Ульфитцель улыбнулся:

– Ты уверен, что это будет мальчик? Вальтеоф рассмеялся:

– Кто же не хочет иметь сына-наследника? – Он действительно хотел сына, но надеялся иметь много детей, и даже если первенцем окажется девочка, без сомненья, потом будут и сыновья, но его удивляло, насколько горячо Эдит хотела иметь сына. Это волновало ее так сильно, что даже начало его беспокоить. Она снова и снова повторяла: «Земли должны иметь наследника», и консультировалась не только с врачами, но и с женщинами, которые знали, как повлиять на пол будущего ребенка. Одна старая карга в Хантингтоне сказала ей, что надо все время лежать на правом боку. Другая – сжечь ладан на закате, третья – молиться с остролистом в руках. Но граф рассердился, когда еще одна посоветовала ей положить в постель живую лягушку и потом выкинуть квакающую беднягу в окно. Ему казалось более надежным уповать на Пресвятую Богородицу и доверить природе самой вершить свое дело. Тем не менее, не было ли у него некоторой тяжести на сердце, с тех пор как она выбросила амулет Альфивы в их свадебную ночь? Теперь Альфива родила сына и сейчас беременна снова, а Осгуд самый гордый человек в Рихолле.

Он нетерпеливо встряхнул головой:

– Ее время придет в октябре, и я молю Бога о здоровом ребенке. Вы придете на крестины, святой отец?

– Конечно. – Они уже несколько раз исходили вдоль и поперек весь садик, и солнце начало садиться за монастырскую стену. Ульфитцель сказал:

– Мы должны идти ужинать, но перед этим, – тень легла на его лицо, – ты слышал, что графов Эдвина и Моркара видели в этих краях?

– Слухи доходили, но я не знаю, правда ли это.

– Я тоже, но они твои старые приятели. Я думал, что ты беспокоишься.

– Вы думаете, что они ко мне приедут? – Вальтеоф открыл дверь в келью для Ульфитцеля, и они прошли внутрь. – Они должны знать мой теперешний образ мыслей, и с тех пор, как они выбрали путь разбойников, чего они могут от меня ждать?

Он не мог понять братьев, хотя и знал их довольно давно. Кажется, Эдвин на все махнул рукой: поставить себя вне закона было чрезвычайной глупостью. Он вспомнил, как любили Эдвина в Нормандии, очевидную благосклонность к нему Вильгельма, но, кажется, Эдвин ничем не дорожил, и, когда он все бросил, Моркар последовал за ним. Неужели они поедут к Хереворду? Он нахмурился. Если борьба усилится, Вильгельм пригласит его присоединиться к королевским войскам, и тогда он должен будет сражаться со своими старыми союзниками. Он вспомнил о тех неделях, которые провел в своем лагере при Тизиде, и свою злость от того, что его покинули все друзья – он был там тогда в том же положении, что и они сейчас в Эли. Он мог бы многое понять, но только не разграбление Петербороу. Ульфитцель тоже думал о Петербороу и о видении Леофрика – о том, как золото аббатства утекало прочь. Эта часть предсказания исполнялась сейчас, и кто мог бы сказать, что остальное тоже не исполнится? Тогда Леофрик сказал: «Граф стоит в огне с распростертыми руками, и на горле его кровавая полоса…»

Но Вальтеоф не был в Петербороу, так что видение Леофрика не может к нему относится. А еще это может означать, что золото – часть разграбленной Англии. И во всяком случае… Ульфитцель вздрогнул, и голова у него закружилась при мысли… Он оперся о столб, чтобы не упасть. Но это рука Вальтеофа, теплая и живая, поддерживает его, и это – реальность, а не сон.

– Что с вами? – испуганно спросил граф. – Вы больны, святой отец?

– Нет-нет, – торопливо ответил аббат. Он глубоко вздохнул, стараясь овладеть собой. – Я знаю, что ты не будешь теперь поддерживать бунтовщиков.

С самого начала Торкель Скалласон и новая графиня друг друга невзлюбили. В течение восьми лет он разделял бессонные ночи своего господина, и ему теперь было трудно уступить свои позиции. Эдит же, со своей стороны, дала понять достаточно четко, что она графиня, и не собирается обитать на женской половине, занимаясь обычными женскими делами.

Раньше только Торкель получал все отчеты управляющих с земель графа, и каждые полгода давал лорду отчет о положении дел в имениях. Теперь эту обязанность Эдит взяла в свои руки. Она оказалась более образованна, чем большинство женщин, даже множество мужчин, и по своему собственному желанию выучилась и писать, и читать. Вальтеоф удивлялся и умилялся, видя ее с пером в руках, со склоненной над пергаментом головкой. Она, однако, оказалась не так доверчива, как он. Граф никак не мог заставить себя долго заниматься с арендаторами обыденными делами.

Когда он вместе с Торкелем возвращался домой, его голова была набита цифрами. Освин Гримкельсон, брат Оти, сохранил все свое сено и обещал прислать десятину на следующей неделе в Рихолл. Крон Герделай должен три головки сыра, а вдова Эмма, плача, сказала, что не сможет послать двух корзин гороха, потому что урожай у нее в этом году очень бедный, а петухи склевали все свежие стручки. Он приказал управляющему вычеркнуть ее долг, потому что посочувствовал ей. Эдит же сказала ему, что он слишком уж снисходителен, и она хотела бы знать все детали этого дела. Его озадачивало, с каким рвением она изучала все, что касалось их владений, и он вспоминал, как в садике Фекама она страстно говорила о важности земли.

Торкель молчал рядом с ним, думая о том, какие изменения произошли с последнего сентября, но, поглядывая на графа, он не мог отрицать, что тот счастлив в браке, неудовлетворенности на столь знакомом лице не было.

– Мессир де Руль отдал земли Герона под пашни, – наконец произнес он. – Старый Хью никогда и не думал, что они могут как-то использоваться, но, кажется, в этом году там будет прекрасный урожай.

Вальтеоф кивнул. Забота Ричарда о Дипинге и его доброта к монахам Кройланда постоянно его радовали; несмотря на свои новые обязанности, он бывал в Дипинге так часто, как мог, но со смертью Вильгельма Фиц Осборна на него возложили еще больше обязанностей. Они все жалели о потере Фиц Осборна, убитого в бессмысленной битве во Фландрии, куда он поехал помочь вдовствующей графине, в битве, в которой погиб и ее сын Арнульф, которого когда-то предлагали Эдит.

Вальтеофу хотелось бы, чтобы Ричард еще раз попытался поднять разговор о женитьбе на Ателаис, но он молчал, как и Ателаис, которая теперь была среди дам. В эти дни она была более спокойной, более отдаленной, и он с трудом понимал, что твориться в ее головке. Но теперь, казалось графу, он немного знал женщин; его сейчас поражало, как это он мог выносить свое одиночество до того, как в его доме появилась Эдит, наполнив его теплом и жизнью.

К вечеру они приехали в Нортгемптон и во дворе увидели с дюжину лошадей. Он взглянул на Торкеля, который пожал плечами, и вместе они поднялись в дом. Там, стоя у кресла Эдит и близко к ней наклонившись, смеялся Ив Таллебуа.

Эдит увидела мужа:

– Мой господин, добро пожаловать домой. Как видите, у нас гости. Я упрашиваю его остаться с нами на ужин и на ночь под нашей крышей.

Ив выпрямился. Он держался высокомерно и развязно. Помня о недавнем разговоре с Ульфитцелем, Вальтеоф едва наклонил голову:

– Мы принимаем так всех проезжих, Ив Таллебуа, но я также хочу сказать вам, что слышал, будто вы вторглись в собственность монахов Кроиланда, моих давних друзей.

Ив держал в руках чашу с вином и прежде, чем ответить, сделал долгий глоток, но глаза его были беспокойными:

– Суета из-за нескольких клочков земли, которые когда-нибудь отойдут ко мне.

– Аббат сказал мне несколько иное, и кто бы не владел землей, у вас не было причин убивать их скот. На них была метка монастыря.

Ив пожал плечами:

– Значит, святые отцы должны были смотреть за ними внимательнее.

Эдит встала. Ее хрупкая фигурка сейчас округлилась, но движенья были все так же грациозны, и в глазах ее мужа она стала еще более красива в преддверии близкого материнства. Полусмеясь, полуукоряя, она смотрела на него.

– Мой господин, мессир Ив наш гость. Не лучше ли права и притязания аббатства рассматривать в судебной палате?

В первый момент он не нашелся, что ответить. Раздражение от того, что он встретил Ив в собственном доме, там, где ожидал увидеть только свою Эдит, спорило в нем с традиционным саксонским гостеприимством. Он, конечно же, не забыл поведения этого нормандца, когда сам был гостем в Нормандии.

– Я господин этих земель, – наконец произнес он, – и монахи находятся под моей защитой. Однако, как ты, жена, сказала, это не тема для разговоров за столом. Прошу извинить меня, господин Ив, я удалюсь умыться с дороги.

Наклонившись, он поцеловал Эдит и позвал Оти зайти вместе с ним в его комнату. Торкель последовал за ним и в молчании ждал, пока Оти принес воду и свежее белье для господина.

Затем он сказал:

– Я хотел бы, чтобы злой дух вышел из болот и выставил прочь нашего друга Ива.

Вальтеоф освежил лицо водой.

– Пока я жив, он не влезет со своими бандитскими повадками на мои земли.

Торкель облокотился о дверь. «Пока он жив – да, – подумал он, – но что будет, когда он и несколько высокородных англичан исчезнут? Нормандцы стараются все прибрать к рукам, все изменить! Однако, – подумал он, – есть кое-что на этих землях из прошлого, что осталось в настоящем, в жизни их святых, в их искусстве, в их поэзии, кое-что, чего нормандцы не имеют, а вот он, поэт Торкель, это кое-что узнал, и оно держит его здесь уже более десяти лет и, конечно, должно остаться».

Ночью, лежа рядом с Эдит, Вальтеоф спросил, что привело нормандца в его дом.

– Ива? Он ведь наш сосед, не так ли?

Он не мог не заметить некоторого напряжения, сдержанности в ее голосе.

– Но позволь мне надеяться, сердце мое, что он не будет это практиковать.

Она молчала так долго, что он подумал, будто она уснула, но неожиданно она сказала:

– Мне нельзя иметь нормандских друзей? Он даже испугался.

– Как ты могла так подумать? У меня самого достаточно нормандских друзей, ты это знаешь. Ричард де Руль так же желанен здесь, как и другие. Но не Ив. Разве ты забыла, что это он и его родственница выдали нас Вильгельму в Нормандии?

– Это в прошлом, – ответила она, и ему захотелось увидеть ее лицо в темноте. Ее благодушное отношение к предательству удивило его, и одновременно он подумал, что, несмотря на всю любовь, на всю их взаимную страсть, он мало ее знает. Эти месяцы близости с ней дали ему то счастье, о котором он и не мечтал вместе с Альфивой. Она отвечала на страсть с той взаимностью, которая всегда доставляет радость. Но его озадачивало, что потом, когда он был преисполнен нежности, готовый излить на нее всю свою признательность, она с удивительной легкостью обращала свой ум к более практическим вопросам, таким, например, как постройка новых помещений для гостей в Нортгемптоне. Ему не хотелось бы, чтобы она предпочитала именно это место. Она считала Рихолл слишком маленьким, Белместорп – слишком темным, Кеннингтон – слишком далеким. Он теперь мало видел свой любимый Рихолл, хотя и настоял, чтобы они проводили там май, когда цветет боярышник, поля вдоль речки покрыты сочной травой, а в лесах полно колокольчиков. Но когда он держал ее в своих объятиях, исполненный счастья, какое имело значение, в каком доме они были? Он привлек ее к себе:

– Я соскучился по тебе. Строгость монастырского дома не для женатого мужчины. Думаю, мы должны терпеть присутствие Ива, но не жди от меня, что я смирюсь с тем, что он делает.

Она повернула к нему голову:

– Сейчас он в комнате для гостей, а я здесь, рядом с тобой, разве этого не достаточно, мой муж?

Он рассмеялся и крепко ее поцеловал. Иногда он думал, что утопает в поцелуе. Держа ее в своих объятиях, он почувствовал движение ребенка в ее утробе, счастливого доказательства их любви.

– Я боготворю тебя, – произнес он еле внятно. – Эдит, любовь моя, я счастливейший из смертных. – Он, действительно, считал себя таковым и утром проводил лорда Холланда в путь с подчеркнутой вежливостью.

Как-то вечером, когда Эдит уже отправилась спать, и люди в доме раскладывали свои тюфяки и укладывались на скамьях или на полу, неожиданно вошел Ульф и обратился к Вальтеофу, все еще сидевшему с Торкелем.

– Господин, во дворе человек, который просит вас с ним поговорить. Он не хочет входить.

– Кто это?

– Он не хочет говорить ни с кем другим, господин. Он в капюшоне, так что я не могу точно сказать, кто это, но голос его мне кажется знакомым.

Вальтеоф встал и вышел. Торкель последовал за ним на расстоянии, наблюдая за тем, как он сбежал по ступенькам и вышел во двор. Незнакомец стоял у ворот, в плаще, в низко надвинутом капюшоне. Вальтеоф всматривался в темноте в его лицо.

– Ну, приятель, я – граф. Ты хотел со мной поговорить? Незнакомец рассмеялся и откинул капюшон:

– Не приятель, а старый товарищ, Вальтеоф!

– Эдвин! – Вальтеоф уставился на него в удивлении. Граф Мерсии выглядел худым и бледным. Появилась раздражительная складка у рта, выражение разочарованности и цинизма лежало на прекрасном когда-то лице. – Ради Бога, что ты здесь делаешь?

Эдвин устало облокотился о ворота.

– Я пришел спросить, не поможешь ли ты мне?

– Помочь тебе? Чем? И где Моркар? Ты один? Эдвин пожал плечами:

– Я здесь один, не считая двадцати человек в лесу. Моркар – при Эли с Магнусом Карлсоном и другими, он полный идиот – это смертельная дорожка, даже я это вижу.

– Я тоже так думаю, – Вальтеоф с трудом узнавал веселого рыцаря в этом угрюмом человеке. Тем не менее, Эдвин оказался вероломным товарищем в то время, когда они вместе боролись, об этом Вальтеоф тоже помнил.

– Почему Моркар туда поехал? Вы же примирились с Вильгельмом.

– Примирились! – Эдвин усмехнулся. – Вильгельм не сдержал своего слова. Он дал тебе невесту и отказал мне в моей, хотя ты и выступил против него более удачно, чем я. Вильгельм мне ничего не дал, и я ему ничего не должен. Но Моркар сошел с ума, раз он поехал в Эли. Вильгельм раздавит их, как орех. Я говорил Моркару, что это глупо, мы поругались, и теперь я еду на север. Возможно, если бы ты прибавил свое имя…

– Нет, – резко прервал его Вальтеоф. – Ради любви Божией, Эдвин, подумай! Если Вильгельм выйдет и будет драться так же, как той зимой, у нас нет против него оружия. Мы пробовали, но теперь этому конец.

– Ах, – скривился Эдвин. – Теперь я вижу. У тебя нормандка-жена, ты подчинил и тело, и душу захватчику, и тебе нет дела до Англии и до остальных. Ты – предатель и трус…

Он замолчал, потому что Вальтеоф схватил его за плечо.

– Попридержи язык! Я – не предатель, и именно из любви к Англии я теперь человек Вильгельма! Святой Крест, неужели ты хочешь всю страну увидеть такой же разрушенной, как Нортумбрия? Я не хочу приносить еще больше страданий нашему народу, не хочу предавать Вильгельма, который был милостив ко мне.

– Но не ко мне, – снова взорвался Эдвин. – Я его ненавижу. Если бы я мог вонзить в его спину нож…

– Да, – ответил Вальтеоф, – это ты сделать мог бы, зато не стал помогать нам в Йорке, лицом к лицу с нормандцами.

– Я никогда не был трусом!

Они смотрели друг на друга в темноте. Торкель со ступенек внимательно следил за правой рукой Эдвина, он никогда не доверял графу Мерсии. Всюду было тихо. Только вышагивала стража, и в зале зажгли факелы. Наконец Эдвин сказал:

– Я еду на север. Я вижу, ты действительно не присоединишься ко мне, – он рассмеялся деревянным смехом. – Я и не надеялся. – Он опустил руки. Эдвин выглядел невероятно уставшим, и Вальтеоф подумал: «Я первый раз вижу его без Моркара». Он посмотрел на Вальтеофа так, что было понятно – в нем совершенно не осталось гордости. – Ты дашь нам еду? Мы живем в лесу на очень скудной пище.

Вальтеоф колебался, видя впалые щеки, измученный взгляд.

– Я дам вам еду, – быстро сказал он и послал на поварню Торкеля. – Но я советую тебе, я прошу тебя ехать на север, как можно быстрее, потому что Вильгельм уже в пути. Езжай к Малькольму со всеми остальными. Здесь тебе нечего делать.

– Это очевидно, – зло ответил Эдвин, затем он принудил себя улыбнуться. – Ты, конечно, прав. Твои дела идут куда лучше, чем мои, друг мой, ничего удивительного, что ты не хочешь нас поддержать.

– Я вижу вещи такими, какие они есть, – сказал Вальтеоф с раздражением. Эдвин резко рассмеялся.

– Я бы тоже так считал, если бы имел то, что имеешь ты. Ну, я благодарен тебе за еду.

Торкель привел слугу, и вдвоем они набили две сумки едой, прибавив кувшин вина. Эдвин взвалил их на плечи и направился к воротам. Там он повернулся, взглянул на Вальтеофа, на дом, на это очевидное свидетельство процветания, и вдруг странное, грустное выражение появилось на его лице.

– Прощай, мой господин, – наконец сказал он. – Думаю, мы никогда больше не увидимся.

Вальтеоф, все еще уязвленный его предыдущим замечанием, подался вперед:

– Помоги тебе Бог, – он пожал Эдвину руку. – Беги, пока можешь. Я не хотел бы видеть тебя в кандалах.

Эдвин криво улыбнулся:

– Лучше уж лежать в земле. – Затем он вышел за ворота в кромешную тьму.

Вальтеоф вернулся в свой теплый дом. Он тоже чувствовал, что никогда больше не увидит Эдвина. Даже если он ошибается, то ошибается так, что это приводит в ужас, и он это знает.

Вильгельм ехал на север со своей обычной скоростью и через неделю полностью разгромил восстание в Эли, несмотря на то, что они легко могли уйти морем. Ричард де Руль приехал и рассказал Вальтеофу о случившемся.

– Кажется, монахи не очень-то были расположены к битве, – сказал он, – Один из них пришел ночью в лагерь и показал людям короля путь через болота. Херевард бежал морем вместе с некоторыми. Моркара взяли. Он вместе с Сивардом Барном отправлен в заключение в Нормандию, где присоединится к Ансгару в Бомон-де-Роже.

«Моркар испытывал терпение Вильгельма», – подумал Вальтеоф, наливая гостю вино. Должен был прийти конец и многочисленным случаям прощения.

– Что с Магнусом Карлсоном? Его тоже взяли?

– Насколько я знаю, его нет среди пленных. Должно быть, он бежал морем. Епископ Ателвин схвачен и посажен под арест вместе с епископом Абингтона. Много убитых и… – Ричард резко остановился, но затем заставил себя продолжить, – и много наказанных – другими средствами.

Вальтеоф прекрасно знал, что он имеет в виду.

– Что еще? – спросил он.

– Малье погиб, – тихо сказал Ричард. Они были давними друзьями. – Ты знаешь, что он лишился своего положения после падения Йорка? Ну, он ввязался в эту кампанию для того, чтобы вернуть себе доброе имя, но вражеская стрела поразила его в темноте, когда он проходил через болото. Бедный Малье, у него даже не было шансов умереть в бою.

– Упокой, Господи, его душу, – сказал Вальтеоф. Он любил Малье. – Будем надеяться, что теперь наступил конец войне.

– Думаю, что так. Не осталось никого, кто противостоял бы королю. Или, может быть, ты что-нибудь новое слышал об Эдвине?

Наступила тишина.

– Ничего с тех пор, как он уехал на север, – сказал Вальтеоф и обрадовался тому, что в этот момент в зал вошла Эдит в сопровождении Ателаис и других дам. Ричард склонился над ее рукой, а затем приветствовал Ателаис.

– Вы снова воевали, мессир де Руль? – раздраженно спросила она.

– Я на службе у короля, – резко ответил он. – Я делаю то, что он мне прикажет, и всегда буду так делать, это знают мои друзья. – Он подчеркнул последние слова, и она вздрогнула. Она думала теперь, несмотря на весь свой гнев на него, что ошиблась, что он человек добрый, но глаза, смотревшие на нее сейчас сверху вниз, были синими и холодными. В эти дни он был очень серьезен, заметила Ателаис, его богатая одежда ясно говорила о его положении, а чисто выбритые щеки и гладкие черные волосы – об опрятности и практичности. Но он только один раз взглянул на нее, и она страшно занервничала, и, когда они сели за стол, она хотела бы, чтобы он не сидел так близко. За ужином он большей частью разговаривал с Эдит, время которой уже приближалось, но один раз он спросил Ателаис, собирается ли она совсем поселиться у графа и графини.

– Даже если у вас есть родственники на севере, – заметил он. – Я подумываю, что вы предпочитаете быть поблизости от Дипинга.

Она покраснела:

– Неужели мое присутствие напоминает вам о ваших малых правах на то, чем вы владеете? Если так, то боюсь, вам придется и дальше жить в разладе со своей совестью, потому что у меня нет намерений уезжать отсюда, чтобы вам стало легче.

К ее удивлению, он сжал ей руку под столом:

– Если бы это интересовало только мою совесть, то ответ было бы легко получить. Затем он сразу отпустил ее, но прежде чем она поняла, что он имеет в виду, около дверей послышался шум, и все повернулись в ту сторону, чтобы увидеть, что происходит.

В залу вошли трое незнакомцев. Они были ужасно одеты, а главный среди них был в овчином тулупе. У него были маленькие злые глазки, и через весь лоб проходил шрам, рассекающий бровь.

– Приветствуем вас, граф Вальтеоф, – сказал он. – Мы едем к королю Вильгельму и просим у вас приюта на ночь.

Вальтеоф посмотрел на них настороженно:

– Пожалуйста. Присаживайтесь к столу. – И указал на дальние места.

Однако этот человек подошел к графскому столу, и все увидели, что он держит в руках нечто, завернутое в холстину.

– Да, король рад будет видеть нас, господин граф. Думаю он много заплатить за то, что мы принесем. – Он снял тряпку и поднял свою ношу высоко, чтобы все видели. – Смотри, граф, это – предатель!

Наступила путающая тишина, Вальтеоф с ужасом смотрел на мертвые глаза Эдвина, глядящие на него с окровавленного лица, на рот, раскрытый в диком оскале, и в какой-то момент почувствовал, что его сейчас вырвет. Тут вскрикнула Эдит, и он ослеп от ярости. Перегнувшись через стол так, что полетели чаши и блюда, он схватил пришельца за тулуп и потащил через весь зал, и в этот же момент Осгуд и Торкель, выйдя из оцепенения, бросились за двумя остальными вместе с полдюжиной воинов. В доме начался кромешный ад, потому что Вальтеоф схватился с одним из мерзавцев; тот кинул голову, и она прокатилась вперед, споткнувшись о нее, он растянулся на полу, таща за собой графа, все еще державшего его за тулуп, пока тот не разорвался у него на спине. Выкрикивая ругательства, он схватил свою добычу и крепко ее зажал в руках.

– Король за это заплатит, – прорычал он, – Ты не смеешь меня останавливать. Он был беглецом и предателем…

Вальтеоф ударил его по губам и спустил вниз по лестнице. Он снова упал, все еще цепко держа в руках голову, и Вальтеоф прыгнул вслед за ним. Он схватил его за горло и готов уже был задушить, но вдруг наверху раздался крик.

– Мой господин, скорее! Графиня…

Это был бледный от испуга Ульф, и, оставив своих людей довершить начатое, проклиная незнакомцев, он бросился назад, перепрыгивая через ступеньки. Тут он нашел Ателаис и Ричарда, склонившихся над Эдит. Ричард держал в руке чашку с вином. Эдит была пепельного цвета, с закрытыми глазами, и когда он вошел, она схватилась за свой вздувшийся живот и снова закричала. Он растолкал собравшихся вокруг нее и, встав рядом с ней на колени, взял ее за руку.

– Сердце мое, они ушли. Все кончилось. Посмотри на меня, Эдит, любовь моя.

Она открыла глаза, и он увидел, что они потемнели от боли.

– Ребенок, – прошептала она.

– Иисус! – он поднял ее на руки. Если эти люди причинили вред ей или ребенку, он найдет их и убьет собственными руками. Послав Торкеля за повитухой, он положил Эдит на постель, и они с Ателаис осторожно ее раздели и покрыли простыней. Она вся дрожала под впечатлением этой ужасной сцены, и он стоял рядом с ней, держа ее за руки и шепча все ласковые слова, которые когда-либо приходили ему на ум. Ее дамы, ужасно испуганные, собрались вокруг кровати, смотря на свою госпожу, и именно Ателаис взяла все в свои руки, посылая их за всем необходимым.

Вскоре вернулся Торкель с повивальной бабкой.

– Да, да, моя госпожа, – сказала она, только взглянув на графиню, – началось. Теперь не стоит беспокоиться. – Тут Эдит содрогнулась от нового приступа боли. – Эта боль принесет жизнь и радость. Одна из вас, – она кивнула дамам, – подержите ее руки, а в вас, господа, мы не нуждаемся. Идите, господин граф, пока я не приму вашего ребенка.

Она выставила его из комнаты; выйдя в зал, он стоял, совершенно не зная, что же теперь делать, чувствуя, что на лбу у него выступил пот, что он дрожит с ног до головы. Все разговаривали, понизив голос, пока слуги убирали со столов. Подошел Ричард и взял его за руку:

– Пойдем, друг мой. Навряд ли мы уснем этой ночью, и нам не обойтись без вина. – Он повел Вальтеофа к столу, а Торкель налил всем вина. Вальтеоф выпил.

– Господи! – проговорил он и выпил снова. – Господи!

Ребенок родился как раз перед рассветом, Вальтеоф мерял шагами двор, стараясь сбежать от звуков, которые, казалось, раздирали его собственное тело. Всю ночь его преследовали воспоминания о голове Эдвина, катившейся по полу, о лицах людей, которые это совершили, мучило предчувствие, что он из-за этого потеряет Эдит и ребенка, и так продолжалось, пока он совершенно не обессилел. И, наконец, когда появились первые лучи солнца, из дома вышел Ульф с сияющим лицом.

– Женщины говорят, вы можете войти, мой господин. Графиня разрешилась от бремени.

Он, перепрыгивая через ступеньки, вошел в дом и услышал тоненький плач. При дверях комнаты он увидел стоящего на часах Оти, его лицо морщилось в широкой улыбке, когда он открыл дверь графу. Внутри комнаты было темно, и он поначалу не видел ничего, кроме бледного лица Эдит. Быстро пройдя через комнату, он склонился к ней. Видно было, что она истощена, на лбу крупные капли пота, темные волосы разметались по подушке, глаза ее казались больше, чем обычно, и минуту он не мог вымолвить ни слова, только прижимал к губам ее руку в невыразимой благодарности за то, что она жива.

Она глубоко вздохнула:

– Я хотела сына. Ты разочарован, мой господин?

Он еще не успел подумать о ребенке, но тут он повернулся к повитухе, держащей в руках сверточек.

– Посмотрите, господин граф.

Он распрямился и посмотрел на маленькое сморщенное личико, закрытые глазки и крохотные сжатые кулачки. Это была его плоть и кровь, потомство Сиварда. Женщина положила ребенка ему на руки.

– У вас прекрасная дочь, господин.

Он, бережно держа маленький сверточек, одним пальцем дотронулся до шелковой головки, до пряди белых волосиков. Он сел на кровать и бережно положил ребенка рядом с Эдит.

– Разочарован? – переспросил он, еле сдерживая радость. – Эдит, любовь моя, никогда еще не рождалось на свет более желанное дитя. Как мы ее назовем?

– Я думаю, Матильда, в честь королевы – она будет ее крестной матерью. – Эдит закрыла глаза от усталости и, так как ребенок начал плакать, повитуха взяла его на руки.

– Теперь не стоит беспокоиться, моя красавица. Дай своей маме отдохнуть. И вы, мой господин, и ваша жена хорошо справилась, но сейчас ей надо поспать.

Он снова взял руку Эдит:

– Сердце мое, отдыхай. Я приду позже. – Он ласково ее поцеловал, погладил ее волосы. – Спи, любимая.

Она была почти в беспамятстве, но он снова услышал ее шепот:

– Я хотела мальчика.

Он встал и подошел к колыбельке. Дитё тоже спало, и, глядя на нее, он не хотел, чтобы она была чем-то иным, чем то, что она есть.

Выйдя в залу, он потребовал пива и вина. Он видел, что Ричард и Торкель улыбаются, а вместе с ними и все остальные: Осгуд – столь гордый, будто это его жена родила, Ульф, как всегда ликующий, что у его господина все благополучно.

Он раскинул руки:

– Пусть каждый на этой земле пирует. Наполните чаши, друзья мои, и пейте со мной и за меня, так как дочь родилась в доме Сиварда.

Спустя неделю после крещения из Лондона прибыл посыльный с известием, что лорда Хантингтона приглашают к королю. Вальтеоф неохотно оставил Эдит, хотя она быстро восстанавливала силы. Ребенок был здоровенький и хорошо ел, и он оставил Эдит нянчить девочку, а Ателаис и весь двор должны были за ней присматривать.

– Мне тяжело оторваться от тебя, – сказал он ей, поцеловав ребенка. – Эта маленькая девочка уже обвилась вокруг моего сердца. – Но, уезжая, он думал, что Эдит еще не смирилась с тем, что вместо долгожданного сына у нее родилась дочь, временами она бывала так сурова, что он этого не мог понять.

Он обнаружил, что Вильгельм вернулся в Вестминстер. Роджер Фиц Осборн, теперь граф Херефорда, радостно его приветствовал и пригласил к обеду с той важностью, которой у него не было при жизни его отца. Вальтеоф спросил его, что было, когда убийцы Эдвина принесли свой трофей ко двору.

– Я никогда не видел короля в большем гневе, – искренно сказал Роджер. – Он не мог смотреть на голову графа. Что до них, если они надеялись на награду, то здорово ошиблись. Их выгнали из королевства, и для них это еще хороший исход.

– Истинно так, – согласился Вальтеоф, но сам он считал, что их надо было убить за такое злодеяние.

Только в конце дня его вызвали к королю. Вильгельм был один в кабинете, выходившем окнами на Темзу; падали листья и золотым ковром лежали на серой воде, и их не сносил прилив в этот ноябрьский денек. Вальтеоф преклонил колена перед королем и затем взял стул, на который ему было указано. Король казался невероятно грустным, возможно он думал об убийцах Эдвина. Он справился о дочери Вальтеофа, пообещав подарки для малышки. Вальтеоф открыто рассказал ему всю правду.

– Если бы не Эдит, я бы их убил.

– Я не могу тебя винить. Я не легко схожусь с людьми, но Эдвина я считал другом, это он выбрал вражду. Теперь его тоже нет. И в этот же год я потерял своего самого близкого друга.

Он сидел за столом, сжав руки, его глаза внезапно наполнились слезами. Таким его Вальтеоф никогда не видел и не предполагал увидеть.

– Я очень сожалею о Фиц Осборне, – наконец проговорил он.