Редакция (№1) - Карлики

— Ладно, ежик, не плач, — я погладил ее по голове и поцеловал в покрасневший носик, — придумаем что-нибудь, я обещаю.

Нужно было ее как-то отвлечь.

— Ты вчера мне про японских бабочек начала рассказывать, да уснула. Расскажи мне о них, ну пожалуйста, — попросил я ее.

— Что-то я не помню такого… ты меня ни с кем не путаешь? Когда это я тебе про бабочек рассказывала?

— Ты уже засыпала; и когда я спросил, у кого бывают бабочки, ты пробормотала что-то там про японцев.

— А, ну да… На самом деле, бабочки у кого угодно бывают.

— Давай, для начала, остановимся на японцах.

— Ну хорошо, японцы так японцы. Ничего особенного я тебе рассказать не могу, помню только, что бабочка у них — это символ легкомыслия, брака и семейного счастья…

— Отличный набор, — восхитился я, — и главное — очень последовательный.

— Нет, стоп, я кажется перепутала — это у китайцев — легкомыслие, а у японцев — любовь и брак. Или нет…, — она задумалась, — наверное так: одна бабочка — это ветреность и легкомыслие, а пара — это брак, семья и все такое. Давай сейчас глянем…

И она полезла в библиотеку.

— Ты что ищешь? — спросил я.

— Японские трехстишия, хокку, там про бабочек непременно должно быть… Во смотри, Кобаяси Исса написал…

Я посмотрел:

Порхают бабочки.

Я же по миру влачусь,

Словно пыль по дороге.

— Ясно? — спросила Татьяна.

— А что тут непонятного? Стой, вот на этот дай взглянуть, — я не дал ей закрыть страницу.

Потеряв крыло,

Бабочка бьется в пыли,

а у кошки — трофей.

Подписано: Тамака Таники.

— Хм, любопытная идея, — похвалил я, имея в виду связь со злополучным трехкрылым треугольником. Бескрылое легкомыслие — звучит не слишком осмысленно и непохоже, чтобы знак на груди у Номуры означал именно это.

— Бабочки и пыль — возрождение и смерть, вечные темы, — последовало объяснение для тупых. Я продолжал рассматривать текст, как вдруг вместо него появилась довольная Марго — компьютер решил, что Марго для нас важнее.

— Вы чего так уставились? — удивилась она.

— На твоем месте только что были стихи, — с укоризной в голосе объяснила Татьяна.

— На каком таком, моем месте? Ааа, на экране что ли? Ну извините… Не поздновато ли для стихов? — и она хихикнула.

— Для стихов никогда не поздно, — отрезал я.

— Про что хоть стихи?

— Про бабочек, — ответили мы хором.

— Ну вы даете… почитайте и мне, что ли, — попросила она.

Татьяна уполовинила Марго — так, чтобы стал виден текст.

— Марго, ты не возражаешь, если мы тебе правое ухо подрежем? — прокомментировал я Татьянины действия.

— Режьте, оно все равно великовато — не то что левое, — разрешила она. Татьяна зачитала ей про бескрылую бабочку.

— Тоскливые стихи вы читаете… — пошмыгав носом отозвалась Марго, — и зачем кошке такой трофей.

Никакой тайны из бабочек у меня не получилось, и я спросил ее напрямик:

— Марго, расскажи нам какую-нибудь историю про трехкрылую бабочку. Только не спрашивай, зачем.

Марго задумалась минуты на две, а потом выдала:

— Я где-то читала, но уже не помню где… Была такая история, произошла она давным-давно и, к тому же, на Земле. Одна путешественница гуляла где-то в тропиках — на Амазонке, по-моему. Сорвала она как-то раз цветок орхидеи и стала обрывать с него лепестки…

— А это еще зачем? — удивился я.

— Тогда так гадали, чет-нечет, понимаешь? У них цветы были вместо генератора случайных чисел. Ей нужно было выбрать, куда идти дальше, заблудилась она, одним словом. Так вот, на цветке сидела золотая бабочка и лепестки были тоже, золотые. Путешественница оборвала бабочке крыло — перепутала с лепестком. Бабочка оказалась очень мстительной. Когда путешественница, измученная долгой дорогой, уснула, бабочка подлетела к ней и убила… Вот такая трагическая история, — подвела итог Марго.

— Ты все напутала, — возразила Татьяна, — у Эверса немного иначе… Та путешественница коллекционировала бабочек и, найдя золотую бабочку, проткнула ее иглой. А дальше было примерно так, как ты сказала.

— Ну не знаю, — странно, но Марго не хотелось спорить, — вы просили, я рассказала… Я, собственно, по другому поводу звоню. Ты на симпозиум едешь?

— А тебя почему это волнует? — поинтересовался я у Марго. Она призналась:

— Так я тоже хочу, а туда только одно свободное приглашение осталось. Ну так ты едешь? — снова спросила она.

Татьяна вопросительно посмотрела на меня. Делать было нечего, и я согласился взять Татьяну на Оркус.

— Никуда она не едет, — ответил я за Татьяну.

— Ну и чудненько! — обрадовалась корыстная Марго, — тогда — пока!

Марго пропала. Татьяна поспешила чмокнуть меня в щеку. После столь трогательной благодарности, я уже не имел права передумать.

5

Всю ночь я проворочался, изобретая для Ларсона самую страшную месть на свете. Впечатление от вчерашнего розыгрыша не рассеялось и к утру. Но как отомстить Ларсону, я так и не придумал.

В этот день мне почти удалось добраться до Отдела. У самых дверей Отдела я притормозил и подумал, а за каким чертом я сюда приехал — Шефа на рабочем месте не было, от шутника Ларсона меня тошнило, Яна наверняка начнет приставать по поводу галлюцинирующего визора. Я вышел на улицу. За ночь и земля и деревья покрылись тонким слоем инея. Тень от здания мешала фаонскому солнцу растопить иней прямо с утра. И пока земля и деревья из седых не превратились в мокрых, я решил повторить свой вчерашний маршрут, а заодно, еще раз продумать, что сказать Ларсону. Или сделать.

Рабочий день начался полчаса назад и те сотрудники, что предпочитали утреннюю пробежку вечерней, уже покинули лес. Я снова был один, но вот что странно: ларсоновский розыгрыш так меня встряхнул, что за все время прогулки я ни разу не вспомнил о своих вчерашних страхах. Или, лучше сказать, страх ни разу не вспомнил обо мне, хотя я о нем как раз вспомнил, но только под конец прогулки — когда шел к стоянке; и я удивился, почему это он не появляется. На Ларсона я больше не обижался, но в Отдел так и не пошел. Вместо этого я с полчаса покружил над городом, затем полетел к Институту Антропоморфологии.

Я поджидал Типса у заднего выхода корпуса "D". Флаер припарковать здесь было негде, пришлось коротать время сидя на бетонной скамье напротив выхода. Через десять минут я пожалел, что с утра не надел куртку с обогревом. Техники из службы энергоснабжения и регенерации дежурили посменно. Их утренняя смена заканчивалась, когда у всех остальных сотрудников Института наступало время обеденного перерыва. Долговязый, угрюмый Типс появился в компании сослуживцев. Я окликнул его:

— Типс, можно вас на пару слов.

Он покосился на коллег.

— Мы тебя подождем, — сказал один из них.

— Лучше не стоит, — каменным голосом посоветовал я.

— Я тебя предупреждал, что они от тебя не отстанут, — напомнил Типсу его коллега. Остальные техники, включая Типса, посмотрели на него с какой-то странной укоризной. Наверное, он них был признанным занудой. — Ладно, держись, — ободрил зануда.

Поочередно оглядываясь, они пошли вдоль корпуса Института по направлению к стоянке.

— Ну что вам еще?! — спросил Типс недовольно, — меня уже три раза вызывали. Не знаю я ничего про этого Брауна.

— Два, — поправил я его, — два раза вызывали.

В «Деле Брауна» я нашел только две записи беседы с Типсом. Он вскинул подбородок и пропыхтел:

— Ну два, и что с того?

— Вы куда шли? К стоянке флаеров? — спросил я, с трудом вынося его грубоватый тон.

— Вообще-то мне к «трубе», — ответил он уже мягче.

— В таком случае, я вас довезу, куда скажете, — пообещал я ему, — но прежде мы немного побеседуем. Когда вы познакомились с Брауном?

— Полтора года назад — может, чуть больше. Об этом у вас все записано. Со мной беседовал этот, как его… майор, по-моему…

— Виттенгер, — подсказал я.

— Да, он самый, — подтвердил Типс, — он уже не ведет это дело?

— Виттенгер занимается убийствами. Браун не его клиент. Итак, вы познакомились полтора года назад. И с тех пор вы работали в одно смене?

— По-разному — то в одной, то попеременно…

Он, по-видимому, хотел напомнить, что об этом он тоже уже говорил Виттенгеру, но промолчал. Я снова спросил:

— Почему вы назвали Брауна недоумком?

— Так вот вы про что… Что, я прямо так и сказал?

— Все записано, — подтвердил я. Если до этого он только пыхтел, то теперь, точно, вскипел:

— Да пусть хоть трижды записано — я же вам не врач! Я говорю, что думаю. Будь я психиатром, может и обязан был бы объяснять почему да зачем. Но котелок у Брауна плохо варил, это факт!

— Вот о фактах мне и расскажите.

Типс нахмурился.

— Забывал он все. Витал где-то в облаках. Случалось, десять раз ему повторишь, что мол, к примеру, завтра септофлотатор надо поставить на профилактику, а придешь утром — опять все забито. А он глядит тебе в глаза, радостный такой, будто так и надо! Или возьмите хоть барионную центрифугу…

— Не надо брать центрифугу, — предостерег его я, — итак, Браун страдал забывчивостью, вы это хотели сказать?

Типс расстроился, что я не дал ему дорассказать про центрифугу.

— Не забывчивость это была. Я сам иной раз забуду у протомайзера турбулятор отключить. А Браун… Как будто не ему объясняешь, понимаете? То человек, как человек, то словно в упор тебя не видит, как автомат какой-то или как во сне. И взгляд другой. Я все твержу ему: ты подумай сперва, прежде чем что-то сделать, а он кивает — да, мол, понял, подумаю, а барионную центрифугу заклинило, как в прошлый раз…

Они что, все здесь такие, размышлял я.

— Вам куда? — спросил я его. За милой болтовней, мы дошли до стоянки Флаеров.

— Как куда? — переспросил он, — а, домой, в смысле… в Восточный Пригород.

Я отвез его, потом направился к своему термитнику. Дома меня ждала записка от Татьяны: ей нечего надеть, и перед поездкой она непременно должна обновить свой гардероб, поэтому жди ее только к вечеру.

Глава четвертая: Оркус.

1

На рейсовых пассажирских кораблях экскурсоводы не предусмотрены. Зато среди пассажиров всегда найдется экскурсовод-любитель. Сидевший впереди нас господин провозгласил во всеуслышание:

— Оркус — это пародия на нормальную планету. Вы спрoсите почему, — обратился он к пожилой соседке справа. Та ничего не ответила — общительный попутчик донимал ее всю дорогу. — Ну вот, например, как мы представляем себе поверхность Фаона или пусть даже Земли? Если забыть про то, что, в целом, форма любой планеты близка к шарообразной — тут, надо признать, Оркус вполне традиционен, мы мыслим поверхность планеты как нечто плоское, и лишь местами выпуклое, то есть гористое. Можно сказать, что в этом виноваты океаны — они, по определению, плоские и занимают большую часть поверхности как на Земле, так и на Фаоне. Но даже на тех планетах, где океанов нет, например, на Марсе или на Хармасе, зрительно, картина та же самая: сначала равнина или плоскогорье, а уж затем горы, горные массивы, хребты и тому подобное, — после слов «и тому подобно» пожилой пассажирке пришлось пригнуть голову, чтобы дать ему изобразить руками то, на что слов у него не хватило. — Также можно сказать, что виновато наше мировосприятие: воображая себе какой-нибудь пейзаж, мы скорее представим себе равнину с возвышенностями, чем равнину с ямами и канавами. Так вот, в двух словах, поверхность Оркуса — это именно равнина с ямами и канавами, а, так же с каньонами, провалами, расщелинами, но не с горами. Причудливая игра света и тени заставляет нас думать, что провалы совсем не глубоки, или, что они — всего лишь заболоченные впадины или озера. Но на самом деле, глубина многих впадин превышает десяток километров. Самое загадочное явление на Оркусе — это «воронки» — впадины, края которых образуют правильную окружность диаметром до десяти километров. Воронки, постепенно сужаясь, уходят вглубь планеты на пятнадцать — двадцать километров. Чем уже горловина, тем глубже воронка. Один исследователь как-то раз заметил, что если бы на Оркусе жили человекоподобные племена, то они бы покланялись не солнцу и звездам, а воронкам. И весь технический прогресс у оркусовских племен был бы направлен на освоение движения вниз, а не в даль или вверх. Сканирование показывает, что многие воронки между собою соединены, но убедиться в этом воочию пока никто не решился.

К радости всех пассажиров словоохотливый господин замолчал.

— Вы забыли про поле Оркуса, — ни с того ни сего, напомнила ему Татьяна. Пожилая пассажирка злобно посмотрела на нее и что-то пробурчала. Экскурсовод-любитель деловито сообщил:

— Ну про то, как странно действует на наш разум поле Оркуса, всем уже давно известно. И все слышали, будто бы ложные воспоминания побеждены с помощью пилюль. Однако жители, по-прежнему, покидают планету. В тех местах, где плотность населения достаточно высока, многие научились обходиться без пилюль — и впрямь, какая разница, помнишь ли ты соседа которого вообще никогда не было или, наоборот, забыл того, кто только что жил с тобою рядом. Когда людей вокруг много, за всеми все равно не уследишь. Главное, чтобы вещи не пропадали, не правда ли?

Чрезвычайно довольный своей шуткой, он расхохотался. Татьяна улыбнулась. Корабль несся по низкой околооркусовской орбите, ожидая разрешения на посадку. Моя спутница прильнула к иллюминатору.

— Смотри, — сказала Татьяна показывая вниз, — видишь, те четыре воронки — они друг рядом с другом, а там, дальше — еще четыре. Знаешь… они похожи на следы когтей огромного космического дракона, который хотел стащить планету с ее орбиты.

— Я думаю, у него ничего не вышло, — авторитетно заявил я.

— С чего ты взял, что не вышло?

— Обрати внимание на вон то море — прямо между двумя четверками воронок. Как ты полагаешь, откуда оно взялось?

— Вечно ты все опошлишь! — возмутилась Татьяна.

По кораблю объявили, что разрешение на посадку получено.

Пока я узнавал, где можно арендовать флаер, Татьяна ходила выяснять отношения с транспортной компанией — при выдаче багажа ей подсунули чужой рюкзак. Я предлагал сначала проверить, что в нем лежит, а то, может, стоит оставить его себе. По крайней мере внешний вид у чужого рюкзака был подороже, чем у Татьяниного. Подруга велела перестать молоть чепуху и заняться делом. Я узнал про аренду и возвращался к багажному блоку (там меня должна была ждать Татьяна со своим рюкзаком), когда выросший словно из-под земли мужчина вежливо поинтересовался:

— Господин Ильинский, если не ошибаюсь?

— Да, а в чем дело?

— Замечательно, я так вас себе и представлял! — обрадовался незнакомец ни чуть не смущаясь такой явной непоследовательности. Я высказался вполне в духе Берха:

— Если вы меня себе только ПРЕДСТАВЛЯЛИ, то как, таком случае, вы меня узнали?

— Исключительно исходя из того, что мое ПРЕДСТАВЛЕНИЕ о чем или о ком либо всегда оказывается верным, — вывернулся незнакомец.

Его ответ меня позабавил и я уточнил:

— Прямо так и всегда?

— Сдаюсь-сдаюсь, — замахал он руками и, наконец, назвал себя:

— Доктор Абметов, Симеон Абметов, если угодно…

Из дверей грузового терминала вышла недовольная Татьяна. Рюкзак, на этот раз, свой собственный, она волочила за собой по полу. Не думаю, что он был слишком тяжелым, но нужно же ей как-то меня устыдить! Я извинился перед Абметовым и поспешил ей навстречу. Стоило мне к ней подойти, как она буквально одним пальцем подхватила рюкзак и водрузила мне плечо. Я шлепнул ее легонечко по заду, но так чтобы никто не заметил.

Подошел Абметов.

— Вы нас не представите? — попросил он меня. Что за манеры, подумал я, однако выполнил его просьбу незамедлительно:

— Татьяна, это доктор Абметов, доктор, это — Татьяна.

Кажется, я все правильно сделал — сначала представляют мужчину даме, потом, даму — мужчине. Не помню, как правильно. Татьяна изобразила книксен и сказала, что ей очень приятно.

— Можно просто Семен, — фамильярно предложил Абметов и поцеловал Татьяне руку.

— Хорошо, только не называйте меня Таней или Танюсей, — Татьяну веселили его старомодные манеры. Но, надо признать, в его исполнении они выглядели очень натурально. И наряд его был вполне подобающим — из-за полурасстегнутого ворота куртки выбивался белый воротничок рубашки и черный галстук-бабочка. Вообще-то, Татьяна всегда питала слабость к элегантным ученым мужам возрастом за сорок. А Абметов был, без сомнения, лучшим образцом этой породы мужчин — сухой, подтянутый, ростом слегка выше меня. Подозрительно черные волосы он, вероятно, подкрашивал под цвет глаз; небольшая бородка сошла бы и за профессорскую и за мефистофелевскую — это кому как нравится. Что и говорить — Йохан ему и в подметки не годился.

— Где вы планируете остановиться? — важно осведомился он.

— Где мы планируем остановиться? — тем же тоном спросил я Татьяну.

— А где остановились вы? — в свою очередь, спросила Татьяна у Абметова. Я подумал, чтo он, интересно, теперь спросит у меня. Но он ответил предельно просто:

— В Оркус-Отеле. Я только что проводил своих коллег и тут встретил вас.

Врет, подумал я.

— Ежели там приличное обслуживание, то мы, пожалуй, последуем вашему примеру, правда, дорогой? — продолжала придуриваться Татьяна.

— Вне всяких сомнений, дорогая, — серьезно произнес я.

Татьяна едва не прыснула со смеху. Абметов принял все за чистую монету.

— Обслуживание там превосходное, даже по Земным меркам, — заверил он нас и предложил подвезти. Я отказался, сославшись на то, что арендовать флаер мне нужно в любом случае, а в космопорте это обойдется дешевле. Абметов настаивать не стал, пообещал найти нас в отеле и, на всякий случай, назвал номер своих апартаментов. Засим, раскланялся. Мы с Татьяной отправились в «Бюро по найму средств передвижения» — именно так оно себя рекомендовало.

— Нет, ну какой мужчина! — воскликнула Татьяна, развалившись в кресле легкого трехместного флаера. И пихнула меня локтем в бок. Флаер мотнуло в сторону.

— Ты поосторожней, я же еще не включил автопилот, — огрызнулся я. Татьяна насупилась и до самого отеля не проронила ни слова.

Когда я последний раз был на Оркусе, Оркус-Отель находился еще только в проекте. Уже начинало темнеть и, подлетая, мы увидели разлапистую, слепящую мешанину из желтых окон, изумрудных пальм и бассейнов с неестественно синей водой. Отель поднимался террасами, и в сгустившихся сумерках, даже обилие огней не позволяло угадать — корпуса выросли среди джунглей или джунгли проросли сквозь гостиничные корпуса. Что же касается пальм и бассейнов, то их было, буквально, выше крыши. Перед тем как сесть на посадочную площадку (она походила на огромную протянутую ладонь), флаер завис над одним из бассейнов. Татьяна посмотрела вниз, убедилась, что под нами никого нет, затем молча потянулась к рычагу амплефаера и толкнула его от себя. Флаеру было решительно все равно, а мне — тем более. «Никто тебя не слушается», — прокомментировал я. Флаер благополучно приземлился в центре посадочной ладони. По эскалатору мы спустились в вестибюль.

— Какой номер у Абметова? — спросила у меня Татьяна, когда мы стали регистрироваться у портье.

— Четыреста двенадцатый, сектор "Б", а зачем тебе? — удивился я.

Ее мгновенный ответ вызвал у меня еще большее недоумение:

— Тогда возьми двести пятьдесят четвертый в том же секторе.

— Почему именно двести пятьдесят четвертый?

— Чтобы сумма номеров была ровно шестьсот шестьдесят шесть.

Даже я не смог бы так быстро вычесть из одного трехзначного числа другое.

— А тебе зачем? — спросил я.

— Будет о чем с ним поговорить, неужели непонятно? Отличная тема для светской беседы — у Абметова вид змея-искусителя.

— Угу, на пенсии…

— Посмотрим, что из тебя выйдет, когда окажешься на пенсии.

— При моей работе до пенсии не доживают, — мрачно парировал я.

Нас зарегистрировали, и мы поднялись на второй этаж. Из-за Татьяниной нумерологии, я теперь не смогу любоваться видом из окна. Впрочем, я не за этим сюда приехал.

Татьяна прошла в номер первой, я же немного задержался в дверях — проверял, во-первых, можно ли открыть дверь не имея ключа, а во-вторых, можно ли ее закрыть так, чтобы нельзя было открыть даже ключом. Похоже, и то и другое было вполне реально.

Дама в изысканном вечернем туалете вышла из лифтового холла; быстро взглянув на меня, прошла мимо и стала отпирать дверь соседнего, двести пятьдесят третьего номера. На голове у дамы красовалась белая шелковая панама с тонкой полупрозрачной вуалью того же цвета и материала. Такие вуали, вернее, вуалетки, вошли на Оркусе в моду, когда отпала необходимость носить на голове москитные сетки. Это мне потом Татьяна объяснила, но я ей не слишком поверил — зачем вообще нужно было таскать москитные сетки, когда есть масса других способов отпугнуть назойливых насекомых.

Я насколько мог вежливо улыбнулся и собрался пройти в свой номер, но у дамы что-то там никак получалось с замком — она несколько раз вставляла ключ, дергала что есть силы за ручку, но дверь не поддавалась.

— Помочь? — спросил я.

Дама испуганно посмотрела на меня, решая, стоит ли принять помощь от незнакомого человека. Решила, что стоит:

— Если вас не затруднит… Что-то с дверью случилось.

Мне почему-то пришло в голову, что про замок и про дверь она нарочно выдумала. Просто ей было одиноко — если это так называется. Я взял у нее ключ, попробовал отпереть дверь, но ничего не вышло. Из дверей двести пятьдесят четвертого показалась Татьянина голова:

— Федр, ну где ты? …И дверь нараспашку оставил…, здрассте, — это она увидела соседку, — Федр, можешь не проверять — наш ключ к соседнему номеру не подойдет…, — Татьяна хмыкнула и вернулась в номер.

— Да она у вас с характером, — сказала дама насмешливо и кивнула в ту сторону, где только что была Татьянина голова, — стойте, вы не той стороной вставляете, надо вот так, — она отобрала ключ и сунула мне в руки дорогую женскую сумочку, — подержите.

Это был хороший ход — с ее сумочкой я уже не мог никуда уйти.

С виду соседке было примерно столько же сколько и Абметову, довольно высокого роста; то, что просвечивало сквозь вуаль не было ни приятным, ни неприятным. Иными словами, это был не тот случай, когда принято говорить о «следах былой красоты». Для доктора Абметова она бы была прекрасной парой, а то, не нравится мне, как он зыркает на Татьяну своими черными-пречерными глазами.

Замок по-прежнему не поддавался.

— Надо вызвать портье, — предложил я.

— Знаете, после этого коктейля, у меня что-то не то с координацией… вы пробовали коктейль «ОНО» — «Отпуск На Оркусе»? — пропустив мое предложение мимо ушей, спросила она с игривой улыбкой. — Здесь нужна твердая мужская рука, попробуйте-ка еще раз, — и вернула ключ мне.

— Я, признаться, всегда считал, что «ОНО» — это именно оно — чудовище-гоморкус. В честь него и назвали коктейль.

Странно, но теперь замок открылся легко.

— Вот что значит твердая мужская рука! — восхитилась она, — а то в этом отеле одно старичье.

— Да что вы, тут сущий пустяк…— пробормотал я.

— Вы в отпуске или по делам?

— Мы путешествуем.

От дальнейших расспросов меня спасла Татьяна.

— Федр, ты скоро? — послышалось из моего номера. Нужно было возвращаться.

Не скрывая разочарования, соседка благосклонно позволила мне уйти:

— Ну что ж, раз вас ждут, то… — и она со вздохом забрала у меня сумочку.

— Да, пожалуй, я пойду, — согласился я и тоже вздохнул (мол, сами видите, — я себе не принадлежу).

2

Позавтракать мы с Татьяной решили в ресторане. Абметов был вездесущ. Не думаю, чтоб он специально караулил нас в лифте, но оказался он именно там.

— Доброе утро! Вы тоже завтракать? Если позволите, то я вас приглашаю, — любезно предложил Абметов.

Мы, разумеется, позволили.

Лифт набился битком — не мы одни решили в этот день позавтракать. На всякий случай я втиснулся между Татьяной и Абметовым. На первом (точнее, нулевом) этаже толпа вынесла нас в вестибюль, и на какое-то время я упустил их из виду. Между тем, я едва не сшиб нашу вчерашнюю соседку — она собиралась ехать наверх. Стоявший позади нее худощавый смазливый блондин приготовился подхватить ее под руку. К счастью, соседка устояла. Лицо ее, как и вчера, прикрывала короткая вуалетка, но, завидев меня, она вежливо приподняла ее край:

— Доброе утро, — сказала она и сразу же опустила вуалетку.

— Доброе… надеюсь, проблем с ключом у вас больше не будет — в противном случае, я готов вам помочь, — галантно предложил я ей свои услуги.

— Думаю, на этот раз все обойдется, — скромно ответила соседка и, одарив меня томным, фиалковым взором, направилась к освободившемуся лифту. Я высмотрел в толпе Татьяну и Абметова. Та излагала ему свою инфернальную новость:

— Нами управляет какой-то злой рок: во-первых, мы вас повсюду встречаем, но это еще куда ни шло. Гораздо подозрительней, что сумма номеров наших с вами апартаментов сколько, вы думаете? Шестьсот шестьдесят шесть!

Абметов расхохотался:

— У нас на Земле это сочли бы добрым предзнаменованием!

— Кто ж у вас там теперь у власти в таком случае? — Татьяна сделала страшные глаза.

— Ах, не спрашивайте — скука царствует над нами… — отмахнулся он. Фраза звучала немного пафосно, если это только не цитата. — Пусть хоть тринадцать раз по шестьсот шестьдесят шесть, лишь бы что-нибудь произошло!

— Неужели все так плохо? — удивился я.

— Уж поверьте мне — все именно так и обстоит. Taedium vitae, скука жизни, как говорили древние. Кто потемпераментней — улетают на поиски загадок и разгадок. А домоседы придумывают загадки, не сходя с места, — сказав это, он внимательно посмотрел на меня. «Как ты думаешь, я на что нибудь намекаю или нет?» — спрашивал его взгляд. Я его мысленно послал. Видимо, он это понял, потому что сразу же повернулся к Татьяне:

— Что будете заказывать? — этот вопрос был задан обычным способом, то есть, вслух.

Дело в том, что нам все-таки удалось найти свободный столик — отель кишмя кишел туристами, в основном — с Земли.

— Хочу местной экзотики, — заявила Татьяна.

— И я хочу, — согласился я с ней.

Не прошло и пятнадцати минут, как весь столик был заставлен чем-то сине-зелено-буро-малиновым (без крапинок). Пряным ароматом мне обожгло веки, поэтому я запомнил запах, а не названия блюд. Абметов сказал, что он сыт Оркусом по горло и заказал хруммелей, которых на Оркусе готовить абсолютно не умеют.

— Вак вы во вуки вуда виевали? — с набитым ртом спросила Татьяна.

— Да нет, не от скуки я сюда приехал, — Абметов каким-то чудом понял вопрос, — Феодор вам уже рассказал, чем я занимаюсь?

Он — Симеoн, я теперь — Феодoр — неплохо, подумал я.

— Да, рассказал, то есть, показал… письмо ваше показал. Вы работаете в Архиве Истории Науки?

— Вот-вот, все верно.

— Но какая же на Оркусе наука и, тем более, ее история? Вся история — на Земле. Тут народ развлекается — климат отличный, а если антиоркусовские пилюли не принимать, то вообще — красота.

— Как вы сказали? Антиоркусовские? Хм, смешно…— Абметова название искренне позабавило, — нет, дело, разумеется не в них. Кстати, вы случайно не знаете, как они действуют?

Татьяна не знала, и отвечать пришлось мне:

— Я знаю, но лишь приблизительно. С вами когда-нибудь случалось так, что в некоторый момент вам начинает казаться, будто то, что вы делаете или говорите или слышите, вы уже делали, говорили или, соответственно, слышали?

— Дежа-вю, — подсказала Татьяна.

— Да, пожалуй, было, — подумав немного, ответил Абметов, — так, что оркусовская болезнь — это дежа-вю?

— Не совсем, это я так, для аналогии… Теперь представьте, что вам когда-то уже снилось нечто похожее на ваши нынешние реальные действия, и, хотя вы о самом сне уже забыли, мозг по-прежнему хранит его обрывки. И эти обрывки могут проявлять себя как ложные воспоминания. Идем дальше… Как образуются сны, точно никто не знает, но поле Оркуса сами сны не создает, оно создает, если можно так выразиться, обрывки не существовавших снов. Оно создает их из того хаоса воспоминаний, что наполняет самые дальние закоулки нашей памяти. В каком-то смысле Оркус упорядочивает хаос, так же как обычное магнитное поле упорядочивает кучу железных опилок. Вновь созданные воспоминания не имеют ни какого отношения к тем реальным событиям, что послужили источником материала, то есть, того самого хаоса. Пусть например, вы когда-то видели человека с носом, как вот этот… Татьяна, как называется этот фрукт?

— Это овощ, «оркусец обыкновенный», — ответила Татьяна, заглянув предварительно в меню.

— Хорошо, окусец так оркусец… И пусть однажды вы встретили другого человека, ну, скажем,… с зелеными волосами, — я решил больше не использовать оркусовские блюда для сравнений. Татьяна толкнула меня под локоть и кивком головы указала на сидящего за соседним столиком молодого человека. У того были волосы ярко-салатового цвета. Мы все улыбнулись, и я продолжил:

— Так вот… Поле Оркуса может породить в вашей памяти одного человека, у которого и нос, как оркусец, и волосы, как у того типа за соседним столиком. Плюс еще что-нибудь… Вы поняли?

— Более-менее… Так что, антиоркусовские пилюли — это какой-то ингибитор или вроде того? — предположил Абметов.

— Нет, не думаю. Фармакодинамика другая… Действие пилюль направлено против самого поля, своего рода — его нейтрализация. Фармакологи уверяют, что на нормальную память они не действуют.

— Здорово! — обрадовалась Татьяна, — теперь понятно, что имел в виду Сократ, когда говорил «знание — это воспоминание». В самом деле, знание — это текст, текст состоит из символов, символов в нашей голове хоть отбавляй, надо только их правильно упорядочить — вот тебе и знание. Таинственная сила превращает хаос символов в текст, но, правда, непонятно как. На Оркусе Сократ побывать не мог… хотя, кто его знает.