Время тянулось томительно долго. Часы на уинглберийской церкви только что пробили десять, и до избавления надо было терпеть по крайней мере два часа с половиной. Первые полчаса снизу еще доносился шум запирающихся лавок, и этот знакомый отголосок уличной жизни несколько облегчал мистеру Тротту его невыносимое положение. Но когда и это все стихло и уже не слышно было ничего, кроме стука лошадиных копыт в конюшне позади дома или внезапного грохота подъезжающей кареты, которая останавливалась на почтовом дворе, чтобы сменить лошадей, и потом снова громыхала по мостовой, - вот тогда ему стало совсем невмоготу. Коридорный время от времени вставал, чтобы снять нагар с оплывающей свечи, которая едва горела, но тотчас же возвращался в исходное положение, а так как ему припомнилось, что он где-то слышал, будто человеческий взгляд обладает необыкновенной силой усмирять сумасшедших, он не сводил с мистера Александера Тротта своего единственного глаза. А этот несчастный в свою очередь сидел не шелохнувшись, уставившись на своего стража, и мало-помалу черты коридорного стали расплываться, волосы постепенно утратили свой огненно-рыжий цвет и, наконец, вся комната погрузилась в серую мглу. Мистер Александер Тротт заснул крепким сном; его разбудило громыханье колес и громкий возглас: "Четверик для номера двадцать пятого!" Поднялась суета, дверь в комнату мистера Тротта распахнулась, и вошел мистер Джозеф Овертон в сопровождении четырех дюжих слуг и миссис Уильямсон - дородной хозяйки "Герба Уинглбери".
      - Мистер Овертон! - вскричал в исступлении мистер Александер Тротт, срываясь с места. - Вы только посмотрите на этого человека, сэр! Подумайте, в каком положении я вынужден был провести три часа, ведь этот субъект, сэр, которого вы прислали стеречь меня, - это же сумасшедший, совершенно невменяемый, буйный, опасный сумасшедший!
      - Браво, браво, - прошептал Овертон.
      - Бедняжка! - промолвила жалостливая миссис Уильямсон, - вот сумасшедшие-то, они всегда так, всех других принимают за сумасшедших!
      - Бедняжка! - подхватил мистер Александер Тротт. - Что вы хотите этим сказать, черт возьми! Кто это бедняжка? Вы хозяйка этой гостиницы?
      - Да, - ответила дородная особа, - да вы успокойтесь, голубчик, стоит ли так волноваться, поберегите свое здоровье.
      - Успокоиться! Слава богу, что меня тут не успокоили навеки! Это одноглазое чудовище с мочалой на голове вполне могло укокошить меня за эти три часа. Как смеете вы, сударыня, держать сумасшедшего в доме, буйного сумасшедшего, который нападает на ваших постояльцев и пугает их до смерти?
      - Никогда больше не пущу к себе ни одного, - с укором взглянув на мэра, сказала миссис Уильямсон.
      - Великолепно, великолепно, - шепнул мистер Овертон, накидывая на плечи мистера Тротта теплый дорожный плащ.
      - Великолепно? - вскричал мистер Тротт. - Нет, это просто ужас что такое! Меня и сейчас бросает в дрожь от одного воспоминания. Лучше бы я за эти три часа четыре раза дрался на дуэли, коли бы остался в живых после первых трех, чем сидеть с глазу на глаз с буйным сумасшедшим!
      - Продолжайте в том же духе, милорд, когда будете сходить с лестницы, шепнул Овертон, - счет ваш оплачен и саквояж уже в карете! Джентльмен готов! - громко сказал он, обращаясь к слугам.
      Те мигом окружили мистера Александера Тротта; один подхватил его под одну руку, второй под другую, третий пошел впереди со свечой в руке, четвертый, тоже со свечой, по пятам мистера Тротта, коридорный с миссис Уильямсон замыкали шествие. И так его повели вниз по лестнице, и мистер Александер Тротт всю дорогу орал благим матом, то притворяясь возмущенным, что его куда-то тащат силком, то непритворно возмущаясь, что его заперли с глазу на глаз с сумасшедшим.
      Овертон уже стоял у дверцы кареты, форейторы сидели на своих местах, а кучка конюхов и еще каких-то неопределенных личностей, околачивающихся при конюшне, столпились кругом, чтобы поглазеть, как будут усаживать сумасшедшего джентльмена. Мистер Александер Тротт уже стал ногой на подножку, как вдруг увидел сидящую в глубине кареты фигуру (которую он сперва не заметил в темноте), плотно закутанную в такой же точно плащ, как и у него.
      - Кто это? - спросил он шепотом у Овертона.
      - Ш-ш! ш-ш! - ответил мэр. - Ну кто же, как не вторая договаривающаяся сторона!
      - Вторая договаривающаяся сторона! - отпрянув, вскричал Тротт.
      - Ну, разумеется, да вы сами увидите, как только тронется карета. Пошумите еще, а то может показаться подозрительным, что мы с вами так долго шепчемся.
      - Я ни за что не сяду в эту карету! - закричал мистер Тротт, внезапно охваченный прежними страхами, которые сейчас усилились во сто крат. - Меня убьют!.. Меня...
      - Браво, браво! - шепнул Овертон. - Ну, я вас сейчас подтолкну.
      - Да я не хочу!.. Не поеду! - вопил мистер Тротт. - Помогите, помогите! Меня увозят насильно! Это заговор! Меня хотят убить!
      - Бедняжка! - повторила миссис Уильямсон.
      - А ну, трогайте, живо! - гаркнул мэр, втолкнув Тротта и захлопывая за ним дверцу. - Да гоните во весь дух и не останавливайтесь нигде, пока не доедете до станции! С богом!
      - За лошадей получено, Том! - закричала вдогонку миссис Уильямсон, и карета понеслась со скоростью четырнадцати миль в час, увозя сидящих внутри за крепко захлопнутой дверцей мистера Александера Тротта и мисс Джулию. Мэннерс.
      Первые две-три мили мистер Александер Тротт сидел, забившись в угол кареты, а его таинственный спутник жался в другом углу; тщетно пытаясь разглядеть в темноте злобную физиономию предполагаемого Хорэса Хантера, мистер Тротт все глубже залезал в свой угол, Чувствуя, как его сосед потихоньку вылезает из своего.
      - Мы можем теперь разговаривать, - промолвила, наконец, его спутница, форейторы нас не услышат, им и не видно нас!
      "Да это не Хантера голос!" - с изумлением подумал Александер.
      - Дорогой лорд Питер, - нежно сказала мисс Джулия, положив ручку на плечо мистера Тротта. - Дорогой лорд Питер! Разве у вас не найдется для меня и словечка?
      - Как, это женщина! - все больше и больше удивляясь, воскликнул мистер Тротт сдавленным голосом.
      - Ах! Чей же это голос? - вырвалось у Джулии. - Это голос не лорда Питера!
      - Нет, это мой, - ответил мистер Тротт.
      - Ваш! - воскликнула мисс Джулия Мэннерс, - да это кто-то чужой! Боже милостивый, как вы сюда попали?
      - Кто бы вы ни были, надеюсь, вы не могли не заметить, что я попал сюда против своей воли, - отвечал Александер. - Я кричал изо всех сил, когда меня сюда вталкивали.
      - Вы от лорда Питера? - спросила мисс Мэннерс.
      - Черт бы взял этого вашего лорда Питера, - огрызнулся Тротт. - Я знать не знаю никакого лорда Питера* И никогда не слыхал про него до сегодняшнего вечера, когда меня ни с того ни с сего со всех сторон стали величать лордом Питером, так что я и впрямь начал думать, не сошел ли я с ума, или, может быть, мне все это снится...
      - Куда же мы едем? - с ужасом спросила леди.
      - А откуда я могу знать, сударыня? - с необыкновенным хладнокровием отвечал Тротт, которого все перипетии этого дня сделали совершенно бесчувственным.
      - Стойте! Стойте! Остановитесь! - закричала леди, судорожно дергая оконце кареты.
      - Погодите, сударыня, прошу вас! - сказал мистер Тротт и одной рукой снова задвинул стекло, а другой нежно обнял мисс Джулию. - Тут, по-видимому, вышло какое-то недоразумение. Разрешите мне, пока мы едем, рассказать вам, в какой мере я могу винить в этом себя. Нам все равно придется ехать до станции. Не могу же я допустить, чтобы вы сошли здесь одна, поздно ночью.
      Леди согласилась, и общими силами недоразумение вскоре было выяснено. Мистер Тротт был человек молодой, с многообещающими бачками, одет он был безукоризненно и держался с подкупающей вкрадчивостью ему недоставало только храбрости - а кому нужна храбрость, когда есть три тысячи фунтов стерлингов в год! Леди располагала этой суммой, и даже большей. Ей нужен был молодой муж, а единственное, что могло спасти Тротта от родительской опалы, - это богатая жена. И так они пришли к заключению, что было бы просто обидно подумать, столько волнений, хлопот и расходов, и все это окажется зря! А раз они все равно так далеко заехали, то не лучше ли доехать прямо до Гретна-Грин и там сочетаться браком? И так они и сделали. А только что перед ними в книге у кузнеца* расписались Эмили Браун и Хорэс Хантер. Мистер Хантер привез свою жену домой и бросился к родителям просить прощения, и его простили; и мистер Тротт привез свою жену домой и тоже бросился к отцу просить прощения, и его тоже простили. А лорд Питер, который опоздал приехать в условленный час, потому что выпил слишком много шампанского, а потом участвовал в скачках с препятствиями, вернулся к достопочтенному Огастссу Флэру и опять стал пить шампанское, после чего ему снова вздумалось принять участие в скачках, где он и сломал себе шею. А Хорэс Хантер сильно возомнил о себе, оттого что ему удалось так ловко воспользоваться трусостью Александера Тротта, и все это было со временем открыто и описано со всеми подробностями; и если вы когда-нибудь остановитесь на недельку в "Гербе", вы услышите вот этот самый рассказ о дуэли в Грейт-Уинглбери.
      ГЛАВА IX
      Миссис Джозеф Портер
      перевод Т.Озерской
      С необычайным размахом велись приготовления к любительскому спектаклю на "Вилле Роз", Клэпем-Райз, находящейся во владении мистера Гэтлтона, преуспевающего биржевого маклера, и велико было волнение почтенного семейства этого джентльмена, когда стал приближаться торжественный день, "к которому готовились не один месяц". Манией театральных представлений были охвачены все члены этого семейства без исключения, и в доме, где обычно царил отменный порядок и чистота, "словно ураган пронесся", по меткому определению самого мистера Гэтлтона. Большую столовую, убрав оттуда всю мебель, загромоздили кулисами, колосниками, задниками, фонарями, мостами, тучами, молниями, букетами, гирляндами, кинжалами, рапирами и прочими разнообразными предметами, которые на театральном языке объединяются под одним всеобъемлющим названием - "реквизит". В спальнях водворились декорации, а в кухне столяры. Репетиции проводились чуть ли не каждый вечер в гостиной, и все имеющиеся в доме кушетки были в большей или меньшей степени повреждены вследствие того упорства и воодушевления, с каким мистер Семпрониус Гэтлтон и мисс Люсина репетировали сцену удушения из "Отелло": трагедия эта должна была идти в вечер спектакля первым номером.
      - Ну, поработаем еще самую малость, и все, думается мне, сойдет превосходно, - заявил мистер Семпрониус своей труппе по окончании стопятидесятой репетиции. Так как мистер Семпрониус не убоялся принять на себя все расходы по спектаклю, ему оказали любезность и единодушно избрали его постановщиком.
      - Эванс, - продолжал мистер Гэтлтон-младший, адресуясь на этот раз к долговязому, бледному молодому человеку с пышными бакенбардами. - Эванс, вы бесподобно играете Родриго!
      - Бесподобно! - словно эхо отозвались три мисс Гэтлтон.
      Мистер Эванс, по мнению всех молодых девиц, был "настоящий душка". Такая интересная наружность и такие чудесные бакенбарды, не говоря уже о его Талантах ведь он писал стихи в альбомы и играл на флейте! Душка Родриго жеманно улыбнулся и отвесил поклон.
      - Все же, мне кажется, - продолжал постановщик, - вы еще не вполне достигли совершенства в этом... ну... в падении... в сцене поединка, когда вы... ну, вы меня понимаете.
      - Это очень трудно, - задумчиво произнес мистер Эванс. - Последние дни я все падал у нас в конторе, чтобы наловчиться, но оказывается - это больно. Нужно ведь падать навзничь и набиваешь на затылке шишки.
      - Только смотрите, чтобы не повалилась кулиса, - заметил мистер Гэтлтон-старший, который, после того как на него возложили обязанности суфлера, проявлял не меньше интереса к спектаклю, чем самый молодой его участник. - Сцена у нас маленькая, сами знаете.
      - О, не извольте беспокоиться, - самодовольно возразил мистер Эванс. Я упаду так, чтобы голова пришлась промеж кулис, и ручаюсь вам, что ничего не разрушу.
      - Ей-же-ей, - воскликнул постановщик, потирая руки, - "Мазаньелло"* будет иметь успех! Харлей поет свою партию восхитительно.
      Все хором выразили свой восторг. Мистер Харлей улыбнулся с преглупым видом, впрочем для него довольно обычным, проворковал: "Взгляни, как восток заалел..." и покраснел так, что щеки у него стали того же цвета, что рыбацкий колпак, который он в это время примерял.
      - Значит так, - заключил постановщик и стал пересчитывать по пальцам: У нас есть три танцующих поселянки, не считая Фенеллы*, и четыре рыбака. Затем еще наш слуга Том. Он наденет мои парусиновые штаны, клетчатую рубашку Боба и красный ночной колпак и тоже сойдет за рыбака, - значит, всего будет пять. Припев мы все, конечно, можем подхватывать из-за кулис, а в сцене на рыночной площади будем расхаживать взад и вперед, накинув плащи и еще что-нибудь. Когда вспыхнет восстание, Том будет с мотыгой врываться на сцену вон оттуда и убегать вон туда. Он должен проделать это как можно быстрее несколько раз подряд, и тогда эффект получится ошеломляющий - будто их там несметное множество. А в сцене извержения вулкана мы будем жечь фейерверк, бросать на пол подносы и вообще производить разный шум - и выйдет наверняка очень похоже.
      - Наверняка, наверняка! - закричали все исполнители в один голос, и мистер Семпрониус Гэтлтон удалился, чтобы смыть с лица жженую пробку и посмотреть, как идет "сборка" декораций, созданных кистью любителей и превзошедших все самые смелые ожидания.
      Миссис Гэтлтон - добрая душа - была простовата, покладиста, боготворила мужа и детей, и только три предмета возбуждали в ней глубокую неприязнь. Во-первых, она питала неодолимую антипатию ко всем чужим незамужним дочкам; во-вторых, панически боялась показаться смешной, и, наконец, - что, кстати, естественно вытекало из предыдущего, - один вид некоей миссис Джозеф Портер, проживавшей в доме напротив, повергал ее в ужас. Надо сказать, что мирные обитатели Клэпема и его окрестностей, как огня, боялись всякого рода сплетен и насмешек, и посему все были крайне любезны с миссис Джозеф Портер, все обхаживали ее, и льстили ей, и посылали приглашения, подобно тому, как бедный сочинитель, без гроша в кармане, проявляет преувеличенную учтивость по отношению к почтальону, которому следует дать два пенса за доставку письма.
      - Пустое, маменька, - сказала мисс Эмма Портер своей почтенной родительнице, старательно напуская на себя равнодушный вид. - Если 6 даже они и пригласили меня - все равно ведь ни вы, ни папенька никогда не разрешили бы мне участвовать в этом выставлении себя напоказ.
      - Ничего другого я и не ожидала от девушки с таким тонким чувством приличия, как у тебя, - ответствовала мамаша. - Я очень рада, Эмма, что ты сумела правильно оценить эту их затею.
      Мисс Эмма Портер, к слову сказать, всего неделю назад целых четыре дня простояла в палатке на благотворительном базаре, "выставляя себя напоказ" всем верноподданным ее величества, которые не поскупились выложить шиллинг за удовольствие поглазеть на молодых леди, играющих в продавщиц и строящих глазки незнакомым мужчинам.
      - Взгляни-ка! - воскликнула миссис Портер, высовываясь из окна. - К ним тащат окорок и два говяжьих оковалка - ясно для сандвичей. А Томас кондитер сказал, что они заказали двенадцать дюжин сладких пирожков, не считая бланманже и кремов. Нет, ты вообрази себе девиц Гэтлтон в театральных костюмах!
      - Умора, да и только! - истерически вскричала мисс Эмма.
      - Но я еще пособью с них спеси, вот увидишь! - заявила миссис Портер и, не теряя времени даром, отправилась осуществлять свое человеколюбивое намерение.
      - Ну что ж, моя дорогая, - сказала миссис Джозеф Портер хозяйке, после того как они пробыли некоторое время с глазу на глаз и неутомимой гостье удалось выведать у миссис Гэтлтон все, что требовалось, о предстоящем спектакле, - что ж, голубушка, людям рот ведь не заткнешь. Что поделаешь, все равно будут плести, есть ведь такие Зловредные... А, мисс Люсина, моя дорогая, как вы поживаете? Я вот только что говорила вашей маменьке, что до меня дошли слухи, будто...
      - Да? Что же именно?
      - Миссис Портер имеет в виду наш спектакль, детка, - сказала миссис Гэтлтон. - Она как раз начала рассказывать о том...
      - О, прошу вас, оставим это, - перебила хозяйку миссис Портер. - Это же так нелепо! Совершенно также нелепо, как то, что заявил этот... ну, как его... этот молодой человек, который сказал, что его поражает, как это у мисс Каролины, с ее ступнями и икрами, хватает духу представлять Фенеллу.
      - Какая неслыханная наглость, кто бы там это ни говорил! - вспыхнула миссис Гэтлтон.
      - Разумеется, моя дорогая! - в тон ей пропела торжествующая гостья. Вне всякого сомнения! Потому что, - как я тут же ему сказала, - если мисс Каролина берется играть Фенеллу, из этого еще не следует, что она воображает, будто у нее красивые ноги. И тут он - подумать только, что позволяют себе эти щенки! - тут у него хватило нахальства утверждать, будто...
      Трудно предугадать, насколько преуспела бы милейшая миссис Портер в достижении своей высокой цели, если бы появление мистера Томаса Болдерстона, родного брата миссис Гэтлтон, которого в этом семействе звали запросто "дядюшка Том", не направило беседу в другое русло и не подсказало миссис Портер блестящий план действий в день предстоящего спектакля.
      Дядюшка Том был очень богат и обожал своих племянников и племянниц, что, естественно, делало его важной персоной в глазах родственников. Это был самый добросердечный человек на свете, всегда веселый и бодрый и необычайно говорливый. Он любил похвалиться тем, что никогда, ни при каких обстоятельствах не повяжет черного шелкового галстука и не снимет своих высоких ботфорт, но особенным предметом его гордости было то, что он знал на зубок все наиболее известные произведения Шекспира от первой до последней строчки. И это не было пустой похвальбой! По причине этого свойства, роднящего его с ученым попугаем, дядюшка Том не только беспрестанно сыпал цитатами, но не мог спокойно усидеть на месте, если кто-нибудь при нем перевирал слова "Эвонского лебедя", - он должен был тут же поправить нечестивца. Ко всему этому дядюшка Том был большой шутник, никогда не упускал случая вставить острое, как ему казалось, словцо и всякий раз хохотал до слез, если что-нибудь вдруг покажется ему забавным.
      - Ну, девочки, как дела? - спросил дядюшка Том, когда с поцелуями и приветствиями было покончено. - Вызубрили свои роли? Люсина, милочка, акт второй, сцена первая, твое место слева, даю реплику: "... Счастливее я никогда не буду". Как дальше? Продолжай: "... Что ты? Избави бог...". - Да, да, - воскликнула мисс Люсина, - помню:
      Что ты? Избави бог! Наоборот:
      Жизнь будет нас дарить все большим счастьем...
      - Делай время от времени паузу, - сказал старый джентльмен, считавший себя весьма строгим критиком. "Что ты? Избави бог! Наоборот" - здесь ударение на последнем слоге "наоборот"; затем громко: "Жизнь" и пауза - раз, два, три, четыре; затем снова громко: "будет нас дарить все большим счастьем" - с ударением на "большим". Вот так-то, моя дорогая. По части ударений можешь положиться на своего дядюшку. А, Сем, как поживаешь, мой мальчик?
      - Очень хорошо, спасибо, дядюшка, - ответствовал мистер Семпрониус, который только что вошел в гостиную. Черные круги вокруг глаз от въевшейся в кожу жженой пробки придавали его лицу что-то птичье. - Вы, конечно, посетите нас в четверг, дядюшка?
      - Конечно, конечно, дружок.
      - Какая жалость, мистер Болдерстон, что ваш племянник не догадался попросить вас посуфлировать на спектакле! - шепнула дядюшке Тому миссис Джозеф Портер. - Вы были бы для них неоценимы.
      - Да, смею думать, что я как-нибудь справился бы с этой задачей, отвечал дядюшка Том.
      - Я хочу сидеть рядом с вами на спектакле, - продолжала миссис Портер. - Тогда, если кто-нибудь из наших молодых друзей что-нибудь напутает, вы растолкуете мне, что там на самом-то деле. Мне это страшно интересно.
      - Почт за счастье быть вам полезным чем только могу.
      - Значит, уговорились?
      - Безусловно.
      - Сама не знаю, чего это я, - сказала миссис Гэтлтон дочерям, когда они, собравшись вечером у камелька, повторяли свои роли, - но мне ужасно неприятно, что миссис Джозеф Портер будет у нас в четверг. Я уверена, что она что-то замышляет.
      - Ну, нас-то ей не удастся выставить в смешном свете, - высокомерно заявил мистер Семпрониус Гэтлтон.
      Долгожданный четверг настал в положенное время, и, как глубокомысленно заметил мистер Гэтлтон-старший, "не принес с собой сколько-нибудь серьезных разочарований". Правда, еще не было полной уверенности в том, что Кассио удастся когда-нибудь натянуть на себя костюм, который ему прислали из костюмерной. Оставалось также неясным, достаточно ли оправилась после инфлюэнцы примадонна, чтобы выйти на сцену. Мистер Харлей, он же Мазаньелло, слегка занемог и охрип после того, как проглотил несметное количество лимонов и леденцов, чтобы голос лучше звучал, а обе флейты и виолончель не явились вовсе, отговорившись жестокой простудой. Ну и что за беда? Зрители приняли приглашение все до единого. Актеры знали свои роли, костюмы сверкали, расшитые блестками и мишурой, а белые плюмажи были чудо как хороши; мистер Эванс падал до тех пор, пока не достиг совершенства, покрывшись синяками с головы до пят; Яго заверял всех, что в сцене убийства он произведет "потрясающий эффект". Глухой джентльмен, игравший самоучкой на флейте, любезно предложил прихватить свой инструмент, что не могло не послужить весьма ценным дополнением к оркестру. Игра мисс Дженкинс на фортепьяно, как известно, всегда вызывала бурю восторга, значит, тут опасаться было нечего, а мистеру Кейну не впервой было разыгрывать с ней дуэты на скрипке. Что до мистера Брауна, который великодушно согласился привести свою виолончель, когда его об этом попросили за час до спектакля, то никто не сомневался, что он отлично справится с делом.
      Пробило семь, и прибыли зрители. Избранное общество Клэпема и его окрестностей быстро заполняло театральную залу. Здесь были Смиты и Габбинсы, Никсоны, Диксоны и Хиксоны, и еще другие люди с самыми различными фамилиями; были два олдермена и один будущий шериф; был сэр Томас Глампер, в прошлое царствование получивший титул за то, что преподнес его величеству адрес по случаю спасения кого-то от чего-то, и, наконец, хотя, быть может, с них-то и следовало начать, - в третьем ряду посредине восседали миссис Джозеф Портер и дядюшка Том, причем миссис Портер развлекала дядюшку Тома, рассказывая ему разные забавные истории, а дядюшка Том развлекал всех остальных, хохоча во все горло.
      В восемь часов, минута в минуту, прозвенел колокольчик суфлера "динь-динь-динь!" - и в оркестре загремела увертюра из "Людей Прометея"*. Пианистка с похвальным упорством барабанила по клавишам, а по временам вступала и виолончель и "звучала вполне сносно, принимая во внимание..." Однако незадачливый флейтист, взявшийся играть свою партию с листа, вынужден был на горьком опыте убедиться, что старую пословицу можно перекроить на новый лад: "с глаз долой - пиши пропало". Его посадили так далеко от пюпитра с нотами, что, будучи крайне близорук, он ничего не видел и потому делал что мог, то есть изредка подыгрывал на флейте - и всегда невпопад, чем изрядно метал остальным музыкантам. Впрочем, надо отдать ему справедливость - он проделывал это с большим блеском. В общем, увертюра в исполнении этих музыкантов чем-то очень напоминала скачки. Фортепьяно обогнало всех на несколько тактов, второй пришла виолончель, оставив далеко позади бедняжку-флейту, которая никак не могла угомониться, так как глухой джентльмен дудел себе и дудел, совершенно не подозревая, что делает что-то не то, и был крайне поражен, увидав, что зрители аплодируют и увертюра, стало быть, окончена. Затем со сцены отчетливо донеслась какая-то возня, шарканье ног и громкий шепот: "Вот так так! Что же теперь делать?" - и еще что-то в том же духе. Зрители снова захлопали - на этот раз, чтобы подбодрить актеров, - после чего довольно явственно прозвучал голос мистера Семпрониуса, который требовал, чтобы суфлер "очистил сцену и дал звонок".
      Снова раздалось "динь-динь-динь", зрители опустились на свои места, занавес дрогнул, пополз вверх, открыв взорам несколько пар желтых башмаков, двигающихся в различных направлениях, и замер.
      "Динь-динь-динь!" Занавес судорожно задергался, но вверх не пошел. Зрители захихикали; миссис Портер покосилась на дядюшку Тома; дядюшка Том глянул на всех вообще и покатился со смеху, потирая руки от удовольствия. Колокольчик продолжал звенеть - так упорно, словно торговец пышками обходил со своим товаром длинную-предлинную улицу. В то же время со сцены доносилось перешептывание, стук молотка, и чей-то голос громко требовал веревку и гвоздей. Наконец, занавес поднялся: мистер Семпрониус Гэтлтон стоял на сцене совершенно один в костюме Отелло. Его встретили троекратным взрывом рукоплесканий; мистер Семпрониус, приложив правую руку к левому боку, раскланивался на самый изысканный манер, а затем шагнул вперед и сказал:
      - Леди и джентльмены! Позвольте заверить вас, что я глубоко скорблю о том, что должен с глубоким прискорбием сообщить вам, что мистер Яго, который должен был играть Уилсона... Прошу прощенья, леди и джентльмены, я, естественно, несколько взволнован... (Аплодисменты.) Я хотел сказать мистер Уилсон, который должен был... то есть предполагал играть Яго... Одним словом, леди и джентльмены, дело в том, что я только что получил записку, из которой явствует, что Яго сегодня вечером никоим. образом не может отлучиться из почтовой конторы. В виду вышеизложенного я возлагаю надежду... поскольку... э... спектакль у нас, так сказать, любительский... и другой... э... другой джентльмен взялся исполнить эту роль... обстоятельство, требующее... э... некоторого снисхождения... я, повторяю, возлагаю надежду на доброту и любезность английского зрителя. (Оглушительные аплодисменты.)
      Мистер Семпрониус Гэтлтон удаляется, занавес падает.
      Зрители, разумеется, были настроены чрезвычайно добродушно, ведь они пришли позабавиться, и с величайшим терпением просидели до начала спектакля еще час, подкрепляя силы пирожными и лимонадом. Как объяснял впоследствии мистер Семпрониус, задержка не была бы столь продолжительной, если бы в ту минуту, когда подставной Яго был уже почти одет и спектакль должен был вот-вот начаться, не появился вдруг подлинный Яго, после чего первый вынужден был раздеться, а второй - одеться, а так как подлинный Яго никак не мог влезть в костюм, то это заняло бог знает сколько времени. Наконец, спектакль все-таки начался и шел довольно гладко, вплоть до третьей сцены первого акта, где Отелло обращается к сенату. (Правда, Яго, у которого от жары и волнения страшно отекли ноги, не мог втиснуть их ни в одну пару театральных ботфорт и вынужден был выйти на сцену в обыкновенных сапогах, что выглядело несколько странно при его пышно расшитых панталонах.) Но вот, когда Отелло начал свою речь перед сенатом, - почтенное это собрание, кроме дожа, было представлено еще двумя парнями, приглашенными по рекомендации садовника, плотником и каким-то мальчишкой, - коварной миссис Портер представился случай, которого она с таким нетерпением ждала.
      Мистер Семпрониус провозглашал:
      Сановники, вельможи,
      Властители мои! Что мне сказать?
      Не буду спорить, я не говорун...
      - Правильно он читает? - шепнула миссис Портер дядюшке Тому.
      - Нет, неправильно.
      - Так поправьте же его!
      - Сейчас. - Дядюшка Том возвысил голос: - Сем! Не так, мой мальчик.
      - Что не так, дядюшка? - спросил Отелло, совершенно забыв о своей ответственнейшей роли.
      - Ты тут пропустил: "Не буду спорить, дочь его со мною..."
      - Ах... Да, да... - пробормотал мистер Семпрониус, безуспешно силясь скрыть свое замешательство, в то время как зрители столь же безуспешно пытались замаскировать душивший их смех внезапным и неудержимым приступом кашля.
      ... дочь его со мною.
      Он прав. Я браком сочетался с ней.
      Вот все мои как будто прегрешенья.
      Других не знаю...
      (В сторону.) Почему вы не суфлируете, папаша?
      - Я куда-то засунул очки, - отвечал несчастный мистер Гэтлтон, еле живой от духоты и треволнений.
      - Ну, вот, а теперь идет: "Я не говорун", - не унимался дядюшка Том.
      - Да, да, знаю, - отозвался незадачливый постановщик и продолжал дальше по роли.
      Утомительно и бесполезно было бы пересказывать здесь все случаи, когда дядюшка Том, попавший, наконец, в свою стихию и подстрекаемый зловредной миссис Портер, исправлял ошибки актеров. Достаточно будет сказать, что раз дядюшка Том оседлал своего конька, никакая сила на свете не могла уже вышибить его из седла, и на протяжении всего спектакля он, словно неумолчное эхо, бормотал вполголоса все, что актеры произносили на сцене. Зрители потешались от души, миссис Портер была на седьмом небе, актеры совсем запутались, дядюшка Том был в полном восторге, а племянники и племянницы дядюшки Тома, невзирая на то, что являлись законными наследниками его большого состояния, никогда еще так горячо не желали ему провалиться в тартарары, как в тот достопамятный вечер.
      Были и другие, хотя и не столь основательные причины к тому, чтобы актеры совсем пали духом. Все театральные костюмы оказались слишком узки, все сапоги слишком велики, а мечи самых невероятных форм и размеров, и актеры, с трудом натянув панталоны, еле двигались по сцене и боялись шевельнуть рукой, чтобы не лопнуло под мышкой. Мистер Эванс, и без того казавшийся высоченным на маленькой сцене, украсил голову черной бархатной шляпой с колоссальным белым пером, все великолепие которого пропадало даром за колосниками (шляпа эта, кстати сказать, имела еще одно неудобство: ее почти невозможно было утвердить на голове, а утвердив - невозможно было снять). И, невзирая на весь свой огромный опыт, мистер Эванс, упав, проткнул головой одну из боковых кулис, да так ловко, что впору разве только клоуну из святочной пантомимы.