Муж опустился на стул подле постели и прижал ладони к пылающему лбу. Он обвел взглядом всех своих детей, но, встречая всякий раз глаза, полные слез, невольно отворачивался. Никто не шепнул ему сочувственного слова, ни один ласковый взгляд не скользнул по его лицу! Все сторонились его, все отводили глаза. Пошатываясь, вышел он из комнаты, и никто не поспешил за ним вдогонку, никто не кинулся утешать вдовца.
      А было время, когда толпа друзей окружила бы его в беде, когда непритворное участие их смягчило бы его горе. Куда же они делись теперь? Друзья, родные, просто знакомые - все они бросили его, все отступились от пьяницы. Одна жена оставалась ему преданной - в радости и в горе, несмотря на недуги и нищету. А он? Как вознаградил он ее? Приплелся из кабака к ее смертному одру, еле поспел принять ее последний вздох.
      Он выбежал из дому и быстро зашагал по улице. Раскаяние, ужас, стыд завладели им всецело. Еще хмельной от выпитого вина, потрясенный только что пережитой сценой, он вошел в тот самый кабак, который так недавно покинул. Стакан следовал за стаканом. Кровь разыгралась, голова пошла кругом. Что смерть? Все помрем. Вот и она померла. Он был недостоин ее - слава богу, ее родня не упускала случая напомнить ему об этом. Черт бы побрал этих родственников! Разве они не бросили ее сами, предоставив ей изнывать в одиночестве? Ну что ж, - она умерла, и, кто знает, может быть счастлива. Все к лучшему. Еще стаканчик - и еще один! Ура! Жизнь в конце концов не такая уж плохая штука, и надо жить, пока живется!
      Шли годы; дети - их было четверо - выросли и уже не были детьми. Только отец их оставался тем же, что и прежде. Еще беднее, еще ободранное, еще бесшабашнее на вид, это был все тот же отчаянный и неисправимый пьяница. Сыновья давно одичали, ими завладела улица, и они покинули отца; оставалась при нем одна дочь; она работала не покладая рук, и ему всегда - если не уговорами, то побоями - удавалось выжать из нее деньги на кабак. А он продолжал идти своей дорогой и жил в свое удовольствие.
      Однажды вечером - было никак не больше десяти часов (дело в том, что вот уже несколько дней как его дочь хворала, и, следовательно, засиживаться в распивочной ему было не на что) - он направлялся домой и сам с собой рассуждал о том, что, собственно, не мешало бы ему обратиться к приходскому врачу; нужно ведь, чтобы она поскорее начала снова зарабатывать деньги. До сих пор он даже не удосужился порасспросить ее, что же у нее болит? Стояла промозглая декабрьская погода; дул пронзительный ветер, дождь лил как из ведра. Выпросив несколько медяков у прохожего и купив на них немного хлеба (он был как-никак заинтересован в том, чтобы дочь его не умерла с голода), он торопливо, сквозь дождь и ветер, пробирался домой.
      Где-то за Флит-стрит, между этой улицей и набережной, расположено несколько убогих, узких переулочков, которые в совокупности своей составляют часть бывших монастырских владений Уайтфрайерс;* в один из этих переулочков он и направил свои стопы.
      Убожеством и грязью двор, в который он завернул, мог бы потягаться с самым мрачным закоулком этой древней обители в самую грязную и разнузданную пору ее существования. Стены домов - в два, три и четыре этажа высотой переливали теми неописуемыми оттенками, в какие время, сырость и плесень обыкновенно расцвечивают строения, сколоченные из грубых, нетесаных досок. Разбитые стекла были заделаны бумагой и грязными тряпками. Двери едва держались на петлях. По сторонам каждого окна торчали палки, между которыми была протянута веревка для белья. Отовсюду доносились брань или шум попойки.
      Одинокий фонарь, стоящий посреди двора, не горел то ли особенно буйный порыв ветра его погасил, то ли это распорядился кто-то из жильцов, имеющий веские причины для того, чтобы его резиденция не слишком бросалась в глаза. Неровная, выщербленная мостовая тускло освещалась чахлыми свечами, там и сям мерцавшими в окнах счастливцев, которые могли позволить себе такую роскошь. Проходящая вдоль двора, в самой середине его, сточная канава издавала зловонье, как бы разбуженное дождем; ветер со свистом врывался в ветхие лачуги, двери и ставни скрипели, и оконные стекла дребезжали с такой силой, что, казалось, еще немного и рухнет все подворье.
      А тот, за кем мы последовали в эту трущобу, продолжал шагать в темноте, поминутно оступаясь то в канаву, то в ее притоки, образованные дождем. Он прошел в глубь двора и остановился у последнего дома. Дверь, вернее то, что от нее осталось, была наполовину открыта - для удобства многочисленных обитателей дома; он стал карабкаться по темной ветхой лестнице на чердак.
      Две-три ступеньки отделяли его от двери, как вдруг она сама распахнулась; девушка, такая же тощая и хилая, как свечка, которую она бережно заслоняла рукой, робко выглянула на лестницу.
      - Это ты, отец? - спросила она.
      - А то кто же? - хмуро отозвался он. - Чего ты дрожишь? Или ты думаешь, я много выпил сегодня? Без денежек не больно разгуляешься, а чтоб денежки были, работать надо, вот что! Да что это, в самом деле, стряслось с девчонкой?
      - Мне худо, отец, мне очень худо, - сказала девушка и тут же разрыдалась.
      - А-а, - протянул он тоном человека, вынужденного, наконец, против воли признать неприятный для него факт. - Ну, что ж, надо поправляться, а то так и будем сидеть без денег. Ты бы сходила к приходскому врачу да попросила бы у него какого-нибудь лекарства. Зря, что ли, они деньги получают, черт бы их подрал! Да что это ты в дверях стала? Пусти - ну?
      - Отец, - прошептала девушка, прикрыв дверь и заслонив ее собой. Уильям вернулся.
      - Кто? - переспросил он. вздрогнув.
      - Тише, - сказала девушка, - Уильям. Наш Уильям.
      - Что ему нужно? - спросил он, сдерживая гнев. - Денег? Пить-есть? Ну, так он ошибся адресом. Дай-ка мне свечу - да дай же сюда, дур?ха, я его не съем! - И, вырвав свечу из ее рук, он шагнул в комнату.
      На старом сундучишке, подперев руками голову и устремив глаза на едва тлеющие угольки в очаге, сидел молодой человек лет двадцати двух на вид, очень худо одетый - в плохонькой куртке из грубой материи и таких же штанах. При виде отца он вскочил.
      - Запри дверь, Мэри, - торопливо проговорил молодой человек. - Запри дверь! Да ты, никак, меня не узнаешь, отец? Ну, да с тех пор, как ты меня выгнал из дому, прошло немало времени - не диво, что ты меня забыл.
      - Так что же тебе тут нужно? - спросил отец, садясь на табурет по другую сторону очага. - Что тебе нужно?
      - Убежище, - отвечал сын. - Я попал в беду. Ну вот. Если меня схватят петля на шею. Это - как пить дать. Если вы меня тут не укроете, меня непременно схватят. Это тоже как пить дать. Вот и все.
      - Так, стало быть, ты грабежами да убийствами занимаешься, да? спросил отец.
      - Стало быть, так, - отвечал сын. - Тебя это удивляет, отец?
      Он в упор посмотрел на отца, тот отвел глаза и потупился.
      - Где твои братья? - спросил он после продолжительного молчания.
      - Там, где они уже не станут тебя беспокоить. Джон уехал в Америку, а Генри умер.
      - Умер! - воскликнул отец - тут даже он невольно содрогнулся.
      - Умер, - повторил молодой человек. - Он умер у меня на руках, лесник подстрелил его, как собаку. Он повалился навзничь, я его подхватил, и кровь его текла по моим пальцам. Она лилась из груди, как вода. От потери крови он ослаб и почти ничего уже не различал, но он нашел в себе силы броситься на колени, тут же, в траве, и начать молиться. Он просил бога внять мольбам его матери, если она взята на небо, мольбам о своем младшем сыне. "Я ведь был ее любимцем, Уилл, - сказал он, - и мне сладко вспоминать, что как ни мал я был, когда она умирала, и как ни разрывалось мое сердечко от горя, а все же я мог, стоя на коленях в ногах се постели, возблагодарить бога за ту любовь, какую он внушил мне к матери, за то, что я не исторгнул ни единой слезы из ее очей... Ах, Уилл, зачем ее у вас отняли, - зачем ее, а не отца?" Это были его последние слова, отец, - продолжал молодой человек, - как хочешь, так и понимай. В пьяном угаре ты ударил его по лицу в то утро - помнишь, - когда мы убежали из дому? Вот и все.
      Девушка громко рыдала. Отец, уткнув голову в колени, мерно раскачивался из стороны в сторону.
      - Если меня схватят, - продолжал между тем молодой человек, - меня увезут обратно - туда, где я убил лесника, и там, на месте, повесят. Без твоей помощи отец, меня здесь не разыщут. Дело твое, конечно, - может, ты сам захочешь выдать меня. А нет - тем лучше: я бы тут переждал немного, а там махнул бы за границу.
      Целых два дня все трое сидели безвыходно в убогой комнатушке. К концу третьего девушке стало совсем невмоготу - так худо ей за все время не бывало. Тут еще и последние крохи съестного подобрались. Кому-нибудь непременно нужно было выйти из дому. Девушка была слишком слаба и больна, и вот - совсем уже к вечеру пошел отец.
      Он получил лекарство для дочери и небольшое денежное пособие и, кроме того, на обратном пути, подержав кому-то лошадь, заработал еще шесть пенсов. Денег, которые он таким образом достал, могло хватит на удовлетворение самых насущных нужд дня на два, на три. Поровнявшись с пивнушкой, он слегка убавил шаг, однако совсем уже было прошел мимо, но - снова убавил шаг и, наконец, юркнул в дверь. Какие-то два человека стояли возле пивной и что-то высматривали, но он их не заметил. Его нерешительная походка привлекла их внимание в ту самую минуту, как они, отчаявшись, уже хотели махнуть рукой на дальнейшие поиски. И когда он, наконец, завернул все же в пивную, они последовали туда за ним.
      - Как хочешь, а стаканчик тебе со мной распить придется, дружище, сказал один из них, ставя перед ним стакан, полный вина.
      - И со мной, - сказал его товарищ, снова наполняя стакан, как только он был осушен.
      Мысль об ожидающих его голодных детях, об опасности, которой он подвергает сына, мелькнула в его сознании. Но пьянице было уже не до них. Он выпил, и в голове у него все смешалось.
      - Ночка-то дождливая, Уорден, а? - шепнул пьянице один из его собутыльников, когда он, истратив на вино половину денег, от которых, быть может, зависела жизнь его дочери, наконец поднялся, чтобы идти домой.
      - Самая подходящая для нашего приятеля, мистер Уорден, - сказал второй, тоже шепотом, - в такую ночь только и прятаться.
      - Садись сюда, поговорим, - сказал первый и потащил его куда-то в угол. - Мы тут, понимаешь, взялись помогать твоему молодцу. Мы приехали сказать ему, что дела идут отлично, только вот никак не найдем его - точного-то адреса своего он нам не дал. Да и не мудрено он, поди, и сам хорошенько не знал, куда ткнется, когда ехал в Лондон. Верно, старина?
      - Верно, - отвечал отец.
      Его собутыльники переглянулись.
      - В порту стоит судно, оно отчаливает сегодня в полночь, как только прибудет вода, - сообщил первый. - Так вот, мы его и посадим на это судно. Билет уже взят, на чужое имя, конечно, и, главное, даже оплачен. Какое счастье, что мы повстречали тебя!
      - Удивительное, - подтвердил второй.
      - Редкая удача, - сказал первый, подмигивая второму.
      - Чудо, - ответил тот, лукаво кивнув головой.
      - А ну-ка, еще стаканчик - поживей! - крикнул первый. Не прошло и пяти минут, как отец, сам того не подозревая, предал родного сына в руки палача.
      Медленно, тягостно тянулись часы для брата с сестрой, которые, сидя в убогом своем убежище, тревожно прислушивались к малейшему шороху. Наконец, на лестнице послышались тяжелые шаги - ближе, ближе, вот они уже на площадке - и в комнату ввалился отец.
      Заметив, что он пьян, девушка шагнула ему навстречу со свечой в руке, но вдруг отпрянула и, испустив громкий вопль, без чувств упала на пол: она увидела тень одного из тех, кто следовал за ее отцом. Сыщики тотчас ринулись в комнату, схватили молодого человека и надели на него наручники.
      - Чистая работа, - сказал один из них, обращаясь к товарищу. - Спасибо старику. Подними девушку, Том! Да полно плакать, дорогая, что сделано, то сделано, слезами горю не поможешь.
      Молодой человек склонился над сестрой, затем выпрямился и в ярости поворотился к отцу, который, пошатываясь, отошел к стене и смотрел на всех бессмысленным пьяным взглядом.
      - Слушай меня, отец, - произнес арестованный тоном, от которого пьяницу бросило в дрожь. - Кровь моего брата и моя да падут на твою голову. Видел ли я от тебя хоть один ласковый взгляд? Слышал ли когда слово доброе, чувствовал ли хоть раз твою заботу? И вот, живой ли, мертвый ли, я никогда тебя не прощу. Когда бы ты ни умер, как бы ни умер, знай: я буду с тобой в твой смертный час. Это я, мертвый, говорю тебе, живому: рано или поздно наступит день, когда тебе придется держать ответ перед Творцом. Слушай же: в тот день, рука в руке, придем и мы, твои дети, придем и потребуем возмездия. - Он с угрозой поднял свои скованные руки, поглядел долгим взглядом на отца - тот так и съежился весь - и медленно покинул комнату. Так кончилась его последняя встреча с сестрой и отцом по сю сторону могилы.
      Когда тусклый и туманный свет зимнего утра заглянул в узенький двор и пробился сквозь грязное окошко убогой каморки, Уорден очнулся от тяжелого сна. Он бил один. Он встал, обвел глазами комнату: тощий тюфячок из оческов лежал нетронутый на полу; в комнате ничего с вечера не изменилось; по всей вероятности, он был ее единственным обитателем этой ночью. Он стал расспрашивать жильцов и соседей. Никто не видел его дочери никто ничего о ней не слыхал. Он побрел по улицам, с тоской вглядываясь в каждое изможденное женское лицо в густой толпе прохожих. Поиски его были бесплодны, и к ночи, еле волоча ноги от усталости, он уныло поплелся на свой чердак.
      Много дней посвятил он этому занятию, но ни разу не удавалось ему напасть на ее след, ни разу не довелось получить какую-нибудь весточку о ней. Наконец, он махнул рукой и бросил ее разыскивать. Мысль, что в один прекрасный день дочь может покинуть его и гденибудь, без него, зарабатывать свой кусок хлеба, не раз уже и прежде приходила ему в голову. И вот, наконец, она в самом деле его бросила и обрекла на голодное одиночество. Он заскрежетал зубами - и проклял ее!
      Он стал ходить по домам, собирая подаяние. Каждый грош, какой ему удавалось вымолить у доверчивых и жалостливых людей, уходил на то же дело, что и прежде. Прошел год. Уже много месяцев как он не имел над головой крова, если не считать тюрьмы, в которую он нет-нет да попадал. Спал он где-нибудь в подворотне или в недостроенном доме - где угодно, лишь бы согреться или хотя бы укрыться от ветра и дождя. Но и теперь, совсем уже нищий, бездомный и больной, он по-прежнему оставался горьким пьяницей.
      Наконец, в одну из студеных ночей, обессиленный и разбитый, он опустился на ступеньку какого-то крыльца. Пьянство и беспутная жизнь преждевременно состарили его. Щеки впали и пожелтели; глаза ввалились, зрение помутилось. Ноги подкашивались, и весь он дрожал мелкой дрожью.
      Давно забытые картины его загубленной жизни вдруг нахлынули на него. Припомнилось то время, когда у него был дом, счастливая и радостная семья, припомнились и те, кто составлял эту семью, кто некогда окружал его тесным кругом, - и, думая обо всем этом, он вдруг представил себе своих двух сыновей: они восстали из гроба и стояли тут же, рядом v ним, он видел их так явственно, так отчетливо, что, казалось, мог бы дотронуться до них рукой. Взоры, давно забытые, вновь были обращены к нему; голоса, которые смерть давно уже заглушила, звенели в его ушах, словно колокольный звон, разливающийся по селу. Но это длилось всего какой-то миг. Дождь хлестал беспощадно, и снова несчастный всецело отдался ощущению голода и холода.
      Он встал и слабеющими ногами прошел еще несколько шагов. На улице было тихо и пустынно. Редкие прохожие, какие попадались ему в этот поздний час, торопливо шагали мимо, буря заглушала его слабый голос. И снова сильный озноб потряс все его тело, и казалось, кровь застывает в жилах. Он заполз в какой-то подъезд, сжался в клубок и попытался уснуть.
      Но не было сна в его осоловелых, мутных глазах. Мысли его то и дело путались, тем не менее он не спал и сознание не покидало его. Вот раздаются в ушах знакомые клики хмельного веселья, вот к самым устам его приблизился стакан - стол ломится от яств, лакомых и сытных - стоит только руку протянуть к ним; и все же, хоть мираж этот был убедительней всякой реальности, несчастный ни на миг не забывал, что сидит один, на безлюдной улице, прислушиваясь к дробному стуку дождя о панель, что смерть подкрадывается к нему все ближе и ближе и что некому о нем позаботиться в этот час, некому помочь.
      Но вот, пронзенный внезапным ужасом, он встрепенулся. В ночной тишине раздался крик - кричал он сам, кричал неизвестно о чем, неизвестно зачем. Чу - стон! Еще! Сознание покидало его: невнятные, бессвязные какие-то слова срывались с его уст, пальцы впивались в тело, как бы силясь разодрать его. Он сходил с ума, он звал на помощь, звал долго, изо всех сил, пока не сорвал голос.
      Приподняв голову, он поглядел вдоль унылой длинной улицы. Он слыхал, что такие, как он, отверженные от общества и осужденные бродить день и ночь по этим ужасным улицам, зачастую теряют рассудок от невыносимого одиночества. Он припомнил рассказ, слышанный когда-то давно, много лет назад, об одном несчастном, бездомном бродяге: его застали в каком-то глухом закоулке - он точил ржавый нож, намереваясь вонзить его себе в сердце, ибо сама смерть представлялась ему милее этого бесконечного, постылого шатания с места на место. Вмиг у него созрело решение. Он ожил. Ринувшись из своего укрытия, он бежал не переводя дыхания, пока не достиг набережной.
      Он бесшумно спустился по крутым каменным ступеням, ведущим с моста Ватерлоо вниз, к реке. Забился в угол и затаил дыхание - мимо прошел дозор. Надежда обрести свободу и жизнь не заставила бы сердце узника биться радостнее, чем билось оно в эту минуту у несчастного при мысли о близкой смерти. Караульные прошли почти вплотную к нему, но не заметили его; когда звук их шагов замер вдали, он осторожно спустился к самой реке; на нижней площадке, под мрачным сводом моста, он остановился.
      Был прилив, и вода плескалась у самых его ног. Дождь перестал, ветер улегся, на миг стало тихо и покойно - так тихо, что малейший звук с того берега, даже легкий плеск воды о баржи, стоявшие у причала, доносился до его ушей. Лениво и вяло катила свои воды река. Невиданные, диковинные какие-то призраки то и дело возникали на ее поверхности, как бы приглашая его приблизиться; темные мерцающие глаза смотрели на него из воды и, казалось, насмехались над его нерешительностью, а за спиной кто-то приглушенно бормотал, словно подзадоривая его. Он отступил на два-три шага, разбежался, сделал отчаянный прыжок и погрузился в воду.
      Пяти секунд не прошло, как он вынырнул на поверхность, но за эти пять секунд как переменились все его мысли и чувства! Жить - жить во что бы то ни стало! Пусть голод, нищета, невзгоды - только не смерть! Вода уже смыкалась над его головой, ужас охватил его, он кричал и отчаянно бился. Сыновнее проклятье звенело в его ушах. Берег... клочок суши... вот он сейчас протянет руку и ухватится за нижнюю ступеньку!... Еще бы немного ближе подойти... чуть-чуть... и он спасен. Но течение несет его все дальше, под темные своды моста, и он идет ко дну.
      Он снова всплыл и еще раз вступил в единоборство со смертью. На мгновение - на какой-то короткий миг - он различил дома на берегу реки, огни на мосту, из-под которого его вынесло течением, черную воду вокруг и стремительные облака над головой. И опять он тонет, опять всплывает. Огненные языки вспыхивают на земле, взвиваются под самое небо, кружатся перед глазами, в ушах стоит грохот, воды, и грозный этот рев оглушает его.
      Неделю спустя в нескольких милях от моста, вниз по течению, река выбросила на берег его труп - распухший и обезображенный. Неопознанное, никем не оплаканное тело предали земле, и теперь оно давно уже превратилось в прах.
      Комментарии
      Мистер Хоблер - Фрэнсис Хоблер, современник Диккенса, известный в Лондоне юрист, поверенный при Полицейском суде в резиденции лорд-мэра (Меншен-Хауг), прославился своим остроумием.
      Принцесса Шарлотта и принц Леопольд - дочь английского короля Георга IV и ее муж, принц Саксен-Кобургский.
      Доска для игры в "Папессу Иоанну" - особо размеченная доска для популярной в Англии карточной игры.
      Эксетер-Холл - здание в Лондоне, на одной из главных улиц - на Стрэнде, - воздвигнутое в 1831 году и предназначенное главным образом для религиозных собраний; старушка, упомянув об Эксетер-Холле, тем самым предложила пригласить для выступления в приходе какого-нибудь проповедника.
      ...от Дана до Вирсавии - библейское выражение означающее "из конца в конец страны"; в библейские времена Дан был на севере Палестины, Вирсавия на юге; Диккенс имеет в виду путевые очерки Лоренса Стерна "Сентиментальное путешествие" (глава "На улице Кале").
      Веллингтоновские сапоги - сапоги с вырезом сзади под коленом.
      Тон Кинг и Француз - персонажи в фарсе В. Монкриффа "Мсье Томпсон". По ходу действия весельчак Том Кинг доводит до сумасшествия француза-цирюльника (проживающего в районе Сэвен-Дайелс) своими расспросами о некоем мистере Томпсоне.
      Кэтнач и Питс - известные издатели лубков и баллад с нотами.
      Хэмптон-Корт - королевский дворец, построенный в начале XVI века; с середины XVIII века не является королевской резиденцией. Бьюла-Спа - курорт с минеральными источниками, открытыми в начале 30-х годов, находится недалеко от Лондона.
      Бельцони Джиовани Баттиста (1778-1823) - итальянский археолог, откопал в Египте храм Абу Симбель и др.
      Блюхеровские башмаки - высокие штиблеты на шнуровке, которые носили при коротких панталонах.
      ...пишет стихи для мистера Уоррена - то есть стихотворные рекламы для фабричного заведения по производству ваксы Уоррена, в котором Диккенс работал мальчиком; в "Дэвиде Копперфилде" он описал это заведение, назвав его фабрикой "Мордстон и Гринби", и имя Уоррена упоминал в своих произведениях неоднократно.
      Мистер Мартин. - Диккенс имеет в виду Ричарда Мартина (1754-1834) одного из основателей Общества Покровительства Животным.
      Докторс-Коммонс - коллегия юристов, имеющих право выступать в специальных судах канонического права (которые именовались так же); в компетенцию этих судов входили дела семейные, наследственные и дела, связанные с функцией Адмиралтейства, причем судопроизводство в них было особое и особая система адвокатуры. Эти суды, так же как и особая коллегия юристов, упразднены были только в 1857 году,
      Проктор - юрист, выдержавший экзамен на ведение дел в Докторс-Коммонс, но не имеющий права выступать в этом суде. Такое право имели только специальные адвокаты.
      Суд Архиепископа входил в систему судов Докторс-Коммонс и ведал разбором вопросов, связанных с нарушением канонического права.
      Дэндо. - Речь идет о Джоне Дэндо, имя которого стало нарицательным: он подвизался в Лондоне в 30-х и 40-х годах прошлого века и прославился тем, что никогда не платил по счетам в ресторанах; он был постоянной мишенью карикатуристов, и ему была посвящена пьеса Стерлинга; умер он в Клеркенуэлекой тюрьме.
      Его преподобие мистер Дилворт - автор руководства по английскому правописанию; на фронтисписе книги был портрет Дилворта.
      "Ройял Джордж" - английский стопушечный военный корабль, с которым в июне 1782 года произошла неожиданная катастрофа: во время стоянки на рейде Спитхед морские орудия переместились к одному борту и корабль пошел ко дну вместе с многочисленной командой, тремястами пассажирами и адмиралом; всего погибло свыше девятисот человек.
      ...закон о городском самоуправлении. - Имеется в виду закон о реформе городского самоуправления, принятый парламентом в 1835 году и предусматривавший расширение компетенции муниципалитетов, в которым переходил ряд административных функций управления графств.
      Цирк Астли - конный цирк, основанный известным наездником Филиппом Астли; в этом цирке ставились мелодрамы, в которых, по ходу действия, на арену выводились дрессированные лошади.
      Дюкроу Эндрю - главный наездник в цирке Астли, ставший в 20-х годах известным мимическим актером.
      Старики пенсионеры - престарелые моряки, проживавшие в огромном здании Гринвичского Приюта, открытого в 1694 году и вмещавшего до 3000 пенсионеров.
      ...мистера Хорнера, чья громкая слава связана с Колизеем. - В первом случае Хорнер - герой популярной в Англии детской песенки, во втором проектировщик огромного здания ротонды вблизи Риджент-парка в Лондоне, называемой "Колизей" и законченной в 1829 году. Здесь была выставлена Для обозрения знаменитая панорама Лондона работы Хорнера; в 1855 году демонстрация панорамы была прекращена, и в 1875 году "Колизей" был срыт.
      "Балаган Ричардсона". - Популярный в 30-40-х годах бродячий "театр" Ричардсона был одним из самых общедоступных увеселений: места на "галерке" стоили шесть пенсов - цена невысокая, если учесть современные Диккенсу высокие цены на зрелища; у Рачардсона ставились мелодрамы с убийствами, актеры пели куплеты, шли пантомимы, любимые в ту эпоху, - и все это в один сеанс.
      "Снять с него. голову!" - Диккенс описывает постановку переделки драмы Шекспира "Ричард Третий", принадлежащей перу Колли Сиббера (1671-1757). Ни этой реплики, ни следующей в шекспировском тексте нет.
      Садлерс-Уэлдс - общедоступный лондонский увеселительный сад с театром; он был основан в 1683 году некиим Сэдлером на его участке, где были открыты минеральные источники (уэлдс - источники), для развлечения всех пользующихся целебной водой. С конца XVIII века здание сдавалось в аренду третьеразрядным труппам драматических актеров.
      Граф д'Орсэй - француз, законодатель лондонских мод в начале XIX века.
      Миссис Сиддонс - знаменитая английская трагическая актриса Сара Сиддонс (1755-1831; сестра известного актера Кембла); прославилась исполнением ролей в шекспировских трагедиях; ушла со сцены в 1818 году.
      Мистер Симпсон - известный в 30-х годах директор сада Воксхолл.
      Блекмор - американский канатоходец, с 1823 года в течение нескольких лет работавший в саду Воксхолл.
      "Танкрид" - опера Россини, поставленная в Лондоне в 1820 году.
      Мистер Грин - известный аэронавт Чарльз Грин (1785-1860); регулярно совершал полеты на воздушном шаре в саду Воксхолл; в 1836 году он поставил мировой рекорд дальности полета - от Лондона до Нассау, в Германии.
      ...кара, постигшая Иксиона... - Иксион - по греческой мифологии предок кентавров; за оскорбление богини Геры Зевс покарал его, привязав к вечно вращающемуся колесу.
      Дворики - площадки ниже уровня тротуара перед входом в подвал, где помещаются кухня и службы.
      Линкольнс-Инн-Филдс - большая площадь перед зданиями Линкольнс-Инн, где находилась юридическая контора одного из патронов молодого Диккенса в бытность его младшим клерком. Так же, как и упоминаемая Диккенсом улица Бедфорд-Роу, находящаяся поблизости, площадь эта была облюбована юристами всех рангов.
      ...подавно Цинциннату... - Цинциннат (род. ок. 519 г. до н.э) - римский политический деятель; по преданию, скромно жил в деревне, сам обрабатывал землю. Дважды был избран диктатором, но, сложив с себя обязанности диктатора, возвращался в деревню.
      Обелиск-колонна, воздвигнутая в южном Лондоне в 1771 году в честь лорд-мэра Кросби.
      Поль Прай - герой одноименной комедии Джона Пула (1786-1872), бездельник, сующий нос в чужие дела. Калеб Уильямс - герой одноименного романа Уильяма Годвина (1756-1836), бедняк, борющийся против произвола аристократии.
      "Воронье гнездо" - лондонские трущобы в приходе Сент-Джайлс.
      Первые часы Фергюсона - часы с деревянными колесами, сделанные в XVIII веке шотландским астрономом Фергюсоном и вызывавшие восхищение современников.
      "М-р Кеч". - Английский палач Джон Кеч занимался своим ремеслом с 1663 по 1686 год; имя его стало в Англии нарицательным.
      Миссис Фрай... миссис Рэдклиф.- Миссис Элизабет Фрай (1780-1845) - член религиозной секты квакеров, принимавшая деятельное участие в борьбе за улучшение условий в английских тюрьмах. Анна Рэдклиф (1764-1823) - известная романистка, автор многочисленных романов "ужасов" ("готического жанра") "Удольфские тайны" и др.
      Бедлам - больница для умалишенных; название "бедлам" стало нарицательным для обозначения сумасшедших домов вообще (искаженное Bethlehem Hospital - больница Марии из Вифлеема).
      Бишоп и Уильямс - известные убийцы, казненные в Лондоне в 1831 году. Трупы своих жертв они продавали в анатомические театры.
      Джек Шеппард... Дик Терпин - известные разбойники в Англии XVIII века, казненные в Лондоне; сложено немало баллад об их похождениях, а Дик Терпин даже стал героем романа Уильяма Эйнсуорта (1805-1882) "Руквуд".
      Гессенские сапоги - сапоги, натягивающиеся на узкие штаны и украшенные наверху кисточкой.
      Новая полиция - так называлась лондонская полиция первое время после ее реорганизации в 1829 году.
      Рибстоновское яблоко - сорт сладких яблок.
      ... завсегдатаями клубов Брукса и Снукса или игорных домов Крокфорда и Бегнидж-Уэллс.- Диккенс сопоставляет фешенебельный клуб Брукса на Сент-Джон-стрит с дешевым общедоступным клубом Снукса и дорогой игорный дом Крокфорда с дешевым увеселительным заведением Бегнидж-Уэллс, где шла карточная игра.
      Квадрант - отрезок Риджент-стрит в том месте, где эта улица делает поворот.
      Бэртонский эль - известный в Англии эль, производимый в г. Бэртон.
      Французские лампы - лампы с растительным маслом, усовершенствованные во Франции, где Леже первый ввел в 1783 году плоский фитиль.
      Сомерсет-Хаус-огромное здание, занятое многочисленными правительственными учреждениями; в Сомерсет-Хаусе служили отец и дядя Диккенса.
      ...тех двадцати миллионов, которые заплатим за ихнее осмбождение - В 30-х годах XIX века прошли законы об освобождении рабов во всех колониях Авглии. Бывшим рабовладельцам была выплачена компенсация в сумме 20 млн. фунтов стерлингов.
      ...у Офлея... - Таверна Офлея находилась в районе театра Ковент-Гарден.
      Киддерминстерский ковер - дешевый сорт английских ковров, производимый с давних времен в г. Киддерминстере.
      ...в Тарнстайле - то есть в районе, облюбованном портными для жительства и работы.