Покинутые небеса

      — Проклятый горшок! Почему мы должны его хранить?
      — Кто-то должен это делать.
      — Конечно. И можно подумать, у нас это получается.
      Маргарет нечего было возразить, но она сомневалась, что вина за его потерю лежит только на вороновом племени. Какое-то особое свойство было у этого предмета — его легко было переложить с одного места на другое и начисто забыть об этом. А потом держать горшок в руках и не подозревать, что перед тобой магический сосуд.
      — Нам понадобится любая помощь, — сказала она.
      Джек неторопливо кивнул и поднялся. Он протянул руку, чтобы помочь Маргарет встать, потом подошел к окну — но не к тому, из которого открывался вид на Катакомбы. Он смотрел на ночь.
      — Это мирная темнота, — сказал Джек. — И в ней нет ни капли уныния.
      — Я помню.
      — Когда-то она принадлежала нам. И Коди хочет ее вернуть.
      — Чтобы развеять уныние, я завела друзей, — сказала Маргарет. — А Коди хочет всех их уничтожить.
      — То же самое я говорил Рэю.
      — Конечно, они живут гораздо меньше, чем мы, — продолжала Маргарет, — но это не значит, что за них не надо бороться.
      Джек кивнул, не отводя взгляда от темноты за окном.
      — Знаешь, чего я боюсь? — спросил он.
      Маргарет покачала головой.
      Джек повернулся и прищурил глаза:
      — Если снова начнутся убийства, боюсь, на этот раз я не смогу остановиться.

ОДИНОКАЯ СМЕРТЬ НЕТТИ БИН

      Больше всего мы жаждем узнать ту тайну, которую никто не может нам открыть.
Без подписи

1

       Хазард, конец лета, 1983-й
 
      Нашлось немало людей, утверждавших, что, после того как Лилиана и ее муж увезли Керри из Хазарда, у Нетти случился нервный срыв. Если взглянуть с их точки зрения, то так оно и было. В лучшем случае соседи могли сказать, что Нетти совершенно одичала. Она снова стала уходить в лес, но уже не в поисках новых историй. Она больше не делала зарисовок, не записывала ничего в свой блокнот — ничего, что можно было бы потом опубликовать или выставить в галерее, а ведь даже и эти занятия кое-кому в Хазарде могли показаться странными. Нетти опять превратилась в диковатую девочку-лисичку, с которой я встретился много лет назад, несмотря на то что теперь она была взрослой женщиной. Простоволосая и босая, она скитается по лесам ради единственной цели, лишенной для окружающих всякого смысла: Нетти ищет дочь, которая никогда не рождалась на свет.
      Она стремится отыскать волшебство.
      Она стремится научиться летать.
      Нетти повторяет путь девчонок-ворон, надолго останавливается и осматривается, бредет по холмам, заросшим кустарником, словно желудь цепляется за ветви старого дуба, прислушивается к ветру, преодолевает препятствия, как настоящие, так и воображаемые, читает предзнаменования на покрытых лишайниками валунах, в россыпи грибов на поляне, в переплетении сучьев на засохшем дереве.
      Гнезда лесных ворон попадаются ей на пути, и Нетти взбирается на дерево и пытается заговорить с птицами в черных блестящих перьях. Она просиживает долгие часы под бутылочным деревом на крылечке хижины старой индианки, что живет неподалеку от истока Медного ручья, и обе женщины прислушиваются к звонкому перестуку плодов этого дерева под порывами ветерка. Нетти задает один и тот же вопрос, а старуха качает головой в ответ. Она не знает. Тем же вопросом Нетти донимает Альберту, и Джолен, и Медведя, но они не могут ей помочь. Безумный Грач, пролетая мимо, пытается вразумить ее, потом появляются Энни и Маргарет, но Нетти никого не слушает.
      Она вбила себе в голову, что при помощи магии сумеет пробудить ту частицу волшебства, что живет в ней, и тогда научится летать и вернет Керри из Калифорнии. Больше того, Нетти надеется разыскать и вторую дочь, потерянную еще до рождения.
      — Этого никогда не произойдет, — говорит ей Безумный Грач, в последний раз пытаясь образумить Нетти.
      Он прав, но вместе с тем Грач ошибается. В реальном мире, естественным путем, ее желания несбыточны. Как бы ни велика была примесь лисьей крови в жилах Нетти, псовые не способны летать. Но Грачу следовало помнить, что нет ничего невозможного, если очень захотеть. Разве не доказывает этого сама история возникновения нашего мира — ведь Ворон тоже искал место, где мог бы летать! В одиночку он ничего не добился, но вот Ворон вызвал помощников — и все получилось.
      Только Безумный Грач забыл об этом и ничем не смог помочь Нетти. Девчонки-вороны, возможно, знали бы, что предпринять, но в то время они улетели в Тибет. Мне это точно известно, потому что мы встретились, когда я возвращался после летнего путешествия к берегам Мертвого моря.
      — Сделай передышку, — уговаривает Нетти Безумный Грач. — Довольствуйся тем, что тебе дано.
      — Я знаю, что ты пытаешься сделать, — отвечает ему Нетти. Она выглядит совсем одичавшей — в спутанных волосах торчит репей и соломинки, одежда давно не стирана и вся изорвана от скитаний по лесам. — Твои слова — глас вопиющего в пустыне. Ты пытаешься разубедить меня, но мне нужно совсем другое.
      Тогда Безумный Грач оставляет всякие попытки образумить ее. И люди тоже отказываются от Нетти. Но она не сдается. Она по-прежнему стремится в небо. По-прежнему жаждет отыскать пропавшую дочь. Нетти продолжает поиски. Она уходит все дальше и дальше, пока кто-то не рассказывает ей о семействе Морган, и вот тогда дело принимает совсем другой оборот.
      По людским меркам, Морганы — старинное семейство контрабандистов, которое поселилось высоко в горах, куда редко кто осмеливался забрести. Однако в долине Капризного ручья контрабандисты не очень популярны, и Морганы занялись законным промыслом.
      Представители этой семьи, как говорили в округе, от рождения похожи между собой — все высокие, худощавые — как мужчины, так и женщины, — все одинаково привлекательны внешне, но очень замкнуты, и от них веет опасностью. Все они мало подвержены старению, но седеют в раннем возрасте. Никто не видел их ребятишек, и ходят слухи, что Морганы очень берегут собственных детей и до поры держат их далеко-далеко в горах. До того возраста, когда они не подрастут настолько, чтобы принимать участие в деятельности взрослых.
      Но мы-то лучше знаем, как растут их дети. Морганы, как эльфы, подбрасывают младенцев в чужие дома, а потом, когда те вырастают, забирают к себе. В понятии Морганов ребенок становится «достаточно взрослым», когда способен убить всех членов семьи, взрастившей его, вот тогда он готов расправить крылья. Кровные родители всегда оказываются поблизости, чтобы вовремя забрать своего отпрыска в горы.
      Это семейство порочит все наше племя. Его история уходит корнями в Далекое Прошлое, хотя мне так и не удалось выяснить, как Морганы появились на свет. Когда-то давно, еще до своего ухода, Ворон поведал мне, что их происхождение окутано глубокой тайной и нам предназначено сдерживать дурные порывы семейства Морганов. Кто-то должен это делать, как и нести ответственность за волшебный горшок.
      — Это своего рода расплата за старшинство, — сказал мне тогда Ворон. — У нас имеются определенные обязанности. Каждый должен играть свою роль, иначе мир перестанет вращаться.
      А потом Ворон повернулся спиной к собственным обязанностям, и мир покатился под откос.
      Не знаю, какая роль предназначена Морганам, кроме как ловить и обдирать ворон, но с этим они справляются на удивление ловко.
      Однако Нетти ничего не знала о них. Никто и не подумал ее предупредить. Вот почему однажды днем босая, оборванная женщина оказалась на дороге, ведущей к их гнезду. В память о прошлом окрестные жители называли эту дорогу Тропой контрабандистов.
      Морганы наблюдают за каждым шагом Нетти. Некоторые следят, как она бредет по пыльной дороге, из-за густого кустарника и растущих на обочине деревьев, другие кружат над ее головой. Одинокая женщина не представляет для них опасности, так что Морганы не препятствуют ей. Им любопытно, что делает здесь эта истощенная, измученная путница, которой не хватило ума вовремя свернуть в другую сторону.
      Наконец Нетти добирается до гнезда Морганов, и вид построек удивляет ее. Это место совсем не выглядит волшебным, обычная обветшавшая ферма. На самом высоком месте стоит огромный амбар, от старости деревянные балки стали серебристо-серыми, как волосы Морганов, листы жести на крыше дребезжат от малейшего ветерка. Пришедшие в негодность автомобили, в основном пикапы, брошены прямо в полях. Еще пара машин, по виду ничуть не лучше, стоит посреди грязного двора, фермерский дом и остальные постройки покрыты дранкой, повсюду валяется мусор. Гнездо Морганов не отличается чистотой.
      Вокруг царит безмолвие, как перед приближением урагана, но на небе нет ни единого облачка. Нетти изумленно озирается по сторонам, кажется, что это место давно покинуто людьми, но вдруг на террасе дома она замечает женщину в кресле-качалке. Женщина спокойно сидит и улыбается ей. Что-то было не так в этой улыбке, но Нетти не обращает внимания на подобные мелочи. Она пересекает двор и останавливается у самой террасы.
      — Ты заблудилась? — спрашивает женщина с неподдельным любопытством.
      Голос у нее низкий и чуть хрипловатый, как будто звучит из глубины колодца. Или склепа. Женщину зовут Идония, и она уже сотни лет правит кланом Морганов, но выглядит точно так же, как и остальные члены семьи, — немного за тридцать, гладкая смуглая кожа, седые серебристые волосы, яркие темные глаза.
      — Нет, мэм, — отвечает Нетти. — Если это дом Морганов, то я нашла то, что искала.
      — Мэм, — повторяет Идония и качает головой. Вежливость Нетти озадачивает ее еще больше, чем сам факт появления в таком месте. — Наверно, у тебя есть веская причина, чтобы притащить свои кости на мой двор.
      — Меня зовут Нетти Бин.
      — О, я прекрасно знаю, кто ты такая, — говорит Идония. — От тебя прямо-таки разит вороновым племенем, эту вонь невозможно смыть никакими средствами, девочка. — Идония так долго живет на земле, что любой из людей кажется ей ребенком. — Я только никак не могу понять, что привело тебя сюда.
      Нетти не удивляется осведомленности Идонии, как не задумывается и об опасности, грозящей всякому, кто считается другом воронова племени, от рук кукушек.
      Пока женщины разговаривают, во дворе начинают собираться остальные представители семьи Морган. Они появляются из амбара и других дворовых построек, быстрым шагом выходят из лесу, и все выглядят совершенно одинаково, как жуки из одного гнезда, когда переворачиваешь старый замшелый камень, а его обитатели с легким шорохом удаляются от своего жилища. Некоторые предпочли остаться в своих перьях и рассаживаются на крыше террасы и на ветвях старой кривобокой яблони. Нетти, кажется, не замечает никого вокруг.
      — Я слышала, что вы можете научить меня летать, — вот и все, что она говорит.
      Идония начинает хохотать и никак не может остановиться.
      — Где ты это услышала, девочка? — наконец спрашивает она.
      — Не помню точно. Но вы должны сказать мне, мэм, это правда?
      — Ну что ж, — говорит Идония, — может, и правда.
      Один из Морганов насмешливо фыркает, и глава семьи награждает его грозным взглядом, но Нетти не замечает и этого. Неопределенные слова Идонии пробуждают в ней надежду.
      — Но это не легкое дело, — предупреждает ее Идония.
      — Я не чураюсь тяжелой работы.
      Идония коротко кивает, и ее продолговатое фамильное лицо Морганов приобретает серьезный вид.
      — И ты можешь пострадать, — добавляет она. — Поначалу, зато потом все будет прекрасно.
      Нетти только распрямляет свои исхудавшие плечи.
      — Когда мы можем начать?
      — Прямо сейчас, девочка, — говорит Идония.
      Она встает со своего кресла, подходит к стоящей в пыли Нетти, обнимает ее за плечи и ведет наверх, к амбару. Вокруг них собралось уже не меньше двух десятков Морганов, все они пялят глаза на гостью и усмехаются. Впервые Нетти замечает их присутствие, и на ее лице мелькает тень сомнения. Идония крепче сжимает ее плечи.
      — Не стоит волноваться из-за моих родственников, — успокаивает ее Идония. — Мы поступим с тобой так же, как и с любым из своих гостей.
      Нетти немного успокаивается, хотя Идония и не сказала, хорошо с ней обойдутся или плохо.
      — Убирайтесь, — бросает Идония через плечо, когда все Морганы толпой устремляются вслед за женщинами. — Дайте нам вздохнуть свободно. Неужели вам больше нечем заняться?
      К двери амбара подходят только Идония с Нетти да пара сыновей хозяйки. Даниэль и Вашингтон. Не удивляйтесь, что мне известны их имена. Я знаю всех, кто там был. Их имена высечены в моем сердце, словно камнерез высек их на широкой и плоской могильной плите, чтобы любой прохожий мог их прочесть, чтобы дожди и снег не стерли букв, чтобы их невозможно было забыть. Чтобы я не смог забыть.
      Так они вчетвером подходят к дверям амбара, а остальные рассеиваются по ферме, занимаются своими делами как ни в чем не бывало. Птицы, сидящие на крыше террасы и кривой яблоне, влетают в открытую дверь амбара прямо перед ними и исчезают в темноте.
      — Что там такое? — спрашивает Нетти, ощутив легкое беспокойство.
      Она почувствовала какой-то запах и никак не может его распознать. Словно кто-то умер в амбаре, но не сейчас, а давным-давно. Старый запах смерти.
      — Там мы обеспечим тебя подходящей шкурой с перьями, — говорит Идония и входит в амбар.
      Нетти идет следом и растерянно щурится в темноте. Запах здесь намного сильнее. Так и кажется, что он плотной пленкой обволакивает ее легкие. Но вот глаза немного привыкают к темноте, и у Нетти тотчас же начинает кружиться голова. Она бы наверняка упала в обморок, если бы ее не подхватили под руки двое Морганов. Они крепко держат ее, словно тисками сжимая запястья.
      — Ну как, ты еще не передумала? — спрашивает Идония.
      — Я… Я…
      Нетти не в силах вымолвить ни слова. Она молча смотрит на тысячи вороньих шкур, свисающих с крючков на стенах. Большинство шкур принадлежало маленьким кузинам, но есть и более крупные экземпляры — кое-кто из воронова племени слишком близко подлетел к владениям Морганов и не сумел вовремя убраться отсюда.
      — А как ты думаешь, где бы мы нашли для тебя перья? — спрашивает Даниэль, и его голос отдается в ушах Нетти скрипом ржавого железа.
      — Не надо ее пугать, Даниэль, — одергивает его Идония.
      Вашингтон смеется:
      — Теперь все равно слишком поздно.
      Нетти собирает последние силы, почти покинувшие ее при виде огромного количества птичьих шкур. Она пытается вырваться, но Морганы без труда вталкивают ее вглубь амбара.
      Меня позвали не предсмертные страдания Нетти, а ее стремление выполнить свой долг. Вот что заставило меня примчаться к пересохшему ручью у дома семьи Бин. Морганы бросили ее здесь, словно сломанную куклу, после того как напялили на Нетти воронью шкуру и столкнули с высокой скалы. Они оставили ее умирать, но дух Нетти слишком силен, она не может успокоиться, пока не позаботится о судьбе нашей дочери.
      Эта последняя мысль Нетти превращается в острую стрелу и настигает меня на северном берегу Орегона, где я навещал своих родственниц, зажигает огонь в моей груди и тянет к Хазарду. С первыми лучами солнца я вылетаю из Портленда, держу курс сначала на Ньюфорд, потом стремительно несусь в Хазард, но добираюсь до места не раньше полудня. А потом стою над ней и плачу при виде того, что случилось с моей дорогой девочкой-лисичкой.
      — Будь… ты проклят… Джек, — говорит она, как только замечает мое присутствие. — Всегда… всегда слишком поздно…
      Я не могу произнести ни слова. Нет на свете таких слов, которые могли бы облегчить ее страдания. Я опускаюсь рядом с ней на колени, вливаю несколько капель воды между пересохших губ, протираю лицо влажной тряпицей, а сердце мое в это время медленно умирает.
      — Ты… ты должен… сделать это… ради меня…
      Она жаждет получить успокоение не от моего присутствия. Нетти гложет только забота о дочери.
      — Ты… должен пообещать… Ты ее… отыщешь… Ты будешь… заботиться.
      У меня нет волшебных способностей девчонок-ворон. Я не могу заставить срастись сломанные кости и разорванные мышцы. Не уверен, смогут ли они ей помочь, настолько плохо выглядит Нетти. Но я должен попытаться обратиться к ним.
      — Разреши, я позову девчонок-ворон, — говорю я. — Пусть они попробуют…
      — Обещай мне.
      Небесно-голубые глаза затуманены болью, но взгляд цепко держит меня, и я не могу отвернуться.
      — Я обещаю, — говорю я. — Я отыщу, сколько бы это ни заняло времени. Я отыщу нашу дочь и позабочусь о ней.
      — Бе… Береги…
      — Я буду ее оберегать. А сейчас ты должна мне позволить…
      Но Нетти добилась, чего хотела. Она слышит мои слова, слышит то, ради чего держалась так долго, а потом уходит. Я осознаю ее неподвижность, и в душе все заполняется тьмой. Я едва могу дышать. Дрожащими руками закрываю ей глаза, потом упираюсь лбом в землю и не могу сдержать рыданий.
      Я не перестаю спрашивать себя снова и снова, зачем ворвался в ее жизнь, зачем все так усложнил?
      Но на подобные вопросы не существует ответов.
      Я поднимаю голову к небу и пытаюсь выкричать свою боль, пока из горла вместо воплей не раздается хриплое шипение, но и в нем выплескивается мое страдание, переполняющее душу.
      Почти стемнело, когда я наконец смог подняться с земли и отнести Нетти в дом. Я освободил ее от вороньих перьев, омыл ее тело и одел в одно из чудесных платьев в цветочек. Я расчесал ей волосы, а потом снова вынес Нетти под открытое небо и пошел через лес по давно знакомой тропинке.
      Я похоронил ее в нашей долине, под той самой скалой, где мы впервые встретились. С каждым комом опущенной в могилу земли сердце мое холодело все больше и больше, словно в нем навеки поселилась зима. Закончив работу, я встал и посмотрел на могилу при лунном свете.
      — Я знаю, что обещал тебе, — сказал я, — и я выполню свое обещание, но… — Мне пришлось сглотнуть ком, забивший горло, хотя это почти не помогло. — Нетти, сначала я должен выполнить кое-что еще. Надеюсь… ты меня поймешь.
      Утрата камнем легла на мое сердце, и ничто не может уменьшить эту боль, как ничто не может вернуть мне мою Нетти. Но я не могу оставить все как есть. Во мне живо только одно желание.
      В Тайсоне я навещаю знакомого торговца оружием и поднимаю его с постели около четырех часов утра. Он начинает ворчать, но, взглянув на мое лицо, мгновенно замолкает. Я говорю, что мне нужно, хотя каждое слово все еще причиняет боль после исступленных криков, и парень продает мне старый армейский карабин М1 тридцатого калибра и полдюжины коробок с патронами в обоймах. В половине пятого на угнанной машине я снова отправляюсь к Хазарду.
      Уже на рассвете я оставляю автомобиль у подножия горы, в начале Тропы контрабандистов и начинаю подниматься к гнезду Морганов. Я иду к ним тем же путем, что и Нетти, вот только совсем по другой причине. Карманы плаща оттягивают запасные обоймы. Заряженный карабин лежит на сгибе руки. Я не скрываю причины, которая привела меня сюда, и чтобы ее понять, нет необходимости смотреть на оружие. Достаточно увидеть мое лицо.
      Если бы у Морганов была хоть капля ума, они бы тотчас же удрали со всех ног куда-нибудь подальше. Но на это им не хватило сообразительности. Они насквозь пропитаны подлостью. Они хвастливы, жестоки, может быть, хитры, но никак не умны.
      Первый часовой стоит под высокой одинокой сосной. Он просыпается, как только я подхожу к нему, пытается подняться. Пуля поражает его в горло и отбрасывает на ковер из сосновых иголок, а я продолжаю свой путь. Потом наступает очередь второго сторожа, а третий после встречи со мной проживет ровно столько, чтобы ответить на мои вопросы. Названные им имена я запечатлел в своем сердце.
      Идония. Вашингтон. Даниэль. Каллиндра. Еще полдюжины имен. Все эти Морганы должны ответить за смерть Нетти.
      — Ты… ты уже мертвец, — говорит он мне, кашляя кровью.
      — Неужели ты думаешь, что я этого не знаю? — отвечаю я.
      Он собирается еще что-то сказать, но я нажимаю на курок раньше, чем он успевает произнести хоть слово.
      Так продолжается и дальше. Я уничтожаю Морганов одного за другим и продолжаю свой путь по пыльной дороге. Я не спешу и тщательно выполняю эту тяжелую работу. Некоторых пуля настигает в воздухе, некоторые так и остаются лежать под деревьями, у которых расположились на ночлег. Один или двое пытаются отвечать на стрельбу, но холодная ярость одела меня магической броней. Я недосягаем для их выстрелов.
      К тому времени когда я вступаю во двор, первая обойма подходит к концу и я вставляю в карабин другую. Позади меня лежат мертвые парни из семьи Морганов, но это только начало.
      Они не заслуживают такой быстрой и безболезненной смерти, но месть еще не началась. Передо мной стоит цель очистить от них все гнездо, как избавляются от ос. То, что случилось с Нетти, не должно повториться.
      Солнце уже поднялось.
      Кто-то выходит из боковой пристройки. Женщина держит руки перед собой, словно хочет о чем-то поговорить, но мне нечего обсуждать. Дуло поворачивается в ее сторону, пуля вылетает со скоростью шестьсот пятьдесят ярдов в секунду. Когда она достигает цели, то отбрасывает тело женщины на стену сарая.
      Со всех сторон поднимается стрельба, но чары, оберегающие меня, еще действуют. Я начинаю отстреливать обитателей дома — через окна, через двери, между деревьями в лесу.
      Все заканчивается очень быстро. Наступает оглушительная тишина. Не слышно ни птичьих песен, ни жужжания насекомых. Только тишина и запах смерти. Я бросаю очередную обойму прямо в пыль и вставляю следующую. Выжидаю секунду, замечаю какое-то движение в лесу. Уничтожаю еще одного Моргана.
      А потом из дома доносится крик. Крик ярости или боли? Не могу сказать. Я поворачиваюсь к дому с крышей из дранки; на крыльце с пистолетом в руке стоит Идония.
      — Скольких еще ты хочешь убить? — спрашивает она.
      Дуло пистолета направлено в мою сторону. Для среднего стрелка это отличное оружие. Скорострельность хороша лишь при недостатке времени. А у меня времени мало.
      — А сколько вас тут есть? — спрашиваю я.
      — Господи, да ты сошел с ума. Неужели совсем не понимаешь шуток?
      Мы оба понимаем, что произошло. Кроме нас двоих, никого не осталось. Если бы кто-то из Морганов уцелел, Идония не стояла бы передо мной. Но если она отказывается признать поражение, то только из-за упрямства. Сильнее подлости в кукушках только гордость.
      — Я не считаю, что это было смешно, — говорю я.
      Я стреляю раньше, чем Идония напрягает палец на курке. Пуля попадает в горло, как в случае с первым часовым по пути к дому. Сила удара опрокидывает ее на спину. Пистолет выпадает из руки, раздается выстрел, но это всего лишь рефлекторное сокращение мускулов.
      Теперь я уверен, что очистил гнездо, хотя и не все кукушки мертвы: не все члены семейства Морганов жили в этом доме. Но с теми, кто был здесь, когда умирала моя девочка-лисичка, я должен был разобраться сегодня.
      Горе снова овладевает всем моим существом. Карабин падает в пыль, а я остаюсь стоять с окаменевшим сердцем в груди.
      Так я и продолжаю стоять до приезда помощников шерифа. Они выскакивают из машин с ружьями на изготовку. Люди не видят представителя воронова племени в человеческом облике, они видят чернокожего человека.
      В тех горах никто особенно не горевал о Морганах — среди людей у них было не больше друзей, чем среди ворон. Но дело в том, что они выглядели белыми, и как бы плохо к ним ни относились, в некоторых случаях все решает цвет кожи. В этих местах жизнь белого бродяги ценится куда выше, чем жизнь негра.
      Для судебного разбирательства меня привезли в Тайсон. Пока я дожидался суда, произошло еще несколько убийств. Жертвами стали Морганы, собравшиеся со всех концов страны и повстречавшиеся с вороновым племенем до того, как смогли добраться до меня в тюрьме. Они очень быстро поняли, кто разворошил их гнездо.
      Хлоя наняла для меня адвоката, но он мало чем мог помочь. В своем заключительном слове я скажу лишь одно: «Они заслуживали смерти», а это вряд ли можно считать защитой. Многие беспокоятся о моей участи. Только не я сам. Я об этом совсем не думаю. Я ощущаю себя опустошенным и холодным. Единственное, что я чувствую, — это отчаяние. Я никогда не смогу удалиться от мира, как Ворон, — отчаяние удержит меня, это все, что мне осталось. Все происходит довольно быстро, и я не могу сосредоточиться даже на процедуре суда, ни на вердикте присяжных, признавших меня виновным, ни на чтении приговора. Мне все равно — сидеть в тюрьме в ожидании суда или сидеть в камере смертников в ожидании своей участи.
      Нетти мертва. И ни одна из их речей, ни то, что они собираются со мной сделать, этого не изменит.
      Адвокат, нанятый Хлоей, собирается подать апелляцию, но мне это неинтересно. Он хороший парень, пытается со мной спорить, но я могу думать только о том, что у Нетти не было шанса на апелляцию.
      Наконец назначают дату исполнения приговора, но я даже не слышу, что мне осталось жить не больше двух недель.
      Мне это не кажется сколько-нибудь значительным.
      Однажды зимней ночью, за неделю до казни, Энни заходит меня навестить. Не знаю, как она пробирается в тюрьму. Может быть, проскользнула в какое-то окошко, а потом отыскала путь в камеру. Или нашла расселину в материи, которая меня окружает.
      Она входит, а я лежу на кровати, вытянувшись во весь рост. Глаза открыты, но я ничего не вижу. Прежде чем я замечаю ее присутствие, проходит некоторое время. Не знаю, сколько она просидела у меня в ногах, пока я не сосредоточился на ее фигуре.
      — Ты уже объявил свое предсмертное желание? — спрашивает Энни.
      Несколько секунд я трачу на то, чтобы понять, о чем она говорит.
      — У меня не осталось никаких желаний.
      Хотя это не так. Если бы представилась возможность, я попросил бы вернуть к жизни Нетти или хотя бы не допустить, чтобы она умерла в одиночестве и такой страшной смертью.
      Энни качает головой:
      — Когда ты наконец скажешь нам, из-за чего все это произошло?
      — Нетти погибла.
      —  Этомы знаем, Джек. Но что же случилось? Что с ней сделали эти Морганы, из-за чего ты вышел из себя и попытался истребить их всех?
      Этого я никому еще не рассказывал. Достаточно того, что я об этом помню, что каменная глыба горя занимает все пространство в моей груди, не оставляя ни одного свободного уголка. Никому не пожелаю ощущать такой смертельный холод, какой овладел моим существом.
      Энни наклоняется поближе ко мне.
      — Джек, — говорит она. Ее голос звучит мягко, успокаивающе. Бог свидетель, эта девочка всегда умела выбрать нужный тон. Услышав ее, никто бы не подумал, что Энни — сойка. — Через неделю они собираются тебя убить.
      — Я знаю.
      — Я не намерена осуждать тебя за то, что ты отказался от борьбы, — продолжает она. — Но ты не можешь унести с собой свою историю.
      — Почему бы и нет?
      — Потому что это неправильно. Ты сам не так давно говорил, истории — это все, что у нас осталось. В них говорится, кто мы такие и зачем живем в этом мире. Мы должны делиться своими историями, хорошими и плохими. Особенно плохими, ты тоже это говорил, потому что тот, кто не знает истории, обречен повторять чужие ошибки. Неужели ты хочешь, чтобы то, что произошло с Нетти, повторилось с кем-нибудь еще?
      Я энергично качаю головой:
      — Вот поэтому я их всех и уничтожил.
      — Ты убил не всех, — говорит Энни. — Мир все еще полон жестокости и подлости, их хватает и в людях, и в нас самих. Кукушки и сейчас плодятся и подбрасывают свои яйца в чужие гнезда. Думаешь, смерть нескольких Морганов может уничтожить все несчастья мира? Думаешь, это удержит остальных кукушек от подлости?
      — Я больше ни в чем не уверен, — говорю я. — Я не уверен, что истории приносят хоть какую-то пользу. Мы слишком часто причиняем боль друг другу, несмотря на самые лучшие намерения. Несмотря на то, что знаем все истории.
      — Причинить боль случайно, по незнанию, это совсем не то, что нанести вред сознательно, — говорит Энни. — И как люди могут об этом узнать, если никто не расскажет им историй?
      По-моему, она все еще ничего не понимает.
      — Джек, поговори со мной.
      Я не могу, я думаю о том, к чему привели истории, рассказанные мной Нетти.
      — Горе слабеет, Джек, — настаивает Энни, — горе слабеет, если им поделиться. Помнишь? Ты не раз говорил мне об этом.
      Откуда-то из памяти всплыло, как однажды Хлоя, указав мне на Ворона, сказала, что выбор есть всегда: мы можем преодолеть горе, а можем уйти, отвернуться от мира, как это сделал Ворон. Но верь его выбор не принес миру ничего хорошего. И вдруг я понял, что, если того не ведая, я выбрал его путь, только немного другим способом.
      Я открываю рот, чтобы заговорить, но слова не слетают с моих уст. При мысли о бедной Нетти слезы застилают глаза. В горле встает ком, глыба горя поднимается из груди. Я пытаюсь избавиться от нее, прогнать воспоминания, закрыться от волн смертельного холода — мне слишком больно, но Энни не позволяет мне этого сделать. Она обнимает меня и склоняет мою голову на свое плечо. Она не пытается уговорить, что потом будет легче, не обещает ничего, но она здесь, и это уже много.
      Разделенное горе.
      Проходит немало времени, пока голос не возвращается ко мне. Наконец мы оба укладываемся на узкую кровать, Энни продолжает обнимать меня за плечи, и я начинаю рассказывать. Я ничего не пропускаю, ни малейшей подробности, и только теперь вспоминаю о данном Нетти обещании.
      Все эти убийства, которые я совершил, уничтожили во мне что-то, но теперь отзвук былого виден словно где-то вдалеке. Этот огонек пробивается сквозь тьму, мерцает и зовет меня за собой. И теперь я знаю, что мне следует идти за ним, а не отворачиваться от мира, как это сделал Ворон; я должен справиться со своим горем. Я сажусь на кровати и спускаю ноги на пол.
      — Я должен отыскать эту девочку, — говорю я хриплым шепотом.
      Энни садится рядом со мной.
      — Ты не сможешь выполнить обещание, если умрешь.
      — Я не умру.
      — Теперь уже не умрешь, — говорит Энни, а потом выводит меня подальше из этого места.