Граф Вальтеоф. В кругу ярлов

Новости, подумал Ульфитцель, не оставляют надежд. Дувр – сдался, и Кентербери и Винчестер тоже – теперь враг на северном берегу Темзы, окружает Лондон, и ничто их не останавливает.

– Как могли уйти графы? – сердито спросил он.

– Достаточно того, что они вовремя не пришли на помощь королю, а теперь они бросили Эссекс и Лондон на волю герцога. Это не самое худшее, – медленно произнес Вальтеоф. – Архиепископ Стиганд идет в Вэллингфорд, чтобы поддержать Незаконнорожденного.

– Что! – Ульфитцель вскочил и начал ходить по маленькой комнате. Какое-то время он не мог говорить. Ему никогда не нравился Стиганд – да, лояльность к Кентербери тот должен был хранить, но для него Стиганд никогда не был истинным первоцерковником, хотя и носил паллиум,[1] принадлежавший его предшественнику, нормандскому архиепископу Роберту, когда тот бежал из королевства во времена графа Годвина. Нынешний папа отказал ему в паллиуме, но кафедру он занял – холодный человек, но блестящий организатор, который в делах разбирался лучше, чем кто-либо еще при дворе. Гарольд не короновался у Стиганда, пока на том лежала тень папской немилости, и для этой цели избрали Альреда Йоркского. Теперь Стиганд поставил на герцога Вильгельма, надеясь, возможно, завоевать милость Святого Отца, так как у Вильгельма было папское благословение, или, по крайней мере, расчитывал, что за ним останется кафедра.

В любом случае, Ульфитцель был вне себя от ярости.

Вошел послушник, неся еду, и аббат молчал, пока тот, накрыв стол, не вышел. Вальтеоф накинулся на жареную баранину и голубиный паштет. Аббат ел, не торопясь.

– Другие присоединились к архиепископу?

– Несколько человек, – ответил Вальтеоф, – несколько танов с северного берега, которые надеются сохранить свои земли. Но герцог грабит всех, чтобы прокормить свою ораву. Хотя я слышал, что он платит за ущерб, который они причиняют. – Он какое-то время колебался, продолжать ли ему. – Но есть неплохие люди, которые считают, что нам надо подчиниться. Даже архиепископ Альред и епископ Вульфстан так думают, хотя мне казалось, что мы могли бы еще объединиться на севере. Земли – наши, многие воины не были при Гастингсе и вполне способны сражаться. Эдрик Гилда – на западе, у Херефорда, и вместе с северными лордами, мы могли бы удержать нормандцев у Трента. Но три дня назад я получил известие, вот почему я здесь. Известие от Эдвина и Моркара, – с трудом выдавил Вальтеоф. – Они идут на юг без воинов и собираются капитулировать, Мерлсвейн тоже. Даже мой кузен Госпатрик, страдающий лихорадкой, послал мне совет, чтобы я сдался герцогу. Они хотят, чтобы я присоединился к ним в Петербороу послезавтра и поехал вместе с ними встречать герцога.

Он опустил голову на руки, забыв про еду, борясь с отчаянием и стыдом последних недель хаоса и торга, близкого к предательству. С ночи, когда Вильгельм Незаконнорожденный одержал победу на холме у Сангелака, не было хороших новостей, и каждый день приносил известия о потерях.

– О Боже, как мы дошли до этого? Если бы только Гарольд был жив или Гурт – им…

– Мой бедный мальчик, – ласково проговорил аббат. – Я знаю, граф Леофвайн был тебе очень дорог…

– А я не знаю, где он лежит, – взорвался Вальтеоф. – Гарольд похоронен под грудой камней на утесе у Гастингса, по решению Вильгельма – не на святой земле, но он хотя бы имеет покой, пока Леофвайн – один Бог знает, где он лежит, – обобранный и… – Он не плакал с той самой жуткой ночи в овраге, но теперь разрыдался снова, потому, что осознал не только потерю, неизвестно было даже, где последнее пристанище его друга.

Немного погодя Ульфитцель сказал:

– Множество прекрасных людей не имеют могил, но Бог милосерд. Отсутствие могилы ранит тебя больше, чем это было бы с графом Леофвайном, чья душа покинула тело и сейчас, без сомнения в раю.

Вальтеоф глубоко вздохнул и вытер слезы краем плаща. Немного помолчав, он спросил:

– Как это вы всегда находите нужное слово? Я хотел бы отслужить мессу за упокой его души и за Альфрика тоже. Он пал на Телхаме у знамени, вместе с Гарольдом.

– Да, я слышал. Успокой, Господи, его душу.

Аббат перекрестился. Вальтеоф, тоже перекрестившись, продолжил:

– Я пошлю тебе дарственную на мою виллу в Барнаке. Там ты сможешь поправить свое здоровье.

– Спасибо тебе за доброту, сын мой, – тепло улыбнулся Ульфитцель. – Бог наградит тебя за твою щедрость, и, без сомнения, здесь тебя будут помнить вечно.

– Нет, – очень тихо сказал Вальтеоф, и наступила тишина. Ульфитцель долго рассматривал его лицо в мерцающем свете свечей. Он вдруг увидел, что юноша, который уехал отсюда три месяца назад, исчез. Вместо него приехал муж, испытанный в боях, страдающий от ран в теле и в сердце. Все это читалось в знакомых чертах человека, все еще достаточно молодого, чтобы спрашивать совета, и сохранившего доброту, которая часто сопутствует большой физической силе.

– Что мне делать? Я не знаю, встречаться ли мне с графами?

– А если нет? Что потом? Сможешь ли ты один выстоять против герцога?

Вальтеоф невесело рассмеялся:

– Я? Нет, отец, и ты это знаешь. – Ульфитцель наклонился вперед, он был очень серьезен.

– Ты не можешь не учитывать, что твоя борьба с ним не принесет ничего, кроме возмездия и страдания, простому народу. Если бы я видел какой-нибудь путь отправить нормандского герцога домой, я бы тебе его указал. Но, кажется, наши господа думают, что самое лучшее – принять Вильгельма как короля, и, хотя он и чужеземец, он, во всяком случае, кузен последнего короля. Возможно, Эдуард обещал ему корону.

– Может быть, но у него не было права это делать. Народ избирает короля, как мы избрали Эдгара. Но он не объединил нас. Нам сейчас нужен Гарольд Годвинсон. – Он вздохнул и, встав, начал ходить по комнате. – Отец, ты говорил мне перед отъездом в Йорк, что хорошо вооружен тот, кто познал сам себя. Вот и я понял две вещи – я могу бороться и вести в бой людей, но я не способен к делам государственным.

– Значит, ты понял что-то очень важное, – сказал аббат, – нельзя прыгнуть выше головы. Ты выглядишь уставшим, сын мой. Вы остановитесь здесь?

– Если вы позволите. Спасибо за приют. Завтра я должен поехать домой, а потом в Геллинг. Я обещал Альфрику, что его сын будет мне как родной, если он погибнет. – Он помолчал немного и добавил: – Я хотел бы помолиться эту ночь в церкви за погибших.

Ульфитцель поднялся и снял нагар со свеч. Ветер заглянул в комнату и заклубил дым от огня под потолком.

– Нет, сын мой, не сегодня. Я подниму тебя за час до мессы, и ты сможешь помолиться. Сейчас тебе нужно спать.

Давняя привычка повиноваться аббату одержала верх, к тому же он действительно очень устал. Граф завернулся в плащ:

– Не могу забыть, что именно из этой комнаты Леофвайн отвез меня ко двору. Помните, лет девять-десять тому назад.

– Я очень хорошо помню, – улыбнулся аббат. – Нам всем было грустно разлучаться с тобой. Сейчас ты господин этой земли, и не расточай свою жизнь в пустом сопротивлении. Умирая, аббат Леофрик велел тебе это передать. – На мгновение он снова узрел лицо Леофрика, но тут же отогнал призрак. – Храни мир, сын мой. И считай его справедливым. Это ты можешь сделать.

Вглядываясь в лицо графа, он заметил, что хотя усталость и берет верх, но решение им принято. Спускаясь вместе с ним по узкой лесенке, аббат думал, не противно ли его призванию то, что он с такой любовью относится к этому молодому человеку.

Рихолл встретил своего господина с теплотой, которая его сначала удивила, а затем обрадовала. Очевидно, кто-то принес им красочный рассказ о боевых подвигах их господина, и все – и слуги, и рабы – спешили приветствовать его. Служанка, покраснев, присела, когда он вошел в дом. Он нашел это необычайно приятным. Но именно здесь свободные места за столом были особенно очевидны, и так сильно недоставало Альфрика. Борс ластился к нему, счастливый, что, наконец, вернулся хозяин. Но даже этот пес был напоминанием о потере.

Торкель час или два занимался подбором наиболее важных дел на рассмотрение своего господина и вскоре представил ему список арендаторов, которые хотели бы его видеть, нарушителей закона, готовых предстать перед его судом, мелких ссор, которые надо было разобрать. Так что забот хватило на целый день. Разбор дел тянулся до самой темноты, закончившись делом двух крестьян, не поделивших поросенка, – пока господин не приказал убить его и разделить поровну. В такое время есть более серьезные вещи, чем владение поросенком.

На ужин Вальтеоф пригласил всех мужчин, которые были с ним в сражении, и после Торкель пел им – сначала о белом корабле с головой лебедя, который западный ветер подгонял к стране вечного покоя; затем он спел драпу,[2] после нее все подняли чаши. Он выждал, пока не улегся шум, лицо его стало серьезным, и огонь высвечивал на нем шрамы. Он извлек грустные ноты из арфы и, когда все стихло, он спел им песню скитальца, безродного мужа.

Где ты – юноша?

Где раздающий богатства?

Где радость пироп во дворце?

Как ушло это время?

И тьма над воинским шлемом.

Как будто и не было счастья…

Это была столь грустная песня, что когда он занял свое место, Вальтеоф спросил его:

– Ты скучаешь по своей стране, Торкель Скалласон?

– Иногда, – синие глаза исландца затуманились. – Иногда, минн хари. – Кажется, он не заметил, что слова на родном языке сорвались с его губ.

Вальтеоф продолжил:

– Если ты захочешь уехать, оставить мою службу… Торкель поднял голову, его чувства невозможно было понять.

– Ты позволил бы мне уехать?

– Разве я мог бы тебя остановить? – улыбнулся Вальтеоф. – Ты делаешь, что хочешь. Но даже, если бы мог, я не стал бы. Человек должен идти своим собственным путем. – Он понял, что повторил слова Ульфитцеля, и пожалел о сказанном.

– И ты не был бы против?

– Против? – Он не думал, что разговор примет такой серьезный оборот, ему не хотелось даже думать о возможности расставанья. Однако у Торкеля тоже есть кровные узы. Он мог называть его «мой господин», но до сих пор иногда слова эти он произносит на исландском языке.

Вальтеоф, как обычно, прямо посмотрел ему в глаза.

– Мне кажется, сейчас у меня не осталось друзей, кроме тебя, и если ты приехал издалека, нет причин здесь оставаться…

– Есть одна, – быстрая чудная улыбка озарила лицо поэта. – Я – твой слуга, мой господин, до твоей смерти или до моей.

Как будто волною радости обдало Вальтеофа. Немного погодя он сказал:

– Теперь мы оба будем служить другому хозяину. Как тебе это нравится, мой скальд?

Торкель пожал плечами:

– Я служил многим. Если я сейчас твой слуга, а ты будешь служить герцогу Вильгельму – в этом не будет для меня ничего удивительного. Здесь ты еще господин… Слава Богу, у герцога пока есть рассудок, и, как говорят знающие его, он справедлив к тем, кто ему подчиняется.

– Думаю, я должен это сделать. Да хранит Бог нашу бедную землю.

В своей комнате он обнаружил Оти, как всегда, расположившегося на своем тюфяке в ногах графской постели. Вальтеоф вспомнил, как беседовал здесь с Альфриком ночью перед отъездом. Альфрик сидел на кровати и говорил о своем сыне, и Вальтеофу показалось, будто он снова слышал его голос: «Не позволяй им сжигать Геллинг…» И множество других воспоминаний об Альфрике пришло к нему: дни, которые они проводили на охоте, Рождественские праздники в Геллинге, пожар летом в Дипинге – и граф понял, что не может провести эту ночь наедине со своими мыслями.

Он резко повернулся к Оти:

– Сходи к Хардингу – пусть он пришлет ко мне свою дочь.

Как всегда добродушно ворча, Оти свернул тюфяк и исчез. Вальтеоф подошел к окну и открыл ставни. Ночь была холодной, декабрьский воздух освежал, и светлая луна высоко стояла в звездном небе. Отсюда он видел очертания деревьев, не меняющихся ни зимой, ни летом елей, окутанных тем покоем, в котором человек никогда не бывает. Ему казалось, что вся его жизнь изменилась, столько важного произошло, так много друзей погибло.

Теперь все пойдет иначе, будет новый король, иностранный двор, придется узнавать иных людей, и ничто не останется таким, как было. Но он не желал думать об этом сегодня. Он хотел все забыть и забыться в освобождении, которое перечеркнет эти мысли, изгладит их из памяти.

Туг же раздался стук в дверь, и появилась Альфива. Он так изменился с того времени, когда был ее любовником, что ожидал и в ней найти такие же изменения. Но она осталась прежней, и он понял, что все, что случилось с ним, не затронуло Рихолла и его обитателей. Она была в голубом платье, подаренном им, светлые длинные косы переплетены голубыми лентами, которые он купил ей прошлым летом, когда приходил торговец.

– Мой господин, – улыбнулась она, – я так счастлива, что вы вернулись невредимым.

Он дотронулся до ее щечки:

– Ты скучала без меня, милая? Она потерлась щекой о его руку:

– Да, мой господин. – Привстав на цыпочки, она потянулась к нему, и вдруг глаза ее наполнились слезами: – Я думала… Я думала, что никогда тебя больше не увижу. – Граф обнял девушку и поцеловал. Она всегда была опрятной и свежей, и волосы ее сладко пахли. Ему нравилось ее так держать, чувствуя, что кровь бежит быстрее и уходят напряжение, боль и горе. Тяжелая ноша была на его плечах в последние два месяца, но сейчас он снова стал молодым, и он вдруг вспомнил – завтра ему исполнится двадцать лет.

– Поцелуй меня – завтра у меня день рождения. Граф снял с нее платье и расплел ее косы. Волосы густой волной упали ей на плечи. И лежа рядом с ним, Альфива вскрикнула, увидев красный шрам на его бедре, и хотя он уверил ее, что рана зажила, она с осторожностью ее касалась. Затем медвежья шкура их укрыла, и он смотрел в ее лицо. Этой ночью Вальтеоф не думал ни о Леофрике, ни о ком-либо из людей своего графства, которые не пришли домой. Рядом с теплым девичьим телом он чувствовал только жизнь и не думал о смерти. Этой ночью он мог только любить и ни о чем не помнить. Он снова целовал ее губы, глаза и снова губы. И, коснувшись амулета, девушка сказала:

– Никогда не снимай его, мой господин – он отгоняет злых духов: одна мудрая женщина сказала мне, что он убережет тебя от вреда.

– Я уверен, что это так, – весело ответил он.

– Дорогой господин мой, дорогой мой господин, – прошептала она, и дыхание ее коснулось его щеки. Ее любовь отгоняла прочь страдания, и вскоре тень Альфрика отступила.

Позже он сказал ей:

– Ты для меня сегодня сделала больше, чем мог бы сделать твой амулет. Как ты думаешь, ты могла бы изгонять нечистую силу, любовь моя?

– Что, мой господин? – и подумав немного, ответила: – Это священники изгоняют злых духов.

Он рассмеялся и поцеловал ее в лоб. И в этот момент он подумал, как хорошо было бы, если бы женщина его круга лежала в его постели, если бы у него была жена, которой он мог поверять свои сокровенные мысли, которая бы их разделяла и понимала. Так, в первый раз, он задумался о женитьбе.

Глава 6

Он поднялся рано утром и, отослав Альфиву домой с подарками и поцелуем, поехал в Дипинг навестить господина Хью из Эвермю и выразить соболезнование по случаю гибели его управляющего Кона, который пал при Стэмфорде.

Господин Хью был в доме, он лежал на тюфяке перед камином, страдая от изнурительной болезни, и непрестанно кашлял. Рядом с ним была его дочь Ателаис, девушка лет пятнадцати, с пышными рыжими волосами и стройной, красивой фигурой. Девушка поклонилась гостю и поднесла ему чашу с вином. Выпив вино, он повернулся к ее отцу:

– Как ваши дела, мой господин? Хью ответил:

– Никто не может меня вылечить. Я рад, что ты вернулся, граф Вальтеоф. Расскажи мне, какие новости?

Все время, пока они говорили, Ателаис сидела в ногах отца. Мать ее умерла, она была единственным ребенком, так что проводила больше времени с больным отцом, чем на женской половине.

Хью жадно слушал рассказ графа о битве при Тэлхамском хребте. Когда Вальтеоф кончил, Хью сжимал кулаки.

– Я благодарю Бога за то, что слишком болен для войны. Только Он один знает, на чьей стороне я был бы. И первый раз я благодарю Его за то, что у меня нет сына.

Вальтеоф молча уставился на старика, не зная, как ему реагировать на эту вспышку, но у Ателаис не было сомнений.

– Я хотела бы быть мужчиной и стоять под знаменем Дракона, – страстно заявила она, сжав кулачки. – Если бы каждый англичанин пришел бы на помощь королю…

– Ты забываешь, что я не англичанин, – резко прервал ее отец. – Я жил здесь долгие годы и служил королю Эдуарду, да успокоит Бог его душу, но я бретонец по рождению, и мой кузен граф Брайан вел бретонские войска. Что же мне – бороться со своими родичами?

– Другим тоже приходиться это делать, – ее голос стал пронзительным. – Только трус…

Отец с силой сжал ее руку:

– Замолчи, девочка. Один Бог знает, как я породил эту сварливую бабу. – Он взглянул на Вальтеофа, и лукавая искорка мелькнула у него в глазах: – Если я умру раньше, чем она выйдет замуж, друг мой, пристрой ее куда-нибудь, да помогут тебе святые. – Он отпустил руку дочери, и Ателаис молча вскочила, вся пунцовая. Вальтеоф заметил красные следы у нее на руке и ласково ей улыбнулся: – Она будет кому-нибудь хорошей женой.

– Ха! – господин Эвермю насмешливо поднял руки, но сейчас его смех был добрым. – Говорю тебе, Вальтеоф, она должна была бы быть мужчиной.

– Благодарите Бога, что это не так, – сказал Вальтеоф. – иначе лежала бы она сейчас у Телхамского хребта, – и, повернувшись к Ателаис, прибавил: – Что сделано, то сделано, и сейчас мы должны с этим жить. Так что я поеду к герцогу.

Она посмотрела на него странным взглядом, значения которого он не понял, и вышла его проводить. Прижав руку к груди, девушка сказала:

– Да хранит тебя Бог, мой господин, если бы я могла, я бы тоже поехала.

– К Вильгельму? Мне казалось, ты ненавидишь всех нормандцев.

– Это так. Но, узнав их, мы сможем их победить.

– Честное слово, твой отец прав, тебе надо было бы быть мужчиной. – Но, дотронувшись до ее украшений, он прибавил: – Но тогда носить это было бы ужасно стыдно.

Он все еще смеялся, уезжая, и не видел ее глаз, наполненных слезами. Она была слишком горда, чтобы плакать. И не знал он, как долго еще она простоит у ворот, глядя ему вслед.

Вальтеоф направился в Геллинг и провел там грустных полчаса с Гудрид, вдовой Альфрика. Она была очень обеспокоена судьбой своего сына, лишенного отеческого попечения. Двенадцатилетний Ульф был крепким пареньком с отцовской улыбкой и пышной шевелюрой.

Под влиянием минуты Вальтеоф сказал:

– Мне нужен оруженосец. Ты могла бы без него обойтись, Гудрид? Я позабочусь о нем и воспитаю его так, как этого хотел Альфрик.

Она быстро прижала к себе сына, и он подумал, что она откажется. Но, увидав радостное возбуждение на лице Ульфа, сменившее выражение горя, она его выпустила.

– Конечно, – сказала она.

Итак, Вальтеоф ехал в Петербороу вместе с пареньком, скачущим на своем пони, гордым, как павлин, от того, что он состоит на службе.

Четыре дня уже Эдвин и Моркар, Магнус Карлсон, его брат Эдмунд Мерлсвейн, шериф Линколльна, и Эдрик Гилда, прозванный «Диким», из Хэрефорда ехали вместе. Ехали по неприятному, но, как все они согласились, необходимому делу. Они добрались до Бекхамстеда, где герцог оставил им весточку о том, что может их принять.

Это было поместье, принадлежавшее ранее Гарольду, с большим количеством пристроек. Убранное поле, лесные угодья, пастбища, богатые летом и голые сейчас, в тисках зимы. Но теперь все здесь пестрело нормандскими палатками, протянувшимися до самого горизонта. Всюду развевались флаги и знамена рыцарских и баронских домов, и везде было множество народа.

– Никогда не видел такой толпы, – сказал Торкель, а Оти презрительно сплюнул.

– Они похожи на павлинов, так гордо вышагивают. Спаси нас Господи от этих франтов.

Торкель взглянул на Вальтеофа:

– Ну, в конце концов, наш граф хорошо держится.

В этот день Вальтеоф был одет с особой тщательностью: в меховой накидке и графской мантии, шафрановой ротонде и стеганой зеленой и золотой нитью тунике с белым воротничком и аккуратно подрубленной, чем так славились английские мастерицы, в подвязанных чулках, с мечом, но с непокрытой головой, аккуратно причесанной. Оти заявил, что его господин затмит всех вокруг.

Когда он проезжал по нормандским рядам, то старался не смотреть по сторонам. Но любопытство одержало верх, и то, что он увидел, вполне объясняло, почему по Англии расползлись слухи, что Вильгельм привез с собой целую армию монахов. Нормандцы по своему обычаю коротко стриглись до самого затылка. Они одевались очень пышно, носили более длинные плащи, чем было принято у саксонцев, окружали себя множеством слуг, и повсюду развевались их красочные знамена. Вальтеоф, посмотрев на них, подумал: «Если таковы все нормандские рыцари и бароны, каков же сам нормандский герцог?»

Наконец они вошли во дворец, оставив своих лошадей слугам. Два рыцаря проводили их в зал, где на возвышении стояло кресло герцога. Один рыцарь сопровождал Эдвина и Моркара, и когда он повернулся, они встретились с Вальтеофом взглядами. Этот рыцарь сказал на ломаном саксонском:

– Я надеялся увидеть вас здесь и напросился на это дежурство сегодня. Я хотел поблагодарить вас за то, что вы оставили мне жизнь на Сангелакском поле.

Вальтеоф присмотрелся к нему и увидел хрупкого молодого человека с невероятно голубыми глазами, черными, как вороново крыло, волосами, коротко стрижеными по нормандской моде. Он застенчиво улыбался, не зная, как будет принят его дружеский шаг. На мгновенье Вальтеоф оказался снова в овраге, вспомнил все те чувства, которые его там обуревали, убийства, которые он там совершил. Почему он пощадил этого одного среди многих других? Наконец он сказал по-французски:

– Я говорю на вашем языке. Там было достаточно смерти.

Рыцарь вздохнул:

– В тот день я потерял отца и братьев. Моя мать благословляет ваше имя за то, что я вернулся живой.

Вальтеоф вдруг вспомнил Гюд, вдову графа Годвина, которая оплакивает пятерых сыновей. Он видел ее в Лондоне, гордую женщину, которая не показывает свое горе миру. Он слышал, что она уехала на запад с тремя сыновьями Гарольда от Эдит:

– Достаточно и слез. Как ваше имя?

– Ричард де Руль. Моя семья владеет землями рядом с Фелазом, собственным городом герцога. Пойдемте со мной, мой господин.

Он провел его через зал, мимо высокородных нормандцев. Вальтеоф следовал за ним в сопровождении Торкеля в пурпурном плаще и белой тунике, Осгуда, Хакона и юного Ульфа, который нес шлем своего господина.

Нормандский рыцарь говорил, улыбаясь:

– Герцог будет рад тому, что вы говорите на его языке – он ни слова не знает по саксонски. Малье де Гравиль, наполовину саксонец, он ему переводит.

– Я знаю Малье, – сказал Вальтеоф. – Он часто приезжал ко двору короля Эдуарда.

В конце зала, около герцогского места стояла небольшая группа англичан, собравшихся вокруг Эдгара Этелинга, два архиепископа и епископ Вульфстан из Ворчестера, последний сразу же подошел к Вальтеофу.

– Я рад видеть тебя, – тихо сказал он. – Я боялся, что из любви к Гарольду ты сделаешь что-нибудь безрассудное.

– Я хотел, но аббат Кройландский уговорил меня не делать этого, – тихо сказал он. – Мой господин, я также рад тебя видеть. – «Вульфстан, – подумал он, – должно быть, самый прекрасный человек в королевстве, святой, исполненный мудрости и доброты». Он был другом Гарольда и его духовником и очень горячо его оплакивал. Грустное лицо явно говорило о его горе, но вера помогала ему держаться.

К ним подошел Мерлсвейн:

– Надеюсь, мы не совершили ошибку. Наши отцы прекрасно жили и при иностранных государях, но будет ли Незаконнорожденный другим Кнутом для нас? Кажется, он обольщает каждого знатного человека, оставшегося в Англии. Но ему стоит только слово сказать, и все мы будем мертвы.

– Это не в его стиле, – сказал Вульфстан. – Смотрите, вот он идет.

Послышались звуки горнов, и дворецкий зычно прокричал:

– Вильгельм, милостью Божией герцог Нормандский. – Из ниши вышел сам Вильгельм и занял свое место. Он был одет в пурпурные одежды, в малиновой тунике с золотом. Его мантия отливала золотом и внутри, и снаружи, и при каждом движении сверкала. Золотой венец на темной голове и золотые браслеты на руках. Он был хорошо сложен: мощные плечи, огромные сильные руки. Его темные глаза живо блестели, и он прямо смотрел на собравшихся. Герцог сел в свое кресло, облокотившись об ручки.

Первое впечатление Вальтеофа – что герцог сильная и властная персона. Невольно он подумал: «Это властелин милостью Божией!» Без сомнения, каждый видел, что Вильгельм самый сильный из присутствующих в зале, и Вальтеоф не мог оторвать глаз от герцога. Он вспомнил все, что слышал о нем раньше. Как он поднял свое герцогство до уровня самого процветающего государства в Европе, как стал главным попечителем Церкви, приютов и школ, каких он имел друзей, к примеру, Ланфранка, известного аббата монастыря святого Стефана в Каенне. И неожиданно возродилась надежда, надежда на то, что все еще может быть хорошо, и он повернулся к архиепископу Вульфстану.

– Герцог… – начал было он, но не нашел слов, чтобы выразить свои чувства.

– Значительная личность, – закончил Вульфстан. – Кажется, Божия воля в том, чтобы он нами управлял.

Архиепископ Стиганд, услышавший это, холодно заметил:

– Мы избежали бы многих пожаров и грабежей, если бы признали это раньше.

И тут Вальтеофом овладел гнев:

– Бог не допустил бы того, мой господин, чтобы англичане столь кротко повиновались завоевателю. Какой был бы стыд, если бы мы сдались без борьбы!

– Вспомни, где мы, сын мой, – тихо прервал его Вульфстан. – Обвинения сейчас бесполезны.

– Извините меня, – произнес Вальтеоф, но это больше относилось к Вульфстану, чем к его патрону.

В это время вперед вышел Альдред – его уговорили выполнить миссию, которую никто не хотел доверить Стиганду. Последний шел рядом, будучи настороже, хотя он и уступил Альреду право говорить за всех.

Архиепископ остановился перед герцогом.

– Герцог, господин мой, – сказал он так громко, чтобы все могли слышать. – Сюда пришли первые люди Англии, представители церкви, таны, чтобы признать, что ты победил нас в великой битве. Мы взывали к Богу с просьбой рассудить нас, и Он даровал тебе победу. Сейчас нам нужен коронованный король, чтобы управлять нашей землей, так как того требует наш обычай, и мы просим тебя принять это святое звание. Так как мы отдаем себя, нашу жизнь и все, что имеем, в твои руки, мы просим тебя быть хорошим и справедливым господином нам. Твой родственник, Эдуард, светлой памяти, был великим королем и хорошо нами правил. Последуешь ли ты его примеру, Вильгельм, герцог Нормандии?

Вильгельм встал, и Вальтеоф подумал: «Как хорошо он себя держит, как будто и не было титула Незаконнорожденный у всех на устах».

– Я польщен, господин мой, архиепископ, – ответил он резким, звучным голосом, – той честью, которую ты мне оказываешь. Но я не могу поспешно принять такую ответственность.

– Что еще ему надо? – шепнул Торкель на ухо своему господину, и Вальтеоф пожал плечами.

– Я должен посоветоваться с моими людьми, – продолжал герцог и затем вышел в сопровождении дворян и прелатов.

Немного стесняясь, Ричард де Руль подошел к Вальтеофу и стал представлять ему различных нормандских дворян.

– Это его сводный брат, Одо, епископ Байе, – он показал на высокого темноволосого красивого человека с живыми карими глазами и узким интеллигентным лицом, на котором была написана смесь презрения и гордости. Рядом с ним был человек в коротких чулках, роскошно одетый, с более приятным, но похожим выражением лица, которого де Руль назвал другим сводным братом герцога – графом Мортейном. Он показал Вальтеофу кузена и близкого друга герцога, лорда-распорядителя Вильгельм Фиц Осборна, графа Бретани. Это был видный господин с веселым лицом, в ярких одеждах, нашептывающий что-то смешное пожилому барону с седой шевелюрой, которого нормандец назвал Вальтеором Гиюффаром, лордом Лонгвилля, потомственным хоругвеносцем и одним из ближайших сподвижников герцога. Он показал Вальтеофу Рожера Монтгомери и Вильгельму Варрена, оба часто сопровождают своего господина, Хью де Монфорта, Хью де Гранвиля, владельца больших земель в Нормандии, Хаймера, виконта Туары, знаменитого воина, и Малье де Гранвиля, наполовину нормандца, наполовину саксонца, стройного господина в простом платье, которого Вильгельм держал как переводчика.

– Ну, наконец, хоть одно знакомое лицо.

– Я слышал, что это он похоронил твоего короля на утесе при Гастингсе? – серьезно спросил Ричард. – И я видел, что это было сделано с почестями, подобающими такому великому воину. Если у тебя были опасения по поводу его могилы, то можешь их рассеять.

– Спасибо, – сказал Вальтеоф. – Это уже что-то, но не все. Конечно, когда-нибудь Вильгельм позволит нам перенести Гарольда на святую землю.

Де Руль все еще показывал разных известных людей, и он пытался сосредоточиться, но имена сыпались в огромном количестве, так что невозможно было запомнить. Он никак не мог понять, к чему этот перерыв и совещание. Однако прошло совсем немного времени прежде, чем бароны вернулись, и, наконец, сам герцог вошел и вновь занял свое место. От имени совета выступил Хаймер из Туары.

– Сеньор, мы принадлежим тебе и польщены тем, что ты сначала советуешься с нами. Но нам не надо долго совещаться по такому вопросу. Мы последовали за тобой через море, хотя от нас этого не требовалось, и желание всех, кто отдал себя в твои руки, чтобы ты был коронован как можно скорее. Для этого мы пришли, за это мы боролись, и за это многие из нас погибли. Что до народа Англии, то здесь лучшие ее представители, пришедшие сюда с той же просьбой. Они видят в тебе великого правителя и могущественного воина и христианина, достойного носить их корону. Сеньор, твой долг принять ее. И я рад тому, что могу первым приветствовать тебя, Вильгельм, король Англии.