Дорсай (№12) - Гильдия

Все ушло далеко прочь, в небытие, и он заснул.

Из этого же небытия он попал в место, которое снилось ему уже дважды. Хэл знал, что видит сон, но это ничего не меняло; потому что сон был действительностью, а действительность была сном.

Он снова очутился на равнине, где лежало множество камней. Давным-давно, когда он был здесь в последний раз, он прошел мимо заросших виноградной лозой решетчатых ворот, сквозь которые он видел Блейза, который не мог пройти через них и оказаться на той же стороне, что и Хэл. Стороне чего? Каменной ограды? Какой-то естественной каменной стены? Он не мог вспомнить; и теперь это не имело значения.

А имело значение то, что Хэл наконец приближался к башне. Она всегда, казалось ему, отдалялась от него, пока он шел к ней; но теперь она, вне сомнений, находилась близко; хотя насколько близко, сказать было невозможно.

Теперь наконец он сможет дойти до нее – стоит только приложить еще немного усилий.

Но в этом-то и состояла трудность. Хэл лежал на краю рва шириной в двадцать метров. Стенки рва были почти вертикальными, а глубина раза в четыре превосходила его рост. Можно соскользнуть вниз и выбраться наверх с другой стороны. Поэтому он теперь лежал на камнях, но у Хэла нехватало сил даже для того, чтобы подняться на ноги. Такой ров легко преодолел бы любой, вдвое слабее его.

Хэл сосредоточился, попробовав подстегнуть свое тело с помощью всего, что ему преподали все его наставники – и как Доналу, и как мальчику Хэлу Мэйну. Одной лишь ярости должно хватить, чтобы сдвинуть этот труп, который представляло собой его тело – хотя бы заставить его соскользнуть вниз по наклонной стенке рва.

Хэл постепенно понял, что враг на этот раз находился в нем самом. И он сам препятствовал себе пересечь ров – хотя каждая частичка его существа и вся его жизнь сосредоточились на том, что надо преодолеть ров и добраться до башни.

Хэл старался осилить этого внутреннего врага; но тот был внутри него – повсюду и нигде. В отчаянии, продолжая борьбу, он наконец снова погрузился в глубокий сон и спал, пока дневной свет не раз пробудил его.

Глава 10

Когда Хэл проснулся, солнце уже заметно поднялось над горизонтом. Его головная боль намного уменьшилась. В момент пробуждения он вообще не чувствовал ее, но потом она проявилась и стала усиливаться, Хэлу пришлось сделать умственное усилие, чтобы задвинуть ее в уголок сознания и полностью высвободить мозг для всего того, с чем им, возможно, придется столкнуться. Там она и сидела, как птица на насесте, – все еще оставаясь с ним; но ею легко было пренебречь – если не пытаться сдержать.

Аманда, пока он спал, ходила собирать на завтрак дикие плоды и коренья и теперь разложила их на большом зеленом листе. Хэл увидел вариформы бананов, яблоки, а также несколько толстых корней различных форм и размеров и плоды с толстой кожурой, утыканной шипами, похожие на плоды земного кактуса.

Хэл осторожно приподнялся и сел, готовый к тому, что его головная боль взорвется в ответ на движение. Но этого не произошло. Он передвинулся вперед и уселся, скрестив ноги, рядом с листом. Аманда также уже уселась с другой стороны.

– Завтрак, – сказала она, указывая на лист. – Я ждала тебя. Как ты себя чувствуешь?

– Намного лучше, – ответил Хэл. – Пожалуй, вряд ли могло бы быть намного лучше.

– Хорошо! – кивнула она и, повторив свой жест, добавила:

– Угощайся.

Хэл посмотрел на то, что лежало перед ним.

– Если у них есть все это, то зачем они выходят по ночам на поля?

– Потому что им хочется – и необходимо – питаться более разнообразно, – ответила она. – Кроме того, они хотят создать запасы на то время, когда оккупационные власти не разрешают им ходить в лес, чтобы собирать пищу. Эти сроки таковы, что если бы местные жители следовали им, то умерли бы от голода.

– Понимаю, – сказал Хэл.

– Кроме того, здесь имеется только несколько вариформ кроликов и других мелких диких животных. А еще им нужны корнеплоды, которые лучше всего выращивать на огородах. Те люди, которые напали на нас вчерашней ночью, вероятно, подумали, что или мы собираемся ограбить их огород, или же мы охотники. Тогда они могли бы по закону у нас отобрать нашу добычу – поскольку юридически мы находимся на их земле.

– Ты знала, что они были там, – чуть промямлив, произнес Хэл. – Вот почему ты крикнула «суд».

– Я знаю об этом семействе, – кивнула Аманда, – и когда они набросились на нас, я подумала, что это была одна из тех ночей, когда они не вернулись в город. Они покидают город и просто не возвращаются до вечера следующего дня; и либо подкупают кого-то из ночных патрулей, чтобы те заявили, что они дома, либо идут на риск – их отсутствие могут, обнаружить.

– Я забыл, – сказал Хэл, – это же район, где ты работала, не так ли?

– Вплоть до Зипакских Гор, – ответила она. – Именно поэтому я и велела Саймону высадить нас в этом месте. Я хотела, чтобы ты кое-что увидел. Пока они все еще верят в отказ от насилия и пытаются его практиковать, хотя у них сейчас есть некоторые вещи, за которые надо биться; и одна из этих вещей – выживание. Я не утверждаю, что все они борются – даже для этой цели; но таких больше, чем бы ты мог предположить. Это одна из тех перемен, которые тебе надо было увидеть самому.

– Мне подумалось бы, – сказал Хэл, – что, с их точки зрения, эта перемена едва ли к лучшему.

– Подожди, пока ты не встретишь еще кое-кого из них прежде, чем прийти к окончательному выводу, – ответила Аманда. – Пока достаточно того, с чем ты успел ознакомиться. Тебе лучше поесть.

Какая-то едва заметная перемена в тоне ее голоса заставила Хэла пристальнее взглянуть не нее. Ему показалось, что в уголках глаз и выражении рта прячется едва ли не озорство, что противоречило ее обычной ровной манере поведения.

В нем зашевелилось подозрение. Морганы и Гримы никогда не отказывались от возможности сыграть друг с другом маленькую шутку. Казалось странным, что можно оставить загадки перемен в экзотах и собственные неудачные изыскания и вернуться во времена детства. Впрочем, это как-то заставляло забыть о других заботах.

– Тебе не следовало ждать, – достаточно спокойно произнес Хэл. Он указал на лежавшую перед ними еду. – Начинай ты.

Аманда слегка приподняла брови, однако протянула руку, взяла одну из палочек, напоминавших ему очищенные стебли, и начала есть. Очевидно, они были лучше на вкус, чем на вид. Но по ее лицу он не мог определить, каков этот вкус.

Тогда он взял точно такой же и осторожно откусил немного беловатой мякоти. Его рот инстинктивно скривился, как от лимона.

– Вкус довольно приятный, хотя и мягковат, – Аманда улыбнулась. – Разумеется, надо быть осторожным и есть только те, на которых имеются вот такие бледно-желтые полоски. А ты по ошибке взял незрелый. Выплюнь. Попробуй один из тех, что с полосками. Ты же не дал мне возможности тебя предупредить.

– Да? И по чистой случайности почти все без желтых полос находятся на моей стороне листа?

– Ну, так бывает! – ответила она с совершенно непроницаемым лицом.

Хэл тщательно выбрал один из кусков с бледно-желтыми полосами, которые, по правде говоря, были едва заметны и осторожно откусил. Вкус у зрелого растения был, как и сказала Аманда, мягким и напомнил Хэлу хорошо пропеченный домашний хлеб.

– С этого момента, – сказал он ей, – я надеюсь, что ты будешь предупреждать меня, если попадется что-нибудь острее ножа и тому подобное.

– Непременно, – кивнула она. Ее лицо внезапно стало серьезным. – Извини, Хэл. Если бы ты знал, какой я была в детстве… но я забываю, что у тебя не было такой возможности. Так или иначе, у меня было не так много времени для игр – даже тогда. Приходилось слишком многому учиться. Ты уверен, что с твоей головой все будет в порядке?

– Уверен, – ответил Хэл. Он внезапно ощутил в себе необычную мягкость. – Это уж точно, что у тебя не оставалось много времени на игры, даже когда ты были маленькой.

– У тебя тоже, – пожала она плечами.

– Тут другое, – сказал он помедлив. – Я сам выбрал свою жизнь.

– А ты думаешь, что я не выбирала свою? – воскликнула она. – Вторая Аманда предпочла меня себе на смену, когда я была слишком юной, чтобы иметь на этот счет свое мнение. Но на меня выбор пал из-за того, какой я была с самого рождения. Я была слишком молода, чтобы знать, к чему я стремлюсь; но само стремление во мне уже было. Но она увидела его – даже тогда – и придала ему направление, вот и все. А потом я шла по этому пути ради нее – но потому что мне так хотелось, а не потому, что была обязана. Я была бы Третьей Амандой среди Морганов независимо от того, как меня назвали и чему научили!

– Хорошо, – сказал он с той же мягкостью, – в любом случае мы – это то, чем являемся сейчас.

Они закончили есть и снова отправились в путь. Когда поднялось солнце, стало теплее, но не настолько, чтобы это сделалось неприятным. Но, когда Пропион превратился в чересчур яркую белую точку в зеленовато-синем небе над ними, Хэл в душе порадовался, что у них была возможность идти вдоль дороги в тени растений.

Деревья и кустарники росли плотно, но не настолько, чтобы считать их непроходимыми. Ниже, в покрытых туманами долинах, находящихся примерно на уровне моря, дикую растительность вполне можно назвать непроходимыми джунглями. Здесь же, несмотря на тропические плоды и теплолюбивые растения, лес был пореже. Попадались даже небольшие естественные поляны, а также участки, расчищенные для домов и усадеб.

По обочине дороги росли достаточно высокие деревья – и местные породы, и прижившиеся здесь вариформы, создавая достаточно плотную тень. Сверкающее небо было безоблачным, а впереди и позади них шли две горных гряды. Как их назвала Аманда? О, да, Зипакские и Деды Рассвета. Именно Зипакские, в которых обосновалась новая Гильдия Придела, и лежали впереди. Деды оставались сзади.

– А где река? – поинтересовался Хэл. Аманда, обернувшись, улыбнулась ему.

– Так. Ты правильно определил характер местности. Она вон там. Ее называют Холодной; и мы высадились примерно в полукилометре от нее, ближе к Зипакским горам, так что мы оставили ее позади. Место, куда я тебя веду, находится неподалеку от еще одной большой реки, которая впадает в Холодную. Экзотам нравились контрасты, и поэтому они строили свои мирного вида домики в такой геологически своеобразной зоне.

– Ни к чему хорошему это не привело, – сказал Хэл, глядя на дорогу, проходившую рядом. – Они получили драму с отмщением в конце.

В черной, как смола, поверхности дороги виднелись глубокие колеи.

– Оккупанты преднамеренно водили тяжелые машины по этим дорогам, чтобы испортить их, – пояснила Аманда. – Это – часть задуманного ими плана разрушения. Блейз не ждет, пока проявится естественный результат хода времени и его войны с Землей. Экзоты не производят ничего, в чем он нуждается; и оккупационные войска, посланные им, имеют едва ли не прямые приказы постоянно давить на местных жителей до той поры, пока все они не вымрут.

– Давить на них?

– Ну, дорогу ты видишь. Помимо этого, они сожгли дотла все те загородные дома, которые не пригодились им самим. Оккупанты вынудили владельцев домов переселиться в ближайший поселок или город. Кроме того, для населения городов и поселков ввели всевозможные нормирования и ограничения. Каждый день люди вынуждены часами стоять в очередях для того, чтобы купить самое необходимое. Я хочу сказать, что их преднамеренно заставляют это делать, потому что всего недостаточно, а магазины разрешают открывать лишь на несколько часов в день. Ночью – комендантский час, а в течение дня строгие ограничения даже на передвижение по городу. Ворота Порфира закроют до следующего утра в шестнадцать часов; здесь это самое начало второй половины дня.

– Мы кого-то догоняем, – сказал Хэл, указывая вперед.

– Верно, – согласилась Аманда. – По мере приближения к городу движение увеличится. Всех инопланетных рабочих – в основном с Сент-Мари – отправили домой; а большая часть угодий, которые они обрабатывали на Маре и Культисе, теперь заброшена, и никому из экзотов не разрешают пользоваться ими. Местным жителям здесь позволяют покидать город часа на три в день – и в определенные дни, – чтобы обрабатывать семейные участки земли, которые слишком малы или слишком скудны, чтобы дать хороший урожай. Именно поэтому мы вчера ночью столкнулись с той семьей. Они, несомненно, нарушили комендантский час и не вернулись в город, чтобы при свете луны как следует поработать на незаконном участке – в дополнение к официально разрешенному. Им остается только надеяться, что их отсутствие не обнаружат при внезапной проверке. Кстати, солдат определяют на постой к местным жителям – к выгоде оккупантов, да и чтобы лучше следить за населением.

Хэл с Амандой почти догнали того, кто шел впереди них. Худой, лысеющий человек среднего возраста толкал перед собой ручную тележку. Он кивнул в ответ на их приветствие, когда они обгоняли его, но ничего не сказал – очевидно, чтобы поберечь силы. Тележка явно была самодельной – неуклюжей и тяжелой, на дне ее лежало лишь немного сладкого картофеля. Из-за жары пот с человека катил градом.

– Он везет картофель домой – или на продажу? – поинтересовался Хэл, как только они оказались достаточно далеко, чтобы не быть услышанными.

– Или чтобы поменяться с соседом, – ответила Аманда.

– Ему лучше бы нести этот картофель в небольшом мешке.

– Это противозаконно, – объяснила Аманда. – Чтобы доставить в город любые продукты, надо пользоваться тележкой; теоретически – для того, чтобы охрана у ворот могла определить их количество, которое ограничено для одной поездки, а также нет ли заболеваний растений – хотя их не бывает вообще.

Они продолжили путь, и движение, как и предсказывала Аманда, увеличилось. В основном люди направлялись в город. И значительную долю их составляли мужчины и женщины с ручными тележками – как у человека, встреченного ими раньше. Другие просто несли мешки, в которых, как предположил Хэл, было что-то другое, не продукты. У довольно многих людей на груди или спине их хламид было крупными черными буквами написано слово: «РАЗРУШАЙ!»

– Здесь порядочно путешественников из города в город, – сказал Хэл.

– Нет, они тоже местные. Тут другой закон: все личные вещи полагается носить в мешках. Так что люди с мешками – это те горожане, которые воспользовались специальным постановлением. Оно разрешает им употребить время, когда им можно покидать города, для того, чтобы обшаривать развалины их бывших загородных домов в надежде найти чего-либо полезное. Но что-нибудь действительно ценное, разумеется, заинтересует охрану, стоящую у городских ворот, и его отберут для «осмотра» – чтобы увериться, что внутри не скрыта контрабанда. Мы с тобой как раз обыскивали то, что осталось от нашей бывшей усадьбы. А охране у ворот я назову фальшивый адрес.

– Понимаю, – кивнул Хэл.

Грусть, которая постоянно гнездилась в нем последнее время, снова сделалась невыносимо сильной – как в тот момент, когда он в Энциклопедии создал иллюзию своего домика, находившегося внизу, на Земле.

Береза, белокурая сестрица, убор печально наземь уронив,

В осенние израненные дни, когда, слабея, солнце,

Готово с края года соскользнуть во влажную хвою,

Храни, подобную старинной темной бронзе память о былом.

Когда ж ночное небо и туман коварно наползают

И слышен лишь во мгле совы протяжный стон,

Рыдай, как жалобная лютня под свирепыми ветрами,

Что в старых думах глухо, как рога, трубят.

В сущности, Аманда указала ему, что это он был виной разрушения домов, гибели одних людей и страданий других. И эта вина удваивалась – поскольку именно возвращение его духа, который оживил тело Пола Формейна, содействовало такому развитию событий. Если бы он так не сделал, не возник бы раскол в естественном исследовательском инстинкте, свойственном каждому человеку, когда одна часть стала стремиться к приключениям и развитию, а другая – к безопасности и неизменности. Получилось так, что он дал людям свободу именно для этого.

Это сделал он – внутренний конфликт смог превратиться во внешний, и два противоречивых устремления нашли приверженцев среди отдельных людей. Спор вековой давности решался в открытом конфликте. Хэл был уверен в неизбежной победе той части человечества, которая стремилась к развитию.

Но он недооценил – даже тогда – сложность и глубину взаимодействия исторических сил – ткани, создаваемой переплетением поступков всех людей. Этот процесс стремился к устойчивости; и чтобы достичь этой устойчивости, он ответил на усилия Хэла тем, что породил тех талантливых отщепенцев – Иных; которых ни одна из трех великих Осколочных Культур не могла ни победить, ни контролировать.

И он, Хэл Мэйн, забрал лучшее из этих трех Культур для защиты Земли.

И с какой целью? Вся эта жертва оказалась принесенной для того, чтобы сам он попытался найти то, что до сих пор еще не удавалось никому – магическую, скрытую вселенную, которая одновременно и нарушит планы Иных, и откроет новую стадию в развитии человечества. В итоге он потерпел неудачу – как и все остальные, отдавшие лучшее из того, что они имели, лишь для того, чтобы предоставить ему шанс.

В нем росла боль.

Боль от глубокой внутренней раны, которая стала возмездием лично ему со стороны исторических сил за тот вред, который он нанес; а он даже не позволил себе понять все это – до того, как вчера ночью он из-за собственной небрежности получил удар по голове, удар, которого избегнул бы любой взрослый дорсаец, обученный военному делу…

Так что теперь он должен взглянуть правде в глаза.

Он больше не был дорсайцем.

Он понял теперь, что уже не был им в течение долгого времени; но в течение всего этого времени отказывался признать этот факт. Теперь это стало неизбежным. Были дорсайцы; и был Хэл Мэйн, который раньше был Доналом. Но Донала нет; а Хэл Мэйн никогда не был одним из них, хотя он и считал, что был. Он был напрочь отделен от них; как Блейз в одном из снов Хэла – воротами из железной решетки.

Он полузакрыл глаза от мучительной боли, вызванной этим пониманием. Но боль все еще продолжала расти внутри него – пока он внезапно не почувствовал, что его схватили за локоть, вынудив остановиться. Его заставили повернуться, и он увидел перед собой лицо Аманды.

– В чем дело? – спросила она.

Он открыл рот, чтобы сказать ей, но не мог говорить. Ему настолько сдавило горло, что он не мог произнести ни слова.

Аманда прижалась к нему.

– Мой самый-самый дорогой. В чем дело? Ты мне скажешь?

Хэл инстинктивно обнял нее. Аманда была единственным звеном, которое связывало его с людьми; выпустить ее означало потерять не только жизнь, но и всю вечность, все что было прежде и наступит после. Его голос прозвучал отрывисто и хрипло.

– Я потерял мой народ…

Это было все, что он смог произнести. Но она каким-то образом сумела понять то, что мучило его. Она отвела его сторону от дороги, туда, где их не могли увидеть. Там она заставила его сесть, прислонясь спиной к стволу дерева, и тесно прижалась к нему – как будто он был сильно простужен и она могла согреть его своим телом. Хэл обнял ее, и они лежали, не говоря друг другу ни слова.

После долгого молчания Аманда заговорила.

– Послушай меня, ты ничего не потерял. – Ее голос был негромким и мягким, но уверенным.

– Я тебя слушаю. – В его голосе звучали слезы, которые он не способен был выплакать. – Сначала я продал свой народ, заключив смертельный контракт; а затем потерял его.

– Ты не сделал ни того, ни другого, – продолжила она все тем же мягким, ровным голосом. – Помнишь, когда ты прибыл на Дорсай, чтобы уговорить наш народ выделить людей – для помощи в защите Земли?

– И встретился с тобой, – сказал он.

– Ты встретился с Серыми Капитанами, а я была среди них.

– Ты организовала ту встречу, – сказал Хэл, – а я уговорил дорсайцев заключить контракт с Энциклопедией на защиту Земли ценой собственной жизни.

– Ты никого не уговаривал, – возразила Аманда. Тон ее голоса ничуть не изменился. – Ты же позабыл, что возможность гибели всегда предусматривалась любым контрактом при найме дорсайцев на военную службу? Из тех, что встретились с тобой, только двое – не считая меня самой – ни разу не побывали в бою. Ты думаешь, что мужчины и женщины, перед которыми ты выступал (даже если не считать этих троих), не осознали, причем давным-давно, что когда-нибудь им придется столкнуться с Иными? Вопрос был только в том, где и как.

Она приостановилась, как будто для того, чтобы Хэл обдумал сказанное ею.

– Неужели ты настолько низкого мнения о дорсайцах, что считаешь, что они – Серые Капитаны – думали, что им навсегда удастся отложить неизбежный конфликт с Иными? Притом, что именно Иные хотели подчинить себе все человечество, включая и самих дорсайцев? Наши люди не могли бы сделаться убийцами, как этого от них просили экзоты, и перебить Иных одного за другим. Но ты показал им способ борьбы, которым дорсайцы умели пользоваться; и они им воспользовались. А как могло быть иначе?

Хэл не находил ответа. Он глубоко прочувствовал ее слова; и если они и не залечили его огромную внутреннюю рану, то по крайней мере остановили ее рост.

– И ты никого не потерял, – продолжала она через некоторое время, по-прежнему спокойно. – Ты просто немного опередил остальных и миновал холм, который лишь закрыл тебя от остальных. Ты ушел вперед от того места, где одиноко стоял Донал.

Некоторое время они сидели молча. Хэл не мог поверить ей – как бы ему этого ни хотелось. Потому что хотя Аманда и понимала его, сам он осознавал собственную жизнь и собственную неудачу как никто другой. Но ему помогало уже то, что она вот так пыталась согреть его от холода отчаяния – как она могла бы согреть его от холода самой смерти. Боль от огромной внутренней раны все еще была с ним; но она наконец сделалась переносимой – настолько же переносимой, какой стала боль в голове от удара, когда он вытолкнул ее на край сознания.

– Пора идти, – сказал он наконец.

Глава 11

Когда они миновали полосу деревьев и увидели перед собой окраины Порфира, Процион начал опускаться, но до вечера было все еще далеко. Начиная примерно с последней полумили пути движение на дороге заметно увеличилось; но и те, кого они обгоняли, и те, кто обгоняли их, двигались на небольшом расстоянии друг от друга.

Хэл отвлекся от мрачных размышлений, заинтересовавшись попутчиками, которые, судя по всему, направлялись туда же, куда и они. Все эти люди были экзотами, что проявлялось во многих мелочах – например в спокойствии их лиц и экономии движений. Но Хэл заметил и нечто новое, ранее экзотам не свойственное: никто из повстречавшихся им и окружающие его люди вели себя на редкость замкнуто. Трудно было сказать, вызвано ли это изменение развитием их культуры, или же нет. Похоже было, будто каждый из них ушел в себя и теперь жил собственной жизнью, укрывшись от остальных за спокойным, непроницаемым лицом. Такой индивидуализм был для них нов; он заметно отличался от того чувства общности, которое, казалось, всегда было неотъемлемой частью экзотов, которых Хэл знал – от Падмы, в его бытность Доналом, до Уолтера, наставника Хэла Мэйна.

– Через несколько минут мы будем у ворот, – сказала Аманда, прервав ход его мыслей; и Хэл, посмотрев вперед, увидел высокую деревянную ограду, построенную явно недавно. Дорога, по которой они шли, упиралась в широкие ворота той же высоты, что и ограда.

– Объясняться с охранниками буду я, – предупредила Аманда. – Ты – мой старший брат-недоумок; я хочу сказать, ты и впрямь слегка тугодум. Постарайся выглядеть соответствующе.

Хэл послушно опустил плечи, придал липу безвольное выражение и слегка приоткрыл рот. У ворот, разумеется, скопилась пробка; собравшиеся люди стояли близко друг к другу, негромко переговариваясь, – точно как же, как и раньше, на дороге. Хэл подумал, что так и должно было быть. Людей, которых он видел перед собой, с детства приучали никогда не повышать голос и разговаривать исключительно спокойным тоном. Несмотря на их нынешнее положение, эта привычка продолжала сказываться.

И все же, подумал Хэл, наблюдавший за ними из-под своей маски – ничего не выражающего липа с отвисшей челюстью, здесь было нечто большее, чем воспитание, полученное в детстве. Какое-то молчаливое противостояние проверявшим их людям в форме. Это молчание вовсе не было вызвано страхом – а силой, которой оккупанты не имели и даже не понимали, что она существует.

В то же самое время Хэл осознавал, что что-то происходит с ним самим, и только с ним. И это что-то не имело ничего общего с тем, что, как ему представлялось, он наблюдает в окружающих его людях. Совершенно ничего общего – или, может быть, все же нечто общее здесь было?

Было любопытным ощущать себя, как некогда однажды в прошлом, частью точно такой же сцены. Он не мог бы сказать почему; но чувствовалось что-то средневековое в этой деревянной ограде и деревянных воротах, в скоплении людей в грубой и некрасивой одежде, ожидающих пока охрана пропустит их внутрь. У него мелькнуло ощущение, что он – где-то, когда-то – уже пережил такое же. Может быть, не он, но кто-то очень похожий на него, почти точно так же стоял в толпе и ждал.

Охранники, подумал Хэл, сосредоточившись на них, чтобы вернуть мысли в нормальное русло, и впрямь неважные солдаты – если таковые типичны для местных гарнизонов. На них была достаточно аккуратная черная форма, энергетические пистолеты на поясе, дубинки – также на поясе или под подмышкой, но настоящими солдатами они все же не были.

Хэл Мэйн никогда не видел настоящих солдат за несением службы. Солдат – а не полуполицейских, вроде Милиции, против которой отряд Рух боролся на Гармонии. Но Донала Грима с юности обучали иметь дело с войсками и предвидеть, что его жизнь может зависеть от его способности с первого взгляда оценить их качество.

Это глаза Донала сказали Хэлу, что те восемь человек, которых он увидел на посту у ворот, были не только бесполезны, но их и невозможно было бы обучить чему-нибудь большему, кроме того, чем они сейчас занимались – издевательствам над безоружными.

Несмотря на свое оружие, они обратятся в бегство в случае любого серьезного бунта – даже бунта экзотов. Любой другой народ давным-давно восстал бы против таких слабосильных угнетателей.

Наконец они с Амандой достигли ворот, оказавшись в первых рядах ожидавших. Хэл сосредоточился на том, чтобы выглядеть настолько безобидно, насколько это было возможно при его росте и внешности.

– Откройте, – приказал человек в форме, стоявший перед ними. Он определенно принадлежал к одному из квакерских миров. После своего пребывания на Гармонии Хэл научился распознавать их в любом обличье, – хотя манера поведения этого не только была явно иной, чем у тех людей, кого Хэл встречал в окружении Рух, но и совершенно не шла к его нынешней форме. Охранник достаточно тщательно просмотрел содержимое обоих их мешков.

– Все в порядке. Проходите внутрь. Домашний адрес?

– Шестнадцать, тридцать шесть, семь. Счастливый Переулок, – ответила Аманда. – Нижняя квартира.

Охранник повторил адрес в прицепленный на запястье диктофон и повернулся к двумя женщинам с мешками, стоявшим позади. Хэл с Амандой могли идти дальше.

– Что это за адрес? – спросил Хэл, как только они, войдя в город, оказались достаточно далеко от других, чтобы не быть ими услышанными.

– Это дом трех братьев, ни один из которых не похож на тебя, – ответила Аманда.

– Я хочу сказать, почему он спросил о этом?

– Они проводят проверку, чтобы узнать, вернулись ушедшие утром из города в тот же вечер домой к комендантскому часу.

– Но что произойдет, когда они обнаружат, что нас по этому адресу даже не знают?

– Проверяющий решит, что охранник у ворот переставил цифры – или допустил в адресе еще какую-нибудь ошибку. А потом забудет об этом. Их тревожат не те, кто приходит в город, а те, кто уходят из него.

– Понятно, – кивнул Хэл. – А в таком случае куда мы направляемся?

– В каждом городе есть несколько участников сопротивления из числа ключевых фигур, – ответила Аманда. – Мы идем к одной из них, по имени Ниер. Она живет со своей матерью, и у них квартирует военный. Он – сержант, который предпочитает ночные наряды, так что обычно после заката его не бывает. В комнату, которую он занимает, они могут пустить нас переночевать; кроме того, Ниер вроде как подружилась с этим сержантом, и это дает им некоторые поблажки, в частности ежедневную проверку у них не делают.

– Она живет где-нибудь поблизости от Счастливого переулка? – поинтересовался Хэл. Аманда рассмеялась.

– На другом конце города, – ответила она. – Пошли.

Улицы Порфина были в хорошем состоянии. Аманда с Хэлом оказались в старой части города среди высоких зданий, с отделанными белым камнем фасадами. Их попутчики разошлись в разные стороны, и через некоторое время люди в балахонах из мешковины вообще стали попадаться довольно редко. Однако встречалось довольно много солдат в форме – похоже, свободных от службы, – которые или расхаживали по улицам, или входили и выходили из зданий, которые, как подумалось Хэлу, могли быть или ресторанами, или питейными заведениями. Аманда заметила, как Хэл наблюдает за явно нетрезвым солдатом.

– Алкоголь – это единственный дозволенный интоксикант причем даже для военных, – сказала она. – Вероятно, из-за трудностей, связанных с его запретом. Брожением можно почти из любых овощей получить напиток, в котором есть хотя бы немного алкоголя. И раз оккупанты не могут помешать своим же людям незаконно делать спиртное, они позволяют своим солдатам пить самое лучшее, что может произвести планета. Гражданское же население, экзоты, разумеется, не пьют; хотя за последние два года кое-кто из них и начал это делать.