То был еще один облик рая. Его поцелуи, сильные руки, сжимающие ягодицы, то, как он входил в нее словно поршень.

Дейн чувствовала его прикосновения, ей хотелось почувствовать то, что чувствует он, и узнать то, что знал он. Его ритм сровнялся с ритмом ее пульса, и та скользкая стеклянная гора, по которой она взбиралась, вдруг рассыпалась на обломки. Наслаждение растеклось по телу.

Его разрядка пришла на мгновение позже. Опустошающая, полная, полнее не бывает...

И тогда Флинт отнес жену на кровать. Она легла, уткнувшись лицом в его плечо, обвив ногами, не желая выпускать из себя.

Дейн проснулась не сразу, а проснувшись, поняла, что лежит на животе, что пальцы ее ухватились за жесткие густые волосы у его корня. Муж был рядом, и его ладонь поглаживала ее ягодицы.

Она повернула голову, чтобы посмотреть на него. Флинт лежал на спине, раскинувшись, выставив, словно для обозрения, готовый к любви орган. Рука его продолжала двигаться, дразня, пробуждая ото сна.

Изабель так легко соблазнить. Дейн шевельнула бедрами, приглашая мужа к дальнейшим исследованиям, и он внял приглашению, лаская ее именно там, где ей больше всего этого хотелось.

Вот там, как раз там...

Дейн застонала, поощряя его к дальнейшим действиям. Его пальцы скользнули в самый центр ее существа, влажный и готовый к любви.

– Я не могу удержаться от того, чтобы тебя не трогать...

– Я не хочу, чтобы ты... – прошептала она, и его пальцы скользнули глубже.

Он не убирал руки, занимая такое положение, чтобы войти в нее сзади.

– Я хочу тебя сейчас...

– Ты хочешь меня? – Изабель любит поиграть, она знает свою власть. Она вообще все знает.

– Я слишком сильно хочу тебя...

– Достаточно ли ты тверд для меня? Флинт застонал.

– Мне нужно точно знать, насколько ты тверд, – прошептала она, и он, вздрогнув от возбуждения, вызванного ее словами, крепко сжав ее бедра, одним движением резко вошел в нее.

Флинт не останавливался, словно в нем жил мощный мотор. Дейн не могла видеть его, не могла дотронуться до него. Она лишь отдалась новым для себя ощущениям.

Мускус и магия – запах и чувства, это все, что она могла ощущать. Все, что она чувствовала, это как он вонзается в нее, доходит до глубин ее желания и еще раз делает ее своей.

И тогда обрывки ощущений, как клочья тумана, просачивающиеся из ее глубин, сгустились в пену – мягкое вокруг твердого, нежное на гранитно-жестком – и затем медленно, медленно отступили, оставив лишь камень, скалу...

А он все входил и входил в нее. Дейн была потрясена резким выбросом его семени, влагой, наполнившей ее. Она медленно опустилась вниз, так чтобы он полностью накрыл ее собой. Флинт все еще оставался глубоко в ней. Так они и уснули.

Найрин злилась. Она не знала, что делать с Гарри. Стоило ей решить, что подход к Питеру, красивому, стройному, молодому, найден, как Гарри вырастал у нее на пути.

Проблема состояла еще и в том, что Питер, казалось, не обращал внимания на ее чары, и она настолько оказалась неподготовленной к такому обороту событий, что даже одеваться стала вызывающе, надеясь хоть как-то оказаться замеченной.

Но на месте Питера всегда оказывался Гарри, который только и ловил случай, чтобы перехватить Найрин где-нибудь на лестнице и утащить к себе.

Все шло так, как мечталось старику. Питер каждое утро выезжал верхом в поля, тем самым оставляя Гарри простор для маневра. Весь день он только и занимался тем, что преследовал Найрин, заставляя выполнять обещания.

Но ей держать данное ему слово совсем не хотелось. Найрин хотелось давать обещание Питеру – их бы она выполняла с большим удовольствием. Ей хотелось пробраться к нему в спальню ночью и заставить его овладеть ею. Она хотела, чтобы Гарри ушел с дороги, а Питер сделал ей предложение руки и.сердца.

Найрин только не знала, как именно осуществить свои намерения. Питер жил в Монтелете уже неделю и ни разу не посмотрел на нее так, как обычно смотрели мужчины. Она хотела преподать Питеру урок, заставить его умолять ее отдаться, и это навязчивое желание мешало мыслить ясно.

Если бы только здесь была ее мать...

Появление Питера изменило все, все...

И она не знала, что было бы лучше: вначале выйти замуж за Гарри, а потом от него каким-то образом избавиться, или вначале соблазнить Питера.

Любой из сценариев имел свои слабые стороны, и отсутствие у Питера интереса к ней было одной из них. Именно это делало замужество с Гарри более предпочтительным, потому что, когда они станут родственниками, ему придется начать ее замечать.

Но быть женой Гарри и жить под одной крышей с этим изумительным куском юной мужской плоти... будет так трудно. Притом нет никаких гарантий, что Питер останется жить с ними и дальше. Но если Найрин сумеет соблазнить его и сделать рабом своей страсти...

Словно по мановению волшебной палочки Питер появился перед ней – свежий и элегантный.

– Доброе утро, Питер, – сказала Найрин несколько натянуто – это из-за того, что при виде его чуть не лишалась дара речи. – Ваш отец сейчас в полях. Вы, наверное, собираетесь к нему присоединиться?

Питер налил себе кофе.

– Я собираюсь переправить Боя в Бонтер. Об этом отец должен был позаботиться несколько дней назад. Боем никто не занимался со дня этой дурацкой свадьбы, а конь нуждается в выездке. Он принадлежит Дейн. Вы что-то сказали, Найрин?

Она ничего не сказала, она подавилась печеньем. Опять эта Дейн! Она не могла больше слышать ее имя.

«Куда ни кинься – всюду Дейн! Она заполучила Клея, стала женой самого красивого мужчины в округе, ее обожает Питер. Дейн оказалась победительницей. Как?»

Найрин никак не могла понять.

Она со смешанным чувством наблюдала за тем, как Питер допил кофе – завтракать он не стал, – как вышел из дома и направился к конюшне.

– Он еще не уехал?

Найрин чуть не подпрыгнула.

– Гарри, ты меня чуть до смерти не перепугал!

– Я просто хотел, чтобы он уехал. Думаю, Питер останется там на несколько часов, не меньше. Дейн заставит его остаться и выслушать историю ее скорбей, а у нас с тобой будет в это время чем заняться.

Чувство страха и отвращения накатило на Найрин. Как сможет она продолжать с легкостью притворяться перед Гарри, когда ей хотелось заполучить его сына?

Найрин взяла себя в руки и решила потянуть время, поглаживая любовника по щеке.

– Ну разве ты не хитрюга, мой милый? Кто на самом деле предложил доставить Боя в Бонтер?

– А ты как думаешь? Его несколько часов дома не будет. Даже эта зануда Оливия не посмеет выставить его за дверь немедленно. А мы с тобой сможем прекрасно провести время, Найрин. Несколько часов – это так много...

Она позволила ему прикоснуться к ней толстыми мокрыми губами и игриво пробормотала:

– И для чего нам так много времени, Гарри, милый?

– Для тех штучек, что ты обещала мне, Найрин, – прошептал он перед тем, как впиться в ее губы. – О чем я мечтал так долго...

– Разве я обещала тебе что-то, Гарри? Да, конечно! Разве мне не хочется того же, что хочешь ты? О, я так соскучилась по твоим поцелуям. Не будем терять времени на разговоры, дорогой...

Найрин впилась в его рот, как змея, голодная и опасная. Гарри застонал, прося пощады.

– Ты знаешь, чего мне хочется, Найрин. Она жевала губами его нижнюю губу.

– Ты уверен, что пора?

– Уверен.

– Это будет как аперитив к нашей совместной жизни, Гарри, – прошептала Найрин. – Иди, Гарри, и я буду ждать тебя через десять минут, как обещала, иди...

– Поклянись...

– Не веди себя как ребенок, Гарри.

– Я чувствую себя ребенком.

– Когда ты вернешься, то будешь чувствовать себя мужчиной. А теперь иди...

Оливия спустилась поприветствовать молодого человека, который был так похож на Дейн, что дух захватывало.

Те же голубые глаза, те же черты лица, но только гораздо более мужественные, те же густые светлые волосы и крепкое тело Гарри – каким оно было когда-то. Только этот молодой человек был выше и изящнее и очень, очень уверен в себе.

– Присоединяйтесь к завтраку, мистер Темплтон.

– Пожалуйста, зовите меня Питер.

– Конечно, Питер. А вы меня можете звать Оливия.

Она предложила гостю кресло у маленького столика, который Тул накрыл на веранде верхнего этажа. Праксин уже несла поднос с завтраком для Питера.

– Я думаю, что здесь приятнее, чем в столовой. А вы у себя в Монтелете где завтракаете? – Господи, у него и выражение лица было такое же, как у Гарри, когда тот был молод. Рука Оливии предательски задрожала.

Питер с благодарным кивком принял предложенный кофе, но отвечать на вопрос Оливии не стал. У него не было желания говорить. Он пытался составить свое мнение о женщине, которая так долго считалась злейшим врагом его отца.

– Я мало вижу сына и свою невестку, – деликатно заметила Оливия. – Впрочем, это так понятно. Свадебного путешествия у них не было... Всю эту неделю они проводят в основном наедине в отдельном крыле, так что фактически мы не общаемся...

Оливия замолчала. Не существовало способа дипломатично изложить то, что происходило в этом доме. То, что еду им Праксин приносила в спальню и что большая часть ее оставалась несъеденной.

– Мне кажется, я не должна их беспокоить, – в завершение сказала Оливия, стараясь говорить как можно более отстраненным тоном.

– Да, конечно, но Бой...

– Я уверена, она будет счастлива, – пробормотала Оливия, мысленно облегченно вздохнув.

Питер избавил ее от необходимости продолжать неприятную тему. – Расскажите мне о ваших планах, Питер. Как я понимаю, вы собираетесь задержаться в Сент-Фое?

– Я еще не решил, – рассеянно проговорил молодой человек, хотя он давным-давно все решил, еще до того, как вернулся домой. Он собирался снова уехать в Париж, и Гарри никак не сумел бы его заставить остаться в этом Богом забытом болоте.

– Это мудро – не торопиться с решениями, – пробормотала Оливия, гадая, каким образом сумеет протянуть разговор хотя бы на час, как того требовала элементарная вежливость.

– Угощайтесь печеньем, Питер. Скажите мне, как поживает Гарри?

Она ничего не хотела знать, но слушала, стараясь придать своему лицу заинтересованно-вежливое выражение, и даже кивала в нужных местах.

Гарри торопился как никогда. Настал момент истины – полной капитуляции Найрин, момент воплощения в жизнь самых смелых его фантазий.

Он замедлил шаг на ступенях, ведущих на веранду.

– Найрин! Найрин, милая, ты где?

Его голос отражался от стен, отдавался эхом в пустом вестибюле. Вдруг им овладел страх. Неужели она вот так взяла и бросила его?

– Найрин! – Он поразился той мере отчаяния, что сам услышал в своем крике. Проклятие! Это его дом, его деньги, это он опекун бездомной и бессердечной суки, брошенной собственными родителями! – Найрин!

– Не кричи, Гарри, – раздался за спиной хрипловатый голос. – Я здесь. Я жду тебя.

Он обернулся.

О боги! Она была нагая. Найрин стояла в дверном проеме, соединяющем два зала, и ждала его.

– Найрин, – выдохнул он.

Она зашла в зал и подошла к нему.

– Найрин...

– Позволь мне присесть к тебе на колени, Гарри, – прошептала она, и он опустился на ближайший стул – ноги отказывались держать его. Она оседлала его, предварительно раздвинув руками его ноги, и взяла в ладони его лицо. И тогда она поцеловала его, глубоко проникая в рот узким проворным языком, словно желала высосать из него душу.

– Я хочу тебя, – пробормотал Гарри, непослушными пальцами пытаясь расстегнуть одежду. – Я хочу тебя... На полу... Сейчас...

– Как пожелаешь, милый, – согласилась она, соскальзывая с той же кошачьей грацией и опускаясь на пол. – Иди ко мне, Гарри. Я так тебя хочу...

Он упал на пол. Он был словно во сне.

А Найрин лежала под ним, легко ему подыгрывая, ибо эту сцену она разыгрывала уже много-много раз в Богом забытых городках, разбросанных между Техасом и Невадой. И она делала свое дело мастерски. Стон здесь, похлопывание там, схватить, толкнуть, и все это с неизменной обольстительной улыбкой, не переставая шептать ему на ухо то, что он хочет услышать.

– Делай это со мной, – шептала она, поощряя Гарри к дальнейшим действиям. Она точно знала, когда надо замереть и вскрикнуть, она знала, что тем самым приближает развязку.

Но процесс мало-помалу захватил и ее, и вот ей уже не приходилось притворяться.

– О, Гарри, – простонала Найрин. Едва ли ей надо было говорить ему что-то еще, он в этом не нуждался. Он был уверен, что она его хочет.

Не стоит его разуверять.

Но, позволяя ему мечтать, Найрин целиком контролировала ситуацию, и это ей давалось легко. Все равно что ехать в повозке вниз с горы, не слишком высокой и крутой – элемент опасности присутствует, но поводья у тебя в руке и ты, когда надо, притормозишь. Вот и сейчас Гарри работал как насос, а она катилась с горы, потому что ему потребовалось слишком много времени, чтобы утолить свою похоть.

И тогда она услышала, как хлопнула дверь, как кто-то вошел в комнату. И взглянула в гневные глаза Питера. Она точно знала, что именно он увидел: ее смуглое тело сплелось с телом его отца, но глаза ее ясны и ничем не затуманены.

Питер ушел, и она была рада этому – рада тому, что он видел ее нагой, обвивающей ногами бедра отца. Он будет ревновать, он захочет переманить ее на свою сторону. И, возбужденная этой запретной фантазией, Найрин почувствовала, как тело ее напряглось по собственной воле и горячая волна удовольствия прокатилась по нему.

– Итак, монсеньор Клей, покажите нам карты.

Клей замер. Тот, кто говорил, некто Дювалье, знал его много лет, и ему Клей неизменно проигрывал. Он неохотно швырнул карты.

– Я поиздержался, Дювалье, вам придется взять расписку или закладную на Оринду.

– О нет, мой дорогой друг! Пришло время платить наличными. Расписка ваша ничего не стоит, потому что денег под нее вы все равно не соберете, а старая запущенная плантация ничего не даст. Позвольте сказать, что вы все время проигрываете и остаетесь мне должны, а играете рискованно, не принимая во внимание ваши стесненные обстоятельства. Вы ведете себя бесчестно, мистер, и оскорбительно по отношению ко мне. Итак, я вас спрашиваю: собираетесь ли вы отдавать мне долг чести?

Клей почувствовал страх. Впервые Дювалье отказывался брать расписку или закладную.

Но у него больше ничего не было. Только собственная жизнь.

У Дювалье хватит наглости потребовать сатисфакции по принципу «око за око», особенно в том случае, если речь идет о богатых плантаторских семействах. Но в Новом Орлеане все были в курсе того, что брат его вернулся и умыкнул денежки.

Клей рассчитывал на Гарри, на то, что щедрость его не оскудеет по крайней мере до той поры, пока не оскудеет его же козлиная похоть, и все было бы по его, Клея, желанию, если бы не вмешательство брата.

Клей делал ставки, рассчитывая на деньги Гарри, а еще раньше – на деньги, оставшиеся ему в наследство, и Дювалье не препятствовал ему в этом, хотя результат знал заранее.

– Ну, друг мой? Чем будешь расплачиваться? – терпеливо переспросил Дювалье. Терпеливо, потому что ответ знал заранее.

– Я, – у Клея слова застревали в горле, – я пока ничего не могу сказать. Мне надо вернуться в Бонтер. Там должно быть что-то, если мой брат и в самом деле такой оборотистый, каким пытается себя представить. Может, он уже заработал какую-то сумму, чтобы дать мне аванс.

– Откуда? Насколько мне известно, урожаи трех ближайших лет уже заложены. Монсеньор Клей, не делайте из меня дурака!

– Брат сообразительнее меня. Может, он и сумел выжать из плантации кое-что. Потом, я всегда могу обратиться к матери...

– О да, к бедной многострадальной Оливии. Я в курсе всего, месье Клей. О финансовом положении вашей семьи я знаю не меньше вашего.

Клей понял, что он мертвец.

– Вы должны позволить мне попытаться, – сказал он, надеясь, что просьба эта звучит не как мольба. Но он и сам знал, что деньги взять неоткуда.

Тем не менее Дювалье оказался не чужд состраданию. Он понимал, что человек должен сделать последнюю попытку. Он также знал, что месье Клей не сможет убежать от последней расплаты.

– Хорошо! Даю вам две недели на то, чтобы раздобыть деньги. Целых две недели, и ни дня больше. – Он щелкнул пальцами, подзывая телохранителей, которые сопровождали его повсюду.

Две недели!

Он умрет. Клей знал, что умрет, и не понимал, зачем выпросил эти две недели, когда мог остаться в Новом Орлеане и сделать последнюю ставку – на собственную жизнь, и проиграть тут же.

Но так или иначе, он провел ночь у дорогой проститутки, которой не смог заплатить, а утром с шиком позавтракал в отеле, заказал экипаж и неспешно, с ленцой, что должно было внушить впечатление, будто он ничем не озабочен, поехал в Бонтер.

Найрин слышала, как они ругались. Почти каждое слово отчетливо доносилось до спальни.

– Я не могу оставаться в этом доме, под одной крышей с этой потаскухой, – голос Питера дрожал от гнева, – ты был похож на кабана в гоне, видел бы ты себя, видел бы ты ее глаза...

– Будь ты проклят за то, что подглядывал! Я собираюсь на ней жениться, так что заткни свой грязный рот! Ты сын мне, а не судья, и я не позволю тебе чернить Найрин.

– Куда дальше! Да тебе любой скажет...

– Верно! Она невинная, целомудренная женщина, и я намерен дать ей свое имя.

– Она шлюха, и все это знают!

Шум – удар. Должно быть, Гарри толкнул сына и тот ударился об стену.

– Ну-ка повтори, сын...

– Она расчетливая грязная шлюха, и если бы я ее захотел, она сегодня же была бы в моей спальне.

Звук пощечины.

– Ты прав, сын, ты не можешь оставаться в этом доме. Убирайся немедленно!

Господи, она и впрямь испугалась и решила вмешаться, пока не поздно.

– Гарри, пожалуйста, не надо, не надо поспешных решений...

Найрин встала между ними. Мужчины тяжело дышали и раскраснелись от ярости. Оба готовы были убить друг друга.

– Гарри, послушай, не надо, дорогой. Подумай, что скажут люди?

– Ладно! Пусть будет по-твоему. Но только до тех пор, пока он не найдет себе пристанище. На мои деньги пусть не рассчитывает. Ты слишком добра, Найрин. Легко прощаешь его после того, что он о тебе говорил.

– Он твой сын, Гарри. Я не могу допустить, чтобы ты выгнал его из дома из-за меня.

Гарри посмотрел на Питера. Сын вернул ему взгляд – тяжелый, непрощающий. Он презирал Найрин за кошачью изворотливость и лживость.

– Ты уедешь, – решительно резюмировал Гарри, глядя на Питера. – Даю две недели. А потом, как бы там ни было, ты съезжаешь.

Питер весь свой гнев излил на Найрин.

– Ты, сука, держись от меня подальше! Я скорее убью тебя, чем дам себя поцеловать.

– Ловлю на слове, – промурлыкала Найрин.

Питер резко развернулся и ушел. Она смотрела ему вслед, изнемогая от желания.

– Ловлю тебя на слове, голубчик, – прошептала она еле слышно.

Прошла неделя. Семь дней, проведенные в возбуждении такого накала, что все остальное словно прекратило свое существование.

Флинт не отпускал ее. Он не мог допустить, чтобы что-то скрывало ее наготу, он хотел, чтобы она была доступна ему постоянно. Он никогда не уставал любоваться ею, и Дейн обнаружила, что ей нравится выставлять себя ему напоказ. Изабель, играющая своей властью.

Все в ней его возбуждало. Флинт мог проводить часы, только целуя ее и не касаясь, и лишь от поцелуев он становился твердым как камень.

Она могла сидеть у него на коленях, сжимая бедрами его горячий и твердый орган, подставляя рот для поцелуев и соски для ласки. Дейн нравилась эта позиция – она могла одновременно играть с ним и чувствовать себя наездницей, а он мог шептать ей на ухо любовную чепуху.

– Твои соски такие вкусные, – шептал он, сжимая их между пальцами и чуть оттягивая. – Мне нравится их трогать, мне нравится сосать их, я не хочу, чтобы ты их укрывала от моего взгляда. Никогда не прячь их, слышишь!

Дейн стонала от наслаждения, вызванного его речами и действиями.

– Ты хочешь держать меня голой пленницей всю оставшуюся жизнь, – бормотала она, – чтобы я только об этом и думала. – При этом она брала в руки его возбужденную плоть и начинала ласкать.

Слова и ласки приводили к тому, что они начинали медленный и томительно-приятный подъем к пику страсти, неизменно приводящий к полному взаимному удовлетворению.

А потом, через два или три часа, все начиналось вновь, с той разницей, что на этот раз страсть была бурной и жаркой.

Дейн стала пленницей гарема, состоящего из одной наложницы, и залогом ее власти было неутолимое желание ее мужа – желание, лишь к ней обращенное.

Но она знала, что они не могут пребывать в этом королевстве страсти вечно. Но когда он отопрет дверь, Изабель останется властительницей, наделенной той же силой, и даже большей, чем была у нее до этого.

Это произошло раньше, чем она ожидала. В тот же вечер, после раннего ужина, к которому и он и она едва притронулись, после очередного сеанса чувственности. В дверь настойчиво постучали.

– Флинт! Ты меня слышишь? Открой!

В голосе Оливии было нечто такое, что оба поняли – на этот шаг женщину могло подвигнуть что-то очень серьезное. Итак, что-то произошло. Что-то ужасное.

Он выскочил из кровати и бросился в соседнюю спальню.

– Одну минуту. – Флинт торопливо искал, что бы на себя накинуть. – В чем дело?

Мать окинула взглядом его взъерошенные волосы, небритый подбородок и голую грудь. Оливия не одобрила его поведения.

– Пора возвращаться в реальный мир, Флинт. Клей приехал домой, захватив с собой сундук с вещами Дейн. Через час жду вас обоих внизу, потому что говорить с ним один на один не могу. Слышишь меня? Клей вернулся. Он промотал все деньги в Новом Орлеане, а идти ему больше некуда.