— Она тоже предусмотрена моделью. И потом, ведь модель не предсказывает твой поступок, а дает лишь вероятность того или иного решения. Каким оно будет — твое решение — зависит от тебя.

— Ладно, положим, уяснил, —сказал я не очень уверенно. — Выходит, алгоритм такой: берем мое изначальное намерение или, как ты говоришь, интенцию, смешиваем с влиянием среды и с тем, что я думаю про это влияние и получаем окончательное решение. Мне только про интенцию не понятно — она ведь тоже зависит и от окружающего мира, не важно, сознаю я эту зависимость, или нет. Моя интенция — штука не более понятная, чем то, что ты называешь окончательным решением. Как тут быть?

— Ты, можно сказать, зришь в корень. Процедуру поиска окончательного решения надо повторять много раз, на каждом шаге беря в качестве интенции предыдущее решение. Такой последовательный поиск и есть наша рефлексия, то есть общение с самим собою, с образом себя внутри себя. В модели, поиск осуществляется путем решения системы уравнений. В двадцатом веке уравнение было одно — простенькое квадратное, теперь же решают систему интегральных континуальных уравнений, но это уже такие дебри…

— В дебри мне не надо, — поспешил я его заверить, — мне надо суть уловить. А ее я представляю себе следующим образом: существует некая модель, согласно которой функционирует наш разум. Начали ее создавать в двадцатом земном веке, и с тех пор значительно продвинулись. Но принцип работы все тот же — берется какое-то количество входных данных, решается система уравнений, а ее решение — это вероятность того, что субъект, в конечном итоге, примет то или иное решение. Я ничего не напутал?

— Ты схватываешь на лету! — похвалил меня Стас и приложился к банке с настойкой.

Я решил, что пора поставить точку.

— В таком случае, спасибо за исчерпывающее объяснение. Впрочем, когда учитель говорит, что ученик все понял, то это может означать, что учителю просто надоело объяснять… Не понимаю только, если вся эта теория так хорошо известна, то почему профессор Фра…— я едва не проболтался. Пока я лихорадочно соображал, как мне выкрутиться, Стас удивленно переспросил:

— Что за профессор Фра?

— Да так, знакомый один… Не важно…

— Какой знакомый? — раздалось из прихожей. За болтовней я не услышал, как вернулась Татьяна. Так или иначе, но ее приход дал повод сойти со скользкой темы.

— Как ты тихо вошла, а Стас уже пришел, мы тут беседуем без тебя, — проговорил я скороговоркой, знаками показывая Стасу, чтоб тот спрятал банки. Он так и не придумал, куда их деть, поэтому, войдя в комнату, Татьяна застала его стоящим в глубоком раздумье, с банками в руках. Пойманный с поличным, он страшно смутился и взглядом стал искать поддержки у меня. Но я уже твердо решил всю вину свалить на него, и помощи от меня ему ждать не следовало.

— Стас, как тебе не стыдно! Я же просила! — накинулась на него Татьяна, — ну ни в чем нельзя на тебя положиться!

— Я… я больше не буду, — пообещал Стас.

— Не буду… уже приняли, значит, — продолжала она возмущаться. Я стал ее успокаивать:

— Да ладно тебе, мы ведь так только, за встречу, за скорое выздоровление.

— А ты… а ты марш готовить еду для гостей, они вот-вот придут, — наказание для меня оказалось не столь суровым, как я ожидал. Из ее слов следовало, что Стас на гостя не тянул.

Кроме него мы ожидали еще троих. Первой пришла лучшая Татьянина подруга Маргарита (для друзей — Марго). Они вместе учились на историческом. Про Марго всем известно, что она жуткая спорщица и болтушка, но вот касательно ее личной жизни, а в особенности, касательно роли Стаса в этой самой личной жизни, известно мало. Следом за Маргаритой пришла парочка Татьяниных коллег — Йохан и Ванда.

Ванда — очаровательное маленькое существо с огромными, удивленно смотрящими на мир, голубыми глазами. В этом мире, наибольшего восхищения достоин, разумеется, Йохан, поэтому Ванда смотрит ему в рот, даже когда тот ест. О характере их взаимоотношений я мог лишь догадываться, но там тоже, видно, не так все просто, поскольку весь вечер Йохан то пододвигался к Ванде на то минимально расстояние, когда пора начинать есть из одной тарелки, то, наоборот, отодвигался, едва не садясь Стасу на колени — все трое ютились на коротком диванчике. Вновь прибывшие, как и Стас, пришли не с пустыми руками, и Татьяна постепенно смирилась с изобилием напитков на столе.

Йохан — из нас самый старший, в его волосах уже появилась седина, но ее было ровно столько, сколько требуется, чтобы женщины считали ее признаком зрелости, но не старости. Держался он солидно — так, как и подобает вести себя руководителю исследовательской группы, куда входили все, кроме меня. Таким образом, я оказался в подавляющем меньшинстве, но это меня только радовало, поскольку привлекать к себе внимание мне никак не хотелось. К тому же, все понимающая Татьяна в корне пресекала любую попытку гостей заставить меня рассказать о моих приключениях, или, лучше сказать, злоключениях, так что, вопреки ожиданиям, мне не пришлось по этому поводу напрягаться. Татьяна и гости болтали, главным образом, об экспедиции на Сапфо. Экспедиция прошла не слишком удачно, поскольку никаких следов фаонских сапиенсов они не обнаружили.

— Словно чисто-чисто за собой убрали, — эмоционально рассказывала Ванда, — знаете, такое ведь часто с нами бывает, когда знаешь, что кто-то чужой был в твоем доме, но никаких следов нет. И непонятно, откуда это чувство…, интуиция, что ли — не знаю, как назвать… Я читала, что когда люди впервые высадились на Фаоне, на Оркусе, и на других землеподобных планетах, то они испытали тоже самое ощущение — будто вот только что кто-то здесь был, но исчез бесследно прямо перед прибытием землян. Просто мистика какая-то!

— Мистика тут не причем, существуют методы, как отличить природные явления от следов деятельности разумных существ, — возразил Йохан.

— Ага, как раз до вашего прихода, я рассказывал Федру про один из таких методов, — про тот, что основан на модели рефлексирующего сознания.

Я так и думал, что Стас не удержится — ведь я же просил его не трепаться. Я пнул его под столом ногой; Стас замолчал, но ненадолго.

— Вы собираетесь писать об этом в своем журнале? — спросил Йохан настолько серьезно, что я понял: можно отвечать что угодно — он, все равно, читать станет.

— Пока не знаю, посмотрим…

— А что за моделирование такое, расскажите, — Марго почуяла, что, наконец, есть о чем поспорить. Стас, который уже потренировался на мне, начал довольно складно объяснять, но Марго его остановила:

— А, точно-точно, это мы на прикладной психологии приходили, помнишь, Тань?

Татьяна не помнила. Марго это не обескуражило:

— Я лично считаю, что всякое такое моделирование — это пифагорейство в чистом виде — «числа правят миром», фу, скучно и бесполезно. А бесполезно, потому что мыслим-то мы на языке, а язык наш совсем никудышный — к примеру, на нем нельзя толком объяснить, что мы считаем истинным, а что — ложным. Имея под рукой только такой убогонький язык, как ты сможешь описать принципы мышления, то есть принципы самого этого языка?

— А на каком языке, позволь спросить, ты только что изъяснялась? — нашелся Стас, — если никакое суждение о мышлении не может быть истинным, то и твое в том числе.

— Твоей теории от этого не легче, — отбила мяч Марго и злорадно хихикнула: — Человек никогда не сможет понять самого себя, как нельзя деревяшку перепилить такой же деревяшкой.

— От чего же, можно, — Йохан пришел на помощь Стасу, — только они обе при этом сотрутся. Обе — и одновременно. Боюсь, именно, две трущиеся друг о друга деревяшки и моделируют процесс познания. Познание как способ самоуничтожения.

Выходит, он вовсе не собирался заступаться за Стаса.

— Вот уж угораздило нарваться на двух агностиков, — возмутился последний, — от трения, между прочим, еще и огонь бывает…

— И Йохан о том же, — Марго не дала ему закончить мысль, — смерть в огне, чего ж хорошего?

Стасу теперь отбивался от двоих:

— Нет, вы не поняли, огонь здесь символизирует плоды познания. А они есть!

— Ну и какие же, перечисли, — не унималась Марго. Исключительно из чувства противоречия.

У Стаса дыхание перехватило от возмущения. И, как неопытный игрок, ударил сразу козырем:

— Канал, например. Или он тебя не устраивает?

— Фу, тоже мне, удивил. При чем тут познание-то? Канал — это, можно сказать, подарок судьбы. Пространственная неоднородность, волею случая возникшая недалеко от солнечной системы. Тау-лептонные мембраны, дескать, слиплись. Как насмешка. Эй, люди, хотели попутешествовать, пожалуйста, извольте, но далеко не уходите, — не положено. По сравнению с размерами нашей галактики, не говоря уже об обозримой части Вселенной, твой Канал — что песчинка, нет, молекула, в Южном Океане. Тоже мне, квутцат ха дерех нашел!

Марго было не остановить. Выручил, как всегда, Йохан:

— Погоди, не гони так. Канал, разумеется, не подарок. То есть в прямом смысле — не подарок. Подарки раздают намеренно и добровольно. Мне он напоминает, скорее, результат чьей-то беспечности. А мы его присвоили как трофей, хотя вряд ли он предначен именно нам. Канал — это такая щелочка в неплотно прикрытой двери. Настолько узкая, что и подглядеть-то толком в нее нельзя, она лишь указывает, что дверь именно тут. Как будто те, кого мы ищем, вышли через эту дверь, но закрыть за собою, как следует — не удосужились. Мы мечемся от планеты к планете, застаем чисто убранные помещения — и только. Странно все это, определенно странно…

Он замолчал.

Ванда услышала несколько незнакомых понятий, потому спросила:

— Йохан, а что такое «квутцат»… ну и так далее?

Прежде чем объяснить, Йохан исполнил свой всегдашний ритуал. Он медленно и задумчиво взял в левую руку плод фанго (это фаонский аналог манго, но для ритуала подходит и он), в правую — нож, и стал не спеша чистить фрукт. Со стороны можно было подумать, Ванда именно это попросила его сделать, однако Йохан так собирает мысли воедино. Пауза получилась восхитительной. Марго обвела всех ехидным взглядом и тихо хихикнула. Когда нож срезал сантиметров семь-восемь кожуры (если бы Марго не хихикнула, то хватило бы и пяти), Йохан заговорил:

— Более-менее точно «квутцат ха дерех» означает «короткий путь». Теперь, представь себе, что ты живешь на сфере и…

— Мы и так живем на сфере. Чем Фаон не сфера? — встряла Марго.

Стас на нее рыкнул. «Больше не буду» — прошептала она. Йохан подождал пока они меж собой разберутся и продолжил:

— Хорошо, Фаон так Фаон. Предположим, далее, что от одной точки к другой можно передвигаться только по экватору, проходящему через эти две точки. Пусть, эти точки находятся близко друг от друга, близко — в нашем обычном понимании. Тогда у тебя есть в распоряжении две дуги экватора — малая и большая. Любую из них ты можешь выбрать в качестве маршрута. Идя по большой дуге ты совершаешь практически кругосветное путешествие, и такой путь долог — он значительно дольше, чем если двигаться по малой дуге, но и длинный путь приводит к цели — ко второй точке, я имею в виду. В том мире, где мы живем, происходит нечто подобное: куда бы мы не двигались, какую бы цель себе не выбирали, мы все время идем по большой, длинной дуге, поскольку короткий путь закрыт для непосвященных. Мы не рискуем заблудиться, но времени на дорогу тратим гораздо больше, чем могли бы… Для наглядности, можно считать, что каждая точка пространства — это маленькая сфера и каждую такую сферу мы проходим так быстро, что нет возможности разобрать — по короткому пути мы ее преодолеваем или по длинному. Но из мгновений складываются годы и, будь мы в силах сделать каждое мгновение в десять раз короче, то в итоге, годы бы превратились в месяцы. Возможно, Канал и есть тот загадочный квутцат ха дерех…

Стас терпеливо дождался, пока Йохан не кончит говорить, и вернулся к прежней теме:

— Да вы выпендриваетесь тут, а на самом деле думаете так же, как и я. Просто вы расстроились, что не нашли ничего на Сапфо, а теперь обобщаете!

— А ты завидуешь нам, поскольку не смог поехать, — получил он в ответ от Марго.

Так, думаю, примирения не вышло, спорщики перешли на личности, пора это дело пресечь.

— Господа, хватит спорить, хруммели остывают, — говорю я, — Татьяна так старалась, готовила.

Самый лучший способ остановить слишком уж разгорячившихся спорщиков, это задеть кого-нибудь третьего. Татьяна меня так и поняла, поэтому смолчала. Все дружно зачавкали непроваренными хруммелями. Первым справился с ними Стас.

— Нормально, есть можно, — сказал он, но видя, что Татьяне такого заключения не достаточно, добавил: — Даже вкусно! А ты Йохан не прав по поводу короткого пути. Твой аналог с дугами на сфере не проходит, поскольку нарушается аддитивность по времени.

Все уже успели забыть про короткий путь, но Стас все время пока ел, проводил в уме необходимые вычисления. Йохан проглотил-таки последний кусок, запил чистой водой, прокашлялся и вынес Стасу приговор:

— Ты, Стас, аллегорий не понимаешь!

Покончив со Стасом, он вслух продолжил мысль, начало которой мы не слышали:

— …Нет, конечно, никогда невозможно точно определить, мыслящий субъект перед вами или нет. Это даже с людьми не всегда понятно. Вот ты, Татьяна, если встретишь неизвестное существо, как определишь, мыслящее оно или нет?

— Предложу ему любимых федоровых тянучек. Если не возьмет — то мыслящее, — ответила Татьяна не задумываясь.

Я же за словом в карман не полез:

— То-то ты никого найти не можешь — тянучки раздаешь, а они их берут, ты и идешь дальше — мол, немыслящее существо опять попалось. Так всех в немыслящие и записала. В несознательные, то есть.

Татьяна замахнулась на меня вилкой:

— Сейчас ты у меня снова бессознательным станешь!

Йохан опять проявил себя хозяином положения — ловким движением он выхватил вилку из ее руки. Как-то уж слишком легко, и я бы даже сказал, по интимному нежно, разжал он ее пальчики. Меня это несколько напрягло. Ванду, кажется, — тоже. Йохан же, как ни в чем не бывало, говорит:

— Татьяна сейчас занята другой проблемой — она хочет раскрыть тайну открытия Фаона.

— Что за тайна? — спрашиваю.

— Да ну вас всех, — отмахнулась Татьяна, — опять издеваться начнете.

Мы хором поклялись, что не начнем, а я даже извинился за свое прежнее, абсолютно необдуманное, высказывание. Стас, как и я, не был в курсе «тайны открытия Фаона» и упросил-таки Татьяну о ней рассказать.

— Я бы назвала это не тайной, а недопониманием. В школе мы все проходили, что Фаон был открыт двести пятьдесят лет назад экспедицией Рампо, но я недавно и совсем по другому поводу просмотрела их бортовые записи и обнаружила, что Рампо вовсе не считал себя первооткрывателем Фаона.

— Как так, не понял, — я действительно не понял.

— Из записей следует, что когда они высаживались на Фаоне, они думали, будто планета уже была открыта до них, но кем открыта — не упомянули. Меня это немного удивило, и я стала просматривать бортовые журналы других экспедиций на Фаон. В записях было все что угодно, кроме одного: никто не заявлял, что именно он первым ступил на поверхность планеты.

— Вот, я же говорила, — Ванда впервые за последние полчаса напомнила о себе, — мистика, кругом мистика, да и только. Когда несколько экспедиций спорят меж собой, кто из них первооткрыватель — это понятно. Но чтобы все отказывались — такого попросту не бывает!

Я поинтересовался:

— А в хронологическом порядке все эти экспедиции нельзя выстроить?

Марго посмотрела на меня «поверх очков», хотя очки уже давно никто не носит.

— Какая хронология, Федр! Тогда еще не было синхронизированного времени!

Не следует мне встревать в научные споры. Стас сделал рискованное предположение:

— Может, они там напортачили чего? Сделали что-нибудь не совсем приличное, что-нибудь недостойное гордого звания посланцев человечества, вот и открещиваются теперь.

Но Татьяна возразила:

— Да нет, они не открещиваются — их ведь никто ни в чем не обвиняет…

— Значит, заранее решили себя подстраховать, но, как видно, все и так сошло с рук — потомки ничего подозрительного не заметили, — Стас не хотел так просто отказываться от своей идеи.

— А у них не могло случиться какого-нибудь психического расстройства — как у тех, кто высадился на Оркусе? — спросила Марго.

— В случае Оркуса, влияние исходит от самой планеты, вернее от ее поля, искаженного двумя ее спутниками. Если бы все дело было в поле Фаона, то не только участники первых экспедиций, но и все остальные, и мы в том числе, почувствовали бы что-то неладное, — у Татьяны на все был готов ответ, — да бросьте вы! Все эти простые варианты я давно перебрала. Перебрала и отвергла.

После такой отповеди у всех сразу пропало желание выдвигать новые гипотезы. Воцарилось молчание. Стас ненавидит, когда все молчат, ему от этого делается неловко. — Да ладно тебе, — сказал он, — нам ведь тоже интересно. Не хочешь говорить об этом — не надо. Я вам сейчас сон расскажу. По поводу него, я принимаю любые гипотезы, кроме обидных.

Мы пообещали, что его сну никаких обидных объяснений мы специально придумывать не будем. Если, конечно, Стас сам не даст нам повода. Стаса такое обещание вполне устроило: —Не дождетесь… Так вот, слушайте. Все дело происходило в загородном коттедже, где-то на Земле. Комната, где я находился, была большой и светлой. За окном — лес средней полосы, или, нет, все же ближе к тропикам. Что меня поразило, так это тамошние насекомые. И дело не в том, что в комнате их было слишком много. Как раз по началу их было лишь чуть больше, чем обычно. Странным выглядело другое — их поведение и размеры. Два комара-типулита, оба величиной с воробья, боролись друг с другом на лету. Затем в углу на потолке я увидел, как гигантский кузнечик (или это была саранча — но все равно гигантская) пожирает такого же огромного — сантиметров двадцать между кончиками лапок — паука. Комнату заполнили бабочки, не яркие — светло зеленые и желтые — но тоже большие. Они назойливо мельтешили перед глазами, их крылья касались лица — жутко противное ощущение. На стенах проступили следы от их экскрементов. Потеки шли от потолка до пола и как-то странно фосфоресцировали. Свет, до того момента яркий как при свете дня, стал меркнуть. И тут я увидел самое странное существо из всех, что видел раньше.

Сначала, я подумал, что это летучая мышь-альбинос. Только у этой мыши было не два крыла, как полагается, а три. Третье крыло располагалось чуть сзади и волочилось по полу. Я пригляделся. Существо оказалось вовсе не мышью. У него было тело маленького человека, но по пропорциям — взрослого. Человечек был ярко розового цвета и абсолютно гол. Ростом — сантиметров двадцать пять — тридцать. На меня таращилась злобная мордочка с огромной челюстью и тупыми коричневыми зубами, но все равно — человечьими, как и все прочее. Странно, но мне не было страшно. Я схватил его за край третьего крыла — мне казалось, что так он меня не достанет. Этот мини-бэтман попытался удрать, взмахи его крыльев были настолько мощны, что он сумел оторвать меня от пола, но не больше чем на несколько десятков сантиметров. То третье крыло, за которое я его схватил, начало вытягиваться пока не превратилось в длинный белый шлейф, наподобие нитяной сетки. Я продолжал сжимать его в руках. Сил у существа было достаточно, чтобы передвигаться вместе со мною огромными скачками — он то поднимал меня на полметра, то опускал. Мне это даже понравилось, и я стал помогать ему, изо всех сил отталкиваясь ногами от земли. Скачки увеличились, но полностью взлететь мы не смогли. В какой-то момент он, то ли вырвался, то ли исчез… Не помню. Я вышел во двор и там были вы, то есть ты, Йохан, Татьяна, Ванда, на счет тебя, Марго — точно не помню…

— Ну вот, все интересное, как всегда, без меня, — вставила Марго. Мы зашипели на нее, чтоб не перебивала.

— Ладно, была ты там, как же можно без тебя, — миролюбиво согласился Стас. — Но, собственно, это уже конец. Выйдя из дома, я рассказал вам про того бэтмана, но, зная, что вы мне не поверите, представил все как некую странную галлюцинацию. А вы, в свою очередь, стали гадать, отчего она могла произойти, но так нечего и не придумали…

Стас закончил рассказывать. Никто не решался говорить первым — мы помнили о данном Стасу обещании. Ванда не нашла ничего умнее, как спросить:

— А почему у него было три крыла?

— Не знаю. Может, крыло и с самого начала было шлейфом… Да, нет, вроде, — крылом, — теперь уже трудно вспомнить.

— Три крыла — это странно, — задумчиво произнесла Татьяна, как будто что-то вспоминая.

— Вот-вот, — согласился Йохан, — даже три ноги — не совсем удобно, а три крыла — и подавно.

Татьяна вспомнила, что хотела:

— Федр, помнишь, ты спрашивал меня про …, как его там, бикадал триподу, про трехного? Три ноги — три крыла — забавно, не находишь?

Я не находил ничего забавного. Ну сколько можно объяснять: на людях спрашивай меня, только если знаешь, что я отвечу. А не знаешь — отведи в сторонку, шепни на ухо, — я и скажу, может быть. А еще лучше, дождись, пока все разойдутся. Но не мог же я ответить, что встретил «трехного» в Институте Антропоморфологии, перед тем как поговорить с Перком, которого, сразу после нашей с ним беседы, убили.

— Трехногий мне приснился, как и Стасу, — ответил я.

Естественно, Стас подумал, что я над ним издеваюсь:

— Начинается! Вы же обещали!

Йохан решил блеснуть эрудицией:

— Тебе Трискелион приснился, — сказал он мне, — знак такой, три ноги из одного места. У древних греков этот знак означал победу и прогресс.

— А три крыла что-нибудь значат? — спросила его Ванда.

Меня как током ударило. Вот умница, думаю. О знаке на груди Номуры я уже давно подумал, но, даже пользуясь таким случаем, спросить о трех крыльях не рискнул. Ответ Йохана меня разочаровал:

— Ни разу не встречал…Не знаю. Человек— летучая мышь встречается довольно часто. Это мог быть, например, Камазоц, Повелитель Мышей у индейцев Центральной Америки, но того голова была мышиная, а ты, Стас, говоришь, видел человечью?

Стас обрадовался, что о нем снова вспомнили:

— Да, голова была человечья. Челюсти и зубы — большие, то есть, больше, чем у людей, но по форме — все равно человечьи.

— А уши?

— Уши? Обычные уши. Уши как уши. Как у Марго, например.

Марго фыркнула, но смолчала. Йохан шутливо заключил:

— Ну если как у Марго, тогда точно не Камазоц. У того уши огромные — больше чем сама голова. Я почему вспомнил про Америку — твой сон, возможно, запоздалая реакция на ту экспедицию в Перу. Помнишь, мы хотели сравнивать образцы, найденные на Оркусе, с изображениями на камнях из Ики.

— Помню, помню. Я тоже так подумал. Насекомые тогда нас достали — на Фаоне их значительно меньше.

— Вы все неправильно интерпретируете, — возразила вновь осмелевшая Марго, — на самом деле, тот мыш, — это частица твоего внутреннего "Я" и, удерживая его, ты отстаиваешь целостность своей души… Ну скажи, ведь я права? — обратилась она за поддержкой к Татьяне.

— Не думаю. Почему именно мыш?

— Да это я так, для определенности его мышем назвала… Человечек с крыльями — испокон веку так представляли себе душу.

— Ее как только не представляли! Твою, например, я представляю себе в виде…

— Все, все, молчу. Больше — не слова, — Марго не захотела, чтобы Стас рассказал всем, как он представляет себе ее душу.

В начале одиннадцатого, все, наконец, решили, что таинственных историй на сегодня уже достаточно — надо что-нибудь оставить и на другой раз. Встав из-за стола, Стас захватил несколько грязных тарелок, чтобы отнести их на кухню (по случаю прихода гостей, Татьяна не стала выставлять одноразовые). Все, за исключением Марго, последовали его примеру. Тогда Стас, обращаясь к ней, сказал вполголоса: «Поднявшись с постели, сгладь отпечатки тела». Марго покраснела до корней волос, а Стас, как ни в чем ни бывало, пояснил:

— Это Пифагор сказал — тот, которого ты не любишь.

— Отчего же, люблю, — тихо ответила Марго и взялась за тарелки.

Татьяна со Стасом оседлали нейросимулятор и о чем-то оживленно спорили. Ванда с Марго сплетничали на кухне. Мы с Йоханом остались наедине. Я подумал, что раз Ванда уже спрашивала про три крыла, а я сказал, что мне приснился трехногий, то не будет ничего страшного, если я спрошу его про треугольник. Потом скажу, что треугольник приснился Татьяне.

— Йохан, ты случайно не встречал такой знак: треугольник с тремя крыльями и с человеческим глазом посередине? — про глаз я добавил для конспирации.

— Далась вам эта цифра три…— усмехнулся он, — треугольник с человеческим глазом — знак достаточно распространенный. Типичная оккультная символика, я бы сказал — «Всевидящее око» или вроде того. Про крылья сказать ничего не могу. А ты уверен, что именно крылья, а не, скажем, листья?

— Точно! — спохватился я, — там были листья! А они что значат?

— Три листа клевера вплетенные в треугольник — это раннехристианский символ. По преданию, с помощью трехлистного клевера святой Патрик объяснял язычникам-ирланцам триединство божественных сущностей… Продолжать? — спросил он, видя, что я его не слушаю. Хоть клевер и не растет на Фаоне, но я способен отличить крылья от листьев.

— Спасибо, я все понял, — поблагодарил я его, — теперь я знаю где про это можно найти в литературе.

— Всегда пожалуйста., — ответил Йохан и пошел на кухню.

Гости разошлись в половине двенадцатого. Стас все норовил остаться «еще на полчасика», но мы его выпроводили вслед за Марго.

Остаток вечера мы с Татьяной провели в напряженном молчании. Она продолжала на меня дуться неизвестно за что. Когда мы уже погасили свет, я решил, что последнее слово должно остаться за мной.

— Вот, пришлось опять из-за тебя врать. Зачем ты вспомнила про бикадала? — спросил я безо всякого предисловия, словно мы до этого не молчали, а только и делали, что обсуждали трехногого.

— Больно нужен мне твой безногий… А он что, как-то связан с твоим заданием?

— Напрямую, — я снова покривил душой, но уж больно мне хотелось вызвать у Татьяны угрызения совести.

— Извини, не знала. Сказал бы…

— А почему ты его безногим обозвала? У него их целых три — больше чем у нас.

— Не знаю. У животных их обычно четыре, вот и сказала — безногий.

Ее ответ меня заинтересовал.

— А у кого четыре крыла?

— У кого, у кого… у бабочек.

— А бабочки у кого? — настаивал я.

— Федррр, отстань… у японцев… спи давай, — пробубнила она еле слышно — гости ее утомили, и она уже засыпала.

Занятно, ведь Номура — японец. Точнее, его предки когда-то ими были. Мистика, как говорит Ванда. Напоследок, я подумал, что если сегодня ночью мне приснится кто-нибудь трехногий, трехкрылый и с повадками Марго, то, пожалуй, придется сменить работу.