Женщина колебалась только миг, затем вошла в спальню и протянула Лес толстый конверт.
      – Прислали на ваше имя. На вид что-то важное.
      И быстро ретировалась из комнаты, вновь оставив Лес в одиночестве.
      Она тяжело уставилась на обратный адрес, напечатанный в левом углу конверта: «Томас, Торндайк и Уолл – адвокаты». Механически подцепила ногтем запечатанный клапан пакета и достала из него официального вида документ. Бегло просмотрела первую страницу. Дальше читать не было нужды. Извещение о том, что Эндрю начинает бракоразводный процесс.
      Он не вернется.
      Держа извещение в руке, Лес вышла из спальни, где столько лет подряд спала в одиночестве, и спустилась по лестнице к бару в гостиной. Первый стакан со спиртным показался ей безвкусным, как вода, и она смешала себе второй, покрепче, и потянулась к телефону.
      – Звонит Лес Томас, дочь Джейка Кинкейда. Я хочу поговорить с Артуром Хиллом…
      Ожидая, пока адвокат подойдет к аппарату, она сделала несколько больших глотков из своего стакана. Когда в трубке раздался голос Артура Хилла, Лес объяснила ему суть дела, упоминая так мало подробностей, как это только было возможно.
      – Лес, я настоятельно советую вам действовать без всякой спешки. – Хилл был знаком с семейством Кинкейдов множество лет, а потому говорил с ней как отец. – Всегда возможно примирение… и это самый лучший выход.
      – Нет, – холодно и решительно отрезала Лес. – Я хочу развестись так быстро и так тихо, как только возможно устроить. Никаких отсрочек.
      Ей очень хотелось отомстить, но сейчас Лес понимала всю ситуацию совершенно ясно и отчетливо, пусть даже это просветление сознания и было временным. Если затеять грязный развод, она потеряет больше, чем Эндрю. Попробуй Лес выволочь беременную Клодию на бракоразводный процесс, и она, вероятнее всего, тем самым заставит суд сочувствовать Эндрю и его пассии и выставит свое унижение на публичное посмешище. Не стоит и упоминать о том, как отзовется все это на Робе и Трише. Нет, лучше всего быстро расстаться, не привлекая ничьего внимания. И старый адвокат нехотя согласился с ее желанием.
      Не успела Лес повесить трубку, как раздался звонок в дверь. Она не обратила на него никакого внимания и налила себе новую порцию спиртного. Судя по звуку шагов в длинном коридоре, к двери поспешила Эмма. Как только дверь открылась, Лес услышала требовательный голос матери:
      – Я пришла узнать, что здесь происходит. Вы постоянно отказываетесь соединить меня с дочерью. Сейчас я настаиваю на том, чтобы вы отвели меня к ней.
      – Прошу прощения, миссис Кинкейд, но ваша дочь отдала решительное распоряжение, чтобы ее не тревожили… Она не хочет ни с кем говорить. – Эмма говорила почтительно, но твердо.
      Назревала безвыходная ситуация. Раз уж Одра приехала, она ни за что не уйдет, не повидавшись с дочерью, а Эмма тоже будет стоять до конца, грудью защищая спокойствие своей хозяйки.
      – Эмма, я в гостиной, – крикнула Лес.
      Она неохотно поднялась со стула возле стойки бара, и тут же в гостиную, отодвинув Эмму в сторону, величественно вошла Одра. За ней следовала Мэри. В голове у Лес мелькнула ироническая мысль: хорошо, что обе они здесь, – по крайней мере, теперь ей не придется рассказывать обо всем дважды.
      – Вы пришли как раз вовремя. Налить вам? Ты что будешь пить, Одра? Джин с тоником?
      – В два часа дня слишком рано приниматься за выпивку. – Мать выхватила стакан из руки Лес и со стуком поставила его на стойку.
      – Это мой дом, и я пью здесь, когда сама захочу. – Лес взяла стакан и напряженной походкой направилась за стойку, чтобы долить себе еще джина.
      При этой выходке губы Одры неодобрительно сжались, но больше эту тему она развивать не стала.
      – Ты была больна? – Одра зорко осматривала бледное, измятое лицо дочери. – Все эти дни тебя никто не видел и никому не удавалось поговорить с тобой.
      – Нет. – Лес налила в стакан джин и бросила несколько кубиков льда. – Я просто находилась в одиночном заключении.
      – Надо было выйти на волю, чтобы тебя все видели и чтобы острые язычки перестали разносить слухи о том, что между тобой и Эндрю возникли какие-то супружеские сложности, – сказала мать.
      – Зачем? Это все правда. – Лес старалась не смотреть на Мэри, понимая, что сестра видит ее насквозь и понимает, что скрывается за всей этой бравадой. – Дело в том, что я несколько минут назад говорила с Артуром Хиллом и дала ему указание начать бракоразводный процесс. Так что сами видите, – она нарочито торжественным жестом подняла стакан, словно готовясь к парадному тосту, – мне и вправду есть что праздновать.
      – Тебе надо позвонить ему прямо сейчас же, не откладывая, и сказать, что ты передумала.
      – Но я не передумала. – Лес отпила из стакана, чувствуя, как джин обжигает горло.
      – Ни один из Кинкейдов еще никогда не разводился, – сообщила Одра.
      – Тогда мне выпала честь быть первой, – заявила Лес. Однако ей не удалось сохранить маску безразличия, и сквозь эту хрупкую оболочку прорвалась горечь. – Он больше не хочет иметь меня в женах. Он полюбил другую… помоложе. Так что разрешите мне, по крайней мере, сохранить за собой возможность первой подать на развод.
      – Любовь не имеет к этому никакого отношения. Нет никакой разницы, любит ли он тебя или кого-нибудь другого. Так что это совсем не основание для того, чтобы разводиться. У него это маленькое увлечение со временем пройдет. И ты ради спасения семьи должна подождать, пока это случится.
      – Так же, как ты делала это с Джейком? – спросила Лес. – Ты думаешь, люди восхищались тобой за то, что ты позволяла ему дурачить себя? Они смеялись за твоей спиной и жалели тебя, а ты была настолько глупа, что не могла понять, что они думают на самом деле. Твое замужество было нe чем иным, как фарсом, а ты в нем играла роль посмешища. – Она видела, как побледнела мать, но уже не могла остановиться. – Ты можешь считать меня жалкой и ничтожной, но я не хочу быть такой, как ты. Меня тошнит об одной только мысли об этом.
      Она не видела, как в воздухе мелькнула рука Одры, и только ощутила обжигающую боль, когда мать ударила ее по щеке с такой силой, что голова Лес дернулась в сторону. За звонким звуком пощечины наступила абсолютная тишина. Лес сидела, не поворачивая головы.
      – Я не стану извиняться перед тобой, Одра. – Она медленно и глубоко дышала, стараясь овладеть собой. – Я сказала то, что чувствую.
      Одра не промолвила ни слова.
      – Лес, – заговорила Мэри, чтобы прервать гробовое молчание. – Может быть, не стоит так спешить? В конце концов, через несколько месяцев Эндрю может решить, что эта женщина не заслуживает, чтобы ради нее отказываться от дома и семьи. Нет никакой необходимости торопиться с разводом.
      – Иными словами, ты говоришь, что я должна позволить ему выставить себя в глупом положении еще раз? – спросила Лес. – У него уже была возможность порвать с Клодией. Однажды я поверила ему и вела себя как новобрачная, не чующая себя от счастья. А кроме того, тут вмешалось еще одно маленькое обстоятельство – ребенок.
      – О Господи, ты хочешь сказать, что она беременна? – глаза у Мэри расшились. – По словам Эндрю, да. – Лес покачивала стакан с джином, ощущая ужасную боль и горечь. – Скажи, Одра, тебе когда-нибудь приходилось иметь дело с какими-нибудь незаконными отпрысками Джейка?
      – Нет. Но это ничего не меняет, – заявила Одра. – У тебя есть обязанности перед семьей. И когда речь идет о том, чтобы сохранить брак и семью, ни одну жертву нельзя назвать слишком большой.
      – Даже если это потеря уважения собственных детей? – с вызовом бросила Лес. – Одра, я любила тебя и Джейка, но я никогда вас не уважала – ни одного из вас. Клянусь, я никогда не позволю ни одному мужчине разрушить себя так, как разрушил тебя Джейк… или ты его. Никогда не знала точно, кого из вас тут следовало винить. Думаю, что вас обоих: Джейка – за то, что бегал налево и направо, тебя – за то, что ты с этим мирилась. Лучше я буду всю оставшуюся жизнь жить одна, чем терпеть замужество, от которого не осталось ничего, кроме обмана и притворства.
      Она сделала еще несколько глотков. Алкоголь служил слабым утешением, но иного у нее не было.
      – Как я вижу, ты, кажется, считаешь, что сумеешь потопить свое горе в вине, – Одра с отвращением наблюдала, как Лес пьет.
      – Временно, Одра. Только временно, – криво усмехнулась Лес.
      Она чувствовала себя такой одинокой, что хотелось плакать.
      – А как быть с Робом и Тришей? – спросила Мэри. – Как они приняли это известие? Или ты им еще ничего не рассказывала?
      – Еще нет.
      Лес страшила неизбежная встреча с детьми, и вопросов, которые они начнут задавать, она боялась больше, чем расспросов всех остальных. Они захотят узнать, почему распался родительский брак. А что она могла им ответить, если не понимала этого сама? То, что Эндрю бросил ее, заставило Лес чувствовать, что она сама каким-то образом в этом виновата.
      – Ты не можешь оттягивать разговор с ними слишком долго. Всегда есть шанс, что они узнают о случившемся от кого-то другого, – предупредила Мэри.
      – Я знаю. Но это не такое дело, о котором можно сообщить по телефону. Думаю, надо подождать, пока они не приедут домой на будущие выходные, – Лес охватил новый приступ жгучего негодования. Раз Эндрю ушел от нее, он должен был сам объяснить все детям. Почему именно она должна выносить мучения, отвечая на их вопросы?
      – Какая жалость, что ты не обзавелась целой толпой детей, как это сделала я, – сказала сестра, вздохнув.
      – Почему? – Лес не могла представить себе что-либо худшее, чем объяснение, почему родители расходятся, целой дюжине детей вместо двух.
      – Потому что любой мужчина, который решится оставить жену с двенадцатью детьми, будет сочтен нe кем иным, как первостатейным подлецом.
      Заявление Мэри донельзя удивило Лес.
      – Так вот, значит, зачем ты обзавелась дюжиной детей? – спросила она, нахмурившись. – Стало быть, ты взвалила их на плечи Росса, чтобы он даже и не помышлял о том, чтобы бросить тебя?
      По лицу Мэри медленно расползался густой румянец.
      – Я хотела иметь много детей. И этого же хотел Росс, – проговорила она, как бы оправдываясь. – Но я признаюсь: они служат мне чем-то вроде гарантии, что наша семья не распадется. И хватит смотреть на меня, словно я только что на твоих глазах приготовила для мужа какую-то отраву. Мне приходится быть реалисткой. Моя внешность не заставляет сердца мужчин биться быстрее и не вдохновляет их на неумирающую любовь. Я понимаю, что, даже располагая именем и деньгами Кинкейдов, вполне могла оказаться на полке, где пылится всякий никому не нужный хлам. Поэтому я окружила себя любовью тем наилучшим образом, какой мне только известен. Может быть, Лес, тебе следовало сделать то же самое.
      – Может, мне следует дать этот совет дражайшей Клодии, – пробормотала Лес и поднесла стакан к губам.
      Кажется, ее со всех сторон окружали одни только иллюзии.
      – Скажи нам, что надо говорить, когда люди начнут спрашивать, почему вы с Эндрю расходитесь? – Мать перевела разговор на более насущную для нее тему. Ее, как всегда, прежде всего заботило, чтобы общественная репутация семейства не потерпела никакого урона. Лес знала: то, что она ответит, будет немедленно передано в качестве указания ее братьям, Майклу и Фрэнку, и вся семья выступит единым сплоченным фронтом.
      – Непримиримые разногласия. Так это, кажется, называется? – И этим непримиримым разногласием была Клодия. – Скажите им, что это отнюдь не полюбовный развод по желанию обеих сторон.
      – А что ты скажешь, если тебя начнут расспрашивать о другой женщине, имеющей к этому отношение? Ты ведь знаешь, ею будут интересоваться.
      Уголки губ Лес приподнялись в сардонической улыбке. Казалось, этот вопрос даже доставил ей какое-то странное удовольствие.
      – Я, вероятно, отвечу так: «Как это бестактно с вашей стороны – задавать подобные вопросы», повернусь и уйду.
      – Очень мудро, – одобрительно кивнула головой Одра.
      В голове у Лес от перенапряжения запульсировала тупая боль. Как это ни дико, но она не могла позволить себе выказать ни перед сестрой, ни перед матерью то, что чувствует на самом деле, – ни пугающего ощущения собственной уязвимости и незащищенности, ни сомнений в ценности своей личности. Она вынуждена их скрывать. Ее уверенность в себе оказалась полностью подорванной. Осталась одна только хрупкая скорлупа снаружи, которая не устоит, если на нее обрушить слишком много ударов.
      – Вы не собираетесь уезжать? – спросила она, избегая смотреть на обеих. – Сейчас мне хотелось бы побыть одной. Я… мне надо позвонить Робу и Трише, и я предпочла бы сделать это без свидетелей.
      – Если мы тебе понадобимся, ты нам позвонишь? – с нажимом спросила сестра.
      – Разумеется.
      Но Лес знала, что звонить не станет. Она сама спрашивала себя, почему так опасается выказать слабость даже перед своими близкими. Ведь это единственные люди, которые могут дать ей утешение. Не чувствует ли она, что не оправдала также и их ожиданий и каким-то образом подвела мать, сестру и братьев? Ответить на этот вопрос Лес не могла. Она просто ощущала себя одинокой. Такой одинокой…
 
      Вокруг синей шляпы с непомерно широкими полями был повязан белый шелковый шарф, такой длинный, что его концы падали на плечи. Шляпа служила чем-то вроде щита, заслонявшего Лес от любопытных взглядов. Но и этого укрытия, казалось, было мало. Глаза Лес закрывали очки в белой оправе с очень темными стеклами. И несмотря на все это, нервы ее были напряжены до предела. Она бессознательно прижимала руку к груди, чтобы унять лихорадочную дрожь, а ее взгляд тревожно бегал по лицам пассажиров, выходящих из самолета.
      Она чувствовала, что стоящий рядом Роб изучает ее задумчивым, почти сердитым взглядом. К счастью, у них не было времени поговорить, потому что его рейс задержался и Роб прилетел всего на несколько минут раньше Триши. Лес понимала, насколько загадочно звучали ее слова, когда она позвонила детям и, сказав вначале, что никто не болен и не лежит при смерти, настойчиво потребовала, чтобы они приехали на этот уик-энд домой.
      В гуще пассажиров показалась Триша. Она отделилась от общей толпы и зашагала к ним через зал ожидания. Поднырнув под широкие поля шляпы, девушка крепко обняла мать, затем отступила назад и оглядела ее острым любопытствующим взглядом. «Точь-в-точь как Одра», – подумала Лес.
      – Ты выглядишь как черт знает что, – сказала Триша.
      И эта резкость вновь напоминала Лес ее собственную мать.
      – Спасибо, Триша. Ты всегда так чудесно умеешь поднять настроение, – сказала она, но тут же спохватилась: ее ироническое замечание может вызвать вопросы, а ей вовсе не хотелось отвечать на них прямо здесь, в аэропорту. – Машина на стоянке. Идите каждый за своим багажом, а я встречу вас на выходе, около багажного отделения.
      – Отлично.
      Когда через несколько минут они разошлись в разные стороны, Лес показалось, что она только что избежала смертной казни. Однако приговор никто не отменял – просто исполнение его на некоторое время отложено. Она вновь и вновь повторяла про себя то, что собиралась сказать детям. Ее волновало только одно: как они примут известие о разводе или что подумают о ней самой. Она хотела, чтобы они думали о ней хорошо. Лес ни в чем сейчас так не нуждалась, как в их одобрении и поддержке.
      Отношения между детьми и родителями всегда так сложны. Лес не ждала, что кто-нибудь из них посоветует ей, как поступить, однако их мнение значило для нее очень много.
      Когда она подрулила к выходу из багажного отделения, Роб и Триша уже ждали ее на обочине. Чемоданы и сумки были уложены в багажник, и дети забрались в машину. Роб уселся на заднем сиденье, Триша – впереди, рядом с матерью.
      – Если вы не возражаете, мы поговорим, когда приедем домой…
      Лес не просто оттягивала решительный момент – она сомневалась, что сможет одновременно сосредоточиться и на дороге и на их расспросах.
      Триша хотела было что-то сказать, но Роб успел опередить ее на долю секунды:
      – Мы не возражаем.
      Триша, которая, судя по всему, была не согласна, промолчала. Лес была благодарна обоим за то, что они сдержали на время свое любопытство, и надеялась, что дети и в дальнейшем проявят такое же понимание.
      Ехали молча. Верх «Мерседеса» был поднят, стекла задраены, воздух в салон поступал только через вентиляционные отверстия кондиционера, и Лес почудилось, что она заточена в передвижную темницу на колесах. Нет, это не темница, а убежище. Прежде она всегда думала, что развод делает человека свободным… Ей даже виделась такая картинка: вольная женщина подставляет лицо веющему навстречу вольному ветру, развевающему ее волосы… Но сейчас ей больше всего хотелось спрятаться – под шляпой, под темными очками, внутри наглухо задраенной машины. Может быть, Эндрю и празднует свободу, но она ощущала себя обнаженной и выставленной напоказ. Словно каждый мог видеть изъяны, спрятать которые ей стоило таких мучений, – вроде маленьких синеватых прожилок на бедрах или еле заметных следов растяжения, оставшихся на ее животе после двух беременностей.
      Ни Роб, ни Триша тоже, казалось, были не расположены разговаривать, хотя Лес часто ощущала на своем лице их изучающие взгляды. Дома они прошли прямо в гостиную, войдя через раскрытые французские окна в патио. Лес сняла шляпу и темные очки и положила их рядом с сумочкой на стул возле бара.
      В воздухе повисло тяжелое молчание. Лес чувствовала, что дети ждут, когда она заговорит, однако, не говоря ни слова, зашла за стойку. Спиртное стало для нее чем-то наподобие костыля, ложной опорой, которая помогает справиться с неприятными положениями. То, что Лес прибегает к нему, только доказывает, насколько она слаба. И все же, сознавая это, она тем не менее налила себе полный стакан.
      – Я понимаю, что вы спрашиваете себя: что это такое важное, из-за чего вам пришлось приехать домой на уик-энд, – начала она.
      – Лес, мы уже знаем о разводе, – спокойно сказала Триша. – Па позвонил нам.
      Это заявление прозвучало как удар под дых, после которого невозможно дышать. От неожиданности Лес выронила стакан, и у нее даже не было сил поднять его и поставить на стойку.
      – Эндрю звонил вам? – спросила она ошеломленно.
      Но шок тут же сменился взрывом негодования.
      – Свинья! Он мог бы сообщить мне, что разговаривал с вами. Я тут все эти дни испытываю адские муки, обдумывая, что вам сказать, а он…
      Вся ее тщательно возведенная оборонительная линия разом рухнула. Ничего не видя перед собой, она вышла из-за стойки к Трише, развалившейся на стуле, и неловко стоящему Робу.
      – Он позвонил нам через день после твоего звонка, – объяснила Триша.
      – Он говорил с вами о разводе по телефону? Как он мог поступить так холодно и бесчувственно? – ей хотелось зарыдать от такой нечуткости Эндрю.
      Она коснулась плеча Роба, чувствуя, как напружинены его мускулы.
      – Мы хотим выслушать и твою сторону, – сказал Роб.
      Мою сторону. Твою сторону. Так это и начинается – развал семьи. Внутри у Лес защемило от боли за себя и за детей.
      – Он сказал вам, что нашел другую женщину? – Глаза ее застлали слезы, когда по смущенному и болезненному выражению, появившемуся на лице сына, она поняла, что он это знает.
      Увидев ее слезы, Роб шагнул к матери, обнял ее и прижал к себе. Зарывшись лицом в ее волосы, он гневно пробормотал, еле выговаривая слова:
      – Как он мог так с тобой поступить, Лес? Грязный сукин сын… – Он не докончил, задохнувшись от ярости.
      Но это не имело значения. В первый раз за все это время Лес почувствовала, что ей стало немного спокойнее. Она закрыла глаза, ощущая, как напряглось тело Роба в попытке вобрать в себя ее боль. Лес еще крепче обняла сына, нуждаясь в его защите и утешении, и тихо заплакала. Прошло несколько минут, прежде чем она медленно высвободилась из объятий Роба, вытирая с лица слезы и старательно стараясь не замечать его покрасневших глаз.
      – Может, мне следует спросить, что он вам сказал? – тихо сказала Лес.
      – На самом деле не особенно-то много, – ответила Триша. – Просто, что он встретил другую женщину и что вы оба решили развестись. Естественно, он надеялся, что мы его поймем. Иногда случается так, что браки распадаются, сказал он.
      – Это происходит постоянно.
      Но только с другими, подумала Лес. Она никогда даже представить себе не могла, что это приключится с ней самой.
      – Ты с ней встречалась? – спросила Триша.
      Она казалась непривычно сдержанной. Из них двоих спокойным бывал обычно Роб.
      – Да.
      – И как она выглядит?
      – Молодая и красивая. – Лес приложила все усилия, чтобы не позволить ревности повлиять на ответ. – Она – юрист, так что у нее и вашего отца есть много общего.
      – Может быть, если бы ты проявляла больше интереса к его работе, ничего этого не случилось бы. А так твои застольные беседы сводились главным образом к таким захватывающим темам, как последний благотворительный базар, – произнесла Триша с притворно невинным видом, и это уязвило Лес не менее, чем само замечание.
      – Я пыталась говорить с ним о его работе, но когда он пускался в технические подробности, я переставала что-либо понимать. Представляю, как он уставал постоянно объяснять мне всякие мелочи, – Лес сознавала, что в голосе ее звучат оправдывающиеся нотки.
      – Ты должна была постараться выучиться всему… – недовольно пробормотала дочь вполголоса.
      Как она упорно желает возложить всю вину за то, что произошло, на одну лишь мать! Да еще в таком болезненном для Лес вопросе… – Так ты считаешь, несмотря на то, что меня лично совершенно не интересует юриспруденция, мне нужно было изучать законы только затем, чтобы доставить твоему отцу удовольствие? – с вызовом спросила Лес. – А не кажется ли тебе, Триша, эта мысль слегка старомодной? Да, всякий брак связывает двух людей, живущих вместе… Но у каждого из них есть своя индивидуальность, свои личные склонности. Дело вовсе не в том, чтобы один из супругов навязал свои увлечения другому. Можно делиться интересами, но не заставлять жену или мужа полюбить их.
      – Лес права, – встал на сторону матери Роб. – Я не могу себе представить ничего более скучного, чем вечер, проведенный в беседах об исках, апелляциях и судебных процессах.
      Триша вскочила со стула во внезапном порыве нетерпения.
      – Может быть! Но мне кажется: если мужчина счастлив дома, он не отправляется на поиски другой женщины, которую он мог бы полюбить. Я просто хочу понять, что было неладно. Что в твоем поведении заставило его уйти?
      – Я не знаю, – резко ответила Лес. – Почему ты не спросишь об этом своего отца? Тогда ты сможешь рассказать мне, чтобы я не продолжала ломать над этим голову.
      – Подозреваю, что вся беда в твоей идее спать в раздельных спальнях, – сказала Триша.
      Лес ударила ее по щеке.
      – Ты зашла слишком далеко, юная леди. Твои замечания становятся слишком бесцеремонными.
      И тут она увидела след от пощечины на лице дочери и сама ужаснулась тому, что только что сделала. Гнев ее прошел так же быстро, как вспыхнул. Триша – совсем еще молода. Нужно прощать девочке юношескую безапелляционность. А вот ей самой, взрослой женщине, следовало бы лучше сдерживаться, а не бросаться на детей с кулаками.
      Когда Триша повернулась, взяла свою сумку и пошла к двери, Лес какое-то мгновение не могла ни двинуться, ни произнести хоть слово.
      – Триша… – Она смотрела, как дочь задержалась, не оборачиваясь, возле двери. – Однажды ты спросила меня, теряла ли я что-либо в своей жизни. Думаю, что теперь могу ответить на твой вопрос. Я потеряла иллюзии. Никто не живет «счастливо до самой смерти»… даже Кинкейды. Пожалуйста… Я не хочу терять тебя.
      Триша медленно повернулась и посмотрела на мать.
      – Ты не потеряешь меня, Лес. Но я должна увидеться с ним. Он мой отец, и я люблю его так же, как и тебя.
      – Конечно.
      Лес понимала Тришу, но это не могло заглушить грызущего ее страха. Триша всегда была «папиной дочкой». Это нечестно. Несправедливо. У Эндрю есть Клодия, а она, Лес, осталась одна. Ей нужны дети. Теперь только они – ее семья. А он заводит новую.
      Триша в нерешительности замялась у двери.
      – Роб, ты едешь со мной?
      – Нет.
      После того как Триша ушла, Роб подошел к Лес и остановился рядом, застенчиво и неловко засунув руки в карманы слаксов.
      – Я не могу встречаться с ним сейчас. Единственное, чего мне хочется, это избить его.
      Он побрел прочь, опустив голову и еле слышно шепча про себя:
      – Мерзавец. Грязный, развратный негодяй…
      Роб ушел, а Лес долго стояла в одиночестве посреди комнаты, затем тряхнула головой и подошла к бару, где оставила свой стакан.
 
      Этим же вечером Лес готовила на кухне пиццу, чего не делала уже много лет. Всю прислугу в доме она отпустила на выходные, чтобы побыть с Робом и Тришей наедине. Раскладывая анчоусы поверх натертого сыра, она спрашивала себя: была ли это такая уж удачная мысль – затеять пиццу? Напоминание о более счастливом времени, когда они жили все вместе, вчетвером. Она положила готовую пиццу на полку в холодильник – как только Триша вернется, можно будет сразу же поставить пирог в печь.
      Лес вышла из кухни, чтобы присоединиться к Робу, сидевшему в патио, и тут услышала голос Триши. Она не собиралась подслушивать, но вместе с тем и понимала: ни один из них не будет говорить свободно об отце в ее присутствии. Они побоятся, что их могут обвинить в сплетничестве, а еще меньше им захочется намеренно причинить матери боль.
      – Он хочет поговорить с тобой, Роб. Можешь ты, по крайней мере, хотя бы позвонить ему? – убеждала Триша.
      – Не буду я, черт возьми, звонить ему. И я не понимаю, как ты можешь иметь с ним хоть что-нибудь общее после того, как он вот так ушел от Лес!
      – У него были на то причины.
      – Знаю я эту причину. Пригожая маленькая засранка, которая в два раза моложе его.
      – Роб, но ты даже в глаза ее не видел. Ты не думаешь, что стоит подождать осуждать его хотя бы до тех пор, пока ты не посмотришь на них обоих? – возразила Триша, затем голос ее сделался задумчивым. – Я никогда не представляла, что он может выглядеть настолько счастливым. Он постоянно улыбается и смеется – а ведь дома с ним это бывало очень редко. Всякий раз, когда он смотрит на нее, лицо у него просто сияет. Он любит ее, Роб. Думаю, она понравилась бы даже тебе, если бы ты решился с ней увидеться.
      Лес больно резануло то, как Триша описывает новоявленную семью своего отца. Эндрю и Клодия наслаждаются безоблачной идиллией, а она испытывает адские муки. Ненависть и зависть мешались в ее душе с горечью. Это несправедливо. В каждом расторжении брака бывают победители и проигравшие, и в этом разводе она проиграла – ее молодость ушла, а уверенность в себе разрушена. И Лес опять вспомнила то, что говорила Мэри в тот вечер, когда они разбирали старые игрушки в родительском доме: она никогда не думала, что ее жизнь обернется таким образом.
      – Я не желаю выслушивать все это дерьмо! – сердито воскликнул Роб.
      Послышался скрежет металлических ножек стула о плиты, которыми выстлан внутренний дворик, затем звук шагов. Роб направлялся в дом.
      Еще секунда, и Лес будет обнаружена. Она быстро шагнула вперед и предстала перед их глазами. Увидев мать, Роб остановился и быстро оглянулся назад, на Тришу, словно спрашивая: слышала Лес их разговор или нет?
      Лес усилием воли постаралась изобразить на лице радостное выражение.
      – Триша, если бы я знала, что ты вернулась, я бы поставила пиццу в печь, – сказала она, подходя к детям. – Надеюсь, ты голодна. Я приготовила громадный пирог.
      – А ты не хочешь спросить, как там дела у па? – хмуро спросила Триша. Ее досада на Роба перекинулась теперь и на Лес.
      – Почему бы тебе не попридержать рот на замке, Триша! – вспылил Роб. – Она сама спросит, если захочет!
      Вспышка тут же погасла. Сердитое выражение на лице Роба сменилось задумчивым, и юноша большими шагами двинулся к дому, словно сбегая с поля боя.
      – Я не голоден, – бросил он на ходу.
      – Роб, не уходи, – позвала Лес, и Роб неохотно вернулся, ссутулившись и понурив плечи.
      – Ну, так ты хочешь узнать? – вызывающе переспросила Триша.
      Лес уступила.
      – Как он там?
      – У него все отлично. И у Клодии тоже. Я знаю, что тебе, как и Робу, это покажется предательством, но она мне понравилась.
      – Я так и думала, что она тебе понравится, – Лес было мало радости от того, что она оказалась права. – Они сообщили тебе свою новость? – спросила она с преувеличенной небрежностью.
      – Да.
      Триша ответила так спокойно, что Роб насторожился:
      – Что за новость?
      – Па хотел рассказать тебе о ней сам, но поскольку ты не собираешься с ним встречаться, то, думаю, придется мне самой поставить тебя в известность, прежде чем это не сделал кто-нибудь другой. Клодия беременна. Где-то в ноябре у нас с тобой появится маленький братец или сестрица.
      – Наполовину братец или сестрица! – выпалил в ответ Роб. – Ничего удивительного, что он не собирается возвращаться к нам. Он уже окончательно завел новую семью.
      – Это неправда, – запротестовала Триша.
      – А как еще, черт побери, ты можешь это назвать?
      – Не знаю. – Триша пробежала рукой по своим густым каштановым волосам. – Я настолько во всем запуталась.
      – Думаю, что теперь в нашей семье остались только трое, – сказала Лес. – И это случилось так внезапно и неожиданно для всех нас.
      – Тебе, должно быть, пришлось немало поспорить и повоевать с ним, – догадалась Триша.
      – Можно сказать и так, – иронически признала Лес. – По меньшей мере, последнее верно. Ну а до того, как Эндрю собрался уходить, мы с ним не говорили особенно много – во всяком случае, о важных вещах. – Она чувствовала себя опустошенной и очень уставшей. – Если мы хотим сегодня поужинать, мне, пожалуй, стоит поставить пиццу в печь.
      Когда она повернулась, чтобы уйти, Триша окликнула ее:
      – Лес, па хочет забрать остаток своих вещей. Он спрашивает, когда лучше всего за ними приехать.
      Нет, она еще не готова увидеться с ним. Лес это знала. Все еще настолько свежо и болезненно. Сейчас она испытывает к нему слишком глубокую ненависть за то, как он с ней обошелся, – за то, как он разрушил ее жизнь, а ее саму превратил в одну пустую оболочку, которая лишь внешне выглядит женщиной.