И в самом деле, от такой погоды впору было приуныть и куда более жизнерадостному человеку. Дождь лил без передышки с восьми утра; люди шли по Чипсайду мокрые. продрогшие, забрызганные грязью. Самые разнообразные давно забытые хозяевами зонты были извлечены на свет божий. В проезжавших кэбах седока скрывали наглухо задернутые жесткие коленкоровые занавески точь-вточь как таинственные картины в замках у миссис Рэдклиф; от лошадей, тащивших омнибусы, валил пар, как от паровой машины; никто и не думал о том, чтобы переждать дождь под аркой или в подъезде, - всем было ясно, что это дело безнадежное; и все спешили вперед, толкаясь, чертыхаясь, скользя и потея, как новички-конькобежцы, цепляющиеся за спинку деревянных кресел на Серпантайне в морозное воскресное утро.
      Сплин остановился в нерешительности; идти пешком нечего было и думать по случаю крестин он оделся в парадный костюм. Взять кэб - непременно вывалит на мостовую; карета же, как он считал, была ему не по средствам. На углу напротив стоял готовый к отправлению омнибус - медлить было нельзя, Сплин ни разу не слышал, чтобы омнибус опрокинулся или лошади понесли, ну, а если кондуктор вздумает его столкнуть, он сумеет поставить его на место.
      - Пожалуйте, сэр! - крикнул юнец, разъезжавший в должности кондуктора на "Деревенских ребятах" - так назывался омнибус, привлекший внимание Сплина. Сплин стал переходить улицу.
      - Сюда, сэр! - заорал кучер омнибуса "Эй вы, залетные!", осаживая лошадей так, чтобы загородить доступ к дверцам конкурента. - Сюда, сэр, у него полно.
      Сплин заколебался. Увидев это, "Деревенские ребята" стали обливать "Залетных" потоками брани; уладить спор к общему удовлетворению взялся кондуктор подоспевшего "Адмирала Нэпира": схватив Сплина поперек туловища, он втолкнул его в свой омнибус, где как раз оставалось незанятым шестнадцатое место.
      - Так-то лучше! - сказал "Адмирал", и вот уже колымага мчится галопом, как пожарная машина, а похищенный пассажир, согнувшись в три погибели и едва держась на ногах, при каждом толчке валится то вправо, то влево, как "Джек-в-Зелени" на майском гулянье, увивающийся около "миледи" с медным половником.
      - Ради всего святого, куда же мне сесть? - обратился бедняга к какому-то пожилому джентльмену. после того как в четвертый раз плюхнулся ему на колени.
      - Куда угодно, только не на меня верхом, сэр, - сердито отвечал тот.
      - Может быть, джентльмен предпочтет сесть верхом на лошадь, - с усмешкой предложил отсыревший адвокатский клерк в розовой рубашке.
      Упав еще несколько раз, Сплин втиснулся, наконец, на свободное место, имевшее, правда, то неудобство, что оно приходилось между окном, которое не закрывалось, и дверью, которую то и дело нужно было открывать; к тому же он оказался в тесном соприкосновении с пассажиром, который все утро ходил по улицам без зонта и выглядел так, словно просидел целый день в бочке с водой, - только еще мокрее.
      - Не хлопайте дверью, - сказал Сплин кондуктору, когда тот закрыл ее снаружи, выпустив четырех пассажиров. - Я очень нервный, мне это вредно.
      - Кто-то что-то сказал? - отозвался кондуктор, просовывая голову в омнибус и делая вид, что не расслышал.
      - Я вам говорю - не хлопайте дверью, - повторил Сплин, и все лицо у него перекосилось, как у пикового валета, страдающего тиком.
      - Просто беда с этой дверью, сэр, - сказал кондуктор, - как ее ни закрывай, обязательно хлопнет. - И в подтверждение своих слов он широко распахнул дверь и снова захлопнул ее с оглушительным стуком.
      - Прошу прощенья, сэр, - заговорил аккуратный старичок, сидевший напротив Сплина. - Не замечали ли вы, что, когда едешь в дождливый день в омнибусе, у четырех пассажиров из пяти всегда оказываются огромные зонты без ручки или без медного наконечника внизу?
      - Да знаете, сэр, - отвечал Сплин, и тут услышал, что часы на улице бьют двенадцать, - я об этом как-то не задумывался. Но сейчас, когда вы это сказали... Эй, эй! - закричал наш незадачливый герой, заметив, что омнибус пронесся мимо Друри-лейн, где ему нужно было слезать. - Где кондуктор?
      - Он, кажется, на козлах, сэр, - сказал уже упомянутый выше адвокатский клерк в розовой рубашке, напоминавшей белую страницу, разлинованную красными чернилами.
      - Что же он меня не ссадил, - слабым голосом произнес Сплин, утомленный пережитыми волнениями.
      - Давно пора, чтобы этих кондукторов кто-нибудь осадил, - ввернул клерк и засмеялся собственной шутке.
      - Эй, эй! - снова крикнул Сплин.
      - Эй, эй! - подхватили пассажиры. Омнибус проехал церковь св. Джайлза.
      - Стой! - сказал кондуктор. - Вот грех-то какой, ну просто из головы вон, джентльмена-то надо было высадить у Дури-лейн!.. Пожалуйте, сэр, прошу побыстрее, - добавил он, открывая дверь и помогая Сплину встать, да так спокойно, будто ничего не случилось.
      Тут мрачное отчаяние Сплина уступило место гневу.
      - Друри-лейн! - выдохнул он, как ребенок, которого в первый раз посадили в холодную ванну.
      - Дури-лейн, сэр?.. так точно, сэр. Третий поворот направо, сэр.
      Сплин окончательно вышел из себя. Он стиснул в руке зонт и уже готов был удалиться, твердо решив не платить за проезд. Но кондуктор, как ни странно, держался на этот счет другого мнения, и одному богу известно, чем кончилась бы их перепалка, если бы ее весьма искусно и убедительно не пресек кучер.
      - Эй, - заговорил сей почтенный муж, встав на козлах и опираясь рукой о крышу омнибуса. - Эй, Том! Скажи джентльмену, если, мол, он чем недоволен, мы так и быть довезем его до Эджвер-роуд задаром, а на обратном пути ссадим у Дури-лейн. Уж на это-то он должен согласиться.
      Против такого довода возразить было нечего; Сплин заплатил причитавшиеся с него шесть пенсов и через четверть часа уже поднимался по лестнице дома N 14 на Грейт-Рассел-стрит.
      По всему было видно, что приготовления к вечернему приему "нескольких близких друзей" идут полным ходом. В сенях на откидном столе выстроились две дюжины только что доставленных новых стаканов и четыре дюжины рюмок, еще не отмытых от пыли и соломы. На лестнице пахло мускатным орехом, портвейном и миндалем; половик, закрывавший лестничную дорожку, был убран; а статуя Венеры на первой площадке словно конфузилась, что ей дали в правую руку стеариновую свечу, эффектно озарявшую закопченные покровы прекрасной богини любви. Служанка (уже окончательно затормошенная) ввела Сплина в очень мило обставленную парадную гостиную, где на столах и столиках было разбросано в живописном беспорядке множество корзиночек, бумажных салфеточек, фарфоровых фигурок, розовых с золотом альбомов и книжечек в переплетах всех цветов радуги.
      - Добро пожаловать, дядюшка! - встретил его мистер Киттербелл.- Как поживаете? Разрешите мне... Джемайма, душенька... мой дядя. Вы, кажется, уже встречались с Джемаймой, сэр?
      - Имел удовольствие, - отвечал Долгий Сплин таким тоном и с таким видом, что позволительно было усомниться, испытал ли он это чувство хоть раз в жизни.
      - Любой друг Чарльза, - сказала миссис Киттербелл с томной улыбкой и легким покашливанием, - любой друг Чарльза... кхе... и тем более родственник...
      - Я так и знал, что ты это скажешь, милочка, - произнес Киттербелл, ласково глядевший на жену, хоть и казалось, что он рассматривает дома на той стороне улицы. - Да благословит тебя бог! - И он с умильной улыбкой сжал ей руку, от чего у дядюшки Сплина немедленно взыграла желчь.
      - Джейн, попросите няню принести сюда малютку, - обратилась миссис Киттербелл к служанке. Миссис Киттербелл была высокая, тощая молодая женщина с очень светлыми волосами и необычайно белым лицом, - одна из тех молодых женщин, которые, неизвестно почему, всегда вызывают представление о холодной телятине. Служанка исчезла, и вскоре появилась няня с крошечным свертком на руках, поверх которого накинута была длинная голубая пелерина, отороченная белым мехом. Это и был малютка.
      - Ну вот, дядя, - сказал мистер Киттербелл, с победным видом приподнимая капюшон, закрывавший младенцу лицо, - на кого он, по-вашему, похож?
      - Да, на кого?.. Хи-хи-хи, - сказала и миссис Киттербелл, взяв мужа под руку и устремив на Сплина взгляд, выражавший всю меру любопытства, на какую она была способна.
      - Боже мой, какой он маленький! - воскликнул добряк-дядюшка, в притворном изумлении отшатываясь от младенца. - Он просто неестественно маленький.
      - Разве? - тревожно вопросил бедняжка Киттербелл.- По сравнению с тем, что было, сейчас он просто великан, не правда ли, няня?
      - Он у нас ангельчик, - сказала няня, нежно прижимая к себе ребенка и увиливая от прямого ответа, не потому, что совесть мешала ей опровергнуть мнение хозяина, а из благоразумного опасения, как бы не упустить полкроны, которые Сплин мог дать ей на чай.
      - Так на кого же он похож? - снова спросил Киттербелл.
      Сплин глядел на розовый комочек и думал только о том, как бы побольнее уязвить молодых родителей.
      - Право, не могу сказать, на кого он похож, - отвечал он, отлично зная, какого от него ждут ответа.
      - Вам не кажется, что он похож на меня? - спросил племянник и хитро подмигнул.
      - О нет, ни в коем случае, - ответствовал Сплин веско и многозначительно. - Ни в коем случае. Только не на тебя.
      - Значит, на Джемайму? - упавшим голосом спросил Киттербелл.
      - О нет, ни малейшего сходства. Я, конечно, плохой судья в таких вопросах, но, по-моему, он скорее напоминает те куклы, играющие на трубе, которыми иногда украшают могилы.
      Няня низко пригнулась над ребенком, с трудом удерживаясь от смеха. У папы и мамы лица стали почти такие же страдальческие, как у их доброго дядюшки.
      - Ну хорошо, - сказал в заключение огорченный молодой отец, - через час вам легче будет решить, на кого он похож. Вы увидите его голеньким.
      - Благодарю, - сказал Сплин, исполненный признательности.
      - А теперь, душенька, - обратился Киттербелл к жене, - нам пора ехать. Со вторым крестным отцом и крестной матерью мы встретимся в церкви, дядя, это мистер и миссис Уилсон из дома напротив - очень, очень приятные люди. Ты, душенька, тепло ли одета?
      - Да, милый.
      - А может, ты все-таки накинешь еще одну шаль? настаивал заботливый супруг.
      - Нет, дорогой, - отвечала прелестная мать и оперлась на руку, галантно подставленную ей Сплином; затем все уселись в наемную карету и поехали в церковь, причем Сплин по дороге развлекал миссис Киттербелл пространными рассуждениями о том, как опасна корь, молочница, прорезывание зубов и другие замысловатые болезни, коим подвержены дети.
      Обряд крещенья (занявший всего пять минут) не ознаменовался никакими происшествиями. Священник был приглашен к обеду куда-то за город, а до этого, в какой-нибудь один час, должен был еще благословить двух родильниц, окрестить двух младенцев и предать земле одного покойника. Поэтому крестные отцы и крестная мать "в два счета", как выразился Киттербелл, пообещали отречься от сатаны и всех дел его "и прочее тому подобное"; в общем, все прошло гладко и без задержек, если не считать того, что Сплин, передавая малютку священнику, чуть не уронил его в купель; и в два часа Сплин уже опять входил в ворота банка с тяжелым сердцем и с печальным сознанием, что вечером ему не миновать идти в гости.
      Настал вечер, и из Пентонвилла, согласно распоряжению Сплина, прибыли с мальчишкой-посыльным его бальные туфли, черные шелковые чулки и белый галстук. Крестный папаша, уныло переоделся в конторе у своего знакомого, откуда пошел на Грейт-Рассел-стрит пешком - поскольку дождь перестал и к вечеру погода прояснилась - и в состоянии духа на пятьдесят градусов ниже положенной крепости. Он медленно шествовал по Чипсайду, Ньюгет-стрит, вверх по Сноу-Хиллу и вниз по Холборн-Хиллу, мрачный, как деревянная фигура на бушприте военного корабля, на каждом шагу выискивая новые причины для душевной скорби. Когда он пересекал Хэттон-Гарден, на него налетел какой-то прохожий, видимо под хмельком, и сшиб бы его с ног, если бы, по счастью, его не поймал в объятия очень изящный молодой человек, случившийся рядом. От этого столкновения нервы Сплина, а также его костюм пришли в такое расстройство, что он еле устоял на ногах. Молодой человек взял его под руку и самым любезным образом проводил до Фарнивалс-Инн. Сплин едва ли не впервые в жизни ощутил прилив благодарности и вежливости и на прощанье обменялся с этим изящным и воспитанным молодым джентльменом изъявлением сердечнейших чувств.
      "Есть же все-таки на свете доброжелательные люди", - размышлял наш мизантроп, следуя дальше к месту своего назначения.
      Рат-тат-тарарарат! - Это кучер наемной кареты, подражая выездному лакею, стучал в дверь дома Киттербелла, к которой приближался Сплин; из кареты вылезла пожилая леди в большом токе, пожилой джентльмен в синем сюртуке и три копии пожилой леди - в розовых платьях и таких же башмачках.
      "Гостей-то будет много!" - горестно вздохнул крестный, прислонившись к ограде дворика и вытирая пот со лба. Несчастный не сразу решился постучать в дверь; а когда он, наконец, постучал и дверь отворилась, разряженная фигура соседа-зеленщика (нанятого для услуг за семь с половиной шиллингов, хотя одни его икры стоили вдвое дороже), зажженная лампа в сенях и Венера на лестнице, а также гул множества голосов и звуки арфы и двух скрипок убедили его в том, что не зря его томили тяжелые предчувствия.
      - Добро пожаловать! - приветствовал его вконец запарившийся Киттербелл, выскакивая из буфетной со штопором в руке и весь в опилках, которые образовали как бы некий узор из кавычек на его невыразимых.
      - Боже мой! - сказал Сплин, пройдя в буфетную, чтобы надеть парадные туфли, которые он принес в кармане сюртука, и совсем подавленный видом семи пробок, только что извлеченных из бутылок, и такого же количества графинов. - Сколько же у вас собралось гостей?
      - О, человек тридцать пять, не больше! Во второй гостиной мы убрали ковер, а в первой поставили фортепьяно и карточные столы. Джемайма решила устроить настоящий ужин, потому что ведь будут тосты и все такое... Но что с вами, дядя? - продолжал хозяин, заметив, что Сплин стоит в одном башмаке и, делая страшные гримасы, роется в карманах. - Что вы потеряли? Бумажник?
      - Нет, - отвечал Сплин голосом Дездемоны, которую душит Отелло, в то время как руки его продолжали нырять то в один, то в другой карман.
      - Визитные карточки? Табакерку? Ключ от квартиры? - сыпал Киттербелл вопрос за вопросом.
      - Нет, нет! - воскликнул Сплин, все еще роясь в пустом кармане.
      - Неужели... неужели стаканчик, о котором вы говорили утром?
      - Да, стаканчик! - отвечал Сплин, бессильно опускаясь на стул.
      - Как же это могло случиться? Вы хорошо помните, что взяли его с собой?
      - Да, да! Теперь все понятно. - Сплин даже вскочил, осененный внезапной догадкой. - Ах я несчастный! Мне на роду было написано страдать. Все понятно это тот молодой человек с такими прекрасными манерами!..
      - Мистер Сплин! - громогласно возвестил зеленщик через полчаса после вышеописанного открытия, вводя несколько оправившегося крестного отца в гостиную. - Мистер Сплин!
      Все оглянулись на дверь, и Сплин вошел, чувствуя себя столь же не у места, как, вероятно, почувствовал бы себя лосось на садовой дорожке.
      - Очень рада, еще раз здравствуйте, - сказала миссис Киттербелл, не замечая, как смущен и расстроен ее гость. - Позвольте вас кое с кем познакомить. Моя мама... мистер Сплин... мой папа, мои сестры.
      Сплин потряс мамаше руку с таким жаром, словно она была его родной матерью, отвесил низкий поклон девицам (при этом сильно потеснив какого-то франта, оказавшегося у него за спиной), и не обратил ни малейшего внимания на папашу, который кланялся ему не переставая уже три с половиной минуты.
      - Дядя, - сказал Киттербелл, после того как Сплину было представлено десятка два самых близких друзей, - пройдемте в тот конец комнаты, я хочу вас познакомить с моим другом Дэнтоном. Это замечательный человек, я уверен, что он вам понравится, - идемте!
      Сплин последовал за ним с покорностью ученого медведя.
      Мистер Дэнтон оказался молодым человеком лет двадцати пяти, с изрядным запасом нахальства и весьма скудным запасом ума. Он пользовался большим успехом, особенно среди молодых девиц в возрасте от шестнадцати до двадцати шести лет включительно. Он премило изображал голосом валторну, неподражаемо пел куплеты и умел в разговоре со своими поклонницами незаметно ввернуть дерзость. Почему-то за ним утвердилась слава великого остроумца, и стоило ему открыть рот, как все, кто его знал, начинали весело смеяться.
      Киттербелл по всем правилам представил его Сплину. Мистер Дэнтон поклонился и стал очень смешно теребить дамский платочек, который держал в руке. Все заулыбались.
      - Тепло сегодня на дворе, - начал Сплин, чувствуя, что нужно что-то сказать.
      - Да. Вчера было еще теплее, - отпарировал несравненный мистер Дэнтон.
      Раздался дружный смех.
      - Очень рад возможности поздравить вас, сэр, - продолжал Дэнтон, - по случаю вашего первого выступления в роли отца... я имею в виду - крестного отца.
      Девицы давились от смеха, мужчины шумно выражали свое одобрение.
      Разговор этот был прерван восхищенным жужжанием, возвестившим появление няни с малюткой. Девицы все как одна устремились ей навстречу. (На людях молодые девицы всегда обожают детей.)
      - Ах, какая прелесть! - воскликнула одна.
      - Какой дуся! - вскричала другая, и от восторга у нее даже перехватило голос.
      - Он очарователен! - добавила третья.
      - А ручки какие миленькие! - ахнула четвертая, выпростав из одеяла нечто, размером и формой напоминающее аккуратно ощипанную куриную лапку.
      - Видали вы что-нибудь подобное? - обратилась к джентльмену в трех жилетах маленькая кокетка с большим турнюром, точно сошедшая с французской литографии.
      - Никогда в жизни, - отвечал ее поклонник, поправляя воротнички.
      - Ах, няня, дайте мне его подержать! - молила между тем еще одна девица. - Такой прелестный крошка!
      - А он открывает глазки, няня? - пищала ее подруга, изображая святую невинность.
      Словом, девицы единодушно решили, что это ангел, а замужние дамы сошлись на том, что это самый чудесный ребенок на свете... если не считать их собственных детей.
      Потом молодежь с новым увлечением предалась танцам. Все в один голос уверяли, что мистер Дэнтон превзошел самого себя; несколько юных девиц восхитили общество и завоевали новых поклонников, пропев "Мы встретились с вами", "Ее заметив на лугу" и другие, не менее чувствительные и осмысленные романсы; молодые люди, по выражению миссис Киттербелл, старались "показать себя с самой лучшей стороны"; девицы не упускали интересных возможностей; и вечер обещал пройти на редкость удачно. Сплина это не смущало: он обдумывал некий план, решив поразвлечься на свой лад, - и был почти счастлив. Он сыграл роббер в вист и не взял ни одной взятки. Мистер Дэнтон заявил, что раз у него нет ни одной взятки, значит с него взятки гладки; все расхохотались. Сплин в ответ пошутил более остроумно, но никто даже не улыбнулся, кроме хозяина дома, который словно вменил себе в обязанность смеяться до упаду всему, что услышит. Одно только было не совсем хорошо музыканты играли без должного подъема. Впрочем, для этого нашлась уважительная причина: один из гостей, прибывший в тот день из Грейвзенда, рассказал, что этих музыкантов с утра ангажировали на пароход, и они играли почти без отдыха всю дорогу до Грейвзенда и всю дорогу обратно.
      "Настоящий ужин" был превосходен. На столе красовались четыре храма из ячменного сахара, которые выглядели бы очень величественно, если бы еще в начале ужина наполовину не растаяли, и водяная мельница с одним только небольшим изъяном: вместо того чтобы вертеться, она растекалась по скатерти. Подавались также цыплята, язык, сбитые сливки, пирожное, салат из омаров, мясное рагу, да мало ли что еще. И Киттербелл все покрикивал, чтобы сменили тарелки, а их все не сменяли; и тогда джентльмены, которым требовались чистые тарелки, просили не трудиться - они возьмут тарелки у дам; и миссис Киттербелл хвалила их за галантность, а зеленщик совсем сбился с ног и пришел к убеждению, что семь с половиной шиллингов достались ему не даром; и девицы старались есть поменьше, опасаясь показаться неромантичными, а замужние дамы старались есть побольше, опасаясь не наесться досыта; и уже было выпито немало вина, и разговоры и смех не умолкали ни на минуту.
      - Внимание! - торжественно произнес мистер Киттербелл, вставая с места. - Душенька! (Это относилось к миссис Киттербелл, сидевшей на другом конце стола.) Налей вина миссис Максуэл, и твоей маме, и остальным дамам; а джентльмены, я уверен, поухаживают за девицами.
      - Леди и джентльмены! - сказал Долгий Сплин скорбным, замогильным голосом, поднимаясь во весь рост, подобно статуе командора, - попрошу вас наполнить бокалы. Я бы хотел предложить тост.
      Наступила мертвая тишина - бокалы наполнили лица у всех стали серьезные.
      - Леди и джентльмены, - не спеша продолжал зловещий Сплин, - я... (Тут мистер Дэнтон изобразил две высокие ноты на валторне, отчего нервного оратора передернуло, а его слушателей разобрал смех.)
      - Тише, тише, - сказал Киттербелл, стараясь не рассмеяться вслух.
      - Тише! - подхватили мужчины.
      - Дэнтон, уймись, - предостерег остряка через стол его закадычный приятель.
      - Леди и джентльмены, - снова начал Сплин, успокоившись и отнюдь не давая сбить себя с толку, ибо по части застольных речей он был мастак, - в соответствии с тем, что, насколько мне известно, является в таких случаях установленным обычаем, я, как один из восприемников Фредерика Чарльза Уильяма Киттербелла (тут голос оратора дрогнул - он вспомнил злосчастный стаканчик), беру на себя смелость провозгласить тост. Нет нужды говорить, что я предлагаю выпить за здоровье и процветание юного джентльмена, в честь которого мы и собрались здесь для того, чтобы отпраздновать первое важное событие на его жизненном пути. (Аплодисменты.) Леди и джентльмены, безрассудно было бы ожидать, что наши друзья и хозяева, которым мы от души желаем счастья, проживут всю жизнь без суровых испытаний, безутешного горя, тяжких невзгод и невозвратимых утрат! - Тут вероломный изменник сделал паузу и медленно извлек из кармана огромных размеров белый носовой платок. Несколько дам последовали его примеру. - Чтобы эти испытания миновали их возможно дольше вот чего я искренне желаю, вот о чем молю бога. (Бабушка новорожденного громко всхлипнула.) Я верю и надеюсь, леди и джентльмены, что младенец, на чьих крестинах мы сегодня пируем, не будет вырван из родительских объятий безвременной смертью (несколько батистовых платочков пошло в ход); что его юное и сейчас по всей видимости здоровое тельце не подточит коварный недуг. (Здесь Сплин, уловив признаки волнения среди замужних дам, окинул стол злобно-торжествующим взглядом.) Я не сомневаюсь в том, что вы, как и я, желаете ему вырасти и стать опорой и утешением родителей. ("Браво, браво!" - пролепетал мистер Киттербелл и громко всхлипнул.) Но, ежели пожелание наше не исполнится, ежели он, выросши, забудет о своем сыновнем долге, ежели отцу и матери его суждено на опыте познать горчайшую из истин, что "острей змеиного укуса детей неблагодарность"... - Тут миссис Киттербелл, прижав к глазам платок, выбежала из комнаты в сопровождении нескольких дам и забилась в нервическом припадке. Ее супруг и повелитель пребывал почти в столь же плачевном состоянии; общее же впечатление сложилось скорее в пользу Сплина, как-никак, люди ценят сильные чувства.
      Происшествие это, само собой разумеется, вконец испортило так мирно протекавшее торжество. Те, кто только что с аппетитом насыщался тартинками, конфетами и глинтвейном, теперь требовали уксуса, холодной воды и нюхательных солей. Миссис Киттербелл тотчас увели в ее покои, музыкантам велели замолчать, девицы перестали кокетничать, и гости мало-помалу разъехались. Сплин ушел, едва началась вся эта кутерьма, и отправился домой пешком, легким шагом и (насколько это было для него возможно) с легким сердцем. Его квартирная хозяйка выражала готовность присягнуть, что слышала в тот вечер через стену, как он, заперев за собою дверь, смеялся зловещим смехом. Однако утверждение это столь невероятно и столь явно отдает неприкрытой ложью, что ему по сей день никто не верит.
      С того времени, к которому относится наш рассказ, семейство мистера Киттербелла изрядно увеличилось. Теперь у него уже два сына и дочь; и поскольку есть основания полагать, что в недалеком будущем число его цветущих отпрысков еще возрастет, он усердно подыскивает достойного кандидата в крестные отцы. Этому кандидату мистер Киттербелл намерен предъявить два требования; он должен дать торжественное обещание, что не будет произносить застольных речей; и он не должен иметь никакого отношения к "самому несчастному человеку на свете".
      ГЛАВА XII
      Смерть пьяницы
      перевод Т.Литвиновой
      Мы берем на себя смелость утверждать, что в памяти у каждого наблюдательного человека, имеющего обыкновение изо дня в день прогуливаться по одной и той же людной улице и кому, таким образом, многие там уже примелькались, непременно запечатлелась одна какая-нибудь личность, убогая и жалкая до последней степени, которая запомнилась ему, собственно, еще и оттого, что нынешний вид ее был свойственен ей не всегда, что опускалась она тут же, у него на глазах, шаг за шагом, постепенно и как-то неприметно, покуда откровенная нищета и лохмотья не поразили его вдруг и с болезненной какой-то силой. В самом деле, всякому, кто вращался сколько-нибудь в обществе или кто по роду своей деятельность соприкасался с большим кругом людей и кому доводилось в случайно повстречавшемся на улице человеке грязном, нищем и больном - узнавать старого знакомца, припомнится и то время, когда это же существо было клерком или вполне почтенным ремесленником, - словом, когда оно подвизалось на том или ином поприще, сулившем процветание в будущем и дававшем достаток в настоящем. А наши читатели - разве среди их бывших знакомых не сыщется такая погибшая душа, такой вконец опустившийся человек? В голодном унынии бродит он по улицам, встречая повсюду суровое равнодушие, и богу одному известно, чем он только жив. Явление, увы, слишком распространенное, чтобы быть кому-либо в диковину! И слишком часто возникает оно от одной и той же причины - от пьянства, от этого безудержного влечения к медленной и верной отраве, этой страсти, которая не считается ни с чем на свете, заставляет забывать о жене, детях, счастье, положении в обществе и бешено увлекает свои жертвы вниз, в бездну, в смерть.
      Несчастья и житейские невзгоды привели иного к губительному пороку. Обманутые надежды, смерть кого-нибудь из близких или та затаенная печаль, что не убивает человека сразу, а медленно, исподволь точит сердце, довели его до исступления, до того отвратительного умопомешательства, когда человек сам, своею рукой, навлекает на себя медленную, неминучую гибель. Насколько больше, однако, таких, что сознательно, с открытыми глазами бросаются в этот омут, из которого нет возврата, который, напротив, затягивает свою жертву все глубже и глубже, не оставляя ей в конце концов и проблеска надежды.
      Именно такой человек стоял однажды у постели умирающей жены. Его глухие стоны мешались с простодушной молитвой коленопреклоненных детей. Комната была убого и скудно обставлена. В бледных чертах женщины, которую жизнь уже заметно торопилась покинуть, нетрудно было прочесть всю повесть горя, нужды и мучительной заботы, год за годом неустанно терзавших ее сердце. Старая женщина, вся в слезах, поддерживала голову умирающей. Но не к ней, не к матери, обращено было изможденное лицо; не материнскую руку судорожно сжимали дрожащие, холодеющие пальцы - они сжимали руку мужа; глаза, которым суждено было вот-вот угаснуть, были устремлены на его лицо, и он трепетал под этим взглядом. Одежда на нем была измята и неопрятна, лицо опухшее, глаза воспалены и мутны. Верно, среди какой-нибудь дикой оргии его вызвали к печальному одру смерти.
      Лампа, защищенная козырьком, тускло освещала собравшихся вокруг постели; глубокая, непроницаемая тень обволакивала остальную часть комнаты. За окном все было погружено в ночное безмолвие; в комнате царил покой смерти. Лишь мерное тиканье карманных часов, висевших над камином, нарушало глубокую тишину, но тем, кто был в комнате, слышалось что-то роковое в этом звуке, ибо все знали, что идет счет последним минутам пребывания души человеческой в бренном ее жилище.
      Страшное это дело - сидеть возле умирающего и ждать приближения смерти; знать, что надежды нет, что выздоровление невозможно; считать нескончаемые часы, ночь за ночью, долгие ночи подряд... такие ночи знает лишь тот, кому доводилось просиживать их у постели больного! Мороз подирает по коже, когда лежащее перед вами беспомощное существо в забытьи и беспамятстве начинает открывать заветные тайны своего сердца, годами доселе лежавшие под спудом. Подумать только человек хитрит и таится всю жизнь затем лишь, чтобы к концу ее, в бреду и горячке, сорвать с себя маску! Чего только не услышишь у постели умирающего! Тут открываются такие грехи, такие преступления, что слушатель подчас, опасаясь за собственный рассудок, в ужасе и омерзении бежит вон. И сколько несчастных так и умирает в одиночестве - ибо злодеяния, о которых они бредят в свои предсмертные часы, отпугивают от них самых, казалось бы, бестрепетных людей.
      Никаких предсмертных признаний, впрочем, не раздавалось с постели, вкруг которой стояли на коленях дети. Сдавленные их всхлипывания и стоны одни нарушали тягостную тишину каморки. Но вот судорожно сжатые пальцы разжались в последний раз, умирающая перевела взор с детей на отца и, силясь что-то выговорить, откинулась на подушки, и столько безмятежного спокойствия было в этом движении, что, казалось, она всего лишь погрузилась в сон. Все склонились над нею, стали звать ее, сперва вполголоса, а потом громким, пронзительным воплем отчаяния. Ответа не было. Стали прислушиваться к дыханию - ни вздоха. Пытались нащупать сердце - оно не билось. Сердце это было разбито, а та, кому оно принадлежало, - мертва!