Очерки Боза, Наш приход

      - В деревне это не собака, а золото, - преспокойно сказал Бадден окончательно вышедшему из себя Минсу. - Просто не привыкла сидеть взаперти. Ну, так как же, Минс, когда вы к Нам приедете? Не вздумайте отговариваться слышать не хочу! Давайте-ка сообразим, - сегодня четверг. Приезжайте в воскресенье, ладно? Мы обедаем в пять. И никаких отказов - приезжайте непременно.
      После долгих уговоров мистер Огастес Минс, доведенный до полного отчаянья, принял приглашение и обещал быть на Поплар-Уок в следующее воскресенье ровно без четверти пять.
      - Запомните, как ехать, - принялся объяснять Бадден.- Дилижанс отходит от гостиницы "Цветочный горшок" на Бишопсгет-стрит каждые полчаса. Вы сойдете на остановке у "Лебедя" и прямо перед собой увидите белый домик.
      - Понимаю, это и есть ваш дом, - сказал Минс, стремясь положить конец и визиту и разглагольствованиям Баддена.
      - Ничего подобного, это дом Грогуса, известного торговца скобяным товаром. Так вот, вы огибаете белый дом и идете, пока не упретесь в тупичок - запомните! потом сворачиваете направо, идете мимо конюшен, - ну, и вскоре увидите забор, а на заборе крупными буквами написано: "Берегись - злая собака" (мистер Минс вздрогнул); вы пройдете вдоль забора примерно с четверть мили, а там уж всякий укажет вам, где я живу.
      - Отлично... Благодарю вас... До свиданья.
      - Смотрите же, не опаздывайте!
      - Да, да, разумеется; до свиданья.
      - В случае чего, Минс, у вас ведь есть моя визитная карточка.
      - Да, совершенно верно, благодарю вас.
      И мистер Октавиус Бадден отбыл, а его двоюродный брат ожидал будущего воскресенья с таким же чувством, с каким нищий поэт ожидает еженедельного появления своей квартирной хозяйки-шотландки.
      Но вот наступило воскресенье; небо было чистым и ясным, целые толпы людей торопливо двигались по улицам, предвкушая самые разнообразные воскресные развлечения; и люди и вс? вокруг, казалось, сияло от веселья и радости - вс?, кроме мистера Огастеса Минса.
      День был чудесный, но знойный, и мистер Минс, отдуваясь, шагал по теневой стороне Флит-стрит, Чипсайда и Трэднидл-стрит, весь в пыли и поту, и вдобавок ко всему явно опаздывал. Однако ему неслыханно повезло дилижанс еще стоял у "Цветочного горшка"; и мистер Огастес Минс влез в него под торжественные заверения кондуктора, что дилижанс тронется через три минуты, как только кончится предельный срок стоянки, установленный парламентским актом. Прошло четверть часа, а дилижанс и не думал трогаться с места. Минс шестой раз взглянул на часы.
      - Кучер, мы поедем или нет? - крикнул он, до половины высунувшись из окна дилижанса.
      - Сейчас, сэр, - откликнулся кучер, держа руки в карманах и всем своим видом нисколько не напоминая человека, который торопится. - Билл, снимай попоны!
      Прошло еще пять минут, после чего кучер взобрался на козлы, откуда еще пять минут обозревал улицу, здороваясь со всеми прохожими.
      - Кучер! Если вы не тронетесь сейчас же, я выйду! - с решимостью отчаяния заявил мистер Минс: время шло, и теперь уже, конечно, не попасть на Поплар-Уок к назначенному часу.
      - Сию минуту едем, сэр, - последовал ответ; и в самом деле, колымага прокатила сотни две ярдов, но потом опять остановилась. Минс отдал себя на волю судьбы и, сгорбившись, забился в угол кареты, притиснутый маленьким ребенком, его мамашей, зонтиком и шляпной картонкой.
      Ребенок оказался весьма приветливым и ласковым; милый крошка принял Минса за своего отца и с веселым визгом уцепился за него ручонками.
      - Сиди смирно, миленький, - сказала мамаша, стараясь умерить резвость малютки, который от восторженного нетерпения брыкал пухлыми ножками и выделывал ими замысловатые кренделя. - Сиди смирненько, это не папа.
      "Слава богу, нет!" - подумал Минс и впервые за все утро искорка радости, как метеор, озарила царивший в его душе мрак.
      Живость нрава приятно сочеталась в этом младенце с общительностью. Узнав, что Минс - не его папаша, он пытался привлечь внимание этого почтенного джентльмена, возя грязными башмачками по его светло-коричневым панталонам, тыча ему в грудь маминым зонтиком и награждая другими ребячьими ласками в том же роде, чтобы скрасить томительный путь; словом, резвый малютка веселился от души.
      Выйдя у "Лебедя", наш незадачливый джентльмен к ужасу своему обнаружил, что часы показывают четверть шестого. Белый дом, конюшни, "Берегись - злая собака" - все вехи он миновал с быстротой, свойственной человеку определенного возраста, опаздывающему к обеду. Через несколько минут мистер Минс очутился перед желтым кирпичным домиком с зеленой дверью, медным молотком и дощечкой, с зелеными наличниками и таким же забором, с "садиком" перед окнами, представлявшим собою небольшой, усыпанный гравием клочок земли с одной круглой и двумя треугольными клумбами, где росла елка, два-три десятка луковичных растений и несметное множество ноготков. О вкусах мистера и миссис Бадден свидетельствовали также два амура, восседавшие по обе стороны двери на куче гипсовых камней и розовых раковин. Минс постучал; дверь отворил коренастый малый в бурого цвета ливрее, нитяных чулках и полусапожках. Повесив шляпу гостя на один из дюжины медных крючков, которые украшали прихожую, пышно именуемую "вестибюлем", он ввел его в "парадную" гостиную, из окон которой открывался обширный вид на задворки соседних усадеб. Последовали обычные церемонии - представления и так далее, после чего мистер Минс уселся в кресло, немало смятенный тем, что явился позже всех, и стал предметом особого внимания десятка гостей, сидевших в маленькой гостиной и не знавших, как убить время до той минуты, когда позовут к столу.
      - Итак, Брогсон, - обратился Бадден к пожилому гостю в черном фраке, серых штанах до колен и длинных гетрах, который, делая вид, будто рассматривает картинки в альманахе, поверх страниц бросал любопытные взгляды на Минса. - Итак, Брогсон, что же намерены делать министры? Подать в отставку или как?
      - Э-Э... гм... я ведь человек маленький, откуда мне знать? Вот ваш кузен по своему положению должен быть в курсе всех дел.
      Мистер Минс заверил его, что хотя и служит в Сомерсет-Хаусе, но все же не располагает официальными сведениями о намерениях министров его величества. Однако его слова были встречены с явным недоверием, и так как больше никто не отважился строить догадки по этому поводу, то наступила длинная пауза; гости покашливали и сморкались и с преувеличенной живостью вскочили с мест при появлении миссис Бадден.
      После взаимных приветствий было объявлено, что кушать подано, и гости двинулись вниз по лестнице, - мистер Минс довел миссис Бадден до двери гостиной, но был вынужден ограничить свою галантность только этим, ибо лестница оказалась слишком узкой. Обед прошел так, как обычно проходят подобные обеды. Время от времени говор и стук ножей и вилок покрывал зычный голос Баддена, убеждавшего кого-нибудь из гостей выпить еще и объяснявшего, как он рад его видеть, а между миссис Бадден и слугами во время перемены блюд происходили немые сцены, причем лицо хозяйки, как барометр, отражало все состояния, от "бури" до "ясно".
      Когда на столе появились десерт и вино, слуга, повинуясь многозначительному взгляду миссис Бадден, ввел в столовую Александера белобрысого мальчугана, облаченного в небесно-голубой костюмчик с серебряными пуговицами совершенно под цвет волос. - Мать рассыпалась в похвалах по его адресу, отец прочел ему краткое наставление насчет того, как следует себя вести, после чего он был представлен своему крестному.
      - Ну-с, мой юный друг, ты хороший мальчик, не так ли? - обратился к нему мистер Минс, чувствуя себя, как синица, попавшая в тенета.
      - Да.
      - А сколько тебе лет?
      - В среду исполнится восемь. А вам сколько?
      - Александер! - перебила мать. - Как ты смеешь задавать такие вопросы мистеру Минсу!
      - А почему ему можно спрашивать, а мне нельзя? - возразил бойкий ребенок, и мистер Минс тут же решил про себя, что не оставит ему в наследство ни единого шиллинга. Как только стихло веселье, вызванное ответом юного Александера, какой-то щуплый, ухмыляющийся джентльмен с рыжими бакенбардами, который сидел в конце стола и в течение всего обеда тщетно пытался рассказать кому-нибудь парочку анекдотов о Шеридане, обратился к мальчику весьма покровительственным тоном:
      - Алек, какая часть речи "быть"?
      - Глагол.
      - Умница, - с материнской гордостью произнесла миссис Бадден.- Ну, а что такое глагол?
      - Глагол - это часть речи, обозначающая состояние, действие или ощущение, например, я семь, я управляю, я управляем. Дай мне яблоко, мама.
      - Я дам тебе яблоко, - сказал джентльмен с рыжими бакенбардами, по всей видимости друг дома (иначе говоря, миссис Бадден постоянно приглашала его, независимо от того, нравилось это мистеру Баддену или нет), - если ты скажешь, что означает слово "быть".
      - Бык? - сказал чудо-ребенок после некоторого колебания. - Это животное с рогами.
      - Нет, милый, - нахмурилась миссис Бадден. - "Бык" - "к" на конце существительное.
      - Существительное, как видно, для него существеннее, - ухмыльнулся рыжий джентльмен, усмотрев в этом отличный повод для каламбура. - Он еще не знает, что самое существенное - это существовать. Хе-хе-хе!
      - Господа! - громовым голосом, с весьма значительным видом произнес Бадден, сидевший на другом конце стола. - Будьте настолько любезны, наполните ваши стаканы. Я хочу предложить тост.
      - Внимание! Внимание! - крикнул рыжий джентльмен, передавая гостям графины.
      Когда они обошли стол, Бадден продолжал: - Господа, среди нас присутствует одно лицо...
      - Внимание! - перебил его джентльмен с рыжими бакенбардами.
      - Ради бога помолчите, Джонс, - взмолился хозяин. - Так вот, среди нас присутствует одно лицо, - продолжал он, - обществом которого мы все наслаждаемся и... и... беседа с этим лицом, несомненно, доставила всем присутствующим величайшее удовольствие.
      "Слава богу, это он не обо мне", - подумал Минс, вспомнив, что по свойственной ему застенчивости и замкнутости он за все время своего пребывания в этом доме не произнес и десяти слов.
      - Господа, сам я человек весьма незначительный, и, быть может, мне следует просить прощения за то, что я предлагаю вышеупомянутому лицу свою дружбу и любовь, то есть те чувства, которые побуждают меня встать и провозгласить тост за здоровье этого лица - лица, которое несомненно... то есть лица, чьи высокие достоинства внушают любовь тем, кто его знает... а кто не имеет удовольствия его знать, те не могут не испытывать к нему уважения.
      - Правильно! - раздались поощряющие и одобрительные возгласы.
      - Господа, - продолжал Бадден, - мой кузен - это человек, который... который приходится мне родственником...
      - Внимание! Внимание!
      Минс издал довольно внятный стон.
      -... которого я счастлив видеть у себя и который, не придя сюда, лишил бы нас великого удовольствия его видеть. (Громкие крики одобрения.) Господа, я чувствую, что начинаю злоупотреблять вашим вниманием. Чувствуя... э... э... с чувством... э... э...
      - Отрады, - подсказал друг дома.
      -... отрады, я предлагаю выпить за здоровье мистера Минса.
      - Встать, господа! - крикнул неутомимый человечек с бакенбардами, - и почествуем мистера Минса! Прошу повторять за мной. Гип-гип-ура! Гип-гип-ура! Гип-гип-ура-а!
      Все глаза были устремлены на виновника торжества. который, пытаясь скрыть смущение, сделал большой глоток портвейна и чуть-чуть не захлебнулся. После паузы, такой длинной, насколько позволяли приличия, он встал, но, как иногда пишут в газетах, "мы, к сожалению, лишены возможности передать хотя бы суть выступления достопочтенного джентльмена". Изредка можно было разобрать слова "в этом обществе"... "честь"... "пользуюсь случаем"... и "великое счастье" - они то и дело повторялись, а лицо оратора выражало крайнюю растерянность и смущение, и это убедило гостей, что он произнес отличную речь; поэтому, когда он опустился на место, все закричали "браво" и шумно захлопали в ладоши. Джонс, давно уже ожидавший, когда придет его час, вскочил со стула.
      ГЛАВА III
      Чувствительное сердце
      перевод Н.Волжиной
      Сестры Крамтон (а если положиться на свидетельство дощечки, прибитой к садовой калитке "Храма Минервы" в Хэммерсмите, - "мисс Мария и мисс Амелия Крамтон") были девицы чрезвычайно рослые, на редкость худые и до удивления костлявые, к тому же прямые, как палки, и лицом желтые. Мисс Амелия Крамтон определяла свой возраст в тридцать восемь лет, а мисс Мария утверждала, будто бы ей - Марии - сорок, хотя утверждение это было совершенно излишне, так как при первом же взгляде на нее всякому становилось ясно. что она уже давно перешагнула за пятый десяток. Проявляя незаурядную самобытность вкуса, сестры Крамтон одевались во все одинаковое, точно близнецы, а вид у них был не менее цветущий и жизнерадостный, чем у двух облетевших одуванчиков. Обе они отличались педантичностью, придерживались самых строгих правил поведения, носили накладные волосы и благоухали лавандой.
      "Храм Минервы", руководимый сестрами Крамтон, был "пансионом для благородных девиц", где десятка полтора особ женского пола в возрасте от тринадцати до девятнадцати лет включительно обучались всему понемножку: французскому, итальянскому, танцам два раза в неделю и прочим житейским премудростям, - а в сущности ничему. Здание пансиона было покрашено белой краской и стояло за глухим забором, чуть отступя от улицы. Окна дортуаров всегда держали приоткрытыми, чтобы прохожие могли обозревать кроватки, каждая с белоснежным кисейным пологом, и убеждаться в роскошности этого учебного заведения. В пансионе была и гостиная, увешанная по стенам глянцевитыми географическими картами, на которые никто никогда не смотрел, и уставленная шкафами с книгами, которых никто никогда не читал. Предназначалась она исключительно для родительских посещений, и когда родители навещали своих дочек, дух учености, царивший здесь, вызывал у них благоговейный трепет.
      - Амелия, душенька, - сказала мисс Мария Крамтон, входя однажды утром в классную комнату вся в папильотках, к которым ей время от времени приходилось прибегать, чтобы убедить юных пансионерок, что коса у нее не накладная, а своя собственная. - Амелия, душенька, я получила чрезвычайно лестное для нас письмо. Можешь прочесть его вслух.
      Получив такое разрешение, мисс Амелия торжествующим тоном прочитала следующее:
      - "Корнелиус Брук Дингуолл, эсквайр, Чл. П., свидетельствует свое почтение мисс Крамтон и будет рад видеть ее у себя завтра в час дня (если это удобно ей), так как Корнелиус Брук Дингуолл желал бы побеседовать с мисс Крамтон относительно поступления мисс Брук Дингуолл в руководимый ею пансион.
      Адельфи
      Понедельник утром".
      - Дочь члена парламента! - ликующим голосом воскликнула Амелия.
      - Дочь члена парламента, - повторила мисс Мария с радостной улыбкой, на что юные девы, разумеется, ответили восторженным хихиканьем.
      - Это просто замечательно! - сказала мисс Амелия, и юные девы залепетали что-то хором, снова выражая свое восхищение. Придворные вельможи обычно тоже ведут себя, как школьники, а придворные дамы ничем не лучше школьниц.
      Столь важная новость сразу же заслонила собой все прочие дела. В честь такого события уроки были отменены; мисс Амелия и мисс Мария удалились на свою половину, чтобы поговорить обо всем на досуге; младшие воспитанницы принялись гадать, какие должны быть манеры у дочери члена парламента и как она держится, а девицы постарше обсуждали, помолвлена ли она, хороша ли собой, большой ли носит турнюр, и задавались множеством других, не менее серьезных вопросов.
      На следующий день сестры Крамтон принарядились. сделали все от них зависящее, чтобы выглядеть как можно привлекательнее, хотя это и не удалось им, и точно к назначенному часу прибыли в Адельфи. Вручив свои карточки лакею с багровой физиономией и в кричащего цвета ливрее, они вскоре проследовали по его приглашению в комнаты и предстали пред величественным Дингуоллом.
      Корнелиус Брук Дингуолл, эсквайр, Чл. П., держался надменно, торжественно и чопорно. Цвет лица у него был, как и следовало ожидать, апоплексический, чему еще более способствовал удушающе туго завязанный галстук. Корнелиус Брук Дингуолл чрезвычайно гордился буквами "Чл. П.", приданными ему к имени, и не упускал случая напомнить людям о своем величии. Он был весьма высокого понятия о своих способностях, что, вероятно, служит человеку большим утешением, когда у него не находится единомышленников по этому вопросу, и считал себя непревзойденным дипломатом в устройстве твоих маленьких семейных дел. Будучи мировым судьей графства, мистер Брук Дингуолл выполнял положенные ему обязанности нелицеприятно и со всей справедливостью, частенько сажал в тюрьму браконьеров, а кое-когда и сам садился в лужу. Мисс Брук Дингуолл принадлежала к той многочисленной категории молодых девиц, которые, подобно наречиям, отвечают на самые простые вопросы и ни на что другое не способны.
      В описываемый нами день этот высоко одаренный муж сидел у себя в маленьком кабинете, за столом, заваленным бумагами, и бил баклуши, прикидываясь человеком, обремененным делами. На столе - так, чтобы это сразу бросалось в глаза, - лежали парламентские акты и письма, адресованные "Корнелиусу Бруку Дингуоллу, эсквайру, Чл. П.", а поодаль от стола сидела с вышиванием в руках миссис Брук Дингуолл. Тут же, в кабинете, играл "бич божий" - избалованный мальчишка, одетый по самой последней моде в синее платьице, подпоясанное широченным черным поясом с огромной пряжкой, настоящий разбойник из мелодрамы, но в сильно уменьшенном виде.
      После милой шуточки прелестного дитяти, утащившего стул, который только успели предложить мисс Марии Крамтон, гостьи сели, и Корнелиус Брук Дингуолл, эсквайр, первый начал беседу.
      Он послал за мисс Крамтон потому, сказал Корнелиус, что его друг сэр Альфред Магс самым лучшим образом отозвался о ее учебном заведении.
      Мисс Крамтон замирающим голосом выразила ему (Магсу) глубокую признательность, после чего Корнелиус продолжил свою речь:
      - Одна из главных причин, побуждающих меня расстаться с дочерью, заключается в том, мисс Крамтон, что за последнее время она стала предаваться мечтам, каковые следует самым решительным образом изгонять из девичьих умов. (В эту минуту невинное дитя, упомянутой нами выше, с грохотом свалилось с кресла.)
      - Дрянной мальчишка! - воскликнула его матушка, которую, видимо, больше всего возмутило то, что ее сын осмелился упасть. - Сейчас позвоню Джеймсу, и пусть он выведет тебя отсюда.
      - Душенька! Не мешай ему резвиться, - сказал искусный дипломат, повысив голос, чтобы его можно было услышать сквозь истошный рев, последовавший за падением и материнской угрозой. - Он у нас такой весельчак! - Последнее замечание было обращено к мисс Крамтон.
      - Да, разумеется, сэр, - ответила престарелая Мария, подумав, впрочем: "Какое уж тут веселье, когда падаешь с кресла!"
      Наконец, тишина была восстановлена, и член парламента заговорил снова:
      - Если моя дочь будет находиться в непосредственной близости со своими сверстницами, это как нельзя более послужит достижению преследуемой мною цели, мисс Крамтон. И поскольку мне доподлинно известно, что в вашем пансионе нет девиц, которые могут отравить дурным влиянием юную душу, я и решил отослать свою дочь к вам.
      Благодарность за лестный отзыв о их учебном заведении выразила младшая мисс Крамтон: Мария онемела от нестерпимой физической боли. Прелестный весельчак, снова обретший бодрость духа, стал ей на любимую мозоль, ибо ему вдруг приспичило дотянуться физиономией (похожей на красную букву "О" с театральной афиши) до края стола.
      - Лавиния, разумеется, будет столоваться с вами, - продолжал образцовый папаша. - Но я особенно настаиваю на одном условии. Дело в том, что теперешнее состояние ума моей дочери вызвано тем обстоятельством, что она имела глупость влюбиться в человека ниже ее по положению в обществе. Находясь под вашим присмотром, она не должна встречаться с этим субъектом. Впрочем, я не только не протестую, но даже всячески приветствую, если вы подыщете ей подходящих знакомых по своему выбору.
      Это важное заявление опять было прервано резвым малюткой, который в припадке веселья разбил оконное стекло и чуть не вывалился в палисадник. Вызвали звонком Джеймса, поднялся визг, возня; когда лакей выходил из кабинета, в воздухе отчаянно взметнулись ноги в синих панталончиках, и мальчишка исчез.
      - Мистер Брук Дингуолл желает, чтобы мисс Брук Дингуолл обучилась всем наукам, - заявила миссис Брук Дингуолл, редко когда выражавшая собственное мнение.
      - Да, да, конечно! - в один голос ответили мисс Крамтон.
      - Я не сомневаюсь в том, что задуманный мною план увенчается успехом и отвратит мою дочь от ее безрассудных мечтаний, - продолжал законодатель. Но для этого требуется, чтобы вы, мисс Крамтон, в точности соблюдали все мои условия.
      Обещание, разумеется, было дано, и после долгих переговоров, которые супруги Дингуолл вели с приличествующей случаю дипломатической важностью, а сестры Крамтон чрезвычайно почтительно, обе договаривающиеся стороны, наконец, условились, что мисс Лавинию доставят в Хэммерсмит через два дня, а ко дню ее приезда будет приурочен бал, дающийся в пансионе каждое полугодие. Это отвлечет милую девушку от тяжелых мыслей. Вот вам пример того, на какие дипломатические ухищрения шел мистер Брук Дингуолл.
      Мисс Лавинию представили ее будущим воспитательницам, и обе мисс Крамтон воскликнули, что более прелестной девушки им не приходилось видеть, что, кстати сказать, они почему-то заявляли о каждой своей новой ученице.
      Далее последовал обмен любезностями, одной стороной была выражена глубочайшая признательность, другой - милостивое снисхождение, и беседа закончилась.
      В "Храме Минервы" приступили к подготовке бала - "невиданного по великолепию" (как принято выражаться на театре). Самую большую комнату в доме красиво убрали розами из синего миткаля, тюльпанами из материи в клеточку и другими не менее натурально получившимися искусственными цветами - все работы юных воспитанниц пансиона. Ковер - долой, двери - прочь, громоздкую мебель - вон, вместо нее - маленькие стульчики. Хэммерсмитские галантерейщики были поражены внезапным спросом на голубые атласные ленты и длинные белые перчатки. Герань для букетов закупалась в огромных количествах, из города затребовали арфу и две скрипки в добавление к уже имеющемуся в пансионе фортепьяно. Юные девы, которые должны были блеснуть талантами на балу и тем самым поддержать честь пансиона, с утра до вечера выводили рулады к своему полному удовольствию и к великой досаде хромого старичка, жившего через улицу, а между сестрами Крамтон и хэммерсмитским кондитером шла оживленная переписка.
      Наступил вечер, и тут поднялась такая суматоха, капая может быть только в пансионе для благородных девиц, когда они начинают причесываться, шнуровать корсеты и затягивать ленточки на туфельках. Младшенькие ухитрялись всем мешать, за что им влетало самым нещадным образом, а старшенькие наряжались, завязывали банты и льстили и завидовали друг дружке с таким неподдельным жаром, будто они и на самом деле готовились к своему первому выезду в свет.
      - Ну, как я выгляжу, душенька? - спросила мисс Эмили Смизерс общепризнанная красавица в пансионе, у мисс Каролины Уилсон, которая была ее закадычной подругой, потому что второй такой дурнушки не видывали ни в Хэммерсмите, ни в его окрестностях.
      - Дивно, душенька! А я?
      - Восхитительно! Сегодня ты особенно мила, - ответила красавица, прихорашиваясь и даже не глядя на свою бедную подружку.
      - Надеюсь, мистер Хилтон не опоздает к началу, - трепеща от волнения, сказала другая юная дева.
      - Если бы он знал, как его ждут здесь! - воскликнула мисс такая-то, репетируя вторую фигуру кадрили.
      - Ах! он так хорош собой! - сказала первая.
      - В нем столько обаяния! - добавила вторая.
      - И какие изысканные манеры! - сказала третья.
      - А что я вам расскажу! - В комнату вбежала еще одна юная девица. Мисс Крамтон пригласила своего кузена.
      - Как? Теодозиуса Батлера? - радостно воскликнули все.
      - А он тоже хорош собой? - спросил кто-то из новеньких.
      - Нет, не очень, - последовал дружный ответ. - Но зато такой образованный, такой умный!
      Мистер Теодозиус Батлер был одним из тех бессмертных гениев, которых можно встретить почти в любом кругу общества. Как правило, гении эти бубнят густым басом и бывают убеждены в том, что они личности исключительные, но несчастные - почему, им самим не известно. Самомнения у них сверх меры, а собственные мыслишки если и есть, то куцые, что, впрочем, не мешает восторженным девицам и глуповатым юнцам восхищаться ими. Индивидуум, о котором идет речь, когда-то выпустил в свет книжонку, полную веских доводов и соображений о необходимости того или сего, и, поскольку в каждой фразе этого трактата попадались слова из четырех-пяти слогов, почитатели мистера Теодозиуса были убеждены, что труд его таит в себе глубокие мысли.
      - Не он ли это? - воскликнули сразу несколько девиц, когда кто-то позвонил у калитки с такой силой, что чуть не оборвал колокольчик.
      Все затаили дыхание. Прибыли сундуки и юная леди мисс Брук Дингуолл в бальном платье, схваченном у талии одной единственной розой, с длинной золотой цепью на груди, в руке - веер слоновой кости, на лице - выражение отчаяния, придающее ей весьма интересный вид.
      Сестры Крамтон с мучительной тревогой осведомились о здоровье всех членов семьи Брук Дингуолл, после чего представили мисс Брук Дингуолл ее будущим подругам. Сестры Крамтон разговаривали со своими юными воспитанницами самым медоточивым голосом, чтобы мисс Брук Дингуолл могла убедиться, какие они ласковые и добрые.
      Опять звонок. Учитель чистописания мистер Дэдсон с супругой. Супруга в зеленых шелках; туфли и лепты на чепце - в тон. Сам учитель в белом жилете, черных штанах по колено и черных же шелковых чулках, обтягивающих могучие икры, которых хватило бы на двух учителей чистописания. Юные девы перешептываются друг с дружкой, а учитель чистописания и его супруга рассыпаются в комплиментах сестрам Крамтон, восхваляя их платья янтарного цвета с длинными кушаками, точно у кукол.
      Звонки один за другим, и гостей прибывает так много, что каждого в отдельности не опишешь. Папаши и мамаши, тетушки и дядюшки, повелители и опекуны пансионерок, учитель пения - синьор Лобскини в черном парике; тапер, две скрипки и арфа, последняя - в состоянии полного опьянения. Молодые люди, числом около двадцати, жмутся к дверным косякам и переговариваются между собой, время от времени прыская. В зале стоит гул голосов. Разносят кофе, и на него с аппетитом налегают мамаши, не уступающие толщиной тем персонажам из пантомимы, которые появляются на сцене только для того, чтобы их сбивали с ног.
      Наконец, пожаловал и всеобщий любимец - мистер Хилтон. По просьбе сестер Крамтон он взял на себя обязанность церемониймейстера, и под его руководством все начали отплясывать кадриль. Молодые люди, жавшиеся к дверям, мало-помалу вышли на середину комнаты и, наконец, осмелели до того, что решились представиться партнершам. Учитель чистописания не пропускал ни одной фигуры и проявлял такую прыть в танцах, что страх брал, на него глядя, а его супруга сидела за картами в дальней гостиной - маленькой комнатке с пятью книжными полками, громко именуемой библиотекой. Партия и вист с участием миссис Дэдсон составлялась каждые полгода в соответствии со стратегическим планом сестер Крамтон, ибо эта леди была так уродлива, что ее приходилось запрятывать куда-нибудь подальше.
      Загадочная Лавиния Брук Дингуолл одна проявляла подлое безучастие ко всему происходящему. Ее приглашали на кадриль, около нее увивались, оказывая ей уважение, как дочери члена парламента, - все было напрасно. Мисс Лавинию ничто не трогало - ни великолепный тенор бесподобного Лобскини, ни талант мисс Летиции Парсонс, так бравурно исполнившей "Воспоминания об Ирландии", что ее единодушно признали чуть ли не равной самому Мошелесу*. И даже весть о приезде мистера Теодозиуса Батлера не смогла заставить эту тоскующую деву покинуть уголок маленькой гостиной, куда она забилась.
      - А теперь, Теодозиус, - сказала мисс Мария Крамтон, когда просвещенный сочинитель прошел сквозь строй приветствующих его гостей, - теперь я познакомлю тебя с нашей новой воспитанницей.
      Теодозиус принял такой вид, будто все земное ему чуждо.
      - Она дочь члена парламента, - сказала Мария.
      Теодозиус вздрогнул.
      - Ее имя?.. - спросил он.
      - Мисс Брук Дингуолл.
      - Силы небесные! - Этот поэтический возглас чуть слышно слетел с уст Теодозиуса.
      Мисс Крамтон подвела его к юной леди. Мисс Брук Дингуолл томно возвела на них глаза.
      - Эдвард! - истерически вскрикнула она, увидев знакомые ей нанковые панталоны.
      По счастью, мисс Мария Крамтон не отличалась особой проницательностью, да к тому же, соответственно тонким дипломатическим указаниям мистера Брука Дингуолла, ей следовало пропускать мимо ушей нечленораздельные возгласы его дочери. Вследствие этого она не заметила, какой трепет охватил и мисс Лавинию и представленного ей кавалера, и, убедившись, что приглашение к танцу принято, оставила их наедине друг с другом.
      - О Эдвард! - воскликнула романтичнейшая из девиц, когда светоч науки опустился на стул рядом с ней. - О Эдвард! Вы ли это!
      Мистер Теодозиус в самых пылких выражениях заверил свой предмет, что, насколько ему известно, это он самый и есть.
      - Но почему же... почему другое имя? О Эдвард Мак-Невилл Уолтер! Сколько я претерпела из-за вас!
      - Лавиния, выслушайте меня, - ответил наш герой на самой поэтической ноте. - Не осуждайте, не выслушав. Если то, что исходило из моей горемычной души, оставило хоть малейший след в вашей памяти, если такое презренное существо, как я, достойно вашего внимания, - вы вспомните, что когда-то мне удалось опубликовать (за свой счет) брошюру, названную "Некоторые соображения о снижении таможенного обложения на воск.).