил? Да, ребята на линкорах и крейсерах облажались, пальнули не туда, батальон угробили. Что ж, а ля гер ком а ля гер (на войне, как на войне). Там всякое бывает, и такое — тоже. Ты и сам это знаешь. Тут надо ещё разобраться, почему так вышло? Но главное-то сделано! Корабль у ежей мы угнали: целенький, здоровенький! Правда, скажем прямо, вышло это случайно. Но, как говорится, победителей не судят.
      — Победителей? Целенький, здоровенький? Ах, да! Ты же главного не знаешь. Если бы так, Матвей. Пока ты в пункте внедрения приходил в норму, этот корабль с одного из «Протуберанцев» в упор расстреляли из дезинтегратора. От него даже атомов не осталось, одни фотоны. Вот тебе и целенький, здоровенький!
      — Лихо! — я даже присвистнул, — С чего это они вдруг с ним так поступили? А! Понятно. Связи-то не было. Откуда им было знать, что на этом корабле люди? Хотя… Могли бы и догадаться. С чего это вдруг одиночный корабль ежей прёт на линкоры? За ежами таких глупостей раньше не замечалось. Что-то здесь не так.
      — Вот именно, Матвей. Что-то здесь не так, а что конкретно, в этом нам предстоит ещё разобраться. Адмирал Гомес как раз сейчас этим и занимается. Посмотрим, как это у него получается.
      — Слушай, Фил. А может быть, это я напортачил, когда вычислял координаты целей?
      — Нет, здесь всё чисто. Это наши аналитики, извини, проверили в первую очередь. Ты сработал на все сто пятьдесят. Никто, наверное, не додумался бы организовать связь с флотом таким образом. Это войдёт в учебный курс хроноагентов как метод Кривоноса.
      На мониторе, тем временем, появилось изображение боевой рубки «Протуберанца-VII» — флагманского линкора Федерального флота. Адмирал Вацлав Гомес имел вид ещё более мрачный, чем у Магистра в момент нашей встречи. На большом мониторе была выведена карта той части Эмпты-М, где разворачивались наши действия, и где героически погиб батальон полковника Деми. Я обратил внимание, что укрепления ежей нанесены с большой точностью. На соседнем мониторе менялись диаграммы и цифровые характеристики исходных данных для стрельбы, выданных центральным компьютером флагмана. Адмирал, совместил программы, и сразу стало видно, что точки прицеливания идеально совпадали с укреплениями ежей. Вацлав Гомес бессильно уронил голову на ладони.
      У меня сложилось впечатление, что если бы не огромная ответственность, возложенная на него, как на командующего флотом Федерации, Вацлав Гомес сейчас застрелился бы. После тягостной паузы он повернулся к монитору связи:
      — Кукс! Выяснили, кто дал команду на уничтожение одиночного корабля ежей?
      На мониторе появилось лицо офицера.
      — Адмирал! Никто этой команды не давал. Сработала автоматика противометеорной защиты…
      — Автоматика!? И вместо того, чтобы включить защитное поле, она пальнула по неопознанному объекту из дезинтегратора! Ведь она должна была идентифицировать приближающийся объект и выдать его изображение на монитор.
      — Всё это — так, адмирал. Но в данном случае она сработала произвольно. Это какой-то нелепый случай. Мы как раз пытаемся с этим разобраться…
      — Вы уж попытайтесь и разберитесь! Лома побери! Не слишком ли много, Кукс, сегодня у нас таких кислых случайностей. Сначала у всех орудий сбиваются прицелы. И заметь, Кукс, у всех сразу и у всех на одну и ту же величину. И нет, чтобы в другую сторону! Потом эта грёбанная автоматика… Словом, Кукс, пока мы с этим не разберёмся, нам ничего нельзя предпринимать. Ты понимаешь это, лома побери! Ведь мы так запросто друг друга перебьём. Может, это опять ежи что-то оригинальное придумали?
      — Долго им придётся разбираться, — сказал Магистр, отключая монитор наблюдения, — Ну, а мы попробуем выяснить это прямо сейчас. Непонятно только, зачем им это понадобилось?
      — Ты думаешь, это — они? — спросил я, догадавшись, что имеет в виду Магистр.
      — А кто же ещё? Слышал, что сказал Вацлав Гомес: прицелы одновременно всех орудий сбились на одну величину и в одну сторону. Кто, кроме них, мог это сделать? — проворчал Магистр, набирая код, — Ох, не хочется мне общаться с этой личностью, в Схлопку его! Но деваться некуда.
      На мониторе связи долго плясали разноцветные кривые, сменяющиеся звёздными россыпями и замысловатыми фигурами. Я уже подумал, что сеанс связи не состоится, когда на экране возникло несколько искаженное лицо известного нам деятеля ЧВП. Вопреки ожиданию, он не выказал ни малейшего удивления.
      — Приветствую вас! Позвольте посочувствовать вам по поводу сорвавшейся операции.
      Магистр даже поперхнулся от негодования, а я только покачал головой. Чего я только не насмотрелся за долгие годы работы хроноагентом, но вот такую наглость видел впервые. Магистр же не стал соревноваться со Старым Волком в ядовитости, а просто сказал ему скучным голосом (но я-то знал, что Фил говорит так, когда готов взорваться).
      — Большое спасибо, именно сочувствие нам сейчас больше всего необходимо. Скажи только, ради какого геморроя вам это было нужно? Чего ради вы встали на сторону этих ежей?
      Брови Старого Волка удивлённо полезли вверх. Он забавно склонил голову к правому плечу и недоумённо уставился на нас. Потом он пожал плечами и, вздохнув, проговорил:
      — Я понял. Вы считаете, что это мы сбили прицелы и подставили под залп дезинтеграторов и лазеров батальон Деми и его корабль. Смею вас заверить, вы глубоко ошибаетесь. У нас нет и не было ни малейшего основания испытывать к этим ёжикам какие-либо симпатии. Больше того, мы тоже готовили свою операцию для оказания помощи Федеральному флоту. Но вы вступили в дело раньше, и мы решили не вмешиваться, чтобы избежать ненужных накладок. А уж то, что произошло, ни нашими, ни, тем более вашими, планами, я полагаю, не предусматривалось.
      — И ты хочешь, чтобы я тебе поверил? — всё таким же скучающим голосом спросил Магистр.
      — Знаешь, в мои планы не входит убеждать тебя, но… Кора! — позвал Старый Волк, — Будь добра, расскажи нашему коллеге, чем мы с тобой сейчас занимаемся.
      На мониторе появилась красавица Кора Ляпатч, выходец из биологической Фазы, хроноагент прямого перемещения. Она плавно опустила длинные ресницы в знак приветствия и медленно, до невозможности красивым движением изумительной ручки откинула с высокого лба прядь каштановых волос. Сексуальна, как сама Эротика, Время побери! Про одних женщин говорят: «Увидеть такую и умереть не жалко!» А про такую хочется сказать иначе: «Переспать с такой и просыпаться не захочешь!» Я видел Клеопатру, за ночь любви с которой платили жизнью. И это — не красивая легенда, я видел это своими глазами. Так той Клеопатре до Коры Ляпатч весьма и весьма далеко. У Коры нет вызывающе-маняще-выпирающих форм, как у стандартной секс бомбы. В ней нет ничего такого, откровенно зазывного. Но… Всё в ней, в совокупности, отточенные по красоте, нарочито замедленные движения, выражение глаз, взгляд из-под длинных ресниц, осанка, посадка головы, любая мелочь говорят, что если с ней ляжешь, то вставать не захочешь.
      Я вижу эту Кору всего второй или третий раз, но этого вполне достаточно, чтобы она стала являться ко мне во снах. И что в ней ещё примечательно, это — единственная во всех многообразных Мирах женщина, существующая в двух экземплярах. Как это получилось, понять не может никто, а меньше всего она сама. Но факт остаётся фактом. Один экземпляр Коры, который мы с Магистром сейчас наблюдаем, находится в штаб-квартире ЧВП и работает со Старым Волком или Шат Орканом, как она его называет. А второй экземпляр в данный момент вместе с Андреем Злобиным, который внедрён в некоего Риша Кандари, находится в Схлопке, то есть, в петле Времени, ограниченной примерно годом. Вот уж действительно, красивой женщины должно быть много! А Кора, тем временем, певучим голосом доложила:
      — В данный момент мы готовим внедрение в адмирала Гомеса и в членов его штаба. Цель операции: побудить флот Федерации к активным действиям. В создавшейся обстановке командование не сможет найти хотя бы мало-мальски удовлетворительное объяснение тому, что произошло. А это повлечет за собой неуверенность в действиях и потерю инициативы.
      — То, что вы намерены делать, мне понятно, — сказал Магистр, — Мне непонятно другое. Почему так своеобразно взбунтовалась система управления огнём? Почему вышла из-под контроля и проявила такую опасную инициативу система противометеорной защиты? И почему всё это сработало именно сейчас и именно так, что практически свело к нулю преимущество, которого добилось Человечество в результате первого удара? Как бы вы меня не уверяли, но всё равно, это сильно смахивает на целенаправленное вмешательство.
      — А я и не собираюсь тебя уверять, — неожиданно согласился Старый Волк, — Вмешательство здесь действительно имело место. Но, повторяю ещё раз, это было не наше вмешательство.
      — А чьё же это было вмешательство? — ехидно спросил Магистр, — Господа Бога? Таинственных, пока ещё не познанных, сил Природы?
      Старый Волк ответил не сразу. Какое-то время он задумчиво смотрел на нас, как бы прикидывая, а что же ему ответить на эти вопросы. Наконец, он очень тихо, словно опасаясь, что его подслушают, медленно, но отчетливо произнёс:
      — Ты, Филипп, даже не представляешь, насколько ты сейчас близок к истине.
      Магистр вздохнул и махнул рукой:
      — Вновь этот таинственный противник. Ты ведь это имеешь в виду? Очень удобно, когда надо списать на что-то свои неприглядные действия, иметь под рукой такую отдушину. Ты не находишь, Матвей? Слушай, — он снова обратился к Старому Волку, — А ты сам-то хоть знаешь, кто это вмешался и напакостил? Можешь назвать этого хулигана?
      — Знаю, — всё так же тихо и медленно ответил Старый Волк, — Знаю, но назвать не могу. Пока не могу.
      — Это почему же?
      — Потому, что ты мне просто не поверишь. А убедительных доказательств у меня пока нет. Я сейчас как раз всё своё время трачу на поиски этих доказательств и обязательно найду их. Но боюсь, что это произойдёт слишком поздно. К нашей общей беде.
      — Опять всё те же намёки и ничего конкретного, — вздохнул Магистр.
      Они со Старым Волком ещё какое-то время молча смотрели друг на друга. Было видно, что и тот, и другой хотели что-то ещё сказать друг другу или спросить. Но что-то мешало им это сделать. Что хотел спросить Магистр, я знал прекрасно. А вот что вертелось на языке у Старого Волка, можно было только догадываться. Но какие догадки могли предсказать поведение этого Волчары?
      — Ну, будем надеяться, что вы окажетесь более удачливыми, чем мы, — нарушил молчание Магистр.
      — Я тоже на это надеюсь, иначе и браться бы не стал. Если, конечно, нам не помешают, — согласился Старый Волк.
      — В таком случае, желаю вам удачи. Конец связи.
      Магистр выключил монитор, встал, подошел к бару и достал бутылку. Налив две рюмки, он протянул одну мне и невесело усмехнулся:
      — Надо же! До чего я дошел. Если бы ещё год назад мне кто-то сказал, что я буду ЧВП удачи желать…
      Он не договорил, опрокинул рюмку, занюхал рукавом и потянулся за сигаретой. Я тоже усмехнулся.
      — Ну, Фил! Ты совсем уж по-русски себя ведёшь.
      — А, с кем поведешься. Ты думаешь, я всегда так её пил? Да я её до двадцати пяти лет ни вкуса, ни запаха не знал. Это я, когда в Миру, в России, работал, к ней приобщился. Вы ведь, русаки, и пингвинов водку пить научите. А так я её пить стал уже здесь, когда с вами пообщался.
      Я пожал плечами и выпил свою рюмку. Водка была холодная и замечательная. Магистр славился на весь Монастырь своим умением творить этот напиток изумительного качества. Такая водка не получалась даже у общепризнанных виртуозов Синтезатора. Здесь нужен был особый талант.
      — Слушай, Фил. А что же всё-таки имеет в виду этот Волчара? Ты не задумывался над этим?
      — Задумывался, Матвей, и не раз. Только вот ответа пока не нашел. Но мне кажется, что как только мы узнаем ответ на этот вопрос, мы сразу же получим ответы и на некоторые другие, пока не решенные, вопросы.
      По тому задумчивому тону, каким были произнесены эти слова; ушедшему куда-то взгляду, я понял, о чем сейчас думал Магистр, и что он имел в виду. Я бросил взгляд на стоящую на столе бутылку водки и вспомнил, что когда Магистр вынимал её из бара, она была уже початая. Это был зловещий симптом.

      Я проснулась в квартире Лиды Конт на роскошной гидропостели. Постель была обширной («Как аэродром», — сказал бы Андрюша) и явно рассчитана не на одну Лиду. Но, судя по вибратору приличных размеров, который лежал слева, эту ночь Лида провела в одиночестве.
      Я сладко потянулась, покинула ложе и отправилась в туалетный узел. Там специальным приборчиком я прошлась подмышками, по лобку и между ног, удаляя случайные волоски. Потом я приняла душ, высушилась под струями тёплого воздуха и отправилась на кухню, откуда уже доносился сигнал автомата, приготовившего к назначенному времени завтрак.
      Весь пол в квартире был устлан покрытием розового цвета. Босые ноги приятно ласкал тёплый мягкий ворс. Я обратила внимание, что домашняя обувь в гардеробе Лиды отсутствует за ненадобностью. Пол был мало что тёплый, он был идеально чистый.
      Запив лёгкий завтрак чашечкой кофе, я снова прошла в туалетный узел, где прополоскала рот специальной жидкостью, не только очищающей и укрепляющей зубы, но и ароматизирующей дыхание. На этот день я выбрала аромат розы. Оттуда я направилась снова в спальню к туалетному столику. Там кроме косметики были разложены различные вибраторы и ещё множество малопонятных предметов. Память Лиды подсказала, что две трети из них имели эротическое назначение.
      Приведя себя в порядок, я глянула на часы. Восемь десять. Пора собираться на работу. Открыв шкаф, я призадумалась и крепко почесала в затылке. В гардеробе Лиды Конт начисто отсутствовал такой насущный предмет женского туалета как трусики. Я вздохнула и решила не соваться к Лиде со своим уставом.
      Но все другие предметы были настолько своеобразны, что я долго ничего не могла выбрать. В конце концов, я махнула на эту проблему рукой, полностью доверилась вкусам Лиды и стала брать вещи наугад. Одевшись, я подошла к зеркалу.
      Несколько минут я изучала открывшуюся мне картину. На мне была тонкая обтягивающая блузка из прозрачной ткани синеватого оттенка с редкими красными цветами. Причем, цветы были далеко не в тех местах, где мне хотелось бы. Светло-розовая коротенькая, до середины бедра юбочка из тонкого блестящего пластика. Облегающие ногу остроносые, на высокой шпильке, сапожки из тонкой ярко-желтой кожи. Сапожки доходят до самых колен и даже стремятся несколько выше. М-да… Та ещё картинка.
      Я ещё раз открыла шкаф и безнадёжно вздохнула. Весь гардероб Лиды Конт был выдержан примерно в таком стиле. А что, собственно, я задумалась? Что меня смутило? За те несколько часов, что я здесь проведу, революции во вкусах я не произведу и Лиду Конт не перевоспитаю. Да и прибыла-то я сюда совсем не с этой целью.
      Придя к такому утешительному выводу, я расчесала роскошные волосы и накинула на плечи бежевую пелеринку из атласной ткани с тиснёными узорами. При этом я постаралась приспособить её так, чтобы наружу выглядывали локти, и чтобы левая грудь была закрыта, а сосок правой, просвечивая через ткань блузки, выглядывал наружу. Таковы были требования моды и хорошего тона.
      На крышу своего шестидесятиэтажного дома я поднялась как раз к прибытию рейсового флаера. Показав кондуктору служебную карточку (наша фирма оплачивала проезд сотрудников на работу и домой), я уселась слева от прохода напротив компании подростков, возвращающихся после совместно проведённой бурной ночи.
      Флаер плавно взлетел и взял курс на следующее здание, однотипное с моим, возвышающееся примерно в двух километрах. Насколько я могла видеть, весь город был застроен такими высотными цилиндрическими зданиями, напоминающими кукурузные початки. В светло-коричневые рамки сот были вкраплены ярко-желтые жилые ячейки. А внизу между домами расстилалось море зелени, среди которого местами поблёскивали и синели водоёмы. Никакого наземного транспорта, никакой грязи и неустроенности.
      Мне вспомнилась чистая, уютная квартира Лиды Конт, и я подумала, что в такой Фазе можно жить и жить не плохо. Если бы только не… Хотя, Нэнси, видимо, поработала с моей Матрицей на славу, и меня уже не так шокировала сексуальная распущенность местного населения. Компания подростков, утомившаяся за ночь, мирно дремала, и только одна парочка никак не могла остановиться. Девочка лет двенадцати-тринадцати залезла ручкой в шорты своему ровеснику, а тот, блаженно жмурясь, тискал через прозрачную блузку её груди, словно доил молодую козочку. С точки зрения Лиды Конт эта сцена заслуживала не осуждения, а снисходительной усмешки. Дети, есть дети, они ещё не научились сдерживать свои эмоции и расходуют их щедро и чрезмерно. Вырастут, остепенятся.
      Когда флаер приземлился на крыше следующего здания, в него впорхнула Лидина подружка, Веда Бланш. Именно впорхнула: её розовый плащик-пелеринка (подлиннее, чем у меня) развевался сзади как крылышки. Веда была одета почти так же как и я, только блузка у неё была сиреневой, а юбочка салатной. Ножки Веды были обтянуты беленькими чулками и обуты в ярко-красные ботинки до середины икр. Такие же остроносые и на такой же шпильке, как и мои сапожки.
      Веда чмокнула меня в нос, уселась рядом, и когда флаер взлетел, спросила:
      — Лида, как ты смотришь, если я сегодня приглашу к нам Жанну Трамп? Её семью перевели в Грандикон, и она осталась одна, бедняжка.
      — Никаких возражений. Жанна — девушка приятная во всех отношениях. Только с ребятами переговори сама. У меня сегодня до обеда много работы.
      — Хорошо, это я беру на себя. Только…
      — Что только?
      — Ну, ты помнишь эту дурацкую историю?
      Я вспомнила. Два месяца назад Жанну Трамп застали, когда она занималась сексом в рабочее время с посетителем фирмы. В этом не было ничего предосудительного с нашей точки зрения, но не с точки зрения администрации. Теперь Жанна дважды в неделю должна была в обеденный перерыв являться к инспектору для часовой беседы о трудовой дисциплине.
      — Что, у неё сегодня собеседование?
      — В том-то и дело. Но она обещала, что договорится и перенесёт беседу на послеобеденное время. Кстати, она заснимет одну новинку, которую я сейчас придумала, а потом мы её посвятим в свою семью.
      — Ты придумала что-то новенькое?
      — О!
      Глазки Веды закатились от восторга, и она начала красочно описывать «композицию», которую мы с Нэнси наблюдали на экране монитора. Я заметила, что юная парочка перестала тискать друг друга и слушает Веду, широко раскрыв глаза и развесив уши. А Веда, закончив описание, сказала грустно:
      — Только боюсь, что у меня самой это не получится. Я имею в виду центральную фигуру. А вот ты — другое дело! Ты ведь справишься, Лида?
      — Постараюсь, — скромно ответила я, опустив глазки.
      Время побери! И что это у меня вырвалось такое опрометчивое обещание? Хотя, спасибо Нэнси, я уже не томилась предчувствием групповой оргии и даже поймала себя на мысли; что прикидываю, а как надо действовать, чтобы получше справиться с ролью «центральной фигуры». До чего же ты докатилась, Катрин Моро! И тут до меня дошло окончательно. Пока я не научусь полностью отождествлять себя с объектом внедрения, пока буду смотреть на него и судить его со своей колокольни; я никогда не стану настоящим хроноагентом. Надо не просто работать в образе человека, в которого внедрился, надо жить его жизнью, печалиться его печалями, радоваться его радостями. И эта истина дошла до меня только сейчас. Придя к такому решению, я постаралась напрочь изгнать из своего сознания трепещущую девчонку Моро и начала вместе с Ведой обсуждать детали «композиции». Получалось, вроде бы, не плохо, так как компания подростков очнулась от дремоты и слушали нас, забыв обо всём на свете.
      Они так увлеклись, что чуть не прозевали свою посадку. Если бы кондуктор не выгнал их из флаера, они долетели с нами до конца. А мы с Ведой высадились на крыше здания, где среди прочих организаций располагался центральный офис нашей компании. В лифте мы с Ведой распрощались до обеда. Я вышла на сорок восьмом этаже, а Веда поехала ниже.
      Придя на своё рабочее место, я первым делом вошла в игровую сеть, чтобы найти и записать для ночного дежурного Леона Модески пару новых увлекательных игр, которые он непременно должен запустить этой ночью. Минут через сорок я нашла то, что было нужно. Трёхмерный подземный лабиринт, поиски томящихся в плену красавиц, ловушки, бои с внеземными чудовищами, а в финале сексуальное действо с принцессой неописуемой красоты и неподражаемого темперамента. Разумеется, всё это — в виртуальной реальности, но компьютер был снабжен психодатчиками, так что иллюзия реальности была полнейшая. Игра имела два варианта: мужской и женский. Во втором варианте финал разыгрывался не с принцессой, а с принцем. Но Леона второй вариант вряд ли бы заинтересовал, если, конечно, он не извращенец и не стремился поскорее попасть в психушку.
      Во второй игре надо было вместе с партнёром (или партнёршей) убежать от монстров, спрятаться и, пока вас ищут, успеть совершить половой акт. После этого игра переходила на новый уровень, и всё начиналось сначала.
      Я решила заразить вирусом обе игры. Вдруг Леон заиграется одной из них и не успеет запустить вторую. Общий замысел программы-вируса я продумала ещё при подготовке операции. Но здесь надо было ещё прикинуть: насколько в этой Фазе и в этой компании совершенна антивирусная защита, и сделать соответствующие коррективы. С этим делом, не отрываясь от основной работы Лиды Конт, я провозилась до самого обеда, но до конца довести не успела.
      «Придётся ещё после обеда прихватить часа два, два с половиной», — подумала я и тут же поёжилась при мысли о том, что мне сейчас предстоит. Но я решительным пинком загнала Катрин Моро в глубину подсознания Лиды Конт и грациозной походкой направилась в «комнату отдыха». Такие комнаты по контракту предоставлялись каждой семье. Поскольку в нашу семью входила Лида Конт и заместитель директора компании, наша комната была и побольше и пороскошнее. Несколько удобных кресел и три широких дивана, оббитые мягкой тканью нежно-сиреневого цвета с большими цветами. На полу покрытие с густым, толстым ворсом, выдержанное в таких же тонах.
      Моя семья была уже на месте и угощалась ленчем, сервированном на низеньком столике. Там же стояли стаканы с возбуждающим напитком. Веда уже рассказала о своём замысле и о том, как мы с ней распределили «роли». Поэтому моё появление было встречено с большим интересом и нетерпением. Пока я быстро приканчивала ленч, мужчины тоже распределили свои «роли». Здесь им пришлось тянуть жребий. Томас предложил сразу приступить к делу, но Виктор возразил:
      — Во-первых, ещё не пришла Жанна, и эту сценку некому будет заснять. Во-вторых, а как быть с нашим пари? Сегодня очередь Пауля.
      Смысл пари заключался в том, что пока двое мужчин занимались с нами сексом, третий должен был сидеть с невозмутимым видом и наблюдать. Тот, кто продержится меньше других, проигрывает и ставит выпивку всей семье.
      Все согласились, и Пауль, устроившись поудобнее в кресле, начал медленно раздеваться. Двое других сделали это побыстрее и, пригасив свет, организовали «эротическое» освещение: четыре светильника мягкого розового света по углам комнаты. При мысли о том, что сейчас начнётся, глупая девчонка Моро панически запищала где-то в глубине моего подсознания. Но Лида Конт и хроноагент Катрин быстро связали её и заткнули рот. Я, оказывается, замешкалась. Веда уже освободилась от юбочки и блузки и, оставшись в одних чулках и ботиночках, устроилась на широком диване. Она широко раскинула ноги, почти на шпагат, и готовилась принять Томаса.
      Я тоже стянула блузку, но юбочку снять не успела. Виктор имел несколько иные намерения. Он решительно подошел ко мне и усадил в кресло. Быстрым движением он расстегнул «липучку», которая удерживала вместе полы моей юбочки. Затем он слегка подтянул меня за ноги, развёл их и быстро провёл ладонью по лону, проверяя мою готовность. Удовлетворённо хмыкнув, он глубоко вошел в меня медленным, но решительным движением. Девчонка Моро дернулась последний раз и затихла. А я охнула и, закатив глаза, начала высвобождать секс-программу, как мне и советовала Нэнси. Не успел Виктор сделать трёх движений, как я, плотно прижимая бёдра и колени к его телу, поднялась повыше и положила ноги в желтых сапожках ему на плечи. Глаза Виктора округлились и выразили неописуемый восторг. А я, сладко застонав, подалась ему навстречу.
      Я не видела, что в этот момент творили Веда с Томасом, и как вёл себя Пауль. Боюсь, что при виде такой позы он начисто проиграл пари. Но дверь комнаты открылась, и на пороге появилась Жанна. При виде меня с Виктором она захлопала в ладоши:
      — О! Лида! О таком я слышала, но видела всего дважды, да и то не в натуре, а на экране. Разреши, я сниму это?
      Не дожидаясь согласия, она включила камеру и принялась вертеться вокруг нас. При этом она нагибалась так низко и так выпячивала свою соблазнительную, обтянутую белым шелком шорт, попку, что бедный Пауль, и без того возбуждённый до крайней степени, не выдержал и вчистую проиграл пари. Он вскочил с кресла, приблизился к Жанне и запустил ладони под широкий эластичный пояс шортиков.
      — Стоп, Пауль, стоп! — закричал Томас, — Ты не прав дважды. Ты проиграл пари — раз. И потом, Жанна — ещё не член нашей семьи и посвящать её мы будем по очереди, а очередность установит жребий. А сейчас, раз Жанна уже пришла, не пора ли нам приступить к главному действию:
      Все согласились. Я избавилась, наконец, от юбочки и, оставшись в одних сапожках, подошла к столику, где вместе со всеми отпила глоток тонизирующего напитка с запахом хвои и вкусом апельсина. Через минуту мы все, без исключения, уже были готовы к дальнейшим действиям.
      «Композиция» вышла на славу. Не знаю, сумела бы Лида Конт без помощи моей секс-программы подобрать нужный ритм и амплитуду движений, да ещё синхронизировать всё это на стоящих по бокам Виктора с Паулем. Но мне это удалось самым лучшим образом. Вдобавок я контролировала сразу всех троих партнёров и делала именно то, что и нужно было в этот момент каждому из них и так, как это им было нужно.
      Жанна, повизгивая от восторга, бегала вокруг нас и снимала эту сценку во всех подробностях: и общим, и средним, и крупным планом. А я, почувствовав, что мои партнёры «готовы», «отпустила» их, и вся «композиция», обессилев, рухнула на бедного Томаса.
      Подкрепившись, мы бросили жребий, и первому посвятить Жанну в нашу семью выпала честь Виктору. Он начал её раздевать, Веда стала снимать эту сцену, а мы с Томасом и Паулем не стали терять зря времени. Картина, которую мы с Нэнси наблюдали на мониторе, повторилась один к одному. Связанная по рукам и ногам и с кляпом во рту, наивная девица Моро уже давно не подавала никаких признаков жизни.
      Моя очередь «посвящать» Жанну была третьей. Я уселась пониже в кресло и закинула ноги на подлокотники. Но едва Жанна опустилась на колени и прикоснулась ладонями к моим бёдрам, как из холла раздался громкий голос:
      — Жанна Трамп! Где вы? Вы нарушили предписание! Не прячьтесь, мне известно, что вы поднялись на этот этаж!
      Мы все сразу узнали этот голос. Он принадлежал Ральфу Стернеру, самому вредному и самому занудному из дисциплинарных инспекторов. Пауль недоумённо спросил Жанну:
      — Ты же договорилась на сегодняшний день?
      — Конечно, — ответила Жанна, поднимаясь с колен, — Но сегодня должен был дежурить Джон Вернер, с ним-то я и договаривалась. Видимо, они поменялись, и Джон не предупредил Ральфа.
      — Да хоть бы и предупредил! — воскликнула Веда, — Вы что, не знаете этого зануду? Господи, что с нами будет!
      Все обречено переглянулись. Наша семья допустила серьёзное нарушение. Сегодня нас ждала минимум трёхчасовая беседа о трудовой дисциплине, а потом часовые лекции дважды в неделю в течение месяца. Жанну же ожидало увольнение.
      Меня словно взорвало. Мне глубоко было плевать на Жанну, Веду, Пауля, Томаса и Виктора, да и на саму Лиду Конт — тоже. Но такой поворот дела напрочь срывал мою операцию, и получалось, что всей этой сексуальной экзотикой я занималась здесь впустую. Лида Конт куда-то спряталась, осталась только хроноагент Катрин… Даже не хроноагент, а взбесившаяся девчонка Моро с обрывками пут на руках и ногах и выплюнувшая изо рта кляп.
      Если бы во мне оставалось хоть что-то от хроноагента, я бы быстро оценила и ситуацию, и последствия своих действий. Но у меня и в мыслях этого не было. Я, повинуясь самому первому импульсу, выскочила в холл. Ральф Стернер, увидев Лиду Конт, представшую перед ним в одних сапожках, удивлённо поднял брови и хотел что-то сказать, но я не дала ему открыть рот и отключила его быстрым, точным движением, многократно отработанным на тренировках. Не успело грузное тело инспектора, обмякнув, опуститься на пол, как я, перехватив его за шею и левое запястье, послала гипноимпульс, блокирующий его память за последний час. Теперь Ральф Стернер даже под пыткой не расскажет, зачем он поднялся на этот этаж, и что с ним здесь произошло. Оглянувшись, я увидела, что моя семья в полном составе недоумённо выглядывает из открытых дверей комнаты.
      — Что случилось? Почему он лежит? — тихо спросил Томас.
      — Сама не пойму, — пожала я плечами, — Когда я выбежала, он уже лежал.
      — Но он живой?
      — Живой. Только, по-моему, в обмороке. Надо бы врача вызвать.
      — Такой здоровый дядя, и вдруг хлопнулся в обморок, — недоверчиво сказал Виктор и пошёл вызывать бригаду медиков.
      Мы быстро оделись, гадая, что же случилось с Ральфом. Врач, прибывший через несколько минут, привёл инспектора в чувство. Тот осмотрелся недоумённым взором и робко спросил:
      — А где это я? И что здесь делаю? А что это вы все так на меня смотрите?
      Мы переглянулись не менее недоумённо и, проводив Ральфа с врачом сочувствующими взглядами, вернулись в свою комнату. Там нас ждала Жанна, предусмотрительно не показывавшаяся на глаза Ральфу. О продолжении оргии нечего было и думать. Мы все были выбиты из колеи. Минут десять все строили догадки и на все лады обсуждали происшедшее. Особое недоумение у всех вызвал тот факт, что Ральф вдруг начисто забыл, зачем он сюда явился. В обсуждении не участвовал только Виктор. Он молчал и украдкой поглядывал на меня с плохо скрываемым интересом. Перед тем как разойтись, он спросил:
      — Лида, а ты ждёшь кого-нибудь на эту ночь?
      Я порылась в памяти Лиды Конт и пожала плечами.
      — Нет, а что?
      — Ты сегодня была бесподобна, и мне хотелось бы продолжить с тобой этим вечером.
      Мне совсем не улыбалась перспектива провести здесь ещё и ночь, да вдобавок в обществе сексуально-неутомимого Виктора. Но членам семьи в подобных желаниях отказывать не принято. Поэтому я просто спросила:
      — У тебя или у меня?
      — У тебя. Я прилечу к вечеру.
      Я кивнула и ушла к своему компьютеру. Через два часа программа-вирус была готова и надёжно скрыта в «игрушках». «Мина» была поставлена на боевой взвод. Как только ночной дежурный запустит любую из игр, вирус надёжно поселится в операционной системе компьютера и не проявит себя ничем, пока завтра, ничего не подозревающая, Лида Конт не отправит подтверждение готовности исполнить заказ за девять дней. Тогда он преобразует девятку из десятичной системы счисления в восьмеричную. Пока будет обнаружена ошибка, пока поймут, что произошло, фирма подпишет контракт с другой компанией.
      К концу дня пришел Леон Модески. Передавая ему дела, я рассказала о новых играх. Леон пришел в восторг.
      — Ну, Лида, ты всегда находишь для меня что-то особенное!
      С этими словами он задрал мою юбочку и игриво шлёпнул по голой попке. Год назад Леон и Лида были членами одной семьи, а между бывшими семейниками такие вольности допускались. Поэтому я не обиделась, а только рассмеялась и пожелала Леону спокойного дежурства.
      На крышу здания я поднялась исполненная сознанием хорошо выполненного долга. Я здесь своё дело сделала. Осталось вернуться домой. Но вот возвращение-то как раз и было осложнено. Мне предстояла встреча с Виктором. Почему я не соврала ему, что сегодня ночью занята с кем-либо другим? Как бы он смог поймать меня на лжи?
      Оттягивая эту встречу, я почти четыре часа просидела в видеокафе и прилетела домой уже в сумерках. Виктор ждал меня на посадочной площадке. Слава Времени, он не стал расспрашивать, где я пропадала, а сразу обнял меня за талию и повёл к лифту. При этом он мурлыкал мне на ухо, что хотя и живёт со мной уже второй год, но только сегодня понял, какое я сокровище.
      — Что это в тебе вдруг проснулось?
      Я пожала плечами. Не объяснять же ему, что проснулась секс-программа, и проснулась она не в Лиде Конт, а в Катрин Моро. Он не поверит и просто не поймёт.
      В квартире Лиды мы поужинали и прошли в душ. Виктор высказал пожелание, чтобы я была в таком же виде, как и в начале дневной оргии, то есть, в юбочке и в сапожках, и приняла его той же позиции. Но я возразила, что повторение всех деталей один к одному — первый враг секса, и прямо из душа прошла в гардеробную.
      Там я натянула белые носочки и накинула новую зимнюю пелерину из тонкой замши малинового цвета с золотыми узорами. Пелерина была оторочена снизу пушистым рыжим мехом, и слегка прикрывала ягодицы. В таком виде я явилась к Виктору.
      — Так пойдёт?
      Виктор в восторге поднял большой палец и хотел сразу усадить меня в кресло. Но я отстранила его, легла на край высокой постели и, раздвинув ноги, подтянула колени к груди, приглашая Виктора томным, полным желания взглядом.
      Виктор мочалил меня долго и неутомимо. Впрочем, он не забывал регулярно подкреплять силы тонизирующим напитком. Он никак не мог насытиться мною и не скрывал своего восхищения.
      — Ты знаешь, Лида, я знаю многих женщин, но все они тебе и в прачки не годятся. О! Как ты это делаешь! Ты и раньше была яркой женщиной, а сегодня…
      Впрочем, всё это было «белым шумом». На фоне этих комплиментов отчетливо просматривался нездоровый интерес Виктора к тому, что же всё-таки произошло с Ральфом Стернером. Он раз за разом, как бы невзначай, возвращался к этой теме. Его живо интересовало, что произошло между мной и им. Виктор решительно не верил, что здоровяк Ральф ни с того, ни с сего вдруг взял да и потерял сознание. Ещё меньше он мог бы поверить, что изящная Лида Конт могла одним ударом вырубить верзилу-инспектора, да так, чтобы начисто отбить ему память. Он полагал, что у меня был какой-то сообщник, который успел скрыться, пока они выходили из комнаты.
      Лида Конт и раньше подозревала, что Виктор сотрудничает с отделом внутренней безопасности, а теперь я окончательно убедилась в этом. В постель к Лиде Виктора привёл сегодня не только секс, но и служебное рвение. Он рассчитывал, что я расслаблюсь и сболтну лишнее.
      Не тут-то было! Он просто не знал, с кем имел дело. Поняв, что Виктор намерен эксплуатировать тело Лиды Конт до утра и, заездив её до полуобморочного состояния, вырвать неосторожные слова; я решила ускорить события. Прикинув, как мне лучше добраться до точек, управляющих долговременной памятью, я предложила ему заняться оральным сексом в позе «69».
      Виктор пришел в восторг и тут же опрокинулся на спину. Я пристроилась на нём сверху, подставив для ласк своё лоно. Левой рукой я захватила у основания его фаллос и припала к нему губами. Пальцами правой я нащупала нужные узловые точки. При этом я продолжала вводить его в экстаз. Это я хорошо чувствовала по тому, какой интенсивный и агрессивный характер принимали его действия. Затягивать было нельзя. Ещё две-три минуты, и он доведёт меня до оргазма, тогда я просто уже не смогу сосредоточиться. Не выпуская его фаллоса, я сформировала и послала необходимый гипноимпульс. Получилось! Виктор вдруг затих, оторвался от моего лона и обмяк. Всё! Я скатилась с него, упала на спину, закрыла глаза и простонала:
      — Нэнси, милая! Ради Времени, забери меня отсюда!
      — Здравствуй, Кэт. С возвращением тебя! — услышала я голос Нэнси.
      Через пару минут ко мне вернулось зрение, и я увидела подругу, сидящую у компьютера. Нэнси доброжелательно улыбалась.
      — Поздравляю с успешным выполнением задания. А ты боялась, сомневалась, — Нэнси ласково потрепала меня за волосы, — Всё прошло отлично, как я и говорила. Ты всё время так. Напридумываешь всяких сложностей там, где их и в помине нет, заведёшь себя и начинаешь трястись. А в итоге, справляешься лучшим образом.
      Я только вздохнула и начала одеваться. Магистр на разборе операции почти дословно сказал то же, что и Нэнси, и добавил:
      — А с нештатными ситуациями ты справилась блестяще. Сразу видно начальника аналитического отдела. За считанные секунды рассчитала ситуацию и приняла единственно верные решения. Мы с Андрэ по полчаса над системами уравнений потом мудрили. А она — раз и готово!
      — А какую ты имеешь в виду вторую нештатную ситуацию?
      — Встреча вечером с Виктором. Ведь её не было в прогнозе на операцию.
      — Ну, это вытекало из первой ситуации с Ральфом. Виктор оказался сотрудником службы безопасности и заинтересовался тем, что же всё-таки произошло с инспектором?
      — Верно. Мы смоделировали прогноз последствий твоего отказа. Виктор серьёзно заподозрил Лиду. В случае отказа он наутро отстранил бы её от работы и устроил бы полную и самую детальную проверку. Возможно, что при этом вирус, которым ты заразила компьютер, был бы обнаружен. Но ты оказалась на высоте. А теперь отдохни и приложи свои таланты к текущим делам. У тебя это получится нисколько не хуже, чем в полевых условиях.
      Я тактично промолчала и не стала отметать не заслуженные мною комплименты. Но дома я не выдержала и призналась:
      — Андрюша. Ты, может быть, и не поверишь, но там я никаких уравнений не составляла, никаких прогнозов не строила. Когда появился Ральф, я просто разозлилась, что из-за этого зануды операция может провалиться, и сделала первое, что пришло в голову: вырубила его.
      — Кстати, — улыбнулся Андрей, — ты проделала это великолепно. Я не смог бы лучше.
      — Спасибо за комплимент, Андрюшенька. А когда Виктор предложил мне встретиться вечером, я растерялась и ляпнула первое, что пришло в голову. Это я уже потом поняла, что он сотрудничает со службой безопасности.
      — Так ты хочешь сказать, — восхищенно посмотрел на меня Андрей, — что Магистр зря расточал комплименты твоим аналитическим способностям? Значит, ты ничего не рассчитывала, а действовала интуитивно. Хм! В нестандартных ситуациях ты просто действовала нестандартно, вот и всё. Но результат превзошел все ожидания. Катюша, ты становишься хроноагентом. Откуда у тебя это?
      — А с кем поведёшься, — прошептала я, прижимаясь к его груди.
      — Но, как бы то ни было, твои действия в нестандартных ситуациях были безупречны. Особенно, во втором случае, — Андрей усмехнулся и погладил меня по волосам и по спине, — Кстати, я готов тебе доказать, что в этом плане я нисколько не хуже Виктора. Что ты скажешь о том, чтобы мы продолжили с того, на чем вы с ним остановились?
      «Нэнси, как всегда, была права», — подумала я, расстёгивая и снимая платье.
      Утром Андрей поднял меня, не дав ни одной лишней минутки понежиться в постели. Он погнал меня в наш домашний спортзал, в чем я была. А была я в одной лишь золотой цепочке на шее. Там он заставил меня до седьмого пота отрабатывать различные приёмы рукопашного боя. Когда я была уже готова в изнеможении упасть там, где стояла, он внезапно успокоился и отправил меня в душ. Сам он ещё минут десять махал тяжелой секирой. Покончив с этим делом, он выгнал меня из душа и отправил готовить завтрак.
      Я быстро накинула розовый халатик, обулась в белые кожаные тапочки и направилась к Синтезатору. Когда Андрей вышел из душа, завтрак был уже готов. За завтраком я вспомнила его последнюю операцию.
      — Андрюша, неужели ты с самого начала принял решение: таранить этого пришельца?
      — С чего это ты взяла? — настороженно спросил Андрей.
      — По замыслу операции твой самолёт должен был идти головным. Но ты почему-то пропустил вперёд напарника. Значит, ты предполагал именно такой исход и сознательно планировал таранный удар.
      Андрей невесело усмехнулся, оторвался от чашки кофе и посмотрел на меня грустным взглядом.
      — Нет, Катюша, такие вещи никогда не планируются заранее. Второй самолёт я поставил вперёд потому, что надеялся уговорить советский экипаж отказаться от атаки пришельца. В этом случае моему напарнику пришлось бы иметь дело с медленно движущимся, крупным объектом. Для себя я оставил более сложную задачу. Но когда я увидел, что пришелец движется слишком быстро, и поразить его бомбой практически невозможно; что, кстати, и продемонстрировала неудачная атака первого самолёта; решение пришло само собой. Я понял, что не могу рисковать. Корабль надо было поразить наверняка, права на промах у меня не было. Вот тогда и пришло это решение.
      — И опять нестандартное, — тихо сказала я.
      — Но оно было в данных обстоятельствах единственно верным, — Андрей помолчал и снова усмехнулся, — Впрочем, ты у нас тоже становишься специалистом по нестандартным решениям. К сожалению, Катюша, мы — хроноагенты, и нам приходится иметь дела не с математическими моделями, а с реальными жизненными ситуациями. А на их ход оказывает влияние столько случайных факторов, что никакими расчетами предусмотреть невозможно. Конечно, иногда есть время, чтобы оценить и рассчитать изменившуюся обстановку. Но бывают, и, к сожалению, нередко, такие случаи, когда времени на это просто нет. Вот, к примеру, как у тебя. Всё было продумано, предусмотрено и расписано. И вдруг — на тебе! Появляется этот Ральф, и всё летит в Схлопку. Хотя Магистр и отпустил в твой адрес неслабый комплимент, но, на мой взгляд, за такой короткий промежуток времени даже компьютер не сможет смоделировать воздействие. Тут выручает только интуиция.
      — Андрюша, — попыталась возразить я, — Мне кажется, ты начинаешь абсолютизировать интуитивные решения и сомневаться в целесообразности расчетов, Так можно зайти Время знает куда.
      — Ни в коем случае, Катя! Рассчитывать операцию в целом и каждое воздействие в отдельности необходимо. И чем точнее, тем лучше. И в Реальных Фазах, если позволяет обстановка, надо оценивать все изменения планов и ситуаций. На то нас и натаскивали на темпоральную математику в своё время. Но если обстановка не оставляет нам времени на расчеты, что делать? Сворачивать операцию? Я считаю, что не следует бояться интуитивных решений, принимаемых на ходу, по первому импульсу, первому побуждению. Ведь мы — хроноагенты, у нас уже в подкорке сидит, что можно, что нельзя; что навредит, а что нет. Я вижу, ты хочешь возразить, что такая интуиция — слишком уж неточный инструмент, чтобы ему всецело доверять. Ты права, но не совсем. Я помню, как в начале нашей работы и Магистр, и Жиль, и Стрёмберг говорили нам, хоть и разными словами, но примерно одно и то же. Ход Истории, её развитие определяется не отдельными событиями, а их совокупностью. Определяют ход исторического процесса множество событий, имеющих одинаково направленный вектор благоприятности. Тогда я воспринял это как одно из обоснований правомерности нашего вмешательства в жизнь Реальных Фаз. Но недавно я услышал вполне серьёзное научное обоснование такой точки зрения. Это было на Совете Магов, где защищалась магистерская диссертация одного хронофизика.
      — С каких это пор ты заинтересовался хронофизикой настолько, что даже стал посещать защиты диссертаций? Тебе что, как хроноагенту больше делать нечего? — спросила я.
      Андрей усмехнулся, покачал головой и закурил сигарету.
      — Нет, Катя, я далёк от мысли переквалифицироваться на хронофизику. Это — не для меня. Дело в том, что месяца два назад я спорил с Жилем. Он упрекал меня за то, что я и Миша очень часто полагаемся в своей работе на пресловутую, как он выразился, интуицию, что мы сплошь и рядом принимаем решения на ходу, без расчета; что это, в конечном итоге, может привести к пагубным последствиям.
      — И он был прав! — не удержалась я от реплики.
      — Как и ты! — парировал Андрей, — Но дослушай до конца. Я возразил ему его же собственными словами о совокупности событий, имеющих одинаково направленный вектор благоприятности. И сказал ещё, что хроноагент, действуя в рамках рассчитанной и тщательно спланированной операции, никогда не предпримет действий, которые могут повернуть этот вектор в сторону. Даже когда ситуация выходит из-под контроля, складывается против, хроноагент делает всё возможное, чтобы операция всё-таки завершилась успешно. При этом я привел ему несколько примеров из нашей практики, когда обстановка менялась так стремительно, что ни о каких расчетах не могло быть и речи. Времени на это просто не оставалось. Тем не менее, поставленные нами цели были достигнуты. И достигнуты, благодаря именно интуитивным действиям хроноагентов. Он возразил, что на такое способны считанные единицы: я, Альбимонте, Краузе, в какой-то мере Кшестинский с Кривоносом. И не более. А что нам мешает, сказал я ему, разработать соответствующую методику и по ней тренировать хроноагентов на принятие решений в нештатных ситуациях, которые не оставляют времени на расчеты? Он подумал и сказал, что ничего не мешает, кроме отсутствия серьёзной теоретической базы. И тут же предложил мне заняться этой проблемой. Для начала он перечислил несколько работ, где фигурируют подобные идеи, и посоветовал ознакомиться с ними. Ну, а потом, он предложил мне начать на эту тему работу на соискание степени Мага, создать и возглавить соответствующий учебно-методический центр. Ну, первую часть его совета я воспринял положительно. Именно так я и попал на защиту диссертации. А вот по поводу степени Мага и учебно-методического центра попросил меня уволить.
      — Почему? — вырвалось у меня, — Это же такое перспективное дело!
      — Катя! — Андрей улыбнулся и закурил новую сигарету, — Я же хроноагент, и притом хроноагент экстракласса. Нас таких всего трое на весь Монастырь. Мы не просыхаем, разрываемся на части. Из одной операции — в другую. Ведь ЧВП не дремлет. А ты предлагаешь мне устраниться от работы и взвалить всё на плечи Ганса и Миши.
      — Но степень Магистра ты сумел защитить без отрыва от основной работы!
      — Что ты сравниваешь, Катюша? Ты сама прекрасно знаешь, что диссертации Магистра и Мага — это две большие разницы, как в Одессе на рынке говорят. Я не желаю позориться перед Магами, а ещё меньше желаю отстраняться от работы, когда её невпроворот, и нагрузка неуклонно возрастает. Меня просто никто не поймёт, а меньше всего я сам. Может быть, лет через двадцать-тридцать, когда я устану от работы, и когда корпус хроноагентов экстракласса вырастет до нескольких десятков, я подумаю о диссертации на соискание степени Мага. А пока буду развивать свою идею без отрыва от основной работы. И учебно-методический центр мы создадим, пусть даже и без серьёзного научного обоснования. Ведь есть же у нас Аналитический Сектор. Да и в нашем Секторе есть весьма не слабый аналитический отдел, во главе которого, если не ошибаюсь, стоит некая Катрин Моро. Вот пусть они и строят прогнозы как можно точнее и тщательнее. А уж что мы с ребятами в рамках этих рассчитанных операций наимпровизируем; это, извините, наши проблемы. Кстати, тебе Магистр и Ричард сбросили вязанки три или четыре различных задач. Они тебя ждут, не дождутся.
      Андрей кивнул на столик возле моего компьютера, заваленный кристаллами и дисками. При этом он встал и направился к своему компьютеру, давая понять, что дискуссия окончена. Но я не удержалась и спросила ему в след:
      — А зачем же тогда ты меня сегодня так долго и старательно тренировал? Для того чтобы я расчеты поточнее делала?
      — А для того, голубка моя, — ответил Андрей, не отрываясь от компьютера, — что ты всё-таки ещё и хроноагент и уже сумела избавиться от некоторых комплексов. Время знает, в какую Фазу тебя ещё занесёт, и с кем тебе там ещё придётся подраться, как, например, в этот раз. Назвалась хроноагентом, надо постоянно быть в форме. А сейчас я тебя, извини, покину. У меня по графику — вождение «кротов».
      «Кротами» у нас назывались изобретённое в одной Фазе машины для передвижения под землёй. Я про них слышала, но ещё не осваивала. Их у нас было всего две, и моя очередь ещё не подошла. Андрей переоделся в синий комбинезон из эластичной ткани, чмокнул меня в лоб и исчез в Нуль-Т. Я же подошла к своему компьютеру и грустно посмотрела на «вязанки» задач, сваленные на мою голову неугомонными Магистром и Ричардом. Вздохнув: хроноагенту — хроноагентово, аналитику — аналитиково; я взялась за работу.
      Первым делом я, сверяясь с сопроводительными записями на компьютере, разделила все материалы по приоритету срочности. Бегло просмотрев содержание и оценив сложность, я первую группу распределила между работниками своего отдела, оставив себе три задачи. Их надо было решить в течение двух суток.
      В одной из них надо было предотвратить восстание большой группы офицеров космического флота. Восстание имело целью свержение правящей династии и готовилось долго и тщательно. Но в группе организаторов восстания оказался провокатор. Именно он провёл работу по подготовке так, что либо восстание надо было начинать раньше времени, либо оказаться под угрозой разоблачения. Неподготовленное восстание провалится, и начнётся эпоха самой мрачной реакции с далеко идущими гибельными последствиями.
      В другой Фазе был канун Второй Мировой войны. Точнее, она уже началась. Англия и Франция сорвали переговоры с СССР о создании антигитлеровской коалиции. Германия же заключила с Советским Союзом пакт о ненападении. Чрез три недели рухнула Польша. Потом пришел черед Дании, Бельгии, Голландии и Франции. В огне войны полыхала Югославия. Непокорёнными в Европе оставались нейтральные Швеция со Швейцарией, Советский Союз и Англия, зализывающая раны после Дюнкеркского позорища. В этот момент в Англию прилетел Гесс. Он имел задание тайно договориться с Черчиллем о том, что Англия после нападения Германии на Советский Союз, минимум три года не откроет боевых действий в Европе и ограничится Африканским и Азиатским театрами военных действий. Но Черчилль с Гессом встречаться не стал, и Гитлер не получил никаких гарантий. Тогда Рибентроп запросил Молотова: намерен ли Советский Союз твёрдо соблюдать все пункты советско-германского пакта? Ответ был утвердительный. В Берлине задумались. Война могла пойти совсем по другому сценарию. По нашим прогнозам получалось, что Англия падёт через четыре-пять недель после вторжения на острова германских войск. А вот что будет дальше?
      Третья задача была под силу только нашим экстрам. На территории бывшего Советского Союза царил дикий рынок и «разгул демократии». Наука никому из новых хозяев жизни была не нужна, и в неё не вкладывали ни копейки. Молодой доктор физико-математических наук Николай Бакаев был в одном шаге от открытия и научного обоснования множественности параллельных Миров. Но рынку не нужна была эта теория, она не имела спроса. Бакаев вынужден был свернуть эти работы и заняться тем, что могло принести хоть какие-то средства. Он был талантливым и многосторонним ученым. В своё время он серьёзно занимался электростатикой и сейчас с успехом начал использовать «старый багаж». Он начал с того, что изобрёл мощный, экономичный и абсолютно бесшумный пылесос. Встретившись с другом юности, преуспевающим коммерсантом, Бакаев убедил его вложить деньги в это изобретение и развернуть производство. Очень скоро эти пылесосы начали завоёвывать рынок. Но Бакаев на этом не остановился. Он предложил электростатические карбюратор и фильтр выхлопных газов. И эти изобретения начали быстро приносить прибыль. На выходе у Бакаева было ещё несколько электростатических новинок, но не это было для него главным. Хотя приятель-коммерсант и обманывал Бакаева, утаивая львиную долю прибыли, всё равно, получаемых средств вполне хватало для продолжения главной работы. Но тут Бакаевым заинтересовался ЧВП.
      Для начала его попробовали купить. Одна американская компания предложила Бакаеву возглавить проблемную лабораторию по разработке и внедрению своих изобретений в области электростатики. Предложение было заманчивым, но ученый отказался. Он прекрасно знал, в чем, по американским понятиям, заключается работа руководителя лаборатории. В таком положении ему даже электростатикой некогда будет толком заниматься, не говоря уже о теоретических изысканиях. Тогда Бакаева решили запугать. На предприятиях начались аварии, пожары; один за другим последовали «наезды» криминальных группировок. В завершение налоговая инспекция устроила самую дотошную ревизию на двух самых прибыльных предприятиях и, придравшись к пустякам, заморозила счета. Компаньон Бакаева запаниковал и начал подумывать о сворачивании дел. Но ученый стиснул зубы, поднапрягся и выкупил три предприятия. После этого он обратился к своим бывшим студентам, а ныне офицерам Вооруженных Сил, участникам войн в горячих точках. Он предложил им долю в деле и посвятил в свои научные планы.
      Офицеры быстро собрали своих бывших солдат и сержантов, и Бакаев предоставил им работу на своих предприятиях. Те успешно совместили функции производства и охраны. Аварии и пожары больше не случались, а «наезды» сразу прекратились. Предприятия снова стали приносить немалую прибыль. Бакаев передал руководство ими своим новым компаньонам, а сам с тремя самыми талантливыми из них занялся параллельными Мирами. Работа продвигалась успешно. До её завершения осталось уже совсем немного, когда ЧВП принял решение устранить Бакаева физически. С этой целью было организовано подписание контракта на поставку продукции бакаевских предприятий двум крупным автозаводам. Это поставило на грань банкротства три компании, занимавшиеся производством карбюраторов, фильтров и других автомобильных агрегатов, вытесняемых электростатическими приборами Бакаева. И тогда хозяевам этих компаний предложил свои услуги некто Вадим Чесноков — профессиональный киллер. Хозяева, чтобы сохранить свои немалые доходы, после недолгого размышления, решили воспользоваться его услугами и согласились выплатить за Бакаева немалую сумму.
      Под маской Чеснокова действовал агент ЧВП. Действовал он неторопливо: осторожно и расчетливо. Предугадать его действия и смоделировать их было невозможно. Компьютер выдавал столько равноценных вариантов, что сам путался в определении их вероятностей. С первого взгляда было ясно, что эта задача не столько для аналитика, сколько для хроноагента — разработчика операции. Только он, поставив себя на место киллера, мог определить те варианты, которые тот использует с наибольшей степенью вероятности. Как аналитик, здесь я могла рассчитать только общую картину. Направление вектора благоприятности, выражаясь словами Андрея. Я должна была предсказать общий ход событий, в рамках которого и будет действовать хроноагент. В принципе, любые его действия, направленные на нейтрализацию киллера и сохранение жизни Бакаева, следует признать правильными. Разве что, он решит использовать ядерную бомбу, чтобы поразить киллера наверняка.
      Среди переданных сотрудникам и отложенных по приоритету задач тоже были интересные случаи, требующие нестандартного подхода.
      Так была поставлена задача: спасти от голодной смерти в блокированном городе гениального механика. В случае его гибели изобретение парового двигателя в этой Фазе откладывалось более чем на сто лет.
      В другом случае требовалось предотвратить гибель колонии землян в дальнем космосе. Экспедиция, высадившаяся на планету, признала её полностью пригодной для колонизации. При этом никто не обратил внимания, что при наличии обильной, разнообразной и пышной растительности на планете полностью отсутствуют животные: как хищные, так и травоядные. Там жили только птицы: несколько видов хищников и множество видов насекомоядных. На планете развивалась растительная цивилизация. И когда колонисты начали вырубать и выжигать леса, косить траву и выгонять скот на пастбища, растительный Мир объявил им войну. Победа была достигнута быстро, легко и без потерь. Колонисты так и не поняли, почему вкусные и питательные местные плоды и ягоды стали вдруг все, без исключения, смертельно ядовитыми; откуда взялись хищные побеги и лианы, мгновенно высасывающие кровь из зазевавшихся людей; почему люди, вдохнувшие пьянящий запах дивных цветов, засыпают и больше никогда не просыпаются. В завершение обильно зацвели хвойные деревья. Ветер понёс их пыльцу на поселения землян. Эта пыльца была страшнее радиоактивных осадков. Одной пылинки, попавшей на кожу человека, было достаточно, чтобы успокоить его на веки вечные.
      На далёком Плутоне особо опасные преступники добывали в ледяных шахтах редчайшие и ценнейшие элементы, встречающиеся на Земле и других планетах крайне редко. Прокладывая новые штольни, они обнаружили вмороженный в толщу льда корабль. Он принадлежал цивилизации, намного опережавшей в своём развитии земную. Среди каторжников оказались неглупые люди. Они разобрались в оборудовании и устройстве корабля. Обнаружили они на его борту и оружие. Уничтожив охрану, они сумели разморозить корабль и привести его в действие. Поднявшись в космос, мятежные каторжники захватили в поясе астероидов несколько научных, заправочных и военных станций и основали там свою базу. С этой базы они стали совершать набеги на межпланетные трассы и грабить пассажирские лайнеры и грузовые корабли. Вооружение пиратского корабля было более совершенным и мощным, чем на земных крейсерах. Но, всё равно, в итоге, земной флот расправился бы с пиратами. Если бы ещё на стадии подготовки мятежа в двух самых авторитетных каторжников не внедрились агенты ЧВП. Они стали готовить ни больше, ни меньше, как покорение Земли и установление там своей диктатуры.
      Древнейшая цивилизация планеты Фаэтон угасала из-за катастрофической нехватки солнечной энергии. Солнце, миллионы лет щедро освещавшее и согревавшее фаэтонцев, постепенно угасало. Долго приспосабливались фаэтонцы к новым условиям жизни. Но, наконец, доля излучения, поступающая на Фаэтон от Солнца, упала ниже критического предела. В таких условиях жизнь уже не могла развиваться дальше, она могла только медленно агонизировать. Долго обсуждали фаэтонцы две альтернативы: переселиться на более близкие к Солнцу планеты или переместить свою планету ближе к Солнцу. Победили сторонники второго варианта. Но кончилось это катастрофой, и не только для Фаэтона. Сам Фаэтон развалился на части. Гигантские осколки планеты разлетелись и образовали пояс астероидов. Но часть осколков не попала на общую орбиту, а начала падать к Солнцу. Сначала тяготение Марса захватило несколько осколков. Один из них стал вторым спутником планеты. Зато другой упал на Марс. На беду именно на этом осколке были сосредоточенны термоядерные заряды фаэтонцев. При входе осколка в атмосферу, эти заряды сработали. Страшным термоядерным ураганом сдуло в космос большую часть атмосферы, и древняя негуманоидная цивилизация Марса погибла вместе с фаэтонской. Земле «повезло». На неё упали осколки без термоядерных сюрпризов. Но и того, что они учинили, было достаточно, чтобы земная цивилизация (она находилась на уровне, соответствующем середине XIX столетия) оказалась на грани гибели. Вдобавок, крупный осколок Фаэтона столкнулся с Луной и вместе с осколками бывшего спутника начал вращаться вокруг планеты. Периодически то один, то другой «осколочек» в результате многочисленных столкновений терял скорость и падал на Землю. Всё это никак не содействовало её процветанию.
      Отгремела длившаяся почти двенадцать лет Мировая война. В прах были повержены фашистские режимы Италии, Дании, Ирана и Кореи. Последний очаг фашизма агонизировал на северо-западе Пиренейского полуострова. Остатки испанских и португальских войск отступали под натиском советских и шведских армий к Ла-Корунье. А в порту фашисты спешно грузили на суда и подводные лодки золото и другие награбленные ценности. Один за другим отваливали от пирсов пароходы и субмарины и уходили в «коридор», охраняемый остатками Непобедимой Армады. Часть кораблей гибла под бомбами или от торпед и снарядов. Но какая-то часть прорывалась в Атлантику и уходила к Южноамериканскому континенту. Достигнув его, они бесследно исчезали в устье Амазонки.
      А в небольшом городке Бегансос, в сорока километрах от Ла-Коруньи, в тщательно охраняемом готическом особняке сидел у горящего камина полковник Бессмертной Гвардии Гарсиа Суареш. Сквозь плотно зашторенные стрельчатые окна не проникало ни одного луча света, и не были видны толпы беженцев и беспорядочные колонны отступающих войск. Но никакие шторы не могли изолировать кабинет Суареша от рёва самолётов, разрывов бомб и грохота близкой уже канонады. Однако полковник не обращал на это ни малейшего внимания. Он быстро просматривал содержимое папок, которые выкладывали на его стол из ящика бессмертные. Когда ящик опорожнялся, они приносили новый. А полковник большую часть папок, просмотрев, швырял в огонь, другие раскладывал на три стопки. По мере их накопления бессмертные перекладывали их в отдельные ящики.
      Полковник Суареш был занят важным делом. Все долгие годы владычества фашистов в Европе бессмертные, фашистская гвардия (аналог СС), как крысы в свои норы, стаскивали в Испанию и Португалию всё, что попадало под руку. Сейчас, кроме Суареша, несколько десятков офицеров решали судьбу этой добычи.
      Суареш — специалист по Чехии и Австро-Венгрии просматривал документы, доставленные из этого региона. Чего только в этих папках не было! Всевозможная техническая документация, изобретения и научные труды; литературные и музыкальные произведения (эти сразу летели в огонь); философские и религиозные трактаты (эти отправлялись туда же); банковские документы, платёжные обязательства, акции и другие ценные бумаги; картотеки агентуры и досье на различных деятелей. Работа была кропотливая и требовала предельного внимания и сосредоточенности. Но времени на неё было отпущено, увы, крайне мало. Войска маршала Кошкина уже сосредоточились для последнего броска на Ла-Корунью всего в тридцати километрах от Бегансоса. Как только оборона будет взломана, а в том, что она будет взломана и взломана достаточно быстро, Суареш не сомневался; меньше чем через час советские танки появятся под окнами особняка. Надо было спешить.
      Полковник работал с быстротой и четкостью автомата. Двадцать-тридцать секунд и судьба очередной папки решена. Но вот в его руки попала зелёная папка с надписью: «Вацлав Черны. Холодные реакции». Суареш раскрыл папку, положил её на стол и задумался. Он не был силён в физике, но он помнил, как искал этого Вацлава Черны по всей Чехии. Он помнил, как по его приказу в гигантский лагерь смерти под Линцем свезли двадцать восемь человек, похожих на этого Черны. Он помнил и то, как их пытали две недели, выясняя, кто из них тот самый Вацлав Черны, который открыл прямое преобразование ядерной энергии в электрическую. Но он так и не нашёл тогда Черны и приказал выбросить в ров то, что осталось от этих людей. Скорее всего, среди них был и настоящий Вацлав Черны. Но он благоразумно промолчал, так как прекрасно понимал, что эти пытки — лишь прелюдия к тому, что его ожидает, если он назовёт своё имя.
      Если бы Суареш тогда нашёл эту папку, он сейчас был бы генералом. Но эта папка вместе с другими лежала несколько лет в хранилище Саламанки и только сейчас попала в руки тому, кто упорно искал её все эти годы. И вот он её нашел, но нашёл слишком поздно. Суареш с сомнением посмотрел на три стопки папок. Одна должна была остаться в тайнике Кантабрийских гор и дожидаться лучших времён. Другая — погрузиться на пароход. Доедет ли она до Амазонки, Бог весть. Третья же предназначалась для погрузки на секретную субмарину Бессмертной Гвардии. На этой же субмарине будет место и для него, полковника Суареша, если он положит папку Вацлава Черны в эту стопку. На секретной базе в джунглях бассейна Амазонки его ждёт генеральское звание и великий почет. Но… Суареш бросил взгляд на четвёртую стопку, в которой лежали только три папки.
      Полковник знал, что в Виго, уже захваченном шведами, под эгидой Красного Креста американский пароход принимает на борт гражданских лиц, не желающих оставаться в Испании, оккупированной шведско-советской армией. Пароход идёт в бразильский порт, но сначала он зайдёт в Майами. В трёх отдельно отложенных папках лежали акции и предъявительские чеки американских банков. Но это были просто деньги, которые всегда могли уйти, как и пришли. А вот папка с материалами Вацлава Черны…
      Полковник продолжал думать. Но он не знал одного. Корпусной генерал Аварито Бускерос — командующий Бессмертной Гвардией прекрасно знал деловые качества своих старших офицеров и полностью доверял им. Не менее хорошо он знал и их моральные качества и в этом плане полностью им не доверял. В составе корпуса Бессмертной Гвардии был особый полк, своего рода тайная инквизиция в Вооруженных Силах. А в состав этого полка входил совершенно секретный батальон. Причисленные к этому батальону солдаты, сержанты и офицеры служили во всех подразделениях корпуса и исправно пополняли досье, которое было заведено на каждого офицера. А когда офицер Бессмертной Гвардии получал звание майора, за ним закреплялись персональные «опекуны», которые фиксировали каждый его шаг и чих. Командовал этим батальоном личный адъютант генерала Бускероса, полковник Санчес Сааведра. Всего этого Суареш не знал. Он был бы крайне удивлён; увидев, что сделал вышедший из его кабинета фельдфебель. А тот достал из-за пояса портативный радиопередатчик и нажал кнопку вызова. Через несколько секунд на корпусе загорелась лампочка, и фельдфебель негромко, но четко произнёс: «Четыре. Два. Семь. Три. Один. Один, — и, после паузы, добавил, — Один. Четыре».
      В восьми километрах от особняка сидевший в блиндаже полковник Сааведра понял это так: «Суареш обнаружил дело Черны. Решения не принял. Собирается оставить у себя». Адъютант корпусного генерала прищурился и достал из ящика стола черную сигару. Он медленно повертел её между пальцами, откусил кончик и закурил. Не далее как три дня назад генерал Бускерос инструктировал его: «Если будут обнаружены материалы по холодным ядерным реакциям, а над ними работал чех Вацлав Черны, сообщите мне об этом в любое время суток; где бы я ни был и чем бы я ни занимался. Хоть на совете у короля, хоть в постели с любовницей». И вот полковник Суареш обнаружил эти материалы. Но Сааведра не спешил докладывать об этом генералу. Он тоже думал.
      Древнее государство, расположенное на Балканах, в Малой Азии и на Ближнем Востоке медленно угасало, теряло былую мощь, и было готово распасться на кучку таких же слабых удельных княжеств, формально подчинённых единому царю. Через пятнадцать лет эти княжества должны были пасть под натиском восточных завоевателей, которые на захваченной территории организуют свои государства и сольются с местным населением. А через шестьсот лет, вдохновлённые идеями новой религии: единый Бог на Небе — единый Кесарь на Земле, объединятся в одну империю, простирающуюся от Индостана до Атлантики. И империя эта не только устоит под ударами варваров, она сама предпримет ответный поход на восток. Её войска дойдут до Тихого океана и приведут к присяге не только кочевые племена, но и Китайскую Империю. А миссионеры, следующие за армией, обратят присоединённые народы в свою единую религию. И не будет татаро-монгольского нашествия и крестовых походов, не будет ни инквизиции, ни джихада.
      Но всё это были лишь прогнозы. Историческое развитие этой Фазы собиралось повернуть на совсем другой путь. На охоте споткнулся конь, и царя растерзал кабан-секач. На престол взошел двадцатилетний наследник Асунта. Удельные князья возрадовались. При старом царе они «выцарапывали» себе вольности одну за другой, годами. Сейчас пришло время взять всё разом. И взяли. Номинально Асунта оставался царём, но фактически вся власть на местах перешла к князькам. Они установили свои законы, и если царские указы в них не укладывались, то тем хуже было для царских указов.
      В отчаянии Асунта махнул на всё рукой. Он покинул столицу и удалился в Родопские горы вместе с двумя сотнями младших наследников древних аристократических родов, разорённых удельными князьками. Они стали вести беззаботную, разгульную жизнь. К ним начали собираться все, кто терпел притеснения от местных сатрапов. Асунта принимал всех, независимо от богатства и родовитости. Это сборище проводило время в охоте, пьянках, разврате и других весёлых утехах. Асунту часто видели в центре самых весёлых компаний. Но молодого царя ни на час не оставляла мысль: как исправить положение? Начав вечером пир вместе со всеми, он в самый его разгар уходил с несколькими самыми верными друзьями в дальние покои дворца. Они засиживались там до следующего полудня. Наконец, Асунта нашёл решение, которое на две тысячи лет предвосхитило деяния Ивана Грозного с его опричниками.
      На ближайшем ежегодном Совете князей он объявил. «Вы хотели полной свободы и полной власти в своих владениях. Вы её получите. Я больше не буду вмешиваться в ваши дела. Но отныне и вы не должны вмешиваться в мой, царский, обиход. Раньше вы каждые три месяца вносили в царскую казну пятую часть своих доходов. К слову сказать, вы уже второй год не вносите ничего. Я не буду требовать от вас уплатить долги. Но с этого месяца вы будете вносить в казну двадцатую часть своих доходов ежемесячно. Должен же я на что-то содержать свой двор. И ещё: если какой-либо человек обратится ко мне за помощью, я возьму и его, и его семью, и его движимое и недвижимое имущество, и его земельные наделы в свой обиход; на который ваша власть распространяться не будет. От вас самих зависит чтобы таких людей было как можно меньше». Князья с радостью согласились. Жизнь в государстве потекла по новому руслу. Но вот что странно, несмотря на все усилия князей, царский обиход неуклонно расширялся, особенно за счет военного сословия.
      А Асунта держал своё слово, он не вмешивался в дела князей. Ему было некогда, он занимался боготворчеством. Для начала он объявил кабана священным животным. В царском обиходе под страхом смертной казни было запрещено употреблять в пищу свиное мясо и сало. Через некоторое время Асунта упразднил всех прежних богов и учредил культ Великого Кабана. Старые храмы закрывались и частично разрушались. Жрецов, отказавшихся отречься от прежних богов и признать Великого Кабана, публично сажали на кол. Впрочем, таких было немного. На центральной площади столицы воздвигли огромное медное изваяние Кабана. Оно было полым и имело дверцу в правом боку. Через эту дверцу ежемесячно загружали жертвоприношения и под изваянием разводили огонь. А к очередной годовщине смерти старого царя «опричники» преподнесли Асунте подарок. Они похитили наследника одного из князей и заложили его в изваяние Великого Кабана. Асунта был несказанно рад. Ещё бы! Именно эту деталь он давно обсудил с друзьями во время ночных бдений.
      Такие жертвоприношения стали традиционными. Но когда у князей пропал четвёртый наследник, они возмутились. Асунта успокоил их. «Это всё делалось помимо моей воли. Виновники схвачены. Приезжайте в столицу, и я отдам их на ваш суд». Несколько князей заподозрили неладное и не явились в столицу. Но большинство приехали и собрались в зале суда, где им действительно были представлены десять человек из ближайшего окружения Асунты. Пока Асунта выслушивал обвинения в их адрес, «опричники» расправились с охраной и свитами князей. Выслушав жалобы, Асунта сказал: «Хорошо. Больше они не будут приносить в жертву Великому Кабану ваших детей. Они будут приносить ему в жертву вас самих!» Князья были схвачены и брошены в подземную темницу. В тот же день во чрево Великого Кабана был загружен самый старший из них. Прочим было объявлено, что их будут приносить в жертву по одному в год, в день памяти старого царя. А до той поры они будут сидеть в темнице.
      Все княжества Асунта взял в свой обиход. Одновременно он отправил послания князьям, не явившимся на суд. Этими посланиями Асунта объявлял, что берёт все княжества под свою руку и устанавливает по всему государству свою единодержавную власть. Пять князей, устрашенные, сразу признали власть Асунты и отказались от своих прав. Но семеро покориться не пожелали. Асунте только того и надо было. Судьба непокорных княжеств была ужасной. Колонны «опричного» воинства вторглись на их земли, сметая всё на своём пути. Тем, кто пытался сопротивляться или бежать, пощады не было. Путь «опричников» был отмечен виселицами, кольями, кострами и рвами с закопанными заживо людьми. Три княжества пали в течение одной недели, а их князья отправились в подземелье столичной тюрьмы дожидаться своей очереди на жертвоприношение.
      Но четыре княжества объединились и под общим руководством князя Феллана сумели организовать сопротивление «опричной» армии. Асунта был готов и к такому повороту дела. Он начал боевые действия против Феллана по всем правилам венного искусства. И ему неизменно сопутствовал успех. Да и могло ли быть иначе? Ведь почти все опытные воины за эти годы перешли в царский обиход. Феллану почти не на кого было опереться, и он терпел одно поражение за другим.
      Вскоре в руках Феллана остался последний укреплённый город, осаждённый войсками Асунты. После месячной осады Феллан попытался вступить в переговоры. Он направил к Асунте десять самых знатных горожан во главе со своим сыном. Асунта связал послов, уложил их в гнёзда катапульт и выстрелил ими в город. В руки княжеского сына он вложил свой ответ. Он всячески поносил и оскорблял мятежников, давая понять, что ни о каких переговорах не может быть и речи. Завершалось это послание так: «Тебя же, князь Феллан, высоко ценя твоё мужество, я обещаю не приносить в жертву Великому Кабану, при условии, что ты сам спрыгнешь с самой высокой башни крепости». Так и получилось. Через неделю Асунта взял город штурмом, и князь Феллан, защищаясь до конца, был вынужден спрыгнуть вниз с верхней площадки башни. Асунта разрушил город до основания, а всех оставшихся в живых жителей обратил в рабство.
      Асунта стал единодержавным диктатором, а культ Великого Кабана — единой религией государства. Все недовольства и попытки мятежа подавлялись с невиданной доселе жестокостью. Государство укреплялось и развивалось.
      Через десять лет об него, как об утёс, разбилось нашествие восточных завоевателей. Воодушевлённый победой Асунта предпринял ряд успешных завоевательных походов. Он покорил всю Европу, Северную Африку и Азию, вплоть до Гималаев. И повсюду он в первую очередь разрушал старые храмы и казнил священнослужителей. На центральных площадях завоёванных городов устанавливалось медное изваяние Великого Кабана. Все другие верования преследовались самым жестоким образом. Наследники Асунты продолжали его политику жестокого правления и религиозной нетерпимости. Разумеется, в таких условиях не могло и речи быть о зарождении христианства. На многие века воцарился фашистский режим, и развитие цивилизации затормозилось.
      Советский Союз и Китайская Народная Республика находились в состоянии необъявленной войны. Тысячекилометровая граница кровоточила. Провокации, перестрелки, взаимные выходы разведовательно-диверсионных групп на сопредельную территорию не прекращались ни на одну неделю. Китай вполне серьёзно претендовал на солидную часть Советской территории и готовился к полномасштабной войне. В таких условиях советская спутниковая разведка обнаружила передвижение нескольких соединений в зону, граничащую с Читинской областью. Рельеф и прочие условия местности позволяли китайской армии, в случае успешного форсирования Аргуни, прочно закрепиться на советской территории и накопить на захваченном плацдарме достаточно сил для броска к Чите, Байкалу или на восток.
      Необходимо было срочно установить состав соединений, их готовность к боевым действиям, предполагаемое направление и время удара. С этой целью было подготовлено несколько групп. Одну из них должен был возглавить старший лейтенант Седов. В группу входили старший сержант Лавров и пять солдат-разведчиков из гвардейского мотострелкового полка, расположенного в сорока километрах от границы. Именно эта группа могла добиться наибольшего успеха и доставить самую ценную информацию. Но накануне перехода границы китайцы заминируют проход между сопками, по которому разведчики часто углублялись на их территорию. Идущий во главе группы Седов будет тяжело ранен, и старшему сержанту не останется ничего, кроме как прервать выполнение задания и возвращаться назад. Но тут возникало сразу несколько вариантов, один из которых позволял разведчикам вернуться не с пустыми руками.
      Здесь я прервала просмотр поступивших задач и отвлеклась на обед. Не успела я покончить с этим делом, как на связь вышла Кристина.
      — Кэт, ты не слишком занята? Сможешь уделить мне час для разговора. Появилась интересная мысль, но без твоей помощи у меня ничего не получится.
      Я бросила взгляд на столик с материалами. Время с ними, успею.
      — Ну, конечно, Крис! Я всегда к твоим услугам. Где встретимся, у тебя?
      — Нет, я сейчас — в здании Совета. Приходи в кафе «Бриз» на набережной.
      Через десять минут мы с Кристиной сидели за столиком на веранде кафе и любовались морским пейзажем. Кристина, потягивая из высокого бокала лёгкое вино, излагала мне свою, действительно интересную, идею. По её словам выходило, что единожды открывшийся, пусть даже спонтанный и даже на несколько секунд, межфазовый переход, оставляет заметный след, возмущение в темпоральном поле Фазы. А раз так, то имеется возможность установить: куда эти переходы вели, когда и в течение какого времени они действовали, и сколько людей и в каком направлении по ним прошли. Когда до меня дошел смысл идеи, я несказанно обрадовалась.
      — Значит, есть возможность восстановить путь любого хроноагента, случайно попавшего в лабиринт спонтанных переходов и оказать ему помощь. Крис, ты — гений!
      Кристина отмахнулась ручкой, затянутой в блестящую черную перчатку, и снова наполнила наши бокалы.
      — Скажешь, тоже, гений! Это просто мысль, да к тому же ещё и не зрелая. Без точных расчетов и надлежащего программного обеспечения здесь ничего не сделаешь. Ты, как? Возьмёшься за это? У тебя должно получиться.
      — Спрашиваешь! Конечно, возьмусь. Только быстрых результатов не обещаю. Работы очень много.
      — Ну, с Филиппом я на эту тему поговорю. Он тебя немного разгрузит…
      — Сомневаюсь.
      — Правильно сомневаешься, — вздохнула Кристина, — Но дело всё равно стоящее и браться за него надо.
      — А я и не отказываюсь. Сбрасывай мне всё, что ты наработала по этому поводу. Как только горячие ситуации обсчитаю, сразу займусь твоей задачей.

      Вадим Чесноков был таким же хроноагентом, как и я, только со стороны ЧВП. Он ни в чем не уступал мне: ни в подготовке, ни в натренированности, ни в изобретательности, ни в целеустремленности. Вот только задачи перед нами стояли разные. Он должен был убить Николая Бакаева, основателя хронофизики и открывателя параллельных Миров-фаз. А я должен был не дать ему это совершить.
      Поначалу я не то, чтобы не поверил Кате, когда она сказала, что смоделировать действия Чеснокова невозможно; нет, я хотел оценить это профессиональным взглядом. И ещё была микроскопическая надежда, что я смогу увидеть то, что ускользнуло от её внимания. Но Катя, как всегда, оказалась права. Едва я запускал программу процесса моделирования на совпадение местонахождения Чеснокова и Бакаева, даже с разбросом по времени в десять минут, как компьютер начинал выдавать такие «картинки», что невозможно было понять: где Чесноков, где Бакаев, а где пробегающая по улице собака. Было очевидно, что такой традиционный подход к разработке операции не годится.
      Тем временем из отдела наблюдения пришла информация о том, что Чесноков назначил новую встречу с представителем разоряющихся компаний. На этой встрече он должен получить аванс. И эта встреча должна состояться через три дня. Это был мой лимит. За эти дни я должен был разгадать замысел Чеснокова и разработать план операции. Мне ничего не оставалось, кроме как последовать Катиному совету. Она у меня — умница. Пусть она хроноагент только третьего класса, но аналитик она класса экстра!
      И я начал действовать от противного. Я начал отслеживать Николая Бакаева с целью определить, как и где мне его лучше и надёжнее ликвидировать. Это оказалось довольно непростой задачей. Школьный друг Бакаева, бывший майор спецназа Пелудь, так организовал охрану предприятия и лично своего шефа, что подступиться к Бакаеву было весьма непросто. Я два дня изучал всевозможные передвижения ученого по городу, его образ жизни, систему его охраны и пришел к выводу, что задача, которую ЧВП поставил перед своим агентом, практически невыполнима.
      Но ведь назначил же он встречу с заказчиками для получения аванса. Значит, он нашёл решение! А раз он нашел, значит, и я способен найти и должен найти его. Снова и снова я перебирал варианты ликвидации Бакаева и отвергал их один за другим.
      Проникнуть на предприятие, где работал Бакаев, с оружием или взрывчаткой было невозможно. На вахте Пелудь поставил ребят из таможенной службы. У них было поразительное чутьё на такого рода игрушки. Они его приобрели ещё до таможни, когда несли службу на блокпостах в «горячих точках». Именно там и обратил, в своё время, на них внимание майор Пелудь.
      Конечно, для хроноагента поникнуть на предприятие, минуя охрану, задача посильная. Но каким будет результат? Всегда есть шанс, что кто-то заметит постороннего, и тогда операция будет сорвана. Нет, это не подходило.
      Засада со снайперской винтовкой где-нибудь на чердаке или лестничной клетке, на маршруте движения Бакаева или напротив подъезда предприятия, тоже не могла дать эффективного результата. Бакаев ездил по городу в одной из двух «десяток» с тонированными стёклами. Причем вторая машина всегда его сопровождала. Определить, в какой из двух машин едет Бакаев, было невозможно. Машины парковались не на улице, а во дворе предприятия. Двор не простреливался ниоткуда с окружающей местности.
      Подкараулить когда Бакаев будет выходить к машине после деловой встречи? А как угадать, куда он поедет? Где караулить? Круг общения у Бакаева был весьма широк, а секретарша весьма надёжна. Она никогда бы не выдала эту информацию постороннему, так как была влюблена в своего шефа беззаветно и искренне. Я уже решил воспользоваться пулемётом и расстрелять обе машины, но потом отказался от этой затеи. Если винтовку можно хорошо спрятать и достать в последний момент, то как спрячешь убойный, надёжный, но весьма тяжелый и громоздкий агрегат? А ждать с ним несколько часов, значит, рисковать попасться кому-то на глаза. Это тоже не подходило.
      Заминировать машину? Абсурд. Тут минировать надо сразу обе. А в данной ситуации и к одной-то не подступиться. Ни одна из «десяток» ни на минуту не оставалась без присмотра. Этот вариант тоже не годился.
      Можно было подкараулить Бакаева, когда он будет возвращаться домой. Я тщательно изучил эту возможность и понял, что такой возможности просто нет. Прежде всего, поблизости не было позиции, где можно было бы разместиться для успешного обстрела сверху. А с земли тоже ничего не получалось. Машина останавливалась вплотную к подъезду, и переход Бакаева из машины в подъезд занимал чуть ли не секунду. Конечно, для хроноагента и этого было бы достаточно. Но сначала к подъезду выходили охранники, и Бакаев оказывался довольно плотно прикрытым. Снимать сначала охрану, значит, потерять время. А за это время Бакаев либо вернётся в машину, либо проскочит в подъезд. А уцелевшие охранники займутся мною. Эта перспектива мне не улыбалась. Пусть они со мной и не справятся, но результат-то всё равно будет нулевым.
      Следующей мыслью было организовать засаду в подъезде (кодовый замок — не проблема). Но и здесь ничего не светило. Хотя Бакаев жил на шестом этаже, он никогда не пользовался лифтом, так что минировать его было бессмысленно. Можно было подкараулить его на лестнице, но и здесь майор Пелудь всё продумал. Сначала, с опережением на пролёт, поднимались два охранника, за ними шел Бакаев, а за ним ещё два охранника. Так что снять их одной хорошей очередью было невозможно. Пистолет с глушителем тоже не решал проблемы. Ребята были стрелянные, спецназовцы, прошедшие кто Афган, кто Чечню. Конечно, для хроноагента и они существенной проблемы не представляли, но задние успели бы услышать хотя бы падение тел и прикрыли бы Бакаева. Утром процедура повторялась в обратном порядке. И этот вариант отпадал.
      А что если проникнуть к Бакаеву ночью в квартиру? Слава Времени, по ночам она не охранялась. Правда, дверь квартиры была бронированная и снабжена надёжными и хитроумными замками, но разве для хроноагента это — проблема? Но против лома, давно известно, нет приёма. Кроме замков дверь изнутри запиралась на примитивный засов. Я уже решил было воспользоваться против этой двери взрывчаткой, но быстро отказался от этой затеи. Бесшумной взрывчатки не бывает. Да если бы она и была. Неизбежный грохот ломаемого металла непременно разбудит Бакаева. А у него было оружие. Естественно, он, не задумываясь, выстрелит в того, кто таким образом проникнет в его квартиру. А стрелять Бакаев умел, и стрелял он неплохо, а главное, быстро. Пелудь сам его учил. Конечно, я-то мог бы войти в режим ускоренного времени, и плевать бы мне после этого на способности Бакаева и его ПМ. Но я вовремя вспомнил, что агенты ЧВП этим методом не владели. Здесь у нас было преимущество, одно из немногих.
      В отчаянии я решил взобраться к Бакаеву через окно. Шестой этаж? Пустяки! Ну, скажем прямо, это далеко не пустяки и не детская игра, но задача вполне посильная. Но, увы! Окна квартиры Бакаева выходили на большой проспект, весьма оживлённый даже в ночное время, а как раз напротив был пост милиции. Вряд ли припозднившиеся прохожие или милиция, восприняли бы меня как тренирующегося скалолаза.
      Итак, всё отпадало. Но зацепка всё равно где-то была, иначе Чесноков не стал бы брать аванс. Но за что же он зацепился? Вывод напрашивался сам собой. Бакаев где-то сам подставился. Но где?
      Я задумался над деталями поведения Бакаева. Неужели ему самому нравилась такая строго регламентированная жизнь? Отнюдь. Чуть ли не ежедневно Пелудь выслушивал его возмущения по поводу столь жесткой, даже жестокой, охраны, грустно улыбался и отвечал:
      — Коля. Ты сам попросил меня заняться вопросами безопасности. Так что, извини!
      — Не извиню! Я просил тебя обеспечить безопасность предприятия, что ты и сделал на самом высшем уровне. Премного тебе благодарен! Но ведь без твоих орлов я скоро и по малой нужде не смогу сходить! Твоя секьюрети скоро туалетную бумагу на предмет отравления исследовать начнёт, прежде чем меня в туалет пустить. При чем здесь я и моя личная жизнь?
      — Хм… Туалетная бумага, говоришь? Интересная мысль. Об этом я как-то и не подумал… Надо будет дать секьюрети указание. Спасибо, Коля, за подсказку.
      — Шутки шутками, Женя, но твоя опека переходит все границы. Я скоро из-за тебя от собственной тени шарахаться начну. Сплю с пистолетом под подушкой! Когда это кончится?
      — А кончится это, когда ты, друг мой, Николай, завершишь свою работу, представишь её в Академию Наук, ошарашишь ей там академиков, получишь Нобелевскую премию, станешь директором проблемного института и, тем самым, перейдёшь из-под моей опеки под опеку ФСБ.
      — Ну, ты наговорил! Но какая связь между моей работой и твоей охраной? Кому нужна моя работа, кому она мешает?
      — Видимо, кому-то сильно мешает. И потом, Коля, ты забываешь, что ты не только ученый, ты ещё и хозяин предприятия. Предприятия процветающего и вытесняющего с рынка продукцию других предприятий. Ты думаешь, это нравится тем же «Мицару», «Альтаиру» и «Коллегам»? Вспомни, как они ершились и выступали. А теперь вдруг резко затихли и упали на дно. Я навёл справки. Положение у них критическое. А хозяева их люди такие, что в этой ситуации могут пойти на всё. Так что, извини, Коля. Опекал я тебя, опекаю и опекать буду, пока опасность не минует.
      Майор был намного осведомлённее своего товарища. К тому же он всей шкурой, всей своей нервной системой воспринимал грозящую опасность, чуял её загодя и издалека. Это было у него в крови, как у одинокого волка. И это качество не раз спасало жизнь и ему, и его людям и позволяло выходить победителем из заведомо проигрышных ситуаций. Недаром чеченская верхушка в своё время объявляла за голову майора Пелудя баснословные премии.
      Благодаря такой опеке Бакаев жил как бы в заключении. Супруга оставила его несколько лет назад, уехав за границу с президентом одного из многочисленных чековых инвестиционных фондов. Детей они не нажили. Небольшая личная отдушина у Бакаева, правда, была. Иногда он позволял своей секретарше Лидочке любить себя не только на расстоянии. Но это всегда происходило в его комнате отдыха и после окончания рабочего дня.
      Но я всё-таки нашёл ещё одну отдушину. Я не обнаружил её сразу только потому, что происходило это редко: два, изредка три раза в месяц, а в последние две недели, именно когда мы вели за ним наблюдение, Бакаев ни разу не отклонялся от утвердившегося регламента своей жизни. И только «погрузившись» в недавнее прошлое, я обнаружил то, что искал.
      У Бакаева был старый друг, Виктор Золотарев. Когда-то они оба любили одну и ту же девушку. Из-за неё они чуть не поссорились насмерть, но потом решили, что она достанется тому, кого сама выберет. И она выбрала. Николай смирился и поздравил молодых. Вскоре у них родились девочки-близнецы. А ещё через два года они осиротели. Их мать погибла в автомобильной катастрофе. Бакаев, как мог, помогал другу растить детей. Девочки, как и положено, росли и всё больше становились похожими на свою маму. К семнадцати годам они почти ничем не отличались от той, из-за которой Бакаев соперничал с Золотаревым. Но в это время семью постигла ещё одна беда. Тяжелая болезнь приковала Виктора к постели и проковала надолго.
      Каждый свободный вечер Бакаев навещал семью друга и помогал ей всем, чем только мог. Надо сказать, что им двигали не только сострадание и долг старой дружбы. Расставшись с супругой, Бакаев начал всерьёз подумывать о том, чтобы связать свою жизнь с одной из тех, кто и внешне и по своему характеру разительно напоминали ему о давно утраченной любви. Разница в возрасте не была помехой. Тем более, что Николай вёл здоровый образ жизни и выглядел значительно моложе своих сорока лет. Проблемы была в другом: он никак не мог решиться выбрать какую-то одну из двух.
      В последний год посещения семьи Золотаревых становились всё реже. Очень трудно было выкроить щель в плотном графике, расписанном майором Пелудем. Но всё равно Бакаев находил время побывать у старого друга и пообщаться с очаровательными близнецами. Происходило это, обычно, так.
      Свои визиты к другу Бакаев всегда заранее согласовывал с Пелудем. Тот никогда не возражал, так как тоже хорошо знал Виктора Золотарева и несколько раз навещал его вместе с Бакаевым. Пелудь давал соответствующее распоряжение охранникам, и те сопровождали Бакаева до самой квартиры Золотаревых. Потом они спускались вниз и ждали Бакаева в машинах. И вот тут начиналось самое интересное.
      Подождав, пока Бакаев наговорится с отцом, девушки организовывали небольшое застолье. Бакаев прекрасно знал, как тяжело живётся этой семье на мизерную пенсию и две стипендии. Поэтому он решительно пресекал эти попытки. Пригласив в качестве спутницы и консультанта одну из сестёр, он отправлялся в ближайший магазин. Магазин этот находился в переулке, куда выходил черный ход из дома. Таким образом, Бакаев на время оказывался вне контроля своей охраны. Но ему этого было мало. Вырвавшись на «свободу», он вёл себя как проказливый мальчишка. Как правило, он придирался к тому, что в магазине отсутствовало что-то ему нужное и предлагал проехать на соседнюю станцию метро, рядом с которой был крупный универсам. Так как ближайшая станция была совсем рядом, в соседнем здании; ничего не подозревающая девушка соглашалась.
      После похода в универсам Бакаев всегда приглашал свою спутницу в небольшое кафе, находящееся там же. Он угощал девушку мороженым, кофе с пирожными и лёгким вином. Рассказывал ей разные истории и слушал студенческие новости. При этом он держал в кармане кукиш в адрес майора Пелудя и внутренне посмеивался над ним. Так он безобидно, как ему казалось, оттягивался раз в две недели.
      Вернувшись назад, Бакаев затаривался в магазине, что стоял в переулке, как говорится, под завязку; с таким расчетом, чтобы семья его друга была обеспечена качественными продуктами минимум на неделю. Вообще, денег на эту семью Бакаев не жалел. На себя ему свои доходы тратить было просто некогда. Его стараниями девушки были одеты на все случаи жизни и как картинки из модных журналов. Он с удовольствием подарил бы им по машине, но справедливо опасался, что этот подарок не будет принят. Зато он подарил девушкам два компьютера, очень нужные им для учебы.
      После успешной вылазки Бакаев с девушками сервировал столик возле постели больного. Завершив дружеский ужин, Бакаев возвращался к охране и уезжал домой.
      Вот эти-то вылазки Бакаева и явились слабым звеном в безупречной цепи, на которой Пелудь держал своего шефа. Я тщательно изучил Бакаевские «походы» с целью определить наилучший момент для его ликвидации.
      На первый взгляд казалось, что лучшего места, чем малолюдный переулок, не найти. Но это было только на первый взгляд. Переулок никогда не был совершенно пустынным, когда по нему проходил Бакаев. Пришлось бы убирать всех свидетелей, а в первую очередь спутницу Бакаева. Это было хлопотно. Настоящий хроноагент старается обойтись без этого. Из тех же соображений не годились ни магазин, ни универсам, ни кафе, ни вагон метро. А вот толпа при выходе с перрона после прибытия поезда была идеальной средой для этой цели. В этой толпе можно было подобраться к Бакаеву вплотную. Шум отходящего поезда перекроет и без того негромкий звук выстрела пистолета с глушителем. Падение жертвы можно представить как сердечный приступ; вызвать по сотовому телефону «Скорую», оказать первую помощь, броситься к выходу из метро встречать врачей и исчезнуть без следа. Это был, на мой взгляд, идеальный вариант.
      Я уточнил время, в которое Бакаев будет совершать очередную вылазку и смоделировал на этот момент прогноз встречи Бакаева с Чесноковым. Картинка получилась до того четкая, что я даже облизнулся от удовольствия. Никаких наслоений, никаких раздвоений. Значит, Чесноков принял точно такое же решение. А он далеко не глуп, этот агент ЧВП! «Брось, Андрэ, — сказал я себе, — Он-то точно не глуп, в этом нет сомнений. А вот ты нисколько не глупее его, раз сумел расшифровать его замысел».
      Единственное, что я не смог выяснить, это на какой станции Чесноков осуществит свою акцию. Стены и колонны с характерными приметами и названием станции были размазаны. Но это уже было не суть как важно.
      Оставалось выбрать объект внедрения. Тут я долго не раздумывал и решил внедриться в одного из охранников Бакаева. Во-первых, не возникало проблем с приобретением оружия. Мне нужен был пистолет Стечкина с глушителем. Именно такие пистолеты и были на вооружении у охранников Бакаева. Вообще-то, по штату им глушители не полагались. Но я знал, что эти бывшие спецназовцы не любили лишнего шума и глушители при себе имели. Во-вторых, я без всяких проблем оказывался в эпицентре событий.
      Магистр план операции одобрил и благословил меня на дело. Катя на прощание, вопреки своему обыкновению, даже не всплакнула. Она знала, что на этот раз, хоть я и буду работать против ЧВП, никакого риска для меня почти нет. Был только риск, что я могу опоздать на мгновение, и тогда операция провалится. Но я не менее десяти раз просмотрел сцену покушения в различных ракурсах и запомнил её с точностью до секунды.
      Утром я проснулся в теле Бориса Гришина, охранника из команды майора Пелудя. До заступления на смену было около шести часов. Жены ещё не было, она работала в больнице и была на ночном дежурстве. Я позавтракал, накормил сынишку и отвёл его в детский сад. У меня оставалось ещё порядочно времени, и я решил пройтись по Москве.
      Я был в этом городе всего третий, точнее, четвёртый раз. В 39 году мы с Сергеем Николаевым после училища ехали к месту службы в Ленинград и заехали к его родителям. В мае 41 нас с ним вызвали в Москву, где формировалась новая дивизия. Правда, служить мне в ней не довелось. На другое утро я проснулся в Москве 91. Тогда я там прожил до сентября. В сентябре я случайно встретил постаревшего на пятьдесят лет Серёгу. На него напали какие-то отморозки. Я вступился, но меня сзади ударили по голове арматурным прутком. И я прямо с Большой Полянки оказался в Монастыре.
      Сейчас, проходя по улицам, я вспоминал и сравнивал. Если Москва 39 мало чем отличалась от Москвы 41, то Москва 91 отличалась от той разительно. Но это было вполне естественно, прошло пятьдесят лет. Но тогда меня больше поразили не изменения в архитектуре, технике, одежде и прочее, что объяснялось пятидесятилетним прогрессом. Меня поразила перемена в людях. Они стали какими-то озабоченными, нервными, даже злыми. Это невозможно было объяснить никаким прогрессом. А уж последний эпизод, с моей точки зрения, не лез ни в какие ворота. Я не мог себе представить, чтобы в 41 году молодёжь напала на старика. Сам возраст служил ему защитой. А уж если вся грудь его была увешана наградами, а тем более, увенчана Золотой Звездой, то это обеспечивало ему всеобщий почет и уважение. Я хорошо помню, как мы с Сергеем приехали в столицу, и у нас на груди было по ордену Красной Звезды. Только и всего. Мы подошли к киоску, купить папирос. Там была небольшая очередь. Увидев наши Красные Звёзды, очередь почтительно расступилась, пропуская нас вперёд. Поэтому у меня в голове никак не укладывалось: как можно было поднять руку на Героя Советского Союза!?
      Но это были изменения, накопившиеся за полвека. А сейчас прошло не более десяти лет! И такие перемены! Я шел по улицам и не верил собственным глазам.
      Поражало обилие рекламы. Мне приходилось работать и в Америке, и в Западной Европе, соответствующих этому периоду времени. Там тоже было много рекламы, но она не была такой навязчивой, аляповатой и безвкусной, порой безграмотной. Особенно меня поразили названия предприятий. У меня сложилось впечатление, что какой-то шутник специализируется на подбрасывании таких названий малограмотным, падким на заграничную экзотику предпринимателям.
      Я не мог удержаться от смеха, когда прочитал, что риэлтерская фирма «Harlot» предлагаем свои услуги по обмену и приобретению жилья. Интересно, обратится ли в эту фирму хоть один человек, мало мальски владеющий английским? В другом месте я долго хохотал, стоя перед вывеской косметического салона «Афедрон» . Потом решил, что этот салон оказывает услуги пассивным гомосексуалистам перед встречей со своими партнёрами. Эта мысль ещё больше развеселила меня. В вагоне метро я увидел объявление фирмы «Голион», предлагающей свои услуги по доставке грузов автотранспортом по всей России. Сначала я подумал, что название произошло от сокращения фамилий владельцев. Но в логотипе присутствовал силуэт старинного корабля, видимо того самого галеона, название которого так исказили неграмотные владельцы предприятия. Хорошо ещё, что в «гальюн» не превратили.
      По сравнению с 91 годом было ещё одно существенное отличие. Если тогда перед почти пустыми прилавками постоянно толпился народ, то сейчас картина была обратная. Прилавки и витрины ломились от товаров, но народ смотрел и уходил. Цены были неподъёмные. Подавляющему большинству всё это изобилие было не по карману. Я усмехался: вот и решилась проблема дефицита. С ним можно бороться двумя путями. Увеличить производство необходимых товаров и насытить рынок. Эта задача сложная и требующая больших усилий. А можно вздуть цены до небес. Здесь пошли по второму пути и быстро добились успеха. Особенно это относилось к книжной продукции. На книжные прилавки было больно смотреть. Больно по двум причинам: глаза резала яркость пёстрых обложек и астрономические ценники. Особенно заоблачные цены были у специальной литературы: справочников, словарей и прочей. Когда-то Советский Союз считался самой читающей страной в Мире. Дикий рынок излечил эту страну от такой позорной для развитой цивилизации болезни.
      Тем не менее, на фоне этой всеобщей дороговизны меня поражало, как были одеты люди, особенно женщины и особенно молодые. Преобладали разноцветные кожаные пальто, плащи и куртки, из под которых зачастую были видны юбки и брюки из той же кожи. Гардероб каждых трёх из четырёх женщин стоил многие тысячи рублей. Супруга Гришина была одета примерно так же. Но ведь Гришин — работал охранником и получал достаточно много. Не у всех же этих женщин мужья и отцы работали охранниками в частных структурах, являлись преуспевающими коммерсантами или многотысячными адвокатами. Большинство людей, как и раньше, работали на заводах и других предприятиях. Откуда там брались такие деньжищи, для меня было загадкой.
      Но всё это было внешнее, бросающееся в глаза. Меня больше интересовали люди; перемены, которые произошли в них за эти годы. Они показались мне ещё более озабоченными, придавленными грузом безысходности и бесперспективности существования. Особенно это относилось к пожилым людям. Попадались и весёлые, беззаботные личности. Но это, как правило, были или зелёные юнцы, или подогревшие себя возлиянием чего-нибудь покрепче пива. Часто попадались шумные группы молодёжи с наглыми взглядами. Они смотрели на окружающих, как на свою законную добычу, а улицы и дворы расценивали, как зону охоты.
      Я зашел в кафетерий, где взял чашку кофе. За соседним столиком сидели две девушки и три парня, явно принадлежавшие к «золотой молодёжи» Они пили пиво и чем-то разговаривали. Я прислушался, но почти ничего не понял. Разговор шел на каком-то диком жаргоне, состоявшем, в основном, из искаженных до неузнаваемости английских словечек. Понять можно было только мат: отборный и изощренный. Причем девушки матерились не меньше парней. Чего здесь было больше: глупой бравады или общего падения нравственности? Об этом я размышлял, глядя на сидевшую ближе ко мне девушку в голубой кожаной, отделанной белым мехом, курточке и блестящих белых сапожках-ботфортах. Грязные словечки, вылетавшие из её уст, никак не вязались с симпатичным личиком, обрамлённым длинными светло-русыми волосами, и «бархатным» взглядом. Мне казалось, что она даже не понимает смысла произносимых ею слов. Да так оно, скорее всего, и было. Для этой девушки грязный мат был составной частью модного жаргона. Словно почувствовав на себе мой взгляд, девушка обернулась, скользнула по мне взглядом и что-то сказала соседу. Что, я не понял. Но компания вдруг замолчала и уставилась на меня. Сосед девушки, накачанный, стриженный «под нуль» юнец встал и подошел ко мне.
      — Дядя, а что это ты уставил на нас свои гляделки, словно мы тебе сто баксов должны и не отдаём?
      — А что, за погляд уже стали деньги брать? — невинно поинтересовался я как можно более спокойным тоном.
      — Конечно! Вот сейчас ты нам отчехлишь десять баксов, и будем считать, что мы в расчете.
      — В расчете за что? Я же не стриптиз здесь наблюдал.
      — Слышь, Вика! — обернулся парень к девушке, — Дядя не прочь полюбоваться твоим стриптизом. Покажешь? Только, учти, это будет стоить уже дороже.
      Вика встала, провернулась ко мне и, игриво улыбаясь, потянула вверх свою бежевую юбочку, обнажая действительно красивые, стройные бёдра вплоть до узеньких красных трусиков.
      — Вот это стоит ещё десять баксов, — сказал парень, — Вика может продолжить, если тебе это интересно. Но сначала ты заплатишь за увиденное и сделаешь предоплату за дальнейшее.
      — Вообще-то, я стриптиз не заказывал, — задумчиво сказал я, — А увиденным я не удовлетворён. Так что, извини Вика, оплаты не будет.
      Девушка одёрнула юбочку и села с обиженной миной. А парень прищурился, наклонился надо мной и сказал с угрозой в голосе:
      — А вот за то, что ты Вику обидел, с тебя ещё десять баксов. Итого: тридцать. Гони бабки, дядя!
      — А если нет?
      — Больно сделаю! — прошипел парень и протянул руку к моему лицу.
      Он явно не догадывался, с кем имеет дело. Борис Гришин мог играючи справиться со всей этой компанией даже без помощи хроноагента Злобина. Коротким быстрым движением я ткнул парня в словно специально подставленное им солнечное сплетение. Парень крякнул, перегнулся пополам и сел на пол. На лице его отразилась причудливая смесь боли, страха, злобы и изумления.
      — Нельзя долго сидеть на грязном и холодном полу. Можно геморрой заработать, — сказал я назидательным тоном, — Вика, помоги своему приятелю подняться.
      Два других парня встали было со своих мест, но встретив мой взгляд, сразу сели обратно. Я вздохнул, допил последний глоток кофе и встал из-за стола.
      — Счастливо оставаться.
      Я вышел на улицу, но не успел пройти и одного квартала, как сзади послышались быстрые шаги. Высокие женские каблучки часто и звонко постукивали по асфальту.
      — Дядя, постойте! — услышал я звонкий девичий голос.
      Я остановился и обернулся. Ко мне, запыхавшись, подбежала Вика.
      — Дядечка, простите меня за эту глупость! Это у меня профессиональная привычка сработала, ничего дурного и в мыслях не было, вы уж поверьте, дядечка! А здорово вы Толяна уделали, никто даже не понял, как это получилось. Он до сих пор кряхтит и встать не может, — Вика засмеялась.
      — Профессиональная привычка, говоришь? А ты кто? Фотомодель?
      — Нет, — Вика покраснела, — Я студентка. Просто я подрабатываю в рекламном агентстве, рекламирую колготки, чулки и нижнее бельё. У меня, говорят, фигура подходящая.
      — Я это успел заметить.
      Вика ещё больше покраснела и потупилась. А я погладил её по щеке и ласково сказал:
      — Хорошая ты девочка, Вика. А вот компания у тебя плохая. Не возвращайся к ним, пожалуйста.
      — Да где же я других-то найду? Сейчас все такие.
      — Не все, Вика, не все. Ты поищи получше. И ещё попрошу тебя об одном. Не матерись больше, девочка. Тебе это очень не идёт.
      На длинных ресничках заблестели слезинки. Я осушил их лёгкими поцелуями и ещё раз погладил девушку по нежной щечке. Вика хотела что-то сказать, но махнула рукой в синей велюровой перчатке, перебежала на другую сторону улицы и быстро пошла куда-то, ссутулившись и подрагивая плечами. Видимо, она дала волю слезам.
      Я вздохнул и отправился домой. Надо было пообедать перед заступлением на дежурство. За квартал до моего дома меня остановили два омоновца.
      — Предъявите документы! — потребовал сержант.
      Омоновцы смотрели недружелюбно. Я достал служебное удостоверение и протянул сержанту. Когда они узнали, что я работаю охранником на частном предприятии, дружелюбия в их глазах не прибавилось.
      — У вас просрочено право на ношение оружия, — сказал сержант.
      Он был прав. Срок разрешения закончился вчера, и сегодня майор Пелудь должен был продлить его на следующие полгода.
      — Ну, и что? — спросил я, — Я же в настоящий момент без оружия.
      — А это мы сейчас проверим.
      — Собираетесь меня обыскивать? А санкция у вас есть? — поинтересовался я.
      — Обойдёмся и без санкции, — сказал второй омоновец, поигрывая дубинкой.
      — Что ж, валяйте, попробуйте, — предложил я.
      Сержант тоже взялся за дубинку, а я прикинул, куда его отоварить, чтобы и не шибко покалечить, и охоту баловаться дубиналом отбить. Внезапно слева послышался властный голос:
      — Отставить, бойцы!
      К нам подходил лейтенант, в облике которого я уловил что-то знакомое.
      — Ну, вы даёте! Стоит за сигаретами отойти, как они служебное рвение начинают проявлять и о последствиях не думают. Да он вам в одно касание кости переломает, и дубинки не помогут. Здорово, Борис! Сколько лет, сколько зим?
      — Привет, Алексей! — память Гришина подсказала мне имя сослуживца по спецназу.
      — Спрячьте дубинки, — приказал Алексей, забирая у омоновцев моё удостоверение, — и пройдитесь вон по тому переулку. Туда только что группа молодняка прошла.
      Он раскрыл моё удостоверение и удивлённо спросил:
      — Так ты снова с нашим майором работаешь? Подпись-то его!
      — Точно, — подтвердил я, — А ты как до ОМОНа докатился?
      — А куда было податься, когда какой-то дубарь начал спецназ сокращать?
      — Ну, и как служба?
      — Сам видишь. С такими дуболомами приходится работать, что хоть оторви да брось. Служба собачья: башку постоянно подставляешь, а платят гроши.
      — Так увольняйся и иди к нам. Я с Пелудем переговорю. Он тебя помнит.
      — Премного обяжешь, а то я скоро на людей лаять начну. А сейчас, извини, служба. Пойду, гляну, как бы мои орлы опять не переусердствовали.
      Мы пожали друг другу руки, и Алексей отправился за своими орлами, а я пошёл домой.
      В прихожей висел красный кожаный плащ, и стояли высокие красные сапожки. Значит, Нина уже вернулась с ночного дежурства. Супруга Гришина любила красный цвет, и он удивительно шел ей. В ванной комнате шумела вода, но дверь была приоткрыта, и Нина услышала, как я вошел. Она высунула голову и спросила:
      — Пришел? Погрей обед, я сама только что прибежала.
      Через несколько минут она вышла из душа, застёгивая малиновый халатик. Нина чмокнула меня в щеку и спросила:
      — Когда тебе на дежурство?
      — Через три часа.
      Мы пообедали, и Нина включила телевизор. Практически по всем каналам шли нудные, бесконечные, натянутые сериалы мексиканского или бразильского производства. Что-то я не припомню, чтобы эти страны когда-нибудь входили в число ведущих кинодержав. Непонятно было, почему телевидение сделало ставку именно на них. Наверное, от бедности.
      Я начал переключать каналы и, в конце концов, нашёл комедию с участием Луи де Фюнеса. Нина кивнула, и мы начали смотреть фильм. Но смотреть было невозможно. Передача часто прерывалась бесконечными рекламными паузами. Через час у меня сложилось впечатление, что в России человек родится для того, чтобы сразу же воспользоваться памперсами, потом освежить дыхание «Стиморолом» или «Рондо», вылечиться от перхоти и кариеса, воспользоваться гигиеническими прокладками (без различия пола), выпить пива, освежить тело дезодорантом, постирать бельё, очистить посуду от жира и, наконец, воспользоваться услугами бальзамировщиков, работающих круглосуточно.
      Реклама была навязчивая, безвкусная до пошлости, снята, как правило, бездарно. Правда, попадались и удачные, остроумные ролики, отснятые на высоком уровне. Но это были жемчужные зёрна в куче навоза.
      Внезапно в одном из роликов я увидел Вику. Она в роскошном вечернем платье шла под руку с солидным мужчиной. При входе в зал, где проходила какая-то презентация, мужчина неловко наступил на подол платья. Раздался треск, и платье свалилось на пол. Вика, оставшись в лифчике, трусиках и туфельках, вскрикнула с неподдельным ужасом. Потом, глянув на лохмотья, оставшиеся от платья, и на своё отражение в зеркале, она махнула рукой и, взяв под руку своего спутника, прошла в зал под восхищенными взглядами окружающих. Текст: «В таком белье вы можете пойти куда угодно!»
      В следующей паузе Вика вновь показалась, но уже в другом ролике. Я отметил, что и она играла неплохо, и режиссёр явно не бездарь. От Нины не ускользнуло моё отношение к этим роликам.
      — Что-то ты сегодня с большим интересом смотришь на эту девицу. Ты и раньше её видел, но сегодня смотришь как-то иначе.
      Я в подробностях рассказал ей о своей сегодняшней встрече с Викторией. Нина вздохнула.
      — Такие истории, как правило, имеют очень плачевный исход. Мы сегодня весь вечер и всю ночь принимали раненых и покалеченных. Девять случаев из десяти были результатами вот таких встреч. Хорошо, что ты у меня такой крутой. Другие граждане либо чехлятся, либо попадают к нам.
      — Фи, Ниночка! Что за жаргон? Запомни, крутыми бывают только яйца трёхчасовой варки. А люди делятся на тех, кто за себя постоять может, и тех, кто не может.
      — Ты прав, извини. Кстати, о жаргоне. Ты верно подметил насчет мата. Это какая-то болезнь. Вечером привезли молодую девушку, попала под машину. Когда ей давали наркоз, она материлась так, что мне хотелось уши заткнуть. Я ещё вспомнила, как она была одета, когда её привези, и решила, что это — уличная шлюха. Но потом встретилась с её родителями. Мать — главврач одной из больниц, отец — преподаватель в университете. А девушка — студентка предпоследнего курса юридического факультета. Что с ней будет, если она не избавится от этой привычки? Ты можешь представить её речь в зале суда?
      Мы рассмеялись, и я посмотрел на часы. Пора было выходить. Я собрался и поцеловал Нину на прощание.
      — Вернусь утром.
      — Будь осторожен, Боренька. До свидания!
      После инструктажа я рассказал Пелудю об Алексее. Майор оживился:
      — Жив курилка! Конечно, мы возьмём его к себе. Кадр ценный, а в ОМОНе он только озвереет.
      В восемнадцать часов к нам зашла Лидочка.
      — Ребята, Николай Петрович едет сегодня к Золотареву. Вы в курсе?
      — Конечно.
      — Тогда, по машинам! Он сейчас выйдет.
      Через пять минут мы выехали по хорошо известному нам адресу. Проверив подъезд и проводив Бакаева до квартиры, мы вернулись в машины и настроились ждать. В девятнадцать пятнадцать я проверил пистолет и присоединил глушитель.
      — Обойду вокруг дома, заодно сигарет куплю.
      — Валяй, — ответил старший наряда.
      Едва я обошел дом и свернул в переулок, как из подъезда черного хода вышли двое. Это были Бакаев и Светлана. Девушка была в кожаном, отделанном белым мехом, пальто нежно-сиреневого цвета в высоких светло-серых ботинках. Бакаев взял спутницу под руку, и они направились к магазину. Я шел в пятидесяти метрах сзади. Когда они вошли в магазин, я сразу прошел в вестибюль станции метро. Чеснокова там не было. Я подошел к киоску и стал изучать ассортимент табачных изделий. Через пять минут появились Бакаев и Светлана Золотарева. Я проследовал за ними и вошел в тот же вагон, только в другую дверь. Чеснокова там тоже не было видно.
      На следующей станции мы вышли. Я шёл на десять метров сзади, внимательно присматриваясь к окружающим. Но Чесноков не появлялся. Я не стал проходить в торговый зал универсама, а остановился возле касс и полчаса наблюдал, как Бакаев со Светланой выбирают товары. Когда они направились в кафе, я занял позицию в пивном баре напротив. Оттуда хорошо просматривался зал кафе. Светлана сняла пальто и белые перчатки, и устроилась с Бакаевым за столиком у окна.
      Девушка лакомилась мороженым и запивала его кофе, а Бакаев потягивал вино из высокого бокала и что-то рассказывал. Видимо, что-то интересное и смешное. Светлана слушала очень внимательно и иногда смеялась. Через полчаса Бакаев расплатился по счету, и они стали собираться. Он помог Светлане надеть пальто, девушка натянула перчатки и накинула капюшон (на улице, пока они сидели, пошёл снег). Я снова занял позицию в вестибюле станции и вошел в тот же вагон.
      И тут я увидел Чеснокова. Бакаев со Светланой стояли у самой двери, готовясь выйти на следующей станции. А Чесноков прислонился спиной к противоположной двери и с равнодушным видом рассматривал рекламное объявление над входом в вагон. Я подошёл поближе и сделал вид, что изучаю схему линий метро, а сам внимательно наблюдал за Чесноковым. При этом я ухватил рукоятку пистолета и снял предохранитель. Патрон я дослал ещё в переулке.
      Поезд остановился, двери открылись, и мы вышли на перрон. Я занял позицию сзади Чеснокова, который, обгоняя других людей, приближался к Бакаеву. Прозвучало объявление: «Осторожно! Двери закрываются!» В этот момент перрон наполнился грохотом, подходил встречный поезд. Я уловил движение правого локтя Чеснокова и тут же выстрелил ему в левую лопатку. Тот свалился, не издав ни звука.
      — Что такое? Что с человеком? — послышались голоса, — Скорую надо вызвать! Человеку плохо!
      Бакаев со Светланой остановились.
      — Что случилось?
      — Наверное, сердечный приступ. Надо вызвать Скорую, — ответил я.
      Светлана присела возле Чеснокова, сняла перчатку и стала нащупывать пульс. Её лицо приняло озабоченное выражение.
      — По-моему, Скорая ему уже не нужна.
      К нам подбежали дежурная по станции и милиционер.
      — В чем дело?
      — Видимо, сердечный приступ, — ответила Светлана, — Он уже мёртв.
      — Так, — констатировал сержант, — Кто видел, как это случилось?
      Он присел возле трупа и расстегнул на нём куртку, чтобы найти какие-нибудь документы.
      — Э! Да он при оружии! И пистолет на взводе, предохранитель снят!
      Я взял милиционера за локоть.
      — Сержант, отойдём на пару слов. Этого человека убил я. Вот моё удостоверение, оставьте его у себя. По нему вы меня всегда найдёте. Здесь и номер пистолета, и адрес, и всё прочее. Я охраняю выдающегося ученого, и сегодня предотвратил покушение на него. Ты и сам всё уже понял. А вот пистолет, извини, пока не отдам. Я должен довести его до безопасного места. Кто знает, не ждут ли его ещё кто-нибудь. Не бойся, пистолет я не выброшу. Я не киллер, это — мой рабочий инструмент.
      Сержант внимательно изучил моё удостоверение.
      — У Пелудя служишь? Знаю его, деловой мужик. Ладно, ступай со своим подопечным. Утром обязательно приди в отделение, — и многозначительно добавил, — Во избежание крупных неприятностей.
      — Непременно.
      Я подошел к Бакаеву и Светлане.
      — Пойдёмте, Николай Петрович. Нам здесь больше нечего делать.
      — Борис, это — вы? — удивился, узнав меня, Бакаев, — Как вы здесь оказались?
      — Не совсем Борис. А оказался вовремя и, как видите, не зря. Пойдёмте.
      — Что значит: не совсем Борис? Я не понял вас.
      — Пойдёмте, пойдёмте. Я всё вам объясню. Да пойдёмте же! Я слишком долго отсутствовал, как бы ребята тревогу не подняли.
      Но тревога была уже поднята. В квартире Золотаревых нас встретил разъярённый Пелудь.
      — Ну, и как прикажете это понимать, Николай Петрович? Шутки шутите? Какое мальчишество! Я ребят инструктирую: глаз с вас не спускать, все варианты просчитывать, все опасности предвидеть. А вы! — Пелудь безнадёжно махнул рукой и повернулся ко мне, — Ну, а ты где пропадал? Ребятам сказал, что только дом обойдёшь и сигарет купишь, а пропал на целый час! Что, служба надоела?
      — Не шуми, Женя, — вступился за меня Бакаев, — Борис меня сопровождал и, оказалось, не зря.
      Я коротко рассказал Пелудю об инциденте на станции метро. Майор только головой покачал и снова набросился на Бакаева:
      — Вот видишь, Николай! А ты всё жаловался, что я тебя слишком жестко опекаю. Этот тип тебя давно пас и вычислил именно тот момент, когда ты будешь без прикрытия. Скажи спасибо, что Борис тебя случайно заметил и пошёл за тобой. Сейчас бы не киллер, а ты лежал с пулей в сердце.
      — Всё это так, Женя. Согласен, я вёл себя глупо и неосмотрительно. Но в этом деле есть ещё один непонятный момент. Борис сказал мне, что он не совсем Борис. Я правильно передал ваши слова?
      Я кивнул, а Пелудь уставился на меня подозрительным взглядом. Что это с Гришиным? Уж не стал ли он часом покалываться? А я прикинул: то, что я собирался сказать Бакаеву, вполне можно услышать и Пелудю. Тем более, что после сегодняшнего покушения он не отойдёт от босса ни на шаг. По крайней мере, в ближайшие часы. Да оно и к лучшему. Пусть проникнется ещё большей ответственностью. Тем временем, девушки накрыли стол. Я удивился, как держится Светлана. Она только что была свидетелем покушения на Бакаева, только что пыталась нащупать пульс у убитого мною киллера. И как быстро она восстановила душевное равновесие! Правда, не до конца, решил я, присмотревшись. Она сняла только пальто и перчатки и ходила по квартире в ботинках. Я опять прикинул последствия и пришел к выводу, что если истину узнают два человека, то ещё трое погоды не сделают и катаклизма не вызовут. Девушки пригласили нас к столу. Пелудь разлил по бокалам вино и сказал:
      — Ну, Борис, или как тебя там? Мы ждём объяснений.
      — Прежде всего, представлюсь. Я не Борис Гришин, сотрудник вашей охраны; я Андрей Злобин, хроноагент экстракласса. Правда, это не на долго. Свою задачу я почти выполнил, и уже завтра я снова буду Борисом Гришиным на все сто процентов.
      — Что это значит? Что такое «хроноагент»? Будьте любезны объяснить, — спросил Бакаев.
      — Николай Петрович, ваши работы в области изучения физики Времени вплотную приблизились к открытию и обоснованию существования Миров с параллельным временем. Этих Миров должно существовать на нашей планете бесконечное множество…
      — Но ведь это — только предположение, гипотеза! И потом, откуда вы-то знаете, на какой стадии находятся мои изыскания?
      — Нет, Николай Петрович, это — не предположения и не гипотеза, это — реальный факт. А знаю я об этом потому, что сам я живу и работаю в Мире, параллельном вашему. Здесь я временно, в командировке. Вернее, не сам я, а моё сознание, Матрица личности. В качестве носителя моей Матрицы, объекта внедрения, мы выбрали Бориса Гришина. Мы у себя ведём наблюдение за другими параллельными Мирами, мы называем их Фазами, и при необходимости можем вмешаться, предотвратить катастрофу, помешать развязыванию войны, остановить внедрение опасного изобретения или способствовать полезному делу. Вот, к примеру, как сегодня. Скажу сразу, вами заинтересовались не только мы, но и наши противники. Они считают, что открытие параллельных Миров-Фаз и установление контакта с нашей организацией противоречит их высшим целям. В принципе, их цели, в конечном счете, благие. Но вот средства, к которым они прибегают для их достижения… Вас они сегодня хотели просто убить. Да-да, майор, этот киллер такой же Вадим Чесноков, как и я, Борис Гришин. Я не знаю, как его зовут по настоящему, но это и несущественно. Главное, я выполнил свою задачу и помешал ему выполнить свою. К слову, если бы нам потребовалось заморозить вашу работу, отстранить вас от неё, мы не стали бы прибегать к столь радикальным методам, как наши противники. Да, за жизнь этой личности можете не беспокоиться. Я не имею в виду Чеснокова, в которого он был внедрён, киллеру и смерть соответствующая, здесь на нашей стороне и мораль, и закон. Матрицу этого агента успели считать, и сейчас он в своей штаб-квартире наблюдает нас и кусает от злости локти. Пусть покусает.
      Все молчали и напряженно слушали меня. Бакаев — заинтересованно, Пелудь — недоверчиво, девушки — изумлённо. Они раскрыли рты и ещё шире распахнули глаза. Один Виктор Золотарев воспринял мои слова спокойно, словно давно ждал чего-то в этом роде.
      — Я верю вам, Андрей. Верю безоговорочно. Я давно уже говорил Николаю, когда он рассказывал о своей работе, что должны существовать не только параллельные Миры, но и организация, подобная вашей, которая возьмёт на себя связь между этими Мирами и контроль за событиями в них.
      — Это получается, вроде, как служба безопасности в параллельных Мирах? — спросил Пелудь.
      — Что-то в этом роде, — согласился я, — И должен сразу предупредить вас, майор. Поскольку работы Николая Петровича ещё не завершены, наши противники наверняка не остановятся после первой неудачной попытки. Надо будет ужесточить меры безопасности.
      — С ним ужесточишь, как же! — усмехнулся Пелудь, — Вроде всё рассчитано, всё предусмотрено, а он вон что вытворяет. Хорошо, что вы вмешались.
      — Ну, а для того, чтобы всё это завершилось как можно быстрее, и угроза миновала, мы сделаем вот что. Девушки, мне нужна бумага.
      Светлана вскочила и, постукивая высокими каблучками, вышла в другую комнату. Вернувшись, она протянула мне пачку писчей бумаги. Я поблагодарил, освободил угол стола и достал ручку.
      — Николай Петрович. Сейчас я напишу несколько уравнений темпоральной математики и хронофизики. Они помогут вам завершить работу в ближайшие дни. Вы и сами вплотную приблизились к ним, но без моей помощи провозились бы с ними ещё около года. А теперь, когда ваша работа будет опубликована, наши противники оставят вас в покое.
      Пока я писал; Пелудь, для которого темпоральная математика и хронофизика были понятны даже чуть меньше, чем вавилонская клинопись; два раза выходил на кухню покурить и оттуда с кем-то разговаривал по сотовому телефону. Бакаев смотрел на ряды уравнений, выходящие из-под моего пера, внимательно и время от времени кивал головой; врубался, значит. Девушки смотрели не на уравнения, в которых они разбирались чуть больше Пелудя, а на меня. В их глазах я был гостем из далёкого будущего, невообразимым приключением. У них на языках наверняка вертелось множество вопросов, но они тактично молчали и не мешали мне работать.
      Закончив писать, я протянул листы Бакаеву. Тот ещё раз внимательно их просмотрел, задал несколько уточняющих вопросов, потом прикрыл глаза и откинулся на спинку стула.
      — Ну, Николай, — спросил Пелудь, — как считаешь, имеет ли всё это писание хоть какой-то смысл?
      — Смеёшься, Женька? А зря. Какой-то смысл! Скажешь тоже! Андрей сделал мне комплимент, когда сказал, что я провозился бы с этим год. Года два, а то и три, не меньше. Да и то, потом ещё лет пять сомневался бы и перепроверял себя. Андрей, неужели всё это истина и уже проверено на практике? Хотя, что я спрашиваю? Само твоё появление здесь подтверждает это.
      Я пожал плечами, словно подтверждая последнюю фразу. А Пелудь облегченно вздохнул.
      — Слава Богу! А то я, было, подумал, что Борис или рехнулся, или фантастики на досуге перечитал. Теперь я верю, что вы действительно не Борис. Борису такая математика явно не по зубам.
      — Ха! Такая математика по зубам лишь гению, — ответил Бакаев, — Андрей, вы — гений!
      — Николай Петрович! — не выдержал я, — И Ньютон, и Эйнштейн, и Дирак, и Максвелл, и многие другие, несомненно гении. Но никто же не считает гениями студентов и инженеров, которые пользуются их открытиями и могут изложить их в виде формул и уравнений. Меня просто хорошо научили пользоваться этим, не больше. Моих заслуг в этом нет никаких.
      — Извини, Андрей, я неправильно выразился. То, что вы написали, гениально! Это — открытие эпохи! Я ползал вокруг этого давно, сомневался, нюхал, щупал, пробовал на вкус и снова сомневался. Явились вы и положили конец моим сомнениям. Теперь ясно, что я был прав. Но теперь я не могу, не имею права опубликовать это под своим именем.
      — Почему же? Имеете полное право. Неужели вы думаете, что мы стали бы вам помогать, если бы сомневались, что вы сами способны дойти до этого? Вопрос только: когда? А разве сегодняшнее покушение для вас не аргумент? Стали бы наши противники планировать и осуществлять акцию по вашей ликвидации, если бы не были уверены, что открытие уже созрело? У них есть дела и поважнее, чем убийство никому не известного ученого. А мой акт рассматривайте как помощь, подсказку, прояснение туманных мест.
      — Кстати, — заметил Пелудь, — я тут связался с прокуратурой и МУРом. Этот тип, действительно Владислав Чесноков, профессиональный киллер. За ним восемь убийств, и он числится в федеральном розыске. Но, тем не менее, показания и объяснения, тебе завтра давать придётся.
      — Не мне, — поправил я, — а Борису Гришину.
      — Вот так номер! — удивился Пелудь, — А что он будет говорить? Он же ничего об этом не ведает.
      — Почему? Он всё это знает так, как если бы он всё проделал сам. Одно исключение. Если я знал, что киллер будет ждать Николая Петровича на одной из станций метро, и пошёл туда намеренно; то для Бориса получается так, что он встретил Николая Петровича в переулке случайно и решил его незаметно сопровождать.
      — Пусть будет так. Но, Андрей, откуда у вас такая уверенность, что после опубликования открытия они оставят Николая в покое? А что если они захотят ему отомстить? Вряд ли мы сможем остановить их.
      — Нет, майор, они не будут мстить, они выше этого. Во всяком случае, за всё время нашего противоборства мы таких случаев не наблюдали. Повторить попытку они могут. Но махать кулаками после драки не станут. Это не в их правилах. Просто, после опубликования открытия они утратят всякий интерес и к Николаю Петровичу, и к вашей Фазе. Вот мы, другое дело. Они отлично знают, кто сорвал им операцию, и обязательно постараются отыграться. За мной они охотятся уже второй год. Но пока безуспешно, — я вздохнул, не всем так повезло, как мне.
      — Кошмар! — охнула Вера, — Второй год жить под таким прессом… Это же рехнуться можно!
      — Мы — хроноагенты! — я многозначительно поднял палец, — Это — наша работа и её издержки, увы, неизбежные. Но мы заболтались, а мне пора домой. Я своё дело сделал.
      — А когда и как вы будете возвращаться? — поинтересовался Бакаев.
      — А очень просто. Вот сейчас отвезём вас домой, вернёмся на предприятие, и я часок вздремну. Проснусь уже Борисом Гришиным без всяких примесей. А Андрей Злобин в это время будет уже у себя. Да, стоит ли вас предупреждать, что о моём визите и об этом разговоре распространяться не нужно? Особенно, девоньки, это относится к вам. До поры, до времени, разумеется.
      Меня заверили, что никто ничего не узнает, мы попрощались и покинули квартиру Золотаревых. Когда мы спускались по лестнице, Пелудь поинтересовался:
      — А сколько лет вас готовят к такой работе? Наверное, с детства отбирают и воспитывают в специальных училищах, вроде кадетских корпусов.
      — Вот тут ты ошибаешься, майор. Готовят нас, конечно, основательно, но весьма интенсивно и быстро. Меня на экстракласс готовили всего около года.
      — Ну, значит, до этого солидная подготовка была.
      — Тоже неверно. Я — выходец из Советского Союза образца 1941 года. В миру был лётчиком-истребителем.
      — Постой, постой! Это получается, что ты родился и жил в обычном Мире, таком же, как и наш. Как же ты стал этим, как его, хроноагентом?
      — А вот так и стал. У нас подавляющее большинство хроноагентов — выходцы из Реальных Фаз.
      — И как же они к вам попадают?
      — По разному. Но есть общий принцип, даже два. Их отбирают в Секторе Наблюдения с помощью специальной программы-искателя, которая настроена на соответствующие характеристики Матрицы личности. Когда Матрица с нужными характеристиками обнаружена, включается программа тестирования. Если тесты дали положительные результаты, сведения о субъекте передаются в специальный отдел. Там ведут за ним постоянное наблюдение и в соответствующий момент считывают его Матрицу личности. И у нас становится одним человеком больше. Второй принцип: этот человек никогда и ни при каких обстоятельствах не может вернуться назад, даже временно. Это — закон.
      — Интересно, а мою Матрицу проверяли этой программой или нет? — задумчиво сказал Пелудь.
      — Что-то вы, майор, больно заинтересовались этим делом. Обещаю, что, как только вернусь, в первую очередь проверю вашу Матрицу. Уверен, вам у нас понравится, а такие личности, как вы, нам безусловно подойдут.
      — Постой, Евгений! — возмутился Бакаев, — Ты что, хочешь меня бросить?
      — А что, Коля, мне здесь делать, если я тебя через несколько месяцев передам под опеку более компетентных органов? В ОМОН податься? Частное охранное агентство открыть? Или самому в криминал пойти? Ни одно, ни другое, ни третье меня не привлекает. Хотя, на всех этих поприщах я добился бы успеха. А у них работа подходящая, как раз для меня. Как я понял, параллельных Миров существует бесконечное множество. Значит, и работа никогда не кончится. Верно?
      — Верно, майор. Передохнуть будет некогда. А вы, Николай Петрович, за друга не переживайте. Вы же не знаете, что из себя представляет «соответствующий момент». Он, как правило соответствует гибели человека, с которого считывается Матрица. Мы все прошли через свою смерть. Я погиб в случайной уличной стычке. Два моих друга, тоже лётчики, погибли в воздушных боях. Мой шеф взорвал вместе с собой лабораторию, чтобы ценное открытие не досталось неофашистам. Ещё один был сожжен на костре, а двое других посажены на кол. Как правило, Матрица считывается, когда наступает такой критический момент. Но бывают и редкие исключения. Матрицу считывают с живого человека и делают дубликат. Но это бывает крайне редко, так как между Матрицами в этом случае остаётся связь, и происходит непроизвольный обмен информацией. Тут недалеко до помешательства. Приходится человека постоянно обследовать, контролировать его состояние. Вас, майор, такие перспективы не отвращают от сотрудничества?
      — Нет, не отвращают.
      — В таком случае, будем считать, что я вас завербовал.
      Я сдержал слово и, вернувшись в Монастырь, протестировал Матрицу Пелудя. Как я и предполагал, она во многом соответствовала требованиям, предъявляемым к хроноагентам. А меньше чем через год разорившиеся предприниматели решились на отчаянный шаг. Они заплатили банде террористов, чтобы те разгромили предприятие Бакаева. Нападение было отбито, но в перестрелке погиб майор Пелудь. Наш спецотдел успел считать его Матрицу, и у нас появился ещё один кандидат в хроноагенты.

      — Старый, подъём! — услышал я голос дневального, — Тебя Лука требует. Дуй в штаб!
      Я с огорчением прогнал остатки сна, открыл глаза и потянулся. Майор Лукьяненко, начальник штаба батальона, прекрасно знал, что эту ночь я совсем не спал. И если он не даёт мне отдохнуть, значит, произошло нечто чрезвычайное.
      Сидя на койке и наматывая портянки, я про себя посмеивался над своим прозвищем. «Старый». Надо же! Старшему сержанту Лаврову пять месяцев назад пошёл только двадцать пятый год. Но что поделать, если попал на службу на четыре года позже своего срока. Сейчас в глазах двадцатилетних парней, которые и жизни-то ещё толком не видели, действительно выглядишь умудрённым стариком. Недавно в батальон прибыл новый механик-водитель. Выпускник сельскохозяйственного института, в котором не было военной кафедры, он был призван рядовым в двадцать три года. И тоже получил прозвище «Старый». Забавно было услышать в казарме нечто в таком роде: «Эй, Старый! Да не тот Старый, который дембель, а тот Старый, который молодой!»
      Я заправил койку, одёрнул гимнастерку и поправил на груди Гвардейский Знак. Бросил критический взгляд на сапоги и бляху ремня. Они блестели. Хорошо. К начальнику штаба батальона надо являться в достойном виде.
      Майор Лукьяненко сидел над картой. Когда я вошел, он быстро свернул её, чтобы вошедший не увидел, что на ней нанесено. Но я сразу понял, что майор изучал карту сопредельного района Китая. Значит, опять готовится выход на ту сторону.
      — Товарищ гвардии майор! Старший сержант Лавров…
      — Присаживайся, Володя, — пригласил он меня, указывая на стул рядом с собой.
      Вне строя и, особенно, с глазу на глаз мы с ним всегда называли друг друга без званий, учитывая, естественно, разницу в возрасте. Я присел и кивнул в сторону карты.
      — Что, Александр Кузьмич, опять за Аргунь?
      — Да, Володя, туда, — подтвердил майор и развернул карту, — Знаешь этот район?
      — Знаю, — ответил я, присмотревшись, — Ходил здесь.
      — Это хорошо, что ты там ходил. А кто ещё из твоих ребят там был?
      — Корнеев был, Гриценко был, Васильев был, Цыретаров, Ягомост. Вот, пожалуй, и все. Я тогда ходил старшим пятёрки, а командиром был капитан Свиридов.
      — Я помню, — Лукьяненко задумчиво посмотрел на меня, — Посоветуй, Володя, кого сейчас туда отправить?
      — А что за задача, Александр Кузьмич?
      — Смотри. Вот здесь, по данным спутниковой и агентурной разведки, сосредотачивается дивизия усиленного состава. Одна из трёх, переброшенных на наш участок за последнее время. Аргунь в этом месте мелкая, берега для форсирования удобные. Представляешь, что получится, если они ударят? Наш полк приграничный укрепрайон не удержит, придётся отходить на вторую линию обороны. А это даст им возможность закрепиться на этих сопках и создать плацдарм для наращивания сил. А если они потеснят нас вот до этого рубежа, то тут естественный рельеф позволит им создать такую оборону, что их оттуда придётся только ядерными ударами выковыривать. То, что они устроили нам в июле, было всего-навсего разведкой боем.
      — И где же выход?
      — Подтянуть сюда танковый полк и дивизион залпового огня. Якобы на учения. Но, сам понимаешь, такие манёвры без особых к тому оснований не производятся. К тому же они не могут стоять здесь слишком долго. Надо, чтобы они оказались здесь в нужное время, если, конечно, это потребуется. Отсюда — задача: надо выяснить состав передовой дивизии, степень её готовности и оценить ориентировочно время, к которому она может нанести удар. Лучше всего было бы взять хорошего языка.
      — Языка, — машинально повторил я и внимательно посмотрел на карту.
      Район, куда предполагался выход, был весь изрисован значками, обозначающими расположение китайских частей, вплоть до отдельных батальонов, складов, линий связи и минных полей. Сунуться туда пятёркой было всё равно, что влезть в берлогу к зимующей медведице. Я прикинул предполагаемый маршрут (впрочем, неизвестно ещё, какой маршрут разработает офицер из штаба армии) так, чтобы незаметно миновать многочисленные сторожевые посты и кордоны китайцев. Путь получался долгим и извилистым. Да ещё и минные поля. Впрочем, разведчики мы или саксофонисты? Если мы не сможем пройти, то кто пройдёт? Но пройти сможет только тот, кто уже бывал там и знает местность. Этот район был сложен и опасен ещё полгода назад, когда мы ходили туда весной. А сейчас, когда там появились эти дивизии, он стал в три раза сложней и опасней. Решение напрашивалось само собой: должны идти ребята из той же пятёрки. Да вот только согласятся ли они? Я прекрасно понимал, почему начштаба так на меня смотрит. Две недели назад вышел приказ об увольнении в запас нашего призыва, «дембельский приказ». Теперь майор уже не мог просто приказать: «Пойдёшь ты и такие-то». Он ждал моего решения.
      — Я поведу пятёрку, — сказал я.
      — Но ведь… — начал, было, начштаба
      — А кто ещё там сможет пройти, Александр Кузьмич? Посылать туда молодняк? Вам что, хочется писать родителям: «Ваш сын пропал без вести»?
      — Ну, что ж. Я так и думал, что ты примешь именно такое решение. Кого возьмёшь с собой?
      — Поговорю со стариками.
      — Только учти, для вас это дело сугубо добровольное.
      — Ясное дело. Возьму только тех, кто согласится. Дайте мне слепыша.
      «Слепышом» мы называли карту предполагаемого района выхода, но без каких-либо условных обозначений и более крупного масштаба. Надо было принять меры предосторожности, чтобы никто, даже случайно, не узнал: куда именно планируется выход.
      Я не мог точно сказать, как в этих обстоятельствах поступил бы Владимир Лавров, скорее всего, он принял бы такое же решение. Но я, Микеле Альбимонте, прибыл сюда и временно стал старшим сержантом Лавровым, исполняющим обязанности командира взвода разведки, для того, чтобы исключить всякие случайности. Слишком много здесь ставилось на карту, и майор Лукьяненко нисколько не сгущал краски, он и сам до конца не знал ещё какие гибельные могут быть последствия в случае неудачи. Задача была далеко не простая. Когда я на карте прикидывал маршрут, я ещё раз вспомнил, как обыгрывал его, моделируя на компьютере. И сейчас, мысленно представляя участки китайской территории, я вспоминал; как мельтешили картинки, как раздваивались и даже троились изображения. Всё это говорило о том, что в этой операции очень большую роль будет играть элемент случайности. В таких ситуациях всё зависит от агента, от уровня его подготовки, способности контролировать обстановку и хладнокровно выкручиваться из нестандартных ситуаций. Без ложной скромности я мог сказать, что в настоящее время в Монастыре таких хроноагентов можно было пересчитать по пальцам одной руки. И я был в их числе.
      В казарме я собрал «стариков», с которыми Лавров весной ходил на этот участок, и мы прошли в канцелярию пятой роты. Там сидел старшина миномётной батареи и корпел над какими-то таблицами. Под потолком слоями стлался сигаретный дым.
      — Витёк, передохни и покури где-нибудь в другом месте. Нам потолковать надо, — сказал я.
      — Понял, разведка, — Виктор Бондаренко поднялся из-за стола и потянулся, — Посекретничайте, я вам мешать не буду.
      Подождав, пока он выйдет, я разложил на столе «слепыша» и тупым концом карандаша обвёл район предстоящего поиска.
      — Узнаёте?
      — Как не узнать, — ответил за всех Гриценко, — Еле ноги оттуда унесли. До конца дней своих помнить буду. А что, Старый, опять туда, к волку в зубы?
      — Туда, Вася, туда, — подтвердил я, — Только сейчас дело предстоит веселее чем прежде.
      Я коротко обрисовал обстановку и задачу, поставленную начштабом. Ребята призадумались. Цыретаров достал пачку сигарет и протянул нам. Это была «Прима» Рижской табачной фабрики. Совершенно вне всякой связи мне подумалось, что одно Время разберётся в извилистых тропинках армейского снабжения. Надо же! Везти сигареты через всю страну: из Риги в Читинскую область. Цыретаров затянулся, выпустил через ноздри густую струю дыма и, покачав головой, проговорил с усмешкой:
      — Надо же, как просто! Пройти через посты, боевые порядки дивизии, через минные поля; всё рассмотреть, взять языка и вернуться обратно. Легче чем высморкаться.
      — В том-то и дело, Гриша, — заметил я, — что высморкаться иногда бывает гораздо труднее.
      Мы рассмеялись, вспомнив далеко не смешной эпизод. Минувшим летом Лавров, Цыретаров и Ягомост ночью лежали в густой траве в десяти шагах от китайского патруля. Патрульные постояли, закурили и прошли совсем рядом, едва не наступив на разведчиков. Один из китайцев задел куст какой-то травы, и Цыретаров непроизвольно вдохнул едкую пыльцу. Несколько минут он зажимал нос и рот и корчился, подавляя кашель и чихание. И только, когда китайцы завели мотор своего джипа, дал себе волю. Это были ужасные минуты. Но когда всё, в том числе и переправа через Аргунь, осталось позади, этот случай из жутких сам по себе превратился в забавные. А тогда нам было далеко не до смеха.
      — Ну, шутки шутками, — сказал Ягомост, — чихай, не чихай, а задачу сполнять всё одно надобно.
      — Надо, — поддержал его Корнеев, — Только вот как? Если мы тот раз еле выбрались; то сейчас, когда там ударная дивизия сосредоточилась, те, кто местности не знает, ни за что там не пройдут. Послать туда молодняк, всё равно, что на верную смерть их отправить.
      — Ну, положим, у нас шансов там тоже будет не много, — возразил Цыретаров.
      — Пусть и не много, — ответил ему Васильев, — но у нас хоть какие-то шансы, да есть, а им вообще ничего не светит. Старый, короче, кто пятёрку поведёт?
      — Я поведу.
      — С этого и надо было начинать, тогда и базарить было бы не о чем. Мы с тобой и пойдём. Ты ведь не случайно нас сюда собрал.
      — Конечно, не случайно. Только, вы ведь знаете, что приказать нам идти туда сейчас уже никто не может. Мы своё уже отслужили.
      — Так что? Нам дембельские чемоданы собирать и смотреть, как молодняк на тот свет отправляется? — возмутился Корнеев, — Даже если и ты с ними пойдёшь, ты же не заговорённый. Мало ли что случится. Нет, Старый, я с тобой два года отбарабанил, несколько раз с тобой за Аргунь ходил, схожу и в последний раз. Одного тебя я с молодыми не отпущу.
      — Понятно. Кто ещё пойдёт?
      — Да все мы пойдём, — ответил Гриценко, — Верно, мужики?
      — Верно, — ответил за всех Ягомост, — Когда выход, Старый?
      — Стоп, гвардейцы, — успокоил я ребят, — Если вы все решили идти, то это не значит, что вы все и пойдёте. А все вы не пойдёте. Со мной пойдут, — я сделал паузу и посмотрел в лица разведчиков, выбор сделать было трудно, но необходимо, — Со мной пойдут Корнеев, Гриценко и Цыретаров.
      — А мы!? — хором возмутились Васильев и Ягомост.
      — А вы останетесь, — спокойно ответил я, — Не подумайте, мужики, ради бога, что я вам не доверяю, или сомневаюсь, или ещё что-нибудь. Лучшей пятёрки мне не надо. С вами я, как за каменной стеной. Но посудите сами. Мы вернёмся и разъедемся по домам. А месяца через три в этот район снова пятёрка пойдёт. В ней уже не будет никого, кто бывал в этих местах. Вместо вас я возьму двух котлов, точнее, уже новоявленных дембелей.
      Разведчики призадумались. После минутного молчания Ягомост вздохнул:
      — Всё время ты, Старый, прав. Только вот непонятно, почему ты именно меня с Петрухой оставляешь?
      — Дим, спроси чего полегче. Если я тебе скажу, что пока на вас смотрел, в считалочку про себя играл: двое вышли, трое остались; тебе легче будет?
      — Уговорил, — усмехнулся Ягомост, — Кого из котлов-то возьмёшь?
      — А это я сейчас прикину.
      Я достал блокнот со списком личного состава взвода. В принципе, в этом не было особой нужды, я помнил всех наизусть; и не только дни рождения, но и как зовут мать, отца и невесту и много других сведений. Когда около года назад сержанту Лаврову приказали сформировать взвод разведки, он скомплектовал его по своему усмотрению. При этом он сделал так, чтобы во взвод попали только солдаты второго года службы: «котлы» и «дембеля». Не все прижились во взводе, не всем по плечу оказалась интересная, престижная, но крайне тяжелая и опасная служба. Кое с кем пришлось и расстаться. Замена нашлась быстро.
      Лавров, пока шли учеба и боевая работа, присматривался к молодым солдатам первого года службы из своего батальона. Когда весной восемь разведчиков уволились в запас, он быстро пополнил свой взвод за счет тех, кто перешел на второй год и попал ему на заметку. Вот и сейчас на отдельной страничке было около трёх десятков фамилий кандидатов в разведчики. Это поможет новому командиру, когда он вернётся со спецкурсов из Читы, в кратчайшее время доукомплектовать свой взвод.
      В конце лета в батальон наконец прибыл молодой офицер, которого назначили командиром взвода разведки, и Лавров вздохнул спокойно. Когда их познакомили, молоденький лейтенант растерялся, он был на три года моложе старшего сержанта. А когда в День Части он увидел на груди своего замкомвзвода орден и три медали, то совсем стушевался. Но, глянув на строй взвода, где награды на груди были у каждого, он успокоился и понял, что прежде чем браться за командование таким взводом, ему надо самому подучиться. Он ехал сюда учить солдат, а теперь получалось, что ему в пору учиться у них. Через неделю после прибытия в полк лейтенант Фроловский уехал в Читу на курсы спецподготовки.
      — Не повезло тебе, старшой, — говорил он Лаврову на прощание, — Ведь пока я не вернусь, тебя не уволят.
      — Ничего, — улыбнулся в ответ Лавров, — к ноябрю вернётесь, сдам вам взвод и уеду домой.
      — А может, останешься? — осторожно предложил лейтенант.
      — Нет, Сергей Викторович, надо институт закончить. Вот получу диплом, получу офицерское звание, может, тогда и вернусь, недолго осталось, всего три года. А вы езжайте спокойно, учитесь. Справлялся я с мужиками десять месяцев и ещё два справлюсь. Ребята надёжные, не подведут.
      Этот разговор происходил на станции, где они ждали поезд на Читу. И сейчас память Лаврова оживила мне его во всех деталях, когда на глаза мне попался список резерва. Но сейчас меня интересовало другое. Я просматривал список тех, кто прослужил полтора года. Все они имели по одному или по два выхода за Аргунь. Против каждой фамилии стояло по несколько таинственных пометок, сделанных рукой Лаврова. Но мне этот шифр был понятен
      Зря всё-таки Лавров отказался пойти на курсы младших лейтенантов и остаться в кадрах. Он был неплохим психологом и весьма наблюдательным человеком. Из этих пометок складывались исчерпывающие характеристики каждого разведчика. Не те, которые пишут формально: «Дисциплинирован, морально устойчив и т. д.»; а те, по которым можно судить: как человек ведёт себя в экстремальной ситуации, можно ли на него положиться. Короче: пошёл бы ты с ним в разведку или нет? Впрочем, тех, с которыми в разведку нельзя идти, в списке уже не было. Мне просто надо было найти среди надёжных людей двух, обладающих чертами лидеров. Тех, которые смогут водить пятёрки, когда Лавров, Корнеев, Васильев и другие уволятся в запас. Сейчас была прекрасная возможность обкатать их в сложнейшей обстановке.
      — Пойдут Гурбон Алахвердиев и Игорь Васечкин, — наконец сказал я.
      — Опять в считалочку играл? — съехидничал Ягомост.
      — Брось, Димка, — проворчал Васильев, — Если из нас он выбирал наугад, то здесь гадать нельзя. Я бы тоже их выбрал. Хорошие командиры будут.
      Небольшого роста, изящный, почти женственный Алахвердиев никак не подходил под «стандарты» разведчика. Тем не менее, за почти девичьей внешностью скрывалась недюжинная физическая сила, редкая выносливость и фантастическая ловкость. Кроме того, у Гурбона был на редкость острый и цепкий взгляд. Он безошибочно определял сколько человек идёт в колонне, точно оценивал расстояние, скорость движения объекта и, самое главное, каким-то непостижимым образом, на большом расстоянии определял минные поля. Игорь Васечкин, хоть и был немного крупнее, но тоже не поражал воображения. Зато он обладал дьявольским чутьём на всякого рода опасности. Если Гурбон видел минные поля, то Игорь чувствовал их. И не было случая, чтобы он ошибся. Этим всё сказано.
      Вообще, во взводе Лаврова не было суперменов, соответствующих голливудским стандартам. Все эти Шварценегеры и прочие герои боевиков хороши только на экранах. А попробуйте тащить на себе такого раненного гиганта несколько десятков километров, и вы скажете: «Нет, я с ним в разведку больше не пойду!» Была и ещё одна причина. Гвардейский мотострелковый полк, в котором служил Лавров, был оснащен БМП, боевыми машинами пехоты. Техника была превосходной, но уж больно малогабаритной и тесной для одиннадцати солдат. Поэтому в полк подбирали людей ростом не выше ста восьмидесяти сантиметров. И это было правильно. Для людей большого роста многочасовое сидение за бронёй, когда колени касаются ушей — настоящая пытка. И это ещё слабо сказано. Своими габаритами гигант будет теснить соседей по машине. А им и так не сладко приходится.
      Но недостаток внешних физических данных разведчиков Лаврова с лихвой компенсировался их подготовкой. Тренировались они по несколько часов, практически ежедневно. Занимался с ними капитан Ершов, коренастый мужичок небольшого роста и невзрачной внешности. Ершов обучал их не карате, не тэквондо. Он вообще обходился без этой восточной экзотики с её картинными устрашающими позами, дурацкими выкриками, обрядами поклонения сэнсею и прочей мистикой. Он обучал разведчиков боевому искусству рукопашного боя, уходящему своими корнями в глубину истории Древней Руси. Руки разведчиков после двух-трёх месяцев обучения становились грозным оружием. Кроме того, они работали ножами, автоматами, сапёрными лопатками, касками, ремнями и прочими подручными предметами. И могли голыми руками защищаться от подобного «арсенала».
      Оставив товарищей, я вновь отправился в штаб батальона и доложил майору Лукьяненко о составе группы. Тот одобрил мой выбор.
      — Через пять дней прибудет офицер из штаба армии, а ещё через пять дней — выход. В твоём распоряжении, Володя, десять суток. Готовь группу.
      Начались ежедневные многокилометровые марш-броски, изнурительные тренировки по рукопашному бою, заучивание наизусть кодовых таблиц для шифровки переговоров и многое другое. Ребятам некогда было передохнуть, но никто не жаловался и не пытался отлынивать. Даже резерв, который я готовил наравне с основным составом, на случай, если во время подготовки кто-нибудь травмируется или заболеет. Все прекрасно понимали, что за Аргунью не будет никаких скидок и надеяться придётся только на того, кто рядом с тобой, и на самого себя. Там придётся работать с полной отдачей всем вместе и каждому в отдельности. И горе всей группе, если в её составе окажется слабое звено, а в первую очередь горе самому этому слабому звену. Этого человека никто ни в чем не упрекнёт, ни единым словом. Но по возвращении ему лучше всего подать рапорт о переводе в другую часть. Такой случай был, правда не во взводе Лаврова, а в третьем батальоне. Но тяжелый урок запомнился надолго. Никто не хотел оказаться на месте младшего сержанта Бессоннова.
      Кроме тренировок дни были заняты проверкой и подгонкой снаряжения, обмундирования и оружия. Здесь тоже должны быть исключены всякие мелкие случайности. Придётся и бегать, и ползать, и лежать часами. А октябрь в Забайкалье равен декабрю в Европейской части России. Кроме того, малейшая небрежность в маскировке могла провалить всю операцию. Лавров всё время завидовал разведчикам времён Отечественной войны. Им, что ни говори, было легче. Попробовали бы они действовать в Забайкальских степях, где выше полыни растут только редкие кусты багульника да телеграфные столбы. Как в таких условиях затаиться, пройти незамеченным между постами, да ещё и языка тащить? Впрочем, те парни, что воевали в сороковых годах, справились бы и в этих условиях. Так что, Лавров ворчал только для того, чтобы душу облегчить.
      В назначенное время из штаба армии приехал старший лейтенант Седов. Высокий, жилистый, остролицый офицер с цепким взглядом сразу мне понравился. После знакомства он первым делом поинтересовался:
      — Кто из группы владеет китайским?
      — Да все, — усмехнулся я, — Руки вверх! Бросай оружие! Стоять! Лежать! Бегом! Ползи! Вперёд! Молчать! Вот, пожалуй, и всё.
      — Не богато. Но ничего не поделаешь. Значит, основная задача падает на меня. В основном нам придётся отыскивать линии связи и подслушивать переговоры. Искать будете вы, а слушать буду я. Так что, придётся вам, старшой, беречь меня как зеницу ока, иначе задачу не выполним, — Седов рассмеялся.
      — А если языка возьмём?
      — Ну, это, если повезёт. Сам знаешь, ефрейтор при кухне нам ни к чему. А хорошие нужные языки под ногами не валяются.
      Я-то знал, что нам должно повезти, но благоразумно промолчал. Тем более, что картинки на компьютере размножались и мельтешили.
      Седов познакомился с группой и сразу включился в общий ритм подготовки. Кроме того, у нас с ним много времени отнимали детальная разработка маршрута и составление почасового графика действий. Ещё Седову приходилось согласовывать переход и возвращение с погранотрядом, обеспечивать прикрытие перехода и возвращения и отвлекающие действия. Когда он отдыхал, мне было неведомо.
      Седову сразу не понравился мой маршрут движения к цели.
      — Нет, старшой, это будет крюк километров тридцать пять, а то и все сорок. И вымотаемся, и время зря потеряем. Почему не пройти вот по этой пади, напрямую?
      — Видите ли, товарищ старший лейтенант…
      — Слушай, давай без званий, и на ты. Мы ведь не строевой смотр собираемся. Зови меня просто: Федя, Фёдор. Ведь мы с тобой ровесники.
      — Хорошо, Фёдор. Дело в том, что весной мы по этой пади уже прошли: и туда, и обратно. Прошли благополучно. Но китайцы-то не дураки. Они наверняка поняли, где мы шли. Летом этим же маршрутом пошла группа из первого батальона. В падь они прошли беспрепятственно, но там наткнулись на китайцев. Пошли назад, но их и там уже ждали. Пришлось принимать бой, прорываться. Итог: двоих потеряли, задание не выполнили.
      — Ты думаешь, они эту падь теперь охраняют?
      — Вряд ли. Хлопотно это. Просто они тогда засекли каким-то образом переход группы и устроили им ловушку. Потому как, они правильно сообразили, это — самый короткий путь. А для того, чтобы там не держать постоянно посты, они наверняка эту падь заминировали.
      Седов задумался и несколько минут смотрел на карту. Потом он решительно провёл карандашом черту маршрута.
      — И всё-таки, Володимер, надо идти здесь. Китайцы, конечно, не дураки, и нас за дураков они не держат. Они уверены, что мы не любим наступать дважды на одни и те же грабли. Так что, после того, как здесь попала в засаду группа, они не будут держать там постоянного поста. Ты прав, хлопотно это. А вот заминировать падь они вполне могли. Поэтому, мы пойдём не по самой пади, а по склону сопки. У них просто не хватит мин перекрыть падь от гребня до гребня.
      — По склону? Почти пять километров? Это измотает не меньше чем крюк в сорок кэмэ.
      — Зато время выиграем. Согласен?
      — Согласен, — вздохнул я.
      В отличие от Лаврова, я прекрасно знал, что падь эта не только заминирована, но и перекрыта сигнализацией. Но я, конечно, не мог убедительно доказать это Седову. К тому же, вариант, предложенный им, позволял, если не избежать опасности, то, по крайней мере, свести её к минимуму. Я согласился, хотя перед глазами у меня стояла жуткая картина: старший лейтенант Седов лежит с оторванной ногой. Это должно было произойти именно в этой пади. Но там группа шла по самому её дну. Сейчас был шанс пройти это место благополучно.
      Ночью, за сутки до выхода, мы выехали на границу на трёх БМП вместе с группами прикрытия и обеспечения. Утром мы с Седовым три часа просидели в окопе, внимательно изучая подходы к Аргуни и противоположный берег в месте, где планировалась переправа.
      В двадцать часов я поднял отдыхавшую перед трудной работой группу. Последний раз мы проверили оружие, боекомплекты, снаряжение и экипировку. Заставив разведчиков попрыгать, не брякает ли что-нибудь, я доложил начальнику штаба о готовности. Тот выслушал доклад и приказал:
      — Все документы — на стол!
      Собрав наши военные, комсомольские и партийные билеты и прочие документы в пакет, он обратился к нам с традиционным «напутствием», которое мы уже знали наизусть:
      — Товарищи. Прежде, чем вы приступите к выполнению задания, я должен довести до вашего сведения следующее. Поскольку Советский Союз и Китайская Народная Республика не находятся в состоянии войны, и между государствами идут постоянные переговоры об урегулировании пограничных вопросов; операция, в которой вы принимаете участие, носит сугубо секретный характер. В случае, если кто-то из вас не вернётся, он будет объявлен пропавшим без вести. Если же кто-нибудь попадёт живым в руки противника, он будет объявлен перебежчиком, со всеми вытекающими отсюда последствиями, — он помолчал и добавил уже неофициальным тоном, — Слава богу, до сих пор таких случаев не было, надеюсь, что и впредь не будет. Удачи вам, гвардейцы!
      Мы дружно сплюнули и хором ответили:
      — К черту!
      Оставалось дождаться сигналов готовности от пограничников, групп прикрытия и обеспечения. Кто-то из разведчиков снял висевшую на стене гитару и протянул её Корнееву. Тот перебрал струны и запел любимую песню нашего взвода:
      — Небо там, впереди, подожгли. Там стеною закаты багровые, встречный ветер, косые дожди и дороги, дороги неровные.
      Мы дружно подхватили:
      — Там чужие слова, там дурная молва, там ненужные встречи случаются. Там сгорела, пожухла трава, и следы не читаются. В темноте.
      Когда песня отзвучала, я спросил Седова:
      — Товарищ старший лейтенант, а вы гитарой владеете? Или только китайским языком.
      — И тем и другим, примерно, как автоматом.
      — Тогда поддержите традицию, — я протянул ему гитару, — Спойте что-нибудь новое.
      — Традицию? Ну что ж, поддержу. Только вот, что бы такое спеть? А! Вспомнил, — он откашлялся и взял первый аккорд, — За нашей спиною остались паденья, закаты, — ну хоть бы ничтожный, ну хоть бы невидимый взлёт!
      Эту песню разведчики слышали впервые. Они притихли и внимательно вслушивались в бессмертные слова Высоцкого. Слова песни как нельзя больше отвечали нашему настрою на предстоящее дело. Когда прозвучали последние строки: «Что было — не важно, а важен лишь взорванный форт. Мне хочется верить, что грубая наша работа вам дарит возможность беспошлинно видеть восход!», Цыретаров вздохнул и вновь раскурил погасшую сигарету.
      — Прямо-таки про нас!
      Седов не успел ответить. Прозвучали три коротких сигнала из стоящей на столе радиостанции.
      — Пора, служивые!
      Мы встали. Лукьяненко тоже поднялся.
      — Ну, гвардейцы, в добрый час! Помните, вас ждут дома. Пожалуйста, вернитесь живыми!
      Мы вышли в темноту. В километре от блиндажа на берегу нас ждали три надувные лодки с привязанными к ним бечевками. За эти бечевки группа обеспечения подтянет лодки назад, когда мы окажемся на том берегу. С собой мы несли в специальных пакетах ещё четыре такие же лодки и баллончики со сжатым воздухом. Это — для обратной переправы.
      Далеко слева взлетели ракеты, оттуда доносились пулемётные и автоматные очереди. Это группа прикрытия затеяла в пяти километрах к востоку перестрелку, отвлекая на себя внимание китайцев.
      Без единого слова мы столкнули лодки в черную ледяную воду и заняли свои места. Подхваченные течением и подгоняемые вёслами, лодки быстро приближались к тёмному южному берегу. Высадившись, мы дёрнули за бечевки, и лодки потянулись назад.
      Снова без единого слова, каждый знал своё место, мы быстро пустились в путь. Надо было как можно скорее уйти подальше от места высадки. В трёхстах метрах от берега, параллельно ему, шла дорога. В это время она была пустынна. Но Седов, прежде чем пересечь её, внимательно осматривался несколько минут. Всё было спокойно. Только на востоке продолжалась перестрелка. Мы преодолели опасный участок и в прежнем порядке: впереди старший лейтенант, за ним с интервалом в десять метров — разведчики, я шел замыкающим, продолжали свой путь. Дойдя до пади, которая вызвала у нас разногласия, Седов остановился и залёг. Я подобрался к нему. Минут двадцать мы всматривались в темноту и прислушивались.
      — Вроде бы, всё тихо, всё спокойно. Никого не видно, — сказал Седов.
      — И ничего не видно, — добавил я.
      — А это и к лучшему. Значит, и нас никто не увидит. Ну, что, вперёд!
      — С молитвою. Только, как договорились. Строго по склону. Ни шагу вниз.
      Седов двинулся вперёд. Я подождал, пока группа пройдёт за ним и занял своё место в хвосте цепочки. Более часа мы двигались в темноте и безмолвии. Идти по склону сопки было неимоверно трудно, всё время тянуло вниз. Но туда спускаться было никак нельзя. До выхода из пади оставалось совсем немного, когда я заметил, что мы идём уже значительно ближе ко дну пади, чем в начале пути. Я догнал заднего и прошептал:
      — Уклонились вниз. Опасно. Передай: надо взять правее.
      Васечкин убежал вперёд передавать приказ. И в этот момент впереди грянул взрыв. Мы упали на снег как подкошенные. Скоро ко мне подполз Васечкин.
      — Лейтенант! Мина! — прохрипел он.
      Я вскочил и бросился вперёд. Лейтенант лежал на спине. Левой ступни у него не было. Снег вокруг него потемнел от крови. Возле него возились Цыретаров и Гриценко. Цыретаров накладывал повязку, а Гриценко делал инъекцию из шприц-тюбика прямо через обмундирование и маскировочный светло-серый комбинезон. Нога Седова под коленом уже была перехвачена жгутом.
      — Что колешь, промедол? — спросил я.
      — Угу, — кивнул Гриценко, — антишоковую я уже ввёл.
      — Ну как, Гриша? — спросил я Цыретарова, который кончал бинтовать ногу Седова.
      — Плохо дело, — ответил он, не отрываясь от работы, — Крови он много потерял. Заражение может начаться. Я, конечно, обработал, но, сам видишь, какая рана. К тому же, сколько мы можем жгут на нём продержать? А снимать его нельзя. Я же не хирург, сосуды сшивать не умею.
      — Да, дело плохо, — повторил я.
      — А если ещё и сигнализация сработала, то будет ещё хуже, — сказал незаметно подобравшийся Корнеев, — Уходить отсюда надо, Старый, и как можно скорее.
      Я посмотрел на часы. До сеанса связи оставалось около пятнадцати минут. Сергей был прав. Надо было как можно скорее покинуть это место, пока сюда не заявились хозяева, проверить, что это за непрошеные гости к ним пожаловали.
      — Быстро взяли раненного и — за мной! Сергей, ты — замыкающим. Гурбон, готовь связь.
      Цыретаров и Васечкин подхватили Седова, и мы почти бегом поднялись на сопку. Спустившись по противоположному склону до его середины, я остановился.
      — Стоп! Сейчас будем связываться с нашими.
      Достав блокнот, я светящейся в темноте пастой набросал шифрованное сообщение о том, что у нас произошло.
      — Гурбон! — спросил я, глянув на часы, — Что со связью?
      — Есть связь, Старый, — Алахвердиев протянул мне портативную радиостанцию, на которой горел сигнал готовности.
      Я ещё раз глянул на часы. Пора. Нажав кнопку передачи, я произнёс в микрофон:
      — Багульник — Сопке!
      После этого я быстро, но четко проговорил несколько групп цифр. Закончил передачу словами: «Дежурный приём», после чего отдал радиостанцию Алахвердиеву.
      — Следи за передачей. А нам теперь надо поскорее отсюда когти рвать.
      Я не особенно опасался, что наш выход в эфир засекли. Не такая уж у китайцев совершенная техника, чтобы за короткие тридцать секунд запеленговать нас с точностью хотя бы до полукилометра. Но, как говорится, береженого и Бог бережет.
      — Когти рвать, конечно, надо. Спору нет, — сказал Гриценко, — Только вот, в какую сторону? Глянь-ка!
      С севера, с той дороги, которую мы пересекли более двух часов назад доносилось хорошо слышное в ночи урчание множества моторов, и небо там подсвечивалось лучами фар.
      — Всполошились хунхузы, нас ищут, — процедил сквозь зубы Корнеев, — Так куды бечь, Старый?
      Если до сих пор я действовал как командир пятёрки Лавров, то теперь пришла пора действовать хроноагенту. Я указал направление на юго-запад. Именно там мы должны не только спастись сами, но и выполнить самую важную часть операции.
      — Старый, а ты, часом, не того? — поинтересовался Гриценко, — Там же та самая дивизия стоит, а у нас раненный. Нам к Аргуни пробираться надо. Выход всё равно провалился.
      — Правильно говоришь, Василёк, — согласился я, — Задание сорвано, без старлея мы никаких переговоров подслушать не сможем. Но как ты сейчас к Аргуни проберёшься? Они дорогу плотно перекрыли. Скоро и сюда пожалуют. А там они после взрыва мины нас будут искать в последнюю очередь. Значит, мы выиграем время и сможем уйти подальше. Пусть поищут.
      Возразить было нечего. Да и не принято в разведке возражать. Приказ, есть приказ. Мы подхватили неподвижного, отключенного промедолом Седова и быстрым шагом направились на юго-запад, постепенно удаляясь от границы. Примерно через полчаса пискнул сигнал радиостанции, и Алахвердиев сообщил:
      — Есть ответ!
      — Принимай, буду записывать, — сказал я, доставая блокнот.
      Гурбон надел наушники и нажал кнопку приёма.
      — Сопка — Багульнику…
      Дальше последовал ряд цифр. Гурбон выговаривал их четко с расстановкой. Закончив приём, он добавил с улыбкой:
      — Целую, твой папа.
      Но я, против обыкновения, даже не усмехнулся. То, что получалось у меня после расшифровки, поражало своей несуразностью. Я ещё раз проверил себя. Нет, всё правильно.
      — Что там, Старый? — увидев моё замешательство, спросил Цыретаров.
      — Выполнение задания прекратить, — начал я перевод, — Возвращение через двадцать четыре часа по варианту три. Связь через четыре часа.
      — Они там, что, спятили? Какие двадцать четыре часа? Он же не протянет столько! Какой такой вариант три? Это же черт знает где! Как мы туда доберёмся? Они, наверное, не поняли, что у нас произошло! — возмущался Цыретаров, — Ты что им передал, Старый?
      — Всё как есть, — ответил я и протянул Григорию блокнот, — Смотри сам, вот моя шифровка.
      — Наше место: четыре-тринадцать, — начал разбирать Цыретаров сочетания цифр, — Командир тяжело ранен, категория Д (угроза для жизни). Всё верно. Извини, Старый. Но какого лешего они там дурью маются?
      — Видимо, осложнилась обстановка. Да и так ясно, нам здесь теперь границу не перейти. Будем двигаться к третьему варианту.
      — Это ведь всю дорогу бежать придётся, чтобы попасть вовремя, — сказал Васечкин, — Оно бы и ничего. Но скоро светать будет. Днём здесь не побегаешь.
      — На рассвете сделаем небольшой привал, передохнём, перекусим и сориентируемся в обстановке. Там видно будет. А сейчас — вперёд!
      — Ну, Старый! — пробормотал Гриценко, — Ты словно знал, что нам именно в той стороне переход откроют.
      Это были последние слова, прозвучавшие в нашей группе до самого рассвета. Мы прилично удалились от предательской пади, но до точки, где нам готовили переход оставалось ещё далеко. Седов в сознание не приходил, видимо Гриценко «борщанул» с промедолом. Но это было к лучшему. Он, по крайней мере, не испытывал мучений, пока мы несли его, меняясь через каждые полчаса.
      Начало светать. Днём двигаться по чужой территории, да ещё и с раненным, было опасно, и я стал искать место для привала. Очень скоро мне попалась заросшая полынью впадина на склоне сопки. Там мы и остановились.
      Капитально подкрепившись копченой колбасой и саморазогревающимися консервами, мы начали устраиваться на отдых. Седова уложили в середину, подстелив под него «матрац» из полыни. Я распределил людей на три смены по полтора часа каждая.
      — Всё, отдыхаем.
      Но отдохнуть не удалось. Не успели мы задремать, как Васечкин и Цыретаров подняли нас.
      — Китайцы!
      С вершины сопки в нашу сторону спускались одиннадцать человек. Я был озадачен. Нас должны были искать намного восточнее. В любом случае, китайцев здесь быть не должно. Только вернувшись в Монастырь, я узнал, что это была чистая случайность. Когда китайцы оцепили и прочесывали район, где, как они предполагали, мы должны были находиться, один из офицеров ошибся и высадил свой взвод значительно западней. Они проплутали в темноте всю ночь, потеряли всякую ориентировку и друг друга. А утром одно из отделений случайно вышло на нас.
      Внимательно наблюдая за китайцами, я пришел к выводу, что они пройдут в ста метрах от нас. Поскольку, они болтались на сопкам уже давно и вымотались, то нас они, скорее всего, не заметят. Я уже успокоился, когда ведущий неожиданно взял левее, и отделение направилось прямо на нас. Уходить было поздно, они подошли слишком близко.
      — К бою! — скомандовал я, — Стрелять по моей команде.
      Моя группа быстро развернулась в небольшую цепь. Китайцы ничего не заметили и беспечно приближались. Я поймал на мушку командира, идущего впереди, и нажал на спуск. Сразу же справа и слева ударили автоматы. Уцелевшие после первого залпа китайцы залегли и открыли ответный огонь. Один даже швырнул гранату. Но перестрелка продолжалась не более двух минут. Китайцам не под силу оказалось тягаться с хорошо подготовленными разведчиками. Да и лежали они слишком открыто, попадали, как попало, там, где их настигли первые очереди. А переползти или окопаться не успели, мы им не дали этого сделать.
      — Уходим! Быстро! — скомандовал я.
      Теперь об отдыхе следовало забыть. Оставаться в этом районе было смерти подобно. Перестрелка и взрыв гранаты обязательно привлекут сюда внимание. Как только китайцы обнаружат уничтоженное отделение, а это случится весьма скоро, они осатанеют и организуют на нас облаву по всем правилам. И теперь они уже не успокоятся, пока не обнаружат нас и не сотворят над нами расправу. Их и подгонять будет не надо. Вид убитых товарищей придаст им нужный импульс и заставит забыть об усталости. И для того, чтобы нас найти, они будут привлекать всё новые и новые силы; расширять район оцепления, разбивая его на квадраты и тщательно их прочесывая. Впрочем, и мы на их месте поступили бы так же. Как бы то ни было, наши шансы на благополучное возвращение начали катастрофически стремиться к нулю.
      Из китайских автоматов мы соорудили носилки, уложили на них Седова и бегом пустились прежним курсом. Теперь уже было не до скрытности. Хотя, и о ней не следовало забывать. Мы избегали подниматься на сопки, предпочитая двигаться по падям между ними. Правда, это значительно удлиняло путь, но выбора не было. Ночью пойдём напрямую, а днём лишний риск ни к чему.
      К тому же я не забывал и о главной задаче, ради которой я стал Владимиром Лавровым. Я вёл группу именно в том направлении, которое отработал ещё в Монастыре при подготовке операции. Тем более, что по расчетам времени долгожданная встреча вот-вот должна была состояться.
      Расчет оказался точным. Обогнув одну из сопок, я увидел справа на вершине другой сопки фигуру человека в военной форме.
      — Ложись! Противник справа!
      Человек нас не заметил. Он смотрел в бинокль куда-то правее. Видимо, он встретил одну из групп, что вышли на охоту за нами, и теперь из любопытства наблюдал за их действиями.
      — Судя по биноклю, офицер, — предположил Гриценко.
      — Верно, — отозвался я, — Ну-ка, быстро проверь: что мы имеем за этой сопкой?
      Гриценко исчез и вернулся через десять минут. Он тяжело дышал.
      — Там дорога, довольно паршивая. На дороге джип с водилой. Больше никого.
      — Будем брать, — решил я, — Ты и Васечкин снимите водилу, только тихо. Гриша, останешься со старлеем. Гурбон, Серёга, за мной!
      Не прошло и пяти минут, как мы вплотную подобрались к растяпе, любовавшемуся в бинокль даурскими пейзажами. Но спешить было нельзя. С вершины сопки хорошо вида была дорога. На ней стоял джип. Водитель глазел на своего начальника и совершенно не следил за тем, что происходило вокруг. А к нему уже подкрадывались Гриценко и Васечкин. Нам нельзя было брать офицера, пока они не уберут водителя. Иначе он может поднять тревогу, вдруг джип оснащен радиостанцией.
      Но вот ребята запрыгнули в джип: Васечкин справа, Гриценко сзади. Всё, с водителем покончено. Я махнул рукой, и после короткой и бесшумной возни офицер оказался связанным по рукам и ногам и с кляпом во рту. Он смотрел на нас вытаращенными от страха глазами и ничего не мог понять. Кто мы такие? Откуда взялись? Почему на него напали и связали?
      Мы обшарили его и забрали пистолет, документы и блокнот. Лавров китайского языка не знал, но моя лингвистическая программа помогла мне разобрать, что лежащий перед нами офицер имеет звание майора и является начальником связи той самой дивизии, о которой нам нужно было всё разузнать. Это была редкостная удача. Я нагнулся ещё раз над офицером и сделал вид, что разглядываю его петлицы.
      — Майор, связист. То, что надо. А судя по номеру, — я показал на документы, — он как раз из той самой дивизии.
      — Эх, жаль старлей наш небоеспособен. Сейчас допросил бы его, и дело с концом, — сказал Корнеев, — А теперь придётся тащить его к нам. Повозимся.
      Я, конечно, мог бы и сам допросить китайского майора. Но как потом старший сержант Лавров будет объяснять своё превосходное знание китайского языка? И почему до сих пор скрывал это? Я пнул китайца в бок.
      — Эй, хунхуз! Русский знаешь?
      Еще минуту назад, услышав русскую речь, китайский майор понял, что попал в руки советских разведчиков, и что теперь для него всё кончено. Лицо его налилось кровью, а глаза сверкали в бессильной ярости. На мой вопрос он только резко мотнул головой и посмотрел так, что на душе у меня стало муторно. Съел бы он меня сейчас без хлеба, без соли, без майонеза и без горчицы. И, возможно, прямо в сыром виде.
      — Так, — констатировал я, — Ни бельмеса. Да даже если бы и знал русский, всё равно ни хрена не скажет. Ничего, доставим к себе, там его разговорят, не отмолчится.
      — Да, — согласился Корнеев, — хошь, не хошь, а тащить надо. Не оставлять же его здесь. Не за тем мы сюда шли. Только, Старый, как ты себе это представляешь? Трое потащат его, трое понесут старлея, а потом меняться будем?
      — Да нет, Серёжа, не так. Он у нас сам пойдёт. Есть одно средство, — я посмотрел на дорогу, и в голову мне пришла дерзкая мысль, — Гурбон! Беги к Цыретарову, тащите командира к джипу.
      Сам я открыл аптечку и достал шприц-тюбик с белой как молоко жидкостью.
      — Что это? — спросил Корнеев.
      — Сыворотка Д, — коротко ответил я.
      Нагнувшись над пленным майором, я посмотрел на часы и сделал инъекцию в его ногу.
      — Всё. Через три минуты он пойдёт за нами в огонь и в воду, и под китайские пули.
      — Не понял.
      — Это, Серёга, сыворотка Д, — повторил я, — особо секретный препарат. Потому, он имеется в аптечке только у меня и старлея. Он полностью подавляет волю. Знаешь, кто такие зомби?
      — Не слышал.
      — Ну, представь себе куклу, робота, которому всё до фени; абсолютно всё, кроме команд, которые ему подают. Скажешь: иди, пойдёт; скажешь: стой, будет стоять. Прикажи стоять на голове, встанет на голову. Дерьмо прикажи есть, будет жрать и не поморщится. У него нет ни желаний, ни эмоций, у него нет ничего, только покорность приказам. Сыворотку эту создали специально для таких случаев, как у нас.
      — Здорово! Значит, нам его тащить не придётся, сам пойдёт?
      — Даже побежит. Но тут, Серый, есть один неприятный момент. Ты заметил, я время засёк. Больше двенадцати часов подряд человеку нельзя находиться под действием этой сыворотки, иначе, — я выразительно покрутил пальцем у виска, — Если мы это время прошляпим, можно будет его просто пристрелить. Толку от него уже не будет. До истечения этого срока надо ввести вот этот препарат, — я показал желтый шприц-тюбик, — и сделать, самое меньшее, трехчасовой перерыв. Потом снова можно вводить Д, но уже только на шесть часов. Потом, после перерыва, ещё на три часа. Это — предел. Понял? Запомни шприцы, если со мной что случится.
      — Понял.
      — Вот и хорошо. А теперь, развяжем нашего клиента. Он уже созрел.
      И правда. Ярость в глазах китайского майора потухла, кровь от лица отхлынула. Он спокойно и безмятежно глядел в серое небо, словно лежал не связанным на снегу, а отдыхал на пляже. Мы развязали стягивающие руки и ноги петли и вынули кляп.
      — Встать! — приказал я по-китайски.
      Это было одно из немногих китайских слов, которые знали все разведчики. Майор спокойно встал готовый к выполнению дальнейших приказаний. Я указал рукой на джип.
      — Постой! — остановил меня Корнеев, — Ты что, Старый, сдурел? Зачем нам эта таратайка?
      — Как зачем? Ехать, конечно. Как ещё иначе нам вовремя добраться до точки перехода? С этой перестрелкой да с языком мы и так уже столько времени потеряли, что даже если мы всю дорогу бежать будем без остановки, и то не успеем. А сможем мы бежать без малого сутки?
      — А китайцы? Они же сразу нас засекут! Или ты их за дураков держишь?
      — Как раз нет! И они нас за дураков не держат, знают с кем имеют дело. Поэтому, они никогда не подумают, что мы после такого шума решимся ехать по их территории средь бела дня на машине. Что головой качаешь? Сомневаешься? А ты не сомневайся. Помнишь, как Суворов говаривал: «Смелость города берёт!» В нашем случае город возьмёт наглость. Китайцы готовы ко всему, они уже всё рассчитали. Всё, но только не такую наглость.
      — Далеко ли мы сможем уехать таким образом?
      — Черт его знает. Этой дороги на карте нет. Да пусть хотя бы километров десять-пятнадцать, и то хорошо. Пошли.
      Я толкнул китайца в спину и приказал ему:
      — Иди!
      Мы втроём спустились с сопки на дорогу. Я усмехнулся, заметив, что Сергей держит майора под прицелом автомата. Не доверяет, значит, сыворотке Д. Одновременно с нами к джипу подошли и Алахвердиев с Цыретаровым, которые несли Седова. Я коротко объяснил обстановку и сообщил о принятом мной решении. Вопреки моему ожиданию и в отличие от Корнеева, разведчики сразу одобрили дерзкий замысел.
      Джип был довольно вместительный. Тело водителя мы положили на пол. Китайского майора посадили посередине заднего сидения, двое разведчиков уселись по бокам, а Седова положили им на колени. За руль сел Васечкин, я занял место рядом с ним, а ещё двое устроились в заднем багажнике среди катушек с проводами и прочего связистского барахла. Они наблюдали за задней полусферой.
      Дорога действительно была довольно паршивой, но имела одно важное для нас достоинство. Она вела на запад, временами незначительно уклоняясь то к северу, то к югу. Мы проехали по ней почти тридцать километров и не увидели ни одной живой души. Видимо, оцепление против нас китайцы выставили значительно восточнее. Только один раз нам пришлось, мягко говоря, понервничать.
      На двадцать пятом километре Корнеев, следивший за задней полусферой, крикнул:
      — Вертолёт!
      Нас нагонял Ми-4, летевший на высоте около сорока метров. Мы приготовились к самому худшему. От вертолёта в степи не спрячешься. Но вертолёт, не долетев до нас метров двести, повернул на север и скрылся за сопками. Мы облегченно вздохнули. Я оказался прав. Китайцам и в голову не пришло, что те, кого они ищут, раскатывают средь бела дня на китайском джипе у них под носом и ничего не боятся.
      — Правильно говорят, — сказал Алахвердиев, — Наглость — второе счастье.
      Но счастье наше продолжалось, увы, недолго. На тридцатом километре дорога резко повернула на юг. Гриценко поднялся на сопку и осмотрелся. Спустившись, он доложил:
      — Всё, приехали. Так туда и уходит, — он махнул рукой в южном направлении.
      Я призадумался. До точки перехода двигаться ещё около тридцати километров. Ехать на джипе по бездорожью нельзя. Если нас ещё раз засекут с вертолёта, то сразу заподозрят неладное. С чего бы это джипу понадобилось съезжать с дороги? Оставить джип на дороге или загнать в какую-нибудь падь тоже нельзя. Замаскировать его в степи как следует невозможно. Рано или поздно его обнаружат. Хорошо, если поздно. А если рано? Пустой джип начальника связи дивизии с убитым водителем сразу наведёт на вопрос: а куда делся майор? В этом случае китайцы могут поднять по тревоге всю дивизию и вывести её в полном составе в поле на поиски советских разведчиков с пленным майором. Они вполне могут плотно перекрыть границу, поставив чуть ли не по одному солдату на каждые десять метров. Тут уж не пройдёшь незаметно. А прорываться с боем равносильно самоубийству.
      Оставалось одно: уничтожить машину. Это, конечно, будет шумно и привлечет внимание, но можно обставить дело так, что китайцы посчитают взрыв результатом простой диверсии. Мы вернулись метров на двести назад и поставили джип так, чтобы его передняя ось пришлась над небольшим мостиком.
      — Минируй, Гриша, мостик, — сказал я, — Минируй так, чтобы этого майора долго потом искали и найти не могли.
      Цыретаров был мастером своего дела. Когда мы удалились на три километра, он нажал на клавишу дистанционного взрывателя. Сзади ухнул взрыв. Нам не надо было возвращаться и смотреть на результаты. Цыретаров заложил взрывчатку так, что она ухнула как раз под правым сидением. Тело водителя мы предусмотрительно усадили на его место. Я был бы очень удивлён, если бы китайцы даже к утру нашли хоть что-то от «погибшего» при взрыве майора.
      И снова начался утомительный марш на запад. С каждым часом мы приближались к заветной точке, где нам обеспечивали переход границы. Но когда до неё осталось чуть больше пятнадцати километров, над падью, которой мы шли, пролетел вертолёт. Мы успели залечь, и пилоты не заметили нас, так как пролетели поперёк пади. Однако, с юго-востока и с востока доносился шум вертолётных моторов. Это означало только одно: китайцы расширили зону поиска. Следующий вертолёт опять пролетел поперёк пади, и нас снова не заметили. Но это не обнадёживало. Они уже разбили местность на квадраты и сейчас начнут летать между сопками. При свете дня нас обнаружат самое большее через полчаса. Надо было прятаться.
      На наше счастье в двухстах метрах впереди оказалась обширная впадина, густо заросшая полынью. Только мы успели в ней затаиться, как над падью на высоте не более десяти метров прошел Ми-4. От его винта даже снежные вихри поднялись. Но мы уже надёжно укрылись. Однако праздновать победу было рано. За вертолётами следовало ждать пешие группы поиска. Они будут тщательно проверять именно такие места, вроде тех, где мы прятались. А если они обнаружат наши следы, то можно будет считать нашу эпопею завершенной.
      Впрочем, здесь на нашей стороне был скверный Забайкальский климат: малое количество осадков и постоянный, сильный ветер. Через какой-нибудь час следов уже не будет видно. Но для этого надо, чтобы этот час прошел без последствий. Через пятнадцать минут вертолёт прошел в обратном направлении. «Языка» в его предательском бушлате цвета хаки мы успели закидать кустами полыни и снегом. А нас в маскировочных комбезах с воздуха заметить было весьма непросто.
      До спасительной темноты ждать оставалось ещё не менее пяти часов. И в любой из этих часов нас могли обнаружить группы поиска. Мы заняли круговую оборону, уложив в центре Седова и пленного майора. Медленно, очень медленно тянулись минуты. И минуты эти никак не желали складываться в часы.
      К исходу донельзя длинного первого часа Корнеев тихо и спокойно произнёс:
      — Хунхузы!
      Слева наискось по склону сопки спускалось отделение китайцев. Они должны были пройти мимо, метрах в ста пятидесяти-двухстах от нас. Но они могли и взять немного в сторону. Тогда они вышли бы прямо на нас. Такое было вполне возможно. И такое уже было. Но если в тот раз мы имели дело с отдельной группой, далеко оторвавшейся от своих и потерявшей с ними всякую связь, то сейчас первый же выстрел с любой стороны привлечет сюда не меньше роты китайцев. Конечно, половина их останется здесь, патронов у нас много. Но и мы останемся, в итоге, вместе с ними. Однако иного было не дано.
      — К бою! — подал я команду.
      Никто не двинулся с места. Все только сняли предохранители и дослали патроны. Не было резона менять позиции, когда мы лежим в круговой обороне. Да и опасно было двигаться. Малейшее шевеление травы могло привлечь внимание китайцев. Разведчики только плотнее прижались к земле и внимательно и напряженно следили сквозь редкую стенку полыни за движением противника. Свернут или не свернут?
      Крайний к нам китайский солдат прошел всего в ста метрах от нашего укрытия. Мы облегченно вздохнули хором. Последние минуты мы лежали, затаив дыхание, и мысленно молились, чтобы Седов не пришел в себя и не застонал. Но это был далеко ещё не конец.
      Примерно через полчаса по противоположному склону прошла ещё одна группа. Потом ещё одна пересекла падь метрах в двухстах от нас. Всё это сильно действовало на нервы. Больше всего я опасался, что кто-то из ребят не выдержит и откроет огонь. Но психика разведчиков оказалась крепкой. Скорее всего, сработал инстинкт самосохранения. Жажда жизни оказалась сильнее страха. Все прекрасно понимали: первый выстрел — наш смертный приговор. Понимали и держали себя в руках. Но в любом случае, держать палец на спусковом крючке и наблюдать за передвижением смертельного врага, который может обнаружить тебя в любую секунду и выстрелить первым; занятие не для слабонервных. Кто не верит, пусть попробует.
      Провожая взглядом третью группу, я думал: неужели китайские офицеры такие идиоты, что не могут сообразить, послать группы вдоль пади? Ведь где ещё могут укрываться советские разведчики? Но я, как оказалось, был о них слишком низкого мнения. Видимо, первые три группы передвигались на свои места, блокируя эту падь. Потому что через час Васечкин сообщил:
      — Снова идут! Прямо на нас.
      Из-за сопки показались двенадцать китайских солдат. Они шли цепью, развёрнутой поперёк пади. И не похоже было, что они собирались подняться на один из склонов и опять пройти мимо нас.
      — Всё, братва, — каким-то будничным, спокойным тоном сказал Цыретаров, — Вот мы и отбегались.
      — Верно, Гриня, — поддержал его Корнеев, — Не всё котам масленица. Вот он и идёт Великий Пост.
      — Отставить разговоры! — подавил я начинающийся обмен предсмертным остроумием, — Есть желающие быть объявленным перебежчиком со всеми вытекающими? Нет? Тогда пусть последний выдернет из неё колечко.
      С этими словами я бросил в середину гранату Ф-1, «лимонку», страшное ребристое «яичко» с разлётом осколков до двухсот метров.
      — А теперь, всем умереть! Подпустить метров на пятьдесят и бить в упор, наверняка. Так, чтобы после первого залпа вскочить и попытаться уйти через их трупы. Гриценко, Цыретаров, возьмёте Седова. Всё. К бою!
      Цепь китайцев неумолимо приближалась. Триста метров, двести, сто пятьдесят. Уже почти можно разглядеть лица в тусклом свете опускающихся сумерек. Они ещё не знают, что через сто метров их всех ждёт неминуемая смерть. С такого расстояния из Калашникова даже целиться не надо. А у нас, возможно, появится шанс спастись. Пусть мизерный, исчезающе-малый, и, вероятно, не для всех, но шанс.
      Внезапно прозвучала команда на китайском языке, и цепь остановилась, не дойдя всего пятьдесят метров до рокового рубежа. Усталые солдаты уселись прямо на снег. Только один, видимо офицер, остался стоять и слушал что-то по портативной рации. Снова прозвучала команда. Группа вскочила и бегом стала подниматься по левому склону. Очевидно, какая-то из групп обнаружила за сопкой нечто подозрительное.
      — Эх, и повезло же хунхузам! Ишь, как шустро побежали, — пробормотал Гриценко, ставя автомат на предохранитель.
      — Нам тоже повезло, пока, — ответил я, — И неизвестно, кому больше.
      Я не знаю, что обнаружили за сопкой поисковые группы, но до наступления темноты в нашу падь китайцы больше не наведывались. Когда небо усеялось звёздами, мы выждали ещё два часа и осторожно, как волки, готовые каждую минуту ко всяким сюрпризам, тронулись в путь.
      Через три часа мы вышли к дороге, идущей вдоль берега Аргуни. Соваться на неё с ходу мы не стали, а остановились за сопкой. Надо было дать «отдохнуть» пленному и разведать обстановку на дороге. Мы снова связали китайца, и я ввёл ему нейтрализатор. Гриценко, Корнеев, Васечкин и Алахвердиев ушли на разведку. До планируемого времени перехода оставалось не более четырёх часов.
      Примерно через час разведчики вернулись. Корнеев доложил:
      — Дорога полностью перекрыта. Плотно стоят.
      — И злые как черти, — добавил Васечкин.
      Это было понятно: стоять на дороге всю ночь и неизвестно ещё, сколько стоять придётся. Вот как нам эту дорогу форсировать, было совершенно непонятно. Я оставил с Седовым и китайцем Корнеева с Алахвердиевым, наказав Сергею по истечение трёх часов снова ввести китайцу препарат Д. Сам с Гриценко, Цыретаровым и Васечкиным поднялся на гребень сопки, понаблюдать за дорогой и поискать решение.
      Но с первого же взгляда стало ясно, что простого решения не будет. Прямо под сопкой на дороге стоял БТР-152 с пулемётом. Справа и слева от него дорогу попарно патрулировали китайские солдаты. В темноте невозможно было угадать расстояние, которое они перекрывали. Но по огонькам сигарет (все солдаты Мира одинаковы, и все они с удовольствием нарушают жесткие рамки уставов) можно было предположить, что это отделение закрывает участок дороги более двух километров. Гриценко подтвердил мою догадку, что к востоку и к западу находятся такие же заставы.
      Проскочить через дорогу незамеченными нечего было и думать. Один человек ещё мог бы подловить момент, да и то, риск был очень велик. А уж группе из шести разведчиков, да с раненным, да ещё и с «языком» лучше было не рисковать. Искать обход или брешь в цепи перекрытия? Пустая затея. Кто его знает, может быть они действительно вывели в оцепление всю дивизию. Этак мы будем передвигаться до утра и удаляться от места, где готовится нам переход, Время знает на сколько километров. А если до утра не найдём? Снова лежать и каждую минуту ждать появления китайцев? Хватит с нас и одного такого дня. Да и «язык» после этого потеряет всякую ценность, препарат Д разрушит его психику. А «раскрепостить» его тоже нельзя. У нас раненный на руках. Двоих мы тащить просто не сможем, сил не хватит.
      Ждать и надеяться, что оцепление снимут? Пустая надежда. Пока мы лежали на вершине сопки, по дороге проехал джип. Возле БТРа он остановился, и до нас донеслись несколько громких фраз на китайском языке. Говорил кто-то очень злой и раздраженный. Видимо, делал «накачку» командиру отделения, напоминая о бдительности. Было ясно, что оцепления не снимут, а утром эти цепи двинутся на прочесывание местности. Судя по всему, китайцы весьма точно вычислили район, где мы находимся. Я не мог поручиться, но мог предположить, что такие же оцепления выставлены и с флангов, и с тыла. Короче, как сказал Цыретаров, отбегались.
      Впрочем, решение было. Но оно было отнюдь не простым, и чтобы принять его надо было не только оценить обстановку и прийти к выводу, что другого выхода нет, но и решиться на него. Я колебался и никак не мог заставить себя произнести роковые слова, когда к нам поднялся Алахвердиев.
      — Старый! Седов очнулся.
      — Как он?
      — Очень плохой. Глаза открыл, попросил пить, но ничего не понимает. Серёга доложил ему обо всём, а он слушает его как шум водопада.
      — Ясно. А как китаец?
      — Лежит.
      — Иди назад. Скажи Серёге, пусть через двадцать минут сделает хунхузу укол.
      Ясно мне было одно. Если мы в ближайшее время не переправим Седова на наш берег и не передадим его медикам, у нас на руках останется только его труп. Старший лейтенант умирал. Тут было уже не до колебаний. Я сплюнул и, ни к кому конкретно не обращаясь, тихо сказал:
      — Шумнуть бы километрах в двух-трёх отсюда.
      Ответом мне было молчание. Все прекрасно понимали, что кроме нас организовать этот шум и, тем самым, отвлечь на себя внимание китайцев, некому. Причем шуметь следовало, самое меньшее, из двух автоматов. Китайцы — не дураки, на одиночного бойца они не будут снимать силы с других участков, быстро поймут, что к чему.
      Я знал, что за час до планируемого перехода группа прикрытия поднимет на границе приличный шум где-нибудь километрах в двадцати отсюда. Но я никогда не считал противника глупее себя. Раз уж они вычислили район, где мы находимся, то шум с той стороны они правильно расценят, как попытку отвлечь внимание, и ещё плотней стянут кольцо окружения. Шум нужен был с этой стороны. И шум хороший.
      Но всё дело было в том, что у тех, кто будет шуметь, шансы прорваться на нашу сторону будут не минимальные и даже не нулевые. Они будут отрицательные. Ведь их задача будет состоять не в том, чтобы переправиться на тот берег; это двоим сделать несравнимо легче чем всей группе. Их задача будет оставаться на этом берегу и до последней возможности отвлекать на себя силы китайцев. Создавать впечатление, что группа прорывается именно здесь.
      Все это прекрасно понимали и молчали. Я тоже молчал и отсчитывал про себя время. Произнося роковые слова, я заранее решил, что если за три минуты никто не решится, то шуметь пойду я сам.
      — А что? Я люблю пострелять вволю, — спокойным, будничным голосом сказал вдруг Гриценко, — Кто со мной?
      — Я! — хором ответили Васечкин и Цыретаров.
      — Нет, мужики, — возразил Гриценко, — Втроём им с раненным и языком через Аргунь не перебраться. Со мной пойдёт, — он на секунду задумался, — Со мной пойдёт Гриня. Старый, ты не возражаешь?
      — Не возражаю, — сказал я, отдавая Гриценко свои гранаты, и обратился к Васечкину, — ты тоже отдай, им они будут нужнее.
      — Вот за это спасибо! — обрадовался Цыретаров, — Ну, мы пошли.
      — Подожди, — остановил я его, — Сделаем ещё вот что.
      Я достал блокнот и светящейся пастой набросал шифровку.
      — Перед тем как начать шум, выйдете в эфир вот с этим. Наши сейчас на дежурном приёме, примут и поддержат вас одной или двумя БМП. И шуму будет больше, и вам — полегче. Да и хунхузы сейчас щупают эфир, наверное, сразу пятью пеленгаторами. Засекут вас весьма точно.
      — Это — дело, — согласился Гриценко, — Вы только здесь не оплошайте, а мы не подведём.
      С этими словами Гриценко и Цыретаров исчезли в темноте. Спокойно, без лишних слов, словно шли не на верную смерть, а на обычную разведку, обстановку проверить. Но через несколько секунд Цыретаров вернулся, оставил нам свою надувную лодку и снова исчез. Ребята уже вычеркнули себя из жизни. Переправиться вплавь через ледяную Аргунь не было никакой возможности. Да и не думали они об этом, они думали о нас.
      Мы с Васечкиным спустились вниз. Седов лежал на снегу и смотрел в звёздное небо.
      — Как себя чувствуешь, Федя? — спросил я его, — Сейчас будем домой пробираться.
      — Не ответит он, Старый. Не слышит он ничего, — сказал Корнеев и спросил, — А где Васёк с Гришей?
      — Шуметь пошли, — коротко объяснил я.
      Сергей всё понял и не стал задавать лишних вопросов, за что я был ему несказанно благодарен.
      — Хунхуза уколол?
      — Вколол.
      — Тогда разделим гранаты, мы свои ребятам отдали, и будем готовиться к движению.
      Через двадцать минут мы поднялись на сопку. Дорога была тяжелая, но Седов не издал ни звука и продолжал глядеть на звёзды неподвижными глазами. Скорее всего, он уже ничего не чувствовал и не осознавал. На дороге всё было по-прежнему. Так же маячил БТР и передвигались, патрулируя свои участки, пары солдат.
      — Действуем так. Когда начнётся шум, спускаемся вниз и ждём за теми кустами. Как только дорога освободится, Игорь и Гурбон с командиром и китайцем — бегом к Аргуни. От дороги до неё здесь чуть больше двухсот метров. Мы с Серёгой прикрываем. Сразу надувайте две лодки и чиркните зажигалкой. По этому сигналу пойдём и мы. Вы нас не ждите, сразу отваливайте. В одной лодке пойдёт Гурбон с Седовым, в другой — Игорь с китайцем. Всё ясно? Тогда ждём.
      Никто не сказал ни слова. Всё было понятно. В первую очередь надо переправить раненного и «языка». Отход всегда прикрывают самые опытные.
      Ждать пришлось недолго. Скоро с востока донёсся звук автоматной очереди из китайского АК. Ей ответила очередь из советского АКМ. Ребята поступили правильно. Они не стали первыми открывать огонь и вызвали его на себя, попытавшись пересечь дорогу. Завязалась перестрелка. К треску автоматных очередей присоединился стук пулемёта. Взлетело несколько ракет. Мы осторожно спустились с сопки и затаились в кустах в пятидесяти метрах от дороги.
      А на востоке разгорался настоящий бой. Уже рвались гранаты. Я внимательно прислушивался: в автоматной разноголосице четко прослушивалась работа двух наших АКМ. По отдельности звук советского и китайского автоматов различить трудно, а когда они работают вместе, отчетливо слышно, как китайский АК захлёбывается от собственной скорострельности. Его очереди звучат более слитно.
      Китайцы на дороге прекратили движение и смотрели на восток. Мы ждали. Наконец, видимо, прошла команда. Прозвучала китайская речь, солдаты стоявшие западнее, побежали к машине, мотор завёлся, и БТР двинулся на восток, подбирая по дороге патрульных.
      Мы продолжали ждать, затаив дыхание. Через несколько минут с запада проехал ещё один БТР, за ним ещё и ещё. Нешуточные силы притянули к себе ребята. Каково им там приходится? С востока доносился непрерывный автоматный треск и дробь пулемётов. Но в этом «оркестре» ухо четко улавливало партию двух советских автоматов. Значит, Григорий и Василий живы и ведут бой.
      Бронетранспортёры с запада проходили через равные промежутки времени. Я насчитал их шесть штук, после чего движение на дороге прекратилось. Одновременно я уловил, что дуэт АКМ прервался и перешел в соло. Остался кто-то один. Но кто? Гриценко или Цыретаров? Этого мы никогда уже не узнаем. А АКМ продолжал свою одинокую песнь в сопровождении китайских автоматов и пулемётов. Изредка, как удар барабана, бухали разрывы гранат. И тут в этот «концерт» вступили новые «инструменты». Я услышал характерный звук, и мне захотелось заорать от радости. Это били орудия БМП. Значит того, кто остался поддерживают с нашего берега. Наш замысел полностью удался. Теперь китайцы окончательно поверят, что мы прорываемся именно в том месте. На дороге по-прежнему никого не было.
      — Гурбон, Игорь! Вперёд! — приказал я.
      Ребята подхватили Седова и побежали через дорогу. Я толкнул в спину пленного и приказал по-китайски:
      — Вперёд! Бегом!
      Тот безропотно побежал за разведчиками и скрылся вместе с ними в темноте. До боли в глазах мы с Корнеевым всматривались в темноту и прислушивались к перестрелке на востоке. Раз стреляют, значит, тот, кто остался в живых ещё держится и притягивает к себе китайцев, давая нам возможность переправиться.
      Далеко-далеко на севере вспыхнул и тут же погас слабый огонёк. Мы с Сергеем выдохнули одновременно: «Пошли!», вскочили и бросились к дороге. И тут случилось непредвиденное. Слева раздался шум мотора, и из-за сопки выкатил БТР-152, осветив нас с Сергеем фарами. Тотчас ударил пулемёт, и над головой противно заныли пули. Мы бросились на землю, перекатились через дорогу и метнулись в сторону, чтобы уйти из конусов света. Но БТР уже разворачивался в нашу сторону, пулемёт поднимал вокруг нас фонтанчики снега, а через борта прыгала на землю пехота, разворачиваясь в цепь. Нам с Сергеем не оставалось ничего, кроме как принять бой. И откуда взялся этот чертов БТР?
      Уже в Монастыре я узнал, что у этого бронетранспортёра на подъёме заглох мотор, и водитель наладил его как раз в тот момент, когда мы с Корнеевым решили пересечь дорогу. Это была роковая случайность, которую невозможно было предусмотреть. Магистр тоже ничего не знал об этом бронетранспортёре, иначе он предупредил бы меня.
      Мы залегли и открыли огонь, отвлекая на себя внимание китайцев, чтобы они не заметили Алахвердиева и Васечкина. Но наши старания были напрасными. Немного сзади и слева от меня ударил третий АКМ. Я оглянулся и обалдел.
      — Гурбон! Ты что здесь делаешь?
      — Стреляю! — ответил Алахвердиев, выпустив по наступающим китайцам длинную очередь.
      — А Игорь где?
      — Языка стережет, — и снова очередь.
      — Вы с ума сошли! Немедленно уходите на наш берег!
      — А вы?
      — Мы вас прикроем!
      — Нет, Старый! Мы вас не бросим! — и снова очередь.
      — Ефрейтор Алахвердиев! Немедленно доставить языка и раненного на наш берег! Это — приказ, мать твою! Рвите когти, Гурбон, мать твою, всю в саже! Не хрен здесь всем за зря пропадать. Мы выберемся. Дёргайте отсюда!
      До Алахвердиева дошло, он выстрелил последний раз, поменял магазин, бросил мне две гранаты и исчез в темноте. Но было уже поздно. БТР ещё раз развернулся, и в свет его фар попали две лодки у берега. Пулемётчик немедленно перенёс огонь на них. С нами справится и пехота, да и помощь сейчас подойдёт. А этих упустить никак нельзя. Васечкин отгрёб подальше от берега, и его подхватило течение. А вот Алахвердиеву придётся туго, если мы ничего не предпримем.
      Первое, что я попытался предпринять, это подавить пулемет огнём из автомата. Но из этого ничего не вышло. Китайцы установили в качестве защиты пулемётчика броневой щиток, и мои пули только рикошетировали от него.
      — Старый! Прикрой меня, я пошел! — крикнул Корнеев.
      Я понял его намерение: он хотел подобраться к бронетранспортёру вплотную и забросать его гранатами, благо сверху БТР-152 открыт как кузов грузовика. Это было рискованно, но другого выхода всё равно не было. Я швырнул в наседающих китайцев две «лимонки», заставив их прижаться к земле, и длинной очередью разрядил магазин автомата, не давая им поднять головы.
      Сергей привстал, готовясь совершить свой бросок к бронетранспортёру. Но в этот момент с северного берега в лоб БТРа ударила пулемётная очередь, и тут же, следом за ней, прилетела реактивная кумулятивная граната. Грянул взрыв, БТР вспыхнул, пулемёт замолчал, фары погасли. А пулемёт с северного берега прижимал китайцев к земле, стегая по ним длинными очередями. Нас поддерживали огнём БМП.
      Вторая БМП ударила левее. Оттуда подходил ещё один БТР. Оператор-наводчик промахнулся, но БТР резко изменил направление движения, и из него посыпалась пехота. Её тут же уложили на снег пулеметные очереди, но это не помешало им открыть огонь по нам. Становилось жарко. Надо было уносить ноги. Если в ближайшие минуты сюда пожалуют все БТРы, ушедшие на Гриценко и Цыретарова, то нам даже поддержка не поможет.
      — Серёга! Отходи, я прикрою! Потом меняемся! — крикнул я.
      Корнеев откатился в сторону и исчез где-то сзади. Я швырнул ещё одну гранату и выпустил длинную очередь. Сразу же откатился в сторону и отполз назад. Китайцы начали долбить по тому месту, где я только что лежал. Но сзади ударил автомат Корнеева. Под его прикрытием я короткими перебежками двинулся по направлению к берегу. Пули свистели и справа, и слева, и над головой, и чмокали под ногами. Любая из них могла стать моей, но не стала. Я знал точно: раз я их слышу, значит, мимо; свою пулю я не услышу. Хорошо ещё, что наши пулемёты и Корнеев прижимали китайцев к земле и не давали им как следует прицелиться.
      Проскочив мимо Сергея и пробежав ещё метров сорок-пятьдесят, я залёг и открыл огонь. Теперь стал снова отходить Корнеев. А с нашего берега непрерывно били пулемёты и ухали орудия БМП. Так мы с Сергеем, поочерёдно играя в пятнашки со смертью, добрались до берега. Лодки Алахвердиева там уже не было. Значит, он уже на нашем берегу. Я извлёк пакет, открыл вентиль баллончика и бросил всё это в воду. Через полминуты перед нами была надувная лодка.
      — Поехали, Серёга! — крикнул я.
      Корнеев поднялся и, как-то неестественно перегнувшись, направился ко мне.
      — Что с тобой?
      — Зацепило, б…!
      — Куда?
      — В правый бок.
      — Грести сможешь?
      — Не знаю. Попробую.
      — Лучше не пробуй. Ложись, сам справлюсь
      Корнеев буквально свалился в лодку, я столкнул её поглубже, и мы, подгоняемые свистом пуль, поплыли к нашему берегу. Взлетели осветительные ракеты. На фоне черной реки, залитой мёртвенным светом, я в своём светло-сером комбезе оказался прекрасной мишенью. Но китайцы не успели пристреляться. Наши операторы-наводчики оставили китайцев в покое и быстро расстреляли висевшие над Аргунью «фонари». А я грёб так, словно участвовал в Олимпийской регате. Несмотря на приличный морозец, я под комбезом был весь мокрый. А над головой занудно выли пули и шлёпались в воду.
      Наконец лодка ткнулась в берег. Я выбросил на берег автоматы и начал вытаскивать отрубившегося Корнеева. Тотчас несколько пар рук помогли мне. Меня подхватили под руки и потащили.
      — Быстрее, Старый, быстрее! Эх, и жарят, сволочи! Здорово вы их разозлили!
      Неподалёку стояла БМП, к ней меня и тащили.
      — Стойте, мужики! А где мой автомат? — спохватился я.
      От машины отделился человек невысокого роста в черном комбинезоне и обнял меня за плечи.
      — Успокойся, Володя, несут твой автомат. Да успокойся же ты! Всё кончено, ты уже дома.
      Это был командир батальона, майор Сурков.
      Я попытался доложить:
      — Товарищ гвардии майор! Группа вернулась из поиска. Задание выполнено…
      — Отставить, старшой! Всё знаю. Скажи только, где ещё двое: Гриценко и Цыретаров? Ждать их нам?
      — Это они поднимали шум.
      — Понятно. Последний АКМ замолчал, когда мы открыли огонь отсюда. Садись, поехали.
      — А где Седов, Корнеев, язык?
      — Седова и Корнеева уже увезли на санитарке. Языка тоже уже нейтрализовали и увезли. Поехали и мы. Ты, Володя, даже не представляешь, что вы натворили! У них вся дивизия уже сутки на ушах стоит, поднятая по тревоге. У этого майора была с собой карта с указанием районов развертывания частей дивизии для атаки нашей территории. Он поехал выбирать места для пунктов связи. И охрану, дурак, не взял с собой. Наши всё время их переговоры слушали. Постоянно звучала фраза: «Любой ценой! Любой ценой!» А пять часов назад прошло сообщение: «Они в кольце!» Мы уж решили: всё. А вы вырвались и языка притащили! Жалко ребят, но на войне, как на войне. Они — настоящие мужики, солдаты. Поехали, отдохнуть вам надо.
      Оказавшись в Монастыре, я проследил судьбу всех, с кем так плотно связала меня эта операция. Вся группа была представлена к орденам. Гриценко, Цыретаров и Седов — посмертно. Седов умер на операционном столе, сердце не выдержало. Старший сержант Лавров уволился в запас, окончил институт и работал на авиационном заводе. Корнеев вылечился после ранения, вернулся домой и стал машинистом тепловоза. Игорь Васечкин сменил Лаврова на должности замкомвзвода и за оставшиеся полгода службы подготовил шесть групп и с тремя из них ходил на китайскую сторону.
      А вот Алахвердиеву не повезло. Ему присвоили звание младшего сержанта и назначили командиром отделения. В первом же выходе он возглавил пятёрку. Всё прошло тихо и благополучно. Но при обратном переходе их случайно засёк наблюдатель китайской миномётной батареи, которая находилась в этом районе на учениях. Батарея открыла огонь, когда разведчики уже высаживались на наш берег. Они быстро ушли за сопку, где их ждали БМП. На берегу продолжали рваться мины. Гурбон весело рассмеялся, обнажив свои красивые белые зубы:
      — Спохватились хунхузы! Эх, и вороны! Лупят теперь в белый свет, как в копеечку!
      И в этот момент одна из мин, пущенная на предельную дальность, вслепую, просто со зла; разорвалась в тридцати метрах. Никто из разведчиков и встречающих не пострадал. Но Гурбону осколок врезался точно между глаз. Он так и умер с улыбкой на губах.
      Но самое удивительное я обнаружил, когда решил посмотреть последний бой Гриценко и Цыретарова. Тот автомат, что замолчал первым, был автоматом Цыретарова. Его прошила пулемётная очередь, когда он менял позицию. Как раз в этот момент с нашего берега открыли огонь две БМП. Но силы были слишком неравны. Китайцы, невзирая на потери, упорно прижимали Гриценко к берегу, где ему укрыться было совершенно негде. Уже раненный он расстрелял последние патроны и бросился в поток. Тут его настигла ещё одна пуля. Переплыть Аргунь он был уже не в силах. Течение подхватило Гриценко и потащило на восток. Китайцы решили, что он утонул. Но в трёх километрах восточнее, где река поворачивала на север, истекающего кровью Гриценко выбросило на китайский берег.
      Там его на рассвете нашёл пришедший за водой старик-свинопас, живший в хижине неподалёку. У старика не было особых причин любить председателя Мао. К тому же в душе его навсегда поселилось уважение к русским солдатам, которые в сорок пятом году громили в этих краях японцев. Старик оттащил Гриценко в свою хижину. Там он почти три месяца лечил его травами, кормил свининой и поил кобыльим молоком. Уже после Нового Года Гриценко окреп настолько, что мог оправиться на нашу сторону.
      Но старик предостерег его. Он видел, как китайские солдаты минировали берег Аргуни на большом протяжении. Гриценко обследовал берег, но под снегом видимых признаков мин не обнаружил. Идти наудачу было слишком опасно. Тогда старик уложил его на повозку, завалил кучей свиного навоза и повёз в село, куда он раз в месяц возил свинину и навоз. Ночью Гриценко перешел Аргунь под самым носом у китайцев, патрулирующих берег реки.
      На Советском берегу его сразу задержали пограничники. Никаких документов, никакого оружия; одет, черт знает как, да ещё и навозом весь перемазан. На шпиона или диверсанта не похож. Но то, что рассказывал Гриценко, было настолько невероятным, что его почти два месяца продержали на гауптвахте погранотряда. Всё это время командир отряда вёл секретную переписку, пытаясь установить: был ли в действительности такой младший сержант Гриценко, который, как он утверждает, в октябре ходил в поиск на китайскую территорию. Дело было в том, что Гриценко перешел границу на участке уже другого погранотряда, командир которого, естественно, ничего не знал об октябрьской операции на соседнем участке. А поскольку эта операция носила совершенно секретный характер, то и ответы на свои запросы командир получал туманные и расплывчатые.
      В конце концов, в погранотряд приехал офицер из штаба армии. Он был полностью в курсе прошедшей операции. Просто, сведения о том, что пропавший на китайской территории Гриценко объявился, попали к нему только два дня назад. Злую шутку сыграл с Гриценко режим секретности.
      Офицер допросил Гриценко, убедился, что он именно тот, за кого себя выдаёт, и увёз его в штаб армии. Там Гриценко вручили «посмертный орден» и уволили в запас. А в его полку и в его взводе друзья так ничего и не узнали о том, что их товарищ, который ценой своей жизни обеспечивал возвращение группы разведчиков, остался жив. Для них он так и остался погибшим героем.

      Шеренги имперской гвардии напоминали черные монолитные стены. Они молча вышли из лайнера и без единого звука построились в каре. Потом, так же в полной тишине, каре разделилось на группы в две шеренги каждая. Эти шеренги безмолвно двинулись на толпу, собравшуюся на космодроме.
      Гвардейцы были одинакового роста, ровно сто восемьдесят пять сантиметров. Длинные блестящие плащи черного цвета, красно-белые шлемы, а под ними — бледные неподвижные, совсем каменные, лица. Эти неподвижные лица были настолько похожи друг на друга, что создавалось впечатление, что эти солдаты не женщинами рождены, а клонированы из одного исходного материала. Эта одинаковость лиц, точнее, безликость вкупе с мрачной тишиной производили жуткое впечатление. Среди встречавших лайнер были убелённые сединами, покрытые шрамами и ожогами Космические Волки. Они-то видали всякие виды, и никто из них в своё время не дрогнул перед строем крейсеров противника. Но и эти, увенчанные титулами и наградами, ветераны поддались всеобщему трепету и безмолвно отступали перед надвигающейся горсткой гвардейцев, не идущей ни в какое сравнение с бронированными колоннами Федерации Альтаира. Они, стоящие в первых рядах, безропотно попятились, наступая на ноги стоящим сзади военным рангом пониже. Те тоже теснились назад, нажимая плечами на роскошную толпу придворных дам герцогини Каллисто. Кто-то падал, кого-то сильно придавили. Но все молчали, никто не роптал и не нарушал тишины, повисшей над космодромом.
      А гвардейцы образовали живой, или почти неживой, коридор, в одном конце которого был парадный трап лайнера, а в другом стояли князь Джайл, командующий Ударным Флотом Империи, граф Деков, командующий центральной базой имперских космических сил на Обероне, и граф Глюм, премьер-министр Великого Герцогства Каллисто.
      Образовав коридор, гвардейцы перестроились. Одна шеренга развернулась лицом внутрь коридора, а вторая осталась на своих местах. Мы, не раз смотревшие в лицо смерти, чувствовали себя под неподвижными взглядами гвардейцев и их короткоствольными мощными лучемётами весьма неуютно.
      — Роботы! Биороботы! — услышал я сзади тихий шепот.
      — Нет, скорее, это — киборги, — прошептали в ответ.
      Мне не надо было оборачиваться, я узнал голоса. Это были советник герцогини Каллисто и главный управляющий селеновыми рудниками. А то, что они сказали, выражало общее заблуждение непосвященных. Имперские гвардейцы не были ни биороботами, ни киборгами. Они были обыкновенными людьми, детьми обыкновенных родителей. Я, барон Пивень или хроноагент Краузе, знал это точно. Барон Пивень трижды доставлял на Землю транспорты с восьми-десятилетними детьми обоего пола, прошедшими предварительный отбор на своих планетах. Больше эти дети никогда не видели своих родителей, и родители ничего и никогда не могли узнать об их судьбе.
      Детей доставляли в специальные лагеря, где мальчиков и девочек подвергали строгому и глубокому тестированию по всем параметрам. После этого их распределяли по учебным корпусам. Отныне их отцами и матерями становились командиры, а братьями и сёстрами — такие же воспитанники, только постарше. На срок от четырёх до десяти лет дети уже не принадлежали себе. Они принадлежали Ордену, были его собственностью, с перспективой стать когда-нибудь его членами. Даже в тюрьмах не было такого жестоко регламентированного режима, какой существовал в этих корпусах. Достаточно сказать, что все воспитанники, без исключения, в обязательном порядке проходили сначала розги, потом, когда подрастали, плети, а в заключение и шпицрутены. Не было никакой возможности избежать этого никому. Считалось, что это закаляет будущего члена Ордена морально и физически. Впрочем, одно исключение всё-таки было. Розги, плети и шпицрутены не применялись в корпусе, где обучались девочки, которым предстояло стать персоналом Домов Любви. Впрочем, они никогда и не могли стать членами Ордена. Их внешность, в том числе и кожу, следовало беречь и холить. У них практиковались другие методы «закалки».
      Стоило ли говорить о том, что «отсев» из корпусов был весьма высок. Режима не выдерживали от тридцати до сорока процентов воспитанников. Но мало кто из них покидал корпус живым и отправлялся на рудники, заводы или фермы. Большинство просто не выживало. С теми же, кто, доведённый режимом до последней крайности, пытался протестовать, возмущаться или, не приведи Время, бунтовать; поступали просто. Их запарывали насмерть. На глазах у всего корпуса, а часто и при непосредственном участии всех воспитанников. Прогоняли по несколько раз «сквозь строй». Это тоже «закаляло» будущих членов Ордена морально и физически.
      Я знал это не понаслышке. Барон Пивень сам получил воспитание в корпусе космофлота. Он выжил, вышел из корпуса и два года прослужил комендором на звездном крейсере. После этого он прошел ещё одно тестирование и был направлен в Космическую академию. Выйдя из неё через четыре года, он шесть лет стажировался на должностях пилота и штурмана, а потом сам стал командиром корабля. Сейчас Пивень командовал крейсером «Буслай», названном в честь древнего новгородского героя. За годы службы Пивень участвовал во многих кампаниях, сражался во многих битвах и высаживал десант на многие планеты. Титул барона и звание полковника говорили сами за себя. В настоящее время крейсер «Буслай» входил в состав Ударного Флота Империи и базировался на Обероне.
      Три года назад Пивень встречался с начальником учебного корпуса имперской гвардии. То, что он там увидел, заставило его вспомнить свой собственный корпус, как райскую обитель. Вряд ли в корпусах, где обучались будущие десантники и гладиаторы, нравы были круче, чем в гвардейском корпусе. За три часа Пивень не увидел ни одного нормального человеческого взгляда, ни одной улыбки, ни разу не услышал детского смеха. За все проявления естественных человеческих чувств воспитанников наказывали самым жестоким образом. Скамейки и козлы для порки почти никогда не пустовали, так же как и рамы для наказания кнутом.
      Воспитанникам постоянно внушали, что они появились на свет с одной целью: охранять обожаемого императора, обеспечивать безопасность его самого и его семьи. Им вдалбливали, что императору абсолютно не на кого положиться, кроме своей гвардии. Все остальные: не императорская семья и не гвардейцы; только и думают о том, чтобы организовать заговор с целью убийства императора и захвата власти. А раз так, значит, все они — потенциальные преступники. Отсюда вытекает, что любой гвардеец властен над жизнью и смертью любого представителя низшей касты.
      Я ещё раз прислушался и вздохнул с облегчением. Сзади больше не шептались. Не дай Время, гвардейцы услышат и, не рассуждая долго, откроют огонь на поражение. Раз шепчутся, значит, что-то злоумышляют против Владыки Галактической Империи. А если заодно погибнут два-три десятка непричастных, то и черт с ними. Другие лучше запомнят урок.
      В учебный корпус гвардейцев Пивень прибыл уже в ранге барона и в звании полковника Космического Флота. Его грудь была увешена орденами и почетными знаками, среди которых ярко выделялся Знак Ордена. Но никто из воспитанников не отдавал ему чести и не уступал дороги. Он не принадлежал к Гвардейскому Легиону и, с точки зрения кадетов, был никем, пустым местом. Они молча шествовали мимо барона, глядя остановившимся взором куда-то поверх его головы, выпятив нижнюю челюсть и плотно сжав губы. Такой осанке, взгляду и выражению лица гвардейских кадетов начинали обучать сразу при поступлении в корпус. Отсюда и то впечатление, какое производили шеренги гвардейцев: безликости и удивительной похожести друг на друга.
      Только одна группа самых младших воспитанников, увидев мантию из черного бархата, усыпанную звёздами и подбитую рыжим мехом силкума и золотые с камнями ордена; почтительно расступилась перед полковником Космического Флота. Но старшие кадеты тут же похватали малышей и потащили к скамейкам, стоящим неподалёку. Возле каждой скамьи была бадья с водой, где мокли розги. С ребятишек тут же стащили колготки, сорвали курточки, уложили на скамьи, и розги засвистели. Мальчики переносили порку, стиснув зубы, стараясь не издавать ни звука. Они уже хорошо знали: за каждый крик или стон полагалось по пять дополнительных ударов; но общим числом, для этого возраста, не более пятидесяти.
      Пока я вспоминал эти «приятные» моменты, откинулась стенка парадного трапа лайнера, образовав пологий пандус. Два биоробота спустились по пандусу и раскатали ослепительно-белую дорожку до самого конца коридора, образованного гвардейцами. Грянула торжественная музыка. Она резала уши собравшимся для встречи императора своей необычностью. Но я, хотя и не большой знаток музыкального искусства, узнал в ней увертюру к какой-то опере Вагнера.
      Под эту торжественную и мрачную музыку в проёме трапа появился император Богдан XXVII, Владыка Галактической Империи и Великий Магистр Ордена. Его сопровождала императрица, идущая на шаг сзади, справа. Они спустились по пандусу и медленно двинулись по дорожке. Пара эта поражала своим контрастом. Император и Великий Магистр был в традиционной одежде высших лиц Ордена. Ничего броского, ничего яркого: воплощение аскетизма и умеренности. Длинный, почти до земли, плащ из черной кожи с накинутым капюшоном, скреплённый на груди пряжкой из воронёной стали. Черная, с красной каймой, обтягивающая тело курка из тонкого сукна. Такие же черные чулки и блестящие черные ботфорты до середины бёдер. Императору было пятьдесят два года. Держался он прямо, его выправке и надменному выражению лица позавидовал бы любой гвардейский капитан. Челюсть так выдавалась вперёд, что тронутая сединой бородка, казалось, лежала параллельно земле.
      Императрица Маргарита в противоположность своему супругу была воплощением молодости, красоты и роскоши. Высокая, стройная с великолепной фигурой, которую прекрасно подчеркивало специальное одеяние, недавно вошедшее в моду. Это был комбинезон, обтягивающий тело целиком от пальцев ног до шеи и локтей или запястий. Он шился только по индивидуальному заказу и надевался на голое тело. На спине он скреплялся магнитными плёнками. Даже изготовленный из обычной эластичной ткани он стоил безумно дорого. Императрица Маргарита обтянула своё тело тонкой чешуйчатой кожей терса, гигантского ящера, обитающего в Системе Водолея. Каждая чешуйка кожи, облегающей фигуру Маргариты, горела своим светом, и цвета отблесков ежесекундно менялись. Казалось, что это не Маргарита, а живой фейерверк. Судя по всему, такое одеяние стоило бюджета небольшой планеты. Маленькие ножки Маргариты были обуты в открытые золотые туфельки на высоченной шпильке, а руки до локтей были обтянуты золотыми же лайковыми перчатками. Светло-русые волосы, усыпанные мелкими бриллиантами, ниспадали «водопадом» до пояса. Золотая диадема с тремя рубинами украшала прелестную головку на длинной стройной шейке. Из-под тонких бровей поглядывали большие бархатистые темно-карие глаза.
      Маргарите было не более двадцати лет, она обвенчалась с императором два месяца назад, и была уже четвёртой супругой. По обычаю, императрице не должно быть более тридцати лет. Достигнув этого возраста, супруги императора получали развод и удалялись в монастырь на озере Селигер. Такая же участь ждала и Маргариту. Она прекрасно это знала, но не унывала. Это будет через десять лет, а пока… Эти десять лет можно прожить так, что потом будешь вспоминать их всю оставшуюся жизнь. Показной аскетизм и простота Ордена не имели к высокопоставленным женщинам никакого отношения. Им было позволено всё, и в их распоряжении находилась умопомрачительная статья имперского бюджета «на представительские расходы».
      Царственные супруги прошли мимо нас медленным торжественным шагом. Он, тяжело и твёрдо ступая в своих ботфортах; она, легко шагая в своих золотых туфельках, едва касаясь земли пальчиками ног. Не дойдя пяти шагов до встречающих высших лиц, Богдан и Маргарита остановились. Князь Джайл, граф Деков и граф Глюм отвесили придворные поклоны, дамы герцогини Каллисто присели в глубоком реверансе, и граф Глюм произнёс приветственную речь.
      Император прибыл инспектировать Ударный Флот Империи накануне боевых действий против мятежного королевства Цефей. Но флот базировался на Обероне, который принадлежал герцогству Каллисто. Этикет предписывал Богдану начать свою работу с визита к герцогине и провести у неё не менее двух дней. Потому-то императора и приветствовал именно граф Глюм.
      Гвардейцы вновь перестроились, образовав каре. В центре расположились император с супругой, граф Глюм, князь Джайл и граф Деков. За пределами черного прямоугольника следовали высшие офицеры флота, финансовые и промышленные тузы герцогства и придворные. Вся эта процессия покинула космопорт и, выйдя на скоростную ленту шоссе, двинулась в столицу. Там, во дворце, императорскую чету ожидала Великая герцогиня Каллисто Елизавета. В зените горело искусственное Солнце голубоватого цвета. Под его лучами серебряная лента скоростного шоссе весело искрилась и сверкала. По обочинам шоссе тянулись широкие тротуары из зелёного кирпича. Они от космопорта и до самой столицы были заполнены толпами народа: свободными и крепостными. В день прибытия императора герцогиня Елизавета остановила работу на всех рудниках, заводах и фермах. Так требовал этикет. Толпа в разноцветных ярких одеждах сливалась в сплошную пёструю ленту.
      Герцогство Каллисто располагалось на спутниках Юпитера, Сатурна и Урана, а так же на части малых планет, входящих в пояс астероидов. Образовалось оно несколько столетий назад. Когда бывшие каторжники, которым было запрещено возвращаться на Землю, заселили эти спутники и малые планеты, они выбрали парламент или, это будет точнее, паханат и провозгласили независимую Республику Каллисто. Около пятидесяти лет Земная Федерация и Орден пытались вернуть под свою руку отколовшуюся часть Солнечной Системы. Войны шли с переменным успехом. Наконец Земля признала суверенитет Республики Каллисто, установила с ней дипломатические отношения и подписала ряд договоров.
      Спустя пятнадцать лет после этого события завершилась давно назревавшая пятая научно-техническая революция. И вот тут-то и оказалось, что во владении Республики Каллисто находится до восьмидесяти пяти процентов имеющегося в Солнечной системе запаса самых необходимых для новейших технологий элементов. Таких как рубидий, франций, индий, астат, селен, галлий, европий, гольмий и многих других. Причем, на астероидах и безатмосферных спутниках эти элементы, не подверженные губительному воздействию воды, кислорода и галогенов, имели высочайшую степень чистоты. Потомки бывших каторжников были людьми сообразительными и грамотными. Они не только быстро организовали добычу и обогащение руд этих элементов, но и создали предприятия по производству обширной номенклатуры новой продукции, для функционирования которой эти элементы были необходимы или являлись её компонентами. Состояния в Каллисто росли как на дрожжах. С перенаселенной Земли началась массовая эмиграция безработных, которые потоком устремились на рудники и заводы Каллисто.
      Внедрение достижений пятой научно-технической революции позволило начать Великую Звёздную Экспансию. Но ни один межзвёздный корабль не мог улететь дальше Трансплутона без агрегатов и генераторов каллистянского производства. К тому же каллистянские ученые установили, что наиболее удобным местом для старта межзвездных кораблей является Оберон. На этом спутнике была быстро создана мощная космическая база, которую Каллисто любезно предоставила Земной Федерации в аренду за «умеренную» плату.
      Звездная Экспансия породила серьёзные социальные и политические изменения. Спустя сто лет после её начала произошла Великая Апрельская Реставрация. Великий Магистр Ордена низложил Правительство Земной Федерации и объявил себя Императором Галактики. В Республике Каллисто призадумались. С помощью Республики Земная Федерация, а ныне Галактическая Империя, создала такой мощный звёздный флот, что Империи будет достаточно одной-двух недель, чтобы прибрать к рукам всю Республику с её заводами, комбинатами, рудниками, космодромами и доходами от них. Достаточно было самого ничтожного повода. Впрочем, и повода-то было не нужно. Было бы только желание. А в том, что такое желание появится в самом ближайшем будущем, никто не сомневался.
      Потомки каторжников умели держать нос по ветру и быстро нашли решение. По примеру Земли на Каллисто была провозглашена абсолютная монархия. Спикер парламента был объявлен герцогом, а Республика преобразовалась в Великое Герцогство Каллисто. Первым делом новоиспеченный герцог отправился с официальным визитом на Землю. Там он принёс вассальную присягу императору Антону и вступил в Орден. Был подписан вассальный договор. Этим договором Империя обязалась не вмешиваться во внутренние дела Герцогства. Взамен Герцогство передавало во владение Империи космическую базу на Обероне; с условием, что личный состав базирующегося там флота будет обеспечивать безопасность Герцогства и, при необходимости, поступает в распоряжение герцога для улаживания внутренних конфликтов. Свои вооруженные силы Герцогство расформировывает. Тридцать процентов добываемого и перерабатываемого в Герцогстве стратегического сырья является вассальной данью Герцогства Империи. Материалы и изделия, производимые на этом сырье, Империя оплачивает, учитывая только стоимость работ. Остальное сырьё остаётся в распоряжении Герцогства, и Каллисто реализует товары по своему усмотрению и своим ценам.
      Проходили годы и столетия. На престолах сменилось много императоров и герцогов, большие изменения произошли и в социальной, и политической сферах. Но вассальный договор, подписанный герцогом Эммануилом и императором Антоном, строго соблюдался. Соблюдался даже тогда, когда Герцогство продавало свои агрегаты, генераторы и ценное топливо, как союзникам Империи, так и её противникам. Империя богатела, но не процветала. Она просто не могла процветать, обременённая астрономическими военными расходами. А вот Герцогство Каллисто никаких военных расходов не несло, и туда неиссякаемым потоком текло золото. Дело дошло до того, что Империя вынуждена была брать у Герцогства кредиты, чтобы решать свои социальные проблемы. Ещё немного, и сеньор с вассалом поменялись бы местами. Но этого не случилось. Император Елисей XVI решил социальные проблемы весьма просто.
      Около трёхсот лет назад было узаконено «крепостное право». Рабочие заводов, рудников, предприятий и ферм закреплялись на производстве навечно, как и их потомки. За исключением тех, кто в раннем возрасте, пройдя тестирование, отбирался для обучения в кадетских корпусах. Навечно закреплялись за своими кораблями и воинскими частями и рядовые с капралами. Впрочем, в отношении этого сословия понятие «навечно» было весьма относительным. Империя вела постоянные войны. Звёздная Экспансия ширилась, а на присоединённых территориях то и дело возникали республики, федерации и монархии, пытавшиеся отделиться от Империи. Армия и Флот Империи постоянно были при деле.
      Владельцы предприятий и командиры кораблей и частей были полными хозяевами своих подчинённых и их семей, вплоть до «права первой ночи». Они могли продавать своих людей, обменивать их, переселять. Единственно, они официально не имели права казнить своих людей смертью, кроме случаев открытого бунта. Смертные приговоры выносил суд. Но собственник имел право наказывать своих людей другими способами. И никакой закон не мог преследовать хозяина, если он, наказав своего человека тюремным заключением, «забывал» приказать кормить его. Или, к примеру, назначив провинившемуся наказание кнутом или шпицрутенами, «ошибочно» приписывал к числу ударов лишний ноль, а то и два.
      Постепенно владельцы предприятий сократили заработную плату своим работникам до минимума, заменяя её «натурой»: питанием, жильём, одеждой, медицинским обслуживанием и другими услугами. А потом перестали платить вообще, отчисляя только установленную законом сумму в пенсионный фонд. У работников пропали все стимулы. Рост производительности остановился, начались случаи саботажа. Временно принятая на период военных действий система «крепостного права» нуждалась в серьёзном реформировании. Это видели все здравомыслящие люди в Империи. Но императоры и их кабинеты, занятые постоянными войнами, не могли найти «крепостному праву» удобоваримой замены. А владельцы предприятий были прямыми противниками «воли».
      Но в среде образованных и влиятельных лиц Империи последние пятьдесят лет шло усиленное брожение, нарастало недовольство. Особенно ясно видели грядущую катастрофу в офицерской среде. Офицеры прекрасно понимали, что доведённые до отчаяния безысходностью, оторванные навеки от своих семей, солдаты в любой момент могут повернуть оружие против своих командиров. И тогда, храни Бог Империю!
      Высшие офицеры Флота создали подпольную организацию, которая осторожно пополняла свои ряды, привлекая на свою сторону всё новых и новых офицеров. Поначалу организация ставила себе целью арест императора, его низложение и замену другим, который должен отменить «крепостное право» и установить более либеральный режим. Но пять лет назад на очередном съезде «Возрождения», так стала называться офицерская организация, возобладала более радикальная точка зрения. Было решено совершить военный переворот, захватить власть, ликвидировать Орден, провозгласить Республику, отменить позорное «крепостное право» и дать возможность всем вассалам Империи самими определить своё будущее.
      Переворот планировалось совершить через десять лет, для чего необходимо было спровоцировать мятеж могучего Королевства Цефей. «Возрождение» было намерено в ходе боевых действий против Цефея организовать ряд поражений имперского флота с тем, чтобы заставить все силы отступить и сосредоточиться в районе Солнечной Системы. Тем самым «Возрождение» создавало перевес десять к одному над вооруженными силами Ордена, которые выполняли функцию непосредственной охраны метрополии. А если прибавить к этому и флот Цефея, который в день М должен был прекратить боевые действия против Империи и присоединиться к восставшим, то превосходство получалось подавляющим. Орден будет вынужден сложить оружие, и восставшим останется только подавить сопротивление Гвардейского Легиона, который, несомненно, будет сражаться за императора до последнего солдата.
      Всё было продумано и готовилось тщательно и капитально. Но вмешался ЧВП. Его агенты внедрились в нескольких членов руководства «Возрождения» и возглавили экстремистское крыло. Они замыслили воспользоваться удобным случаем, захватить императора в заложники и продиктовать свою волю. Агенты ЧВП прекрасно знали, что младший брат императора Великий Князь Симеон давно жаждет дорваться до высшей власти в Империи и в Ордене. Он ни на секунду не задумается и уничтожит тех, кто захватил императора, вместе с ним. После этого начнётся такая мрачная реакция и такие массовые репрессии, что всё сегодняшнее, по сравнению с этим, будет вспоминаться как Золотой Век. По замыслу экстремистов, который они держали в тайне от руководства «Возрождения», такой удобный случай представится во время императорской инспекции Ударного Флота перед началом кампании против Цефея. Главным исполнителем акции был назначен генерал-майор граф Балиньш, командир линкора «Чингисхан», агент ЧВП.
      И вот тут на сцену вышел я, хроноагент Генрих Краузе, внедренный в барона Пивня. Пивень, как и князь Джайл, тоже был членом «Возрождения». Правда, в отличие от Джайла, Пивень не входил в высшее руководство организации. Он был членом штаба, координирующего действия Ударного Флота. В Монастыре мы с Магистром и Катрин тщательно просчитали ситуацию, смоделировали десятки вариантов и приняли решение. Чтобы не насторожить заранее агентов ЧВП, меня внедрили в ночь накануне визита Богдана XXVII на Каллисто. Понятно, что у меня не было времени проконсультироваться с князем Джайлом и согласовать с ним свои действия. До он бы и не поверил мне. Балиньш состоял в организации уже второй десяток лет и всегда отличался высокой дисциплинированностью и полным отсутствием склонности к безумным авантюрам. Мне предстояло действовать одному.
      Между тем искусственное солнышко скрылось за горизонтом, но темнее не стало. Весь небосвод заняла громада Юпитера. Голубоватый резкий свет солнца сменился мягким розоватым с сиреневым оттенком свечением гигантской планеты. В этом свете чешуйки комбинезона Маргариты засияли совсем уж невообразимым блеском. А процессия уже вплотную приблизилась к великолепному дворцу герцогини Елизаветы. Дворец, построенный из белого и розового мрамора, стоял на краю глубокого обрыва, и его стены и башни как бы служили продолжением черной диоритовой стены, уходившей в мрачную бездну, куда не доставал отраженный свет Юпитера.
      У входа во дворец нас встретил почетный караул во главе с капитаном Шепардом, пилотом моего крейсера. Он в этом месяце, в соответствии с графиком, исполнял обязанности начальника дворцовой гвардии Герцогства Каллисто. Шепард был в каком-то невообразимом белом камзоле, отделанном красными кружевами, в красных чулках и белых блестящих ботфортах. На голове красовалась широкополая шляпа, украшенная по полям пышной белой бахромой. Это было очередной изобретение герцогини Елизаветы. Она меняла форму дворцовой гвардии не реже одного раза в два-три месяца.
      Перед капитаном дворцовой гвардии имперские гвардейцы остановились, первые две шеренги расступились, дав дорогу Шепарду. Всё-таки проинструктировали псов, как надо веси себя во время официального визита. Шепард преклонил колени перед царственной четой, получил благословение Магистра Ордена; ручку, обтянутую золотой перчаткой, для почтительного поцелуя, и повёл процессию во дворец. Имперские гвардейцы перестроились и двинулись черной колонной вслед за главными действующими лицами. Странно было наблюдать эту мрачную черную колонну среди белого и розового мрамора и ярких одежд дворцовых гвардейцев и придворных. Она производила какое-то чужеродное впечатление. Словно червяк, обнаруженный в надкушенном великолепном плоде.
      Процессия проследовала в тронный зал, обширный как футбольное поле и высокий до такой степени, что трудно было разглядеть его потолок. Частые стрельчатые окна пропускали достаточно отраженного Юпитером света, но этикет требовал, чтобы во время приёма горели люстры. И они полыхали на десятиметровой высоте, свисая откуда-то из заоблачной выси.
      Герцогиня Елизавета сидела на троне в противоположном конце зала. Процессия перестроилась. Капитан Шепард шел между императором и его супругой, сзади следовали Джайл, Глюм и Деков. Имперские гвардейцы расположились и замерли вдоль стен ближе к входу в зал, а сопровождающие прошли несколько вперёд и остановились, заняв места согласно рангам и этикету.
      Когда император дошел до середины зала, герцогиня встала и пошла ему навстречу. Вопреки моим ожиданиям, она было одета довольно скромно, даже подчеркнуто скромно. На ней было свободно свисающее длинное, почти до пола, одеяние с окинутым на спину капюшоном, светло-песочного цвета. Что-то вроде плаща на трёх пуговицах. На ногах белые туфельки с плетением ремешков до середины голеней. На руках длинные перчатки из нежно-кремовой эластичной ткани. На голове серебряная диадема.
      Герцогиня приблизилась к остановившемуся императору, они обменялись поклонами и начали длительный, предписанный протоколом, обмен любезностями.
      Герцогиня Елизавета была одной из самых юных властительниц в Галактике. Ей недавно исполнилось семнадцать лет. Не знаю, может быть в многочисленных царствах Империи и были более молодые владыки, но такой развратной государыни не было наверняка, это уж точно.
      Отец Елизаветы, офицер Ударного Флота барон Сноудэн, четыре года прятал свою дочь от обязательного тестирования. Он справедливо опасался, что Лиза может попасть в корпус, где готовят персонал для Домов Любви. В тот месяц, когда девочке исполнилось двенадцать лет, барон Сноудэн оказал весьма важную услугу Великому Герцогу Каллисто Евгению IV. На вопрос герцога: «Чем я могу отблагодарить вас, барон?», Сноудэн ответил: «Государь, вы не женаты. Возьмите в супруги мою дочь». Увидев девушку, Евгений был сразу очарован ей, и через месяц состоялась свадьба. Лиза Сноудэн стала Елизаветой Каллисто, Великой Герцогиней.
      Герцог Евгений за четыре года до свадьбы прошел двухлетний курс обучения в Космической академии на Земле. Такие курсы специально были созданы для детей высокопоставленных родителей. Барон Пивень обучался в Академии в то же время и отлично знал, как получал военное образование Великий Герцог. Большую часть времени он проводил в ресторанах, на гладиаторских боях и в Домах Любви. Сказочное состояние и богатые внешние данные сделали его весьма популярным в этих заведениях. Жрицы любви с радостью демонстрировали ему своё высокое искусство. Женившись на юной Лизе Сноудэн, герцог Евгений передал ей богатейший сексуальный опыт, приобретенный им в Домах Любви. Семена упали на благодатную почву. Молодая супруга быстро вошла во вкус безумной сексуальной жизни, но счастье молодых длилось не долго.
      Через три месяца после свадьбы герцог Евгений IV погиб в бою с эскадрой Федерации Альтаира. Погиб глупо, по собственной вине. Эскадра Альтаира была окружена превосходящими силами и сдалась без единого выстрела. Впрочем, один выстрел всё-таки был. Этим выстрелом был уничтожен линкор «Александр Македонский», которым командовал герцог Каллисто. Евгений был отважен, смел до безрассудности, но слаб в тактике. Он оторвался от основных сил имперского флота и неосмотрительно подставил свой корабль под удар. Альтаирцы не могли отказаться от такого подарка.
      Двенадцатилетняя Елизавета, овдовев, стала абсолютной властительницей Герцогства. По закону она должна была править до тех пор, пока наследник не достигнет совершеннолетия. Но Лиза забеременеть не успела. Таким образом, юная женщина стала неограниченной владычицей богатейшего в Империи Герцогства. Разумеется, руководил государством граф Глюм, премьер-министр, Елизавета только подписывала указы. Но иногда на неё находил стих, и в ней просыпалась жажда деятельности. Это случалось, как правило, в моменты волнений на рудниках и заводах. Елизавета лично руководила подавлением мятежей и пачками подписывала смертные приговоры, сплошь и рядом заменяя каторгу казнью.
      В основном же её время было занято сексом и развлечениями. Большей частью — сексом. Покойный Евгений успел пробудить в ней такие бездны чувственности, что оправдались самые худшие опасения её отца. Елизавета стала жрицей любви, правда, весьма высокопоставленной жрицей. Такой, что никто не мог её осудить. Она сама судила других. По приказу Елизаветы три зала дворца были переоборудованы специально для занятий сексом. Там герцогиня предавалась со своими статс-дамами сексуальным утехам: необузданным, изощрённым и изобретательным. Она была поистине ненасытна. За пять лет она по несколько раз пропустила через себя весь офицерский состав Ударного Флота. Офицеры в шутку называли между собой наряд в Дворцовую Гвардию Каллисто «сексуальной повинностью».
      Секс стал для герцогини Елизаветы основным содержанием, смыслом жизни. Она просто не задумывалась: хорошо или дурно. Эти понятия заменились у неё другими: сексуально или нет. Поначалу придворные испытывали нечто вроде шока, но Елизавета была Великой Герцогиней, и к её причудам быстро привыкли и ей стали подражать. Теперь уже никто и не думал смущаться или отводить взгляд в сторону, когда Елизавета являлась в тронный зал или на заседание Государственного Совета в каком-нибудь экзотическом виде. Пивень хорошо помнил, как она вышла в тронный зал, где происходил приём по случаю годовщины вассального договора. Из всех атрибутов власти на ней была лишь диадема и коротенькая, чуть ниже лопаток, малиновая мантия. Остальной её наряд состоял из белых обтягивающих ягодицы шортиков и блестящих сапожек-ботфортов кремового цвета. И всё. А когда в моду вошли обтягивающие тело комбинезоны, Елизавета заказала себе одеяние совершенно прозрачное, с широким красным поясом. Ей очень нравилось появляться на людях в таком виде. Впрочем, что греха таить, фигурка у юной герцогини была великолепная, и от неё трудно было оторвать восхищенный взор.
      Как и у всех людей, особенно молодых, у Елизаветы были свои склонности и антипатии, в отношении которых она была максималисткой. У неё всё было так: если уж да, то ДА, если уж нет, так НЕТ. Она обожала четыре вещи: оральный секс, ростбиф с кровью по альтаирски, исторические романы и скоростные космические яхты. Случалось, она на две-три недели оставляла Каллисто и улетала на своей яхте с избранным обществом. Что творилось там всё это время, можно только догадываться. Она любила водить яхту сама. При этом ей было абсолютно наплевать на все правила вождения и безопасности. Она считала, что все эти правила писаны не для неё. Командир линкора «Наполеон Бонапарт» поседел в несколько секунд, когда он, набирая субсветовую скорость перед выходом в подпространство, обнаружил прямо по курсу яхту Великой Герцогини, которая «срезала ему нос». За пультом управления сидела сама Елизавета. Она хохотала до слёз, когда линкор врубил аварийное торможение и чуть не рассыпался от перегрузки.
      В числе антипатий Елизаветы были гомосексуализм и детективы. Достаточно было намекнуть на кого-то, что он «голубой», как герцогиня без особых разбирательств тут же подписывала смертный приговор. Её специальным указом из всех библиотек и торговых точек были изъяты и уничтожены все детективные произведения. За распространение такого рода изданий грозили каторжные работы на срок до двадцати лет. Герцогиня никогда не скупилась в этом плане.
      Вот такой была Великая Герцогиня Елизавета Каллисто. Зная её нрав и привычки, я ожидал, что она на приёме императора появится в каком-нибудь экзотическом, экстравагантном виде, чтобы потом вся Империя долго обсуждала это событие. Но герцогиня вновь всех поразила. Рядом с императрицей Маргаритой Елизавета выглядела монашенкой. Все гадали: что же произошло с герцогиней? Однако, всё разрешилось просто. Скромненький «балахон» был надет на голое тело. Это обнаружилось, когда кончился протокольный обмен приветствиями и любезностями, и герцогиня, заняв место между императором и его супругой, повела их к своему трону. При этом она так резво повернулась, что полы «балахона» разошлись до нижней пуговицы. А пуговица эта было на уровне пояса. Все присутствующие имели возможность обозреть великолепные ноги Елизаветы, её лоно и нижнюю часть животика. Будет о чем посудачить в Галактике!
      Весь остаток дня был посвящен официальной части и торжественному ужину. На другой день император с супругой и герцогиней в отдельном кабинете принимал командиров кораблей Ударного Флота. Дождавшись своей очереди, я вошел в кабине, отдал честь императору и отвесил придворные поклоны Маргарите и Елизавете. Император и Маргарита были во вчерашних одеяниях, только Маргарита сменила золотые перчатки на бежевые. Елизавета же переоделась полностью. На ней была невероятно коротенькое платьице из полупрозрачной блестящей голубоватой ткани, обтягивающей великолепные груди с яркими сосками, серебристые босоножки из двух широких ремешков и белые перчатки выше локтя. Герцогиня откровенно скучала и тосковала. Торжественный ужин затянулся почти до утра, и ей не удалось заняться любимым делом. Эти сутки были для неё потеряны, и она с нетерпением ожидала, когда закончатся официальные процедуры.
      — Рад видеть вас, барон, в добром здравии и готовым к новым подвигам во славу Империи и Ордена! — произнёс император стандартную фразу и тотчас перешел к неприятной части разговора, — Барон, до меня дошли сведения, что вы пренебрегаете своим религиозным долгом. Я хорошо знаю вас и ценю как грамотного и отважного военачальника. Но за веру мало сражаться, веру надо почитать.
      — Ваше императорское величество! — почтительно возразил я, — На борту моего крейсера действует церковь, и отец Евстафий регулярно проводит службы. На них я всегда присутствую, это фиксируется в бортовом журнале. Мне непонятно: откуда у вас появились такие сведения?
      — Посещать службы, барон, — император перешел на мягкий, отческий тон, — может и еретик, и сектант. Можно находиться в церкви во время службы, а молиться при этом какому-нибудь идолу. Вы поняли, что я имею в виду? Истинно верующий больше заботится не о внешнем благочестии, отстаивая службы; истинно верующий заботится о спасении своей души, регулярно очищая её покаянием. Или вы, барон, считаете, что на вашей душе нет грехов, ваша душа чиста?
      — Ваше императорское величество! У меня, как и у каждого солдата, на душе достаточно грехов, в том числе и тяжких. Но я регулярно исповедываюсь у отца Евстафия…
      — Барон! — прервал меня император, — Офицеры вашего ранга могут исповедоваться у корабельных священников только в походных условиях. Когда вы находитесь на базе, ваши грехи должны отпускаться в храме. Когда вы последний раз были там на исповеди?
      Вот оно что! Барон Пивень действительно избегал исповедей в базовом храме. Он прекрасно знал, что догмат о неразглашении тайны исповеди — это не более чем сказка для наивных простаков. Отцы-исповедники базового храма состояли штатными осведомителями службы безопасности Ордена. Все исповеди записывались и тщательно анализировались. А скрыть свои сокровенные мысли в доверительной беседе с отцом-исповедником было практически невозможно. Святые отцы не только переняли богатый опыт иезуитов, но и дополнили, развили его и довели искусство выуживания чужих мыслей до совершенства. Скрыть что-либо от них в длительной беседе мог только полный кретин, думающий исключительно о выпивке и бабах.
      — Что же вы молчите, барон? — оставив мягкий тон, спросил император Богдан, — Вам нечего возразить? Не находите ли вы, что ваше поведение позволяет заподозрить вас в сектантстве?
      Это было тяжелое и очень опасное обвинение. Положение барона усугублялось ещё и тем, что в Империи практиковалась презумпция виновности. Каждый человек считался потенциально виновным, пока не предъявит доказательств своей невиновности. Сейчас мне предстояло доказывать императору, что барон Пивень — не верблюд. Я лихорадочно обдумывал линию защиты и опровержения обвинений, когда вдруг пришла помощь с той стороны, откуда я меньше всего её ожидал.
      — Государь мой! — раздался негромкий, мелодичный голос императрицы Маргариты, — У меня сложилось впечатление, что ты проявляешь излишнюю строгость в отношении этого доблестного офицера. Не ты ли говорил, что первейший долг офицера — это защита интересов Империи. И если офицер, выполняя этот долг, допустит какие-то нарушения, чем-то пренебрежет или даже совершит преступление, ему всё это простится. Осмелюсь предположить, что мы имеем дело как раз с таким случаем. Барон Пивень командует крейсером Ударного Флота, командует не первый год и успешно исполняет свой нелёгкий долг. Я, конечно, ещё не знаю, как ты, всех высших офицеров в лицо. Но награды на груди барона говорят мне о многом. Если ему не хватает времени, чтобы посетить отца-исповедника, то его надо не винить в этом, а посочувствовать и пойти навстречу. Вместе с императорским венцом на меня возложили и священный сан, дающий мне право опускать грехи. Не разрешишь ли ты мне исповедовать этого доблестного офицера?
      Ничего себе! Маргарита глядела на меня таким двусмысленным взглядом, что мне без дополнительных объяснений было ясно, что от меня потребуется, чтобы получить отпущение грехов. Но нравы и обычаи императорского двора были далеко не пуританскими и мало чем уступали нравам двора Герцогства Каллисто. Практически все супруги царствующей семьи имели любовников и не скрывали этого. «Правила приличия» требовали лишь одного. Любовники не должны капитально вживаться в свою роль и становиться фаворитами. Всё остальное допускалось. Поэтому император Богдан спокойно произнёс:
      — Пусть так и будет, исповедуй его сама и отпусти ему грехи, — после этого он тут же закрыл эту тему и перешел к другой, — У вас есть какие-либо просьбы или пожелания, барон?
      — Да, ваше императорское величество. Я ознакомился с графиком вашей инспекции. Завтра мой крейсер демонстрирует стрельбу по малым космическим целям. А перед этим вы, ваше императорское величество, проверяете действия команды по высадке десанта с линейного корабля «Чингисхан».
      — Да, это так. И что?
      — У меня есть просьба, ваше императорское величество. Поменяйте в графике местами моего «Буслая» и «Чингисхана». Разрешите мне отстреляться раньше.
      — Зачем? — удивился Богдан, — Насколько мне известно, для вас в качестве целей назначены два обломка астероидов. В это время они будут на большом удалении и в зоне интенсивных помех, исходящих от Желтого Пятна. Вам придётся стрелять практически вслепую.
      — Тем лучше, ваше императорское величество! Мы со старшим офицером разработали новую систему поиска целей и наводки орудий и хотели бы продемонстрировать её в достойных, достаточно сложных условиях.
      — Интересно! Хорошо, я внесу изменения в график: сначала будет стрелять «Буслай», а потом мы пойдём на «Чингисхана».
      — Благодарю за доверие, ваше императорское величество! Надеюсь, вы останетесь довольны.
      — Вот видишь, государь мой, — проворковала Маргарита, — Я не ошиблась в этом офицере. Теперь мне ещё больше хочется отпустить ему грехи сегодня же.
      Герцогиня Елизавета хмуро смотрела на императрицу. Она явно тоже планировала заполучить барона Пивня на эту ночь. Мне пришлось разочаровать одну и успокоить другую женщину.
      — Прошу прощения, ваше императорское величество, но, в связи с изменением графика инспекции, я буду вынужден сейчас же отправиться на базу, готовить свой крейсер. Если вы не возражаете, я принесу вам свою исповедь сразу после завершения инспекции.
      Маргарита с сожалением вздохнула и тихо проговорила:
      — Я не возражаю. Удачи вам, барон!
      — Вы свободны, барон, — отпустил меня император, — Ступайте и готовьте свой корабль к инспекции. Я буду с огромным интересом наблюдать за вашими действиями.
      Через четыре часа рейсовый катер доставил меня на оберонскую базу. А ещё через полчаса я подошел к трапу «Буслая». В двух километрах высилась куполообразная черная громада «Чингисхана». Пройдёт совсем немного времени, и на борту этого линкора разыграются драматические события.
      Часовой у трапа молча отдал мне честь и нажал кнопку сигнала, оповещающего о прибытии командира. На жилых палубах крейсера воздух был насыщен характерным запахом тушеного мяса селгона. Селгон — гигантское морское млекопитающее, единственный крупный обитатель планеты Зефа в системе Дельта Дракона. В крови этого зверя, похожего на диплодока, был какой-то фермент, препятствующий разложению. Мертвые селгоны годами служили пищей мелким хищникам, а те, в свою очередь, служили пищей селгонам. Так происходил круговорот биомассы на Зефе. Зефа была объявлена заповедной планетой, и оттуда совершали регулярные рейсы гигантские транспортные корабли, доставляющие контейнеры с мясом селгона на базы Имперского Флота. Мясной рацион в Космическом флоте состоял исключительно из селговины. Мясо было питательным и хорошо усваивалось, но имело характерный запах и вкус, не неприятный, но настолько специфический, что стоило большого труда уговорить «свежего» человека, отведать корабельный бифштекс. Офицеров Космического Флота приучали к мясу селгона ещё в кадетских корпусах, а рядовой состав тоже привыкал, волей-неволей, довольно быстро. Всё равно, ничего другого на кораблях не было.
      По этому, с детства знакомому запаху, я, не глядя на часы, определил, что на «Буслае» пришло время ужина и сразу направился в кают-компанию, где рассчитывал застать всех, свободных от вахты офицеров. Там, однако, стоял совсем другой запах. Там пахло жареным мясом, чуть ли не земной говядиной. Это был серьёзным нарушением Устава Флота, предписывающего офицерам и команде питаться из одного котла. Впрочем, в настоящий момент крейсер был не в походе, а находился на базе, и на это нарушение можно было смотреть сквозь пальцы. Тем не менее, я после обмена приветствиями высказал своё недовольство:
      — Я вижу, что господа офицеры, пользуясь отсутствием командира, позволили себе несколько расслабиться. Полагаю, что вы не рассчитывали на столь скорое моё возвращение.
      — Не осуждайте офицеров, господин полковник, — вступился старший офицер, — Наш штурман выиграл этот ужин в карты у штурмана «Герцога Глостера». Вот и всё.
      — Что ж, карточный долг — дело святое в обоих случаях. Его надо платить, и его надо принимать. Надеюсь, подполковник, вы не обанкротили своего коллегу?
      — Отнюдь, — ответил штурман, — «Глостер» только что вернулся из дальней разведывательной экспедиции, и его офицеры получили по три годовых оклада наградных.
      — Тогда он действительно не обеднел. Но довольно прискорбно, что деньги, доставшиеся таким тяжелым трудом, а экспедиция «Глостера» была опасной и стоила немалых жертв, спускаются столь легко, даже легкомысленно.
      — Вы правы, командир, — усмехнулся штурман, — действительно легкомысленно. Никто же не заставлял его идти на девятерную игру с четырьмя козырями, тузом и марьяжем в разных мастях, да ещё и при чужом заходе. Он просто захотел перебить мой мизер. Вот и перебил!
      По кают-компании прокатилась волна сдержанного смеха. Видимо, эту историю штурман рассказывал уже не первый раз. А старший офицер, тем временем, объявил:
      — Ужин готов! Господа офицеры, прошу к столу.
      Вестовые принесли блюда с аппетитными ростбифами и соусники. За ужином старший офицер, штурман и другие офицеры крейсера с любопытством поглядывали на меня. Всех живо интересовало, почему командир вернулся на двенадцать часов раньше оговорённого срока. Но никто ни единым словом об этом не обмолвился. По традиции за ужином в кают-компании о служебных делах не говорили. Когда вестовые принесли чай, вино и пепельницы, старший офицер, наконец, спросил с деланным равнодушием:
      — Так откройте секрет, командир. Что побудило вас бросить столицу Герцогства и срочно окунуться в военный быт?
      — Секрет простой, — ответил я, — Император изменил график инспекции, и мы завтра будем стрелять не в шестнадцать, а в тринадцать часов. Соответственно и стартуем мы не в тринадцать тридцать, а в одиннадцать. Поэтому я и здесь. Нам надо приготовиться.
      — Подождите, подождите! — воскликнул командир огневой части, — Но ведь в тринадцать цели будут в очень неудобном для стрельбы положении!
      — Что из этого, майор? Ведь не будет же реальный противник находиться всегда в положении, удобном для его поражения. Скорее, наоборот. Император желает посмотреть, как мы будем действовать в максимально неблагоприятных условиях. А как мы будем действовать, об этом я с вами побеседую через полчаса. Ждите меня в боевой рубке. Вас, подполковник, и вас, майор, — я обратился к старшему офицеру и командиру части движения, — я прошу максимально ускорить подготовку к старту, с тем, чтобы мы смогли подняться сразу после смотра. О состоянии систем корабля доложите мне в двадцать три часа. Всего доброго, господа офицеры, благодарю за ужин.
      На другой день, в восемь тридцать возле всех кораблей Ударного Флота выстроились их команды в парадной форме. Тёмно-фиолетовые комбинезоны с золотыми поясами и золотыми звёздами на рукавах. Командиры кораблей выделялись черными бархатными мантиями, усыпанными золотыми звездочками. Мантии внизу были оторочены желто-рыжим мехом силкума. Издали командир походил на взлетающую ракету.
      В восемь сорок пять приземлились корабли эскорта, а ровно в девять на базе совершил посадку императорский лайнер. Откинулись пандусы, и на бетон выехали бронетранспортеры с гвардейцами. За ними выехал парадный кар императора на воздушной подушке. Император, сопровождаемый гвардейцами, начал объезд кораблей. Кабина кара имела открытый верх, и император объезжал корабли стоя. Императрица Маргарита сидела слева от супруга.
      Процедура была длительной. Возле каждого корабля кар останавливался; император приветствовал команду, говорил несколько слов командиру и двигался дальше. Вот кар миновал «Чингисхана», вот он отъехал от «Роланда». Теперь пришла наша очередь. После обмена приветствиями Богдан XXVII спросил меня:
      — Я выполнил вашу просьбу, барон. Вы готовы?
      — Так точно, ваше императорское величество! — ответил я, а про себя добавил: «Готов ко всему, в том числе и к самому худшему».
      Император милостиво кивнул, и кар двинулся дальше. Наконец, торжественная часть завершилась, и я дал команду:
      — Занять места по боевому расписанию! Корабль к старту!
      Через двадцать минут старший офицер доложил:
      — Корабль к походу и бою готов!
      Я запросил диспетчерскую базы, и мне ответил сам генерал-полковник граф Деков:
      — «Буслай»! Вам — взлёт! Работаете в зоне четырнадцать!
      — Внимание! — скомандовал я, — Всем — в стартовое положение! Пилотам, рулить в сектор взлёта!
      Крейсер разогнался по взлётной эстакаде и рванулся в космос, озаряемый пламенем стартовых двигателей. В расчетное время мы вошли в зону четырнадцать и вышли на рубеж открытия огня. Так же в расчетное время мы обнаружили, хотя это было и не просто, цели и обработали их. Через пару минут два безжизненных осколка астероидов превратились в два облачка плазмы, разлетающихся в пространств. Я доложил на базу о выполнении задания. Нам ответил адмирал Флота, князь Джайл:
      — «Буслай»! поздравляю с успешным выполнением задания! Возвращайтесь на базу. Император объявляет вам благодарность!
      Крейсер лёг на обратный курс, и я взглянул на часы. Через сорок минут на «Чингисхане» начнёт разыгрываться драма. Выждав, я переключил канал связи на центральный пост управления. Вскоре на экране появилось лицо генерала Балиньша. Он смотрел, торжествуя. Выдержав паузу, он начал говорить медленно, с расстановкой. В голосе его звенел металл.
      — Внимание! Всем! Всем! Всем! Говорит линейный корабль Ударного Флота «Чингисхан»! Сегодня, пятнадцатого сентября шестьсот двадцать четвёртого года Империи, бывший император Богдан XXVII арестован. Он находится на борту «Чингисхана» и выступит через полчаса. Слушайте…
      Звук пропал, заглушенный шипением и треском помех. Изображение Балиньша задёргалось, начало быстро меняться в цвете, распалось на отдельные фрагменты и исчезло с экрана. Около десяти минут экран оставался пустым, потом на нём появилось встревоженное лицо князя Джайла.
      — Ударному Флоту — общая тревога! Боевая готовность — номер один! Император Богдан XXVII захвачен взбунтовавшейся командой линейного корабля «Чингисхан» и находится на его борту. Запрещаю открывать огонь по «Чингисхану». Батальону охраны приказываю немедленно блокировать имперских гвардейцев, окруживших корабль, и удалить их на безопасное расстояние. Взлёту «Чингисхана» не препятствовать. Повторяю! Огонь по «Чингисхану» не открывать! Жизнь императорской семьи священна и неприкосновенна. Огонь не открывать!
      Офицеры в центральном посту недоуменно переглянулись. Большая часть из них тоже входила в «Возрождение», и они ничего не могли понять. Но я-то прекрасно знал, что произошло. В Монастыре при подготовке операции компьютер выдал нам картину событий во всех подробностях.
      Император Богдан и его супруга поднялись на борт «Чингисхана», чтобы присутствовать при наземной высадке десанта. Их сопровождало двадцать гвардейцев. Прочие остались у трапа. Вся эта команда просто не смогла бы развернуться в узких переходах линкора. У трапа императора встретил генерал Балиньш и три офицера. Балиньш приветствовал императора на борту своего линкора и пригласил следовать за собой. Гвардейцы следовали в предписанных Уставом десяти шагах за императором. И в этот-то промежуток между ними и императорской четой стремительно упала сверху бронированная аварийная заслонка. Такая же заслонка опустилась сзади гвардейского эскорта. Мощные насосы в считанные секунды выкачали из изолированного отсека весь воздух.
      А Балиньш, тем временем, остановился и вместе с офицерами окружил императорскую чету. На Богдана и Маргариту грозно уставились стволы лучемётов.
      — Богдан Калаш, вы арестованы! — торжественно изрёк Балиньш.
      — Вы с ума сошли, граф! — возмутился император, — Что за шутки? Вы забываете, что стоите перед Императором Галактики!
      — Это — далеко не шутки. И вы больше не император! Вы низложены. Предлагаю вам пройти в мою каюту и добровольно подписать отречение. Даю вам на это полчаса. После этого разговор пойдёт совсем по-другому. Мадам, — обратился Балиньш к Маргарите, — вы тоже арестованы. Следуйте за своим супругом. Господа офицеры, отведите арестованных в мою каюту и строго охраняйте их. Гражданин Калаш, в моей каюте вы найдёте бумагу и перо. Советую вам не тянуть с отречением.
      Балиньш прошел в центральный пост управления и дал команду: «Двигатели — к запуску! Маршевые — на режим!» После этого он приказал включить связь на передачу по всем каналам и выступил с заранее подготовленным обращением.
      Оставшиеся за бортом линкора имперские гвардейцы, услышав это обращение, открыли огонь. Но ни их ручные лучемёты, ни мощные установки на бронетранспортёрах не могли справиться с нейтридной бронёй. Для этого нужны были мезонные орудия или дезинтеграторы.
      Адмирал Джайл принял единственно верное решение, запретив открывать огонь по «Чингисхану» и препятствовать его взлёту. Он хорошо знал, что гибель императора Богдана будет на руку Великому Князю Симеону. Он знал так же, что в настоящее время приход к власти Симеона означает крушение всех планов «Возрождения». Выпуская с базы «Чингисхана», Джайл рассчитывал выиграть время, связаться с другими руководителями «Возрождения» и выработать линию поведения. Но он не предусмотрел одного.
      Узнав об обращении Балиньша, Великий Князь Симеон поднимет по тревоге флот Ордена, блокирует направляющегося к Земле «Чингисхана», уничтожит его и провозгласит себя императором. Но это должно было иметь место в будущем, которое ещё не насупило. А в настоящий момент развитие ситуации было в руках не графа Балиньша, агента ЧВП; а в моих, хроноагента Генриха Краузе или барона Пивня. В ближайшие тридцать минут «Чингисхан» будет лишен возможности двигаться и маневрировать. Именно столько времени требуется, чтобы привести в действие из холодного состояния стартовые двигатели и вывести на режим маршевые. И столько же времени требовалось «Буслаю», чтобы на максимальной тяге дойти до Оберона. Я не собирался нарушать приказ Командующего Флотом и открывать огонь по «Чингисхану». Это способствовало планам ЧВП и противоречило нашим. У меня на уме было другое.
      Крейсер быстро приближался к Оберону. Я включил обзор лётного поля базы. «Чингисхан» всё ещё оставался на месте, но вокруг него дрожало марево горячего воздуха, это продувались стартовые двигатели; и искрились короткими зелёными молниями цилиндрические выступы по краям купола корабля. Это выходили на режим генераторы маршевых двигателей. Охрана базы уже оттеснила гвардейцев, и сейчас вокруг «Чингисхана» не было ни души. По интенсивности искрения я прикинул степень готовности корабля и пришел к заключению, что «Буслай» успеет вовремя. Но Балиньш тоже был хроноагентом и уже просчитал ситуацию на несколько ходов вперёд. В тот момент, когда «Буслай» уже начал посадочный маневр, «Чингисхан» оторвался от бетона космодрома и начал движение в сторону взлетной эстакады. Я понял, что Балиньш надеется вывести двигатели на режим во время движения к сектору взлёта.
      Это сильно усложняло мою задачу. Одно дело, совершить задуманное, когда «Чингисхан» ещё неподвижен, и совсем другое, проделать это, когда он движется. В любом случае, я не должен был дать ему взлететь. Поднявшись в космос, Балиньш сразу обнаружит «Буслая» и расстреляет его. А если «Буслай» к этому времени окажется в опасной близости, он просто взорвет линкор. Этим он тоже достигнет поставленной цели.
      Мне оставался один выход. В своё время я хорошо освоил корабли типа «Буслай» и совершал на них посадки в самых сложных условиях.
      — Пилотам отключиться! Управление беру на себя! Всем заблокироваться в стартовом положении! Посадка — в аварийном режиме! Маршевый не глушить!
      Я сбросил тягу маршевого двигателя до нуля и развернул крейсер кормой вниз. Вслед за этим я убавил тягу стартовых двигателей, предварительно погасив орбитальную скорость. Теперь «Буслай» стремительно падал на Оберон. Я играл двигателями маневра так, чтобы в нужный момент траектории движения «Буслая» в воздухе и «Чингисхана» на земле пересеклись. Это был крайне сложно, у меня были шансы примерно один к одному. В крайнем случае я решил просто уронить «Буслая» перед носом «Чингисхана» и заблокировать взлётную эстакаду. Но при таком раскладе у команды «Буслая» не оставалось никаких шансов остаться в живых. А это в мои планы не входило. Поэтому я мобилизовал всё своё мастерство, чтобы оказаться точно над «Чингисханом».
      Мне помог не случай, а ошибка Балиньша в расчетах. Когда «Чингисхан» оказался в начале взлётной эстакады, его стартовые двигатели ещё не вышли до конца на режим взлёта. Корабль был вынужден остановиться на несколько секунд. Этих секунд мне хватило.
      Ударив пару раз двигателями манёвра, я направил корму крейсера точно на «Чингисхана», застывшего в начале эстакады. Одновременно я выпустил опоры, применяемые при посадке крейсера вне космодромов. Первый пилот вышел на связь, голос его был встревожен:
      — Командир! Что вы делаете? Вы садитесь прямо на «Чингисхана»!
      Но я не удостоил его ответом. Всё моё внимание было занято расчетами. Когда до поверхности осталось двести метров, я врубил и тут же выключил маршевый двигатель. Мощный поток всесокрушающих гиперонов обрушился на мятежный линкор. За людей, находившихся на борту, я не беспокоился. Нейтридная броня надёжно защищала их. Зато генераторы, вынесенные за пределы броневого корпуса, такого потрясения не пережили. Они вышли из строя. Вышли надёжно, капитально, надолго, то есть, навсегда. Вдобавок, умирая, они дали такой мощный импульс внутрь корабля, что из строя мгновенно вышли все системы управления и всё высоковольтное оборудование. Осталась в действии только аварийная слаботочная сеть, работавшая от резервных аккумуляторов. «Чингисхан» безжизненно шлёпнулся на бетон эстакады.
      Балиньш проиграл. Он не мог ни поднять корабль, ни открыть огонь. Он даже не мог взорвать его. Для этого ему пришлось бы вручную сдвигать вместе минимум три ториевых блока в реакторе. Но такая работа была не под силу одному человеку. Если бы он даже и нашёл единомышленников-самоубийц, они не сумели бы этого сделать. Чудовищная радиация прикончила бы их задолго до завершения работы. Балиньш не мог даже убить императора. Маргарита под предлогом, что ей надо кое-что поправить в своём туалете, попросила охранников на несколько минут покинуть каюту. Император тут же заблокировал дверь каюты изнутри. Теперь её снаружи открыть можно было только воздействием на замок мощного излучателя. Но на корабле не было для этого энергии. Все планы Балиньша рухнули.
      Но рухнул и «Буслай». Подброшенный вверх кратковременным импульсом маршевого двигателя, крейсер описал в воздухе дугу и упал в километре от «Чингисхана». В высшей точке траектории я успел включить тормозные и маневренные двигатели и сориентировал корабль кормой вперёд. Но в этот момент «Буслай» попал под отраженное от покрытия космодрома своё же гиперонное излучение. Генераторы крейсера постигла такая же участь, что и генераторы «Чингисхана». Тормозные двигатели заглохли, и «Буслай» шмякнулся на бетон со стометровой высоты.
      Гидравлические опоры жалобно крякнули, вобрались в себя почти до предела, но выдержали. Крейсер не пострадал. Не пострадал и никто из команды. Все были надёжно закреплены на своих местах. Я же закрепился не столь прочно, мне надо было управлять кораблём. Меня вырвало из кресла и швырнуло на переборку центрального поста с десятиметровой высоты.
      Очнулся я в медицинском центре базы. Не знаю, почему меня не эвакуировали в Монастырь, пока Пивень был без сознания. Скорее всего, решил я, Нэнси просто замешкалась. Я лежал под прозрачным колпаком в регенерирующей жидкости. На поверхности оставалось только лицо. К рукам, ногам, груди и вискам были присоединены многочисленные датчики. Из блоков, находящихся под колпаком, периодически, выдвигались шланги с иглами и делали мне инъекции.
      В палату вошел главный хирург Флота, полковник Крачек. Он жизнерадостно улыбался. Его серые глаза сияли, сияла его лысина, освещенная ярким светом, сиял его ослепительно-белый комбинезон.
      — А! Очнулся, герой! Ну, всё самое худшее позади. Жить будешь, летать будешь. Обещаю! Хочешь посмотреть то, что ты проспал?
      Он включил экран на потолке над моей головой. Я увидел, как служба охраны базы аварийно вскрыла главный люк «Чингисхана». Я увидел, что первыми в корабль ворвались имперские гвардейцы. Первое, что им попалось, были трупы двадцати их товарищей. После этого гвардейцы озверели и начали крушить всё и всех, без разбора. Но они совершенно не ориентировались в запутанных переходах гигантского корабля, быстро там заблудились и растеряли друг друга. Служба охраны обезвреживала разбушевавшихся гвардейцев поодиночке. Я увидел, как схватили Балиньша и старших офицеров корабля и увели их под усиленным конвоем. Команду «Чингисхана» и младших офицеров разоружили, выгнали из корабля и отправили в гарнизонную тюрьму. Я увидел, как открылась дверь командирской каюты, и из неё вышли невозмутимые Богдан XXVII и Маргарита. Крачек выключил экран и, по-прежнему улыбаясь, сказал:
      — А теперь принимай гостей! — он многозначительно показал пальцем на потолок и вышел из палаты.
      Почти сразу в палату вошли император Богдан XXVII и Маргарита. На этот раз их не сопровождали вездесущие безликие гвардейцы. Я усмехнулся. Вряд ли они были уместны в палате госпиталя, где под колпаком лежит беспомощный человек. Высокие гости вплотную приблизились к моему прозрачному «саркофагу» и остановились. С минуту они молча смотрели на меня. Император — торжественно, а императрица — заинтересованно. Она жадно изучала обнаженное тело барона Пивня. Её ноздри возбуждённо трепетали, глаза пылали разгорающейся страстью. Если бы не моё состояние, то она сегодня же «отпустила мне грехи». Я нарушил затянувшееся молчание:
      — Прошу простить меня, ваше императорское величество, что я не могу приветствовать вас в соответствии с Уставом и придворным этикетом.
      Император улыбнулся. Я впервые увидел его улыбку. Она производила весьма неприятное впечатление. Словно кошка облизывается после того, как съела мышку.
      — Сегодня не вы должны отдавать мне честь, генерал, а я должен стоять перед вами во фронт.
      — Я полковник, ваше императорское величество, — поправил я императора.
      — Вы, кажется, изволите оспаривать слова своего императора? Нет, я не оговорился. С сегодняшнего дня, вы — генерал-майор и командир линейного корабля. К сожалению, мятежная команда запятнала имя великого завоевателя, которое носил этот корабль. После ремонта он будет называться «Атаман Ермак». Кроме того, вы теперь граф, и к вам переходит вся собственность изменника, чьим именем я не желаю осквернять свои уста.
      — Служу Империи и Ордену! — ответил я по Уставу и добавил, — Премного благодарен вам, ваше императорское величество.
      — Это я должен благодарить вас, граф. И я полагаю, что ещё недостаточно наградил вас за ваш подвиг. Нет ли у вас какого-нибудь пожелания? Я охотно его исполню.
      — Есть, ваше императорское величество. Только не знаю, осмелюсь ли я?
      — Говорите, граф. Слово императора свято.
      — Ваше императорское величество. Я осмеливаюсь просить вас не принимать всерьёз того, что скажет на допросе бывший генерал Балиньш, и не делать из этого далеко идущих выводов.
      — Это почему же? — удивился император.
      — Ваше императорское величество. Я знаю, что предстоит сейчас Балиньшу. Знаю я и то, что этого не в состоянии выдержать ни один человек. Мне так же хорошо известно, что на таких допросах люди говорят обо всём, что интересует следователей. А следователей будет интересовать: с кем он был связан, кто ещё участвовал в заговоре и так далее. Чтобы избавить себя от дальнейших испытаний, Балиньш начнёт сыпать именами, оговаривать честных, ни в чем не повинных офицеров, возможно, даже придумает какую-нибудь тайную организацию. Что последует за этим, ваше императорское величество? Начнутся аресты в офицерском корпусе. Флот будет обезглавлен. И это — накануне войны с Цефеем!
      Император задумался. Он несколько минут молча смотрел на меня, словно пытался прочитать мои сокровенные мысли. Он явно колебался, несмотря на своё слово: удовлетворить любую мою просьбу.
      — Так вы, граф, считаете, что никакого заговора не существует? — спросил он вкрадчивым тоном.
      — Существует, ваше императорское величество! Несомненно, существует. Но смею вас заверить, он ограничивается весьма узким кругом лиц. И круг этот не выходит за пределы команды «Чингисхана».
      — Откуда у вас такая уверенность, граф?
      — Этому есть два доказательства, ваше императорское величество. Первое лежит сейчас перед вами. Я служу во Флоте много лет и имею немалый авторитет. Если бы существовал широкий заговор или тайная организация, неужели заговорщики не попытались бы привлечь на свою сторону командира «Буслая»? И второе. Когда Балиньш объявил по широкой связи о том, что он сделал, поддержал ли его хоть один корабль Флота? Если бы заговор существовал, мы бы, ваше императорское величество, сейчас с вами не разговаривали.
      — Но у нас же был Гвардейский Легион! — воскликнула Маргарита.
      Император поморщился, услышав от своей супруги такую глупость, а я учтиво улыбнулся и мягко сказал:
      — Ваше императорское величество. Один залп бортового дезинтегратора с любого корабля, и от ваших телохранителей не осталось бы даже атомов.
      — Граф! А ведь вы вчера не случайно попросили меня изменить график инспекции. Значит, вы что-то узнали! Как же соотнести это с вашими словами, что заговора не существует? — недоверчиво спросил император.
      — Ваше императорское величество. Я не говорил, что заговора не существует. Я говорил, что он существует только в среде офицеров «Чингисхана». Да, вы правы, ваше императорское величество. Я действительно кое-что узнал. Но я узнал это, став случайным свидетелем разговора между Балиньшем и его штурманом. Как только они меня заметили, разговор прервался. Я проанализировал то, немногое, что услышал и сделал выводы. Вышло так, что я не ошибся.
      — А почему вы молчали? Почему не поделились своими выводами с князем Джайлом, графом Дековым. Со мной, наконец, во время вчерашней аудиенции?
      — Ваше императорское величество. Я — офицер, а не тайный осведомитель. И потом, у Балиньша была незапятнанная репутация. Кто бы принял мои слова всерьёз? Вы же первый посмеялись бы надо мной. Но в любом случае на репутации Балиньша появилось бы пятно. А вдруг я ошибался? Я отнюдь не был уверен, что правильно истолковал те слова, что услышал. Поэтому я и решил действовать самостоятельно, никого в свои планы не посвящая. Если бы я ошибался, об этой ошибке никто бы никогда не узнал, и ничья репутация не пострадала бы.
      Император снова задумался. На этот раз он думал долго, посматривая на меня то недоверчиво, то заинтересованно. Эти минуты были самыми тяжелыми. У меня в голове копошились неприятные мысли. А что если императору вздумается подвергнуть допросу с пристрастием так же и барона, пардон, графа Пивня? А потом сопоставить показания его и Балиньша? Но император, в конце концов, сказал:
      — Вы убедили меня, граф. Изменник, надеясь «чистосердечным признанием» купить себе жизнь, может оговорить многих офицеров. А те под пытками назовут других. Что делать, все мы люди, и люди слабые. Одно дело, быть героем в бою и рисковать жизнью на глазах у всех, и совсем другое — отвечать на вопросы в застенке, когда тебя уваривают с помощью электрического тока, инфразвука, нейроимпульсов, калёного железа и других приспособлений. Мерзавец заслужил самые жестокие мучения, и он получит их. Так велит закон. Но я прикажу не заносить его слова в протокол. Иначе колесо раскрутится, и даже я не смогу остановить его. Вы правы, граф. Мне совсем не улыбается перспектива отправить против Цефея корабли под командой зелёных лейтенантов. Поправляйтесь, генерал, набирайтесь сил и будьте спокойны. Я дал слово императора и буду твёрд в своём обещании. Всего вам доброго!
      После императорской четы меня посетил командующий Флотом, князь Джайл. Он, как и император, какое-то время молча разглядывал меня. Потом покачал головой и спросил:
      — Ради всего святого, Пивень, объясни мне: зачем ты это сделал? Тебя что, прельстили звание генерала, титул графа и три рудника с пятью тысячами рабов? На тебя это не похоже. Или я в тебе ошибался?
      Я молча показал ему взглядом на скрытые камеры и микрофоны, но князь небрежно махнул рукой.
      — Не обращай на них внимания. Там наш человек, и сейчас он записывает совсем другой разговор.
      — А как бы поступили на моём месте вы, князь? Когда дело не одного десятилетия и не одной тысячи людей оказывается под угрозой провала. Вы ведь прекрасно знаете, чем бы всё это кончилось. Богдан, конечно, не подарок. Но, по сравнению со своим младшим братцем, он — ангел во плоти. А ведь как было всё рассчитано! Одним ударом убрать и императора, и законную восприемницу престола. Тем самым, открывалась зелёная дорога Симеону.
      — Ты хочешь сказать, что Балиньш действовал в интересах Симеона? — удивился адмирал.
      — А в чьих же ещё? Не в наших же.
      — Но из твоих слов вытекает, что Балиньш — провокатор!
      — Несомненно! Я не могу утверждать, что он был в сговоре с Сименоном или службой безопасности Ордена. Но своими действиями он играл на руку им и ставил под удар всю нашу организацию.
      — Такие обвинения надо доказывать, — с сомнением покачал головой Джайл.
      — А какие вам ещё нужны доказательства? Он разве поставил вас в известность о своих намерениях? Да, он поставил, поставил вас перед свершившимся фактом. Думаю, если бы вы заранее узнали о его планах, вы бы переиграли весь график инспекции и не подпустили бы императора к «Чингисхану» на дальность выстрела из самого мощного дезинтегратора.
      — Но ты-то каким образом узнал? Ведь это по твоей инициативе Богдан изменил график. Ты очень вовремя зашел на посадку над «Чингисханом». Таких случайностей не бывает. Как ты узнал?
      — Неважно, адмирал. У меня свои источники информации, и разрешите мне не разглашать их до поры. Другое дело, если бы они выдали мне ложные сведения, или у меня ничего бы не получилось. Но всё прошло отлично и закончилось как нельзя лучше.
      — Да уж, лучше! Пятьдесят старших офицеров завтра будут казнены. Всю команду линкора, около трёх тысяч человек, ждут кнут и шпицрутены; а тех, кто выживет, пожизненная каторга.
      — Что поделаешь? А ля гер, ком а ля гер, без потерь не бывает. Уж старшие-то офицеры знали, на что шли, когда поддержали Балиньша. Что же касается команды, то она была обречена. Или линкор уничтожил бы Симеон, или его взорвал бы сам Балиньш. Третьего было не дано.
      — Но остаётся ещё одна проблема. Сам Балиньш. Завтра его отправят на Землю, в резиденцию Ордена. Там им займётся инквизиция, а знает он много. Ты представляешь, чем это нам грозит? Не понимаю, почему он сдался, а не застрелился? Ведь Устав «Возрождения» однозначно оговаривает такие случаи: «Живыми в руки Ордена не сдаваться».
      Что касается меня, то я прекрасно знал ответ на этот вопрос. Сам-то Балиньш несомненно застрелился бы. А вот агент ЧВП делать этого не стал. И понятно, почему. Ему-то судьба Балиньша совершенно безразлична. А сдавая его целым и невредимым инквизиции, он так или иначе добивался желаемого результата. Не мытьём, так катаньем. Это был последний, прощальный выстрел ЧВП. Тут до меня дошло, почему задержали мою эвакуацию из этой Фазы. Ай, да Магистр! Я невольно улыбнулся. Он не ошибся во мне, я всё проделал как нужно. А князь Джайл недоуменно смотрел на меня.
      — Что это ты улыбаешься? Тебе весело представлять нас с тобой на дыбе?
      — Нет, князь, какое уж тут веселье. Просто я уже решил эту проблему. Перед вами, вы знаете, здесь был Богдан, и я имел с ним разговор.
      Я передал Джайлу содержание нашей беседы, и тот удивлённо и недоверчиво покачал головой.
      — И ты веришь ему?
      — Верю! Верю, что он не идиот. Если он нарушит своё слово, то раскрутится механизм репрессий, и Флот будет обезглавлен. С кем он пойдёт в бой против Цефея? Нет, адмирал, пока идёт война, а она идёт уже Бог знает сколько столетий, и Бог знает, когда она кончится; мы в относительной безопасности. Тем более, что я сумел убедить Богдана, что офицеры Флота не менее надёжны, чем его Гвардейский Легион. Ведь ни один корабль не поддержал Балиньша! А мой пример?
      — Да, уж! — Джайл усмехнулся, — Ты и это предусмотрел и проделал всё как нельзя лучше. Хватит держать тебя в штабе Флота. Пора вводить тебя в состав руководства вместо Балиньша. Но наши планы теперь всё равно придётся радикально пересматривать.
      — Несомненно. И чем скорее, тем лучше.
      — Вот этим мы и займёмся, когда ты выйдешь из госпиталя. А сейчас отдыхай и поправляйся.
      Когда мы с Магистром и Катрин подводили итоги операции, кто-то вызвал Магистра на связь. Он механически включил терминал, и на мониторе появилось лицо Старого Волка. Магистр от удивления поперхнулся глотком кофе, а Старый Волк невозмутимо поздоровался и коротко спросил:
      — Кто это сделал?
      Я привстал и представился:
      — Генрих Краузе, хроноагент экстракласса, к вашим услугам.
      Старый Волк с любопытством посмотрел на меня, вздохнул и пробормотал:
      — Генрих Краузе. Я запомню вас. Вообще-то я думал, что у вас на такое способны только два человека. Выходит, я заблуждался.
      — Это вполне естественно, — ехидно сказал ему Магистр, — Что вы о нас знали? Да ничего, кроме того, что мы постоянно вмешиваемся в вашу деятельность и срываем ваши далеко идущие планы.
      — Кстати, о планах. Здесь-то вы зачем вмешались? Этот Мир не имеет будущего. Они уже докатились до рабства. Куда уж дальше? Филипп, отдайте их нам!
      — Не-а, — Магистр отрицательно покачал головой, — Не отдадим. У нас с рабовладельцами свои счеты и свои методы работы. Без ваших катаклизмов и массовых репрессий.
      — Что ж, — вздохнул Старый Волк, — Значит, у нас обозначилось ещё одно поле для противостояния. Я вам в этом плане могу пообещать всё, кроме одного: спокойной жизни. Уж её-то у вас в этом Мире точно не будет.
      — Спасибо за предупреждение. Вы очень благородный человек и весьма неохотно делаете гадости. Я, взаимно, обещаю вам в этой Фазе нескучную жизнь. Всего доброго.
      — До свидания, — Старый Волк ещё раз посмотрел на меня, улыбнулся, и экран погас.
      — Магистр, — спросил я, — В этой Фазе мы действительно будем продолжать работу?
      — А как же! Нельзя же терпеть высокоразвитую цивилизацию с рабовладельческим строем! Тут и Совет Фаз поддержит нас. Да и не отдавать же её ЧВП! Только тут одной-двумя операциями не обойдёшься. Здесь нужна многоходовка. Придётся влезать в эту Фазу всерьёз и надолго.
      — Только это будет уже совсем другая история, — улыбнулась Катрин.
      Она была без ума от Стругацких, с творчеством которых её познакомил Олег.

      Ну и задачку подсунули мне Магистр и Катрин! Охранять одного волка, чтобы его не сожрал другой. Да если только от одного, а то от целой стаи. Да ещё и неизвестно, пока, как всё это дело завершить.
      Когда Фил предложил мне эту операцию; первой и самой простой мыслью было: внедриться в этого Суареша и оставить его в Испании. А потом передать открытие Вацлава Черны в руки шведских или советских оккупационных властей. Но Катрин с сожалением отрицательно покачала своей очаровательной головкой: «Не пойдёт!» Оказалось, что этот Суареш попал в черные списки самых злостных военных преступников и объявлен вне закона. Его сначала шлёпнут без суда и следствия, а уж потом станут разбираться, что при нём было. Да и будут ли, Время его знает.
      Второй вариант, тоже простейший. Да, именно простейший, потому как мы в своей работе; впрочем, как и все другие в своей, сначала пытаемся всё решить простейшими приёмами, и только потом начинаем идти от простого к сложному. Так вот, второй вариант состоял в том, чтобы послать этого Суареша в Схлопку и просто помешать «охотникам» завладеть открытием Вацлава Черны. Какая разница, где его реализуют: в Европе или в Америке. Пусть Гарсиа Суареш получит свой куш. Рано или поздно, холодное преобразование ядерной энергии в электрическую стало бы достоянием всей земной цивилизации. Но здесь я опять оказался не прав. Умница Катрин всё уже смоделировала и спрогнозировала.
      В Соединённых Штатах, которые предусмотрительно вышли из войны за три года до её окончания, несколько компаний, связанных с военно-промышленным комплексом, уже приступили к строительству традиционных ядерных реакторов. Открытие Вацлава Черны им было не только не нужно, но даже и вредно. Конечно, они примут Суареша с распростёртыми объятиями, даже заплатят некоторую сумму в качестве задатка. А потом похоронят открытие Черны вместе с Суарешем. Такое завершение операции нас тоже никоим образом не удовлетворяло.
      — А может быть, нечего и огород городить? — предложил присутствовавший при обсуждении Андрей Злобин, — Просто грохнуть этого «бессмертного эсэсовца» и забрать документы.
      — Правильно! — живо согласился Магистр, — И остаться одному не только против банды Сааведры во главе с ним самим, но и против людей Суареша. А их на пароходе тоже будет не мало. Я не сомневаюсь, что любой из вас справится с ними и оптом, и в розницу. Но затевать такую бойню на пароходе, заполненном беженцами…
      — Ха! Если бы там были только беженцы! — саркастически усмехнулся Андрей, — Да на этом пароходе каждый четвёртый, если не больше, бывшие эсэсовцы или гвардейцы короля Фернандо или герцога Мендосы.
      — Тем более! Ты представляешь, Андрэ, что там начнётся, когда эта компания разделится на враждующие группировки? Правильно, гражданская война по всем правилам боевого искусства, точнее, совсем без правил. Ведь больше половины пассажиров, это, всё-таки, беженцы. Нет. Этот вариант отпадает.
      — Да я и не настаиваю, — согласился Андрей и, вздохнув, сказал, — Придётся, видимо, тебе, Матвей, пасти этого Суареша до самого Майами и, возможно, даже дальше. Сейчас, по крайней мере, удобного случая умыкнуть документы Черны, у нас не просматривается.
      — Почему? Есть вариант, — предложил Ричард, — Если покинуть борт «Генерала Гранта» в районе Бермудских островов, то через восемь часов в этом месте пройдёт французский крейсер курсом на Европу.
      Я внимательно посмотрел на Ричарда, пытаясь определить: шутит он или серьёзно предлагает мне такое. Конечно, сейчас там конец августа, и район Бермудских островов — это не окрестности Шпицбергена. Но перспектива провести восемь часов, болтаясь на океанских волнах, подействовала на меня как мулета на быка. Я охотно уступил бы эту перспективу тому, кто её предложил. Но тот уже повернулся к Катрин и что-то обсуждал с ней.
      — Как я понимаю, купаться так долго в тёплых волнах Атлантики Матвей желания не испытывает, — словно прочитал мои мысли Магистр, — Остаётся вариант пастуха при паршивой овце. Дело — за объектом внедрения. Вы уже решили что-нибудь на эту тему?
      — Есть вполне подходящая, даже очень подходящая кандидатура, — ответила Катрин, — Но тут тоже возникают некоторые нюансы.
      — А без нюансов в нашем деле не бывает. Давайте, готовьте операцию, а нюансы шлифуйте по ходу дела, — распорядился Магистр и добавил, — Главное сейчас, это рассчитать и спрогнозировать выход из операции. Вот на этом и сосредоточьтесь.
      Вот так я и попал на борт американского парохода «Генерал Грант» в образе страхового агента Рауля Солано. Никто из гражданских пассажиров парохода, да и, практически, никто из военных, даже из службы полковника Сааведры, не подозревали, что за личность скрывалась под маской скромного невысокого мужчины лет сорока пяти. Солано был светловолос и сероглаз, совсем не походил на испанца. Видно, кто-то из его предков по материнской линии согрешил с фламандцем или немцем. Я не говорю уже о том, что в его образе действовал Матвей Кривонос, хроноагент первого класса. Это было бы выше их уразумения. Рауль Солано был лейтенантом «Омеги», секретнейшего подразделения, подчинённого лично генералу Бускеросу. Служащие «Омеги» никогда не носили военной формы, почти никто из них не знал друг друга в лицо, а уж по фамилиям, тем более. Встречаясь при выполнении различных; прямо скажем, далеко не всегда легальных заданий, они называли друг друга по кличкам. Солано знали под кличкой «Ребро». Все они были боевиками самой высокой квалификации. Ограбить банк; угнать президентский самолёт вместе с президентом; взорвать небоскрёб в центре Нью-Йорка или собор в Москве; пустить под воду какую-нибудь эскадру; спровоцировать войну между двумя государствами; пожалуй, даже в штате самого Сатаны не нашлось бы для всего этого лучших исполнителей. А уж убить кого-либо или похитить, выкрасть что-нибудь особо охраняемое, перевезти из одного государства в другое что-нибудь особо ценное и особо разыскиваемое; это для молодчиков из «Омеги» было проще, чем пивко орешком закусить.
      Вот таким был на этот раз мой «клиент»; известный в Испании и Европе, как страховой агент Рауль Солано, а корпусному генералу Бускеросу, как лейтенант «Омеги» Ребро.
      Я внедрился в него в ночь перед посадкой на борт «Генерала Гранта». Эту ночь Солано провёл в грязной, переполненной беженцами, клопами и тараканами гостинице на окраине Виго. Как добрался туда Солано через линию фронта, меня совершенно не интересовало, так как я вряд ли кому-то буду отчитываться в этих подробностях. А вот свидание с генералом Бускеросом в пригороде Ла-Коруньи, это — совсем другое дело. Об этом следовало помнить и помнить крепко, основательно. Особенно хорошо следовало помнить слова корпусного генерала.
      «Запомни, Рауль (генерал был единственным человеком, который знал имена и фамилии всего состава „Омеги“). От успеха этой операции зависит не только наше с тобой будущее, но и будущее всей Великой Католической Империи. Там, куда мы все направляемся, нет ни угля, ни нефти, там только очень много воды и сырого леса. А нам, чтобы подняться на ноги и вновь потрясти Мир, надо сделать очень много. Для этого и потребуется много всего и, в первую очередь, энергии. А где её взять? Строить гидростанции на притоках Амазонки? Да нас сразу обнаружат и разбомбят все эти станции! Несколько лет назад один тухлый чех придумал, как из урана, воды и прочего дерьма тихо и незаметно получать огромные количества дешевой энергии. Но тогда мы дрались на Волге и Янцзы, нам было не до этого. Недоумок Суареш законопатил этого чеха в ров под Линцем; и только сейчас, когда война, по его мнению, кончилась, начал судорожно разыскивать его открытие. Я думаю, он его уже нашел. Потому как, он не стал добиваться места на „Призраке“ (сверхсекретной субмарине Бессмертной Гвардии), а направился в Виго, где каким-то образом оказался в числе пассажиров „Генерала Гранта“. Полагаю, что он не планирует ехать на нём никуда дальше Майами. Сааведра имел задание проследить за Суарешем. Я уверен, что он тоже всё знает, так как он тоже пробрался в Виго и так же намерен сесть на американский пароход. Я не думаю, что он, завладев бумагами чеха, принесёт их нам. Он просто решил погреть на этом ручонки. Таким образом, Рауль, твоя задача в том, чтобы проникнуть на этот пароход, изъять бумажки чеха и доставить их на нашу базу. Можешь поступить с этими полковниками по своему усмотрению. Ты и с маршалами справлялся, мир праху русского Конева. Суареша и Сааведру ты знаешь. Вот фотографии людей, которые их сопровождают, запомни. С этими можешь вообще не церемониться, это только их охрана в пути до Америки. Там они от них избавятся. И вот ещё что. Когда эти бумаги будут доставлены на базу, можешь рассчитывать на чин майора „Омеги“. Действуй».
      Лучше бы он не говорил о чине майора. Рауль Солано прекрасно знал, что это уже предел. Все сотрудники «Омеги», получавшие чин полковника, переживали это событие не более чем на три-четыре недели. Знал Солано и то, что аналогичное задание получат ещё пять-шесть сотрудников. И эти сотрудники, не задумываясь, ликвидируют его самого и завладеют документами Черны, если хоть что-то заподозрят. Хотя, при осложнениях они могут прийти на помощь. Но мне, Матвею Кривоносу, лучше было рассчитывать только на свои силы.
      Проникнуть на борт «Генерала Гранта» не составляло особого труда. Конечно, пароход мог принять на борт далеко не всех желающих, и за день до отправления цена билетов в трюм и на палубу достигла астрономической величины. Но разве это было серьёзным препятствием для лейтенанта «Омеги» и хроноагента первого класса? За три часа до отправления некий Фрэнк Дулитл, коммерсант из Филадельфии, приехавший в Европу в расчете половить рыбки в мутной послевоенной воде, обладатель отдельной каюты на «Генерале Гранте»; смертельно пьяный оказался запертым в погребе невзрачной таверны. А его билет перекочевал в карман Рауля Солано.
      В порту творилось такое, что светопреставление можно было сравнить с этим лишь с очень большой натяжкой. Пассажиры проходили через тройной кордон. У самых сходен и вдоль всего причала, вплотную к пароходу, стояли наряды американской морской пехоты. Они проверяли билеты и лупцевали дубинками и прикладами прорвавшихся безбилетников, не потерявших надежды уехать в Америку «зайцем». Метров на тридцать дальше от парохода расположилась цепь шведской военной полиции. Они следили, чтобы на пароход не проникли военные преступники. Впрочем, список этих преступников был весьма обширен, а альбом с их фотографиями был так велик, что полковник Суареш мог без всякого риска пройти через шведский кордон. Миновав цепь морской пехоты США, он мог уже вообще ни о чем не беспокоиться. Вышедшая из войны, Америка не подписала конвенции о преследовании, розыске и выдаче военных преступников. При этом она ссылалась на свои демократические свободы и приверженность правам человека, среди которых не последнее место занимало право на политическое убежище. Это не помешало американскому консулу в Виго обзавестись списком упомянутых преступников и альбомом их фотографий. Лицам, имевшим счастье оказаться в этом списке, билеты продавались в десять-пятнадцать раз дороже. Америка — практичная страна. Она делала бизнес на всём, в том числе и на военных преступлениях.
      А на самых дальних подступах располагался ещё один кордон: самый плотный и самый страшный. Это были те, кто не сумел приобрести в консульстве заветный билет. Со всех сторон слышались крики: «Дон! Дон! Плачу любую сумму! Дон! Ради всего святого! Возьмите меня, буду вашим вечным рабом!» Это были просьбы. А были и требования, и угрозы. Тем, кто не поспешил на пароход заблаговременно, стоило большого труда пробраться через эту массу желающих уехать. Можно было запросто расстаться с жизнью или, по крайней мере, стать калекой. Мелькали ножи, кастеты и цепи; под шумок к самому носу совали стволы пистолетов. Некоторые пассажиры, послабее, попав в кольцо, сдавались и покупали себе жизнь ценой заветного билета. Мне же все эти просьбы и угрозы были безразличны. Я шел через толпу, как ледокол через слабый лёд. Пытавшиеся меня остановить, уразумев, с кем они имеют дело, быстро расступались. И таких личностей, вроде меня, было не так уж и мало. Во всяком случае, полковники Суареш и Сааведра и их боевики проникли на пароход без проблем.
      Помощник капитана, глянув на меня и мой билет, признал во мне соотечественника и тут же кивнул стюарду. Негр, согнувшись под непомерной тяжестью, потащил мои кофры вверх по трапу. Испанские же беженцы волокли свой багаж сами.
      — Сделали хороший бизнес, мистер Дулитл? — спросил меня помощник
      — Сделаешь в этой Испании, как же! — ответил я, пренебрежительно пожав плечами.
      Помощник понимающе улыбнулся, ещё раз глянув на согбенного под тяжестью кофров негра. Великое Время, если бы он знал, что лежит в этих кофрах, то вряд ли подпустил бы меня к пароходу. У себя в каюте я первым делом привёл в порядок свой багаж. Точнее, то, чем запасся предусмотрительный и опытный в таких делах Рауль Солано.
      Сначала я вынул из кофра и привёл в боевую готовность «Гепарда» — оружие иранских диверсантов. Шестимиллиметровый портативный, сверхскорострельный пистолет-пулемёт. Очень удобная вещь. Совершенно бесполезный в полевых условиях, «Гепард» был незаменим в ближнем бою, когда всё решает не точность прицела, а быстрота. На его стволе даже не было мушки. Самая короткая очередь выплёвывала не менее трети магазина на шестьдесят патронов. Пули разлетались плотным веером, и хотя бы две из них всегда находили цель.
      За «Гепардом» последовал американский «Писмейкер», девятимиллиметровый пистолет с глушителем. «Писмейкер» имел солидную убойную силу и был незаменим в случаях, когда кого-то надо было убрать быстро, надёжно и не привлекая внимания излишним шумом.
      Несколько гранат: осколочные с малым радиусом поражения, со слезоточивым газом, с наркотическим газом. К ним противогазовая маска; чтобы самому не заплакать или не заснуть.
      Второй кофр был тяжелее. Там лежала австрийская снайперская винтовка с прекрасной просветлённой оптикой. Венцом всего была последняя новинка: русский автомат Калашникова с откидным прикладом. Рауль Солано уже успел по достоинству оценить это оружие. Я же высоко ценил его всегда. Но это было уже на самый крайний случай, если мне придётся держать оборону против всего воинства Сааведры и Суареша, вместе взятых.
      За поясом у меня был «Валет» — десятизарядный пистолет калибра 7,62. Солано не расставался с ним, даже когда сидел в сортире. Остальное было мелочью: пакет пластиковой взрывчатки с дистанционными детонаторами, шприц-тюбики с различными снадобьями, пластмассовые самозатягивающиеся наручники и прочие предметы джентльменского набора специалиста из «Омеги».
      Пока я приводил в порядок свой арсенал, «Генерал Грант» отвалил от пирса. На палубе было полно народу. Все последний раз смотрели на берега Испании: кто со слезами на глазах, а кто и со злорадной ухмылкой. Я несколько раз прошел вдоль борта от носа до кормы. Ни Суареша, ни Сааведры в толпе не было. Зато я засёк двух агентов Сааведры и одного Суареша. Они, как и я, незаметно, но внимательно изучали толпу на палубе.
      Берег, между тем, удалился, и «Генерал Грант» вышел в открытое море. Внезапно с северо-востока донёсся характерный свистящий гул. Гул усиливался, и люди на палубе заметались в панике. Многие из них очень хорошо знали, что означает этот звук. Наперерез курса «Генерала Гранта» на малой высоте шли три двухмоторных реактивных бомбардировщика с подвешенными под фюзеляжами торпедами.
      Заметив американский флаг и флаг Красного Креста, торпедоносцы вышли из атаки и прошли над пароходом. На плоскостях ярко блестели красные звёзды. «Ил-28», — определил я. Толпа на палубе проводила самолёты взглядами: кто-то со страхом, кто-то с ненавистью в глазах. Через несколько минут оттуда же, с северо-востока, вновь донёсся гул авиационных моторов. Самолётов на этот раз было больше. Но они, видимо, получив предупреждение, что атакуемое судно идёт под американским флагом; отвернули, не доходя до нас. На развороте я успел заметить характерные остроносые и слегка горбатые силуэты знаменитых советских штурмовиков. Атаки с воздуха прекратились, и по палубе пронёсся вздох облегчения. Впрочем, оставались ещё подводные лодки, эсминцы и крейсера. И, самое страшное, грозный линкор «Советский Союз» с его дальнобойными орудиями главного калибра. Хотя, его командир уже наверняка получил предостережение, что от берегов Испании идёт американский пароход. Но есть же и такие вояки, кто сначала стреляет, а потом разбирается. Особенно, по ночам.
      Часа через полтора прозвучал сигнал, приглашающий к обеду. Обладатели каютных мест отправились в ресторан. Я занял место в углу, откуда просматривался весь зал. К своему удивлению в ресторане я обнаружил полковника Суареша. Он сидел через несколько столиков от меня и плотоядным взглядом «раздевал» молодую девушку, сидящую на вращающемся табурете у стойки бара.
      Я проследил за его взглядом. Та ещё штучка! На первый взгляд ей было никак не больше двадцати лет, и она была явно не испанского происхождения. Стройная, длинноногая; серые глаза, тонкие, аристократические черты лица, обрамлённого медного цвета волосами, ниспадающими длинным водопадом до пояса. И одета она была так, как сейчас испанки одеваться избегают, чтобы не привлекать к себе внимания оккупантов. На девушке был сарафан из тонкой светло-коричневой кожи почти до колен. Сарафан полотно облегал фигуру до бёдер, а оттуда расходился, как лепестки колокольчика. Из-под сарафана выглядывал кружевной ворот и длинные рукава полупрозрачной нежно-кремового цвета блузки. Манжеты рукавов скрыты под обшлагами лайковых перчаток в тон сарафану. На длинных, красивых ногах остроносые кожаные сапожки высотой до колен, тоже в тон сарафану и перчаткам. Между сапожками и сарафаном видны ослепительно-белые чулки. На голове кокетливо заломленный берет из такого же, светло-коричневого, цвета замши. Красотка сидела весьма независимо и потягивала какой-то коктейль из высокого бокала.
      — Кто такая? — тихо спросил я проходящего мимо официанта.
      — Анита Рейнхарт, — шепотом ответил он.
      — Немка?
      — Нет, наша, из Иллинойса.
      Понятно, американочка. Моё внимание отвлекли подсевшие за мой столик испанцы. Муж с женой лет около пятидесяти и молодая женщина двадцати пяти-тридцати лет в трауре. Я привстал:
      — Фрэнк Дулитл, коммерсант из Филадельфии.
      — Антонио Лопес, обувной фабрикант, — он невесело усмехнулся и добавил, — Бывший. Мария Лопес, — представил он женщин, — моя супруга. Анна Рамирес, моя дочь. Увы, уже вдова, — добавил он со вздохом.
      — Извините, синьор Лопес, а что заставляет вас, человека столь мирной профессии, бежать из Испании?
      — Синьор Дулитл! Неужели вы полагаете, что мы можем жить под властью русских и шведских коммунистов? — удивился фабрикант.
      — Хм? Полагаю, что шведы и русские, хотя они и коммунисты, не ходят босиком.
      — Синьор Дулитл! — вступила в разговор супруга, — Вам хорошо рассуждать, вы — американец. На ваши города за всю войну не упало ни одной бомбы. Вы ведь были сейчас в Испании и видели, во что превратили эту цветущую страну русские и шведские лётчики своими варварскими бомбёжками. А их штурмовики, которые постоянно висят над дорогами! Мы еле добрались до Виго! Нет, с такими варварами в одной стране жить невозможно.
      Я подавил усмешку, вспомнив, как жестоко карал маршал Кошкин своих лётчиков за неприцельное бомбометание, от которого страдали жилые кварталы и культурные ценности. Разве можно было сравнивать результаты их случайных промахов с руинами Вены, Праги, Киева, Хельсинки и многих других городов? А штурмовики? Видела ли Мария Лопес, как рыцари Ордена Калатравы гонялись на своих «Матадорах» за одиночными телегами и даже велосипедистами и пешеходами? Нет, у четы Лопесов была совсем другая причина, заставившая их покинуть Испанию.
      Несколько лет назад концерн «Лопес, Рамирес и Компания» уволил всех своих рабочих и заменил их военнопленными и интернированными. За эти годы концерн нажил миллионы на военных поставках, а сотни тысяч людей на его фабриках погибли от недоедания и непосильного труда. Дон Антонио Лопес попал в списки военных преступников, но сумел добраться до Виго. Хуан Рамирес бежать не успел, и был повешен без суда и следствия на воротах одной из своих фабрик.
      Слушая планы синьора Лопеса по поводу открытия обувного дела в Штатах и изредка поддакивая ему, я наблюдал за Суарешем и другими действующими лицами этой драмы. В ресторане присутствовали два агента из команды Суареша и три из команды Сааведры. Эти, последние, буквально не спускали с Суареша глаз и, мне казалось, держали руки на рукоятках пистолетов. Словом, они были далеко не профессионалами. Суареш же не спускал глаз с Аниты Рейнхарт.
      А та, допив коктейль, грациозным движением руки поправила волосы и красивой походкой направилась к своему столику. Официант тут же подал ей обед. Как-никак, соотечественница. Меня тоже обслужили раньше испанцев. И правильно, итак много чести этим беженцам, пусть подождут. Обед, кстати, был довольно неплохой, для военного времени. Хотя, не обошлось и без традиционных американских кулинарных технологий, умудряющихся любую еду сделать на один вкус. Точнее, на отсутствие такового.
      После обеда я занялся делом. Прежде всего, я выяснил, где расположились Суареш, Сааведра и их команды. Заодно я убедился, что каюта Суареша постоянно охраняется, а команда Сааведры пока активных действий не предпринимает и ограничивается, как и я, разведкой. Затем я постарался хотя бы в первом приближении, изучить расположение помещений на пароходе и систему переходов между ними и с палубы на палубу. Ближе к вечеру я зашел в бар, выпить коктейль.
      В баре было довольно людно. Я сразу заметил Аниту Рейнхарт в её светло-коричневой коже и Суареша. Анита сидела у стойки и потягивала какой-то сок. Суареш был неподалёку и, судя по его виду, был «готов». Надо будет выяснить, в какой каюте разместилась Анита, она будет хорошей приманкой. Голову готов отдать на отсечение, Суареш; если не в эту, то в следующую ночь обязательно закогтит эту пташку. А где его «компаньоны»? Ага! В углу двое из них потягивали пиво, а двое из команды Сааведры, делая вид, что заняты беседой, внимательно наблюдали за Суарешем.
      Допив свой коктейль, я вышел на палубу. Солнце уже садилось, окрашивая горизонт в пурпурный оттенок. Прикидывая, каким образом, не мозоля глаза Суарешу, проследить за Анитой, я курил и мечтательно смотрел на закат. Неожиданно сзади раздался низкий мелодичный голос:
      — Мистер, разрешите прикурить?
      Я обернулся. Сзади подошла Анита. В её длинных, обтянутых светло-коричневой перчаткой пальчиках была такая же длинная и такая же коричневая сигарета. Я вежливо улыбнулся и чиркнул зажигалкой. Анита прикурила, затянулась и, глядя на закат, тихо произнесла:
      — Лейтенант Ребро, я — капрал Клипса.
      «Вот это — да!» — сказали мы с Филиппом Леруа. Только отточенное на курсах морально-психологической подготовки самообладание помогло мне не выдать своего изумления. А Анита продолжала таким же тихим голосом, всё так же глядя на закат:
      — Мне поручено проследить за вами. Но мне кажется, мы с вами сумеем сыграть несколько другую игру. Как вы на это смотрите?
      — Вопрос, что за игра?
      — Это я объясню чуть позже. Надеюсь, вы — американец не только по документам, и владеете английским?
      — Разумеется.
      — Тогда сейчас мы вернёмся в бар, вы угостите меня шампанским и виски…
      — Виски терпеть не могу!
      — Придётся потерпеть, мне эта дрянь тоже не нравится. Будьте полюбезнее, поразвязнее и поразговорчивее.
      — Для кого это?
      — Для нашей дичи. Вы же видели, он сам летит в наши сети, а в одиночку мне с ним справиться будет трудновато. Ну, работаем?
      Я прикинул. Иметь здесь союзника, даже неплохо, хотя бы такого, как эта Клипса. Двое, всё-таки, сильнее одного. Я кивнул.
      — Работаем. Но…
      — Детали объясню позже. Идём!
      Она подхватила меня под руку, мы прошли в бар, где уселись за свободный столик. Клипса говорила по-английски не только без акцента, но даже на чикагском диалекте. Я угощал её шаманским и виски, она веселилась и болтала милую чушь о своих иллинойских приятелях и подругах; о дяде из Чикаго, помешавшемся на родео и построившем для этой цели стадион. Я поддакивал, задавал вопросы, а сам составлял систему темпоральных уравнений. Детерминант получался очень малым, но, всё-таки, положительным, а это — уже не плохо. Клипса изображала из себя подвыпившую девчонку, но по её глазам не было заметно, чтобы шампанское и виски оказали на неё какое-то воздействие.
      Покосившись в сторону, я заметил, что Суареш смотрит на меня, как бык на матадора, после того, как он вонзил ему в загривок две пары бандерилий. Очень хорошо. Но что имеет в виду эта девица дальше? А она вдруг заявила:
      — Фрэнк, я, кажется, немного перебрала. Проводите меня в мою каюту.
      Я помог ей встать. Клипса повисла на моём плече, и мне пришлось обхватить её за талию. Так, в обнимку, мы покинули бар. Следом за нами вышел один из агентов Суареша. Клипса занимала каюту «люкс» на той же палубе. Войдя в каюту, Клипса первым делом слегка раздвинула плотные шторы на окне, так, чтобы образовалась щель шириной в ладонь. Потом она заперла дверь, слегка пригасила свет, но полностью выключать его не стала, и в изнеможении опустилась в кресло. При этом развернула его так, чтобы её хорошо было видно через щель в шторах. Она вопросительно глянула на меня.
      — Ну, что же ты стоишь и рот разинул? Помоги мне раздеться и веди себя соответственно. Я что, тебя не возбуждаю?
      Она сняла берет, кинула его куда-то в угол, распустила на грудь волосы и начала стягивать перчатки. Я приблизился, встал на колени и начал расстёгивать и стаскивать с ножек Клипсы сапожки.
      — Слушай, а зачем это нужно?
      — Дурак! Надо, чтобы Суареш здесь, под моим окном, слюной и спермой изошел. Пусть он думает, что я — обычная взбалмошная американка, искательница приключений, абсолютно без комплексов, да ещё и изощрённая в сексе. Вот тогда он потеряет всякую осторожность и завтра же будет моим.
      — Ну, а дальше, что? — спросил я, расстёгивая молнию на её сарафане.
      — Дальше объясню по ходу дела. Снимай пиджак, идиот! Неужели ты отказываешься провести со мной ночь? Тем более, если это нужно для дела.
      Сказано это было так убедительно, что я решительно сбросил пиджак и начал стаскивать с Клипсы кожаный сарафан. Но тут же спохватился.
      — А где твоё оружие?
      То, что у меня за поясом увидят пистолет, меня не смущало. Время военное, и каждый мужчина заботился о своей безопасности в меру своих возможностей. А вот если пистолет увидят у молоденькой девушки, это насторожит. Впрочем, под таким облегающим фигуру сарафанчиком вряд ли спрячешь даже дамский «Браунинг». Клипса кивнула в сторону свой сумочки на длинном, тонком ремешке и подняла руки, помогая мне снять сарафан.
      Под ним кроме блузки и белых чулок оказались ещё розовые ажурные трусики. Настолько ажурные, что скорее напоминали обрывок рыболовной сети. Подбадриваемый взглядом Клипсы, я расстегнул жемчужные пуговки и явил свету две великолепные груди с торчащими нежно-коричневыми сосками. Клипса расстегнула мои рубашку и брюки и, пока я от них освобождался, повернулась к окну и медленно сняла свою рыболовную сетку.
      Оставшись в одних снежно-белых чулках, она упала в кресло, закинула ноги на подлокотники и, улыбнувшись, тихо сказала:
      — Клюнула рыбка, клюнула! Теперь нам осталось только насадить её на крючок поглубже.
      Фраза прозвучала довольно двусмысленно. Тем более, что, произнося её, Клипса пальцы левой руки запустила себе в лоно, а правой притягивала меня к себе. Приближаясь к ней, я заметил сквозь щель в шторах тёмный силуэт на палубе. Это был полковник Суареш.
      Клипса оказалась великолепной партнёршей. Похоже было, что она проходила обучение в лучших борделях Парижа и Неаполя. Около трёх часов мы с ней демонстрировали Суарешу искусство секса высочайшей пробы в самых различных позициях и местах: и в кресле, и на постели, и прямо на полу. В перерывах между сексуальными подвигами Клипса посвящала меня в свой план действий, а я составлял в уме темпоральные уравнения, внося в них всё новые и новые члены. Детерминант, мало того, что оставался положительным, он неуклонно увеличивался. Я всё больше и больше убеждался, что мне здорово повезло в этой операции. Не каждый раз попадается под руку такая Клипса. В заключение Клипса, внимательно глядя на меня, спросила:
      — Ладно, с Суарешем всё ясно. А вот что мы дальше будем делать с этими документами, когда они окажутся у нас в руках?
      — Использовать по прямому назначению.
      — Что? Если я правильно тебя поняла, ты намерен отправиться в бассейн Амазонки, отдать документы генералу Бускеросу и гнить там вместе с ним в чине майора до конца дней своих во славу Великой Католической Империи?
      Я в свою очередь внимательно посмотрел на Клипсу. Не похоже, чтобы она сажала меня на крючок, как полковника Суареша. Помолчав, я спросил:
      — А если нет? Что тогда?
      — А тогда я думаю: грош нам, как омеговцам, цена, если мы не сумеем ими воспользоваться и сделать на них хорошие, и даже очень хорошие деньги.
      — Ты забываешь, что есть ещё полковник Сааведра и другие, желающие погреть на этом руки.
      — А мы с тобой из «Омеги» или нет? Мы что, не сможем от них отделаться?
      — Допустим. А дальше, что? Куда мы с этими документами пойдём?
      — Мы с тобой в Америку плывём или на Берег Слоновой Кости? Уж в Штатах-то найдутся денежные тузы, которые за этот проект ухватятся.
      — Конечно, ухватятся, — согласился я и рассказал Клипсе весь расклад о Штатах, которым я владел.
      Клипса задумалась.
      — Ты прав, — согласилась она, наконец, — Но тогда куда нам с ними податься?
      — Думать надо, — ответил я довольно неопределённо.
      — Хорошо, подумаем, — согласилась Клипса, — Только на Амазонку мы с ними не поедем. Решено?
      — Решено, — твёрдо ответил я.
      — Ты — молодец! И заслужил высшую награду. Я рада, что не ошиблась в тебе.
      Клипса соскочила с кровати, на краю которой мы сидели, опустилась на колени и наградила меня великолепно исполненным оральным сексом. Думаю, что при виде этого зрелища у полковника Суареша крыша съехала окончательно.
      — Кстати, Ребро, а как тебя зовут по-настоящему? — спросила Клипса, улегшись рядом со мной.
      — Рауль. Рауль Солано.
      — А я, как ни странно, действительно Анита Рейнхарт. Я решила, раз война кончилась, и с «Омегой» я завязываю, то теперь буду жить под настоящим именем.
      — Война-то действительно кончилась, Анита. А вот насчет «Омеги» ты заблуждаешься. С ней так просто не завяжешь и так просто от неё не уйдёшь. Ты думаешь, на «Гранте» нас из неё только двое? Плохо же ты Бускероса знаешь.
      — Достаточно хорошо, чтобы не быть на этот счет спокойной. Но мы уже договорились: Суареш — моя забота, Сааведра — твоя. Возьми на себя заодно и «Омегу».
      — Ха! Ты сколько людей из «Омеги» в лицо знаешь? Я — не больше десятка. Бускерос не такой дурак, чтобы послать на это дело людей, которые уже работали с нами. А сами они себя не выдадут. Это — не такие кретины, что у Сааведры работают.
      — Тем больше чести выйти из этого дела победителем. Ты ведь честолюбив Рауль? Не так ли?
      — Не столько честолюбив, сколько жить ещё хочу. А сейчас я пойду отдохнуть. Заездила ты меня, а завтра день будет не простой.
      Оставив каюту Аниты, я прошел по коридору и хотел свернуть в боковой проход, чтобы спуститься к своей каюте. Но у трапа маячила фигура. Это был один из боевиков Суареша. Я прошел к другому трапу, но там меня ждал ещё один боевик. Я вышел на палубу и направился к корме, где был ещё один трап. Но оттуда мне навстречу шел третий головорез. У меня был «Валет», но очень не хотелось затевать бойню в самом начале операции. Я повернул к носу парохода. Оттуда на меня надвигался четвёртый.
      А ведь это даже к лучшему! Я прижался к ограждению борта, и, когда боевики Суареша вплотную приблизились ко мне, сиганул вниз. Едва коснувшись воды, я ухватился за противоминный параван, растянутый вдоль борта почти у ватерлинии. Этот параван распускали, когда «Генерал Грант» проходил места сомнительные в отношении минных полей. Я приметил его ещё днём и уже тогда подумал, что «Грант» — не простой пассажирский пароход. Боевики перегнулись через борт, всматриваясь в темноту. Паравана они не видели и даже не догадывались о его существовании.
      — Где он? Утонул? — спросил один.
      — Как же! Стал бы он прыгать за борт, если бы плохо плавал. Да ты не там смотришь, он уже вон где должен быть, — второй махнул рукой в сторону кормы, — Ему нас уже не догнать.
      — Тогда, пойдём, доложим шефу, что американец ему больше мешать не будет.
      Они удалились. Я выждал ещё полчаса, благо вода была довольно тёплой. Боевики не возвращались. Тогда я по паравану подтянулся к носу парохода и по тому же паравану взобрался наверх. В свою каюту я прошел беспрепятственно. Эти идиоты настолько были уверены, что я остался далеко за кормой, что даже не наблюдали для страховки за моей каютой.
      У себя я переоделся, выпил пару глотков коньяка и немного вздремнул. Утром я написал Аните записку, в которой обрисовал ночное происшествие и изменившуюся ситуацию. В коридоре я поймал стюарда, сунул ему десять долларов и записку.
      — Отнесите в каюту двести шестнадцать, но так, чтобы никто не заметил.
      Стюард понимающе кивнул и унёс моё послание. А я вернулся в каюту и занялся изменением своей внешности. Этим искусством специалисты «Омеги» и хроноагенты владели в совершенстве. Через полчаса я стал тёмной масти, грузнее и ниже ростом (это было самое сложное), на лице появились морщины, а на носу горбинка. Губы стали более полными, а глаза более мутными, и под ними появились мешки. Фрэнк Дулитл исчез. Как звали того, кто смотрел на меня из зеркала, я и сам не знал.
      Весь день я слонялся по пароходу, пытаясь вычислить других агентов «Омеги», но успеха в этом деле не достиг. Зато я пришел к выводу, что боевики Сааведры что-то затевают. Правда, из обрывков их разговоров я понял, что их акция планируется не ранее следующего вечера. Это успокаивало; значит, у нас с Анитой в запасе больше суток. Несколько раз я встречал боевиков Суареша, но они меня, естественно не узнали. Я даже подсел в баре к Суарешу, угостил его пивом и поболтал с ним на отвлеченные темы.
      Суареш же в отношении Аниты перешел к активным действиям. Увиденное прошлым вечером так на него подействовало, что он утратил всякую осторожность, присущую офицеру спецслужбы. Так ему хотелось заполучить эту девицу к себе в постель.
      Анита, придя в бар, повертелась, делая вид, что разыскивает меня. Я подал ей условный знак, по которому агенты «Омеги» узнавали друг друга во время операций. Анита ответила, разочарованно вздохнула и подсела к стойке.
      Вот тут-то за неё и взялся Суареш. Он крутился возле неё, как кот возле флакона с валерьянкой, рассыпался в комплиментах. Там присутствовало всё: и медные волосы, и жемчужные глазки, и стройные ножки, и лебединая шейка, и изысканный гардероб. В голосе его слышалось зазывное мурлыканье, хвост его распушился. Ещё немного, и он начал бы тереться усами о сапожки Аниты. А Анита играла свою игру великолепно!
      Около часа она слушала Суареша равнодушно, вспоминая великолепного Фрэнка Дулитла. Второй час она Фрэнка уже не вспоминала, и равнодушие сменилось интересом. После обеда она уже мило щебетала и хихикала над остротами Суареша. К вечеру она уже звонко смеялась и не возражала, чтобы Суареш лобызал её ручки в коричневых перчатках и гладил её талию, плечи и колени.
      А Суареш накачивал её шаманским и виски и уже предвкушал великолепный сексуальный спектакль. Нисколько не слабее того, который он наблюдал вчера. Перед тем как выйти из бара Анита зачем-то сняла перчатки и, проходя мимо моего столика, уронила их к моим ногам. Я поспешно подхватил их и протянул ей.
      — Прошу, синьорина!
      — Благодарю, синьор!
      Анита приняла перчатки, и из одной из них мне в ладонь что-то выскользнуло. Когда Суареш с Анитой вышли, я разжал кулак. Ай да Анита! На моей ладони лежал личный жетон Гарсиа Суареша, полковника спецподразделения Бессмертной Гвардии. На такую удачу я не рассчитывал. Это значительно упрощало дело.
      Я прошел в свою каюту. Там я засунул за пояс «Писмейкер» и рассовал по карманам всякую нужную мелочь. Оттуда я направился прямо к каюте Суареша. Его остолопы торчали в коридоре все четверо, и мне ничего не стоило перестрелять их в течение нескольких секунд. Но потом пришлось бы возиться, оттаскивать куда-то трупы. Я решил действовать по-другому и побрёл по коридору фланирующей походкой подвыпившего гуляки, сопровождаемый внимательными взглядами боевиков.
      Дойдя до каюты Суареша, я внезапно остановился и резко повернулся к верзиле, стоявшему у дверей. Тот остолбенел. Остальные трое быстро направились к нам, доставая на ходу оружие. На их физиономиях было нарисовано такое недоумение, что мне стоило больших трудов не расхохотаться. Подождав, пока они приблизятся, я представился:
      — Привет, кабальерос! Лейтенант Ребро, подразделение «Омега».
      Они ничего не поняли, но об «Омеге» кое-что слышали. Верзила, стоявший у дверей, осторожно спросил:
      — И что здесь нужно лейтенанту из «Омеги»?
      — А то, кабальерос, что вы бездарно охраняете своего шефа. Вы знаете полковника Сааведру? Так вот, он уже спланировал на эту ночь акцию. А вы столпились тут, как бараны у водопоя. Вас же за несколько секунд уберут, и вы даже не поймёте, откуда стреляют.
      — Слушай, ты, Череп, или как тебя там, — сказал тот, что стоял справа, — Шел бы ты по своим делам, а своё дело мы знаем.
      — Ха! Ваш шеф тоже знает, как вы его знаете. Поэтому он и поручил мне лично заняться его охраной в эту ночь. Сейчас я вас расставлю по постам и проинструктирую. А здесь вам нечего делать, только шефа своего засвечиваете.
      — Что!?
      Верзила поднял пистолет и попытался ткнуть стволом мне в солнечное сплетение. Я отступил на шаг и улыбнулся.
      — Кабальерос, вы плохо знаете, что такое «Омега», — я откинул полу пиджака и показал им «Писмейкер», — Если бы я хотел добраться до вашего шефа, то из этой штуки я убрал бы вас всех ещё пять минут назад. Но мне нужно совсем другое. Полковник предвидел такой оборот и, чтобы вы не задавали лишних вопросов и не делали резких движений, поручил показать вам это.
      Я сунул им под нос жетон Суареша. Верзила шумно сглотнул. Они прекрасно знали, что это такое. У каждого из них был такой же жетон, только рангом значительно ниже. Этот жетон можно было забрать только у мёртвого гвардейца.
      — Вопросы ещё есть? Если нет, то ты, — я ткнул пальцем в верзилу, — сейчас пойдёшь со мной. Вы все пока оставайтесь здесь, я вернусь за вами через несколько минут.
      Мы с верзилой вышли на палубу, где я быстро спровадил его за борт. Вряд ли он догадался ухватиться за параван. К тому же, я ещё днём приподнял его повыше над водой. Таким же образом, по одному, я отправил купаться всю команду Суареша. Это заняло не более тридцати минут. До назначенного Анитой времени оставалось ещё четверть часа. Я вышел на палубу и закурил. Было тихо, из-за борта не доносилось ни звука. Ещё бы! Последний отправленный за борт охранник плавал где-то в нескольких милях за кормой или уже тихо и мирно шел ко дну.
      Бросив взгляд на часы, я направился к каюте Суареша. С её немудрёным запором возиться долго не пришлось. Гарсиа Суареш лежал на постели, не подавая никаких признаков жизни. Анита, великолепная в своей наготе, обыскивала каюту.
      — Нашла что-нибудь? — спросил я её, устраняя свой маскарад и принимая прежний облик.
      — Ничего. Ровным счетом ничего интересного. И куда это он всё запрятал?
      — Что ж, придётся спросить у него самого.
      — Ага! Так он тебе и расскажет!
      — А мы его хорошо попросим. Давно ты его отключила?
      — Минут двадцать назад.
      Я кивнул, достал из кармана две пары наручников и сковал Суареша по рукам и ногам. Потом я достал шприц-тюбик с соответствующим зельем и сделал полковнику инъекцию. По его телу пробежала судорога, он глубоко вздохнул и открыл глаза. Увидев меня, он вздрогнул, лицо его перекосилось.
      — Дулитл!? Вы же… — он замолчал.
      — Увы, полковник, — улыбнулся я, — слухи о моей смерти оказались несколько преувеличенными. Разрешите представиться. Лейтенант Ребро из подразделения «Омега». А это, — я кивнул в сторону Аниты, — капрал Клипса из того же подразделения.
      Только сейчас Суареш заметил, что он скован по рукам и ногам. Он, конечно, знал, что такое «Омега» и знал, что ничего хорошего ему встреча с этой организацией не сулит. Но привычка командовать взяла своё. Он возмущенно прохрипел:
      — Что всё это значит? И где мои люди?
      — За ваших людей можете не беспокоиться. Они сейчас принимают морские ванны. За много миль отсюда. Если им повезёт, то утром их подберёт какой-нибудь военный корабль. Их сейчас много в этих водах. А что касается нас, то мы просто хотели с вами побеседовать. И хотели так настоятельно, что решили сковать вас. Извините. Мы просто подумали, что вы пожелаете уклониться от беседы, а это, признаюсь, нас очень бы огорчило.
      — Что вам нужно?
      — Вопрос прямой, ответ тоже будет прямым. Нам нужны документы Вацлава Черны. В них, напомню, речь идёт о холодных ядерных реакциях. Где они?
      Суареш криво усмехнулся.
      — Вон оно что! Ищите сами.
      — Мы уже искали, но не нашли. Подскажите нам, прошу вас.
      — Нашли идиота!
      — Действительно, нашли. Полностью с вами согласен. Но раз вы отказываетесь, я вынужден буду просить убедительней. Кстати, капрал, оденьтесь. Неудобно вести допрос, в чем мать родила. Это будет отвлекать внимание господина полковника.
      Анита прыснула и натянула свой сарафан прямо на голое тело. А я выдернул шнур из настольной лампы и разделил его на два отдельных провода. Оголив концы, я начал зачищать их ножом. Суареш внимательно следил за моими манипуляциями, и лицо его постепенно приобретало серый оттенок. На лбу выступили капли пота. Не обращая внимания на его состояние, я деловито обмотал один провод вокруг большого пальца его ноги. Полковника начало трясти мелкой дрожью. Он сам много раз проводил допрос третьей степени и прекрасно знал, через что ему сейчас предстояло пройти. Но он всё-таки пытался храбриться.
      — Вы можете убить меня, — прохрипел он, лязгая зубами, — но своего не добьётесь.
      — А почему вы решили, что мы собираемся убивать вас? — возразил я, — Нет, полковник, нам не нужен ваш труп. Нам нужны документы Вацлава Черны. И мне кажется, что через несколько минут мы узнаем, где вы их прячете.
      Я протянул вилку Аните.
      — Капрал, включите в розетку по моей команде. А вы, господин полковник, когда надумаете сказать нам что-либо интересное, дважды кивнёте головой. А пока, — я оторвал кусок простыни и скатал его в комок, — будьте любезны открыть рот. Я сильно опасаюсь, что вы разбудите полпарохода. На беженцев, я полагаю, вам плевать, но ведь сюда может прибежать и полковник Сааведра со своими людьми. Ну, будьте умницей.
      Но Суареш только крепче стиснул зубы.
      — Полковник, это же неразумно! Вы же понимаете, что я всё равно вставлю вам кляп, но при этом причиню ущерб вашим великолепным зубам. Зачем вам это нужно?..
      И тут меня осенило. Я вспомнил ту усмешку, которой он ответил на мой первый вопрос. Вспомнил я и то, как Суареш улыбался в баре, глядя на Аниту. Я обернулся. Анита стояла возле штепсельной розетки, готовая воткнуть в неё вилку.
      — Отставить, капрал. Это уже не требуется.
      Анита недоумённо уставилась на меня, а я тихо засмеялся и сказал:
      — Я знаю, где документы. Поищи здесь что-нибудь вроде плоскогубцев или щипцов.
      Анита всё ещё не понимала меня, но Суареш буквально позеленел. А я пояснил Аните свою догадку:
      — Помните, капрал, как он улыбался? Вы обратили внимание, какие у господина полковника красивые и здоровые зубы? Все, кроме одного. Один коренной зуб у бедняги скрыт под коронкой, совершенно новой. И не золотой, как больше бы пристало офицеру бессмертной Гвардии такого ранга, а из обычной нержавеющей стали. Меня это наводит на мысль, что под ней что-то спрятано. Интересно только, что именно? Сейчас мы узнаем. Извините, полковник, — я взялся за нож, — но нам придётся причинить некоторый ущерб вашим здоровым зубам.
      — Не надо, — ответил Суареш, — Ваша взяла, лейтенант. Вы гораздо умнее, чем кажетесь на первый взгляд. Под коронкой действительно спрятана проявленная микроплёнка с фотокопией документов Вацлава Черны.
      — Тогда, будьте добры вручить её нам.
      — Не спешите, лейтенант. Я предлагаю вам сделку.
      — Это интересно! Какую же?
      — Эти документы, лейтенант, стоят больших денег. Огромных денег, каких у вас не будет никогда, ни при каких других обстоятельствах. Вы ликвидировали мою команду. Ну и черт с ними! Они не стоили тех денег, которые я им платил. Но вы верно сказали: здесь присутствует полковник Сааведра со своими людьми. Если вы согласитесь прикрыть меня от них и поможете благополучно добраться до Америки, я возьму вас в долю.
      — И какова будет эта доля? Не забывайте, что в этом деле участвует и капрал.
      — Пятьдесят процентов, — подумав, сказал Суареш.
      — Не пойдёт! Наши условия — две трети! И давайте, не будем торговаться. Вы же понимаете, что мы с капралом можем спокойно превратить вас в труп, изъять у этого трупа микроплёнку, а труп отправить за борт. В результате мы получим по пятьдесят процентов каждый.
      — Но вы же не знаете, кому предложить это открытие, и вряд ли выручите за него больше четверти настоящей цены.
      — Нас и это вполне устроит. А вы-то сами знаете?
      — Конечно. В Штатах меня уже ждут.
      Мы с Анитой переглянулись и обменялись улыбками.
      — И, тем не менее, полковник, — сказал я, — мы вынуждены настаивать на своих условиях: по одной трети каждому. В противном случае мы поступим так, как я только что говорил. Согласны?
      — Согласен, — вздохнул Суареш.
      Я расстегнул наручники и помог ему встать. Полковник оделся и достал бутылку вина, которым мы спрыснули сделку. После этого я предложил:
      — А теперь обсудим, как мы будем действовать дальше. Всё-таки, у Сааведры восемь агентов, и сам он — девятый. По три на брата. Многовато.
      — Вы же справились с четырьмя! — возразил Суареш.
      — Ха! Помогла вот эта штучка, — я достал жетон, — Кстати, заберите, мне он больше без надобности.
      Суареш покачал головой и восхищенно посмотрел на Аниту. Он всё понял, а, поняв, налил ещё по бокалу. Выпив, мы обсудили положение и наметили план действий. Мы решили, что Суарешу опасно оставаться в своей каюте, и он переберётся в мою. Один из нас будет постоянно дежурить при нём, а другой находиться на палубе, в баре и других местах. Через определённое время мы будем меняться. Так мы и поступили.
      Суареш перешел в мою каюту. Там мы все трое вздремнули до утра. Когда солнце поднялось достаточно высоко, я пошёл на разведку, оставив Суареша с Анитой. Перед тем как уйти я дал им автомат Калашникова.
      — Если кто-то без условного сигнала попытается к вам проникнуть, стреляйте прямо через дверь. Эта штука даже двутавровую балку прошибает.
      Агенты Сааведры особой активности пока не проявляли, они ждали вечерних сумерек, чтобы застукать Суареша в объятиях Аниты. Я только отметил их недоумение по поводу отсутствия своих коллег-противников. Никого из агентов «Омеги» я опять не смог вычислить. И это было тревожнее всего. Через три часа мы с Анитой встретились в условленном месте.
      — Ну, что поделывает наш клиент? — спросил я после того, как обрисовал ей обстановку.
      — Спит сном праведника. Здорово мы его встряхнули этой ночью. Пусть сном полечит свои нервы.
      — У полковника Бессмертной Гвардии нервы должны быть покрепче, — заметил я, уходя в свою каюту.
      Суареш, выспавшись, приобрёл былую форму и успокоился. За обедом и по его окончании мы с ним беседовали на различные темы. Я несколько раз с различных сторон закидывал удочку по поводу планов реализации открытия Черны. Суареш отвечал неопределённо и уклончиво. К концу третьего часа я начал подозревать, что его слова о связях в Америке были просто блефом. Об этом я и сказал Аните, когда мы с ней встретились.
      Я предложил ей:
      — Постарайся разговорить его на эту тему. Может быть, ты добьёшься большего успеха, чем я.
      Агенты Сааведры активно рыскали по всему пароходу. Им явно не нравилось отсутствие Суареша и его команды. Проходя мимо каюты Суареша, я заметил, что «контролька», оставленная мною ночью, нарушена. Значит, они уже проникали в каюту и убедились, что Суареш исчез. Это — к лучшему. Пусть суетятся, паникуют. Глядишь, и ошибок наделают.
      Когда мы встретились с Анитой, мне показалась, что она выглядит несколько необычно. Я коротко рассказал ей о действиях команды Сааведры, а она подтвердила мою догадку.
      — Ты прав. Суареш блефует, но не до конца. Кто-то в Штатах у него есть, но он сам в нём не уверен. Поэтому и нервничает.
      — И как тебе удалось его разговорить?
      — А! У меня свои методы убеждения, — Анита махнула рукой с зажатыми в ней перчатками.
      Только сейчас я понял, что мне показалось в ней необычным. На Аните не было ни блузки, ни чулок, ни берета. Сарафан и сапожки были надеты прямо на голое тело и босые ноги. Она заметила мой взгляд и усмехнулась:
      — Еле успела одеться. У этого Суареша неистовый темперамент. А как его ещё разговорить?
      — Будь осторожна. Вечереет, Сааведра потерял Суареша, а заодно и голову. Сейчас они будут готовы на любые действия, даже неразумные. Давай, встретимся здесь не через три, а через два часа. Всё-таки ночью мне с ними будет справиться легче, чем тебе.
      Анита кивнула и ушла в бар. А я отправился в каюту. Суареш был доволен, как слон после первой рюмки. Я позвонил стюарду и заказал в каюту ужин на двоих. За ужином я рассказал Суарешу о том, что происходит и к чему надо готовиться. Это ему явно не понравилось, он побледнел и слегка запаниковал.
      — Бросьте, полковник, вам это не к лицу, — успокоил я его, — Не забывайте, что вас охраняют два агента «Омеги», а это что-нибудь да значит. Тем более, у вас такое оружие, — я кивнул на автомат, — Кстати, минут через тридцать придёт капрал, вы уж со страха не расстреляйте её.
      Я подвесил под правую руку «Гепарда», положил в карманы запасной магазин и две гранаты и засунул за пояс «Писмейкер». На прощание я сказал Суарешу:
      — Полковник, вы пока поразмыслите как следует, кому вы в Америке будете предлагать изобретение Черны. Учтите, что энергетические компании и военно-промышленный комплекс сделают всё, чтобы оно никогда не увидело света.
      Суареш проводил меня взглядом озадаченным и в то же время настороженным. Но я уже отключился от него. Мне надо было срочно встретить Аниту и принять решение по дальнейшим действиям. Для этого мне надо было точно знать обстановку на текущий момент. А это могла прояснить мне только Анита. Но события опередили меня.
      В условленном месте Аниты не оказалось, и это меня сразу же насторожило. Агент «Омеги» никогда не опаздывает на встречу. Я решил подняться на верхнюю палубу и выяснить у бармена, когда ушла Анита и с кем. У трапа меня заставили остановиться голоса, доносившиеся сверху. Слов я разобрать не мог, но отчетливо услышал низкий, мелодичный голос Аниты. Он был явно возбуждённым.
      Я быстро прошел к другому трапу и поднялся на верхнюю палубу. Вернувшись к первому трапу, я увидел, что Аниту окружили три боевика Сааведры. Подойдя поближе, я услышал их разговор.
      — Ты, красотка, скажи нам только, где полковник Суареш, и мы оставим тебя в покое.
      — Господа! Сколько раз вам говорить: я не знаю никакого полковника. Если вы меня сейчас не отпустите, я обращусь к капитану, и вы горько пожалеете о своём поведении. Я — американская гражданка!
      — А нам плевать, какая ты гражданка. И до капитана тебе ещё надо суметь добраться. И врать не надо. Вчера вечером ты ушла из бара с Суарешем, а сегодня он исчез, и люди его исчезли. Где он прячется? Где его люди?
      — Господа! Я устала повторять: я ничего этого не знаю. Я иду в свою каюту, пропустите меня!
      — Опять врёшь! Твоя каюта — на этой палубе, а ты хотела спуститься вниз. Ты ведь к Суарешу шла! Слушай внимательно, девочка. Или ты нас сейчас отведёшь туда, где прячется Суареш, или…
      — Что, или?
      — Или мы тебя отведём в другое место, и там ты всё нам расскажешь. Понятно?
      Пора было вмешиваться. Я потянул из-за пояса «Писмейкер». Сзади по трапу, которым я поднимался на эту палубу, послышались шаги нескольких пар ног. Потом. Сначала, эти. Но Анита опередила меня. Всхлипнув, она полезла в сумочку за платком. Послышался негромкий хлопок, и один из боевиков, согнувшись пополам, упал на палубу. Ещё хлопок, и упал второй. Третий успел выхватить пистолет и выстрелить, но мимо. Там, куда он стрелял, Аниты уже не было. А она в падении поразила его третьим выстрелом. Сзади дважды прогремели пистолеты. Резко обернувшись, я нажал на спусковой крючок «Гепарда». Двое свалились, а третий исчез, провожаемый выстрелом Аниты. Она уже вскочила и бросилась вдогонку за убегающим.
      — За ним! — бросила она мне на ходу, — Далеко не уйдёт, я его ранила.
      — Стоп! — поймал я её за руку, — Беги к Суарешу и прикрывай его. А куда побежал этот, я знаю.
      — Справишься?
      Я не ответил, так как менял магазин «Гепарда». Оценив моё молчание по-своему, Анита убежала к моей каюте. А я спустился на палубу, где была каюта Сааведры, и неслышно подошел к ней. Из-за дверей доносились возбуждённые голоса. Я прислушался. Говорили не менее трёх человек. Пятерых мы убрали. Вместе с Сааведрой осталось четверо. Если они все здесь, мне повезло. Если один — возле моей каюты, Анита с ним справится.
      Я рывком открыл дверь. За столом сидели Сааведра и ещё один боевик. Второй перевязывал раненного. При моём появлении все замерли от неожиданности. Любители! Пока Сааведра с боевиком тянулись за оружием, я уже достал из кармана гранату и выдернул кольцо.
      — Добрый вечер, господа! Как я рад, что вы все в сборе. Примите презент от «Омеги»!
      Положив гранату в пепельницу, я выскочил за дверь и прикрыл её за собой. Сзади прогремел взрыв. Я выждал несколько секунд. В каюте кто-то возился. Я осторожно заглянул туда. Три боевика лежали мёртвые среди обломков мебели. В углу, за шкафом, пытался подняться Сааведра. Неплохая реакция была у полковника. Успел-таки отскочить за шкаф. Я добил его выстрелом из «Писмейкера» и спокойно отправился к себе.
      На моей палубе меня нагнал наряд морской пехоты.
      — Шли бы вы к себе, сэр, — сказал мне на ходу сержант, — Эмигранты между собой разборки затеяли, как бы вас не зацепили. Ни к чему вам это.
      Я поблагодарил сержанта и вошел в каюту. Там Анита с Суарешем сидели с оружием наготове.
      — Спрячьте стволы, господа, — сказал я, — Сааведра и его команда нас больше не побеспокоят. Кстати, капрал, а как вы умудрились разделаться с теми тремя? Я у вас в руках даже оружия не видел.
      — А я первых двух уложила, не вынимая револьвера из сумки, — засмеялась Анита, — Вон у меня что.
      Она показала мне «Наган» с глушителем. Всё стало понятно. Из этого оружия действительно можно стрелять и из кармана, и из дамской сумочки.
      — Ну, господа, — подал голос Суареш, — Раз Сааведра и его команда нам больше не угрожают, то можно и расслабиться немного. Предлагаю разойтись по каютам и отдохнуть.
      — Нет, господин полковник, — возразил я, — Во-первых, я не хотел бы терять вас из виду. Всё-таки, мы с капралом проделали немалую работу, и было бы весьма обидно, если бы вы исчезли, не расплатившись.
      — Резонно, — согласился Суареш, — Кто из вас первый останется со мной?
      Он с надеждой посмотрел на Аниту. Но та равнодушно зевнула и встала. Она подобрала свои блузку, чулки и берет.
      — С вашего позволения, лейтенант, я пойду и приведу себя в порядок. У меня сегодня был крайне тяжелый день, — она выразительно взглянула на Суареша.
      — Не возражаю, — согласился я.
      Когда дверь за Анитой закрылась, я налил в две рюмки коньяку, нарезал немного сыра и предложил Суарешу выпить. Тот охотно взял рюмку, закусил коньяк острым сыром и спросил:
      — Лейтенант, вы сказали: «во-первых», и я согласился. А что во-вторых?
      — А во-вторых, полковник, расслабляться рано. На пароходе, кроме нас с капралом, есть ещё агенты «Омеги».
      — И что?
      — А то, что мы не знаем ни сколько их, ни кто они, ни какое задание они имеют. Вполне возможно, что им поручено проследить за нами и убрать нас всех троих в момент передачи документов, вместе с теми, кому мы их будем передавать. Кстати, вы не вспомнили, кому вы намерены их передать? Кто ждёт вас в Америке?
      Суареш недовольно поморщился, а я брюзгливо продолжил:
      — Бросьте, полковник! После того, что мы с капралом для вас сделали, у вас не должно быть от нас никаких тайн. Поймите правильно, вы сейчас — только наш сейф. И если мы увидим, что вы затеяли нечистую игру, мы просто взломаем сейф и заберём содержимое. Ну, вспомнили?
      — Это — Натан Фарбер, один из негласных хозяев компании «Дженерал Электрик». В своё время я помог ему бежать в Америку. Он будет ждать меня в Миннеаполисе. У него там большой загородный дом.
      — Ну, вот и хорошо, полковник! А теперь, давайте немного отдохнём. Мы с капралом потрудились немало, да и вы себе нервы потрепали изрядно. Ещё по рюмочке, и вздремнём.
      Но вздремнуть мне не удалось. Едва я закрыл глаза, как услышал голос Магистра:
      — Правильно, Матвей, расслабляться нельзя ни в коем случае. На этом пароходе, кроме вас с Анитой, ещё четырнадцать агентов «Омеги».
      — Интересно, — пробормотал я про себя, — на этом пароходе остался хоть кто-нибудь, не причастный ни к каким спецслужбам?
      — Не беспокойся, остались, но они тебя не должны интересовать. Эти четырнадцать сгруппированы в пары и тройки, друг друга они не знают, но знают вас с Анитой. И что самое важное: одна из пар сформирована из агентов ЧВП.
      — Ну, слава Времени! Объявились! А я-то, наивный, беспокоиться начал. Как это они такое интересное дело прошляпили?
      — Не резвись, Матвей. Это очень серьёзно. Сейчас я буду показывать тебе портреты сотрудников «Омеги». Двое последних — агенты ЧВП.
      Перед моими глазами стали появляться один за другим голографические изображения сотрудников «Омеги». Тринадцатого я узнал. Это бы официант ресторана, у которого я узнавал об Аните. Когда появился портрет четырнадцатого, я даже свистнул от изумления. Четырнадцатым была Анна Рамирес. Вот это — да! Но война войной, а отдохнуть всё-таки было необходимо. Я поблагодарил Магистра и отключился.
      Утром я разбудил Суареша и отправил его в каюту Аниты. Сам я вышел на палубу, чтобы за утренней сигаретой прикинуть план действий в свете вновь открывшихся обстоятельств. Но события начали разворачиваться так стремительно, что времени на размышления у меня уже не оставалось. Я вздрогнул от неожиданности, услышав сзади мягкий, негромкий голос.
      — Извините, мистер Дулитл, но нам надо с вами поговорить.
      Я резко обернулся. В пяти шагах стояла Анна Рамирес. Она была в длинном черном плаще из тонкой блестящей ткани, без рукавов. Руки в длинных перчатках из черного шелка спокойно лежали ниже пояса. В её позе не было ничего угрожающего. Но мне не понравился её плащ. Под таким, свободно свисающим одеянием можно спрятать что угодно, хоть пулемёт Калашникова. К тому же за её спиной стоял официант ресторана, второй агент ЧВП.
      Пока я разглядывал Анну, официант сделал несколько шагов, явно намереваясь встать с другой стороны от меня. А вот этого я крайне не любил. Никогда нельзя оказываться между двумя агентами «Омеги», а уж между двумя агентами ЧВП, тем более. В таких случаях выигрывает тот, кто стреляет первым. Что я и сделал.
      Негромко хлопнул «Писмейкер», и агент ЧВП, отброшенный назад, начал сползать по стенке на палубу. Второй выстрел мне сделать не удалось. Анна отработанным движением выбила у меня пистолет. В её правой руке тускло блеснул воронёной сталью «Валет» — излюбленное оружие агентов «Омеги». Но она почему-то не выстрелила.
      Почему, мне раздумывать было некогда. Я попытался выбить у неё оружие, но сумел только ухватить её за кисть и направить ствол в небо. Всё-таки она была тоже хроноагентом и неслабо натренированным. Левой рукой она попыталась провести парализующий удар, но я перехватил её выше локтя и зажал специальным захватом. Глаза Анны потускнели. Всё-таки Анна Рамирес, как человек, значительно слабее Рауля Солано. Её голова безвольно упала на плечо. Ещё пара секунд, и она отрубится. Но я забыл, что Анна Рамирес не просто женщина, она ещё и агент «Омеги», более того, она — агент ЧВП!
      Что она сделала, я так и не понял. Только когда я открыл глаза, надо мной склонился матрос и тряс меня за плечи.
      — Что с вами, сэр?
      Я осмотрелся. Ни Анны, ни официанта уже не было. Только небольшая лужица крови на палубе напоминала о том, что здесь произошло. Я лежал спиной на чем-то очень жестком и угловатом. Этот предмет больно врезался между лопатками. В голове у меня звенели рождественские колокола.
      — Сердечный приступ, — ответил я, еле ворочая языком.
      — Я вызову врача, сэр.
      — Не стоит. Уже прошло, лучше помогите мне встать.
      Я повернулся на бок и незаметно засунул «Писмейкер», на котором я лежал, за пояс.
      — А откуда здесь кровь? — поинтересовался матрос, помогая мне встать.
      — Это у меня перед приступом всегда кровь идёт из носа.
      Я сунул матросу какую-то купюру и, покачиваясь, направился в свою каюту. Там мне пришлось долго приводить себя в порядок. В конце концов, звон утих, а тошнота и головокружение прекратились. Здорово уделала меня эта Аннушка. Так мне и надо, забыл, с кем имею дело. Больше так расслабляться нельзя, чревато. Но интересно, почему она меня не прикончила? И почему вообще не стреляла? Ведь она, с её реакцией, могла всадить в меня минимум три пули, пока я перехватывал её руку с пистолетом. Надо было срочно предупредить Аниту. Я встал, но тут же услышал Магистра:
      — Оклемался? А эта девонька — молодец! Сразу видно квалификацию. Но это — шелуха, Матвей. Главное — другое. ЧВП только что осуществили на судно прямой переход.
      — Вот как!? И кого же они сюда послали?
      — Это мы разглядеть не успели. Известно только, что прошел один человек. Будь готов к сюрпризам.
      — Постараюсь. Вы выяснили, кто такой Натан Фарбер?
      — К сожалению, нет. Мы до сих пор не обнаружили его. Но мы продолжаем работать.
      — Работайте, Время с вами…
      Договорить я не успел. Раздался условный стук в дверь. Анита? Нет, сейчас она должна отдыхать. Суареш? Но он не рискнёт разгуливать по пароходу в одиночку. На всякий случай я зарядил «Гепарда» и осторожно открыл дверь. На пороге стояла женщина. Но это была не Анита! Не успел я нажать на спусковой крючок, как она метнулась в сторону (ничего, реакция!) и исчезла из поля зрения. И тут же раздался певучий, мелодичный голос:
      — Не стреляйте! Это — я, Кора Ляпатч.
      Вот это был действительно сюрприз! Сама Кора сюда пожаловала.
      — И что нужно здесь Коре Ляпатч? — спросил я, отступая на несколько шагов и продолжая держать дверной проём на прицеле.
      — Мне надо поговорить с вами.
      — Интересный разговор получится, когда в руках у вас будет лайтинг или блокиратор.
      — Вот они!
      На пол каюты упали лазерный пистолет и блокиратор Матрицы. Я подобрал их и сделал ещё несколько шагов назад.
      — Входите. Но учтите, Кора, одно ваше неудачное движение, и вы никогда уже не вернётесь к своему Старому Волку.
      — Уже учла.
      С этими словами Кора переступила порог. Великое Время! Как она была великолепна! Изящная, стройная фигура, пышные каштановые волосы, высокий лоб, большие карие глаза под крутыми бровями. Нет, никакими словами описать Кору было невозможно. Её надо было видеть. Только вот гардероб её, на мой взгляд, был не слишком выдержан. Не соответствовал эпохе, что ли. Но ей он весьма шел. Одна юбочка из блестящей, отливающей золотом ткани, которая обтягивала верхнюю часть бёдер, чего стоила.
      — Здравствуйте! — Кора улыбнулась чарующей улыбкой, показав великолепные зубки, — Матвей Кривонос, если не ошибаюсь?
      — Не ошибаетесь. А откуда вы меня знаете?
      — Ну, как же! Ведь это вы успешно работали на Эмпте против пришельцев-ежей.
      — Да уж, куда успешнее, — при воспоминании об этой операции я помрачнел.
      — Не надо скромничать, Матвей. Вы сделали всё, что смогли и сверх того. Никто не сделал бы больше. Но вы же не могли предвидеть, что вмешается третья сила, и всё пойдёт прахом. Может быть, вы разрешите мне присесть?
      — Пожалуйста! — я указал на кресло.
      — Благодарю.
      Кора грациозным, кошачьим движением откинула влево длинную, до пола, красную с золотыми узорами накидку и устроилась в кресле. При этом она выставила на моё обозрение свои стройные ножки в розовых чулках и изящных белых туфельках на высоких каблучках и с золотыми ремешками, переплетенными вокруг лодыжек.
      — А может быть, вы меня чем-нибудь угостите?
      Мне всегда нравилось такое нахальство. Не сводя глаз с Коры, я подошел к серванту и достал коньяк и две рюмки.
      — Достаньте ещё одну, — попросила Кора, — Вы не будете возражать, если я приглашу сюда своего товарища. Не очень удобно оставлять женщину стоять в коридоре.
      Я опешил от такой наглости и не знал, что сказать. А Кора, видимо, очень хорошо всё рассчитала, потому, не дожидаясь моего согласия, позвала:
      — Лерма! Входи, пожалуйста! Только сначала брось на пол своё оружие. Ручаюсь, что сегодня мы не будем больше стрелять друг в друга.
      На пол упал «Валет», и к нам вошла… Анна Рамирес! Сюрпризы продолжались. А Анна, смущенно улыбнувшись, произнесла виноватым тоном:
      — Прошу прощения, Матвей, что применила против вас такой неприятный приём. Но вы застрелили моего напарника и чуть не отключили меня. Мне ничего не оставалось делать, как защищаться. А стреляли вы совершенно напрасно. Мы действительно хотели только поговорить с вами.
      — И для этого решили взять меня в клещи? Нет, уважаемые противники, так переговоры не ведут!
      — Да, — согласилась Кора, — Клар здесь допустил непростительную ошибку и был за это наказан.
      — Но он сделал это без всякого умысла, сугубо автоматически, — возразила Анна.
      — Вот и я среагировал на это сугубо автоматически. Так что, ему не на что обижаться. Тем боле, что для него самого всё закончилось, полагаю, благополучно. Я не говорю о несчастном официанте. Кстати, куда вы дели тело?
      — Благополучно! — возмутилась Кора, — Матвей, вы когда-нибудь получали пулю в сердце?
      — Увы, приходилось, — вздохнул я и поморщился от жуткого воспоминания.
      — Тогда о чем речь? Вас, что, учили сначала стрелять, потом думать?
      — Отнюдь. Нас всегда учили сначала хорошенько подумать, а потом думать: стрелять или не стрелять. Но, увы, общение с вами приучило нас к несколько другому образу действий.
      — Хм! Я, в принципе, могу ответить подобным образом в ваш адрес. Но мне кажется, у нас есть более насущные темы для обсуждения.
      — Вы правы, — согласился я, — Но у меня остался один вопрос, — я повернулся к Анне, — Куда, всё-таки, вы дели тело.
      — Выбросила за борт. Вот только кровь с палубы убрать не успела. Появился матрос, и мне пришлось исчезнуть.
      — Понятно, — я разлил коньяк по рюмкам и уселся в кресло, держа «Гепард» под рукой, — Так какой предмет вы намерены со мной обсудить?
      — Как сделать, чтобы открытие Вацлава Черны не пропало для этой цивилизации, — ответила Анна.
      — Это — первое, — дополнила Кора, — Вторая задача состоит в том, чтобы это открытие земную цивилизацию не погубило.
      — А что? Такой оборот возможен? — поинтересовался я.
      — Ещё как! — Кора печально улыбнулась, — На базе этого открытия можно развернуть производство такого оружия, по сравнению с которым термоядерные заряды будут новогодними хлопушками.
      — Поясните, пожалуйста.
      — Охотно. Если кратко, то при определённых условиях в реакторах Черны можно синтезировать антивещество.
      Я присвистнул. Вот это — кот в мешке! Даже и не кот, а целый тигр. И далеко не бумажный.
      — Может быть тогда лучше спрятать это открытие на дне Атлантики вместе с Суарешем?
      — Нет! — живо возразила Кора, — Это было бы невосполнимой потерей для этого Мира. К тому же, о том, что в реакторе Черны можно синтезировать антивещество, знает только один… одна личность. Наша задача: не допустить, чтобы документы попали в его руки.
      — И что это за личность?
      — Натан Фарбер.
      — Ого! Я слышу о нём всего третий раз, и с каждым разом он становится всё интереснее. Кстати, наши наблюдатели до сих пор его не обнаружили.
      — И не обнаружат. У нас с Шат Орканом разработана специальная программа для выявления деятелей такого рода. Но даже и она даёт сбои, и мы можем наблюдать его только эпизодически.
      — Кто же он такой?
      — Это как раз тот самый, наш общий противник, о котором вам неоднократно говорил Шат Оркан.
      Мне стало скучно. Опять этот таинственный общий противник, о котором мы ничего не знаем, а они, Старый Волк и Кора, ничего не хотят о нём говорить.
      — Вы не находите, что это становится слишком однообразным? Сколько можно пугать нас этим противником и не раскрывать: кто он? Давайте, карты на стол!
      — Я бы с удовольствием это сделала, Матвей. Но этих карт у меня на руках сейчас нет. Нет их и у Шат Оркана. Поверьте, как только у нас будут веские доказательства, мы не замедлим их вам представить. А пока, вам придётся ограничиться моим словом. Этот противник одинаково опасен и для нас, и для вас. А в настоящий момент наибольшую опасность он представляет для этого Мира. Если открытие Черны попадёт в его руки, то лет через десять эта цивилизация либо погибнет, либо безнадёжно деградирует.
      Я снова задумался. Как-то не вязалась в моём представлении о ЧВП забота Коры и Старого Волка о благополучии цивилизации и её прогрессе. Я наполнил опустевшие рюмки, закурил, затянулся пару раз и спросил:
      — Что-то не стыкуется, Кора, извините. До сих пор вы действовали в несколько ином направлении. Ваша деятельность никак не способствовала прогрессу цивилизаций и предотвращению глобальных катастроф. Скорее, наоборот. И вдруг, такая забота. С чего бы это?
      Лицо Коры приобрело такое восхитительное выражение, что если бы в каюте оказалось самое свежее молоко, оно моментально бы скисло. С минуту она тоскливо глядела на меня, потом вздохнула и, наконец, заговорила:
      — Давай не будем спорить о методах, Матвей. Поверь, я сама далеко не всегда от них в восторге и утешаю себя одной мыслью: «Цель оправдывает средства». В данном же случае открытие Вацлава Черны как раз соответствует нашим целям. Прямое преобразование ядерной энергии в электрическую, минуя стадию разогрева теплоносителя, — первый шаг цивилизации к отказу от варварских, разрушающих природу, технологий. Мы сами планировали здесь операцию. Но вы опять нас опередили, и мы до поры не вмешивались. Ну, а сейчас, когда операция близится к завершению, мы предлагаем сотрудничество. Вы ведь ничего не знали о втором аспекте проблемы? А это, согласись, не менее важно, чем помешать завладеть открытием генералу Бускеросу. Я предлагаю заключить временное перемирие и объединить наши усилия, чтобы открытие не попало в руки Натана Фарбера. Как вы на это смотрите?
      Такую задачу в уме решить было невозможно. Я взял листок бумаги и прикинул систему темпоральных уравнений. Детерминант, в первом приближении, оказался равен нулю. Я стал вводить новые члены, чтобы повысить порядок точности. Кора наблюдала за мной, потягивая коньяк. Анна задумчиво курила длинную сигарету. Я продолжал заниматься темпоральной математикой, словно их не было. Мои изыскания прервал голос Катрин:
      — Матвей! Не ломай голову и не трать зря время. Я только что получила ответ с центрального компьютера. Детерминант равен нулю!
      — И что же в таком случае делать?
      — Работать, — ответил мне Магистр, — Принимай её помощь, Матвей, но не выпускай из рук инициативу. А мы, как только ситуация качнётся в ту или другую сторону, сразу дадим тебе знать.
      Я с облегчением отбросил карандаш и вновь наполнил рюмки.
      — Хорошо, Кора. На этот раз мы будем работать вместе. Но предупреждаю: не давайте мне повода заподозрить вас в нечестной игре. Я тогда просто от вас отделаюсь, как смогу. А с Фарбером, полагаю, и сам справлюсь.
      — Не будь так самонадеян, Матвей. Это Фарбер очень не прост. Ты думаешь, мы стали бы привлекать тебя, будь это так легко?
      — Не думаю. Но я хочу заметить, что до Фарбера ещё далеко, а агенты «Омеги» — здесь, на пароходе. Их двенадцать человек.
      — Ну, и что? — Анна небрежно махнула ручкой, обтянутой черным шелком, — Нас трое, да плюс ещё и Анита. Я заметила, что девица многого стоит. Неужели мы вчетвером не справимся с этими двенадцатью?
      — Впятером, — поправила Кора, — Клар проходит реабилитацию и скоро снова присоединится к нам.
      — Это обнадёживает, — сказал я, — Но есть вариант, при котором можно вообще не допустить возможности встречи Суареша с этим Натаном Фарбером. Не далее чем в ста милях отсюда патрулирует «Советский Союз». Если он сейчас пойдёт на перехват «Генерала Гранта», то меньше чем через сутки он его нагонит и нам незачем будет плыть в Америку.
      — Да, — согласилась Кора, — Это — хороший вариант. Надо только, чтобы командир линкора пожелал, форсируя двигатели, гнаться за американским пароходом.
      — Ну, это — наша забота.
      Я сделал ударение на слове «наша» и тут же услышал Магистра:
      — Правильно, Матвей! Этот вариант мы уже просчитали и третий час готовим внедрение в контр-адмирала Теплякова. Если всё пройдёт удачно, то к исходу суток он вас нагонит.
      — Это было бы лучше всего, — мысленно ответил я Магистру, а вслух сказал, — Думаю, что в наших штабах это вариант не упустят. А нам пока следует сосредоточиться на агентах «Омеги». Слава Времени, я теперь знаю, кто они. Думаю, что для вас это тоже не тайна.
      — Я предлагаю бойню зря не затевать, а ограничиться наблюдением за ними и оружие применять только в случае излишней активности с их стороны, — сказала Кора.
      — Полностью с вами согласен. Для начала вас надо познакомить с Анитой. Дело в том, что эта девушка стреляет без промаха и всегда неожиданно.
      — Как и вы, — ядовито вставила Анна.
      — Да, как и я. И ещё, мне кажется, что гардероб Коры слишком ярок и будет привлекать излишнее внимание. У вас не найдётся во что её переодеть?
      — Найдётся. К слову сказать, ваша Анита одета, пусть не так ярко, но не менее вызывающе.
      — Но она-то здесь уже примелькалась. А вот появление никому не известной женщины, да ещё так ярко одетой, может вызвать нежелательное любопытство.
      — Матвей прав. Я слишком торопилась и не продумала, как следует, свой гардероб. Пойдём, Лерма, поможешь мне одеться поскромнее. А Матвей предупредит о нашем появлении Аниту и Суареша.
      Чрез полчаса мы собрались в каюте Аниты. Капрал «Омеги» с любопытством изучала своих новых союзников, вернее, союзниц. Хотя Анна и постаралась одеть Кору как можно скромнее, но куда денешь великолепные фигуру и ножки, аристократическое лицо и выразительный взгляд? На Коре был свободный свитер бордового цвета, тёмно-синяя юбочка из бархатистой ткани и прозрачные, бежевого тона, чулки. От прежнего гардероба Коры остались только туфельки. Анна не нашла у себя обуви подходящего размера. Но и в этом «ускромнённом» одеянии Кора сразу привлекала взгляды и будила воображение. Это я сразу заметил по Суарешу. Он буквально пожирал Кору жадными глазами, раздевал её, оценивал и так далее. Я был вынужден шепнуть ему:
      — Осторожно, полковник. Эта женщина очень опасна. В «Омеге» её использовали для самых щекотливых поручений. И они, как правило, кончались гибелью её подопечного. Пока она подчиняется мне, но один Бускерос знает, какие она имеет тайные инструкции на ваш счёт.
      Не знаю, насколько Суареш мне поверил, но к выражению восхищения и вожделения на его лице добавилась настороженность.
      Мы решили больше не держать его взаперти, а выпустить в качестве приманки для агентов «Омеги». Сами мы договорились дежурить возле него по двое, и меняться время от времени.
      День прошел спокойно, но вечером, когда Суареш возвращался в свою каюту, две группы «омеговцев» попытались его перехватить. В короткой перестрелке Кора и Анна уложили пятерых. Но не обошлось без потерь и с нашей стороны. Вновь не повезло Клару. Он присоединился к нам всего два часа назад, внедрившись в эмигранта. В этой перестрелке он умудрился получить пулю в правое плечо. Пользы нам от раненного не было никакой, и Старый Волк «отозвал» его. «Носителя» мы, чтобы не возиться с ним, отправили в пароходный лазарет.
      Ночью, когда в каюте Суареша дежурили мы с Анитой, два агента попробовали проникнуть через иллюминатор. К сожалению, мне в этом эпизоде похвастаться было нечем. Я просто всё прошляпил и даже обалдел от неожиданности, когда безмятежно сидевшая в кресле Анита вдруг вскинула свой револьвер и выстрелила в раскрывшийся иллюминатор. Один «омеговец» свалился за борт, а второй не стал дожидаться пули и поспешно ретировался.
      Утром я ожидал, что на горизонте вот-вот появится грозный силуэт советского линкора. Но время шло, а его всё не было. Море вокруг «Генерала Гранта» оставалось пустынным. Только стая дельфинов плескалась неподалёку.
      После завтрака Анна и Анита, дежурившие у Суареша в утренние часы, отправились отдохнуть. Я с Суарешем и Корой пошёл в бар. Мы с полковником заказали коктейли, а Кора — три порции мороженого разных сортов. Она затейливо разложила его слоями, в результате получился причудливый десерт, которым она начала лакомиться с плохо скрываемым наслаждением.
      Я начал пространно излагать Суарешу и Коре, что водяные блохи, дафнии, и рачки, циклопы, — идеальный живой корм для аквариумных рыбок всех пород. А поскольку, развести и содержать их весьма просто в любом стоячем водоёме, это представляет неплохой бизнес и может принести немалый доход. Суареша дафнии и циклопы интересовали ещё меньше чем аквариумные рыбки. Он откровенно скучал и с интересом поглядывал на Кору, пытаясь представить, какова она будет в постели. Бедняга! Его воображения вряд ли хватало даже на десятую часть того, на что была способна Кора в этом плане.
      А Кора слушала меня с глубочайшей заинтересованностью и задавала немало вопросов по существу. При этом она не забывала лакомиться своим мороженым и внимательно наблюдать за тремя агентами «Омеги», устроившимися за столиком позади меня.
      Сам я продолжал потчевать слушателей дафниями и циклопами и делал при этом ещё два дела. Наблюдал за другой тройкой «омеговцев», которые заняли столик напротив. А так же гадал, почему не появляется «Советский Союз» и прикидывал возможное время, когда он сможет нагнать пароход. Внезапно в голове зазвучал голос Магистра:
      — Матвей, не жди русский линкор. Мы отменили внедрение в адмирала Теплякова, когда тот получил данные воздушной разведки. Обнаружена субмарина генерала Бускероса, и сейчас линкор идёт на перехват. Оттуда он сумеет нагнать вас только в территориальных водах США. Так что, действуй самостоятельно, исходя из складывающейся обстановки.
      — Понятно, — мысленно ответил я и хотел добавить ещё кое-что, но мне помешали.
      Кора не то, чтобы напряглась, нет, это была по-прежнему невозмутимая, молодая, довольная собой и своей жизнью, особа. Но в глазах её что-то изменилось. Я воспринял это как сигнал тревоги и, не прекращая болтовни, незаметно положил руку на рукоятку «Писмейкера». А сзади раздался голос:
      — Сеньор Суареш, не будете ли вы любезны уделить нам немного времени для весьма важного разговора?
      Суареш изменился в лице и переводил взгляд с меня на Кору и обратно. Кора являла собой верх невозмутимости. Она продолжала ковыряться ложечкой в вазочке с остатками мороженого. Я последовал её примеру и, не выпуская рукоятки «Писмейкера», сделал глоток из бокала с коктейлем. А агент «Омеги» продолжал:
      — Здесь нам будет не совсем удобно. Соизвольте пройти с нами в другое место, где нам не помешают. К вам, господа, это приглашение не относится. И прошу вас не делать глупостей. Вы под прицелом шести стволов.
      Суареш был уже белее скатерти, которую он судорожно мял пальцами. Я посмотрел в его испуганные глаза и медленно опустил веки.
      — В самом деле, любезный Гарсиа, почему бы вам не побеседовать с господами, раз они вас так об этом просят. Ступайте, пожалуйста, а мы подождём вас здесь, — мило проворковала Кора.
      Не знаю, что Суареш подумал, но он медленно поднялся из-за стола и неуверенной походкой разлаженного робота-андроида направился к выходу. Один из «омеговцев» шёл впереди, двое заняли позиции справа и слева от полковника. Агенты, сидевшие за другим столом, встали и пошли за ними. Один задержался возле нас и подождал, пока компания покинет бар.
      — Счастливо оставаться, — насмешливо сказал он и тут же предупредил, — И без глупостей!
      Выждав, пока он выйдет, я сказал Коре:
      — Проследи, куда они пошли, и быстро — ко мне. Я буду в своей каюте.
      Кора кивнула и исчезла. Через пять минут, когда я готовил снайперскую винтовку, ко мне вошла незнакомая женщина. Неухоженные волосы пепельного цвета; осунувшееся, измождённое лицо; тусклый, усталый взгляд; желтая косынка, мятый плащ неопределённого цвета и стоптанные туфли говорили, что эта женщина из палубных пассажиров низшего разряда. Я встал и заслонил собой части винтовки.
      — Сеньора! Вы явно ошиблись дверью
      — Нет, Матвей, не ошиблась, — ответила женщина голосом Коры, — Они увели Суареша на корму, где едут палубные пассажиры. Я иду туда. Ты меня не узнал, они тем более не узнают.
      — Ну, Кора, ты — артистка! Иди, только не предпринимай пока ничего. Я беру всё на себя, ты только подстраховывай.
      Кора бросила оценивающий взгляд на части винтовки, одобрительно кивнула и удалилась. А я упаковал винтовку в дорожную сумку и отправился на верхнюю палубу. Там я давно облюбовал шлюпку, из которой простреливалась вся кормовая часть парохода. Забравшись под брезент, я собрал винтовку, присоединил глушитель и приник к оптическому прицелу.
      Агенты «Омеги» и Суареш стояли у самого фальшборта. Четверо агентов образовывали «коробочку», а двое разговаривали с Суарешем. Я выругал себя за то, что давно не практиковался в чтении по артикуляции губ. Но, напрягая все свои, поредевшие в этом плане, способности, мне кое-что удалось всё-таки разобрать. Они тоже раскусили хитрость с коронкой и требовали, чтобы Суареш добровольно отдал им микроплёнку. В противном случае они были намерены изъять её у трупа. То есть, они предлагали Суарешу ту самую альтернативу, которую он слышал от меня два дня назад. Они запросто могли осуществить своё намерение прямо среди бела дня. Палубные эмигранты не обращали на них ни малейшего внимания и вряд ли стали бы вмешиваться или звать американских матросов. Пора было вмешаться мне.
      Я уложил центральную марку прицела на того, кого оценил как самого активного из «омеговцев», и слегка коснулся спускового крючка. Спуск у этой винтовки был на диво мягкий, лёгкий и короткий. Про такой говорят: «Не нажимай, а только подумай нажать». Раздался негромкий хлопок, я тут же перевёл прицел на другого и выстрелил второй раз. Только когда свалился третий агент, оставшиеся в живых поняли, что происходит что-то неладное. Но они всё-таки были агентами «Омеги», а не баранами, и быстро оценили обстановку. Двое ринулись в толпу эмигрантов, а третий попытался прикрыться Суарешем.
      Но его достала Кора. Лазер тоже работает почти бесшумно. Всё дело заняло меньше минуты. Эмигранты так и не смогли понять, откуда вдруг на палубе появились три трупа (четвёртый свалился за борт). Кора подошла к Суарешу, взяла его под руку и повела через толпу. Тот шагал всё той же походкой разладившегося робота и явно с трудом верил, что остался жив.
      А я разобрал винтовку и снова упаковал её в сумку. Матросы на палубе и офицеры морской пехоты не обратили ни малейшего внимания на происшедшее. Их палубные эмигранты вообще не интересовали. Они заплатили за проезд, их приняли на борт парохода, а сколько их доедет до порта назначения… Никто и никогда об этом не спросит. Эмигрант, он и есть эмигрант. Я всегда был в восторге от американского прагматизма, граничащего с цинизмом.
      В своей каюте я застал Кору, приводившую себя после маскарада в естественный вид, и Суареша. Полковник сидел в кресле совершенно остекленевший; упёршись взглядом, отрешенным от всего земного, куда-то в стену, и что-то бормотал. Я прислушался. Гарсиа Суареш молился на латыни! Полковник Бессмертной Гвардии вспомнил о Боге, вспомнил, что он — христианин! Это был зловещий симптом.
      Я достал бутылку виски и налил полный стакан. Суареш выпил виски медленно, как воду. А я содрогнулся, представив, как в меня вливается такое количество национального американского пойла. Через несколько минут бледность сменилась румянцем, глаза заблестели. Суареш негромко пробормотал:
      — Я уже думал, что вы меня бросили, а вы… Вы совершили чудо! Как мне благодарить вас?
      — Бросьте, полковник! — я махнул рукой, — Никакое это не чудо. Это — обычная работа специалистов «Омеги». А вот с благодарностью вы попали в самую точку. Сумму сделки теперь придётся делить не на три, а на пять частей.
      Полковника перекосило, и я поспешил урезонить его:
      — Ну-ну! Полковник! Неужели вы считали, что госпожа Ляпатч и госпожа Рамирес будут защищать вас бесплатно или за какие-нибудь десять тысяч долларов? Это же смешно! Они прекрасно знали, что у вас спрятано под коронкой. И сами рассудите: прикрывая вас и ваше содержимое, мы отправили на тот свет без малого два десятка человек, включая самого полковника Сааведру. Это чего-нибудь да стоит? Ну, а если вы не согласны, то альтернатива всегда есть.
      — Я согласен, — пробормотал Суареш.
      — Вот и прекрасно! — я налил ему второй стакан, — А теперь выпейте ещё и поспите несколько часов. После такой встряски это не повредит.
      Суареш последовал моему совету и через пару минут отрубился. Я подошёл к одному из своих кофров и, копаясь в нём, предложил:
      — Ну, а нам с вами, Кора, нечего лакать эту мерзость. У меня для нас есть кое-что получше. Позвоните в ресторан и закажите в каюту ленч. Нам тоже не мешает спрыснуть победу.
      Я достал русскую водку. Фрэнк Дулитл сумел прикупить у русских интендантов несколько бутылок. Кора недоверчиво посмотрела на меня.
      — Что это?
      — Водка, русский национальный напиток. Смею заверить, что по своим качествам; как хмельным, так и вкусовым, он значительно превосходит ту дрянь, которой я накачал нашего подопечного. А ты, что, никогда не пробовала её?
      — Не доводилось, — призналась Кора.
      Когда принесли заказанный Корой ленч, я разлил водку по рюмкам. Первый глоток Кора сделала осторожно, потом, следуя моему примеру, опрокинула рюмку залпом, крякнула и закусила. Мы закурили, и Кора спросила:
      — Матвей, а ты у себя тоже был русским солдатом?
      — Не совсем так, Кора. Я был запорожским казаком. Знаешь, кто это такие?
      — Кое-что знаю. Расскажи подробнее.
      — Как-нибудь в другой раз. Это всё дела давно минувших дней. Нам сейчас лучше обсудить план дальнейших действий. Дня через три-четыре мы прибудем в Майами. Что мы сделаем для того, чтобы предотвратить встречу Суареша с Фарбером?
      — Ты забываешь об оставшихся агентах «Омеги».
      — Об этих двух? Не забываю, а игнорирую. Я думаю, они после сегодняшнего уже не решатся на активные действия. Но, тем не менее, я сегодня же постараюсь встретиться с ними и внушить им, что теперь им следует вести себя скромнее.
      — Хорошо. Тогда поговорим о том, что будем делать в Америке. Задача предстоит двоякая. Надо не допустить, чтобы документы попали в руки Фарбера. Второе: лучше всего вообще вывезти их из Штатов.
      — Ну, в этом плане я могу кое-что предпринять. У моего клиента, Рауля Солано, были контакты с французской энергетической компанией. Но надо убедить Суареша отправиться во Францию. Да и из Америки надо суметь унести ноги. С твоих слов я понял, что от Фарбера не так легко будет отделаться.
      — С Суарешем хлопот не будет. Нам совсем не надо тащить его в Европу. Пусть остаётся в Америке. Нам нужен не он, а микроплёнка. А вот Фарбер, это — серьёзно. Трудно представить, какие силы он сможет мобилизовать, чтобы заполучить это открытие. Тут что-то конкретно планировать просто невозможно. Хотя, общий план действий прикинуть просто необходимо.
      Я налил ещё, и мы с Корой начали обмен соображениями. В конце концов, у нас выработался своеобразный алгоритм предстоящей операции, изобилующий множеством условных вершин. Но, тем не менее, он должен был привести нас к успеху. Кора внимательно посмотрела на изрисованный листок бумаги, положила его в пепельницу и чиркнула зажигалкой.
      — Налей ещё, Матвей. Выпьем за успех.
      — Что, понравилась русская водочка? За успех!
      Я оставил Кору с Суарешем, а сам отправился разыскивать уцелевших «омеговцев». После долгих поисков я обнаружил их в пивном баре на одной из самых нижних палуб. Они сидели за столиком, уставленным пивными кружками, и были мрачнее ночи. При моём появлении они насторожились, и я понял, что их пистолеты уже сняты с предохранителей. Я подошел к стойке, взял кружку пива и направился к их столу. Подав условный знак «Омеги», я спросил:
      — Здравствуйте, сеньоры, — разрешите присесть?
      — Так, вы — наш? — удивленно спросил один из них.
      — А вы не поняли сразу? Я удивлён. Разрешите представиться, лейтенант Ребро.
      — Капрал Корень, — сказал первый.
      — Рядовой Шип, — представился второй и тут же спросил, — Так какого черта…
      — А вот это надо спрашивать не у меня, а у нашего с вами шефа, генерала Бускероса. Почему он даёт нам задание охранять полковника Суареша, а вам — убрать его? Ему, наверное, интересно, чтобы «Омега» самоликвидировалась, после того, как её агенты перережут друг другу глотки.
      Шип и Корень хмуро поглядели на меня и отпили по несколько глотков пива из своих кружек.
      — И что же теперь нам делать? — спросил Корень.
      — Послать всё к черту и оставить нас с полковником Суарешем в покое, — предложил я, — Вы ведь уже успели убедиться, что вам с нами тягаться бессмысленно.
      — Но мы получили приказ! — возразил Шип.
      — А перед кем вы собираетесь отчитываться об исполнении приказа? Должен вам сообщить, сеньоры, одну интересную вещь. Наш с вами патрон, уважаемый генерал Бускерос, в данный момент находится на дне Атлантики или захвачен в плен русскими. Что, практически, одно и то же. После того, как адмирал Тепляков его допросит, генерал украсит собой рей линкора «Советский Союз».
      — Откуда такие сведения? — удивился Шип.
      — Русские обнаружили субмарину Бускероса, и ещё этой ночью «Советский Союз» пошёл на перехват. Американцы перехватили радиопереговоры русских, а я подслушал, как они обсуждали эту новость. Так что, упокой Господи, грешную душу генерала Бускероса. Я полагаю, мы с вами не будем его слишком горько оплакивать?
      Агенты переглянулись, и Корень снова спросил:
      — И куда же нам теперь податься, лейтенант?
      — Если вы окончательные идиоты, можете податься на Амазонку. Но скоро пароход прибудет в Майами. Можете там идти на все четыре стороны и заниматься чем хотите. Вы теперь свободные люди. Только, ради Бога, не путайтесь больше у нас под ногами!
      Я допил пиво и оставил бывших «омеговцев» размышлять о перспективах дальнейшей жизни. Больше они нам не докучали, и оставшееся время пути до Майами мы провели спокойно.
      Анита перебралась в мою каюту и регулярно угощала меня сексуальными наслаждениями самой высшей пробы. Суареш, огорченный «изменой» Аниты, попытался добиться успеха у Коры, но быстро убедился, что эта женщина им совершенно не интересуется. Тогда он переключился на Анну Рамирес, и та «не устояла». Кора поселилась в опустевшей каюте Анны, и мы впятером встречались только в ресторане и баре.
      Утром четвёртого дня «Генерал Грант» завершил переход через Атлантику и пришвартовался у пассажирского пирса в порту Майами. Мы сошли на берег и поселились в отеле, где Суареша должно было ждать письмо от Фарбера с инструкциями. Но никакого письма там не оказалось, и Суареш несколько растерялся. Он попробовал связаться с Миннеаполисом, но телефон в особняке Фарбера не отвечал. Тогда Суареш решил остаться на месте и ждать, когда на него выйдет сам Фарбер или его люди. Нас с Корой это не устраивало, а то, что Фарбера не оказалось ни в Майами, ни в Миннеаполисе, и то, что он не подавал о себе никаких вестей, было нам на руку, хотя и настораживало.
      Мы готовились привести в действие первый пункт нашего совместного плана, когда вечером в ресторане к нашему столу подошел неприметный мужчина и спросил:
      — Кто из вас мистер Суареш?
      Суареш назвал себя, и человек подал ему конверт со словами:
      — Это — известие, которое вы ждёте.
      Суареш вскрыл конверт и быстро прочел письмо.
      — Фарбер ждёт меня в Сент-Луисе. Надо подумать, как мы будем туда добираться.
      Мы с Корой переглянулись. Она уже купила у агента по продаже подержанных автомобилей два приличных Форда. Но в Сент-Луис мы ехать не собирались. Нам нужно было в Нью-Йорк, где в то время был единственный на восточном побережье международный аэропорт. И путешествовать дальше в компании Суареша в наши планы не входило. А незнакомец вдруг сказал:
      — Это, мистер Суареш, не проблема. Мистер Фарбер поручил нам доставить вас на место. Мы выезжаем завтра утром.
      — Но я — не один. Со мной эти господа.
      — В инструкциях, которые я получил, о них ничего не сказано, я должен доставить вас одного. Будьте готовы, утром мы за вами зайдём.
      Он вышел из ресторана, а Анна, повинуясь взмаху ресниц Коры, незаметно последовала за ним.
      — Что вы предпримите? — спросил нас Суареш.
      — Пусть вас это не волнует, — ответила Кора и улыбнулась очаровательной улыбкой, — Подумаем лучше, как мы проведём эту ночь. Сеньор Суареш, я заметила, что на пароходе вы сильно интересовались мною. К сожалению, я не ответила вам взаимностью, в чем искренне раскаиваюсь. Как вы смотрите на возможность провести эту ночь со мной в моём номере?
      Суареш обалдел от такого откровенного приглашения, и в нём от неожиданной радости не проснулось ни малейшего подозрения. Он только кивнул и уже не думал ни о чем другом, кроме этой восхитительной перспективы. В это время вернулась Анна, и мы от неё узнали всё об агентах Фарбера. Это были самые обыкновенные гангстеры. Их было семь человек, занимали они четыре номера в этом же отеле, на стоянке их ждали два автомобиля.
      Мы закончили ужин. Причем, Суареш уже ничего не ел. Он прямо-таки пританцовывал, так ему не терпелось раздеть Кору и заключить её в свои объятия. Из зала ресторана в номер Коры он не шел, а буквально летел.
      Через полтора часа Кора пришла в номер, который занимали мы с Анитой.
      — Вот микроплёнка, — сказала она, положив на стол драгоценный рулончик.
      — А что с Суарешем? — спросил я.
      — Спит сном праведника и проспит до утра. Он ничего не заметил. Коронку я поставила на место. Пусть завтра он спокойно едет в Сент-Луис. Только нам надо будет сопровождать его, по крайней мере, до Джексонвилла, а то он заподозрит неладное. Ты можешь сейчас связаться со своим знакомым во Франции.
      Я глянул на часы.
      — Кора! В Париже сейчас пятый час утра. Часа через четыре я попробую. А пока, давайте, отдохнём. Завтра нам предстоит дальняя дорога и тяжелый день.
      Под утро я связался с Парижем и договорился о встрече с одним из директоров Французской энергетической компании, с которым у Солано были дела, как у страхового агента. После этого я пошёл готовить машины в дорогу. В семь утра из отеля вышли агенты Фарбера с Суарешем. Полковник беспокойно озирался. Ему не нравилось наше отсутствие. Когда компания проходила мимо нас, Анита опустила стекло и помахала ему рукой в коричневой перчатке. Мол, всё в порядке, мы рядом. Суареш успокоился и сел в один из двух черных Крайслеров.
      Выждав пару минут после их отъезда, мы тронулись следом. Впереди ехали мы с Анитой, сзади — Кора с Анной. Но такой эскорт агентам Фарбера пришёлся не по душе. Через тридцать миль они остановились. Мы проехали мимо и через пять миль тоже остановились. Когда Крайслеры проехали мимо нас, мы тронулись следом за ними. Через десять миль Крайслеры вновь остановились. На этот раз агенты вышли на дорогу и преградили нам путь. Я остановился.
      — В чем дело, господа?
      — Слушай, испанец! Тебе говорили, что в Сент-Луисе тебя не ждут? Так какого чёрта ты тащишься за нами?
      — Господа, в Сент-Луис едете вы, а мы едем в Филадельфию. Но так уж получилось, что до Джексонвилла здесь только одно шоссе. Поэтому вам волей-неволей придётся пока терпеть наше присутствие.
      — Черт с вами! Но не дай Бог, если в Джексонвилле вы повернёте на запад!
      Дверцы Крайслеров захлопнулись, и машины тронулись дальше. До Джексонвилла мы играли у этой компании на нервах. То я, то Кора вырывались вперёд, и мы держали агентов с Суарешем как бы в «клещах». Наверное, им это не очень нравилось, потому что в таких случаях они прибавляли газу и уходили вперёд. Но в дальнейшем им всё равно приходилось снижать скорость, и всё повторялось. Так мы развлекались до Джексонвилла.
      Перед въездом в город агенты Фарбера вырвались вперёд, и мы нагнали их только на заправочной станции, где они остановились перекусить в кафе и заправить машины. Я оплатил заправку, и мы тоже прошли в кафе. Агенты сидели за двумя столами и быстро поглощали стандартные американские блюда, какие подавались без всяких вариаций во всех придорожных кафе. Суареш сидел мрачный, но при нашем появлении явно приободрился.
      Мы заняли соседний столик и заказали то же самое. Другого в кафе просто не было. Агенты Фарбера проглядывали на нас далеко не дружелюбно. А на Анну напало игривое настроение. Она начала громко перечислять все «достоинства» американской кухни. Здесь был и хлеб, ослепительно белый и красивый, но совершенно безвкусный, напоминающий вату; и бифштексы из мяса, замороженного ещё до войны и успевшего лишиться всех соков; и сухой картофель, явно с военных складов; и кислые помидоры; и мучной соус, абсолютно без вкуса и запаха, и много чего другого.
      — Теперь понятно, почему Америка не смогла довести войну до конца, — заявила она, — На такой пище не только воевать, детей производить невозможно.
      Это никак не способствовало улучшению наших отношений с агентами Фарбера. Но я к этому и не стремился. Когда мы вышли из кафе и проходили к своим машинам, главарь открыл дверцу своей машины и показал мне автомат Томпсона, лежащий на заднем сидении.
      — Видел, испанец? Смотри, если вздумаешь снова тащиться за нами, познакомишься с ним поближе. И своим болтливым сеньоритам это передай. Мы с вами за минуту разделаемся.
      Я усмехнулся. Автомат Томпсона. Нашёл чем пугать! Конечно, если грабить банк, магазин, автостоянку, пугать прохожих в переулке или устраивать разборки в тесных помещениях; это — вещь незаменимая. Но на трёх хроноагентов и агента «Омеги» эта игрушка производила, скорее, обратное впечатление. Бандиты удивлённо смотрели в нашу сторону и никак не могли понять, над чем так заливисто хохочут три красивые молодые женщины. А я просто рассказал им, чем нас хотят напугать.
      За Джексонвиллом дорога разделилась. Одно шоссе вело на север, другое — на запад. Крайслеры повернули налево, а мы проехали прямо, резко увеличив скорость. Надо было оторваться подальше, пока Суареш не заподозрит неладное и не проверит содержимое своей коронки. Но далеко нам уйти не удалось. Мы ещё не доехали до Уэйкросса, как я услышал голос Магистра:
      — Матвей! За вами погоня. Идут обе машины, они вас нагоняют.
      Я притормозил, и когда Кора подъехала ко мне, объяснил ей обстановку. Кора только кивнула. Нашим планом было предусмотрено и это. Я пересадил Аниту в машину Коры и сказал:
      — Ждите меня в Уэйкроссе.
      — Справишься? — спросила Кора.
      — Справлюсь, — ответил я, показав автомат Калашникова.
      Кора снова кивнула. Она, видимо, знала, на что способен русский автомат. Они уехали, а я развернулся и поехал навстречу погоне. Ещё раньше я приметил развилку; вправо уходило какое-то второстепенное шоссе, которое было совершенно пустынным. Доехав до развилки, я остановился, достал бинокль и начал наблюдать за дорогой.
      Через пятнадцать минут я увидел две стремительно движущиеся с юга машины. Выждав, когда они окажутся на расстоянии прямой видимости, я поехал на север и тут же свернул на пустынное шоссе. Проехав по нему пять миль, я нашёл удобное для засады место. Дорога делала поворот налево, и с обеих сторон к ней подступали деревья. За поворотом я остановился, вышел из машины, сунул в карман запасной магазин, взял автомат и вернулся к повороту. Там я устроился в кювете и стал ждать.
      Ждать пришлось не долго. Не прошло и минуты, как с вершины пологого холма начала спускаться первая машина, сразу за ней — вторая. Я подпустил их на сто пятьдесят метров и влепил длинную очередь в капот и лобовое стекло головного Крайслера. Машину занесло и развернуло поперёк дороги. Второй Крайслер попытался её объехать и при этом подставил мне свой борт. Вторая очередь легла на диво удачно, прямо в бензобак. Машина вспыхнула и через несколько секунд взорвалась. Кто-то выскочить успел, а кто-то нет.
      Гангстеры ничем не отличались от всех других американцев. Ребята были крутые, бравые, смелые, но воевать совершенно не умели. Они могли только делать бизнес, грабить и кичиться своим образом жизни. Они бестолково метались по шоссе, беспорядочно паля в мою сторону из Томпсонов. Поначалу они пытались укрыться за первой разбитой машиной, но она быстро занялась, облитая горящим бензином из взорвавшегося бака. Никто из них не догадался спуститься в противоположный от меня кювет и попытаться меня обойти. Пули их автоматов жалобно ныли в воздухе или шлёпались в землю и асфальт на приличном от меня расстоянии. Я же не тратил даром ни одной очереди. Вскоре всякое шевеление на шоссе прекратилось. Спор Калашникова и Томпсона, как и следовало ожидать, выиграл русский конструктор.
      Проезжая мимо разбитого и горящего Крайслера я притормозил. Гарсиа Суареш сидел на заднем сидении с широко открытыми глазами. Пуля попала ему прямо в лоб. Царствие тебе небесное, сеньор полковник!
      Кора, Анита и Анна ждали меня в кафе на окраине Уэйкросса.
      — Ну, как? — спросила Анита, как только я подсел к их столу.
      — Всё в порядке, — коротко ответил я, — Они нас больше не побеспокоят.
      — Эти-то не побеспокоят, — заметила Кора, — Но Фарбер уже наверняка знает, у кого микроплёнка, и так просто он от нас не отстанет.
      — Время с ним! У нас есть фора.
      — Хорошо бы так, — осторожно сказала Анна.
      Но вопреки нашим ожиданиям дальше нас никто не тревожил вплоть до Балтимора. Там, на заправочной станции, пока я платил за бензин, женщины пошли в туалет. Высокий негр крепкого сложения начал заправлять наши машины. Внезапно он позвал меня:
      — Простите, сэр! Не могли бы вы подойти на минуту.
      Он стоял между машиной и бензоколонкой и отвинчивал горловину бака. Я подумал, что он обнаружил какую-то неисправность и, ничего не подозревая, подошел к нему. Негр ткнул мне в солнечное сплетение ствол Кольта и тихо произнёс:
      — Микроплёнку! И быстро!
      Я понял, что если я замешкаюсь или вступлю в пререкания, парень сразу же нажмёт на спусковой крючок. Решение пришло мгновенно. Я полез правой рукой во внутренний карман, якобы за микроплёнкой. Одновременно я резко повернулся и ударил левой рукой по пистолету, а правым локтем заехал негру между глаз. Кольт отлетел в сторону. Но негр оказался крепким парнем и выдержал мой удар, устояв на ногах. В его руке блеснул нож, и он прыгнул на меня. Но я оказался быстрее. Пуля из «Писмейкера» подрезала его в прыжке.
      — Хорошо дерётесь и хорошо стреляете, сэр! — услышал я насмешливый голос.
      Пока я разбирался с негром, меня обступили шесть человек. Их намерения не вызывали сомнений. Каждый из них держал в руке пистолет. Не знаю, успел бы я войти в ускоренный ритм времени, но на помощь пришли женщины. Послышались негромкие хлопки пистолетов с глушителями и щелчки лазера Коры. Бандиты не успели сообразить, откуда исходит опасность. Женщин они никак не могли принять всерьёз. Через несколько секунд всё было кончено.
      Но, к сожалению, луч лайтинга зацепил заправочный шланг. Колонка и машина вспыхнули ярким пламенем. «Хорошо, что это машина Коры, а не моя!» — успел я подумать, подбегая к своему Форду. Было бы очень некстати, раз такое началось, лишиться Калашникова и «Гепарда», лежавших в моём кофре.
      Женщины быстро уселись в машину, и мы умчались подальше от негостеприимной заправочной станции, пока туда не прибыла полиция.
      — Ну, началось, — сказала Кора, — Дальше будет ещё круче.
      — Время не выдаст, Схлопка не съест! — сострил я, — Мы, как мне кажется, тоже крутые.
      Женщины рассмеялись. Правда, в глазах Аниты я заметил лёгкое недоумение. При чем тут «Время» и какая такая «Схлопка»?
      Вечером на отрезке шоссе между Филадельфией и Трентоном нас обстреляли сразу с двух сторон. Но я только прибавил скорости, а Анна и Кора угостили нападающих ответным огнём. Анна из Калашникова, Кора из лайтинга.
      В Нью-Йорк мы приехали уже ночью. Машину оставили на какой-то стоянке, а в аэропорт приехали на такси. Причем, первые две машины мы пропустили и сели в третью. В аэропорту я выяснил, что утром улетают один за другим два самолёта. Сначала в Рио-де-Жанейро вылетит «Гастингс» Британской авиакомпании, а через полчаса в Париж пойдёт американский «Супер Костеллейшен». Мы взяли билеты на оба рейса.
      До утра всё было спокойно. Но мы знали, что это спокойствие обманчиво. Фарбер нас так просто из Америки не выпустит. Объявили посадку на Рио. Мы не спешили и из укромного места разглядывали пассажиров, провожающих и прочий люд, толпящийся у стойки. Пассажиров было немного, чуть больше сорока человек. Я заметил, что один из служащих аэропорта внимательно всматривается в проходящих на посадку пассажиров, поминутно заглядывая в какой-то блокнот. Я указал на него Коре.
      — Так и должно быть. Всё идёт по плану. Ну, нам пора.
      Мы прошли к стойке и предъявили билеты. Хорошо, что ещё не наступили времена, когда пассажиров авиалайнеров станут тщательно досматривать при посадке. Черта лысого я тогда протащил бы своё оружие, включая автомат Калашникова и «Гепарда». Тот, который рассматривал пассажиров, увидев нас, сразу куда-то ушёл. Обернувшись через минуту, я увидел, как на посадку идут ещё шесть человек. Эти явно ждали нас.
      У самого трапа мы обогнали группу англичан, и я ещё раз обернулся. Шестёрка стояла в дверях аэровокзала и наблюдала за нами. Они хотели убедиться, что мы действительно сядем в этот самолёт. Я сунул десять долларов водителю автотрапа, и тот понимающе кивнул. Анна поднималась первой. У входа в самолёт она завязла свой каблучок в щель между трапом и фюзеляжем. Сзади подошли англичане. Возникла сумятица, во время которой я, Кора и Анита нырнули вниз и устроились под трапом. Англичане галантно помогли Анне освободить каблучок и войти в самолёт. От аэропорта к трапу бежали шесть гангстеров. Они были последними пассажирами этого самолёта.
      Дверь закрылась, и мы на трапе поехали к техническому ангару. В это время на борту «Гастингса» началось движение. Наёмники Фарбера увидели, что кроме Анны никого из нас в самолёте нет. Кто-то из наёмников выглянул в окно и увидел нас, отъезжающих на трапе.
      «Гастингс» уже запускал двигатели, когда открылась дверь, и наёмники начали прыгать на бетон прямо из люка. Один выпрыгнул неудачно и остался лежать, остальные пять бросились за нами. Но трап ехал достаточно быстро, и они поняли, что им нас не догнать. Загремели выстрелы. Несколько пуль просвистело совсем рядом. Напуганный водитель обернулся ко мне.
      — Сэр! Мы об этом не договаривались.
      — Спокойно! — ответил я и извлёк из-под полы «Гепарда».
      Наёмники бежали за нами вереницей, один за другим, и целиться не было никакой необходимости. Я просто нажал на спуск. Меньше чем за секунду «Гепард» выплюнул все шестьдесят патронов магазина, и я отбросил его в сторону. Для него у меня уже не было патронов, но в них и не было больше необходимости. Все шестеро гангстеров лежали на бетоне. Один — там, где выпрыгнул из самолёта, ему повезло больше других. Пятеро лежали там, где их настигли пули «Гепарда», по две-три каждого. А «Гастингс» с Анной на борту уже выруливал на взлётную полосу.
      Я дал водителю ещё пятьдесят долларов, за испуг, и мы кружным путём вернулись в аэровокзал. Там было полно полиции. Я подошел к одному из служащих
      — Что случилось?
      — Да гангстеры опять разборку учинили. На этот раз прямо на лётном поле, другого места не нашли. Человек десять подстрелили или больше.
      Пока полиция убирала тела, собирала гильзы, дивилась на «Гепарда», бегала в технический ангар, посадку на Париж не объявляли. Наученный мною водитель трапа сказал, что ему приставили к затылку пистолет и заставили ехать. Ещё он сказал, что два бандита уехали на машине в сторону Нью-Йорка. Полиции никак не могло прийти в голову, что участники этой «разборки» находятся в толпе пассажиров «Супер Констеллейшена» и возмущаются задержкой рейса на Париж. А я внимательно всматривался в тех, кто ожидал отправки рейса. Среди возмущающейся и галдящей толпы выделялись трое. Выделялись они своим спокойствием и тем, что непрестанно озирались, словно высматривая кого-то. Мне было ясно, кого они высматривали.
      В конце концов, с задержкой почти на час объявили посадку на Париж. Я увидел, что из обнаруженной мною троицы на посадку прошли только двое, и обратил на это внимание Коры. Она, казалось, не услышала меня. Такой я её ещё ни разу не видел. Она была вся напряжена и как бы прислушивалась к чему-то. Я снова повторил свои слова, и лишь тогда она ответила:
      — Да-да! Это — серьёзно, они что-то затевают. Но ещё серьёзней другое. Здесь сам Фарбер!
      — Ты его видела?
      — Нет, но я чувствую его присутствие.
      — Плохо дело?
      — Хуже некуда. Ему оружие не потребуется.
      — То есть, как? Он способен справиться с нами голыми руками?
      — Нет, не то. Долго объяснять. Пошли на посадку. Оставаться здесь всё равно нельзя. А с теми, что на борту, мы справимся.
      Едва мы прошли за стойку регистрации, как меня охватил жуткий страх. Даже не страх, а ужас. Такой, что я почувствовал, как все волосы встали дыбом, а между лопатками потекли холодные струйки. Колени задрожали, и я чуть не упал. Анита подхватила меня.
      — Что с тобой, Рауль? — испугано спросила она.
      — Сам не знаю, — ответил я сквозь зубы и закрыл глаза. Мне вдруг показалось, да нет, не показалось, я точно знал, что если я поднимусь на борт самолёта, он тут же взорвётся. Может быть не тут же, но уж на взлёте — наверняка, а над океаном — на все сто пятьдесят процентов. Мерещилось ещё что-то, Время знает что, но не так отчетливо. И некуда мне было девать этот страх, и ничего я не мог с ним поделать. Словно, я был не хроноагентом, а кисейной барышней с чрезмерно гипертрофированным воображением, да ещё и склонной к истерике.
      — Зато я знаю, — свистящим шепотом проговорила Кора, — Это — Фарбер. Он пытается задержать нас.
      Кора была бледна, она тяжело дышала, на лбу её выступили крупные капли пота. Я понял, что с ней происходит примерно то же самое. Но держалась она лучше меня.
      — Держись, Матвей! Ты же хроноагент! Мобилизуйся!
      Но мобилизация не получалась. Слишком велика была навалившаяся на меня сила. Никакие напряжения воли не могли заставить меня сделать ни одного шага к самолёту. Наоборот, мне очень хотелось бежать от него и бежать не куда-нибудь, а на автостоянку. Конкретно, к коричневому Паккарду. Поняв моё состояние, Кора приняла решение:
      — Уходи, Матвей, я постараюсь прикрыть тебя.
      Она остановилась и закрыла глаза. И тут же я почувствовал себя немного легче.
      — А ты? Что будет с тобой?
      — Ничего страшного. Он не знает, что я здесь в своём теле работаю, и мою Матрицу заблокировать полностью нельзя. А вот тебе здесь оставаться опасно. Уходи!
      — А почему с Анитой ничего не происходит?
      — А её он всерьёз не принимает, его интересуем только мы с тобой и микроплёнка.
      — Тогда отдадим её Аните. Пусть она летит, а мы с тобой останемся.
      — Нельзя! Тебе нельзя оставаться. Он отделит твою Матрицу от носителя и уничтожит её: и здесь, и у вас! Уходи! Я не могу долго прикрывать тебя.
      — Но ты рискуешь собой!
      — Ничуть! Я же родилась в Биофазе и могу многое такое, о чем он и не догадывается. Но тебя я долго блокировать не могу. Уходи, Время тебя побери!
      — Прощай, Кора! И спасибо за всё.
      — Прощай, Матвей! Прощай, Анита! Храни вас Время! Бегите же!
      Мы с Анитой почти бегом устремились к самолёту. На ходу я обернулся и увидел, что Кора пошла по направлению к автостоянке. И тут же давление, которое я ощущал после того, как Кора начала прикрывать меня, упало почти до нуля. А когда мы поднялись на борт самолёта, оно исчезло совсем.
      «Как-то Кора сможет устоять против этого Фарбера, если он может так влиять на психику?» — с беспокойством подумал я. Но, наверное, Кора всё-таки знала, что делала и на что шла.
      В самолёте было около восьмидесяти пассажиров. Пара, которую я заметил при посадке, сидела в головной части салона. Мы с Анитой расположились ближе к хвосту. Анита села возле иллюминатора, а я — ближе к проходу. Запустили двигатели, и «Супер Констеллейшен» начал выруливать на полосу. Я не спускал глаз с парочки, что сидела впереди. Но они вели себя спокойно.
      Самолёт взлетел и набрал заданную высоту. Стюардессы прошли по салону, проверили всё ли в порядке и ушли готовить к раздаче «Кока-колу» и спиртное. В этот момент двое, за которыми я наблюдал, поднялись со своих мест. Один быстро прошел в пилотскую кабину, а другой встал в голове салона и достал из-под плаща автомат Томпсона.
      — Спокойно, господа! Всем оставаться на своих местах! Если никто не будет дёргаться, всё пройдёт спокойно, и ничего особенного не случится. Самолёт приземлится в Галифаксе, где мы выведем одного пассажира. Потом вы полетите дальше в Париж.
      Я потянулся за «Писмейкером» и тут же почувствовал, как в бок мне упёрся ствол пистолета.
      — Спокойно, испанец! Сиди и не рыпайся!
      Сидевший через проход от меня полный бизнесмен смотрел недобрым взглядом и усмехался.
      — Вам нужна микроплёнка? — спросил я.
      — Не только. Нам приказано доставить так же и тебя. Но если ты будешь дёргаться, нам разрешено не брать тебя живым. Понял? И вы, мисс, не делайте резких движений. Я могу испугаться и выстрелить.
      Он снова усмехнулся, а я ответил ему улыбкой. Этот тип думал, что их дело уже в шляпе. Я посмотрел на Аниту и опять улыбнулся. Девушка смотрела на меня испугано и обречено. Она тоже решила, что мы окончательно проиграли. Ну что ж, посмотрим. Матвей Кривонос ещё не сказал последнего слова.
      Я закрыл глаза, сделал глубокий вдох и сосредоточился. Секунд через пятнадцать своего субъективного времени, которое значительно ускорилось, я быстрым движением распрямил лежавший на спусковом крючке палец, взял Кольт за ствол, выдернул его из неподвижной руки и стукнул «пожилого бизнесмена» рукояткой по лбу. У того, что стоял в голове салона с автоматом, была неплохая реакция. Он успел заметить неладное и направил в мою сторону ствол автомата, перед тем, как получил пулю из «Писмейкера».
      Я снова закрыл глаза и сделал несколько вдохов. После этого я встал и прошел к пилотской кабине, перешагнув через два неподвижных тела. Проходя мимо буфетной, я забрал с подноса у онемевших от страха стюардесс рюмку коньяка и выпил её залпом.
      В дверях пилотской кабины стоял гангстер и держал пилотов под прицелом пистолета. В рёве моторов он вряд ли слышал выстрел «Писмейкера», шум падения тела и мои шаги. Но что-то заставило его обернуться. Наверное, интуиция. Взгляд, которым он скользнул по мне был какой-то стеклянный и отрешенный.
      — Ещё шаг, и я убью их! — крикнул он.
      — Ты что, самоубийца? — поинтересовался я и приказал, — Брось ствол!
      Четыре выстрела прозвучали почти залпом. Стрелял этот отморозок быстро и точно. Два выстрела из его «Кольта» уложили наповал обоих пилотов, третий ранил в руку штурмана. Четвёртый выстрел, уже из «Писмейкера», разнёс ему вдребезги затылок.
      — Он убил пилотов! Он убил пилотов! — в панике заорал борттехник.
      — Кретин! — орал на меня раненный штурман, — Какого черта ты вмешался? Мы же взяли курс на Галифакс!
      — А теперь бери на Париж, — спокойно ответил я, пряча пистолет, — Если тебя перевяжут, сможешь задать новый курс?
      — Я-то смогу. А кто самолёт поведёт? Кто его посадит? Ты, что ли?
      — Придётся мне, если больше некому, — ответил я и, подойдя к пилотскому креслу, сказал борттехнику, — Помоги освободить место. А ты, — я обратился к радисту, — приведи сюда девушку из двенадцатого ряда. Она в сарафане из коричневой кожи.
      — А ты, что, справишься с машиной? — спросил меня борттехник, когда мы с ним оттащили в сторону мёртвого пилота.
      — Как-нибудь справлюсь, — ответил я, усаживаясь в кресло пилота.
      — Как-нибудь не надо, это — не Форд. Здесь надо наверняка, — процедил сквозь зубы штурман.
      — Могу и наверняка. Если у тебя есть выбор, и я тебя не устраиваю, то могу уйти. А если нет, то лучше займись расчетом нового курса. Сейчас придёт моя подруга и тебя перевяжет, а пока не тяни время. А то улетим, черт знает куда, и горючего до Парижа не хватит.
      Дверь пилотской кабины открылась, но вместо Аниты вошел плотный мужчина с пистолетом в руке. Я успел вспотеть (четвёртый, Время побери!) прежде, чем он скомандовал:
      — Бросай оружие! Руки за голову! Я — сержант Сивер, ФБР! Бросай оружие, я сказал! Стрелять буду!
      — Спрячь пистолет, сержант! — ответил я как можно миролюбивее, — Спрячь, если не хочешь грохнуться в океан. Где ты был, когда я с гангстерами разбирался?
      — Кто такой?
      — Бывший лейтенант Рауль Солано, бывшего спецподразделения «Омега» А в настоящий момент — пилот этого самолёта. И если ты хочешь, чтобы все пассажиры утонули в океане, а не прилетели в Париж, стреляй.
      Сержант, поколебавшись, спрятал Кольт за пояс, закурил и уже спокойным тоном сказал:
      — Извини, приятель, — он похлопал меня по плечу, — Здорово ты их! Я даже не понял толком, как ты это сделал.
      — «Омега» есть «Омега», — скромно ответил я, — Чему-то нас научили. Можно попросить тебя об одной услуге, сержант?
      — Для тебя, лейтенант, что угодно.
      — Тогда подготовь рапорт, что бандитов обезвредил ты, а я только взял управление самолётом. Понимаешь, в Европе «Омега» пользуется дурной славой, и мне не улыбается объясняться там с НКГБ. У меня в Париже срочное дело.
      — О'кей, Рауль! — усмехнулся Сивер.
      В этот момент подошла Анита. Она всё быстро поняла и перевязала штурмана. Тот через несколько минут выдал мне новый курс, я его отработал и включил автопилот. Радист передал на землю о случившемся. Причем, по нашей просьбе он изложил мою версию происшедшего, не упоминая о моей принадлежности к «Омеге». Я прошел к Аните.
      — Рауль, — спросила она, — а ты действительно сможешь вести самолёт и посадить его в Париже?
      Я чмокнул её в щечку, улыбнулся, откинулся в кресле, закрыл глаза и тут же услышал Магистра:
      — Матвей, придётся нам повременить с твоим возвращением. Вряд ли Солано сумеет посадить самолёт.
      — Да уж, пожалуй, — согласился я, — Как там с Корой?
      — Всё нормально. Ей пришлось нелегко, но она справилась и, как я понял, тоже собирается домой.
      — Вы там, в Париже, с моим возвращением тоже не затягивайте
      Я вздохнул, встал и ещё раз поцеловал Аниту.
      — Справлюсь, будь спокойна.
      Впереди был долгий, десятичасовой полёт до Парижа.

      «Let Hercules himself do what he may, the cat will mew, and dog will have his day» . Я отложил томик Шекспира. Великий англичанин был тысячу раз прав, и мысли его были глубоки до такой степени, что до сих пор не исчерпаны до дна. Насколько мне известно, Старый Волк с творчеством этого гения знаком слабо, чтобы не сказать больше. Конечно, его молодые годы прошли на планете Плей, где Шекспир не котировался, а Высоцкого просто не знали. И там так же неизвестны слова другого гения, сказанные четыре столетия спустя, но удивительно созвучные с Шекспиром. «Не дозвучал его аккорд и никого не вдохновил. Собака лаяла, а кот — мышей ловил».
      Строчки Высоцкого дали моим мыслям несколько иное направление. Я набрал на терминале связи код Ричарда и спросил его:
      — Что нового?
      Ричард только отрицательно покачал головой, и я отключился. Я прекрасно знал, если Ричард что-то обнаружит, он сообщит мне об этом в любое время суток. Тем не менее, такой диалог происходил у нас каждый день. Умом я это понимал, но вот эмоции всё-таки брали своё. Все мы каждый день и каждый час ждали чуда. Но его всё не было и не было. Я вздохнул, подошел к бару и достал из холодильника бутылку водки.
      Ребята посмеивались над моим пристрастием к этому напитку. А Кристина даже как-то намекнула, что я рискую стать алкоголиком. Я тогда только улыбнулся в ответ и пошутил, что это — только начало; скоро я перейду на героин. Сам-то я знал, что ни алкоголизм, ни наркомания мне не угрожают. Видимо, когда я много лет назад попал в Монастырь, мне достался весьма крепкий по отношению к алкоголю организм. Я никогда не пьянел. Весьма приличная доза, которая в Миру свалила бы меня с ног, здесь делала меня только более раскованным и разговорчивым. Но чаще всего мне требовалась малая доза, чтобы отвлечься от одной темы и быстро переключиться на другую.
      Так было и на этот раз. Ассоциативная цепочка: Шекспир — Старый Волк — Высоцкий; привела меня к мыслям о нашем самом тяжелом поражении и самых тяжелых потерях. А зацикливаться на этом у меня не было времени, дел было невпроворот. Я и за Шекспира-то взялся только затем, чтобы переключиться. И вот, на тебе, переключился. Волей — неволей, пришлось прибегнуть к более радикальному средству.
      Я налил рюмку, достал из открытой банки солёный огурец: плотный, весь в пупырышках; отрезал ломик свежего ржаного хлеба и устроился в кресле. Чарка водки приятно обожгла глотку. Я крякнул, занюхал ароматным хлебом и начал похрупывать огурчиком, прислушиваясь, как по телу от пищевода и желудка разбегается тёплая волна. Андрэ как-то выразил недоумение по поводу того, что я, природный француз, пью и закусываю так по-русски. Я тогда рассказал ему, что в Миру я был женат на русской женщине и много лет работал в России: в Саратове и Свердловске. Именно тогда я оценил этот русский напиток и научился его употреблять.
      Отработанный ритуал возымел своё действие. Мои разбегавшиеся мыслишки улеглись, и я снова переключился на перечень задач, представленный мне Ричардом и обработанный Катрин. Все они требовали серьёзного подхода: многоходовых операций, длительного присутствия в Реальных Фазах и привлечения к каждой операции сразу нескольких хроноагентов. Воздействовать надо было сразу в нескольких пунктах и с разбросом во времени. В принципе, такие операции не были для нас чем-то новым. Мы производили такие воздействия много раз. Новым было то, что на этот раз таких операций было несколько. И, что самое главное, их никак не удавалось разделить во времени, осуществлять их предстояло параллельно, одновременно.
      Это означало, что хроноагент, отработав часть задачи в одной операции, должен был возвратится, внедриться в другую Фазу и отработать там другую задачу. После этого он, возможно, будет перемещен в третью Фазу, где так же выполнит задачу. А после этого ему придётся вновь возвращаться в первую Фазу, в ту же личность, а возможно, и в другую и снова продолжать там работу. Не исключен будет и вариант с переносом Матриц непосредственно из одной Фазы в другую, минуя Монастырь. И так на протяжении нескольких лет. От двух до пяти.
      Такого рода работа планировалась у нас впервые. Поэтому я отключился от всех текущих задач, где достаточно было однократного воздействия. Наши хроноагенты и сами могли справиться с разработкой и осуществлением таких операций. Я даже функции контроля и руководства передоверил Катрин, которую сделал своим заместителем по аналитической части. Правда, она бурно протестовала против такого назначения. Это сводило на нет её непосредственное участие в операциях в качестве хроноагента. Но у нас с ней состоялся плодотворный обмен мнениями. То есть, она пришла ко мне со своим мнением, а ушла с моим. Кстати, о Катрин. Придётся её тоже отвлечь от текущих дел. Без неё такие параллельные многоходовки обсчитать будет трудновато.
      Теперь следовало подумать о непосредственных исполнителях. Кто из наших людей сможет выдержать многолетнюю, параллельную работу сразу в нескольких Фазах, мгновенно переключаясь из одной ситуации на другую? Кто сможет плодотворно и без сбоев работать, переходя непосредственно из эпохи Звёздной Экспансии в древний, дохристианский Мир, а оттуда в эпоху Второй Мировой войны и так далее? Ну, про Злобина, Альбимонте и Краузе и говорить не стоило. Они — экстры, им само Время велело работать в таком режиме, для того мы их и готовили. Кшестинский с Кривоносом тоже потянули бы, старые кони борозды не испортят. Кто ещё? Перед моим внутренним взором прошла галерея портретов наших хроноагентов. Ларсен, Линдберг, Григорьев, Бубка, Ли, Дюбуа, Марчини, Глебова, Корс, Кляйн… В принципе, многих можно использовать, если, конечно, не эксплуатировать их так интенсивно, как первую пятёрку. Эх, сюда бы ещё и…
      Стоп! Сегодня я это уже проходил. Не стоит снова возвращаться к этой теме, иначе вновь придётся прибегать к радикальному средству. Так, действительно, и спиться недолго.
      Я ещё раз просмотрел перечень задач. Да, тот ещё разброс! Новый сценарий Второй Мировой войны, вызванный отказом Черчилля дать Гитлеру гарантии военного нейтралитета Англии в случае начала операции «Барбаросса». Здесь Катрин уже отметила влияние ЧВП. Его агенты дважды посещали эту Фазу. Царь Асунта и его «опричнина». Если здесь не вмешаться, то культ Великого Кабана воцарится на многие сотни лет, а вместе с ним махровым цветом расцветёт самая жестокая фашистская диктатура. Развитие цивилизации в Евразии замёрзнет на тысячу лет. Здесь влияние ЧВП пока не просматривалось. Но они непременно вмешаются, когда заметят наше влияние. Ситуация и прогноз развития этой Фазы полностью соответствуют их стратегическим целям.
      Фаза, из которой недавно вернулся, успешно выполнив задание, Анри Краузе; тоже — непростой орешек. С налёту его не раскусишь. А кусать надо. Таких социальных вывертов мировая история бесчисленного множества Фаз ещё не ведала. Трудно, просто невозможно было представить себе сочетание самых передовых технологий и крепостного права, практически рабства. Совершенно непонятно было, как уживаются межзвёздные полёты с абсолютной монархией, дворянскими привилегиями и придворным этикетом образца Луи XIV. Человечество расселилось по всей Галактике и замахивается на межгалактическую экспансию, а культура, наука и образование сосредоточены в руках духовно-рыцарского Ордена, жестоко преследующего малейшие сомнения и инакомыслия. И уж совсем ни в какие рамки не лезло, что в одной Фазе мирно соседствовали расцвет архитектуры, литературы, музыки, изобразительного искусства с гладиаторскими цирками и Домами Любви, где проституция была поставлена на промышленную основу и подкреплена последними научными достижениями в области биологии, психологии и нейрофизиологии. Спортивные соревнования выродились в гладиаторские бои. Хоккейные матчи, к примеру, заканчивались гибелью или увечьем до половины состава игроков. Здесь просто руки чесались от желания взяться за эту Фазу вплотную. Тем более, что ЧВП, устами Старого Волка, уже объявил эту Фазу сферой своего влияния. Этот Мир, видите ли, созрел для их целей.
      Еще одну Фазу, очень похожую на эту, отыскал нам Ричард. Там, правда, до монархии дело не докатилось. Но Кризис сверхпотребления сделался необратимым. Золотой миллиард сократился до трёх миллионов. В Фазе правила жесточайшая олигархия. Образование для широких масс было самым примитивным. Книги, газеты, театр; всё заменило самое совершенное телевидение. В правящих кругах процветал изощрённейший разврат: сексуальные оргии, те же гладиаторские бои, тотализаторы, наркомания и много чего другого. Фаза стремительно катилась к своему печальному финалу. И здесь ЧВП тоже потирал руки в предвкушении победы.
      В Фазе, соответствующей XIV-XV векам, славянские государства и княжества вместе с Литвой вынуждены были заключить военный союз. С запада на них наседали немецкие, шведские и французские рыцари, а с юга постоянно теснили Турция, Крымский хан и северокавказские князьки и царьки. Поначалу славянско-литовская коалиция успешно отражала набеги агрессоров. Но агенты папы Римского и турецкого султана сделали своё черное дело. В коалиции началась борьба за власть, и всё, что было достигнуто за тридцать с лишним лет кровопролитных войн, рушилось на глазах. Междоусобица, которую усугубляли ещё и религиозные разногласия, привела к тому, что бывшие союзники становились врагами и объединялись с агрессорами ради сиюминутной выгоды. Этого как раз и добивались тайные эмиссары папы и султана. Князь Андрей Тверской тщетно пытался возродить былые союзы и уладить противоречия. Княжества падали под натиском захватчиков одно за другим.
      В Новгородской земле, захваченной при пособничестве литовцев немцами и шведами, семнадцатилетняя дочь кузнеца Вера Ковалева сумела собрать вокруг себя беженцев, вооружила их и организовала партизанский отряд. За какой-то месяц этот отряд вырос в армию. Вера сумела очистить от захватчиков большую часть новгородчины, и её армия уже начала подумывать о походе на Новгород.
      Мы проанализировали ситуацию, смоделировали прогнозы, и у нас получилось, что армия Веры Ковалевой вполне может взять Новгород. А если её поддержит князь Юрий Новгородский и Андрей Тверской, то через три месяца захватчики будут изгнаны из Новгородской земли.
      За этим должен был последовать поход Веры и Андрея на Смоленск и Литву. Отпавшие от коалиции Смоленское и Литовское княжества быстро откажутся от своих притязаний и присоединятся к Вере. Через два года под знамёна Веры Ковалевой соберутся все славянские княжества и королевства и нанесут сокрушительные удары по агрессорам. Правда, все эти прогнозы сопровождались многочисленными «если». Тут было над чем поработать.
      Единственное, что прогнозировалось однозначно, это дальнейшая судьба самой Веры. Она поразительно напоминала судьбу её французского аналога, Жанны д'Арк. Вера должна была стать жертвой предательства. Её доставят в Париж, где попытаются обвинить в колдовстве. Но девушка опровергнет все обвинения. Тогда французский король Филипп IV, отказавшись от огромного выкупа, предложенного князем Андреем Тверским, предаст Веру военному суду. Её приговорят к смерти и казнят в Париже. Но казнь Веры окончательно объединит славян, и возмездие будет неотвратимым. Через четыре года Филипп IV принесёт славянам вассальную присягу. За этим последуют победоносные походы в Крым, на Кавказ и на Турцию.
      В этой ситуации был ещё один интересный момент. Характеристики Матрицы Веры Ковалевой идеально соответствовали требованиям, предъявляемым к Матрицам хроноагентов. В случае удачи у нас мог появиться ещё один сотрудник и весьма незаурядный. Правда, здесь возникнут сложности с подготовкой. Если Мишель Альбимонте был в Миру вагантом и философом, то Вера Ковалева с трудом могла подписать своё имя. Но, в конце концов, если подготовить соответствующую программу, то можно и дочь средневекового кузнеца научить темпоральные уравнения в уме щелкать.
      Я ещё раз прикинул расстановку сил по всем этим ситуациям. Людей катастрофически не хватало. Не хватало даже в том случае, если они будут работать на износ. А вот «износа» своих ребят я никак допустить не мог. Что же делать? А если попробовать вариант, который однажды уже увенчался успехом? Правда, тогда он носил характер эксперимента, и чтобы опробовать его, мне пришлось выдержать бой на Совете. А как здорово тогда получилось! В результате мы не только блестяще осуществили операцию, но и обзавелись двумя, практически готовыми, хроноагентами.
      Я тогда поменял местами двух человек. Мы давно наблюдали за ними, так как их Матрицы полностью соответствовали требованиям, выработанным для хроноагентов экстракласса. Я поменял их Матрицы местами. Это оказалось возможным без предварительной подготовки, потому что в Миру они оба были лётчиками-истребителями. Один из них из 1991 года попал в май 1941, а другой — наоборот. Это был пробный шар: получится из человека хроноагент экстракласса или нет. Если человек, попав в совершенно незнакомую обстановку, сумеет овладеть собой, вжиться в роль и выполнить возложенную на него задачу, то был прямой смысл тратить на него время и энергию; он справится с любой задачей. Оба летчика тогда оправдали мои надежды.
      Правда, эксперимент был недостаточно чистым. Андрэ Злобин знал, что ему предстоит перенестись в другую эпоху и другую личность. С ним предварительно уже работал наш агент. Зато для Андрэ Коршунова это явилось полной неожиданностью. Я тогда объяснил ему, что всё произошло в результате ошибки. Он поверил и верил в это всё время, пока работал с нами. Я никогда не говорил ему, как всё было на самом деле. Он до сих пор ничего не знает и не узнает. По крайней мере, от меня, пока я жив. А теперь-то, скорее всего, точно уже не узнает…
      Время побери! Я опять незаметно зацепил больную тему. Сколько раз я давал себе зарок: во время работы об этом не вспоминать! Не тут-то было. Гони эти мысли в дверь, они через окно лезут. Ну, и Время с ними! Раз уж коснулось… Коршунов прекрасно адаптировался в 1941 году, вжился в образ и блестяще справился с заданием. Он в одиночку отвлёк на себя десять немецких истребителей, связал их боем и дал возможность своему напарнику доставить разведданные о расположении ударных сил танковой группы Гудериана. Такое было далеко не каждому по силам.
      Правда, не обошлось и без накладок. Работая в 1941 году, Андрэ умудрился основательно влюбиться в Ольгу Колышкину, военного хирурга. Он познакомился с ней в первый же день пребывания в этой Фазе. Ольга тогда была ещё студенткой выпускного курса. Это была непростительная ошибка. Одна из статей Хронокодекса гласит о том, что хроноагента ничто не должно связывать в той Фазе, где ему приходится работать. Всё самое дорогое и ценное у него должно быть дома, то есть в Монастыре. Но Андрэ ещё не был настоящим хроноагентом и не подозревал о существовании Хронокодекса, а мне объяснять ему эти детали поведения в то время было просто некогда. Это была одна из издержек эксперимента.
      Впрочем, всё завершилось вполне безболезненно… Безболезненно! Ну и циником ты стал, Филипп Леруа! Вскоре после того, как Андрэ выполнил своё задание, Ольга погибла под бомбёжкой. Погибла вместе с не успевшим родиться ребёнком. Погибла в тот день, который они с Андрэ назначили для своей свадьбы и уже пригласили на неё фронтовых друзей. Целую неделю Андрэ Коршунов был вне себя. Он искал смерти и не мог найти её. Ведь он был непревзойдённым асом! Смерть находили немецкие лётчики, на беду свою попадавшиеся ему под руку. Но, в конце концов, и он нашёл её. Нашел, когда уже обрёл утраченное душевное равновесие. В бою над станцией Рославль подожгли его Як. Выбрасываться было нельзя: внизу были немцы. И Андрэ направил горящую машину на обнаруженное им бензохранилище. Пришел в себя он уже в Монастыре, под внимательным и участливым взглядом Элен Илек…
      Вот и ещё одна больная струна прозвучала. Нет, так дело не пойдёт! Где водка?
      Закусив стопку кусочком селёдки, я прикурил сигарету и задумался. Поиск новых хроноагентов в Реальных Фазах — вещь перспективная и нужная. Но сейчас мне на ней сосредотачиваться не стоило. Поручу её отделу Ричарда. Если они найдут кого-либо подходящего, будем подключать их и работать с ними по ходу дела. Сейчас надо было решать другое. Как объять необъятное, используя ограниченные силы?
      Теория организации воздействий в Реальных Фазах и наша богатая практика давали однозначный совет: искать ключевые точки, воздействуя в которых можно направить ход событий в нужное русло. А в этих точках следовало отыскать те личности, которые это воздействие смогут осуществить.
      Тем, кто не знаком со спецификой нашей работы, может показаться, что наиболее подходящие для таких целей личности, это те, кто стоит на руководящих постах, находится в центре событий и своими решениями напрямую влияет на ход истории. К примеру, если речь идёт о Мировой войне, то почему бы не внедрить хроноагентов в Гитлера, Черчилля, Сталина и других подобных деятелей? Но мы уже давно убедились, что такое решение весьма неэффективно. Визгу много, а шерсти мало; как сказал черт, остригая кошку. Дело в том, что такие центральные фигуры истории не принадлежат сами себе и вынуждены действовать в определённых жестких рамках. А рамки эти обусловлены ходом исторического процесса или, как мы говорим, вектором наибольшей благоприятности событий. Приняв какое-то решение и совершив действия, изменяющие этот вектор, такая личность будет вынуждена обосновывать это решение не только перед самим собой, но и перед своим окружением. И Гитлеру будет довольно трудно объяснить Генштабу, Геббельсу, Герингу и Гимлеру: почему он вместо наступления на Сталинград вновь бросил войска на штурм Москвы, где сосредоточены основные силы Красной Армии, готовые к сокрушительному отпору. А как Черчилль обоснует решение открыть второй фронт в Европе не в 1944, а в 1941 году? А как Сталин объяснит Молотову и другим членам Политбюро свое решение не заключать Пакта с Германией, а продолжить бесплодные переговоры с Англией и Францией? И таких «как» будет множество.
      Конечно, можно внедрить хроноагента на долгий срок, даже на несколько лет. Но чтобы работать в такой обстановке, под таким давлением и в течение такого срока, нужна незаурядная личность. У нас были такие, но не столь много, чтобы можно было оторвать их от других дел на большой срок. А стоило отозвать хроноагента хотя бы на неделю, как контролируемые деятели начинали «исправлять» положение и совершать действия с целью восстановить направление вектора. А вот когда принимаемые ими решения или предпринимаемые действия давали результаты, отличные от планируемых, тогда ни они, ни их окружение не могли сделать ничего иного, кроме как развести руками и сослаться на объективные причины.
      А такие причины мы хорошо научились создавать. Взять хотя бы ту операцию, о которой я только что вспоминал. Коршунов обеспечил доставку разведданных по назначению. В результате Гудериану не удалось скрытно сосредоточить свои силы, и план окружения смоленской группировки Красной Армии провалился. Тогда же Матвей Кривонос, работая в образе командира истребительной авиадивизии, завоевал абсолютное господство в небе над Крымом. В итоге, Манштейн остался без авиационной поддержки. Севастополь, главная военно-морская база на Черном море, выстоял. Военные события на южном фланге советско-германского фронта стали развиваться по совсем другому сценарию.
      Пожалуй, самым «высокопоставленным» у нас тогда оказался Стефан Кшестинский. Он работал в образе корпусного комиссара Лучкова. Именно он накануне войны своими действиями обеспечил необходимые перестановки в высшем командном составе армии. Результатом его работы стало ограничение всевластия НКВД и своевременная реорганизация танковых соединений. Именно он поддержал Карбышева, и укрепления на старой границе были восстановлены. А Анри Краузе, работая в штабе Главкома ВВС, сумел сформировать новые истребительные и штурмовые дивизии, оснащенные самой современной техникой, и укомплектовать их лётчиками, имеющими боевой опыт. Именно в такую дивизию и попал служить Андрэ Коршунов.
      Вот так мы работали. Для того, чтобы изменить курс корабля, не обязательно стоять у его штурвала. Бывает достаточно подложить к компасу кувалду. Оставалось только определить: куда конкретно эти кувалды подкладывать, и кто будет это проделывать. Я ещё раз просмотрел список наших хроноагентов и ещё раз пожалел, что с нами нет Андрэ Коршунова, непревзойдённого мастера работы в нестандартных ситуациях. А ситуация складывалась, прямо скажем, очень и очень нестандартная.
      Да, не повезло Андрэ, крупно не повезло. Второй раз он залетел в лабиринт межфазовых переходов. Кроме него у нас никто в такие переплёты ещё не попадал. Постучу-ка я по дереву! Первый раз Андрэ занесло туда случайно, когда он, работая в Лотарингии, уходил от гнавшегося за ним барона де Ривака, агента ЧВП. У Андрэ не было никаких шансов выбраться из этого лабиринта. Недаром де Ривак тогда не последовал за ним, а остался ждать на месте. Что тогда помогло Андрэ больше: его настойчивость и упорство или везение, не знаю. Но Андрэ выбрался. Мы тогда попробовали оценить его шансы, и у нас получилось около одного на десять тысяч. То, что он вышел и вышел прямо на де Ривака, было за пределами понятий теории вероятности. Но в тот раз против него была слепая случайность; переходы были спонтанными, непредсказуемыми.
      А в этот раз Андрэ у нас просто украли. Украли талантливо, продуманно. Попробуйте выкрасть хроноагента. Правильно, и не пытайтесь! Облезете, а потом неровно обрастёте. Хроноагенты лаптем щи не хлебают; что у нас, что у ЧВП. А вот так, как выкрали Андрэ, пожалуйста. Этот Волчара знал, что Андрэ пришел работать в эту Фазу по прямому переходу, в собственном теле. И он выбрал момент, когда Андрэ под пулями двигался к переходу, который мы ему открыли для возвращения. Волк, не мудрствуя лукаво, взял, да и подсунул ему свой переход, за пять шагов до нашего. И какой переход! Это же надо было придумать такое!
      Андрэ прямо с поля боя, с дымящимся пулемётом в руках, оказался в детской песочнице между двумя пятилетними карапузами! Как он тогда в уме не повредился и не открыл стрельбу? Видимо, не зря он прошел такой жестокий курс морально-психологической подготовки; его психика выдержала. Но, естественно, оставаться там и ждать, пока мы его найдём, он не мог и отправился искать другой переход. Хотя, он знал, чем это ему грозило. Переход оказался совсем рядом. Андрэ ушел в него и окончательно потерялся для нас.
      Мы сумели установить, куда он попал с поля боя, только через два часа после его исчезновения. Ещё восемь часов потребовалось нам, чтобы узнать, куда он попал оттуда. Но и там ситуация складывалась так, что ему пришлось в спешном порядке покинуть и эту Фазу. Дальше время на поиски возрастало в геометрической прогрессии. Мало того, начались «развилки», появились «фантомы». Всё это так же требовало проверок и уточнений. А время катастрофически продолжало бежать сквозь пальцы, и Андрэ уходил от нас всё дальше и дальше.
      Мне сразу стало ясно, что такое своеобразное путешествие по Фазам организовал для Андрэ не кто-нибудь, а сам Старый Волк собственной персоной. Он давно охотился на него, но безуспешно. И вот, наконец, поймал. Думаю, что и Андрэ понял это сразу. Поняла это и Элен. То, что она сделала, не лезло ни в какие рамки. Впрочем, о каких рамках можно говорить, когда человеком движет не логика, а любовь. Она приняла решение быстро, никого о нём не известив. И правильно сделала. Я бы её связал и спрятал на самом глубоком уровне Лабиринта в Секторе Z.
      Элен воспользовалась нашей растерянностью и уговорила Кристину открыть ей переход в ту самую Фазу, из которой пропал Андрэ, только через три минуты после его исчезновения. Ей, видите ли, надо было уточнить кое-какие параметры этого перехода. Почему-то никто, и в первую очередь я, не обратили внимания, как Элен оснастилась для этой работы. А она вооружилась до зубов, захватила искатель перехода с маяком, комплект питания, словом, приготовилась к самому длительному и тяжелому путешествию. Оказавшись на месте, она не стала ничего уточнять, а «нырнула» в тот же переход. И оказалась в цирке, среди зрителей. Понятно, что там она задерживаться не стала. Все наши попытки найти её ни к чему не привели. Здесь тоже чувствовалась рука Старого Волка.
      Я, конечно, понял Элен и не мог осуждать её. Но мне всё время не давал покоя один вопрос. Неужели она на что-то надеялась? Неужели она действительно рассчитывала найти Андрэ в этих лабиринтах переходов? Это было бы безнадёжно даже в том случае, если бы тут имели место естественные спонтанные переходы. А уж когда эти переходы «любезно» организовывал сам Старый Волк, то тут шансы найти Андрэ у неё были даже не нулевые. Они были отрицательными.
      Старого Волка никак нельзя отнести к тем, кто позволяет себе дважды наступать на одни и те же грабли. Его первая попытка ликвидировать Андрэ провалилась. Он тогда пришел к нам в Монастырь по прямому переходу, раздобыл в Секторе Истории комплект рыцарских доспехов, меч и заявился на праздник нашего Сектора. Там он вызвал Андрэ, который был в доспехах сэра Хэнка, на поединок. Ничего не подозревавший Андрэ принял вызов. Всё могло кончиться печально, если бы до него дошел смысл происходящего чуть позже. Но Андрэ вовремя сориентировался и обезоружил противника. Тот ускользнул от нас по мгновенно открывшемуся переходу, оставив нам на память груду доспехов и обломки меча.
      После первой неудачной попытки последовали другие, тоже неудачные. Однако, Старый Волк не успокаивался. Когда Андрэ второй раз работал в Лотарингии в образе графа Саусверка, помощник Старого Волка воспользовался тем, что Андрэ остался один против большой группы нападавших, и сумел блокировать его Матрицу. Для нас Андрэ тогда просто исчез. А на самом деле его в бессознательном состоянии доставили в резиденцию епископа Маринелло, в роли которого выступал в этой Фазе Старый Волк. Он, вопреки ожиданию, отнёсся к Андрэ доброжелательно и даже предложил ему свободу при условии, что тот примет участие в одной операции, разработанной ЧВП. При этом он намекнул, что в случае отказа, по истечении трёх суток он будет вынужден передать Андрэ своему руководству. Андрэ прекрасно понимал, что ожидало его в этом случае, но с согласием не торопился. Он тянул время и пытался усыпить бдительность Старого Волка. На второй день в резиденцию Маринелло под видом католического священника проникла Элен. По распоряжению Старого Волка её беспрепятственно пропустили к Андрэ и тоже заблокировали.
      Тогда Андрэ понял, фигурой в какой опасной игре он стал, и как высоки в ней ставки. В случае его отказа или прямого сопротивления ЧВП запрограммирует его и Элен Матрицы и выпустит их на свободу. Они станут нашими внутренними скрытыми врагами. Если ещё пару часов назад он отвечал только за себя, то теперь от него зависела и судьба его подруги. Он расспросил Старого Волка о деталях предстоящей операции и пришел к выводу, что в ходе неё он сумеет захватить инициативу и продиктовать свои условия. Обещаниям Старого Волка вернуть им свободу он, разумеется, не верил.
      Андрэ принял решение и приступил к работе. Вместе с доверенным лицом Старого Волка, прямым агентом ЧВП Корой Ляпатч, он прибыл на планету Плей в системе Беты Водолея. Эта планета существовала за счет алмазных и рубиновых копей и индустрии развлечений. Особенно процветал там игорный бизнес. Кора Ляпатч обладала незаурядными парапсихологическими способностями. С её помощью Андрэ выиграл в карты астрономическую сумму и тут же на аукционе купил гигантский рубин «Олимпик». Андрэ заранее подготовил себе пути отхода и сумел уйти от преследования конкурентов по аукциону и боевиков Мафии, которой принадлежали копи и игорные дома. На посадочной площадке его на угнанной яхте ждала Кора. Андрэ с Корой с боем вырвались в открытый космос и добрались до ожидавшего их крейсера замаскированного под пассажирский лайнер. Там Андрэ заминировал суперрубин и потребовал освободить Элен, а потом и себя. Он правильно понял, что руководство ЧВП ценит этот рубин весьма высоко, раз организовало ради него такую сложную операцию. Его требования были удовлетворены.
      Наверное, тогда-то Старый Волк и понял, какую ошибку он совершил. Ему ни в коем случае нельзя было допускать встречи Андрэ и Элен. Элен послужила для Андрэ своеобразным стимулятором, раскрепостившим его творческие способности. Ради спасения подруги Андрэ был готов совершить невозможное. И он совершил это. Он нашёл единственный способ выиграть. Сам Старый Волк тогда признал своё поражение и выразил Андрэ своё восхищение.
      Сейчас Старый Волк торжествовал. Андрэ угодил в его ловушку. А затем в неё добровольно сунулась и Элен. Бедная девочка! Эмоции у неё взяли верх над рассудком. В своём страстном желании найти своего друга и помочь ему она упустила из виду, что в прошлый раз Старый Волк хорошо усвоил полученный урок. Любой хроноагент был для него крепким орешком. А два хроноагента — уже боевая единица. Ну, а если эти двое — Андрэ Коршунов и Элен Илек, то с ними справиться у него нет никакой возможности. Поэтому он никогда не допустит, чтобы они встретились.
      Где они сейчас? Об этом можно было только догадки строить. И все они могли оказаться весьма далеки от истины. Я старательно гнал от себя мысль о том, что их уже нет в живых. Ещё дальше я гнал мысль о том, что их Матрицы уже запрограммированы, и они работают против нас, прилагая при этом все свои незаурядные способности. Как-то не вязалось у меня всё это с представлением о Старом Волке, которое сложилось за последнее время. Он производил какое-то двойственное впечатление. С одной стороны — это враг, сторонник самых крутых и жестких мер. Мы не раз сталкивались с результатами его деятельности в Реальных Фазах. И всякий раз прошибал озноб, а волосы шевелились, стремясь принять вертикальное положение. Но с другой стороны, его позиция по отношению к Андрэ была совершенно непонятна. Андрэ собственноручно убил двух его близких друзей: Синего Флинна на Желтом Болоте и женщину, которая заменила в той же Фазе красавицу Лину. Он сам признался Андрэ, что, когда он пришел к нам на праздник, переодетый Черным Рыцарем, он хотел отомстить за своего друга. Почему он не убил Андрэ, когда тот попал к нему в руки в Лотарингии? Или не передал его вместе с Элен в лаборатории ЧВП, чтобы из них сделали покорных рабов? Только потому, что Андрэ был нужен ему, чтобы добыть суперрубин? Маловероятно. Старый Волк никогда не производил на меня впечатления человека, который, спланировав сложную, ответственную операцию, в последний момент начинает колебаться и ищет главного исполнителя на стороне. Нет, скорее всего, он планировал эту операцию именно под Андрэ. Недаром же против него в Лотарингии выставили такую толпу. Просто задавили численным превосходством. Они хорошо знали, с кем имели дело.
      Наверное, Старый Волк планировал втянуть Андрэ в свои дела поглубже и затем оставить у себя в качестве союзника в борьбе против таинственной третьей силы. Против нас Андрэ не стал бы работать ни под каким давлением. Хотя, что я знал об этом Волке? Откуда у меня сведения о нём? Только со слов Андрэ и от тех телевизитов, которыми мы с ним обменивались последние два года. Маловато, для того, чтобы анализировать поступки и прогнозировать поведение. Вот Кора Ляпатч — другое дело. С ней ясности гораздо больше. И Андрэ с ней работал вплотную несколько дней. И Матвею она здорово помогла. Откровенно говоря, не ожидал я от ЧВП такой помощи. Всего ожидал, а такого — никак. Кора, хоть и работает на стороне нашего врага, но нам она не враг. Так уж непросто сложилась судьба у этой женщины. Жаль, что она не с нами. Но мы сами в этом виноваты. Раз биофазы отказались о сотрудничества с нами, то мы и ограничились лишь эпизодическим наблюдением за ними. А вот ЧВП развернулся там в полную силу. Впрочем, их профессиональная этика допускала и не такое.
      Где же всё-таки сейчас Андрэ и Элен? Что с ними? Я, разумеется, не верил клятвенным заверениям Старого Волка, что их у него нет. Впрочем, после единственного разговора на эту тему, я больше этот вопрос не поднимал. Не хотел унижаться перед ним и показывать своё бессилье. Но как-то раз я попытался связаться со Старым Волком, и его не оказалось на месте. Вместо него мне ответила Кора. Не знаю, что меня тогда побудило, но я задал ей этот же вопрос. И Кора, грустно улыбнувшись, ответила мне:
      — Зря вы не верите Шат Оркану, Филипп. Клянусь Временем, он говорил правду. Ни Андрея, ни Елены у нас нет.
      — Но где же они тогда? Ты что-нибудь знаешь об их судьбе?
      Кора вновь улыбнулась своей чарующей улыбкой, пожала плечами, и связь прервалась. Допустим, они сказали мне правду, и Андрэ с Элен действительно находятся не у них. Возможно, они всё ещё скитаются по Фазам. Если это так, то шансов, что они ещё живы, практически не осталось. Я исключал такие ситуации, когда они могли просто погибнуть в какой-нибудь стычке с врагами или хищниками. С хроноагентами справиться не просто. Хотя и здесь могли быть варианты. Кончились боеприпасы, или врагов оказалось слишком много. В конце концов, даже хроноагент экстракласса не в состоянии слишком долго противостоять, скажем, батальону. Нет, я опасался другого. Непредсказуемые переходы вполне могли завести их в такие Фазы, где человек просто физически не мог бы существовать. Например, в Фазу с ядовитой атмосферой или в Фазу, где атмосфера вообще отсутствует. Ну, а долго ли они смогли бы просуществовать в Фазе, в которой полыхает термоядерная война?
      Скоро три года будет с тех пор, как пропали наши друзья, но мы никак не могли расстаться с надеждой обнаружить их и вызволить из беды. Хотя, за это время шансов погибнуть у них было наверняка больше чем достаточно, гораздо больше чем уцелеть. Впрочем, была одна слабая надежда: темпоральные парадоксы. Когда Андрэ первый раз залетел в лабиринт переходов, то для нас он тогда отсутствовал всего три минуты. По его собственному времени прошло более двенадцати часов. А почему сейчас не могло быть наоборот? У нас прошло почти тридцать месяцев, а у них — несколько суток или даже часов. Такое вполне могло быть, хронофизика этот феномен не исключала.
      Я даже, поразмыслив на эту тему достаточно долго, поймал себя на том, что утвердился в мысли, будто так оно и есть на самом деле. Дошло до того, что всякий раз, заслышав сигнал Нуль-Т, я ждал; сейчас из неё выйдет Андрэ в камуфляже, с пулемётом в руках и с автоматом за плечом. Он улыбнётся своей широкой улыбкой и скажет: «Что, заждались, едят вас мухи с комарами! А может быть, уже и не ждали? Ну, это — зря! Уж кто-кто, а ты-то, Магистр, должен знать, что меня можно схарчить только под изрядное количество водки. А ни один волк, даже самый старый, при всё моём к нему уважении, такого количества просто не поднимет. Кстати, о водке! А почем у нас встречают здесь на сухую? Это — не порядок! Сие, есть нарушение традиций нашего Сектора. Ну-ка, быстро доставай! Тем более, что я пришел не один. Ленок! Хватит прятаться, заходи! Магистр нас „Столичной“ угощать будет!» Но чуда не происходило. Всякий раз из Нуль-Т появлялся кто-то другой. Но я упорно ждал, ждал и надеялся.
      Я тяжело вздохнул, посмотрел на дверь кабины Нуль-Т и вернулся к текущим делам. Примерно через два часа напряженной работы я пришел к выводу, что попытки в одиночку объять необъятное ни к чему не приведут. Просто рук не хватит. Традиционные методы работы результата не давали. Точнее, давали; но я понял, что такими методами я найду решения тогда, когда они уже не понадобятся. Тут нужен был другой подход, другой метод. Метод абсолютно новый. И такой метод мог предложить в нашем Секторе только один человек — Катрин Моро. Я, конечно, мог бы обратиться в Аналитический Сектор, к «яйцеголовым». Они бы расщелкали эту проблему довольно быстро. Но для этого мне пришлось бы долго и тщательно готовить задание на разработку метода. А это было нисколько не легче, чем разработать сам метод. Катрин же обладала удивительной способностью: уяснять задачу буквально за несколько минут, с первого объяснения.
      Не хотелось отрывать девочку раньше времени от текущих дел, но, рано или поздно, всё равно пришлось бы. Я повернулся к монитору связи и набрал код Катрин Моро. Мне ответил Андрэ Злобин. Он пребывал в меланхолии. Я не стал уточнять причину, а сразу спросил:
      — Здравствуй, Андрэ! Кэт дома?
      — Угу, — кивнул он мне в ответ.
      — Чем она сейчас занята?
      — Пьёт чай, хандрит и любуется морским пейзажем со своего балкона.
      — Понятно. А ты что делаешь?
      — Пью чай, хандрю и смотрю на потолок.
      — И что же вызвало у вас такой приступ обоюдной хандры?
      — Пятичасовые размышления: как сказать разумному баобабу «Здравствуй!», чтобы он понял, что я желаю ему здоровья и долгих лет жизни, а вовсе не собираюсь рубить его на дрова.
      — Ясно. Задача с растительной цивилизацией. Это, конечно, проблема сложная и интересная, но, слава Времени, не такая уж срочная. Поэтому я оторву Кэт от неё, не испытывая угрызений совести. У меня для неё есть дело более срочное, более важное и не менее интересное. Ручаюсь, хандрить ей не придётся. А уж чаем и кофе я её обеспечу в полной мере. Будь добр, скажи ей, что я прошу её срочно прийти ко мне.
      — Ей, вообще-то, не мешало бы переодеться, так что, это «срочно» будет минут через десять. А я вам не помешаю? — тоскливые глаза Андрэ заметно оживились.
      — Почему же? Две головы — хорошо…
      — А две с половиной — лучше! — закончил он за меня, — Вари кофе, через десять минут мы — у тебя.
      Ровно через десять минут Кэт и Андрэ сидели у меня на диване, пили кофе и вникали в суть дела. Я излагал проблему и попутно любовался этой парой. Всякий раз, когда я видел их вместе (а порознь они бывали редко), я не уставал дивиться их контрасту. Он — широкоплечий, весь какой-то крупнокалиберный, ростом более ста восьмидесяти сантиметров. Сегодня он был одет в широкую свободную блузу светло-серого цвета, фиолетовые шорты и белые сандалии с перламутровым оттенком. Это одеяние никак не скрадывало его мощности, а наивные белые носочки никак не делали его изящнее. Глядя на него, мне всегда хотелось бросить все дела и затянуть «Дубинушку» или «Черного ворона». Катрин — миниатюрная изящная брюнеточка, еле достающая макушкой до его плеча. Меня, при виде этой парочки, всегда разбирало нездоровое любопытство: а как они при такой разнице в габаритах занимаются любовью? Представить себе что-нибудь другое, кроме позы «Кэт верхом на Андрэ», я не мог и всё время гнал эти нескромные мысли подальше. Сегодня Кэт явилась ко мне в коротком свободном платьице без рукавов, разделённом на белые и красные четверти. На ручках — белые шелковые перчатки до локтей. Она сидела, закинув ногу на ногу и покачивая правой ступнёй в открытой розовой туфельке с золотыми узорами и двойной ниткой жемчуга на лодыжке.
      Когда я закончил излагать суть дела и свои мысли по этому поводу, Катрин поставила на столик опустевшую чашечку и пальчиками правой руки задумчиво нарисовала на левой щечке несколько кругов. Я давно заметил у неё эту привычку: она всегда так делала, когда была готова высказать какую-то идею. Добрый знак!
      — Знаешь, Магистр, — сказала она наконец, — ещё полгода назад я столкнулась с аналогичной проблемой и тогда же набросала алгоритм параллельного решения нескольких задач. Но тогда, слава Времени, мне, в конце концов, удалось развести задачи по разным хроночастотам, и они нигде не пересеклись. А вот теперь этот алгоритм нам пригодится.
      Она подошла к моему компьютеру и начала связываться со своим:
      — Сейчас я его вызову, мы подготовим исходные данные по всем задачам, я составлю и запущу программу. Посмотрим, не зря ли я тогда потратила время на эту работу.
      — Ты, Катюша, никогда ничего зря не делаешь. Если покопаться в твоём компьютере, то можно найти ответы на все вопросы, как мыслимые, так и немыслимы. Я в этом давно убедился, — подал голос Андрэ и тут же перевёл разговор на другую тему, — Магистр, а хватит ли у нас людей на такой объём работы?
      — Ты, Андрэ, имеешь скверную привычку: постоянно наступать на больные мозоли. И где ты этому научился?
      — У тебя, — невинно ответил Злобин.
      — Ну, положим, тебя-то я этому не учил. А что касается поднятого тобой вопроса, то придётся вам, друзья мои, поработать параллельно сразу с несколькими заданиями.
      — Хм! И ты думаешь, это так просто?
      — Не думаю. А у тебя, что, есть какие-то другие идеи по этому поводу?
      — Откуда им взяться? Я же не Маг, а Магистр, притом, начинающий.
      — А всё же?
      — Особенно революционных — нет.
      — Я так и думал. А из старого багажа?
      — Думаю, сейчас самое время искать новых людей. Во всех этих Фазах назрели кризисные ситуации. Именно в таких условиях и проявляются личности.
      — Я понял тебя. Хорошо, допустим, мы найдём достаточное количество людей, пригодных для нашей работы. И что мы будем делать с ними? Бросать в работу без всякой подготовки? И что с ними будет?
      — А почему бы и нет? Ты читал «Конька-горбунка» Ершова?
      — Приходилось. И что?
      — Помнишь, как Иван нырнул в кипящее молоко, оттуда — в кипяток, а из него — в холодную воду? Кем он вышел? Писаным красавцем! Вот и эти люди могут выйти из этих дел готовыми хроноагентами.
      — Хорошо поёшь! Почти точно повторяешь мои мысли, какие мне недавно в голову приходили. Только ты забыл, что в «Коньке-горбунке» стало с царём. Как там? Два раза перекрестился, бух в котёл — и там сварился! Нет, Андрэ, мы так с людьми поступать не можем.
      — А почему не можем? Если кто и сварится, значит, зря на него поставили, хроноагент из него всё равно не получится. А те, кто эти испытания пройдёт, только крепче будут.
      — Крепче, Андрэ, пройдя огонь, воду и медные трубы, становится только самогон. А к людям такой метод неприемлем.
      — Кто бы это говорил! А как ты в своё время поступил со мной и Коршуновым?
      — Ха! Сравнил, тоже! И к Андрэ, и к тебе мы несколько месяцев приглядывались, Матрицы ваши изучали да на компьютерах их совмещали. И внедрили-то вас, в итоге, во Время, отстоящее от вашего собственного только на пятьдесят лет. И подобрали-то вас так, что вы оба были лётчиками-истребителями. Нет, Андрэ, в данном случае этот пример неубедителен. Ну как, скажи мне ради Времени, ты перенесёшь человека из эпохи царя Асунты в эпоху императора Богдана, или наоборот? Да они просто рехнутся! Помнишь, как Андрэ к себе смирительную рубашку примерял? А ведь он попал в ту же Москву, в ту же гостиницу, только на полвека раньше.
      — Ты, как всегда, прав. Ничего из этого не выйдет. А жаль, это был бы неплохой выход из положения.
      — А я не сказал тебе, что ничего не выйдет, и что этот метод надо отбросить как негодный. Я сказал, что так, как с вами, в данном случае поступать нельзя. Людей в Реальных Фазах мы искать будем и работать с ними будем. Только всё это требует времени. Такие вопросы с кондачка решать ни в коем случае нельзя. А то получится у нас самогон вместо хроноагента. Этой работой займётся специальная группа. А ты что это смотришь на меня с таким интересом? На мне звёздочки или клеточки?
      — Ни то, ни другое. Просто, когда мы с тобой упомянули Андрея, ты как-то переменился. Словно тебе какая-то глубокая мысль в голову пришла. Словно додумался до чего-то. Ну-ка, поделись, что придумал?
      — Да ничего я, Андрэ, не придумал. Мысль, конечно, в голову пришла, но отнюдь не глубокая. Незадолго до того, как он пропал, у меня с ним состоялся разговор. Помнишь, ЧВП открыл тогда на него охоту по всем правилам ловчего искусства. Куда он ни выйдет на задание, они — тут как тут. Даже в тех Фазах, где они раньше ни разу себя не проявляли. И всё время стремились ликвидировать его. Я тогда предложил ему временно воздержаться от выходов в Реальные Фазы.
      — Ну, а он, что?
      — А он только посмеялся: «Ты, может быть, меня ещё и нафталином пересыплешь, чтобы я не испортился, и в сундук меня запрёшь, чтобы не украли». Короче, он отказался. И вот я думаю, если бы я тогда настоял на своём…
      — Не казни себя, Магистр. Твоей вины здесь нет. От судьбы не уйдёшь, от ЧВП в Монастыре не спрячешься. Я, если на то пошло, виноват не меньше тебя, а даже больше. Ведь я с ним был тогда. Я ясно видел, как из этой проклятой воронки внезапно повалил желтый дым, и не придал этому значения. А мог бы крикнуть, предупредить.
      — А Элен? Её-то я мог удержать, уберечь!
      — Нет, — Андрэ отрицательно помотал головой, — Если беду с Андрюхой ещё можно было предотвратить, то после того, что с ним случилось, она всё равно ушла бы его искать. Андрей рассказывал мне, как она после первого его залёта в спонтанные переходы говорила ему об этом: «Меня пятьдесят Магистров и десять Советов Магов от этого не удержат!» Ты же знаешь Ленку. Как бы ты с ней справился?
      Я только махнул рукой и закурил сигарету. Опять мы щедро посыпали солью кровоточащие раны. Увы, такие процедуры повторялись с удручающей регулярностью. И, судя по всему, будут повторяться и впредь. До тех пор, пока они не заживут. А раны эти могло заживить только одно лекарство: Андрэ и Элен. Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, я стал заваривать кофе. Заварив, я налил три чашки и с одной их них подошел к Катрин. Та вся была «в компьютере». Она уже не рисовала пальчиками на щечках, а грызла один из пальцев белой шелковой перчатки. Два пальчика были уже основательно покусаны. Это тоже был добрый знак. Катрин никак не могла избавиться от детской привычки и всегда грызла перчатки, когда волновалась.
      — Что-нибудь получается? — спросил я как можно более безразличным тоном, — Возьми кофе.
      — Спасибо, Магистр. Ты, как всегда, угадываешь мои желания. Я только что хотела попросить у тебя ещё чашку. А программа заработала. На удивление удачно работает: перебирает ситуацию за ситуацией. Правда, решения выдаёт подчас неожиданные. Иногда даже сумасшедшие, но выдаёт. Кажется, всё пройдёт в лучшем виде. Разумеется, всё это придётся смоделировать и обсчитать. Причем, придётся задействовать Центральный Компьютер Аналитического Сектора. У нас просто не хватит ни мощности, ни быстродействия.
      — Отлично, Кэт! И когда будут предварительные результаты?
      — Часов через пять, может быть, раньше, — Катрин неопределённо пожала плечами.
      — Тогда работай, мы не будем тебя отвлекать. Андрэ, как ты смотришь на то, чтобы выслушать несколько бредовых идей по поводу вашей задачи с растительной цивилизацией?
      — Положительно. Ты и сам знаешь, что свежие идеи, пусть даже и бредовые, всегда дают толчок к решению. Мы с Катей просто уже зациклились на этом. Я — весь внимание.
      — Ну, тогда слушай.
      Я закурил новую сигарету и принялся излагать Андрэ свои соображения по поводу того, как можно вступить в контакт с растительной цивилизацией. Но не успел я добраться до сути, как меня прервал сигнал терминала связи. Это был вызов на экстренную, неотложную связь.
      — Вот, прерывают на самом интересном месте, — пожаловался я и включил монитор.
      Это был Ричард. Всегда невозмутимый, даже флегматичный он, на этот раз, выглядел весьма возбуждённым.
      — Фил! Мы засекли сигналы маяка! Это — Лена!

      — Фил! Мы засекли сигналы маяка! Это — Лена!
      Эти простые слова Дика не просто ошеломили нас. Они повергли нас в смятение. Как будто в кабинете Магистра не обычные слова прозвучали, а разорвалась граната с нервно-паралитическим газом. А Дик смотрел на нас с экрана монитора связи и, как мне казалось, наслаждался произведённым эффектом.
      «Немая сцена» длилась около минуты. Первой, как ни странно, пришла в себя Катя. И первой её реакцией было недоверие. Впрочем, мы все слишком долго ждали этого, чтобы сразу поверить, что оно всё-таки состоялось.
      — Ричард, а ты не ошибся?
      — Нет. Олег, а именно он делал маяк для Лены, уже проанализировал спектр хроночастот и подтвердил, что это тот самый, который он заложил в маяк.
      Тут я обратил внимание на одну деталь. Дик впервые, сколько я его знал, обратился к нам таким образом: Фил, Кэт, Олег, Лена. Он всегда говорил подчеркнуто вежливо: мессир Леруа, мадемуазель Моро, товарищ Злобин, пан Кшестинский, синьор Альбимонте, геноссе Краузе, пани Илек. Видимо, долгожданное событие выбило из колеи и нашего, всегда невозмутимого начальника отдела наблюдений. Время знает, какая чушь лезет в голову в такой момент!
      — В какой Фазе засекли сигнал, Дик? — спросил я.
      — Что за ерунда тебя интересует! — возмутилась Катя, — Дик, ты видел её? Как она?
      Но Дик, в отличие от Кати, невзирая на своё взволнованное состояние, всё-таки оставался Диком. Это был образец невозмутимости и корректности. Он начал отвечать на вопросы в порядке их поступления:
      — Самое интересное, Андрей, состоит в том, что эту Фазу мы не так давно проверяли и ничего в ней не обнаружили. А сейчас нам помог случай. Один из моих работников вышел на эту Фазу проследить за испытаниями новой техники. Ну, а программы-искатели сигналов маяка и Матриц сейчас работают у нас на каждом компьютере в автоматическом режиме. Он даже не сразу понял, что за сигналы подаёт ему машина. Фаза эта относительно благополучная, развивалась довольно стандартно. Сейчас там уровень, соответствующий примерно второй половине ХХ века. Сигналы маяка идут из какой-то московской квартиры. Но ни пани Илек, ни товарища Коршунова в этой Фазе нет. Мы тщательно просканировали эту Фазу, но их Матриц не обнаружили.
      — Но как туда попал её маяк? Тем более, что он вмонтирован в искатель переходов!
      Катя уже почти съела правую перчатку. А Дик, судя по тому, как он назвал Андрея и Лену, уже овладел собой. Но вопрос Кати он только неопределённо пожал плечами. Я не был таким деликатным и ляпнул прямо:
      — В самом деле. Лена в такой ситуации без искателя, хуже, чем без рук. Потерять она его не могла. Вывод один: её просто уже не в живых.
      — Чтоб у тебя язык отсох! — возмутилась Катя, — Думай, что бормочешь! Дик сказал, что эта Фаза нормальная и благополучная. Как она, хроноагент первого класса, могла в ней погибнуть? Стоп! Дик, а на присутствие ЧВП вы эту Фазу не проверяли?
      — Проверяли. ЧВП работал в этой Фазе лет семь назад. Они провели там только одну операцию. Но, видимо, результаты их не удовлетворили, и они сочли эту Фазу бесперспективной, с их точки зрения. Больше они там не появлялись.
      — Ничего не понимаю! — сказал я и закурил сигарету.
      — Мне тоже ничего не понятно, — пробормотала Катя.
      Она сгрызла ещё один пальчик перчатки и оживилась:
      — Надо срочно идти в эту Фазу и разбираться на месте. Кроме того… Магистр! Магистр! Время моё! Что с тобой?
      Только сейчас мы обратили внимание на нашего шефа. Он сидел в кресле, осунувшись, глядя куда-то под компьютерный стол. Лицо его было бледным до синевы. Пальцы разглаживали стрелки брюк, а губы что-то беззвучно шептали. У меня сложилось впечатление, что Филипп Леруа молился.
      Катя бросилась к аптечке и вернулась оттуда с каким-то зельем. Но Магистр, едва унюхав то, что она ему протянула, сделал первое осмысленное движение: правой рукой, не глядя, отстранил стаканчик.
      — Не надо, Катя. Я знаю, что ему сейчас нужно, — сказал я и пошёл к бару.
      Достав початую бутылку «Столичной», я обернулся и оценивающе посмотрел на шефа. Лишнего не будет. Магистр выпил сто пятьдесят грамм «Столичной», словно воду, и даже не поморщился. От предложенного мною огурца он отказался и закрыл на несколько секунд глаза. Внезапно он выпрямился и подался к монитору связи.
      — Так! Ричард, немедленно просканируйте прошлое этой Фазы! Надо установить, каким образом маяк Элен попал в эту квартиру.
      — Уже делают. Есть, правда, одна сложность. С этой Фазой никак не удаётся наладить аудиоконтакт. Там такие необычные темпоральные характеристики, что мы можем получать только изображение.
      — Не страшно. Записывайте всё и передавайте нам. Они говорят по-русски, будем читать по губам. А ты пока быстренько давай нам код этой Фазы. Мы здесь организуем своё наблюдение.
      Ричард кивнул, и на главном мониторе появился многозначный код из цифр и букв. Катя сразу же ввела данные в компьютер и запустила программу — искатель маяка. При этом она не забыла переключить исполнение задачи, которой она занималась, на свой компьютер.
      Монитор сначала выдал изображение, похожее на вид планеты с высокой орбиты. В центре экрана выделился квадратный маркер, и сразу же изображение вписалось в его границы. Теперь оно напоминало вид с высоты около двадцати километров. Снова вспыхнул маркер. Теперь Земля наблюдалась как бы с высоты полёта пассажирского лайнера, который пролетает над большим городом. Ещё шаг, и на экране появилось изображение улиц и кварталов с высоты птичьего полёта. По улицам, освещенным утренним солнцем, ехали машины, во дворах проходили люди. Следующий кадр — стена дома с окнами и балконами, где-то на уровне шестого-седьмого этажа. Маркер захватил одно из окон, и на следующем кадре мы увидели интерьер небольшой комнаты, где спала молодая женщина в красной мелкосетчатой пижаме.
      А маркер зафиксировался на каком-то желтом предмете, лежащем на туалетном столике среди милой женскому сердцу мишуры: тюбиков с кремами, патрончиками с помадой, коробочками с тушью и пудрой и флакончиками с лаками и духами. Катя взяла этот предмет крупным планом, и мы озадаченно переглянулись. Это был небольшой золотой медальон на цепочке. Никто из нас никогда такого не видел; а уж то, что у Лены такого никогда не было, мы знали наверняка. Но, тем не менее, этот медальон излучал колебания темпорального поля. Причем излучал именно в том индивидуальном спектре, который смоделировал для маяка Лены наш чудо-мастер Олег Никитин. Программа-искатель, которую настраивал тоже он, ошибиться не могла. Так же мы не могли допустить, что кто-то установил здесь ложный маяк, абсолютно точно скопировав спектр излучения маяка Лены. Это было так же невозможно, как сдублировать отпечатки пальцев, радужную оболочку или рисунок сосудов на сетчатке глаза.
      — Вы что-нибудь понимаете? — спросил Магистр почему-то шепотом, — Я — ни хрена!
      Мы с Катей тоже ничего не понимали. А тем временем дверь в комнату открылась, и в неё вошла женщина. Она что-то сказала, спящая ответила. Через несколько минут она потянулась и встала с постели. Оказалось, что это — молодая, лет двадцати, девушка. Она выглянула из комнаты, прислушалась и кивнула. Потом она сбросила свою пижаму и, оставшись в «одеянии» из длинных светло-русых волос, прошла в душ. Вернувшись оттуда, она высушила свои роскошные волосы феном и принялась их расчесывать.
      В том же виде она прошла на кухню, быстро позавтракала и выпила чашку кофе. Почистив зубы, девушка вернулась в свою комнату и начала одеваться. Первым делом она натянула узкие трусики из тонкой отливающей серебром ткани. За ними последовал легкий коротенький, до середины бёдер сарафанчик кремового цвета, отделанный внизу золотистой лентой. На ножки девушка натянула белые капроновые гольфы почти до колен с тиснёным рисунков вроде листиков. В заключение она надела бронзовые босоножки на высоком каблучке, затейливо переплела лодыжки тонкими ремешками и застегнула пряжки. После этого девушка подсела к столику и занялась любимым женским делом. Покончив с ним, она стала пристраивать на себе украшения.
      Мы затаили дыхание, что она будет делать с медальоном? Девушка надела на руки широкие браслеты из матового серебра, вокруг левой лодыжки над ремешками босоножек поместила тонкую золотую цепочку. Под конец она закрепила волосы сзади заколками, а на шее застегнула бархатную белую ленточку с золотой подвеской.
      Уложив в белую сумочку три тетради, девушка покинула квартиру. Медальон с маяком остался на туалетном столике. Мы проследили путь девушки до института, где она училась, и заглянули на несколько дней вперёд, задав программу на перемещение маяка. Он по-прежнему лежал на столике. Девушка практически не прикасалась к нему, только время от времени перекладывала на другое место.
      — Ну, что вы можете сказать по этому поводу? — спросил Магистр.
      — А что ты хочешь по этому поводу услышать? — ответил я вопросом на вопрос, — Если что-нибудь умное, проливающее свет на появление маяка в этой Фазе, да ещё в таком необычном виде; то тебе придётся ждать долго.
      — На это я и не рассчитывал. Где уж нам объяснять такие метаморфозы. Я имел в виду: имеются ли у вас какие-нибудь предположения?
      — Никаких, — ответила Катя за нас обоих, — Всё это более чем странно. Только я думаю, что не стоит ломать голову и строить догадки. Гораздо проще заглянуть в прошлое и проследить, откуда здесь появился этот маячок.
      — Кстати! — оживился Магистр, — Как там дела у Ричарда?
      А у Ричарда всё было уже готово. Но прежде, чем запускать наработанную информацию, он счел нужным дать нам некоторые пояснения.
      — Скажу сразу, мессир Леруа, никакой ясности в вопросе, откуда в этой Фазе появился маяка пани Илек, и почему он в таком необычном виде, то, что мы обнаружили, не внесло. Сейчас я вам запущу картинку с того момента, когда впервые в этой Фазе «зазвучал» маяк. Смотрите сами. Добавлю, что аудиоконтакт нам наладить так и не удалось, а диалект у них настолько своеобразный, что чтение по губам мало что даёт. Словом, сморите. Может быть, вы сумеете увидеть больше чем я.
      Ричард включил картинку. Мы увидели городской сквер. Вечерело. По тропинке вдоль ряда кустов шла темноволосая девушка в голубом платье и красных туфельках. Мы опять переглянулись. На шейке у девушки висел тот самый медальон, что с туалетного столика выдавал сигналы Лениного маяка. Но на этот раз программа-искатель на него не реагировала. Девушка шла осторожно, внимательно поглядывая назад и вправо. Дойдя до прохода между кустами, она свернула в него, чтобы выйти во двор стоящего неподалёку дома. И в этот момент маркер искателя зафиксировался на медальоне. Мы снова переглянулись. Ричард был прав. Загадок стало ещё больше.
      А девушка вдруг повернула направо и пошла навстречу группе молодых людей хулиганистого вида. Поравнявшись с ними, она остановилась, и у них завязался разговор. Ричард ещё раз оказался прав. По губам можно было разобрать только отдельные, ничего не значащие слова. Примерно через пять — шестое. Вдруг один из хулиганов сделал попытку схватить девушку и протянул к ней руку. И тут началось такое, чего мы меньше всего ожидали увидеть. За несколько секунд хрупкая на вид девушка расправилась с пятёркой молодых, полных сил и энергии мужиков. Причем, расправилась так, я готов был поклясться в этом на Коране, словно она прошла спецкурс единоборств по программе подготовки хроноагентов.
      — Во, даёт! — восхищенно прошептала Катя.
      Те, кто сумел избежать ударов девушки, её пинков и захватов, разбежались. А она наклонилась над тем, кто неудачно пытался схватить её. И тут я заметил такое!
      — Стоп! — закричал я, — Стоп-кадр! Смотрите! Внимание на левую руку!
      — Время моё! — взвизгнула Катя, — Это же Ленкин искатель переходов!
      — Точно! — прошептал Магистр.
      — Точно! — подхватил Ричард, — А я и не заметил.
      Я «вытащил» на соседний экран изображение девушки до того момента, когда начал работать маяк. Несколько минут мы молча смотрели и ни черта не могли понять. Искателя на её руке не было! Вместо него был широкий браслет из матового серебра. Такие браслеты на обеих руках носили большинство женщин этой Фазы.
      — Сморите! — подал, наконец, голос Магистр, — Какая она вдруг стала загорелая, по сравнению с этой картинкой. Дик! Что за чертовщина происходит между этими кустами?
      — Фил, — Ричард снова утратил душевное равновесие, — Мы уже самым тщательным образом просканировали эту точку. Никаких аномалий не обнаружено.
      — Но, тем не менее, они есть! Как ещё можно объяснить исчезновение браслета, появление искателя, начало работы маяка? Да ещё и этот загар… Срочно, все материалы — Кристине! Пусть поднимет на ноги весь Сектор Хронофизики, но пусть докопается до истины!
      — А мы, тем часом, посмотрим дальше, — предложил я, — Надо же узнать, как маяк попал к его нынешней хозяйке.
      — А это существенно? — спросил Магистр.
      — По-моему, шеф, в таких загадочных делах несущественных деталей быть не может.
      — Ты прав, — согласился Магистр и запустил остановленное изображение.
      Последовал ряд картин из жизни боевой темноволосой девушки: встречи и разговоры с друзьями, учеба в институте, любовные свидания и сексуальные действия с молодым человеком. Всё это мы «прокручивали» в ускоренном темпе. Нас интересовали её встречи с нынешней «хозяйкой» маяка. Этих встреч было довольно много: девушки учились в одной группе и общались часто. Но всё время Наташа Гордеева (так, как мы выяснили, звали темноволосую девушку) не расставалась с маяком. Очень много времени она проводила со своим другом Анатолием Яковлевым. Он заканчивал МВТУ, где училась и Наташа. Они много о чем-то спорили. Наташа что-то ему доказывала и объясняла. Анатолий вначале был настроен скептически. Постепенно недоверие у него сменилось заинтересованностью. Они стали подолгу засиживаться то у Наташи, то у Анатолия, что-то чертили, рассчитывали, рвали исписанные и исчерченные листы и начинали снова.
      Через несколько месяцев Анатолий в своей квартире начал монтировать какую-то установку. Наташа помогала ему и подсказывала. Некоторые блоки и устройства Анатолий хитроумном способом вывозил с оборонного предприятия, где он проходил преддипломную практику. То есть, попросту, крал. Мы все трое ломали голову над назначением этой установки. Разобрались только, что это был какой-то излучатель. Анатолий очень точно наводил ось излучения на то место, где Наташа проходила через кусты, и где начал работать маяк. Окна его квартиры выходили как раз в эту сторону.
      Несколько раз он испытывал свою установку и оставался недоволен результатом. После каждого испытания он что-то перепаивал, перемонтировал, заменял узлы и блоки. Так он провозился всю зиму. Наконец, весной он добился-таки какого-то результата. Они с Наташей весь вечер и до поздней ночи просидели возле установки, пили вино о чем-то разговаривали.
      На другой день Наташа пришла домой к Светлане Савельевой; той самой девушке, у которой сейчас находился медальон с маяком. Они о чем-то долго говорили, потом Наташа передала Светлане медальон и какой-то пакет. Весь остаток этого дня и весь следующий день Наташа и Анатолий бегали по магазинам и делали покупки. У нас сложилось впечатление, что они куда-то собирались, готовились к длительному и трудному путешествию.
      Вечером они уложили вещевые мешки и оделись по-дорожному. Анатолий взял охотничью двустволку и включил свою установку. Некоторое время он наблюдал за её работой, потом удовлетворённо кивнул, и они с Наташей вышли из дома. Едва они приблизились к пресловутой аномальной точке, как началось нечто невообразимое. Их фигуры начали раздваиваться, троиться и даже четвериться. Одна пара пошла направо, другая — налево, третья — прямо, а четвёртая повернула назад. А ещё через несколько секунд они начали делиться вновь, уже по отдельности, и снова разбегаться в разные стороны. Внезапно все многочисленные Наташи и Анатолии стали быстро меняться в цветах и размерах. Эта фантасмагория длилась примерно полминуты. И вдруг всё пропало, с экрана исчезли все фигуры. Сколько мы ни сканировали окрестности, мы не смогли обнаружить ни одного Анатолия и ни одной Наташи, хотя пять минут назад в поле нашего зрения их было больше двух десятков. Более того, из Фазы начисто пропали их Матрицы. Программа-искатель просканировала всю Фазу, но их нигде не обнаружила.
      С того момента по времени этой Фазы прошло около года. Медальон по-прежнему лежал на столике у Светланы, а Наташа и Анатолий так и не появлялись. Не появилось и ответов на мучившие нас вопросы. Наоборот, прибавилось загадок. Это факт констатировал Магистр, и он же перечислил все непонятные моменты, которые требовали разрешения.
      — Итак. Первое: почему маяк Элен оказался в этом медальоне? Ведь он был вмонтирован в искатель. Второе: как попал искатель и маяк к этой Наташе? Отсюда — третье: почему искатель появился у Наташи в тот момент, когда она прошла между кустами? И в этот же момент, заметьте, начал работать маяк. Я не заостряю внимание на четвёртом моменте, хотя он тоже не лишен интереса. Где и когда эта девушка успела так загореть? Пятое: что за установку смонтировал Анатолий? И отсюда вытекает шестое: куда исчезли Анатолий и Наташа?
      — Мне всё это здорово напоминает межфазовый переход, — высказался я после недолгого раздумья.
      — Нет, это исключено, — возразила Катя, — Я сначала тоже так подумала. Но потом я проанализировала темпоральные параметры этой загадочной точки. У неё с межфазовым переходом нет ничего общего. Какие-то возмущения были, но переход таких не порождает. И потом, если бы она принесла искатель и маяк из другой Фазы, то она возникла бы из ничего. А она просто прошла между кустами. Впечатление такое, словно искатель и маяк висели на них, и она их подобрала.
      — А как объяснить её загар? — спросил Магистр.
      — А почему маяк заработал именно в тот момент? — спросил я.
      — Что это вы на меня набросились? — возмутилась Катя, — Я видела не больше чем вы, и тоже ломаю голову над этими вопросами и не могу ни на один из них найти ответа. Но одно я могу сказать наверняка: перехода там не было. По крайней мере, наша техника перехода не зафиксировала. А она, заметьте, настроена на параметры как наших переходов, так и переходов, создаваемых ЧВП.
      — Спасибо за разъяснение, Кэт, — проговорил Магистр самым искренним тоном, — Ты пролила свет на самые тёмные и туманные вопросы.
      Катя поняла, что Магистра понесло на иронию, и обиженно замолчала. А я вдруг вспомнил ещё один непонятный момент.
      — Есть ещё и седьмой пункт! Для чего Наташа передала маяк Светлане, да ещё и с каким-то конвертом?
      Магистр внимательно посмотрел на меня и грустно улыбнулся.
      — Правильно! Покопайся, может быть ещё надыбаешь что-либо интересное. Чем больше найдёшь, тем больше тебе в этой Фазе работы будет.
      — Что ты имеешь в виду?
      — То самое. Надо идти в эту Фазу и искать ответы на месте. И пойдёшь ты. Или у тебя есть возражения?
      — Да кому же идти кроме меня? Как идти, по прямому переходу?
      — Нет. Мы же договорились, что прямые переходы будем открывать только в случае крайней необходимости. Сейчас я такой необходимости не вижу. Пойдёшь традиционным способом, через внедрение.
      — Тогда надо срочно подобрать объект.
      — Вот этим вы с Кэт сейчас и займитесь. Рекомендую выбрать какое-нибудь официальное лицо: из МВД или КГБ. То есть, тех людей, которые имеют право официально задавать самые различные вопросы и получать на них ответы.
      — Тогда лучше КГБ. Вопросы будут такого характера, что милиции они никогда и в голову не придут. Тем более, что придётся беседовать с отцом Наташи, а он — весьма засекреченный оборонщик, и милицию может послать куда как далеко.
      — Верно мыслишь, — согласился со мной Магистр, — Действуйте, злодействуйте. А я тем часом вместе с Крис помозгую над этой аномальной точкой промеж кустиков.
      В качестве объекта для внедрения мы с Катей выбрали майора государственной безопасности Федора Скворцова. Решающим критерием выбора было то, что Скворцов находился в отпуске и мог заняться нашими делами, не согласовывая свои действия с руководством. Нэнси быстро совместила наши Матрицы, произвела внедрение, и утром я проснулся в квартире майора Скворцова.
      У Светланы Савельевой началась экзаменационная сессия, поэтому я не стал дожидаться, когда она вернётся из института, а поехал к ней с утра. Тем более, что меня больше устраивал разговор с глазу на глаз, когда её родители будут на работе.
      Светлана встретила меня одетой по-домашнему. Белый атласный халатик и такие же атласные комнатные тапочки. Она явно ждала кого-то другого и не скрывала своего разочарования, которое быстро сменилось недоумением, когда я представился.
      — Майор госбезопасности Скворцов, — сказал я, предъявляя служебное удостоверение, — Если не ошибаюсь, вы — Савельева Светлана Юрьевна, студентка четвёртого курса МВТУ?
      — Да, это — я. Но я не припомню за собой ничего такого, что могло бы заинтересовать вашу организацию.
      — Не беспокойтесь, пожалуйста, — улыбнулся я, — К вам и к вашим знакомым у нас нет никаких претензий. Тем не менее, я хотел бы задать вам несколько вопросов. Вы разрешите пройти?
      — Пожалуйста, — Светлана посторонилась, давая мне возможность пройти в квартиру.
      — Я имел в виду, пройти в вашу комнату.
      — В мою комнату? — удивилась Светлана, — Пожалуйста.
      Пройдя в комнату Светланы, я не стал ходить вокруг да около, а сразу взял с туалетного столика медальон с маяком.
      — Светлана Юрьевна, это ваш медальон?
      — Нет. Мне оставила его на хранение подруга, Наташа Гордеева.
      — А где она сейчас? Я могу с ней встретиться?
      — Это будет затруднительно. Год назад она взяла академический отпуск и со своим другом, Толей Яковлевым, уехала на стройку, куда-то на Дальний Восток или на Камчатку. Они собирались пожениться и решили подзаработать, чтобы создать семью.
      — Она вам пишет?
      — Нет, мне она ни разу не писала. Но я встречала её маму. Она говорила, что у Наташи всё в порядке, они с Толей неплохо зарабатывают и возможно останутся там, а институт окончат заочно.
      — А откуда у неё такие сведения?
      — Наташа написала ей. Она каждый месяц ей пишет.
      «Интересно, — подумал я, — как может писать письма человек, которого нет в этой Фазе?» Вслух же я сказал:
      — Понятно. Светлана Юрьевна, а с какой целью Наташа оставила вам этот медальон? Это, всё-таки, ценная вещь, золотая. Он бы мог ей там весьма пригодиться в случае материального затруднения.
      Светлана пропустила мои рассуждения о ценности медальона мимо ушей. Как только я задал вопрос: для чего Наташа оставила ей медальон, она сразу как-то напряглась и посмотрела на меня очень внимательным, изучающим взглядом.
      — Товарищ майор, а можно я, прежде чем отвечать, сама задам вам один вопрос?
      — Спрашивайте, если смогу, отвечу.
      — Товарищ майор, вы знаете, что такое «Час Совы»?
      Меня словно обухом по затылку тяпнули. Я всего ожидал, но чтобы такое! На какое-то мгновение я растерялся и утратил контроль над собой. Но это длилось только мгновение. А Наташа ждала, что я отвечу, и внимательно смотрела на меня.
      — «Час Совы», Светлана Юрьевна, — сказал я, наконец, — Это такое время, когда сумерки уже сгустились, а полночь ещё не наступила. В это время силы зла действуют безраздельно. И именно в это время на охоту вылетает Сова…
      — Мудрая и осторожная птица, — договорила за меня Светлана и тут же снова спросила, — А кто ещё выходит на охоту в это время?
      — Ежи! — ответил я, вспомнив наш давний разговор с Андреем.
      — Правильно, ежи, — медленно проговорила Светлана, не сводя с меня внимательного взгляда, — Тогда, товарищ майор, я, вместо ответа на ваш вопрос, должна передать вам вот это.
      Светлана выдвинула ящик стола и достала большой запечатанный конверт. На нём не было никаких надписей или пометок. Она протянула его мне.
      — Что в нём? — спросил я.
      — Не знаю. Наташа сказала мне, что я должна передать его тому человеку, который заинтересуется её медальоном и правильно ответит на оба вопроса. Вы сделали и то и другое. Значит, я должна отдать конверт именно вам. Возьмите.
      Возможно, мне надо было поблагодарить Светлану и уйти. Но конверт жег мне руки, особенно в связи с тем, что Светлана откуда-то узнала содержание моего разговора с Андреем. В конверте явно были ответы на все наши вопросы. Нет, ждать я просто-напросто не мог.
      — Вы разрешите мне вскрыть его прямо здесь?
      — Конечно. Ведь он теперь ваш. Вы можете делать с ним всё, что сочтёте нужным.
      Я вскрыл конверт, старательно унимая дрожь в руках. Там оказался сложенный в несколько раз большой лист плотной бумаги и письмо.
      «Дорогой неизвестный друг! — начал я читать, — Если Вы сейчас читаете это письмо, значит задача, которую поставили передо мной Елена Илек и Андрей Коршунов, успешно выполнена…»
      Всё поплыло у меня перед глазами. Кажется, я даже отрубился на несколько секунд, так как поймал себя на том, что уже не стою, а сижу на стуле и хлопаю себя по карманам в поисках сигарет. Я совершенно забыл, что Федор Скворцов не курил. Светлана пришла мне на помощь.
      — У вас кончились сигареты? — участливо спросила она, — Я сейчас принесу вам отцовские и пепельницу. И, пожалуй, заварю вам кофе, не откажетесь?
      — Большое спасибо! Это будет очень кстати.
      Светлана принесла мне пачку сигарет и пепельницу с зажигалкой, а сама пошла на кухню. Я хотел снова взяться за письмо, но в этот момент прозвенел дверной звонок. Я отложил письмо и насторожился. От волнения я забыл, что, когда пришел сюда, сразу понял: Светлана кого-то ждала. Этот кто-то оказался молодым человеком лет двадцати.
      — Это — Виктор Антонов, мой институтский товарищ. Вы не обращайте на нас внимания, мы не будем вам мешать и посидим на кухне. Читайте письмо, я сейчас принесу вам кофе.
      Не знаю, как Светлана объяснила своему другу присутствие в своей квартире майора КГБ, но кофейник и чашку она принесла довольно быстро. Я поблагодарил её, налил чашку, выпил её залпом, налил вторую, закурил сигарету и снова развернул письмо.
      «…успешно выполнена. Цель достигнута. Вы засекли сигналы маяка и нашли его. К сожалению, должна вас разочаровать. Ни Лены, ни Андрея здесь нет. Впрочем, вы и сами в этом, наверное, уже убедились.
      Лена с Андреем находятся в необитаемой Фазе. Туда Андрея по лабиринту переходов загнал Старый Волк. Примерно через год (по времени той Фазы) Кора помогла Лене попасть туда же. Как я уже написала, Фаза абсолютно необитаема. Но там есть все условия для жизни и работы. Лена и Андрей живут в доме на берегу лесной реки и ни в чем не нуждаются. Они старательно, хотя и безуспешно, пытаются выбраться оттуда или установить с вами связь. Кстати, я — одна из таких попыток. Старый Волк предложил им работать вместе с ним против 3-й силы. Андрей сказал, что вы поймёте, о чем идёт речь. Но они отказались, так как это в итоге может обернуться работой против вас.
      Я попала к ним совершенно случайно. Шла домой и вдруг оказалась в их Фазе, в лесу, неподалёку от их дома. Лена с Андреем объяснили мне, что я попала в произвольно открывшийся межфазовый переход, образованный в результате деятельности ЧВП.
      Я провела у них несколько месяцев, и они меня многому научили. Андрей договорился со Старым Волком, что он вернёт меня назад и именно в тот момент времени, когда я попала в эту ловушку. Старый Волк поставил условие, что если они попытаются уйти вместе со мной, он разнесёт их по разным Фазам и при этом подберёт Фазы с невыносимыми условиями жизни. Лена и Андрей приняли его условия. Подготовкой моего возвращения занялась Кора.
      Андрей вмонтировал в мой медальон маяк, который был у Лены в искателе переходов. Они надеялись, что в обитаемой Фазе вам будет легче засечь его. А для того, чтобы вы смогли сориентироваться и найти ту Фазу, в которой Старый Волк держит Лену и Андрея, я заучила расположение созвездий на начало осени. Эту звёздную картину я воспроизвела на листе, который вложен в конверт. Там же я начертила примерную схему окрестностей, где живут Лена с Андреем.
      Я не могу передать вам всё это лично по той причине, что я со своим другом Анатолием Яковлевым предпринимаю попытку открыть переход и по нему вернуться к Лене и Андрею. Анатолий исследовал излучения маяка и разобрался в принципе действия искателя переходов, который Лена подарила мне на прощание. Я рассказала ему всё из хронофизики, чему меня успели научить Лена и Андрей. Испытания установки прошли успешно. Если всё пройдёт удачно, скоро мы покинем эту Фазу и окажемся у Лены и Андрея. Им так одиноко на той пустынной планете, и так нужна помощь! Пусть мы с Анатолием и не хроноагенты, но наша помощь им не помешает. А теперь, когда вы получили это письмо и карту звёздного неба, я надеюсь, что час их освобождения совсем уже близок.
      Поспешите им на помощь! Заклинаю вас Великим Временем! Они такие хорошие люди! Во имя Времени, не теряйте ни одной минуты!
      Удачи вам и до встречи вместе с Леной и Андреем.
      Наташа Гордеева.»
      Я аккуратно расстелил на столе вычерченную Наташей карту звёздного неба. Пусть наши её тщательно скопируют. Сам я закурил очередную сигарету и вылил в чашку остатки кофе пополам с гущей.
      Ну и откололи номер эти ребята! «Если всё пройдёт удачно!» Ха! Кто может знать об этом наверняка, когда дело касается межфазовых переходов? Куда их могло занести, мне не хотелось даже и предполагать. Ну, ладно, Анатолий мог и не знать этих тонкостей. А Наташа? Ведь Андрей и Лена наверняка рассказали ей о своих скитаниях по Фазам и о том, какие бывают эти Фазы, тоже рассказали. В любом случае, они — отважные ребята. Надо же, на что решились!
      Главное я выяснил. Андрей и Лена живы, и у нас в руках есть ключ к той Фазе, где они находятся. Остальное не столь существенно. Хотя остался ряд вопросов.
      Анатолий открыл межфазовый переход, но наша аппаратура его не зафиксировала. Одно из двух: либо переход не открылся, либо установка Анатолия воздействовала на темпоральные поле каким-то неизвестным нам образом. Второе. Откуда мать Наташи получала письма? Либо Анатолий сумел организовать между Фазами «почтовую связь» (что совсем уж невероятно), либо вместо другой Фазы их занесло на Камчатку (это уже ближе к истине). Хотя, программа-искатель их Матриц в этой Фазе не обнаружила. Со всем этим предстояло разобраться. В первую очередь меня интересовала установка Анатолия.
      Я свернул письмо и карту, поблагодарил Светлану за любезный приём, ещё раз извинился за доставленное беспокойство и отправился к Анатолию. Но у него дома никого не оказалось. Мне, конечно, не составляло труда проникнуть в квартиру, но не хотелось делать это без особой необходимости. Я решил подождать до вечера и отправился к Гордеевым. Меня встретила мать Наташи, отец был в командировке. Я предъявил служебное удостоверение и спросил:
      — Людмила Григорьевна, где сейчас находится ваша дочь?
      — В Большерецке, работает на стройке.
      — Она вам пишет?
      — Да, каждый месяц.
      — Вы не могли бы ознакомить меня с её письмами, если, конечно, они у вас сохранились.
      — Письма сохранились. Но зачем вам это нужно?
      — Видите ли, Людмила Григорьевна, Наташа работает на секретном объекте, и оттуда пошла утечка информации. Мы сейчас проверяем всех, кто там работает.
      — Тогда, пожалуйста, — женщина достала пачку писем, — Но сразу скажу, вы зря потеряете время. Наташа никогда не писала о своей работе, только о том, как она устроилась и о личных делах.
      Мне хватило одного взгляда, чтобы понять: письма действительно были написаны Наташей. Подлинность почтовых штемпелей Большерецка тоже сомнений не вызывала. Но чтобы сохранить легенду, я наскоро просмотрел все письма и вернул их матери.
      — Вы были правы, Людмила Григорьева, ваш супруг хорошо воспитал свою дочь. Здесь ни одного слова о производственных делах. Прошу извинить за беспокойство.
      Выйдя во двор, я присел на скамейку и закурил. Моя командировка затягивалась. Чтобы расставить по местам все непонятные пункты, придётся лететь в Большерецк. Я принял решение, что от родителей Анатолия сразу поеду в аэропорт. Добыть местные деньги для хроноагента — не проблема. Но тут я услышал голос Кати:
      — Андрей, мы выяснили, в чем тут дело. Письма из Большерецка отправляла не Наташа, а её знакомый. Она передала ему их целую пачку.
      Так, с этим ясно. Девушка просто хотела, чтобы родители как можно дольше ничего не знали об её исчезновении. Значит, они с Анатолием действительно покинули эту Фазу. Интересно, как? И куда они отсюда попали? Надо идти в квартиру к Анатолию. На часах было девятнадцать десять. Пора.
      Я зашёл в соседний подъезд и поднялся на пятый этаж. Отец Анатолия только что пришёл с работы. Мне опять пришлось представиться майором госбезопасности и изложить легенду. По ней выходило, что я интересуюсь утечкой секретных блоков и узлов с предприятия, где Анатолий проходил преддипломную практику. Без всякой легенды я был уверен, что Анатолий и в самом деле организовал такую «утечку». Одно Время знает, какие узлы и блоки он использовал в своей установке, скорее всего, действительно секретные. Отец Анатолия моим визитом остался весьма недоволен.
      — Так я и знал, что этим кончится! — проворчал он, — Всю зиму что-то паял, какие-то блоки приносил. Теперь понятно, откуда он их носил. А как жареным запахло, на Камчатку смылся. Видано ли дело, за два месяца до защиты институт бросать!
      — А он пишет вам?
      — Нет. Он вообще писать не любит. В армии служил, за два года только три письма и прислал. То, что он сейчас на Камчатке, я от соседей узнал; родителей Наташи, той самой, с которой он уехал. Тоже девка бедовая, моему под стать. Надо же, что удумали!
      — Мне необходимо взглянуть на то, что сделал Анатолий.
      — А вот из этого ничего не выйдет, товарищ майор. Анатолий, когда уезжал, предупредил меня, что придёт его товарищ, Константин, разберёт всё и унесёт с собой. Он и пришёл через три дня.
      — А может быть, остались чертежи, расчеты?
      — Ничего не осталось. Костя, когда разбирал, искал всё это, не нашёл и очень ругался.
      Отец Анатолия дал мне адрес Константина, и я поехал к нему. Но этот визит ничего не дал. По словам Константина, Анатолий собирал установку, для приёма программ спутникового телевидения, но у него ничего не получилось. Установку Константин разобрал до отдельных деталей и узлов и давно уже использовал в других конструкциях. Он подрабатывал разработкой и изготовлением на заказ гаражных охранных систем и автомобильных противоугонных устройств.
      Больше мне в этой Фазе выяснить ничего не удалось. Я сжег письмо Наташи и вернулся домой. В тот же день у Магистра состоялось совещание в полном составе.
      — Итак, — начал Магистр, — Визит Андрэ в Реальную Фазу, где работает маяк Элен, позволил получить ответы на ряд вопросов. Первый, и самый важный. Андрэ и Элен живы и находятся в необитаемой Фазе под контролем Старого Волка. Хм! А ведь он действительно не лгал нам! Их у него и в самом деле не было. Второе. Каким-то образом Наташа Гордеева попала к ним. Они уговорили Старого Волка открыть межфазовый переход и вернуть Наташу назад. Причем, вернуть в тот момент времени, когда она исчезла из своей Фазы. Кстати, а почему не произошла Схлопка?
      — А её и не могло быть! — пояснила Кристина своим певучим голосом, — Ведь Наташа не вмешивалась в состоявшееся Прошлое своей Фазы, не изменяла его. Вы сами видели, как всё произошло. Она шла домой, прошла по дорожке между кустами, вот и всё. То, что она полгода провела с Андреем и Леной, никоим образом на жизнь этой Фазы не повлияло. Тут есть ещё один интересный момент. Она провела в свой Фазе по возвращении год. А если они с Анатолием попадут к Андрею и Лене, то это по их времени будет через полгода. То есть, те, первые, полгода вычтутся. Это, конечно, при условии, что Время в обеих Фазах течет синхронно.
      — Интересное рассуждение, Крис, — сказал Магистр, затянувшись сигаретой, — Самое главное, весьма актуальное, даже животрепещущее. Ты лучше скажи нам: почему вы трижды не смогли зафиксировать открытие переходов. Первый раз, когда Наташа покидала свою Фазу. Второй, когда она возвращалась. И в третий, когда она ушла вместе с Анатолием?
      — Вопрос интересный, Фил, — парировала Кристина, — А главное, актуальный и даже злободневный. Мы засекли возмущения темпорального поля во всех случаях. Но они не имели ничего общего с теми, которые образуются в момент открытия перехода. Но переходы имели место. Сейчас мы с этим разбираемся. Но мне думается, что раз уж у нас появилась наводка на то место, где находятся Лена с Андреем, то сейчас самое важное…
      — Мы тоже так думаем и ждём, что по этому поводу скажет нам Ричард, — прервал её Магистр, — Он выйдет на связь с минуты на минуту.
      — Интересно, а кто из них придумал этот трюк с маяком? — поинтересовался Микеле.
      — Хм! — подал голос Стефан Кшестинский, — В этом плане они друг друга стоят. А уж если они вместе, здесь они и Совету Магов не уступят.
      — Да, допустил промашку Старый Волк, — сочувственным тоном проговорил Магистр, — Он ведь позволил им сойтись вместе. А вместе они не просто мужчина и женщина. Вместе они — Андрэ и Элен, вместе они — два хроноагента. Вместе они — боевая единица, и притом очень и очень неслабая.
      — Насколько я помню из письма Наташи, — сказала Катя, — Лену к Андрею привела Кора, а не Старый Волк.
      — Ты хочешь сказать, что она сделала это без ведома своего шефа? Сомневаюсь. Если бы ты отмочила такой номер, я бы…
      — Сослал меня в Хозсектор пожизненно? — ехидно спросила Катя, лукаво глядя на Магистра.
      — Нет, дорогая Кэт! Дёшево отделаться хочешь. Я бы сослал тебя в лабиринт спонтанных переходов! Я бы…
      — Хватит на детей жуть нагонять, шеф, — остановил его Генрих, — Давай лучше поторопим Ричарда. Что-то он больно долго копается.
      — Дик своё дело знает, нечего его напрягать, — возразил Магистр, — Тем более, что я поставил ему ещё одну задачу: организовать поиск этих ребятишек. Не можем же мы бросить на произвол судьбы тех, кто помог нам найти Андрэ и Элен.
      — Вот уж действительно отмочили номер, — проворчал я, — Само Время не знает, куда их могло занести. Ищи теперь этих детей в бесконечном многообразии параллельных Фаз.
      — Ну, не такие уж они и дети, — усмехнулась Кристина.
      — Дети, Крис, самые настоящие дети! — подал голос молчавший до этого Стрёмберг, — Даже хуже детей. Никто из вас не сунулся бы в неизвестно куда ведущий переход. Там даже профессиональному хроноагенту трудно выжить. Вспомните, что рассказывал Андрей о своём первом путешествии по Фазам. Волосы шевелились на всех местах. А что они с Леной пережили сейчас, мне даже представить жутко. Ведь Старый Волк хотел не просто спрятать их, он ещё и наказать их хотел за всё хорошее, что они ему сотворили. Впрочем, Генрих прав. Молчание Ричарда затянулось. Надо его поторопить.
      Но не успел наш босс протянуть руку к клавише вызова, как монитор связи, работавший в дежурном режиме, ожил, и на нём появилось лицо Ричарда.
      — Извините, что заставил вас ждать. Я понимаю ваше нетерпение, — сказал он несколько виноватым тоном, — но такая картина звёздного неба в начале осени имеет место в пяти с лишним десятках Фаз. Пришлось их все отработать. Три из них оказались необитаемыми и пригодными для жизни. Сразу скажу: ни в одной из этих Фаз Матриц товарища Коршунова и пани Илек мы не обнаружили.
      Мы хором разочарованно вздохнули. Но Ричард поднял руку в успокаивающем жесте.
      — Рано огорчаетесь. Я ещё не всё сказал. Мы просканировали берега всех лесных рек во всех трёх Фазах. В двух ничего не нашли, а вот в третьей что-то есть. Я говорю «что-то», так как установить точную картину чрезвычайно трудно. Наташа Гордеева хорошо изобразила план местности, где живут товарищ Коршунов и пани Илек. Такое место мы нашли. Но есть ли там кто-нибудь, выяснить не удаётся. Впрочем, посмотрите сами.
      На соседнем мониторе появилось изображение лесного массива, взятое с высоты около ста метров. Среди заросших деревьями и кустарником извилистых берегов протекала река. Изображение было четким, но в одном месте, на берегу реки, лесной массив перекрывался каким-то лиловым пятном неправильной формы. Пятно словно кипело. Оно меняло внешние очертания, оттенки цвета, и по нему пробегали волны ряби.
      — Удалось вам что-нибудь разглядеть под этой кляксой? — спросил Стрёмберг.
      — Почти ничего, — ответил Ричард, — Только используя фи-диапазон, мы сумели установить, что под этим пятном имеется что-то вроде строений.
      — Ты сказал, строений? — уточнил я, — Значит, более одного. Наташа писала, что они живут в доме на берегу лесной реки. А здесь целый хутор. Людей вы, конечно, разглядеть не смогли.
      — Да, фи-диапазон этого не позволяет. Зато в обычном диапазоне, в окрестностях этого пятна мы кое-что обнаружили. Вот здесь, — Ричард выделил участок леса, — имеются пни от деревьев, спиленных пилой. В пяти километрах ниже по течению, — он выделил другой участок, — к берегу прибило плот. А вот здесь, — Ричард выделил берег реки выше по течению, — в песке мы обнаружили стреляные гильзы. Интересно, что они не от автомата или пулемета Калашникова, которыми были вооружены товарищ Коршунов и пани Илек, а от автомата типа Узи.
      — Узи!? — вырвалось у Миши.
      Мы переглянулись. Ни один хроноагент без особой необходимости не взял бы в руки эту пародию на боевое оружие. А уж Андрей с Леной, тем более. Это настораживало. Откуда в необитаемой Фазе взялись гильзы от Узи?
      — Так, — задумчиво проговорил Стрёмберг, — На необитаемой планете мы имеем признаки разумной и довольно активной деятельности. Я не спрашиваю о Матрицах. Их вы, конечно, не обнаружили.
      — Да. Ни в настоящем, ни в прошлом этой Фазы. Но вот что интересно. Вы обратили внимание, что пятно пульсирует? В прошлом этой Фазы оно довольно часто давало значительные отростки в ту или иную сторону.
      — Всё это здорово напоминает какой-то экранирующий купол, — задумчиво сказал Магистр, — От нашего наблюдения хотят явно скрыть участок местности и людей, которые там находятся. По-моему, это — блокировка. Помните, как Старый Волк заблокировал в Лотарингии свой замок?
      — Это, всё-таки было внутреннее, закрытое помещение, — возразила Кристина, — А здесь открытая местность. Это — разные вещи.
      — Крис, мы ведь тоже не стоим на месте, — ответил ей Стрёмберг и подвёл итог, — Это — несомненно блокировка. А раз там что-то прячут, значит, есть что прятать. Поскольку отсюда мы ничего не видим, надо идти туда и смотреть на месте.
      — Как пойдём? По переходу? — спросил я и тут же прикусил язык, подивившись собственной глупости.
      Но Магистр оказался на высоте, он не преминул поехидничать:
      — Почему же? Мы можем внедрить тебя в медведя или в пенёк. В кого предпочитаешь? Готовь, Крис, переход.
      Кристина кивнула и тут же оправилась в свою лабораторию. А мы стали решать, кто пойдёт.
      — Что на самом деле скрывается под этой лиловой кляксой, знает одно Время, — сказал я, — Здесь надо быть готовым ко всему. Поэтому, я считаю, должны иди: Миша, Генрих и я. В одиночку идти опасно.
      — Совершенно верно, там может скрываться любая лайдачья гадость, — согласился со мной Стефан и тут же возразил, — Не исключено, что там скрыта такая же ловушка, в какую угодил Андрей, пся крев! Но тогда мы имеем шанс потерять разом всех хроноагентов экстракласса. Нет. Надо идти в другом составе. Предлагаю себя, Матвея и тебя, Андрей.
      — Правильно мыслишь, Стефан, — поддержал его Стрёмберг, — В таком составе и пойдёте. Фаза необитаема. Поэтому оружие подбирайте по своему усмотрению. Рекомендую взять лазеры и дезинтеграторы. Готовьтесь.
      — Вот ещё что, — добавил Магистр, — Поскольку объект вашей работы закрыт этой кляксой, то мы лишены возможности наблюдать вас, оценивать обстановку и оказать своевременную помощь. Фи-диапазон, как вы знаете, даёт нам только общие очертания неживых предметов. Поэтому, я прошу вас, даже не прошу, а приказываю: забудьте, что вы супермены, хроноагенты, кои никогда не отступают, не пасуют и так далее. Вы — разведчики. Ваша задача — выяснить обстановку, вернуться, обязательно вернуться, слышите? Вернуться и доложить, что вы видели. То есть, если появится хоть малейшая вероятность, что вы не вернётесь; сразу же отступайте и ни в коем случае не геройствуйте. Переход мы будем держать открытым. Поняли?
      — Чего уж не понять, шеф? — ответил за всех Матвей, — Вы всё так доходчиво изложили. Для меня остался неясным один лишь вопрос. Если мне там чихнуть захочется, мне как поступить? Вернуться по переходу и получить вашу санкцию в письменном виде или начхать на всё и чихать там без вашей санкции?
      — Тебя сегодня в Схлопку ещё никто не посылал? — беззлобно поинтересовался Магистр, — Никто? Это ужасно! Ужасно быть в таком деле первым.
      Через час мы, полностью экипированные и вооруженные лазерными пистолетами и бластерами-дезинтеграторами, вышли из перехода на границе «лилового пятна». Разумеется, никакого пятна там не было. Над нами было яркое летнее небо с редкими белыми облаками. На лесной поляне, выходившей к реке, стоял бревенчатый дом с крышей, выполненной из солнечных батарей высокой эффективности. Неподалёку были расположены ещё два строения. Одно я определил как баню, второе было явно курятником. Оттуда слышалось квохтанье куриц и попискивание цыплят.
      И никаких других звуков, кроме этих мирных, сугубо деревенских. Мы долго стояли на опушке и осматривались. Солнце было довольно высоко, но никаких признаков жизни, кроме звуков из курятника, не наблюдалось. Не нравилось мне всё это. Каким-то избыточным спокойствием и миром дышало всё вокруг. Может быть, эти домашние умиротворяющие звуки курятника так влияли? Но в то же время я не мог избавиться от ощущения чего-то тревожного, даже опасного. Мне казалось, что за нами наблюдает некто, очень хитрый и очень коварный. Он только и ждёт, чтобы мы сунулись за кусочком сыра, который он наживил в мышеловке. Может быть, здесь сказалось «напутствие» Магистра? Вполне могло быть и так. А могло быть и иначе, он мог даже недооценить опасность. Интуиция для хроноагента — дело далеко не последнее.
      Но почему никого не видно и не слышно, кроме курей и цыплят? Дом и поляна выглядели вполне обитаемыми и обжитыми. Ухоженный, аккуратный колодец. Поленицы дров возле бани и дома. Аккуратные дорожки, проложенные к колодцу, бане и курятнику, посыпаны песком. Возле курятника — куча птичьего помёта, прикрытая высохшей травой. Неподалёку видны грядки огорода и участок, засаженный картошкой. Огород, правда, изобилует сорняками, но картошка основательно окучена. Во всём, кроме сорняков, чувствовались хозяйственные руки. И не просто руки, а руки Андрея Коршунова и Лены Илек. Но где же они сами?
      В конце концов, стоя здесь, на опушке, мы ничего не выясним. Я указал Стефану направление налево, а Матвею — направо. Сам я осторожно двинулся к дому. Если разгадка и есть, то она, несомненно, должна скрываться именно там.
      Я бы, наверное, не очень удивился, если бы узнал, что за три с лишним года до этого, мой друг так же настороженно и с опаской, держа наготове оружие, приближался к этому дому. То, что я там увидел, окончательно убедило меня, что мы не ошиблись «адресом». Наташа сказала верно, здесь было всё необходимое для жизни и работы. У окна на столе был развёрнут компьютер. Несколько непривычный, но вполне доступный для освоения. У стены — агрегат, в котором я при внимательном рассмотрении признал Синтезатор. Очаг, двуспальная кровать, диван, кресла, стол, циновки на полу. В соседней комнате — примерно такая же обстановка за исключением компьютера и Синтезатора. Везде чувствовались аккуратные, хозяйственные руки моих друзей. Они обустраивались здесь основательно и создавали себе всё необходимое для жизни. В кладовой были запасы муки, круп и овощей. В леднике — мороженое мясо и тушки птиц. В сенях по стене развешены рыболовные снасти и два охотничьих ружья. В чулане я обнаружил несколько пар лыж, комплекты зимней одежды и обуви. Всё было размерами на Лену и Андрея. Я нисколько не удивился, увидев элегантные и красивые женские зимние курточки, костюмы и сапожки. Ленка всегда останется Ленкой, даже в необитаемой Фазе, где кроме неё и Андрея никого нет. Она просто не понимала, как можно появится одетой кое-как, наспех. Те же мысли посетили меня, когда я заглянул в стенной шкаф, где хранились предметы туалета и домашняя одежда.
      Правда, меня несколько озадачило присутствие женской одежды и предметов туалета иных размеров и расцветки в соседней комнате. Это говорило о том, что здесь жила ещё одна женщина. Потом до меня дошло, что Наташа прожила здесь полгода, и всё это принадлежало ей.
      Но всё, что я увидел, не дало мне ответа на вопрос, где же всё-таки наши товарищи. Очаг явно не топился много дней, а может быть и недель. В хлебнице лежала четверть ковриги хлеба, успевшая основательно зачерстветь. На лабораторном столе, уставленном химической посудой, растворы в открытых сосудах почти выпарились. Всё указывало на то, что хозяева отсутствуют довольно долго. Меня, правда, озадачивали весёлые и деловитые звуки из курятника. Но я заглянул туда, увидел автоматическую кормушку и поилку, бункер с кормом и бак с водой и понял, что это — не критерий.
      Вскоре появился Стефан. Он сделал круг по окрестному лесу, но ничего интересного не обнаружил. Он, как и я, обошел дом, осмотрел обстановку и всё прочее и сделал такие же заключения. Но и он не смог предложить никакого объяснения, куда делись Андрей и Лена.
      Еще через четверть часа пришел Матвей. Вид у него был озабоченный. Он вынул из кармана пригоршню проржавевших гильз от Узи.
      — Это я нашёл на берегу реки. А вот это, — он достал из другого кармана горсть таких же ржавых гильз, но уже от пулемёта Калашникова, — метров на сто пятьдесят ближе к дому. Там очень удобная позиция, оттуда простреливается весь берег, и этих гильз там довольно много в песке.
      Он помолчал немного и очень тихо добавил:
      — А в лесу я нашёл следы захоронения. Довольно приличная могила, явно не на одного человека.
      Около минуты мы молчали, стараясь не смотреть друг на друга. Нам очень не хотелось строить никаких предположений о том, кто может лежать в этой могиле. Наконец, Стефан сказал, обращаясь к очагу:
      — В сенях я видел две лопаты.
      Матвей привёл нас на небольшую лесную поляну, где действительно были видны следы захоронения. Мы присели на опушке и закурили. Конечно, нам не терпелось узнать ответ на мучивший нас вопрос, но заниматься эксгумацией больно уж не хотелось. А больше всего нам не хотелось найти в этой могиле то, что мы найти в ней боялись. Наконец, Стефан выплюнул окурок, взял лопату и встал.
      — Ну, глаза боятся, а руки делают. Сколько ни сиди, а пока не раскопаем, ничего не узнаем.
      И в этот момент мы, все трое, услышали Магистра; видимо, мы уже вышли из-под «экрана»:
      — Бросьте это грязное дело, ребята, не тревожьте могилу. Дик её уже прозондировал. Там останки пятнадцати тел: четырнадцать мужчин и одна женщина.
      — Женщина! — вырвалось у нас хором.
      — Да, женщина. Но не та, о которой вы подумали. Возраст захоронения около двух лет. То есть, эта могила появилась здесь ещё при Наташе Гордеевой.
      Я прикинул. У Андрея был пулемёт Калашникова, гильзы от него Матвей нашёл в ста пятидесяти метрах ближе к дому. Значит, тех, кто здесь лежит, «успокоили» Андрей с Леной. По какому поводу, откуда они здесь взялись, Время его знает. Ещё одна загадка. И отгадку нам могли дать только наши друзья. Но где же они?
      Видимо, такие же мысли пробежали и у Стефана с Матвеем, потому что мы все трое облегченно вздохнули и закурили ещё по одной сигарете. Мы курили и гадали, где же нам теперь искать Лену и Андрея?
      — Компьютер! — сказал вдруг Стефан, — надо проверить компьютер. Может быть, они оставили на нём сообщение для нас. А если даже и нет, то найдём какую-нибудь, проливающую свет информацию.
      Стефан оказался прав. Андрей с Леной действительно оставили нам сообщение. Как только мы включили компьютер, он сразу загрузил приличный текстовый файл. Вот только прочитать его не было никакой возможности.
      — Язык явно полинезийский, пся крев! — констатировал Стефан, — Но я, к сожалению, в нём ни в зуб ногой. А вы?
      Я языком древней Атлантиды тоже не владел, как и Матвей ничего не понимал по лапутянски, в чем мы честно Стефану и признались. Мы попробовали просмотреть другие файлы, но быстро отказались от этой затеи. Вся информация оказалась искаженной до полной невоспринимаемости. Аудиоканал выдавал соловьиные трели и кошачьи концерты в сопровождении циркулярной пилы. Мы были разочарованы и снова основательно задумались.
      — А это что? — спросил Матвей, — По-моему — терминал связи. Включим?
      Не дожидаясь ответа, он нажал клавишу. Через три минуты монитор ожил, и мы увидели Кору Ляпатч. Не знаю, кто из нас был изумлён больше: мы или она. Её и без того крутые брови поднялись ещё выше, а рот в изумлении округлился.
      — Шат! — позвала она, — Шат! Иди скорее сюда! Посмотри, кто к нам пожаловал!
      На экране появился Старый Волк. Его реакция при виде нас мало чем отличалась от реакции Коры.
      — Андрей!? Матвей!? Стефан!? — он закрыл глаза и потряс головой, но наваждение не проходило, и он быстро овладел собой, — Здравствуйте. Объясните, пожалуйста, как вы там оказались?
      — Если кратко, то пришли. Разумеется, пришли не просто так, а по межфазовому переходу. А теперь ты нам объясни и тоже кратко. Где Андрей и Лена?
      — А разве они не с вами?
      Старый Волк посмотрел на соседний монитор и что-то переключил на панели. Лицо его приобрело такое неподдельно растерянное выражение, что я сразу поверил в его искренность.
      — Да, их действительно там нет, — медленно проговорил он, — Куда они могли уйти? И каким образом?
      — Это ты нас спрашиваешь?
      — Нет, сам себя. Кстати, вы сказали, что пришли по переходу? Кора, Андрей был прав, когда советовал нам выбросить аппаратуру, контролирующую переходы, с предпоследнего этажа много-многоэтажного здания. А для полной гарантии, лучше с последнего. Переход не зафиксирован. Вы давно там?
      — Четвёртый час. В Схлопку вашу аппаратуру и ваши проблемы! Ты действительно ничего не знаешь о том, куда они делись?
      — Поверьте, я сам узнал об этом только что. Мы с ними не контактировали уже несколько месяцев. Я старался не навязывать им силой общение со своей персоной.
      — Ценю твою деликатность и попробую поверить. Хотя… Они оставили на компьютере сообщение для нас. Но оно преобразовалось в какую-то похабщину, как и вся прочая информация на компьютере. Ты хочешь, чтобы мы поверили, что ты к этому не приложил руку?
      — Почему же, приложил. Только приложил очень давно, и сейчас сам в этом раскаиваюсь.
      — Объясни.
      — Видишь ли, Андрей. То место, где вы сейчас находитесь, было моей личной секретной базой. О ней знали только я и Кора. Туда я и поместил Андрея с Леной, справедливо полагая, что уж там-то их никто не найдёт: ни ваши, ни наши.
      — А от своих-то ты зачем их прятал?
      — Андрей и ты, приговорены у нас к ликвидации. Слишком много вы нам палок в колёса понатыкали. Но я продолжу. Я не хотел, чтобы дела, которыми я занимался на базе, стали достоянием кого бы то ни было. Поэтому, я перестраховался даже от собственной забывчивости. Мой центральный компьютер контролирует этот Мир. Как только разумные существа (я имел в виду себя и Кору) этот Мир покидали, он преобразовывал информацию на компьютере в откровенную абракадабру. В чем вы и убедились.
      — Но раз это произошло по разработанной тобой программе, значит можно попробовать восстановить информацию.
      — Увы. Я сработал на совесть. При искажении используется белый шум третьего порядка.
      — Зачем такие сложности?
      — Просто исказить, просто и восстановить. Но тут я перестарался. Нам с вами остаётся только гадать, где они и как отсюда ушли? Кстати, а вам-то как удалось их найти? Ведь блокировка была абсолютно надёжная!
      — Она надёжно блокировала обычных людей, но никак не Андрея с Леной.
      Я коротко рассказал, как мы обнаружили эту Фазу и проникли в неё. Старый Волк внимательно слушал и время от времени восхищенно покачивал головой.
      — Ну, молодцы! — похвалил он моих друзей, когда я закончил, — Опять они меня объехали! Как они всё продумали! А я-то гадал, что это они так хлопочут за эту девушку?
      — Плохо же ты о них подумал. Они бы ходатайствовали за неё даже в том случае, если бы у Лены и не было этого маяка. Я уверен, что мысль использовать маяк и Наташу, чтобы передать нам весть о себе, родилась у них уже после разговора с тобой.
      — Согласен. На них это очень похоже. Беру свои слова обратно. Но вернёмся к главному. Андрей, вы не нашли каких-нибудь следов, указывающих, куда и каким образом они ушли?
      — Абсолютно никаких, кроме искаженной записи на компьютере.
      — Да, натворили они дел! — сокрушенно покачал головой Старый Волк, — Дети высокоразвитой цивилизации! Нет, чтобы доверить сообщение обычной бумаге.
      — А ты-то что так переживаешь? Сожалеешь, что птички упорхнули?
      — Андрей, — Старый Волк грустно улыбнулся, — Давай хоть сейчас не будем сводить старые счеты. Дело обстоит гораздо серьёзнее, чем ты полагаешь. Здесь они, по крайней мере, были в безопасности. Ты разве не допускаешь возможности, что наши наблюдатели могут засечь их? И чем это обернётся? Для них — неминуемой гибелью. Им даже не помогут все их незаурядные качества. С десятком профессионалов, подготовленных не хуже чем они, Андрей с Леной не справятся даже вместе. Я не говорю о том, что ждёт меня. Ведь я-то доложил руководству, что загнал их в Миры с неприемлемыми для жизни условиями, и они там погибли. Но это ещё, если можно так сказать, самый безобидный вариант.
      — Безобидный!? Что-то ещё может быть хуже? — удивился я.
      — Сколько времени вы их искали? — спросил помолчавший немного Старый Волк, — А если учесть, что вы окончательно потеряли их уже после второго перехода, то картина получается и вовсе безрадостная. Я думаю, Андрей, мне нет смысла объяснять тебе, что такое бесконечное множество параллельных Миров или Фаз, как вы их называете; и как мала вероятность успешного поиска в этом бесконечном множестве двух конкретных личностей. Которые, кстати, не сидят на месте, а переходят из Мира в Мир. Так что, даже если они счастливым образом не попадут в поле зрения наших наблюдателей, они станут вечными странниками по параллельным Мирам. Скажу честно. Я бы предпочел, чтобы они сейчас ушли вместе с вами. Ты почему-то улыбаешься? Думаешь, я сейчас блефую? Ничуть не бывало. Ты ведь и сам знаешь, какие на этом пути могут попасться Миры. Когда я организовывал путь Андрея сюда, я сознательно исключал Миры, заведомо смертельные для человека. Хотя, признаюсь честно, я подбросил ему несколько весьма весёлых и увлекательных испытаний. Мне было интересно, как он из них выкрутится. Надо сказать, что он превзошел все мои ожидания. Я приведу тебе лишь один пример. Не самый страшный и опасный для жизни, но не менее, а даже более сложный чем другие. В Мир, соответствующий тридцатым годам ХХ столетия, он вошел в районе Нью-Йорка, а переход в другой Мир был в окрестностях Лос-Анджелеса. Как бы ты действовал в такой обстановке?
      — Пошел ты в Схлопку, Волчара! — возмутился я, — Над тобой бы самим так поэкспериментировать! Тогда я посмотрел бы, как ты будешь выкручиваться.
      — Ха! — усмехнулся Старый Волк, — Представь себе, я бы выкрутился успешно. И знаешь, почему? Меня Андрей научил. Он нанялся на подённую работу докером в пакгауз. Зарабатывал он неплохо и за месяц должен был накопить сумму, достаточную для проезда в Лос-Анджелес. Но один предприниматель, которого донимали рэкетиры, увидел, как Андрей на ходу расправляется с шайкой молодёжи, которая собирала с докеров-подёнщиков дань. Он предложил Андрею одну ночь поохранять его предприятие. Андрей отразил налёт рэкетиров, и тот человек оплатил ему проезд до Лос-Анджелеса в первом классе. Так что, можешь гордиться своим другом.
      — Горжусь. А тебе спасибо, что помог ему так ярко проявить свои способности.
      — Ценю твою иронию. Кстати, Кора организовала для Елены подобную ситуацию. Елена вошла в эпоху, соответствующую времени сразу после Первой Мировой войны, в Ниццу, а переход был на Урале.
      Я только головой покачал, представив Ленку в такой ситуации без гроша в кармане. А Кора возмутилась:
      — Что ты говоришь, Шат? Можно подумать, что я специально загнала её в такую ситуацию. Всё было совсем не так. В предыдущем Мире наши киллеры засекли её и сели ей на хвост, рассчитывая, что она приведет их к Андрею. Надо было срочно уводить её оттуда. Я сказала тебе об этом, и ты ответил: «Действуй, и как можно скорее!» «Но у меня под рукой нет ни одного приемлемого перехода, а те, что есть, заведут её в такие Миры, что у неё почти не будет шансов выбраться». И ты сказал: «Чем хуже, тем лучше. Туда они за ней не сунутся. А там или мы что-нибудь придумаем, или она сама вывернется. Она — женщина не промах».
      — Верно, — усмехнулся Старый Волк, — Был такой разговор, я теперь вспоминаю.
      — У меня там были готовы три перехода. Один вёл в эту самую Ниццу. Другой переход вёл в пустыню, вроде Сахары, и до другого перехода надо было идти более двухсот километров. По третьему переходу она попала бы в болото Юрского периода и брела бы по нему километров пятьдесят. Строить другой переход у меня не было времени, и я отправила её в Ниццу. Время там было примерно сразу после окончания Первой Мировой войны.
      — К слову сказать, — вставил Старый Волк, — Елена справилась с задачей нисколько не хуже Андрея.
      — Интересно, как она оттуда выбралась? — поинтересовался Матвей.
      — Ого! — засмеялась Кора, — Никто из вас до такого не додумался бы. Для начала она ограбила ювелирный магазин.
      — Ай да Ленка, пся крев! — не удержался Стефан.
      — Разумеется, она не стала реализовывать награбленное, — продолжала Кора, — Она ограбила ещё и лавку старьевщика, переоделась и пришла утром на место преступления. Там она заявила, что видела, куда грабитель спрятал драгоценности. Но, увы, она не учла инфляции и послевоенной дороговизны. Полученного вознаграждения ей хватало только чтобы доехать до Польши. К тому же у неё не было никаких документов, а ей пришлось бы пересекать множество границ. И тут она узнала, что какая-то предприимчивая бандерша организует публичный дом для поездки в Екатеринбург, с целью поживится на Конгрессе Золотопромышленников. На полученную премию Лена приоделась пошикарнее и заявилась к этой бандерше. Целый час она рассказывала ей о самых изысканных эротических играх. Та пришла в восторг и тут же предложила Лене долю в своём предприятии с тем, чтобы она обучила девушек всему, что знала сама. Так Лена оказалась на Урале. Понятно, что там она не стала обучать персонал сексуальным премудростям, а сразу нырнула в переход, оставив мадам бандершу с носом.
      Мы долго смеялись и восхищались находчивостью и неукротимым характером нашей Лены. Кора и Старый Волк составили нам компанию. Но в самый разгар веселья я вдруг вспомнил о захоронении в лесу.
      — Ну, повеселились, и будя! — я обратился к Старому Волку, — Ты можешь сказать, что это за братская могила в лесу, неподалёку отсюда? Или это тайна, покрытая мраком, в которую посторонних не посвящают?
      Старый Волк помрачнел и задумался. Они с Корой отошли подальше от терминала связи и начали о чем-то горячо спорить. Было видно, как Кора ему что-то доказывала, но он не соглашался. Наконец, Старый Волк кивнул и вернулся к терминалу.
      — Андрей, ты вправе мне не верить, но я скажу тебе прямо. Эта могила в лесу — следы вмешательства той самой третей силы, о которой я вам всё время говорю, в которую вы всё время не верите, и в которую не верил твой друг, пока не убедился лично в её существовании. Дело обстояло так. Некто, принадлежащий к высшей иерархии этой самой третьей силы, давно избрал в качестве промежуточного пункта в своих переходах из Мира в Мир тот самый Мир, в котором вы сейчас находитесь, и где я, ничего об этом не зная, организовал свою базу. Он не был здесь очень давно, и надо было так случиться, что он воспользовался этим Миром именно тогда, когда там находились Андрей и Елена. Он увидел мою базу, увидел ваших друзей и остался очень недоволен.
      — А Андрей и Лена видели его? — спросил Стефан.
      — Не только видели, но даже разговаривали с ним. Это было ещё до того, как к ним попала эта девушка. Так вот, этот некто покинул этот Мир страшно недовольным. Андрей сообщил мне об этом визите, и я встревожился. Ведь я давно уже работаю с этой третьей силой и знаю их нравы и повадки. Я организовал наблюдение за тем, кто посетил Андрея и Елену. И, как оказалось, не зря. Вскоре мне стало известно, что он сформировал отряд наёмников и заплатил им крупный аванс. При этом он точно описал расположение этого дома и дал задание: дом сжечь, а тех, кто в нём живёт, ликвидировать. Мы, по-моему, говорили вам, что эти деятели почти никогда не действуют в Реальных Мирах сами. Они предпочитают всё делать чужими руками. Единственно, что я не сумел узнать, это срок акции. Этот некто заметил мой наблюдение и сумел от него избавиться. Как раз в это время по спонтанно открывшемуся переходу в этот Мир попала Наташа, так, кажется, её зовут, если я не ошибаюсь? Вскоре Андрей вышел на связь со мной и потребовал, чтобы я помог девушке вернуться домой. Я ничего не имел против неё и согласился. Подготовкой перехода занялась Кора. Это потребовало довольно много времени, так как Андрей поставил условие: мы должны вернуть девушку в тот момент времени, когда она покинула свой Мир. В общей сложности она провела у них примерно полгода. Во время этого сеанса связи я предупредил Андрея, что к ним могут пожаловать непрошеные гости. Андрей с Еленой восприняли эту весть довольно спокойно, всем своим поведением давая мне понять, что два десятка наёмников не представляют для них проблемы. И в самом деле, когда через полтора или два месяца деятель третьей силы открыл переход и пропустил в этот Мир отряд наёмников, Андрей и Елена организовали им достойную и горячую встречу. Они расправились с этим отрядом быстрее, чем за десять минут. И даже Наташа приняла в этом участие и застрелила одного наёмника, который попытался пойти в обход через лес. Кстати, характерная деталь. Этот некто открыл для наёмников не свой собственный переход, а воспользовался нашим.
      — Слушай, Волк, — сказал я, — что это за термины: деятель, некто? Тебе не надоело ходить вокруг да около? Мне надоело. Может быть, ты, наконец, назовёшь конкретное лицо?
      — Извини, Андрей, не назову. И вот почему. Когда мы с Андреем обсуждали эту тему, он признался, что, если бы я назвал ему этого деятеля раньше, он бы мне ни за что не поверил и даже при личной встрече с ним имел бы заранее определённое мнение. А когда он убедился в этом сам, тогда я и подтвердил, что именно эту личность я и имел в виду. А вам я могу дать наводку. Попробуйте отследить Фарбера, если вам это удастся, вы многое поймёте. Но это так, к слову. Мне сейчас пришла в голову ещё одна мысль относительно судьбы Елены и Андрея. Ты сказал, что ни в доме, ни в его окрестностях нет никаких следов, указывающих на поспешность их исчезновения?
      — Нет. Ничего подобного. Впечатление такое, что они основательно подготовились, собрались и ушли, оставив всё в идеальном порядке.
      — Хм! Значит, одна версия отпадает. Я было решил, что раз у этого деятеля сорвалась затея с наёмниками, он осуществил свой замысел каким-то другим способом. Но раз это не так, то вполне возможен другой вариант. Поскольку наша аппаратура не зафиксировала открытия перехода, то значит, они ушли другим путём. А именно: они сумели разгадать механизм перехода, по которому ушел деятель третьей силы. Разгадали, сумели открыть его и воспользовались им.
      Старый Волк внезапно замолчал. Я ждал продолжения, но его не последовало. Он задумчиво барабанил пальцами по столу и о чем-то размышлял. Тогда я решил его побеспокоить.
      — Ну, воспользовались они этим переходом, а дальше что?
      — А то, Андрей, что в этом случае нам с вами уже наверняка не найти их. Одно Время знает, куда вёл этот переход. Мне довелось наблюдать деятельность третьей силы и её представителей только в доступных нам Мирах. Но я ни разу не мог выйти на Миры, где они базируются; Миры, которые они считают своими; Миры, по которым они путешествуют. И я сильно опасаюсь, что Андрей с Еленой попали именно в такие Миры. Что это за Миры, какие они, что их там ждёт; знает только Великое Время, — он помолчал немного и добавил, — Нам с вами, Андрей, предстоит нелёгкая работа: найти ваших друзей и помочь им выбраться оттуда, куда их занесло. Со своей стороны я сделаю всё, что смогу. И обещаю, как только я найду их, я сразу же вам сообщу всё, что мне удалось выяснить.
      — Взаимно, — ответил я.
      Мы распрощались и выключили терминалы. Ещё несколько часов мы тщательно обыскивали дом и его окрестности, пытаясь найти хоть какую-нибудь зацепку, хоть какой-нибудь намёк, который указал бы нам, куда и каким способом ушли Андрей с Леной. Но всё было безрезультатно. Только Стефан нашёл в чулане мужские кроссовки, каких Андрей никогда не носил, да и размер был не его. Мы призадумались, но потом Матвей предположил, что это кроссовки Старого Волка. Ведь он сам сказал, что неоднократно бывал здесь. Так, с пустыми руками и скудной информацией, мы и вернулись в Монастырь.
      На совещании у Стрёмберга мы подробно описали всё, что видели и изложили переговоры со Старым Волком. Когда мы закончили, воцарилось долгое молчание. Ещё бы! Все уже думали, что мы нашли наших друзей, и они вот-вот вернутся к нам. А они вновь исчезли в неизвестном направлении. Это было трудно переварить. Первым нарушил молчание Генрих:
      — А вы знаете, я их не осуждаю. Я поставил себя на их место и решил, что поступил бы точно так же. Во-первых: неизвестно, засекут маяк или нет, сумеют найти эту Фазу и проникнуть в неё или нет, одно Время знает. А сидеть и ждать у моря погоды, задача неблагодарная. Раз появилась возможность покинуть эту тюрьму и выйти из-под контроля Старого Волка, почему бы этим не воспользоваться? Насколько я знаю и Андрея, и Лену, они бы именно так и поступили. И второе. Видимо, Старый Волк в своём последнем предположении был прав. Им удалось открыть каким-то образом переход, по которому ходил этот некто. Я имею в виду деятеля пресловутой третьей силы. Раз они его расшифровали, и им представилась возможность потрогать его за бороду в его собственном логове, то есть, разузнать о нём всё поподробнее, то они, наверняка, не стали колебаться. Будем считать, что Андрей с Леной выполняют трудное и очень ответственное задание: находятся на разведке в стане противника.
      — Боюсь, что Генрих и Старый Волк правы, и Андрей с Еленой действительно ушли по этому таинственному переходу, — согласился Стрёмберг, — Но в этом случае задача их поиска усложняется на порядок и даже на два. Но это не значит, что мы должны смириться и опустить руки. Мы будем искать их. Искать, искать, искать и ещё раз искать. Искать, пока не найдём. Мы будем иметь право прекратить поиски только тогда, когда убедимся, что их уже нет в живых. А для этого мы должны обнаружить их бездыханные тела или увидеть картину их гибели. Думаю, Ричард, тебя не надо дополнительно настраивать на эту работу. Кстати, перед тобой стоит ещё одна задача. Надо найти эту пару: Наташу Гордееву и Анатолия Яковлева. Эта девушка очень много сделала для нас и Андрея с Леной, чтобы мы могли бросить её в беде. К тому же, насколько я могу судить, они — личности весьма незаурядные. Из них могут получиться неплохие хроноагенты.
      — А мне почему-то кажется, что если мы найдём эту пару, то мы найдём и Андрэ с Элен, — сказал вдруг Магистр, — и наоборот. Найдём Андрэ с Элен, найдём и Натали с Анатолем. Они должны быть вместе.
      — Почему ты так считаешь? — удивлённо спросил Жиль.
      — Кроссовки. Не понял? Тогда смотри.
      Магистр включил монитор и вывел на него сцену ухода Наташи и Анатолия из своей Фазы. Он взял крупным планом ноги Анатолия и спросил Стефана:
      — Эти кроссовки ты нашёл в чулане?
      — А лайдак их знает, Фил, — ответил Стефан, присмотревшись, — Они все похожи друг на друга. Не берусь утверждать наверняка.
      — В самом деле, Фил, — сказала Кристина, — кроссовки — слишком слабый аргумент.
      — Не буду настаивать, но помяните моё слово. Найдём одних, найдём и других. Ну, а сейчас, за дело. Перед Ричардом задача поставлена. Арно её очень хорошо сформулировал. А нам надо готовить серьезные и весьма сложные операции. Сложные они будут, в основном тем, что осуществлять их придётся параллельно, так как события, требующие нашего вмешательства, развиваются одновременно в различных Фазах. Эх, Время побери! Как нам сейчас будет не хватать Андрэ и Элен! Вы знаете, меня не оставляет предчувствие, что или мы их найдём, или они сами объявятся, как раз к тому моменту, когда мы начнём непосредственную работу в этих Фазах.
      — Эх, Магистр! — вздохнул я, — Твоими бы устами да мёд пить!
      — А что? Представь, как мы в этом случае смогли бы расставить свои силы?
      — «Бы»! В том-то и дело, Магистр, что «бы». Пока надо исходить из наличных сил и под них планировать операции. А если найдутся Андрей с Леной…
      — О! Это будет совсем другая история! — подхватила начитавшаяся Стругацких Катя.

       ВНЕДРЕНИЕ— замена Матрицы выбранного в Реальной фазе носителя на Матрицу хроноагента. При этом Матрица носителя сохраняется в Монастыре на компьютере. Хроноагент действует в образе носителя, используя его навыки, служебное положение и личные связи. После завершения операции носитель воспринимает всё так, словно он проделал это сам. Правда, он не всегда может объяснить даже самому себе, почему он поступил таким образом.
       МАТРИЦА— совокупность полей, представляющая личность человека. При внедрении хроноагента в Реальную Фазу его Матрицу записывают в мозг выбранного носителя, а Матрицу носителя хранят на компьютере в Монастыре. Подробно эта процедура описывается в книге «Хроноагент».
       МОНАСТЫРЬ(Нуль-Фаза, Фаза Стоуна) — Фаза, в которой расположилась организация, осуществляющая связь с другими параллельными Фазами и, с помощью хроноагентов, корректирующая, при необходимости, происходящие в них процессы.
       ПРЯМОЙ ПЕРЕХОД— пространственно-временной тоннель, связывающий параллельные Фазы. По таким переходам хроноагенты могут проникать в другие Фазы в «собственном теле», не прибегая к «подсадке» Матрицы в носителя. Они могут проносить с собой любое оборудование и оружие. Переходы могут быть искусственно создаваемые, когда их сознательно открывают для определённой цели. Но они могут быть так же и произвольными, спонтанными; открываться случайно, в результате возмущений темпорального поля. В лабиринт таких спонтанных переходов случайно попал Андрей Коршунов и чуть не заблудился там навсегда, путешествуя из Фазы в Фазу. Этот эпизод описан в книге «Сумеречные миры». Второй раз Коршунов попал в такой лабиринт уже не случайно. Его организовал и завлёк туда Коршунова Старый Волк. Это путешествие по Фазам описано в книге «Час Совы».
       СОВЕТ МАГОВ— высший орган власти в Монастыре.
       СХЛОПКА— петля, в которой Время замыкается само на себя. Образуется в результате вмешательства в уже состоявшееся прошлое. Самая страшная катастрофа при работе с параллельными Фазами. Фаза, в которой произошла Схлопка, не имеет будущего. Время в ней «закольцовывается» между моментом вмешательства в прошлое и тем моментом в относительном будущем, когда это вмешательство состоялось. Схлопка объявлена вне закона. Однако, в книге «Час Совы» Андрей Злобин вынужден был с санкции Совета Магов организовать Схлопку в одной из Фаз, откуда ЧВП готовился уничтожить Фазу Стоуна, пробив временные барьеры сверхмощным лазером.
       ТЕМПОРАЛЬНЫЕ УРАВНЕНИЯ— системы нелинейных уравнений, по которым рассчитываются последствия вмешательства в жизнь Реальных Фаз. В полевых условиях хроноагенты используют упрощенный метод. При этом они вычисляют значение детерминанта системы. Если детерминант больше нуля, то и результат воздействия будет положительным. Если детерминант меньше нуля, то результат будет отрицательным. Если же детерминант оказывается мнимым, то надо срочно сворачивать операцию, дальнейшее воздействие может привести к Схлопке. Подробно об этой процедуре и о том, как А. Коршунов сдавал экзамен по темпоральной математике, описано в книге «Хроноагент».
       ХРОНОАГЕНТ— сотрудник Монастыря или ЧВП, работающий в Реальных Фазах с целью осуществления определённого воздействия на её историю, развитие науки и техники, корректировки политических событий и т.д. Как правило, Хроноагент работает в виде своей Матрицы, внедрённой в избранного носителя. В исключительных случаях используются прямые межфазовые переходы.
       ФАЗА(по терминологии ЧВП — Мир) — реальность, существующая в параллельном Времени, независимо от бесчисленного множества других Фаз, занимающих тот же участок Пространства. Время в каждой Фазе течет по-своему, с разными скоростями (т.е. имеет свою хроночастоту).
       ЧВП— Черный Вектор Противодействия (название условное) — Организация, занимающаяся такой же деятельностью, что и Монастырь, но с несколько другой целью. Они, как сказал Старый Волк в книге «Час Совы», стремятся отвратить Человечество от технического пути развития. Их цель — создание Биологических Цивилизаций. При этом они действуют по принципу: «Цель оправдывает средства». Средства они выбирают такие, чтобы в результате технических, экологических и других катастроф Человечество осознало пагубность дальнейшего технического прогресса и отказалось от него. Борьбе с ЧВП, предотвращению организуемых ими глобальных катастроф и вмешательству в жизнь Человечества посвящены книги «Хроноагент», «Сумеречные Миры» и «Час Совы».