Глава 31

Хэл проснулся в почти полной темноте, которую нарушала только слабая полоска света из-под двери в ванную. Уже это сказало ему, что он находится не в его собственной кровати во втором спальном здании, а опять в другом кабинете Амида, где они с Амандой спали по прибытии сюда. Он повернул голову и увидел, что рядом с ним спит Аманда.

Должно быть, стояла глубокая ночь. Хэл совершенно не помнил, как попал сюда, в эту постель. Помнил только, как Аманда подхватила его и сказала, что ему надо поспать. Но теперь, когда он попробовал припомнить вообще что-либо последовавшее за этими словами, то это оказались лишь обрывочные впечатления от кратких пробуждений – вроде серебристого света Проциона, который проникал сквозь окно, занавешенное одеялом.

Он совершенно не помнил, как Аманда присоединилась к нему. Конечно, она сделала это очень тихо, чтобы не потревожить его, – как могла только она. Но как давно она это сделала? Как давно за занавешенным окном ночь сменила день?

Какие-то часы внутри него сказали ему, что это произошло давно – что он спал большую часть ночи – как и весь день – и рассвет был уже близок.

Сон его не был обычным. Перед тем как погрузиться в его бездну, он бодрствовал двое суток; и хотя он и стал на несколько лет старше и находился в худшей форме, несмотря на каждодневные упражнения в Энциклопедии, такой глубокий и долгий сон нельзя было бы объяснить ни возрастом, ни малоподвижностью.

Для этого должна была иметься другая причина; и как только он поставил перед собой этот вопрос, пришел ответ. Его подсознание еще раз хотело отодвинуть в сторону сознание, чтобы иметь возможность совершенно свободно соединять вместе все, что он узнал – эти части, которые теперь почти уже составляли полную картину того, к чему он стремился.

Он чувствовал непреодолимое желание оставаться здесь и мягко положил руку на тело Аманды, чтобы разбудить ее, потому что им редко удавалось побыть вместе. Но в то же самое время у него было сильное чувство, что именно сейчас ему следует покинуть комнату – чтобы если и не обрести искомый ответ, то сделать еще один шаг к нему.

Он тихо поднялся, нашел свою одежду, оделся и покинул комнату. В коридоре было светло и тихо, но когда он оказался снаружи и закрыл за собой входную дверь, очутился в полной темноте. Обе луны зашли, а при свете звезд он не мог бы видеть даже свою вытянутую руку. Было лишь слышно пение идущих по кругу.

Но подобно членам Гильдии он теперь знал уступ достаточно, чтобы найти дорогу с завязанными глазами. Кроме того, сейчас, в летнее время, ветер даже на этой высоте дул по направлению к уступу.

Поэтому он дошел навстречу ветру и, ощущая босыми ногами знакомые неровности почвы, направился к краю уступа.

Он оказался здесь раньше, чем обычно, и добравшись до водоема, не нашел – как и ожидал – Старика на его обычном месте. Хэл напомнил себе, что в конце концов, его сотоварищ уже не молод, и к тому же позади у него был настолько же утомительный день, что и у него самого. Поэтому Хэла едва ли удивило бы, если бы Старик не пришел вообще.

Хэл сидел, ожидая, когда небо побледнеет, предвещая наступление дня и восход солнца. В водоеме отражался свет звезд. Небо начало светлеть – но только над горной грядой, где предстояло взойти солнцу. А над головой у Хэла оно оставалось еще настолько темным, что огоньки звезд четко выделялись на нем.

Насколько ему было известно, ни одна из этих звезд не служила солнцем какому-либо другому из Молодых Миров. Но те, что он видел, замещали в его воображении другие, как бы следящие за тем, как он сделает еще один шаг на пути, выбранном им для себя в день смерти его дяди Джеймса.

Это было до смешного честолюбивое решение со стороны мальчика-подростка – найти и уничтожить в людях все те черты, которые сделали их себялюбивыми и безразличными – вплоть до жестокости к друг другу. Мало-помалу контуры ответа, который он искал, проступали сквозь туман неизвестности, пока он пробовал один путь за другим, натыкаясь на препятствия, но каждый раз узнавая чуть больше.

Так, медленно, он шел вперед. И теперь Хэл был более уверен, чем когда-либо, что конечную цель от него скрывают лишь несколько тонких покровов – а возможно, и всего один.

Как Донал он обнаружил, что только власть и только закон не могут силой привести к тем переменам, которых он хотел. Но это открытие указало на путь, которым должен пойти он сам, а после него все человечество. Как Пол Формейн, в двадцать первом веке, он открыл, что частично ответ лежит вне известной вселенной и ее законов, но что это иное пространство – то, которое он стал называть Созидательной Вселенной – снова оказалось только частью ответа.

Последняя попытка Хэла состояла в том, что он собрал лучшее, чем обладали Молодые Миры – экзоты, квакеры, дорсайцы, – под охраной фазового щита, который был создан по его инициативе. Тогда он был уверен, что затем предстоит сделать следующий – и последний – шаг к его цели.

Но этого не произошло. Предстоял еще один участок пути.

В том, что он пока что совершил, ошибки не было. Вера, храбрость, умение философски мыслить, все людские способности, развитые с незапамятных времен и воплощенные ныне в квакерах, дорсайцах и экзотах, были частью ответа. В этом он не слишком ошибался, но теперь он видел, что то, в чем он нуждается, все еще скрыто в неизвестности, все еще находится в тени. Теперь он мог быть уверен лишь в том, что оно каким-то образом связано с творческими способностями в каждом человеке.

Разочарованный и уставший, он застрял на месте и счел себя выдохшимся неудачником. И продолжал думать так до тех пор, пока не появилась Аманда и не сказала ему, что он мог бы найти новую точку зрения здесь, на экзотской планете, в мире, теперь разрушенном силами врагов, которые пытались убить в человеческом духе стремление к росту и уничтожить все, что было достигнуто.

Она была права. Теперь, сидя здесь в ожидании восхода Проциона, Хэл ничуть не сомневался в этом.

Рассвет приближался и звезды начали тускнеть. В сознании Хэла возник уже привычный образ – далекое будущее Гильдии Придела, когда на уступе возникнет массивное каменное строение, дорожки вымостят камнем, разобьют газон, а в водоеме, обрамленном бордюром из серо-розового камня, будут расти водяные лилии.

Как при повторяющейся медитации, воображаемая сцена сменила окружавшую действительность. В его ушах звучало пение идущих по кругу – сегодняшних и будущих.

Пение, казалось, завладело им. Белые цветы, росшие в водоеме, начали раскрываться по мере того, как свет заливал все вокруг.

Глаза Хэла сосредоточились на отдаленной горной гряде Дедов Рассвета. Всегда горы. Всегда горы и восход солнца. Они принадлежали одновременно и будущему, и настоящему. Для гор и восхода не было разницы между годами и столетиями.

Солнце еще не появилось над горами, но осветившееся небо показывало, что этот момент близок.

Глаза Хэла наполнил свет. Он посмотрел на водоем и увидел, что белые цветы теперь полностью открылись и на некоторых из них виднелись капельки росы. Ему казалось, будто некая часть его поднялась вверх и помчалась по воздуху к отдаленным горам, чтобы встретить рассвет.

В то же самое время он не спускал глаз с водоема, снова сосредоточившись на одном лишь цветке, на белом лепестке которого сияла капля росы.

Тем временем его бестелесное «я» достигло вздымавшихся вдали гигантов и увидело, как краешек пылающего Проциона, слишком яркого, чтобы смотреть на него с уступа, появляется над каменной стеной и посылает первый луч света к водоему и цветку в нем.

Этот луч коснулся капли росы; и на краткое мгновение она засверкала подобно алмазу, посылая свет повсюду.

Хэл сидел, ослепленный этим видением. Позади него голоса ходивших в круге продолжали петь…

И он наконец понял истину этих слов. Потому что преходящее и вечное действительно были едины.

Он смотрел на лепесток, капля росы на нем уже начала уменьшаться, исчезая под горячими лучами солнца. Лепесток скоро станет сухим, как будто капли никогда на нем не было.

Но она всегда была там. Даже когда эта капля, вспыхнув на секунду невероятным светом, начала исчезать, где-нибудь в этой бесконечной вселенной только-только начинала сверкать другая, а затем еще одна, и еще одна – в другом мире.

И еще один рассвет, и еще одна горная гряда – и еще одна, когда эта рассыплется в пыль, и тут же еще один мир, который создаст другую горную гряду, с которой луч света упадет на другую каплю росы на другом лепестке – пока не кончится время.

Момент сияния капли росы был вечен. Преходящий здесь, но вечный повсюду. Таким образом, все вещи были вечны; они только ждали, когда их найдут – даже та дверь, о которой он мечтал все эти годы.

Реальный свет нынешнего дня окружал его, и видение будущего ушло, но момент, когда капля росы внезапно взорвалась светом, все еще заполнял его.

Хэл поднялся и пошел обратно к зданиям, мимо видимого теперь круга идущих. Он ощущал невероятную легкость в теле – еще одно, небольшое усилие – и можно идти по воздуху. Навстречу ему шел Старик. Хэл остановился.

– Тебя не было там этим утром, – сказал Хэл.

– Я был там. Я сидел позади тебя, – ответил Старик. – Некоторые вещи лучше делать одному.

Его улыбка сделалась шире и стала почти озорной. Он достал из кармана маленькое зеркало, которое поднес к глазам Хэла.

Хэл уставился на изображение собственного липа. В нем имелось какое-то отличие, которое он сначала не смог определить. А потом увидел, в чем оно – зрачки его глаз сократились почти до размеров булавочной головки, словно под действием наркотика. На какую-то долю секунды сверкание капли росы, казалось, перепрыгнуло из них на зеркало и обратно к нему, вызвав счастливое ощущение бездумной легкости.

– Как ты догадался? – спросил он, когда Старик положил зеркало обратно в карман.

Старик провел в воздухе слева направо рукой на уровне груди, ладонью по направлению к Хэлу.

– Я почувствовал это, – сказал он. Хэл пристально смотрел на него, ожидая подробного объяснения, но Старик, все еще улыбаясь, просто повернулся и пошел прочь.

Глава 32

В комнате Аманды не оказалось. Он нашел ее завтракающей в одиночку за маленьким столом в столовой здания и присоединился к ней.

На самом деле есть ему не хотелось, а Аманда просто улыбнулась, не сказав ничего, даже «доброе утро», и продолжала есть. И Хэл просто наслаждался ранним утром. Солнце, освещавшее столовую ярким светом, наполнило его необычайным ощущением счастья.

Когда Аманда закончила есть, она поднялась из-за стола. Хэл пошел за ней. На улице они расстались.

Хэл оказался предоставленным самому себе и был рад этому. Все вокруг казалось как никогда ярким и свежим, как бы вымытым кратким летним ливнем – от неба сверху до песчаных дорожек под ногами.

Он бродил по уступу. Ощущение просветленности не покидало его. Хэл испытывал странное, непривычное чувство отсутствия цели. Как будто его сознание походило на лодку, по прихоти легких ветерков и нежных волн болтающуюся на буксире под ярким солнцем позади рыбацкого баркаса.

И потому день проходил как приятный сон. Наверное, Аманда либо Амид дали всем знать, чтобы его предоставили самому себе. Ни один из членов Гильдии не приближался к нему и не пробовал вступить с ним в беседу, и за это Хэл им был благодарен.

Его мысли блуждали среди окружающих мелочей – странной формы камешек на дорожке у ног, рисунок листка какого-нибудь растения. Все казалось настолько красивым, что он даже удивлялся, почему не сумел оценить это прежде.

Со всем этим смешивались другие впечатления и воспоминания, обрывки прошлых событий – образы его детской и взрослой жизни как Донала Грима, его краткой жизни как Пола Формейна и его нынешней жизни как Хэла; все они приходили и уходили.

Когда перевалило за полдень, он не спеша направился к домику Амида. Войдя внутрь, он удивился, впервые обнаружив кабинет пустым. Амид, возможно, мало спал эти последние двое суток и теперь отдыхает у себя в комнатах.

На самом деле, он пришел сюда не для того, чтобы увидеть Амида, а из-за того, что решил еще раз послушать ту запись Джатеда. Он начал искать – и в памяти и в кабинете – и наконец наткнулся на шкафчик с надписанным на дверцей именем «Джатед». Во втором сверху ящике шкафа находилась коробка с кассетами.

Он отнес коробку на стол Амида, уселся на стуле рядом и вставил кассету в щель на пульте управления. Зазвучал голос Джатеда; эта запись, похоже, была сделана на несколько лет раньше, чем та, которую Хэл слушал раньше.

Он просмотрел другие кассеты. Судя по датам, они охватывали период приблизительно в двенадцать лет, и он решил начать с самых поздних. Сидя в пустом кабинете, Хэл слушал звучный, неотразимый голос основателя Гильдии.

В основном смысл сказанного был достаточно прост. Джатед полагал, что каждый человек, обладающий необходимой верой и самодисциплиной, должен оказаться способным войти в личную, отдельную вселенную, во всем походящую на ту физическую, которая окружает его; за исключением того, что в этой другой вселенной воля этого человека могла осуществить что угодно – просто сочтя такое желание фактом.

Кроме того, Джатед, похоже, считал, что если эта воля окажется достаточно сильной, то осуществленное ею в этой отдельной вселенной можно воспроизвести в реальной вселенной – убедив умы других в том, что эти перемены относятся и к физической вселенной.

Короче говоря, он верил в личную, отдельную вселенную; и в то, что так называемая реальная вселенная – всего лишь продукт соглашения существующих в ней человеческих умов.

Именно в последнем мнении о реальной вселенной Хэл расходился с Джатедом.

Верно, когда он был Полом Формейном, триста лет назад, он пережил ночь безумия, которую навлекла на город первая Гильдия Придела, основанная Уолтером Блантом, та самая Гильдия, которая породила всю культуру экзотов. Он видел памятник, тающий подобно воску, каменного льва, украшавшего балкон здания, – тот поднял голову и зарычал, и дыру в пустоте посреди улицы. Пустоту настолько черную, что его глаза отказались сосредоточиться на ней.

Тем не менее Хэл придерживался собственного представления о единой, отдельной творческой вселенной, которая станет для человечества инструментом, а не только коробкой с реквизитом для фокусов.

Тем не менее он не сомневался, что и Джатед, должно быть, также испытал момент откровения, когда абсолютная истинность того, что преходящее и вечное едины, стала бесспорной. Но от этой точки они стали строить различные дороги – хотя во многом из одного и того же материала.

В любом случае, его мозг не хотел именно сейчас работать над этой проблемой. Это было отказом, но отказом иного рода, чем тот, который он испытал в Абсолютной Энциклопедии перед прибытием сюда.

Тогда это было преградой, болезненной ситуацией, в которой он снова и снова обращался к тем же самым ответам, каждый раз находя их непригодными. А сегодняшний день был приятным моментом отдыха на пути, который, как он теперь знал, правилен, и ведет прямо к цели.

Но сейчас его мозг не хотел сражаться с этой проблемой – да и с любой проблемой вообще. Он убрал кассеты в коробку и вышел.

Позже Хэл только с огромным усилием мог вспомнить, как для него прошла остальная часть того дня. Отчасти потому, что он не хотел по-настоящему рыться в памяти, а только неясно припомнить его, как нечто приятное. Во всяком случае, к тому времени как настала ночь, он наконец чего-то поел, а потом вернулся назад и расположился в кабинете Амида, у очага с музыкальным инструментом в руках.

Это была реконструкция классической шестиструнной испанской гитары. Эта гитара очень походила на ту, на которой он играл и аккомпанировал своему пению, когда он был шахтером на Коби.

Освещение не горело, и единственный свет шел от очага. Хэл, машинально перебирая струны, играл то, что приходило ему на память. Это были старинные баллады и песни Земли, с которыми он познакомился по книгам и записям, хранившимся в библиотеке усадьбы, где он вырос.

Амид с Амандой сидели на стульях перед ним и слушали. К его удивлению, к ним присоединились довольно много членов Гильдии. Они потихоньку проскальзывали в кабинет в течение последнего часа и усаживались подальше, так что их почти не было видно.

Среди них оказалась и Сее. Хэл не сразу заметил, как она вошла, и только позже увидел ее рядом с Онет у дальней стены.

Постепенно она, выбирая те моменты, когда его глаза не смотрели на нее, перемещалась все ближе и ближе к нему и теперь расположилась на полу, почти у его ног. Уголком глаза Хэл изучал ее лицо. В нем было не больше дружелюбия, чем во время тяжелого подъема в гору с Артуром на носилках, но много удивления и завороженности.

Он начал петь принадлежащую Вальтеру Скотту шотландскую версию «Битвы при Оттерберне»…

На этот раз Хэл увидел движение Сее. Значит, она перестала заботиться о том, станет он ловить ее или нет. В ее глазах светился интерес. Она смотрела и слушала, не шевелясь. Хэл продолжал изучать черты ее маленького сумрачного лица, поднятого к нему. Снова ему пришло на ум сходство между ее стремлением защитить Артура и его собственной реакцией в тот момент, когда он будучи Доналом, услышал о смерти своего дяди Джеймса. Возможно, это означало, что она устремится туда же, куда и он в свое время. Эта мысль согревала.

Ему хотелось найти какой-то способ сказать ей, что путь, по которому она пока была вынуждена идти, перестал быть для нее необходимостью. То, что он и сам шел таким же путем и осуществил на нем все свои намерения, не принесло ему тех результатов, каких он хотел.

Если Сее с удовольствием слушает его пение, вряд ли она станет слушать его, если он попытается с ней заговорить, – и даже не останется рядом с ним. Если бы он мог задержаться здесь, в Гильдии, достаточно долго, чтобы освоиться с образом жизни ее членов, когда-нибудь она, возможно, и станет слушать его. Но он не мог оставаться здесь только для этого, только ради нее – независимо от того, как сильно ему хотелось помочь ей постичь истину. Более важные задачи звали его отсюда. Тем не менее успех в их решении мог как-то помочь в ближайшем будущем и ей.

В украдкой бросаемых на него взглядах он читал замешательство и легкий испуг, которые это описание кровавой битвы вызывало у членов Гильдии, чьим принципом был – как в соответствии с экзотской традицией, так и по собственному выбору – отказ от насилия.

Хэл пел о том, как граф Дуглас, сын короля Шотландии, разорив пограничные селения, наконец дошел до Ньюкасла, где жил Перси, английский граф Нортумберлендский. Был и другой Перси – по прозвищу Хотспер, которого увековечил Шекспир в одной из своих пьес.

У Ньюкасла шотландские силы были остановлены. При всей их численности они никак не могли взять укрепление, которое представлял собой замок.

…Две армии договорились встретиться неподалеку, у Оттерберна, в Чевиотских холмах, где шотландцы будут ждать англичан.

Глубокой ночью молодому графу Дугласу сообщили об опасности.

В наступившей паузе послышался легкий шум. Дверь кабинета открылась, и кто-то вошел. Хэл, поглощенный тем, чтобы вспомнить слова песни, не поднял голову, чтобы посмотреть, кто это.

Он внезапно прервал пение, и звуки струн растаяли в тишине, наступившей в комнате. В дверях стоял высокий укутанный в плащ человек, и хотя Хэл не мог бы видеть его лица, он знал, кто это.

Аманда тоже догадалась, потому что она быстро поднялась на ноги и повернулась к двери.

– Простите меня, Мастер, – сказал Старик, выскользнув из-за спины вошедшего и встав перед ним, – но этот гость говорит, что он проделал долгий путь, чтобы поговорить с Другом наедине.

– Да, – сказал Амид, и по тону его голоса Хэл понял, что и он узнал вновь прибывшего. – Боюсь, нам придется закончить вечерний концерт. Я предложил бы остальным покинуть комнату.

– Вовсе нет причин, чтобы из-за меня что-то прерывать, – произнес низкий, внушительный голос Блейза Аренса. – Я могу подождать.

– Нет, – покачал головой Амид. – Может быть, остальные будут любезны покинуть нас?

– Я остаюсь, – сказала Аманда. – Тебе, может быть, также захочется остаться, Амид.

– Да, пожалуй, – согласился Амид. – Я отвечаю за все, что происходит здесь. – Он посмотрел на Хэла. – Но мне не хотелось бы оказаться лишним.

Блейз отбросил назад капюшон своего плаща, и насмешливо произнес.

– Что до меня, то остаться могут все.

Но члены Гильдии уже выходили в дверь, которую заслоняла высокая фигура Блейза. Только Сее осталась там, где и была, не обращая внимания на подзывавшую ее к себе Онет. Сее смотрела на Блейза не тем пристальным непримиримым взглядом, каким она раньше смотрела на Лю и Хэла, но немигающим взглядом дикого животного, готового напасть, если к нему приблизятся.

– Останься, Амид, – Хэл отложил гитару в сторону. – Заходи, Блейз. Садись.

– Благодарю.

Он подошел и уселся на стул напротив Хэла. Сбросил плащ, оказавшись в темной куртке, брюках и рубашке. Амид по-прежнему сидел за своим столом.

Аманда отодвинулась в тень у стены, где ее почти не было видно.

– Ты можешь подойти и сесть с нами, Аманда ап Морган, – сказал Блейз. – Я здесь не для того, чтобы попытаться причинить Хэлу какой-то вред. Мы с ним знаем, что если один из нас или оба мы умрем, это не окажет никакого влияния на историю. Исторические силы находятся в движении. А мы всего лишь указываем каждой стороне ее цель.

– Возможно, да. Возможно, и нет, – ответил голос Аманды. – Благодарю, я останусь здесь.

– Все в порядке, Аманда, – Хэл не сводил глаз с Блейза, – я не думаю, что он попытался бы убить меня здесь – даже если бы мог.

– Пусть попробует, – голос Аманды звучал странно, как будто издали, – и сам не уйдет из этой комнаты.

– Все в самом деле в порядке, Аманда, – сказал Хэл, все еще не сводя глаз с человека, сидящего напротив. – Я в безопасности.

– Возможно, сейчас это и так – если ты сам так говоришь, – отозвалась Аманда. – А через пять секунд, кто знает? Я останусь здесь.

Блейз пожал плечами.

– Ты удивлен, увидев меня? – спросил он.

– Нет, – ответил Хэл. – Теперь ясно, что снимки, сделанные во время того облета, все-таки изучили.

– Да. Неужели ты ожидал, что можешь оставить Абсолютную Энциклопедию и отправиться на один из Молодых Миров без того, чтобы я в конечном счете не узнал об этом? – продолжил Блейз. – Вы не можете перекрыть все движение между Абсолютной Энциклопедией и поверхностью Земли; и независимо от того, насколько надежны люди, которые совершают эти рейсы, информация путешествует вместе с ними. Она утекает, рано или поздно достигает меня, так что мы всегда следим за вами, там, на Земле.

Амид встал со стула и добавил пару поленьев в огонь. В комнате, пока Хэл пел, собралось много народа, когда же дверь открыли, внутрь проник холодный воздух. И сейчас Хэлу казалось что этот холод исходит из складок плаща, сброшенного Бдейзом.

Невольно он отметил изменения, произошедшие с Блейзом со времени их последней встречи в туннеле, открытом для этой цели в фазовом щите. Стоило лишь коснуться молочной белизны одной из стен этого туннеля и тело было бы втянуто туда и разрушено, равномерно рассеявшись по всей Вселенной.

Сила, которая была невидима, но очень могуча, теперь исходила от него – подобно жару огня; она бросала вызов самим своим существованием и пыталась подчинить окружающих Блейза.

Большинство людей на десяти Молодых Мирах смотрели на него и слушали его так, как будто он был в каком-то смысле сверхчеловеком. Они внимали голосу того, кто пошлет их умереть и при необходимости уничтожить тот материнский мир, который, как они теперь верили, никогда не оставлял древнее желание завоевать и поработить их – Землю, поддерживаемую черной магией Абсолютной Энциклопедии и управляемую злым сверхдемоном по имени Хэл Мэйн.

Хэл попробовал собрать внутреннюю силу, чтобы противостоять Блейзу, но не находил ее в себе. Он не был напуган нынешней силой Блейза и не сомневался, что собственный разум, воля и воображение не слабее, чем у Иного. Но он не мог ощутить в себе подобную силу противостояния другому. Если он и обладал ею вообще, она была чем-то совершенно другим – хотя он и стоял напротив Блейза, как равной силы шахматная фигура на доске Истории.

В то же самое время он был благодарен, что не встретился с Блейзом, вот так излучающим мощь и уверенность, пару месяцев назад в Абсолютной Энциклопедии, когда он, Хэл, находился в самом глубоком упадке. Или даже, что эта встреча не произошла перед внезапной вспышкой откровения, которое пришло этим утром, когда солнце поднялось выше гор и капля росы взорвалась светом.

А теперь он смотрел на Блейза с точки зрения вечности и нашел, что то, чем обладает другой, бесконечно мало и преходяще в сравнении с той минутой.

– Что привело тебя? – спросил Хэл. – Ты же не можешь и в самом деле ожидать, что я как-то изменю свою позицию?

– Возможно, и нет. – Теперь от Блейза исходил не напор личной силы, а теплота. Он мог быть обаятельным и знал это; почти все его подобные качества были обязаны своим существованием гипнозу и другим методам, развитым теми же самыми экзотами, которых Блейз теперь пытался уничтожить.

– Возможно, и нет, – сказал он снова, – но я всегда верил, что ты в состоянии прислушаться к разумным доводам, и у меня есть для тебя предложение.

– Предложение?

– Да. Только позволь мне сначала кое-что разъяснить? Ты никогда не простишь мне гибель своих наставников.

Хэл покачал головой.

– Дело теперь не в прощении. Однако в то время их убийство подействовало на меня так же, как и другая, более ранняя смерть. Тогда я настолько же хотел уничтожить тебя, насколько и того – кто бы он ни был – кто отвечал за ту предыдущую смерть. И только когда мне пришлось пережить подобную потерю во второй раз, по твоей вине, я начал понимать, что возмездие не ответ. Но это ничего не меняет в том, что касается нас с тобой.

Хэл увидел, как глаза Блейза слегка сузились при упоминании о более ранней потере, и почувствовал легкое раздражение – возможно, он таким образом выдал себя острому разуму Иного.

Никто не мог соперничать с Блейзом в умении уловить и использовать неосторожную обмолвку. Но потом раздражение испарилось. Не было никакого способа – даже с помощью развитым Блейзом собственным эквивалентом интуитивной логики – проследить существование Хэла назад, к жизни Донала Грима.