Редакция (№1) - Карлики

— Бруц, кто вас учил так стрелять? — спросил я, когда начальник службы безопасности Оркус-Отеля сумел-таки выбраться из кустов.

— Честно говоря, я ожидал что-нибудь вроде «спасибо» или «какое счастье, что вы появились так вовремя», — спокойно ответил Бруц. Мою неблагодарность с лихвой восполнил Абметов. Говорить он был не в силах и, поэтому просто повис на шее у Бруца.

— Ладно, ладно, — успокаивал он Абметова, — все позади. Вы не ранены?

Абметов был цел и невредим, но, зато, в глубоком шоке.

— Кого это я ухлопал? — спросил Бруц у меня.

— Бланцетти, — коротко ответил я. Бруц поднял брови; я пояснил: — Некое лицо выдавало себя то за Бланцетти, то за Шварца — он, кстати, есть в списке пятнадцати подозреваемых. Но торговца сувенирами убил не он. И не она, если угодно.

Бруц выслушал, но ничего не понял. На принятие решения у него ушло не более полминуты:

— Надо отсюда уходить, — сказал он и вызвал флаер.

Через минуту подлетел флаер, мы кое-как загрузились и полетели к тому лысому холмику, где я оставил Татьяну.

— Дидо взяли? — спросил ее Бруц.

— Полиция все еще гоняется за ним по джунглям, — деловито ответила Татьяна. По всей вероятности, о том, что происходит, она была осведомлена гораздо лучше меня.

— Ну и черт с ними, Дидо — не наша забота, — ответил Бруц, — возвращаемся в отель.

— Стойте, — спохватилась Татьяна, — а Бланцетти? Куда вы ее дели?

Мы переглянулись — нужного ответа у нас не было.

— С ней все в порядке, — заверил ее Бруц.

10

Оказавшись у себя в номере, я почувствовал некоторое облегчение. Татьяна хлопотала над Абметовым, который, по-прежнему, был несколько не в себе от пережитого.

— Где вы так его укатали? — показывая на бледного Абметова, спросила Татьяна.

— Чуть было не сорвался в пропасть, — объяснил я ей.

Татьяна редко когда верит мне на слово.

— Это правда, господин Бруц? —спросила она.

Бруца осенило:

— А ведь и в самом деле, какая незадача вышла! Господин Абметов и госпожа Бланцетти, позабыв о всякой осторожности, спускались к Большой Воронке. Внезапно, Бланцетти потеряла равновесие, упала и стала сползать к самом обрыву. Господин Абметов бросился ей на помощь, но не только не помог — он сам едва избежал смерти. Господин Ильинский прибыл на место слишком поздно. Не говоря уже обо мне — меня там и вовсе, можно сказать, не было. Я все правильно излагаю?

— Нет, — возразил я, — все было не так. Бланцетти мы в глаза не видели с тех пор, как Дидо полез вниз по склону. Потом, мы с доктором прогулялись к краю воронки, он, и в самом деле, чуть не свалился в пропасть, но я его спас. Где была в то время Бланцетти, и где она сейчас — мы не имеем ни малейшего понятия.

— Не забывайте, там осталась ее нога, — простонал Абметов.

Теперь нехорошо стало Татьяне.

— Перестаньте меня пугать! Какая еще нога? Бланцетти оторвало ногу? А если она сорвалась в воронку, то почему вы не вызвали спасателей? Что тут происходит, в конце-то концов?!

Я стал ее успокаивать в том духе, что, мол, только злые дяди и тети пострадали, а за них и переживать нечего. А если она успокоится и даст нам время обмозговать все, как следует, то я непременно обо всем ей расскажу. Но — чуть позже.

— Ты уже в третий раз говоришь «позже», — сосчитала Татьяна.

— Ногу я скинул в воронку, — спокойно сказал Бруц, дождавшись пока я закончу увещевать Татьяну, — а следы крови смоет первый же тропический ливень. Но в любом случае — я ничего не видел и даже близко к тому месту не подходил. Хватит с вас того, что я вас спас.

— Кстати, как вы-то там очутились? — спросил я его.

— По чистой случайности. Знаете, сегодня утром я случайно зашел в номер Дидо вместе с горничной и обнаружил там несколько вещиц из той самой сувенирной лавки. Естественно, я вызвал полицию. Мы устроили облаву у Большой Воронки. Я нашел вас, а полиция, я надеюсь, нашла Дидо…

Было не совсем ясно, что из рассказа Бруца правда, а что — ложь.

— Теперь ваша очередь рассказывать, господа. Кем был тот тип, которого я подстрелил? Начните вы, господин Ильинский, — попросил он меня. Я изумился:

— Помилуйте, вы — подстрелили?! Да вас там и рядом-то не было. О чем, собственно, вы говорите?

— Да ладно вам… я же серьезно спрашиваю, — скривил физиономию Бруц.

— А я серьезно отвечаю. Один из постояльцев отеля выдавал себя то за мужчину по фамилии Шварц, то за женщину по фамилии Бланцетти. Очевидно, он решил, что мы его разоблачили и поэтому попытался нас с господином Абметовым убить. Вы нас спасли. За это можете просить у меня что угодно, кроме информации. Большего я вам сказать не могу, вы уж извините великодушно…

Бруц нехотя извинил.

— Хорошо, на сегодня с вас, пожалуй, хватит. Не покидайте отель не предупредив меня. А я пойду заявлю об исчезновении Бланцетти, — сказал он и ушел.

— Я все еще не верю, что это были они… — тихо прошептал Абметов.

— Что вам еще нужно, чтоб вы поверили? Хотите вы этого или нет, но Бланцетти была гомоидом.

— Когда вы догадались? — спросил он.

— Когда вы с Бланцетти пропали из виду — хотя, сказать по правде, уже давно располагал всем необходимым…

— Чем именно?

— Помните, я рассказывал вам про историю с ключом — как я помог Бланцетти открыть ее номер. Это произошло в день нашего с Татьяной приезда. Я еще тогда подумал, почему ее ключ сначала не подошел, но потом вдруг отпер замок без труда. Дело в том, что Бланцетти сперва дала мне ключ от другого номера, а я даже не взглянул на брелок! Ключ она перепутала случайно — я помню, как она тогда смутилась. Но она быстро нашлась и сумела незаметно для меня подменить ключи. Спрашивается, откуда у нее два ключа? После того, как вы рассказали мне о раздвоении личности у гомоидов, я просто обязан был догадаться…

— Вы слишком буквально понимаете синдром раздвоения личности, — перебил меня Абметов, — из него вовсе не следует, что человек с раздвоением личности обязан снимать два гостиничных номера.

— Мы имеем дело не с человеком, — возразил я, — вы сами сто раз мне об этом говорили. С другой стороны, мне нужно на чем-то основывать свои доводы, и я беру в качестве основы то, что нам известно о человеческой психике. На следующий день, то есть восьмого сентября, на Бланцетти нападают. Казалось бы, все выглядит вполне правдоподобно. Преступник слышал Татьянины россказни про сумму наших с вами номеров, и, зная, что вы остановились в четыреста тринадцатом, путем несложных вычислений пришел к выводу, что мы с Татьяной остановились в двести пятьдесят третьем — там где, в действительности, поселилась Бланцетти. Пока мы с вами завтракаем в ресторане, преступник решает обыскать наш номер. Перепутав номера, он вламывается к Бланцетти. Против нее он вынужден применить цефалошокер. Все сходится. Но вот, что мне тогда показалось странным. Когда Бланцетти беседовала с Бруцем, она все время прикрывала рукой то место на шее, куда был нанесен удар. На шее, чуть ниже правого уха, у нее было заметно небольшое покраснение. Опять-таки, нет ничего удивительного в том, что женщина хочет скрыть не очень приятные на вид следы. Я сейчас уже не могу точно вспомнить, что ж я тогда подумал, но вот эта согнутая в локте правая рука… понимаете… если нанести удар шокером самому себе, то след останется именно там…

— Это почему же? — Абметов потребовал уточнений.

— Да просто потому, что если ударить выше, то можно и не очнуться, а если ниже — то там одежда и следов не будет видно, а Бланцетти хотела, чтобы мы видели эти следы. Иначе бы ей прошлось, для правдоподобия, идти к врачу на осмотр, снимать платье и так далее… Неизвестно, чем бы это кончилось для нее. Врач мог бы что-нибудь заподозрить. А так, все видят, что удар действительно был, и что он не слишком опасен, следовательно, нет нужды вызывать врача. Если бы преступник, как это рассказывала сама Бланцетти, ткнул шокером не глядя, то он попал бы куда-нибудь в лицо, но никак не под ухо.

— Но зачем ей понадобилась эта инсценировка? — спросил Абметов.

— Теперь трудно сказать вполне определенно… Возможно, она хотела тем самым привлечь внимание, намекнуть нам, что ее двойник действительно существует, что он опасен и нужно принимать какие-то меры. И на меня она указала, я думаю, не случайно — она хотела привлечь именно мое внимание, заставить меня вмешаться. Не зря же она сняла номер, соседний с нашим! Есть и другой вариант: она хотела покончить с собой — другого способа остановить двойника она не видела. Вспомните, что вы мне говорили о поведении людей, страдающих синдромом раздвоения личности. Когда сознание распадается на две отдельные личности, то одна из них, как правило более сильная и агрессивная, другая — более мягкая и податливая. То есть, в точности, как если бы у уравнения, определяющего сублимационное число, было два решения — одно ближе к нулю, другое — ближе к единице. Меньшее решение — показатель агрессивности, оно соответствует Шварцу. Большее решение соответствует альтруистическому складу натуры — такой натуры, как у Бланцетти. Еще вы говорили, что более мягкая, «добрая» личность может и не знать о существовании второй, агрессивной. Я думаю, до прибытия на Оркус, Бланцетти не имела точного представления о своем «втором Я» — о Шварце, хотя некоторые подозрения у нее должны были возникнуть и раньше. До этого момента она лишь стремилась отделить, отдалить от себя свою вторую, «злую» натуру. Для этого она сняла два номера, для этого изменила до неузнаваемости внешность, но Оркус есть Оркус. Поле планеты заставило ее вспомнить все, что натворил двойник, более того, она стала предвидеть его дальнейшие шаги настолько, насколько сам Шварц их мог предвидеть. И ей, во что бы то ни стало, нужно было его остановить. Давая нам намек на существование двойника, она хотела, чтобы мы ему помешали. Но убивать его она не хотела, поскольку смерть двойника — это и ее смерть тоже. Поэтому я не верю, что инсценировка нападения была попыткой самоубийства. И еще, ей, как и ее двойнику, нужно сохранить в тайне свою истинную, нечеловеческую природу. Следовательно, даже если бы она решилась на самоубийство, то совершила бы его так, чтобы тело не нашли. Не для того ли она повела вас к воронке?

Абметов задумался.

— То, что вы говорите похоже на правду. Теперь я понимаю, почему она сказала, что ей нужно побыть одной. Я не хотел оставлять ее одну и последовал за ней, вниз к воронке.

— О чем еще вы говорили?

— Да мы и не говорили практически… Дорога была ужасной, и нам было не до разговоров. К тому же, она очень спешила. У самого обрыва она начала превращаться в Шварца.

— Понятно, она боялась, как бы двойник ее не опередил, но он ее все-таки опередил.

— Да, вероятно, так оно и было.

Абметов вынуждал меня оправдываться. Я сказал:

— Понимаете, я никак не мог заподозрить Бланцетти из-за ее возраста. Ведь по нашим расчетам, гомоидам не больше двадцати, в крайнем случае, двадцати пяти лет. Да и кто заподозрит, интеллигентную, спокойную, немолодую женщину… Ее вообще ни в чем нельзя заподозрить, не говоря уж о том, что она — гомоид. А тут еще Татьянина нумерология вынудила меня заняться дедуктивными выкладками, и я не стал присматриваться к самой Бланцетти.

— А Шварца вы раньше когда-нибудь видели? — спросил Абметов как бы невзначай.

Ответить мне было сложно. Я не хотел говорить Абметову о снимках в кабинете Франкенберга. Когда Бланцетти превратилась в Шварца-Антреса, я был уверен, что передо мной — Блондин. Но в этом деле, доверять глазам стоило лишь в последнюю очередь. Гомоиды с маниакальным упорством предпочитали умереть, нежели дать себя хотя бы разглядеть. Антрес был одним из трех — это точно (Пятнистого или Джона Брауна следует навсегда исключить). Лицо в зеркальных дверях сувенирной лавки могло принадлежать Антресу, а могло и не принадлежать…

Я сказал:

— Живьем — нет, не видел.

Сейчас спросит, где я его видел «не живьем», подумал я. Но он спросил:

— Как вы объясняете то, что разделение личности у гомоида произошло на мужчину и женщину?

— Они андрогины, — коротко ответил я и тут же об этом пожалел, ведь о том, что гомоиды — андрогины, я знал от Франкенберга.

— Вот как! Почему вы так решили? — заинтересовался Абметов.

— Потому что разделение произошло на мужчину и женщину, — не побоявшись тавтологии, выкрутился я.

— Не убедительно, — возразил Абметов, — у людей разнополое раздвоение тоже встречается.

— Ну раз даже у людей такое бывает, то почему вы вообще об этом спросили?

Абметов замялся и неуверенно ответил:

— Так, из чистого из любопытства.

— А мне любопытна другая вещь: гомоид перед смертью сказал, что не убивал торговца. Мне показалось — он даже хотел назвать имя убийцы, но Бруц ему помешал.

— Бруц считает, что убийца — Дидо, — напомнил Абметов.

— Да, но откуда гомоид мог знать, что Дидо убил торговца?

— Следовательно, их всех что-то связывает, — предположил мой собеседник.

— Не исключено, — нехотя согласился я, — но, черт побери, почему до меня раньше-то все это не дошло! Разгадка была на поверхности, но пришла в голову, когда уже ничего нельзя было изменить…

В тот момент, укоряя себя, я ждал, что кто-нибудь меня утешит. И дождался-таки:

— Не ной, ты вовремя догадался, — подала голос Татьяна, сидевшая до сих пор молчком — боялась, что ее, как это уже бывало раньше, отправят в спальню, — Бруц разыскивал не вас, доктор, и не Бланцетти, а тебя. Если бы ты не оказался рядом с ними, то там бы не оказалось и Бруца. И на дне Большой Воронки лежали бы вы, доктор, а не…, как вы его там назвали, …гомоид, — заключила она.

— Что верно, то верно, — согласился Абметов, — я жив благодаря вам… И Бруцу. Но вы не находите, что ваше объяснение чересчур механистичны, математичны, если угодно. По вашему выходит, что гомоиды как будто запрограммированы и ведут себя в точности согласно модели.

— Творения профессора Франкенберга не совершенны. Согласитесь, что чем несовершеннее человек, тем больше его поведение напоминает программу — оно более предсказуемо, что ли… Должно быть, с гомоидами тоже самое… — я ответил лишь для того, чтобы показать, что у меня на все готов ответ. Сам же я, честно говоря, ни в чем таком не был уверен.

— Кстати, вы мне не сказали, что Франкенберг погиб, и о своей беседе с ним вы тоже умолчали, — Абметов вплотную подошел к тому, что знать ему не полагалось. Спасая нам жизни, я был вынужден сказать гомоиду, а, заодно, и Абметову о своей встрече с Франкенбергом. И я дал понять, что большего он от меня не дождется:

— Ну раз я тогда умолчал, то вы, наверное, понимаете…

— Да, да, конечно, — Абметов настаивать не стал. Он поднялся, собираясь уходить:

— Я, пожалуй, пойду к себе… Что-то голова разболелась от всех этих приключений… Спасибо вам еще раз… — и он откланялся.

— О чем задумался? — спросила Татьяна.

Шел двенадцатый час ночи. Я, только что, закончил составлять отчет для Шефа. И я ответил ей так, словно теперь Татьяна мне не только подруга, но и коллега:

— У меня не выходит из головы то, как Шварц, удивился, когда я спросил его, кому Франкенберг его предал. И почему он солгал?

— Кто солгал?

— Абметов. Он сказал, что Бланцетти сама направилась к Большой Воронке.

— А что в этом такого? — удивилась Татьяна.

— Абметов подхватил мою мысль о том, что Бланцетти собиралась совершить самоубийство бросившись в Воронку. Но если гомоиды убивают себя так, как рассказывал Абметов, то концы с концами не сходятся. Абметов говорил, что нестабильное сознание совершает не самоубийство, а убийство — убийство своей второй половины. Следовательно, убивает та часть сознания, которая более агрессивна, чье число сублимации ближе к нулю. То есть убивать, неважно — себя или совсем другое существо, должен был Шварц, а не Бланцетти.

Думаю было так: Бланцетти превратилась в Шварца раньше, чем говорит Абметов. Шварц потащил его к краю Воронки, отсюда грязь на одежде Абметова. Что же между ними произошло… Позвони Абметову в номер, узнай там ли он, — выдавил я из себя.

Татьяна бросилась звонить. Я же связался с Бруцем:

— Если Абметов попытается покинуть отель, ни в коем случае на дайте ему это сделать! — закричал я ему.

— Ха, — из комлога раздался идиотский смешок Бруца, — позднова-то вы спохватились — уехал ваш Абметов. А зачем он вам?

— Хочу уточнить у него, с кем он был в вечер убийства.

— А разве не с вами? — с издевкой ответил Бруц.

— Какого черта, вам же не хуже моего известно, что в момент убийства Абметова со мной не было!

— Да, извините, забыл. А вот теперь вспомнил: некий господин Шлаффер сказал, что с восьми до девяти вечера они с Абметовым обсуждали всевозможные научные темы, и он даже готов эти темы перечислить. Полиция допрашивает тех, кто хочет покинуть отель. Она допросила Абметова, тот сослался на Шлаффера, а Шлаффера — на него. Поэтому полиция разрешила Абметову уехать. Так что, все чисто.

— А где сейчас Шлаффер? — спросил я. На его издевательский тон мне было плевать.

— Он уехал сегодня утром, — обрадовал меня Бруц.

— Почему я узнаю обо всем об этом только сейчас! — возмутился я.

— Об алиби Абметова я узнал от полиции лишь два часа назад, а следить за Шлаффером вы меня не просили, — сказал Бруц и холодно добавил: — Вы, господин Ильинский, все время даете указания, но информацией делиться не хотите, а это очень не по-товарищески…

Я выключил связь. Татьяна слушала мой диалог с Бруцем от начала до конца.

— Этот твой Абметов сущий дьявол, — сказал я ей.

— Я с самого начала это говорила, — ответила она. Думаю, в душе она прекрасно понимала, насколько ее замечание неуместно.

— Собирайся, мы возвращаемся, — скомандовал я.

Глава пятая: Берх.

1

Берх вылетел на задание в тот самый день, когда я впервые посетил Институт Антропоморфологии. Плером, куда он отправился, находится на самом краю Канала, у его Устья. Плером — это одновременно и название планеты и название системы двойной звезды, куда эта планета входит. Два карлика — белый и красный стремительно вращаются вокруг общего для них центра тяжести, и по своим размерам они не превосходят иную планету. Но собственно планета в системе только одна, именно она и носит название Плером. Карликов же, так и называют — Белый Карлик и Красный Карлик — и всем понятно о чем идет речь.

Плером чем-то напоминает Фаон, если его отодвинуть от своего солнца на полмиллиарда километров, лишить воздуха и воды — растения и животные, надо полагать, исчезнут сами. После того, как человечество получило возможность выбирать на какой планете ему жить, планеты мало пригодные для жизни перестали интересовать кого бы то ни было, за исключением ученых. Плером относится именно к таким планетам. От своих звезд Плером отстоит достаточно далеко, поэтому он и существует до сих пор — остальные планеты, если и существовали когда-либо, то из-за сложного гравитационного поля двойной звезды долго не протянули. Скорее всего, планета не принадлежала к системе изначально, а была захвачена Карликам несколько десятков миллионов лет назад.

Рано или поздно незавидная участь постигнет и Плером, но не из-за гравитационной аномалии, а совсем по другой причине. Дело в том, что буквально с тысячелетие на тысячелетие Белый Карлик должен взорваться в сверхновую. Что последует за этим — ученые спорят до сих пор. Многие считают, что система Плерома оказалась препятствием для дальнейшего продвижения Канала — наподобие того, как отверстие, просверленное в конце трещины, не дает трещине расползаться. Поэтому, заключают астрофизики, после взрыва сверхновой Канал продвинется еще дальше, но насколько дальше — сказать пока трудно. Пессимистично настроенные ученые предупреждают, что взрыв приведет к разрушению Канала и, более того, к гибели даже тех планетных систем, которые, с точки зрения классической пространственной геометрии, расположены на вполне безопасном расстоянии от Плерома.

Перелететь на Плером с Фаона конечно проще, чем, скажем с Земли, но труднее, точнее, дольше, чем с того же Фаона на Оркус. Первая же плохая новость за пятнадцатого августа (день начала расследования), непосредственно коснулась Берха. Из-за нарушение процесса дерелятивизации в Канале Берх достиг Плерома, когда я уже распаковал чемоданы в Оркус-Отеле. Я все это объясняю для того, чтобы стало понятно, почему я решил рассказать о Берхе только теперь.

Любая связь между агентами, находящимися на задании, должна осуществляться исключительно через Отдел — так гласит инструкция. Само собой, это правило не относится к тем случаям, когда агенты выполняют одно общее задание. У нас Берхом задания были разные, и присылая мне свои сообщения, он тем самым нарушал инструкцию. Но кто и когда видел ту инструкцию, которую бы никогда не нарушали? За редким исключением, я не буду цитировать его сообщения буквально — во-первых, в сообщениях содержится служебная, и потому, секретная информация, а во-вторых, некоторые фрагменты его писем носят сугубо личный характер и, я думаю, Берх был бы против, если бы я предал их всеобщей огласке. Поэтому я буду излагать произошедшие с Берхом события так, будто я видел все собственными глазами, тем более, что он уже не в состоянии меня опровергнуть.

Напомню вкратце, в чем состояло задание Берха.

Единственная обитаемая станция на Плероме, Плером-11, существует очень давно — практически с момента открытия этого участка Канала. До середины прошлого года станция принадлежала Всемирному Агентству по освоению и использованию Космического Пространства (сокращенно ВАКоП). Из названия следует, что ВАКоП создали еще в те далекие времена, когда мир был достаточно мал, и организации то и дело называли всемирными. Затем у станции сменился владелец, и она перешла в руки частного Агентства по Контролю Наблюдению за Космическими Объектами (АККО). АККО, в основном, занимается вопросами безопасности. В частности, в его обязанности входит контроль за звездной и гравитационной активностью, метеоритный контроль и радиационный контроль.

За полгода до смены владельца на станции произошел несчастный случай — погиб один из членов экипажа. К тому времени, из-за недостатка финансирования экипаж Плерома-11 сократили с двадцати человек до трех. Сокращение экипажа выглядело достаточно резонно, поскольку для наблюдения за состоянием Белого Карлика вполне хватало автоматических станций, которых на орбите целых восемь. С причиной гибели астронавта разобрались достаточно быстро — во время одной из вылазок на поверхность Плерома он повредил скафандр и умер от асфиксии. Пришедшие на помощь коллеги добрались до места трагедии, когда астронавт был уже мертв. Переговоры о передаче станции АККО уже велись, и поэтому ВАКоП не торопилось искать замену погибшему члену экипажа. Тогда, командир станции, Аэртон Вэндж, в обход ВАКоП, быстро подыскал себе третьего астронавта. Астронавта звали Грег Сторм. Я употребил прошедшее время, потому что Сторм и был тем исчезнувшем астронавтом, которого, живым или мертвым, следовало найти Берху. Таким образом, к моменту прибытия Берха на Плером, ни станции находились только два члена экипажа — командир Аэртон Вэндж и инженер Павел Зимин.

По пути на Плером Берху предстояло миновать несколько терминалов Канала. Первым был Терминал Фаона — через него проходят все, кто покидает Фаон. Затем Берх прошел Терминалы Оркуса и Хармаса. Хармас расположен на границе обитаемой части Сектора Фаона, поэтому остальные три терминала между Хармасом и Плеромом имеют только кодовые номера. «ТКЛ3504» — так именовался первый из трех терминалов. Я подозреваю, что "Т" означает «Терминал», "К" — Канал, но что означает "Л", я до сих пор не знаю. Отсюда можно сделать вывод, что знать это вовсе не обязательно. До момента прибытия на ТКЛ3504 с Берхом не случилось ничего особенного, если не считать многодневных заминок на каждом из предшествующих терминалов.

На терминале ТКЛ3504 произошел очередной сбой в работе Канала и Берху предстояло прождать несколько часов в зале ожидания.

2

Берх сидел в кресле и уже битый час пытался разгадать, что же все-таки означает буква "Л" в аббревиатуре «ТКЛ» — большими красными буквами она была выведена на стене прямо перед ним. Он настолько ушел в свои мысли, что не заметил, как в соседнее кресло опустился мужчина в гражданском и, потому, необычном для здешних мест костюме. Он уселся рядом с Берхом, хотя свободных мест в зале ожидания было предостаточно.

— Тоже ждете транспортировки? — спросил незнакомец.

Берх от неожиданности вздрогнул. Надо сказать, что туристы, которых так много и на Оркусе и на Фаоне и даже на Хармасе, редко заглядывают на ТКЛ3504. Основную часть пассажиров на 3504-ом составляют астронавты-исследователи, ученые, инженеры, техники и прочие сотрудники дальних космических станций. Незнакомец, казалось, не подходил ни под одну из перечисленных категорий. На вид ему было лет пятьдесят с небольшим. У него были длинные аккуратно постриженные волосы, небольшая бородка, лицо загорелое, но загорал незнакомец, сразу видно, не под кварцевой лампой. В довершении всего, одет он был в новый, но подчеркнуто старомодный шерстяной костюм, тогда как все остальные, кто сидел в зале ожидания, носили унылые форменные комбинезоны. Сам Берх выбрал для себя светло-оранжевый комбинезон спасательных служб, поскольку счел, что его миссия в чем-то сродни спасательной.

— Извините… вы что-то спросили? — Берх отозвался не сразу.

— Простите, что отвлек вас от ваших мыслей… — с этими словами незнакомец выразительно посмотрел на надпись на стене — туда, куда только что смотрел Берх, — Я спросил, вы ждете транспортировки?

Он мог бы и не спрашивать — все, кто сидел в зале ожидания, ждали именно этого.

— Да вот, жду пока устранят технические следствия…— пробормотал Берх.

— Простите, какие следствия? — не понял незнакомец.

В этом не было ничего удивительного — к берховской манере изъясняться надо еще привыкнуть.

— Было сказано, что по техническим причинам транспортировка отложена. Следовательно, транспортировка начнется, когда будут устранены следствия технических причин. Короче говоря — технические следствия, — объяснил Берх.

Мужчина с бородкой возразил:

— У технических причин бывают не только технические следствия. И насколько я слышал, обычно говорят «устранить причины того-то и того-то…»

— Устранить причины нельзя, — отрезал Берх, — они уже случились, как их в таком случае можно устранить? Устраняют последствия, а не причины. А о «нетехнических» следствиях мне вообще ничего неизвестно.

Незнакомец рассмеялся — собеседник ему явно импонировал.

— Хорошо, следствия так следствия… Вам в какую сторону?

— Плером, — равнодушно ответил Берх. Сказав так, он выдал не слишком большой секрет, поскольку направления на загрузочном блоке назывались по имени ближайшего Терминала, имеющего именно имя, а не номер.

— Правильно говорить «Плерома», а не «Плером», — поправил его собеседник.

— Я говорю, как все говорят…

— Ну прям так и все! — засомневался незнакомец, — хотя в наше время можно говорить с кем угодно и о чем угодно, но вот раньше…

— Что раньше? — заинтересовался Берх.

— Раньше люди спрашивали Господа Бога: «Господь, мы хотим знать о кеноме и Плероме, что нас держит здесь, как мы оказались в этом мире, и каким образом мы покинем его».

— И что Господь Бог им ответил?

— О Господе не судят с чужих слов, — нравоучительно заметил незнакомец.

Берх счел такой ответ по меньшей мере невежливым; он пожал плечами и отодвинулся (но не дальше, чем это позволили подлокотники кресла). Мужчине в гражданском костюме не хотелось терять собеседника. Он сказал:

— Вы меня не так поняли… Люди слушают, что им говорят, но слышат лишь то, что хотят услышать. Что же касается Плеромы… Вы знаете как был создан Мир? — безо всякого перехода, спросил он.

Берху снова отвлекся от созерцания красной надписи на стене.

— Очень смутно, — небрежно бросил он. Уж кто-кто, а он-то точно знает, как создавали Мир, но из вежливости всегда готов выслушать любую альтернативную версию. Незнакомец, ничуть ни смутившись, продолжил:

— Вначале был Абсолют…

— Я слышал, что вначале было Слово, — перебил его Берх.

Реплика Берха, казалось, только обрадовала его собеседника:

— Вот именно, все так и думают, — сказал он, — но спрашивается, как и из чего Слово создало Мир.

— А это имеет отношение к Плерому? — насторожился Берх.

— К Плероме, — опять поправил его собеседник, — да, к Плероме это имеет самое непосредственное отношение. Итак, мы говорим Слово создало Мир из Абсолюта. А Абсолют, это то, что мы называем абсолютным пространством событий, то есть все события, какие не только были или будут, но и те, что могли бы быть или могут быть, в общем — все что угодно — иначе не скажешь.

— А что же тогда создавать, если все уже есть? — удивился Берх.

— Смысл, создавать можно лишь смысл, — уверенно ответил незнакомец, — я скажу даже так: смысл божественного творения в создании смысла. Человек же творит и постигая смысл божественного творения, и заново — как божество — смысл создавая. В этом дуализме заключается его человеческая трагедия — он, одновременно и создатель и создаваемое. Но, извините, я немного забежал вперед. Пока у нас есть только Абсолют, в котором есть все, кроме смысла. В нем нет ни пространства ни времени, ведь чтобы появилось время, тоже нужен определенный смысл.

— Ну и какой же? — быстро спросил Берх, предчувствуя, что за последним заявлением незнакомца должна последовать долгая и многозначительная пауза.

— Время упорядочивает события — а это уже какой-никакой, а все же смысл.