Глава 2

Вильгельм Малье прекрасно себя чувствовал в обоих лагерях, понимал и нормандский, и английский язык, и в этот вечер за ужином он услышал интересные сплетни. Он узнал новость, которая его обеспокоила, о которой болтали все вокруг, и с опаской уставился на пустое место графа Хантингтона за столом. Кривляющийся и скалящий зубы шут наклонился к нему и прошептал:

– Нашему графу не по вкусу сегодняшний обед, а? Поговаривают, что у него есть чудесный амулет, который дает ему великую силу. Как ты думаешь, это он заставляет его открыто не повиноваться нашему Вильгельму и преследовать свою возлюбленную?

– Откуда я знаю? – пробормотал Малье и затем добавил боязливо: – Я вообще не понимаю, о чем ты говоришь.

Галлет рассмеялся и потряс бубном у него перед носом.

– Как некрасиво, что твой язык произносит ложь! Нашего красавчика сакса нет здесь, не так ли? И темноглазого цветка из королевских покоев тоже. Даже последний дурак пользуется своими глазами. И если он ее похитил, как далеко они могут убежать? Тогда крикнут – ату! ату! – и все рыцари кинутся в погоню за оленем и оленихой.

– Ох, замолчи, – Малье собрался было пристукнуть шута, но тот уклонился и убежал, хихикая.

«Боже, неужели, – подумал Малье, – весь зал говорит об этой глупости?»

Как только ужин закончился, он подошел к де Рулю.

– Что они говорят! – сказал он мрачно. – Скажите мне, мессир Ричард, правда или нет, что граф пытался похитить леди Эдит? Я слышал, вы там были.

Ричард всплеснул руками.

– Не представляю, как могли такое придумать. Конечно, нет. Граф осматривал больную ногу ее кобылы, когда вошел король. Это все, что было.

Малье надул щеки:

– Вы уверены? Думаю, что да, раз вы там были. Но мы – те, кто пытается сохранить мир между нормандцами и саксами, гуляем по краю пропасти.

– Остановите слухи, если можете, – сказал Ричард. Он увидел Торкеля и увел его в тихое местечко за дверью. Как только он убедился, что их никто не слышит, он сказал: – Я не смогу рано уйти отсюда. Король держит меня при себе. Где граф?

– В вашей комнате, – ответил Торкель. – Вернувшись, он сказал, что виделся с леди Эдит в конюшне и что туда случайно пришел король…

– Случайно! – прошептал Ричард. – Это то, о чем я только что говорил Малье, и дай Бог, чтобы это было правдой, но боюсь, что это не так. Все подстроили Беллемы и худшая из них – Мейбл.

– И что это ей дает?

– Бог весть, но она – дьявол, и я не завидую ее сожителю. Я вижу здесь и руку ее родственничка, Ива.

– Я когда-нибудь придушу ее, – в бешенстве сказал Торкель, – гадкую сучку, и Ива вместе с ней! Расскажи мне, как это все произошло.

– Ну, у Монтгомери есть два прекрасных венгерских коня, недавно ему присланных, и он хотел подарить одного герцогу. Можно предположить, что это его жена подстроила, чтобы Эдит и граф встретились там как раз тогда, когда ее муж привел герцога. Бедняга Монтгомери, представляю, как он был огорчен, когда понял, что случилось, и, я клянусь, он ни о чем не знал. Я хотел было предостеречь графа, но к тому времени было уже поздно. Вильгельм был в дикой ярости – он назвал графа предателем и соблазнителем и еще как-то. Он был с хлыстом и, наверно, избил бы Эдит, если бы граф не встал между ними.

– О, Боже! – Торкель ударил кулаком о ладонь. – Несчастный тот день, когда мы сюда приехали. И что потом?

– Твой господин – смелый человек, я всегда это говорил. Не так много людей, способных не повиноваться разгневанному Вильгельму, но Вальтеоф встал между ними и не двигался, да еще сказал, что, если король ударит Эдит, он вынужден будет ударить его тоже. Это было похоже на встречу Гектора и Ахилла. Говорю тебе, мессир Скалласон, я думал, что Вильгельм посадит графа на цепь за это, но…

– Но что? – резко спросил Торкель.

Ричард молчал, пока мимо не прошел Хаймер Туарс, болтавший с Фиц Осборном, и затем продолжал:

– Вместо этого он сказал по своему обыкновению, что он лучше думал о графе и не считал, что тот способен потерять голову из-за девчонки.

Торкель тяжело опустился на скамейку у стены. Сказанное звучало зловеще, хотя он и не понимал, почему. Иногда он вдруг остро чувствовал таинственную силу, управляющую людьми и судьбами, и сейчас, казалось, он увидел судьбу, которой нет равных. Он внезапно вздрогнул, как будто подул холодный ветер, и торопливо перекрестился.

– Что с тобой? – удивленно спросил Ричард.

– Ничего, продолжай.

– Ну, герцог поднял руку, как будто хотел ударить, но затем бросил хлыст и приказал Эдит немедленно уезжать со двора. Он отправил ее в Шампань в замок ее отчима. Эдит при этом сказала, что он может посадить ее на хлеб и воду, но она никогда не подчинится его воле, затем рассмеялась и сказала, что она слишком похожа на него. Но все-таки уехала. Он отослал ее вместе с Монтгомери, и час спустя она уже была в дороге.

– А мой господин?

– Вильгельм только взглянул на него и сказал: «Я не желаю англичанам зла, но требую полного подчинения, я должен, и я это сделаю». Слова сами по себе безвредные, но тону, каким они были сказаны, многие знают цену. Затем он повернулся и вышел. Я хотел было остаться, но не посмел, рискуя разозлить его еще больше, Ты не представляешь себе, что это такое, гнев нашего герцога. Я не знаю, что бы граф потом делал.

– Он оседлал Баллероя и собрался было выехать через ворота, но два охранника на посту весьма вежливо сообщили ему, что он не может этого сделать. Он поднялся в комнату и выслал нас всех вон, заперев дверь. С тех пор я его не видел, – Торкель устало облокотился о стену. Ричард сел рядом.

– Мы с тобой имеем теперь кое-что общее, друг мой, – сказал он, – но, кажется, мы мало что можем для него сделать. Теперь даже герцогиня не сможет повлиять на Вильгельма, – вдруг он напрягся. – Смотри! – Он показал на лестницу.

Вальтеоф медленно спускался, жмурясь от яркого света в зале. Он ответил на одно – два приветствия и прошел к Ричарду и Торкелю. Торкель вскочил:

– Минн хари, ты не ужинал. Хочешь, я пошлю слугу принести тебе еду?

– Я ничего не хочу, – ответил Вальтеоф, взял бокал с полупустого стола, наполнил и осушил его.

Роджер Фиц Осборн и Хаймер вернулись в зал, и Хаймер со своей обычной развязностью заметил, что они не видели графа за ужином, не болен ли он?

– Нет, – ответил Вальтеоф и снова выпил. – Король уже ушел, мы могли бы как-нибудь развлечься сегодня вечером. Может, сыграем в шахматы? Хаймер рассмеялся.

– Может быть, мы сможем уговорить кого-нибудь из свиты герцогини. Дамам еще рано идти спать, и они могут попробовать сыграть с нами в кегли. Что скажете, господин?

Вальтеоф оставил чашу. Он не хотел оставаться сегодня наедине с собой или возвращаться в свою комнату в башне, где он весь день метался из угла в угол, как раненый зверь. Если он вернется туда, она снова наполнит собой всю комнату, хотя один Бог знает, как много миль теперь между ними.

– Ради Бога, – сказал он, – в этом городе нет притонов?

Ричард и Торкель переглянулись, но ничего не сказали. Хаймер разразился громким смехом.

– Достаточно, если знаешь, где искать, – несмотря на запрещения герцога на дома удовольствия – есть еще питейные дома, где ты можешь надраться, не то, что в этом доме умеренности. Ну что, пойдем, мой господин?

– Да, – Роджер и Вальтеоф ударили по рукам. – Мы покажем тебе сегодня выход из дворца, и ту часть Руана, которую ты до сих пор не знал. – Они ушли рука об руку, Вальтеоф даже не оглянулся, и Ричард посмотрел на исландца.

– Завтра ты снова будешь ему нужен, – сказал он, но Торкель ничего не ответил.

Утром, усталый и с тяжелой головой, Вальтеоф отказался поехать на охоту и вместо этого послал Ульфа к аббату монастыря святого Стефана с просьбой принять его. В коридоре Ульф встретил Оти со слезами на глазах:

– Ох, что с ним случилось? Он ударил меня за то, что я дал ему не те туфли. Раньше такого не было. И выглядит он так, как будто всю ночь не спал. Когда я проснулся, его не было в постели.

– Он спал, – мрачно сказал Оти, – но где, тебя не касается, парень. Делай то, что тебе приказывают, – он не сердится на тебя.

Ульф утер слезы и сбежал по ступенькам. Вскоре он вернулся, чтобы сказать, что Ланфранк примет графа в приемной, в которой обычно принимает прелатов.

Вальтеоф посмотрел на Торкеля, который положил на место невостребованное охотничье копье.

– Не нужно бояться, – почти улыбаясь, сказал он. – Я еще не сошел с ума и не сделаю ничего такого, что подвергнет нашу жизнь опасности.

– Слава Богу, – ответил Торкель и вышел. Он хотел было взять графа за плечи, сказать ему, что он еще так молод, что в мире полно других женщин, что первая любовь проходит. Но, если он думал, что его господин оставил надежды насчет Эдит, он ошибался.

– Она будет моей, – сказал, граф, – назло всем им. – Он рассмеялся невеселым смехом. – Той ночью ты совсем отчаялся?

– Только не я. – Торкель пожал плечами. – Опустить голову в помойное ведро – прекрасное средство не видеть того, чего не хочешь видеть.

– Иногда весь мир кажется помойным ведром, – заметил Вальтеоф. «Торкель, – подумал он, – не понял, и это было к лучшему».

Но, оставшись один, гуляя по коридору, он дал волю своим чувствам. Никто, даже Торкель, не могли понять, что для него значила Эдит. Он подумал о Гарольде и его преданности Эдит, которая продолжалась более пятнадцати лет; даже женитьба на сестре Эдвина – Альдит – не смогла этого изменить. Бедная Альдит, она никогда не видела от Гарольда любви, хотя так этого хотела; ночью она должна была лежать рядом с ним, зная, что его сердце отдано другой женщине. То же самое может быть и с ним, думал Вальтеоф, если он женится на ком-либо, кроме Эдит.

Дебош прошлой ночью мало чем помог, только одурманил его, а проститутка, с которой он имел дело, только немного облегчила его боль. Проснувшись на рассвете, он увидел ее немытую кожу и несвежую солому тюфяка. Любовь к Эдит снова заполнила его, он представил, как всю ночь проводит с ней, и он бросился вон из грязной постели и вернулся во дворец, пройдя через задние ворота, где Роджер договорился со стражей. Он вдохнул морозного свежего воздуха огромным глотком, как будто хотел очистить и ум, и тело от ночных деяний, и, видя, как поднимается солнце, красно – оранжевое, зажигающее живым прекрасным огнем крыши маленького города, он снова почувствовал себя самим собой. Если бы снова между ним и Вильгельмом состоялся разговор, он не сдался бы так легко.

Он нашел Ланфранка за диктовкой письма, но аббат немедленно выслал писаря, как только увидел гостя. Он пригласил его присесть, бросив на него проницательный взгляд, который сказал ему достаточно много, и спрятал руки в рукава.

– Умоляю, скажите мне, чем я могу служить вам, сын мой.

Этот жест так напомнил Вальтеофу Ульфитцеля, что ему внезапно с невероятной силой захотелось домой, в Кройланд, в аббатство. Он вздохнул:

– Думаю, вы знаете, отец. Не могу поверить, что вы, единственный их всех, не знаете о том, что случилось вчера – не знаете о предложении леди Эдит, которое я сделал королю, и ответ.

– Все это я знаю, – ответил Ланфранк. Его ярко-голубые глаза остановились на лице Вальтеофа. – Вы ждете от меня совета?

– Если можете, аббат. Я не знаю, – он продолжал с доверием, в желании преодолеть себя. – Я и не предполагал, что любовь может быть такой сильной. Я думал, что так бывает у простолюдинов или у обрученных, но это вовсе не значит, что дело должно закончиться свадьбой.

Ланфранк загадочно улыбнулся:

– Это редкость, но были любовники в давние времена, которые думали, что любовь – важнее всего и что нет ничего плохого в том, чтобы подчиниться сильному чувству. Есть только одна жемчужина такой цены, – он взглянул на Вальтеофа, – о которой, я думаю, ты знаешь, сын мой.

Вальтеоф кивнул. Он вспомнил Пасху в Фекаме и его радость тогда и встречу с Эдит в саду.

– Что я должен делать?

– Оставь это на время, – посоветовал аббат. – Не позволяй миру знать, что творится в твоем сердце, и молись, чтобы все сотворил Бог. Я, конечно, постараюсь поговорить с королем, но я хорошо знаю его – всякое упоминание об этом сейчас только разозлит его еще больше. Потерпи и ты и, может быть, еще будешь счастлив.

Вальтеоф встал, подошел к узкому оконцу и выглянул. Он видел серебряный свет Сены вдалеке, лодочки, плывущие по ней, и большое судно, пристающее к берегу. За ней – темный лес Румара, где сейчас шла королевская охрана. Где сейчас Эдит? Далеко, на дороге в Шампань, как всегда, прямо в седле, и, возможно, ее темные волосы выбились из-под зеленого капюшона. Так же она несчастна, как и он? Он подумал о своем вчерашнем унынии, отчаянии, гневе, желании убить. Если бы он мог убить вчера Ива, Мейбл, самого Вильгельма – он бы это сделал. После долгого молчания он повернулся к аббату:

– Исповедуйте меня, отец.

– Охотно, сын мой. – Ланфранк взял со стола епитрахиль и надел ее. Его окружал ореол святости – как будто и не было ничего в жизни суетного.

Смиренно преклонив колена перед этим человеком, имевшего равно репутацию святого и государственного деятеля, Вальтеоф почувствовал облегчение. Если даже Ульфитцель его ничему не научил, то показал, в чем последняя надежда.

На следующий день, за обедом, Вильгельм созвал своих английских гостей и объявил, что через два дня они возвращаются в Англию. Эта новость была неожиданной, но они уже начали разбираться в его характере. Он быстро делает то, что считает нужным, и того, кто за ним не поспевает, попросту игнорирует.

Весь двор погрузился в суматоху приготовлений, и в точно назначенное время Вильгельм выехал во главе длинной процессии баронов, рыцарей и воинов. Было ужасно холодно, но в этот зимний день они представляли собой красочное зрелище с развевающимися знаменами.

Ричард из Руля тоже был с ними. Он принадлежал к избранной группе рыцарей, которые охраняли персону короля, и Вальтеофа согревала искренняя радость Ричарда по поводу того, что он может сопровождать своего друга в Англию.

– Я рад, что ты к нам присоединился, – сказал он тепло, – но боюсь, что твоя мать будет очень скучать без тебя.

Ричард пожал плечами:

– Возможно, но она знает, что мужчины не сидят перед камином.

Его присутствие, его такт и доброта были сейчас очень кстати, и Вальтеоф хотел лишь не видеть Ива, но господин Таллебуа тоже был в этой компании, и надменность его возросла еще больше с того случая в конюшне.

Англичане держались вместе. Эдвин ехал надутый, потому что возвращался домой без обещанной невесты, Моркар толковал о своих землях и о том, что надо сделать, когда они снова будут на родной земле, когда к ним сбегутся все люди из дома Леофрика – его одолевали мысли о восстании. Шериф Мэрсвейн думал только о своей жене и детях и о том, как он, наконец, снова будет сидеть в зале в родном городе Линкольне. Хакон мечтал о девушке из Фотерингея, а Ульф с удовольствием представлял, сколько он всего расскажет сестрам в Геллинге. Принц Эдгар Ателинг с сожалением попрощался с сыновьями короля, в компании которых ему было приятнее, чем с людьми, которые от него так много ждали. Торкель ехал рядом с Вальтеофом, благодаря Бога за то, что они, наконец, покидают эту землю, принесшую им мало добра. Оти Гримкельсон, сохраняющий свое обычное безмолвие, вполне разделял радость Торкеля по поводу окончания изгнания.

Сам же Вальтеоф, отпустив поводья Баллероя, так как длинная колонна ехала медленно, вспоминал замечание Вильгельма прошлым вечером за ужином. «Позвольте нам надеться, граф Вальтеоф, что у нас не будет в Англии разногласий ни при дворе, ни на поле битвы. Мир может быть только при одном господине». Это было правдой. Они были покоренным народом, и не могли рассчитывать ни на изысканное гостеприимство, ни даже на дружелюбие. Он хотел бы никогда не принимать Вильгельма королем, он был бы рад уж лучше оказаться в тюрьме или драться где-нибудь на севере, чем так покорно уехать в Беркхамстед в тот холодный декабрьский день, год назад. Что заставило его принять как господина, более того, почти как друга – этого человека, которого он теперь хорошо знал как безжалостного хозяина и иноземного короля. Но он знал, что его судьба не могла быть иной и что это она привела его в зеленую страну, к Эдит.

Когда он стоял на корабле рядом с молчаливым Торкелем и смотрел на таявшую вдали Нормандию, он думал о том, что все больше отдаляется от своей любви и от того лучшего, что в нем было. Сильный ветер растрепал его волосы, и он плотнее закутался в меховой плащ. Он вспомнил вдруг, что этот плащ был на плечах Эдит в лесной хижине, и он завернулся в него еще плотнее, стараясь почувствовать ее тело, к которому прикасался мех плаща. Увидит ли он когда-нибудь ее снова? Брызги ослепили его, и когда он снова посмотрел на берег, тот уже исчез в тумане.

КНИГА III